Я сбрил усы,
стрелка показала 70 кг,
когда я встал на весы.
Вес мой не изменился,
а ведь усы полностью сбриты!
Широко раскрытыми глазами
разглядываю своё широкое лицо.
Как оказалось, столь важный предмет
ничего не весит.
Получив гонорар,
я встал на весы –
и опять стрелка на 70 кг.
Получается, мое благосостояние нельзя взвесить.
Когда я влюблён,
нельзя взвесить мою нежность,
после ссоры
мой гнев как пушинка.
Если кто-то умирает,
моя скорбь неизмерима.
Заснув,
я владею несметными богатствами,
в окружении красавиц,
или когда демоны выпивают всю мою кровь,
я просыпаюсь вдруг среди ночи и встаю на весы,
их стрелка неизменно на 70 кг.
Однажды я продал душу,
и стрелка рванулась вниз.
Кто сказал, что душа весит всего 21 грамм?
На самом деле её чистый вес – 70 килограммов.
По выходным я увеличиваю кошачью порцию,
и в праздники я увеличиваю кошачью порцию,
питомцы, кивая головами и размахивая хвостами,
выглядят сытыми и довольными.
В дни рождения увеличиваю им порцию,
и в памятные дни увеличиваю им порцию,
а они только и делают, что притворяются милыми,
никогда не узнают,
за что им накладываю больше.
Никто никогда не видел себя после смерти,
но вы ведь понимаете,
что после смерти вы словно стоите в очереди,
руки прижаты к бёдрам, грудь выпячена, живот втянут
и взгляд устремлён прямо перед собой.
После смерти вы словно пьяный –
лицо побагровело, шея вздулась, всё тело налито свинцом,
а грудь заполнена спёртым гневом.
После смерти вы выглядите сосредоточенным –
брови сдвинуты, зубы стиснуты,
вы безразличны к окружающему шуму.
После смерти вы словно спите крепко-крепко,
без хлопот и забот погрузившись в страну грёз,
одна нога мёрзнет, высунутая из-под одеяла.
Каким вы являетесь в жизни,
таким и будете после смерти,
следует лишь надеть новую одежду
и закрыть глаза.
Сначала я разглядел колючую проволоку,
и по позвоночнику прополз холодок,
потом увидел комнату, пол которой устлан срезанными волосами,
и мне стало не хватать воздуха.
Обувь казнённых свалена грудой,
её не успели унести,
спортплощадка заставлена коробками из-под еды,
целая витрина очков,
каждая вещь хранит тепло убитых.
Мои шаги всё глуше и глуше,
не осмеливаюсь смотреть на стены,
с этих стен на меня взирают
полные ужаса глаза истерзанных людей.
Даже если я весь обращусь в сострадание,
всё равно останусь чем-то перед ними виноватым.
Семь часов –
время моей утренней пробежки,
я прохожу в парк через боковые ворота,
а выхожу через главные.
Около восьми
я миную банк,
и так каждый день.
У дверей встала машина инкассаторов,
троица в бронежилетах,
подняв автоматы, смотрят по сторонам.
Я прохожу под дулами,
и, чтобы продемонстрировать,
что не намерен грабить,
нарочно не смотрю в их сторону.
С детства я знаю,
что деньги надлежит зарабатывать трудом,
что недопустимо грабить и воровать,
потому что в руках у полицейских – автоматы,
и если вдруг
они случайно нажмут на курок,
то я, вероятно, попаду в сегодняшние газеты
и буду причислен
к разбойникам.
В этом не то чтобы не имеется смысла,
просто из предосторожности
палец полицейского лежит на курке,
и всякий прохожий заслуживает подозрения,
любой, кто ведёт себя странно,
может представлять опасность.
Если так продолжается долгое время,
начинаешь сам себя подозревать:
а вдруг под ногами окажется арбузная корка
или человек чихнёт?
Любое неловкое движение –
и кто сможет тогда поручиться, что курок
не сдвинется на миллиметр?
Каждый день я намереваюсь пройти в обход,
но обходного пути не существует,
и мне остаётся сосредоточенно пробираться мимо,
надеясь на их профессиональную добродетель
и на то, что автоматы не заряжены.