Слова на стене - читать онлайн

Глава 1

Начальная доза 0,5 мг. Адам Петрацелли, 16 лет, участник клинических испытаний препарата «тозапрекс». Он проявляет нежелание общаться во время психотерапевтических сеансов. Настаивает на исключительно невербальном общении. Это вполне вписывается в общую статистическую картину, если учесть его нежелание активно участвовать в психотерапевтических сеансах во время клинических испытаний препарата.

15 августа 2012 года

Мой первый врач говорил, что это необычно, когда симптомы проявляются в таком юном возрасте. Как правило, мужчинам-шизофреникам диагноз ставится в возрасте 20–30 лет. Помню, я тогда еще подумал: «Вот ведь дерьмо! Это же замечательно – оказывается, я необычный человек!»

Наверное, предполагается, что я не должен ругаться в своих записях.

Вот ведь дерьмо!

Но при этом вы же сами говорили, чтобы я отнесся к ним как к строго конфиденциальным и что вы их никогда не используете против меня. Вот почему я не вижу причин, почему бы не выбирать те слова, которыми мне удобно выражать свои мысли. А еще я не стану волноваться, не заканчиваю ли я предложение предлогом. Или не начинаю его с подчинительного союза. Если мои записи – это, как вы выразились, «пространство, где я выражаю себя», значит, я буду писать о том, что я думаю, теми словами, которыми я думаю.

Я отвечу на ваши вопросы, но не на наших сеансах. Я сделаю это здесь, на бумаге, где смогу увидеть все то, что написал, перед тем, как передать записи вам. Таким образом, я смогу отредактировать то, что вы видите, и избежать ненужной информации, из-за которой меня могут вышвырнуть с проекта клинических испытаний лекарства.

Когда я с кем-нибудь разговариваю, я не всегда говорю то, что хочу сказать. Но невозможно проглотить слова, если вы уже произнесли их. Поэтому мне вообще лучше помалкивать, если, конечно, у меня получится. Вам просто придется смириться с этим.

Как я понимаю, у вас возникли вопросы относительно моей болезни. Когда люди узнают об этом, они уже не могут говорить ни о чем другом. Вы, наверное, знаете, что по этой причине мои мать и отчим выбрали именно вас. Потому что у вас имеется опыт.

Это достаточно честно. Могу заметить, что вы прекрасно знаете свое дело. Пауза продолжалась, наверное, минуты две, после чего вы протянули мне блокнот, куда велели записывать впечатления о наших сеансах, если мне не захочется разговаривать во время их проведения, а так оно и есть. И это не потому, что я не хочу выздоравливать, а потому, что мне не хочется быть здесь. А если выразиться точней, я не хочу, чтобы все это было правдой. Я предпочел бы вообще игнорировать психотерапевтические сеансы. Притвориться, что их как бы вовсе не существует в реальной жизни. Это потому, что я знаю, что, если я буду находиться тут, это все равно ничего не исправит. А вот лекарство могло бы, кстати сказать.

Вы спросили меня, когда я впервые заметил, что со мной что-то не так. Что происходят какие-то изменения.

Поначалу я решил, что все дело в моих очках. Да-да, будто бы все происходит именно из-за этого оптического прибора для исправления зрения, как их еще называют.

Я стал носить их в двенадцать лет, потому что до этого постоянно щурился, и это бесило маму. Доктор Льюнг, который мне очень нравился, очень просто решил эту проблему, прописав мне очки.

И проблема исчезла. Я стал хорошо видеть, и мама была счастлива.

Но в то же самое время я осознал и то, что вижу некоторые вещи, которые не видят другие люди. И только я один дергал головой и щурился, чтобы получше разглядеть тот или иной несуществующий предмет. А все остальные при этом смотрели на меня, а не на птиц, которые влетали в открытое окно, и не на тех странных людей, которые то и дело появлялись в гостиной. Вот поэтому я перестал носить очки, а маме сказал, что потерял их. На какое-то время уловка удалась, и я продолжал притворяться, но она в итоге купила столько пар очков, что я не мог придумать новой отговорки. Меня попросту облапошили.

Долгое время я не признавался ей в том, что вижу несуществующие предметы. Она недавно вышла замуж за отчима, и они были счастливы. Но я в конце концов рассказал ей правду, потому что у меня уже не оставалось выбора. Позвонила директор школы, и когда мама повесила трубку, то посмотрела на меня так, будто видела впервые.

– Миссис Бридзено сказала, что ты что-то искал в лабораторной комнате кабинета химии, потом начал кричать и свалился на пол.

Я помню, какой хладнокровной она оставалась в эти минуты. Мама говорила голосом Джедая, тем самым, который словно целиком накрывает тебя, если она хочет получить некую информацию.

– И что же ты там увидел?

Я не ответил ей сразу. Я снял очки и попытался представить себе, что ее тут вообще нет, что она исчезла, растворилась и выпала из комнаты сразу после того, как задала этот вопрос. У меня здорово получается верить в такие штуки. Но на этот раз все оказалось гораздо сложней. Она продолжала стоять передо мной в ожидании ответа.

– Летучие мыши, – сказал я, глядя на свои ботинки. – Там были огромные черные летучие мыши.

Я не стал уточнять, что они были в два раза больше обычных летучих мышей, имели человеческие глаза, а из их пастей торчали клыки, похожие на гигантские иглы.

Мама расплакалась. Тогда мне захотелось, чтобы летучие мыши оказались настоящими. Чтобы эти жуткие твари сожрали меня прямо там, в лабораторной, и тогда мама бы сейчас не смотрела на меня так, будто я сошел с ума.

Мне действительно очень не хотелось оказаться сумасшедшим. Да никто и не хочет быть сумасшедшим. Но сейчас, когда я знаю, что происходит со мной, когда я понимаю, что творится в моей голове, я не хочу думать о том, что это такое – сознавать свое сумасшествие. И понимать, что в твоей семье тоже всем известно, что ты сумасшедший.

Мой отчим Пол, в общем, неплохой мужик. Он очень подходит для мамы. Они встречались много лет, прежде чем поженились, и он всегда старался участвовать в моей жизни. Он спрашивал меня о том, как дела в школе, ну и прочее. Он сам – адвокат, а потому может обеспечить маму всякими такими вещами, которые она не могла себе позволить с тех пор, как от нас ушел мой папа.

Теперь, когда Пол узнал про меня, про мою болезнь, все изменилось. Теперь он не в курсе, что со мной делать. Мы также садимся смотреть телевизор, но теперь я почти физически слышу, как он напряженно думает, когда я нахожусь в комнате. Это самое странное чувство, если не считать того, что я вижу вещи, которых на самом деле нет. Я сижу на диване рядом со взрослым мужчиной, который неожиданно начинает меня опасаться. Раньше он ничего не боялся. Трудно не принимать все это на свой счет.

А чего боюсь я сам? Ладно, проехали. Я уверен, вы скоро сами все это выясните.

Положительная сторона дела заключается в том, что Пол действительно любит мою маму. А так как мама очень любит меня, вот он и старается соответствовать. Кстати, это ведь именно он посоветовал перевести меня в новую частную школу вместо того, чтобы снова закинуть в старую, где все ребята уже знают, что со мной происходит неладное.

Через пару недель я пойду в школу святой Агаты и стану старшеклассником. Обучение там длится 12 лет. Мама и Пол уже ввели персонал в курс дела о моем «состоянии», а так как школа католическая, они не смогли бы отказать мне. Иначе это было бы сплошным лицемерием. Из того, что мне известно про Иисуса, этот парень точно встал бы на мою сторону.

А еще Пол ясно дал понять, чтобы в новой школе никто не заводил разговоры на тему моей болезни. Как юрист он объяснил, что, с точки зрения законности, они вообще не имеют права распространяться на сей счет. Это я, конечно, оценил.

Сложно идти в девятый класс в новую школу. Но гораздо труднее подружиться с теми, кто знает, что ты видишь такие вещи, которые видеть не должен.