Год дерева и змеи со знаком Инь был годом горести для царства Рюкоку. Случилось то, чего рюкокусцы ждали и боялись уже много лет: правитель Ёсихито, чьи годы клонились к восьмому десятку, наконец отошёл в мир иной, а наследником царя был его единственный внук, шестнадцатилетний мальчишка. Юкинари – так звали наследника – возвели на престол с подобающей пышностью, но особых надежд на юного царя не возлагали. Император Ёсихито прославился мягким характером и приветливым обращением с подданными, но славных государственных деяний за ним замечено не было, а про внука и вовсе говорили, что он не в себе. После многолетней затяжной войны с Юйгуем, Страной Черепахи, – а война эта фактически была подчинением с редкими попытками бунта – Рюкоку находилась в страшном упадке.
Между тем на западе стремительно набирало силу государство Чхонджу, Страна Тигра. И всё бы хорошо, если бы оно всего лишь процветало, но оно то и дело нападало на соседние земли и откусывало от них куски, как голодный тигр. «Пришло время править Белому Тигру Запада», – эта фраза, относящаяся к поверью о том, что каждому царству в их мире покровительствует один из четырёх великих зверобогов, не сходила в те годы с уст людей.
Поговаривали, что успехами последних лет царство Чхонджу целиком и полностью обязана одному военачальнику, и что военачальник этот – страшно сказать – из Чужих: тех самых южан из сказок, светловолосых с длинными носами и странными узкими лицами. Одни считали их колдунами, другие – бессмертными. Чем, кроме как чародейством, можно было объяснить, что этот человек стал верховным стратегом страны в возрасте двадцати лет, и царь приблизил его к себе и сделал ближайшим советником не только в военных, но и в прочих делах? Так что в умах людей у Белого Тигра Запада было вполне конкретное человеческое лицо: лицо загадочного генерала-чародея – Гэрэла. Народная молва наделила его совершенно фантастическими чертами, и образ его обрастал всё новыми жуткими подробностями. Говорили, что он уродлив, как и все Чужие, и даже на человека-то не похож – белокур и бледен, и глаза у него совсем светлые, как льдинки, как будто он выцвел от собственного внутреннего холода. Говорили, что он безжалостен: что убивает детей на глазах у их родителей и заставляет отцов насиловать дочерей, что привязывает трупы к столбам или насаживает на колья, чтобы те внушали страх всем, кто их увидит.
Многие из этих слухов были правдивы, хотя Гэрэл, прозванный Жестоким, старался никогда не быть таким без причины.
Генерал Гэрэл в год ветви дерева и змеи со знаком Инь совсем не думал о далекой Рюкоку и происходивших там переменах. Два года назад он развязал войну с Юйгуем. Это было чересчур самонадеянно, и он сам быстро это понял: со стороны, может, и казалось, что Чхонджу одерживает победы, но он сам почти сразу увидел, что Страна Черепахи слишком богата, слишком сильна; время от времени ему удавалось захватить крепость или город, но удержать их сил не было – так мелкий хищник мог бы бесполезно терзать зверя, который в несколько раз крупнее его самого. Гэрэл начал понимать, что к каким бы хитростям он ни прибегнул, война только приведет к ослаблению обоих государств. Он постарался сосредоточить силы на том, чтобы удержать те несколько завоеванных им городов, которые находились у Внутреннего моря: выход к морю был важен для Чхонджу.
Чтобы одержать победу над Страной Черепахи, нужно было выждать еще десяток лет. Усилить армию, улучшить вооружение, построить флот. Он знал, что если Чхонджу удастся накопить сил, то победа будет за ними. Слабость Юйгуя, как ни парадоксально, крылась в его силе – уже много лет у него не было серьезных противников, и юйгуйцы слишком уж верили в свое превосходство над остальными народами.
Гэрэлу случалось обсуждать это в юношеские годы во время учебы в Байцзине со своим учителем Лином. Лин-цзы был юйгуйцем и патриотом, но любил побеседовать на отвлеченные темы – он тогда еще не подозревал, что, просвещая юношу, впитывавшего знания словно губка, он готовит своей стране опасного врага.
– В твоей стране даже солдату необходимо быть поэтом и книжником, чтобы продвинуться по службе, – сердито говорил Гэрэл учителю Лину. – Разве это не глупость?
– Но ты ведь тоже любишь книги, Гэрэл. Ты сам говорил, что знание может ранить острее меча.
– Да, но совсем другое дело – поэзия! Разве это не признак того, что государство забрело в тупик?
Ему, выросшему под суровыми небесами Запада, казалось страшно нелепым, что о человеке судят не по его делам, а по умению сочинять стихи и – боги! – красоте почерка.
– Если в Юйгуе все устроено так глупо, почему он контролирует такую большую часть мира? – спрашивал Лин-цзы, слегка подтрунивая над ним. – Но ты в чем-то прав, Гэрэл: развитое и сытое государство в конце концов стареет и начинает умирать, это и происходит сейчас с Юйгуем.
– Это ты сам придумал?
– Что государство, достигнув расцвета, умирает? О нет. Это очень популярная теория среди наших интеллигентов. А твоя страна – молодая, хищная и жадная, поэтому за ней – будущее.
Гэрэл обдумал слова учителя. Лин-цзы, конечно же, преувеличивал – до гибели Юйгую было еще очень далеко: только жители страны, безраздельно господствовавшей в мире на протяжении последней сотни лет, могли развлекаться подобными пустыми самоуничижительными теориями. Жители любой из других стран не могли позволить себе такую роскошь – все, наоборот, старались как могли возвеличить достоинства собственной родины.
Но он увидел в этой теории и зерно истины. Будущее за Чхонджу – это правда. Времена, когда жители Страны Тигра были такими же дикарями-кочевниками, как южане, давно прошли. Теперь Чхонджу была уже настоящей империей. Земли Тигра считались одними из самых неприветливых: здесь были очень холодные снежные зимы и знойное лето, всегда приносившее засуху и голод. Но чхонджусцы не только выжили в этих землях, но постепенно и улучшили их. Они научились строить корабли и замки, прокладывать каналы для орошения полей. У них появились чиновники и государственный аппарат, не такой сложный, как в Юйгуе, но все же достаточно развитый. Не так давно в Стране Тигра даже изобрели собственную письменность, которой они очень гордились, хотя она пока не приобрела большой популярности – люди по старинке пользовалось юйгуйскими иероглифами (а большинство, скажем прямо, вообще не умело читать и писать).
Нынешний император Юйгуя не был сильным правителем (и в этом заключалась вторая слабость страны). Императора Чхонджу, Токхына, которому Гэрэл, будучи еще мальчишкой, поклялся в верности, тоже трудно было назвать выдающимся правителем. Но Гэрэл вел войну вовсе не ради своего императора. Он знал: когда Чхонджу наконец войдет в полную силу и одержит победу над Юйгуем, жители Страны Черепахи охотнее примут не западного варвара, а образованного правителя, который знает их язык и ценит их культуру, – такого, как он сам.
Прошло несколько лет, и они были непростыми: всё шло так, как и планировал Гэрэл – Страна Тигра набрала огромную силу, – но кочевники на юге проявляли непокорность и вынуждали его снова и снова бросать силы на их усмирение…
Он действовал не только силой, старался, когда это было возможно, проявлять милость. Он пообещал – и выполнил свое обещание – что тех кочевников, что захотят осесть на земле, он не тронет. Но большинство не хотели идти под его руку и продолжали разбойничать. С кочевниками было тяжело: на протяжении многих веков Чхонджу сражалась с ними, но полностью покончить с этой угрозой не удалось ни одному из царей или полководцев. У южан не было ни стран, ни городов, ни централизованной власти, только множество разобщенных улусов, родов и племен, постоянно перемещавшихся с места на место. Стоило разбить одно племя, как откуда-то появлялись другие. С огромным трудом Гэрэл строил по линии побережья Внутреннего моря города и крепости. Но кочевники то и дело нападали на эти поселения.
Благодаря тем новым городам, которые все же удавалось закрепить и защитить от кочевников, территория Чхонджу постепенно увеличивалась, тигр тянул лапу вдоль моря к востоку – к Рюкоку, Стране Дракона. О Рюкоку Гэрэл до поры до времени совсем не беспокоился, думал о ней только как о перспективной для торговли стране, ему казалось, что это ослабевшее царство не представляет для них угрозы.
Однако постепенно расстановка сил в Срединных Государствах менялась.
Молодой правитель Юкинари, взойдя на престол, принял более чем скромный девиз правления: «достижение порядка» – не чета девизам предков, которые торжественно провозглашали целью процветание, богатство, а то и райское блаженство, и которым не удалось достичь ни первого, ни второго, ни третьего. Поначалу в других царствах с любопытством и некоторой насмешкой наблюдали за тем, как Юкинари пытается управиться с навалившимися на его детские плечи государственными делами. А потом вдруг заметили, что дела в государстве пошли на лад. Тихая властность Юкинари исподволь меняла даже самых своенравных и жадных до денег чиновников. Сначала стал заметен эффект от хозяйственных реформ, затем стали один за другим заключаться удачные торговые и политические союзы с городами севера и племенами юга. У народа Рюкоку появилась надежда. Ещё через несколько лет Страна Дракона превратилась в достаточно сильное и, насколько было возможно по тем временам, процветающее государство. Стало ясно, что император Юкинари задумал примириться с Юйгуем и сплотить страны перед новым общим врагом – Западом – и что в этом начинании его ждёт успех. Мальчик-государь оказался мудрым правителем. Кроме того, его личность обладала неотразимой харизмой, которая привлекала к нему всё новых и новых союзников.
Появлялись у Юкинари, конечно, и враги. Император Токхын, воодушевленный военными победами на юге, хотел расширить территорию Чхонджу еще дальше на восток. А на востоке за горами находилась Рюкоку; о Рюкоку знали так мало, что было непонятно, стоит ли развязывать войну с ней, принесет ли им хоть какую-то выгоду эта война. Но Токхына злило, что название Страны Дракона и имя императора Юкинари повторяли все чаще и чаще во всех Срединных Государствах.
Говорили о нем и в войске Гэрэла, когда они возвращались домой в Пхёнвон, столицу Чхонджу, из очередного похода на юг. Шел год кабана и металла со знаком Инь, лето было в самом разгаре.
Они устроили себе стоянку на ночь и развели костры. Обсуждалась новая южная провинция Рюкоку – земля к юго-западу от горной гряды, отделявшей земли Дракона от землей Феникса. Провинция эта уже несколько сотен лет была собственностью одного из улусов кочевников, но молодой император Юкинари как-то ухитрился ее выкупить. Никто не знал, насколько сделка была выгодной для кочевников, но чхонджусских солдат поразило уже хотя бы то, что кто-то сумел мирно договориться с дикарями-южанами.
– Сперва речь шла о ерунде какой-то, вовсе не о продаже провинции; и хан-то, говорят, даже не захотел сам ехать на переговоры – мол, не царское это дело; брата своего послал, – рассказывал командующей тысячей Сон Гё. – Брат отправился в Рюкоку, встретился с императором Юкинари, вернулся ни с чем, но отказ его почему-то вовсе не обидел, вот что странно. Как будто что-то хорошее с ним там, в этом Рюкоку, произошло. И он как-то убедил хана поехать самому и согласиться на эту сделку…
Джин-хо издала свой самый пошлый смешок.
– У меня есть кое-какие идеи насчет того, что там произошло с этим братом хана.
– Какие? – спросил Сон Гё с искренним недоумением.
Какой-то паренек из числа поклонников Джин-хо решил пояснить ее мысль:
– Про императора Юкинари все говорят, что он красивее любой женщины: я слышал, ему даже приходится прятать лицо – те, кто его увидел, навсегда теряют рассудок…
Джин-хо, бросив на своего дружка ободряющий взгляд, кивнула и нетерпеливо сказала:
– Или ты не слышал, что говорят про мужчин в Рюкоку?
Лицо Сон Гё так и не осветилось пониманием.
– Они там все «отрезанные рукава», – сказал приятель Джин-хо и сам покраснел, не будучи уверен, что подобные вещи стоит обсуждать в присутствии юной знатной барышней. – Ну, это в Юйгуе так говорят, про рукава.
– А, что у них там все мужики спят друг с другом? – спросил Сон Гё с солдатской прямотой.
– По крайней мере, ходят такие слухи, – Джин-хо улыбалась так сладко, будто в этот самый момент представляла себе сцены мужской любви во всех красках и наслаждалась зрелищем.
Гэрэл подумал, что Джин-хо все чаще ведет себя неподобающе, и неудивительно – слишком уж много времени она проводит с солдатами. Но это, конечно, было вовсе не его дело.
– Я думаю, что это выдумка, – рассудительно сказал Сон Гё, – но поскольку он служит Дракону Востока, людям нравится отождествлять императора с его богом. А если он и правда красив, не стоит презирать красоту лишь за то, что ею часто пользуются дураки и негодяи… А про «отрезанные рукава» – вы, принцесса, еще не раз увидите, что враги друг про друга вечно злые небылицы сочиняют. Южан мы хаем за дикость, юйгуйцев – за то, что больно уж хорошо живут и нос дерут выше неба. И вот это, про рукава, о Юйгуе тоже говорят…
– Так и впрямь, что ни посольство оттуда, все сплошь ухоженные такие да нарядные – почему бы это?…
– В Юйгуе, по крайней мере, есть женщины, и красивые, а в Рюкоку, как мне рассказывали, вообще нет женщин, – встрял еще один собеседник, сотник Мугён. – Бабка моя говорила, что Дракон создал их всех мужчинами.
– Мой брат, купец, ездил недавно в Нисияму и говорит, что видел там женщин, – возразил еще кто-то, но не слишком уверенно.
– Конечно, там есть женщины, остолопы вы несчастные. Но я слышала, что знать у них обращается с женщинами как с вещами, – сказала Джин-хо.
– И они еще называют нас варварами! – возмутился Мугён.
Гэрэл не вмешивался в разговор. Сон Гё был прост, но далеко не глуп, и о предрассудках рассуждал более чем здраво. Но рассеивать эти предрассудки не всегда полезно. Гэрэл знал, что чем хуже солдаты думают о жителях других стран, тем удобнее вести войну. Тяжело убивать врагов, когда знаешь, что это такие же люди, как ты – а может, в чем-то и получше тебя… Гораздо проще считать рюкокусцев лживыми, непонятными хитрецами, юйгуйцев – высокомерными сытыми бездельниками, южных степняков – дикарями.
Впрочем, о Рюкоку и вправду было известно преступно мало… Сам Гэрэл тоже почти ничего не знал об этой стране – лишь обрывки слухов и мифов. Чхонджу граничила с Юйгуем на севере и со степями кочевников на юго-востоке. От Рюкоку – Страны, Где Восходит Солнце – их всегда отделяло море, и уже очень давно между этими двумя странами не было ни военных столкновений, ни дипломатических отношений, ни даже как следует налаженной торговли.
Гэрэл, как обычно, сидел в стороне от костра – шум и разговоры мешали ему читать, а его присутствие, скорее всего, помешало бы солдатам веселиться. Джин-хо неслышно подобралась к нему и уселась рядом, плюхнув на ноги котелок, в который она резала какие-то травы для супа.
– А ты что думаешь о рюкокусском императоре? – Похоже, она собиралась повторить ему все сплетни и пошлости, которые до этого обсуждались у костра, несмотря на то, что он и так прекрасно их слышал.
Но он привык к ней, и она не сердила его.
– При виде него теряют рассудок? По мне, так звучит не очень, – сказал он рассеянно. Разговоры мешали ему сосредоточиться на трактате.
– А я бы хотела его увидеть…
– Ну, раз он так хорош, ты могла бы выйти за него замуж. Не хочешь предложить своему отцу эту идею?
– Вот еще! – вздернула подбородок Джин-хо. – Я не хочу, чтобы меня продали в чужую страну, как рабыню. К тому же мне нужен мужчина, а не какая-то красотка в шелках!
Она явно повторяла то, что где-то вычитала или подслушала.
– Не говори ерунды, – отмахнулся Гэрэл. – Тебе нравятся хорошенькие и глупые. Все твои дружки как раз такие. – Не то чтобы в Чхонджу, особенно в армии, вообще было много хорошеньких и глупых – все больше неухоженные бородатые алкоголики, но Джин-хо как-то умудрилась собрать вокруг себя довольно приятную компанию.
– Они не глупые, – надулась Джин-хо.
– Так и император Юкинари, говорят, неглуп. В чем же проблема?
Джин-хо была младшей дочерью императора Токхына. Ей недавно исполнилось шестнадцать.
Мать Джин-хо была родом из земель Огненной Птицы Феникс, одной из тех южанок, кто, казалось, сразу родился верхом и с луком и колчаном в руках. Став одной из наложниц Токхына, она, лишившись своих пыльных степей и свободы, прожила недолго, зачахла. В матери Джин-хо, как и во многих южанах, текло немного белой крови – говорили, у нее были красивые вьющиеся волосы с оттенком меди. Но Джин-хо внешностью пошла в отца. Смуглая, лобастая, густобровая, она даже по скромным чхонджусским меркам не была красавицей. Но она была принцессой, так что никогда не знала недостатка в ухажерах. Причем многие из них были влюблены в Джин-хо вполне искренне: девочка лучилась обаянием и чистой радостью жизни.
Из всех детей Токхына Джин-хо доставляла отцу больше всего хлопот. Толком даже не знавшая матери, она каким-то образом унаследовала и ее непокорный нрав, и любовь к оружию и быстрой скачке и ветру в волосах. К счастью для Джин-хо, она была далеко не единственной дочерью царя, и никто не принуждал ее сидеть взаперти во дворце. Когда ей было тринадцать, она начала одерживать победы на скачках и состязаниях лучников, которые устраивались на праздниках, и император в конце концов уступил ей в её дерзком желании служить в армии, сделав сразу командующей сотней. Гэрэл сомневался, что поступок этот продиктован любовью – если бы Токхын был по-настоящему привязан к дочери, он не давал бы ей столько воли; сам Гэрэл, если бы это он был её отцом, точно не дал бы. Но Джин-хо практически с рождения была предоставлена сама себе, росла как степная трава. Впрочем, император, несомненно, гордился военными успехами дочери – как гордятся умной собакой или породистой лошадью.
– Не хочу я замуж, – упрямо сказала Джин-хо. – Я хочу стать императрицей и править, когда умрет мой отец. Ну… когда умрет мой отец и все братья и сестры.
– Долго придется ждать, – усмехнулся Гэрэл.
– Да меня и не возьмет никто замуж, – с досадой сказала она. Видно было, что она очень хочет хоть что-то возразить, но испытывает недостаток в аргументах. – Я… Я уже не девушка, – и она округлила глаза, подчеркивая драматизм сказанного. Одновременно на тёмном круглом личике Джин-хо было написано что-то вроде гордости. Ну вот, ее научили хвастаться своими постельными успехами – просто великолепно. Одновременно где-то на краю сознания принцессы, похоже, все еще был жив вколоченный няньками завет беречь себя до свадьбы. Пока что мир Джин-хо представлял собой кашу из установок, смысла которых она не понимала, и убеждений, которых не разделяла, но повторяла за другими. Сущий ребенок.
– Мне кажется, ты выдумываешь, – равнодушно сказал Гэрэл. – Но я обязательно расскажу твоему отцу – ему будет интересно.
Джин-хо, разумеется, знала, что он ничего не расскажет Токхыну – Гэрэл никогда не жаловался на нее отцу, что бы она ни учудила, – но на всякий случай угрожающе сказала:
– Я передумала: я хочу стать верховным стратегом, если ты, скажем, помрешь. Проще убить одного тебя, чем двенадцать моих старших братьев и десять старших сестер.
Они часто вот так переругивалсь, наполовину всерьез, наполовину в шутку. Джин-хо была единственной, кто его не боялся. Она вообще ничего не боялась – ни богов, ни чертей.
Солдаты удивительно быстро забыли о том, что она принцесса, как и о том, что она девушка – впрочем, в армии Чхонджу и без нее было довольно много женщин. Поначалу они сторонились Джин-хо, как сторонились и самого Гэрэла, но в последнее время он все чаще видел ее играющей с ними в мацзян, дружески болтающей или пьющей наперегонки крепкое жжёное вино.
Он знал, что его самого солдаты все равно будут сторониться, что бы он ни делал.
Он мог только закрыться собственной чуждостью, облачиться в нее, словно в латы.
Джин-хо вдруг посерьезнела и придвинулась к нему. (От прикосновения ее плеча Гэрэл вздрогнул: он не любил случайных касаний, – но бесцеремонную Джин-хо никогда не волновали такие мелочи, как чужое личное пространство).
– Будет война, да? – тихо спросила она.
– А сейчас разве не война?
– Нет, настоящая война. С Рюкоку. Мой отец всё время говорит…
Она не договорила, но Гэрэл и так отлично знал, что говорил император Токхын: военные успехи Чхонджу вскружили ему голову, и ему хотелось новых и новых побед – не чтобы защититься или укрепить страну, как было раньше, а войны ради войны.
– Твой отец отчасти прав. В прежние времена я был бы рад заключить союз с Рюкоку. С севера им, как и нам, угрожала Страна Черепахи, а Рюкоку лежал в развалинах и не представлял никакой опасности. Но сейчас Рюкоку стал опасен – с тех пор, как на трон взошел этот мальчик. Человек, который смог так быстро поднять из развалин собственную страну, так же быстро сможет обратить в развалины чужую.
– Когда об этом говоришь ты, кажется, что во всем этом есть какой-то смысл, – грустно сказала девочка. – Но когда говорит отец – никакого смысла нет, кажется, что он просто помешался на войне, и это так глупо…
– Знаешь, я не шутил насчет женитьбы, – сказал он. Джин-хо тут же ощетинилась. – Да не дёргайся ты. У тебя много сестер. Можно отправить в Рюкоку дипломатическое посольство и предложить женитьбу на одной из чхонджусских принцесс – а вместе с ней союз на выгодных для нас условиях.
– Я что-то не понимаю смысла… Почему ты считаешь, что император Юкинари согласится? Моему отцу это будет выгодно, но Юкинари-то – нет. Если даже он не «отрезанный рукав», думаешь, он будет так рад жениться на одной из моих сестер – а они не то чтобы красавицы, если ты не заметил – что отдаст полцарства моему папаше?
– Это политика, Джин-хо. Если он хочет хотя бы выжить, не говоря уж о том, чтобы править, неважно, чему он там будет рад и чему нет. Если он не слепой (а судя по тому, что о нем говорят, он далеко не слепой), он должен понимать, что наша страна сильнее и победит в открытом столкновении. Но если он женится на дочери нашего царя, ему будет не так стыдно делиться деньгами и территориями с тестем; это не будет выглядеть как поражение в войне, понимаешь? Лучше уж неравноправный мир, чем бессмысленная резня.
Он надеялся, что император Рюкоку тоже так считает. Если он так умен, как говорят, ему хватит мудрости признать над собой власть императора Чхонджу и не начинать войну, в которой ему не выиграть. А в том, что война Рюкоку и Чхонджу будет неравной и обернётся резнёй, Гэрэл не сомневался.
Джин-хо вскоре забыла свои тревоги и ушла к другим солдатам – пить и веселиться дальше; Гэрэл тоже ушел в свой шатер. Он лежал и думал об императоре Юкинари – мальчике, которого Джин-хо назвала «красоткой в шелках». Ему стало интересно, какой он на самом деле. Образ доброго, мягкого юноши не вязался с его представлениями об умном и жестком правителе.
Вернувшись в Чхуонджу, Гэрэл вместе с императором Токхыном составил письмо, где просил о дипломатической встрече с рюкокусским императором и кратко намекал на суть будущего предложения.
Гонец вернулся с положительным ответом. Император Юкинари согласился принять их посольство. Впрочем, сам по себе этот факт мало о чем говорил.
Гэрэл стал собираться в Рюкоку – он хотел поехать туда сам; знал, что это опасно, но ему необходимо было увидеть собственными глазами страну, с которой они собирались воевать.
Или – заключать мир, но он не особенно надеялся, что встреча закончится успехом.
Принцесса Ильджон, старшая дочь императора, не возражала против замужества, но прежде чем дать окончательное согласие, хотела узнать о Рюкоку побольше. Как видно, до нее тоже дошли слухи, что женщинам там живется несладко.
За несколько дней до предполагаемого отъезда к Гэрэлу подошел слуга и, поклонившись, доложил:
– Господин, с вами хочет поговорить один человек. Солдат из пограничной крепости Намдо.
– Что ему нужно?
– Клянется и божится, что они с товарищами, когда несли дозор, встретили ху цзин, лисицу-оборотня.
– А Великий Тигр к ним с небес не спустился? – равнодушно сказал Гэрэл. Сколько он таких историй слышал – не упомнишь.
– Осмелюсь сказать, что не похож он ни на вруна, ни на дурака, вид у него был такой, будто дело важное. Да и путь он проделал немалый.
– Почему не проделать, если рассчитываешь на награду, – сказал Гэрэл. Нездоровый интерес императора Токхына ко всему сверхъестественному был притчей во языцех. Но все же Гэрэл заинтересовался.
Солдат ожидал его перед воротами дома. Он, действительно, не был похож на сумасшедшего, но вот насчет вруна Гэрэл не был уверен.
Солдат вперился ему в лицо со страхом и любопытством, разве что рот не открыл. Гэрэл, привыкший к такой реакции на свою внешность, терпеливо ждал, пока солдат вспомнит о приличиях. Тот наконец вспомнил – упал на колени, уткнулся головой в песок.
– Ну, расскажи, что видел, – обратился к нему Гэрэл.
– Мы объезжали южные границы. Недалеко от Волчьего кряжа нашли раненую лисицу. Сама выползла навстречу, как будто просила помощи, ей-же-ей, не вру. А крови сколько, – за ней аж след тянулся. И один наш парень ее пожалел… он молодой совсем, добрый – я-то, стыдно сказать, добить ее хотел да на воротник потом пустить. Подобрали, в общем, ее, привезли в Намдо. Думали – отлежится, водички налили в миску… Потом пришли проведать, как там она – а лисицы нет. Вместо нее на полу девчонка лежит. Лет двенадцати. А раны в тех же местах, что у лисицы были. И лицо у нее такое странное…
Он осмелился снова поднять глаза.
– Ох… Я и не думал, что вы… вот такой, – выдавил он. – Говорят же, что вы… ну, сами знаете… из них, из Чужих. Думал, вы как эта девчушка. Но она другая. У нее внешность на первый взгляд обычная – ну вот как у меня. Ну, волосы чёрные, кожа… – он провел ладонью в воздухе вдоль своего лица. – Она такая же, как все… но в то же время не такая.
Солдат понурился, поставленный в тупик собственной неспособностью внятно описать разницу.
А у Гэрэла что-то ёкнуло в груди. Как от полузабытого воспоминания, которое упорно загоняешь как можно глубже.
– И какая она? – нетерпеливо сказал Гэрэл.
– Не знаю, как объяснить… Иногда кажется – такая красавица, что хоть сейчас в гарем к императору. А через секунду уже не по себе от ее лица… и вовсе не потому, что волосы слиплись, лицо в поту и всё такое. Она просто другая, понимаете? Глаза большущие – во! И уши… заостренные как будто. И еще – у нее нет пупка. Живот гладкий, как доска. Говорю вам, не человек это! – почти с отчаянием повторил он. – Не вру, Великим Тигром клянусь…
Гэрэлу даже не надо было видеть побледневшее лицо и дрожащие колени парня, чтобы понять, о чем тот думал в этот момент: что за чушь я несу, и зачем вообще сюда сунулся, в лучшем случае с позором отправят откуда приехал, а в худшем – даже могилки не останется…
«Почему ты решил, что мне это интересно?» – хотел сказать он, но его губы сами выговорили совсем другое:
– Что с ней стало?
– Что стало? Да так и лежит у нас в Намдо… Врача позвали, но он сказал, что она вряд ли выживет… не захотел, в общем, возиться. Когда я уезжал – была еще жива, бормотала что-то…
– Я поеду с тобой в Намдо. Покажешь.
Солдат глядел настороженно, не сразу поверил, что Гэрэл не шутит.
Когда они приехали в Намдо, ху цзин уже умерла. Гэрэл приподнял край холстины, которой накрыли тело девочки, и убедился, что парень ни в чем не соврал. Ху цзин была черноволосой и плосколицей, без примесей белой крови. Но – тонкие, будто художником нарисованные черты, чистый высокий лоб, удлиненные глаза чуть ли не до самых висков, слегка заостренные уши – без сомнения, это была одна из тех, кого называли Чужими. Ху цзин, лиса-оборотень, придумали тоже… После смерти лицо девочки заострилось, стало совсем нечеловеческим – теперь уже никто не назвал бы ее красавицей.
Он откинул холстину (пахнуло кровью и чем-то кислым – грязными тряпками, может быть). У девочки действительно не было пупка, но это его не удивило – его никогда не было у яогуай. Любой крестьянин знает: яогуай не рождаются от живых людей. Гэрэла больше интересовали раны на теле девочки. Они были похожи на раны от стрел, только крупнее – как будто бы, как и рассказал солдат, на месте маленького израненного звериного тельца вдруг оказалось человеческое… Гэрэл покачал головой – существование Чужих он не мог отрицать, потому что видел их своими глазами, но в лисиц-оборотней он, конечно, не верил.
К запаху крови и боли примешивался еще один запах – знакомый. Вдохнув его, он на секунду прикрыл глаза – от этого запаха было сладко и больно.
Тёмный, горчащий, пряный запах. Именно так для него пахли яогуай.
С самого рождения он привык к тому, что за мамой всегда тянется тончайший шлейф этого аромата. Яогуай, Чужие, были чем-то таким, что ломало все привычные законы реальности; мозг не знал, как реагировать, и их присутствие всеми ощущалось по-разному. Их хозяин говорил, что для него мать Гэрэла как будто всегда окружена каким-то светом.
Тельце девочки было таким тощим, что сразу стало понятно – еду она видела нечасто. Волосы, совсем короткие и неровно обрезанные, вызывали мысль, что их обкорнали ножом – назло или просто второпях. Кроме ран он заметил на ее теле еще кое-что: зажившие, но от этого не менее уродливые шрамы и следы недавних побоев. Несколько ногтей на руках были вырваны.
Рядом с телом сидел другой солдат – должно быть, тот самый, который настоял на том, чтобы принести лисицу в крепость. Выглядел он именно так, как должен был выглядеть человек, пожалевший раненую лисицу: совсем юный, лет пятнадцать, наверное. Он смотрел в пустоту перед собой; по его лицу текли слезы, он их не стеснялся и, казалось, даже не замечал. На Гэрэла он тоже едва обратил внимание.
Второй солдат утешающе коснулся его плеча, потом взглянул на Гэрэла.
– Опоздали мы… – беспомощно произнес он.
Мальчик очнулся и, казалось, только сейчас заметил чужое присутствие. В последний раз всхлипнул, вытер нос рукавом.
– Я плачу не потому, что впервые вижу, как кто-то умирает, – сказал он тонким ломающимся голосом, как бы оправдываясь. – Я много чего уже видел… Но с ней все иначе. Не знаю, как объяснить, да вы и не поймете… Казалось бы, кто она мне? Да никто… Но когда она умерла, стало как-то пусто совсем… Пусто и горько.
Гэрэл помнил это чувство. Когда умерла его мать, первым делом он ощутил не гнев, не боль, не одиночество, а что-то другое, странное: как будто погасили светильник, а за окном дождливый вечер. Как будто из мира взяли и вынули что-то важное, хоть ты и не знаешь толком, что.
– Она говорила что-нибудь? – спросил он.
– Да. Правда, она говорила на языке южан, я его плохо понимаю, и она говорила так бессвязно… Я так понял, она была где-то пленницей, а потом сбежала. Просила помочь…
– Что еще говорила, помнишь? Хоть что-то?
– Про семью что-то. Говорила – три брата у нее…
Гэрэл вздрогнул.
– Что?
– Три брата, – четко повторил мальчик.
Тень прошлого – будто крыло беды.
– Это не семья, – сказал Гэрэл, сам не зная зачем. Как будто этот мальчишка мог что-то понять. – Это название места. Три горы.
– Точно! – оживился молодой солдат. – Она говорила – горы, а я-то думал – при чем тут они… А вдруг там есть другие такие же, как она? Вы такое уже видели? Таких, как она?
Он примолк, внезапно осознав, с кем разговаривает и испугавшись собственной откровенности. Но любопытство победило, и он чуть более сдержанно добавил:
– И если вы, господин, не такой, как она, то вы тогда – кто?
«Он так мало служит на юге, что ни разу не видел белую кровь? Хотя таких, как я, наверное, и правда не видел…».
– Я – просто человек. А про нее постарайся забыть, – сказал Гэрэл.
Сон ему в ту ночь приснился странный.
Были там, кажется, скалы и море, но ему и то и другое запомнилось смутно – может, потому, что он никогда на видел настоящего моря. Что запомнилось хорошо – так это ощущение чужого взгляда за спиной, неотступно за ним следующего, и огромного непонятного ужаса, который мешал обернуться и посмотреть в лицо преследователю.
И еще во сне был запах – не пряный аромат яогуай, а вонь крови и грязных тряпок.
У Гэрэла и раньше бывали такие сны. Давно. Мертвая девочка-лисица разбередила воспоминания, похороненные, как ему казалось, в самой глубине его памяти.
– Посмотрите-ка на него, – издевательски шептал хор незнакомых голосов на языке южных кочевников то издали, то в самое ухо. – Он запутался… Запутался… Нет! Ему страшно. Не хочет быть как они. Думает, что хочет, но сам себе врет. Высокомерный дурачок. А стать как мы – боится. Боится, боится, боится! Заносчивый, глупый мальчик, да еще и трус… Ха-ха-ха-ха!
Как только Гэрэл вернулся в столицу из своей поездки в крепость Намдо, посольство, отправленное Токхыном к императору Юкинари, отправилось в путь.
Для начала они доплыли на корабле до Нисиямы – самого западного города Рюкоку. На них смотрели с подозрением, но все же разрешили высадиться: должно быть, их предупредили о прибытии чхонджусского посольства.
Дальше надо было ехать по земле.
– Почему мы не приплыли сразу в их столицу? Она ж вроде у моря? – спросил один очень юный паренек-охранник.
– Синдзю находится у другого моря, – пояснил Гэрэл.
– Есть еще одно море? – поразился парень.
Гэрэл почувствовал раздражение. Как можно ехать в чужую страну и настолько мало знать о ней, да и вообще – настолько не интересоваться миром, в котором живешь?
– Ты слыхал когда-нибудь о такой вещи, как карта? – бросил он.
Рюкоку драконьим хвостом лежала между двумя морями – с запада ее омывало Внутреннее море, а с востока – Большое. Жизнь страны была тесно связана с морем, потому что ни плодородными полями, ни полными дичи лесами Рюкоку похвастаться не могла – не считая многочисленных островов, большую часть ее территории, и без того узкой, занимали горы.
В некоторых случаях это может создать проблему – замки в горах неудобно осаждать, рассеянно думал Гэрэл, заранее прикидывая варианты ведения войны, если их посольство вернется ни с чем; другое дело – если удастся выманить войско на открытое сражение…
Гэрэлу хотелось понять как можно больше об этой странной, чужой стране. Перед тем, как поехать в Синдзю, он начал учить язык Рюкоку; с ним ехали несколько переводчиков, они с императором в любом случае поняли бы друг друга, так что никакого практического смысла в изучении этого языка не было, но ему всё было интересно. В дороге он заставлял переводчика разговаривать с собой на языке Рюкоку, внимательно вслушивался в эту щебечущую речь, радовался, когда мог что-то понять и ответить. Он часто улавливал знакомые основы, заимствованные из юйгуйского, но многие слова произносились непривычно.
Поначалу казалось, что горы повсюду: они поднимались по обеим сторонам от императорского тракта. Но по мере того как они продвигались на восток, местность вокруг менялась, становясь более благоприятной для жизни. Сначала вдоль дороги появились поля риса, пшеницы, гречихи, бобов, сменявшиеся небольшими деревнями, затем путешественники увидели и поселения – чем ближе они подъезжали к столице, тем больше и оживленнее они становились. По дороге потекла в обе стороны бесконечная вереница купеческих повозок, создавая заторы.
И вот наконец они добрались до Большого моря, где в устье впадающей в него реки лежала Синдзю – Жемчужина, столица Рюкоку. Когда посольская процессия приблизилась к главным городским воротам столицы Рюкоку, ее окружила толпа зевак. Впрочем, посмотреть было на что: Гэрэла сопровождало не меньше сотни солдат и придворных, и все они были одеты в диковинную для рюкокусцев строгую полувоенную одежду и размахивали древками, на которых были укреплены полотнища с белым тигром на чёрном поле – флаги Чхонджу.
Гэрэл ожидал, что Синдзю будет похожа на юйгуйскую столицу, так как знал, что она была построена по ее образцу. Но совпадали только основные черты: согласно мудреной даосской науке о планировании пространства главные городские ворота находились на юге, императорский дворец – на севере. Столица Юйгуя, Байцзин, была спроектирована в виде прямоугольника, кварталы и улицы шли парралельно. Синдзю так аккуратно расчертить улицами не получилось: город лежал на островах и весь был изрезан речками и каналами, которые придавали облику города изящную неправильность.
Впрочем, слово «изящная» совсем не отражало суть города. Гэрэлу приходили на ум скорее другие слова: мрачность, бедность, серость… Почти везде были заметны следы упадка, постигшего страну в годы правления императора Ёсихито, деда Юкинари: скульптуры с облезшей краской, обшарпанные стены… Среди домов было много красивых и – когда-то – богатых, но стены и крыши в основном были окрашены в оттенки серого и коричневого (скорее всего, цвета изначально были другие, но краска выцвела или потемнела из-за ветра и сырости), а штукатурка местами обвалилась. Многое из этого восстанавливалось, красилось, подновлялось. Должно быть, император тратил на восстановление города огромные деньги. Имели ли смысл эти траты? Возможно, разумнее было бы использовать средства на иные нужды: укрепить армию, построить побольше крепостей. Море и ветер разрушали город почти с той же скоростью, с которой шло его восстановление. Кому вообще пришло в голову построить город прямо в море? Дома стояли на сваях, вода вплотную подходила к стенам, постепенно подтачивая фундаменты и оставляя налет плесени и плотный слой ракушек и водорослей.
Эти края отличал мягкий климат с теплой зимой и прохладным дождливым летом. В городе почти не было зелени, так что, вероятно, он выглядел почти одинаково в любое время года. Не бывало тут ни цветов, ни снега, ни желтой осенней листвы – только каналы и камень, сырость, низкое серое небо, вползающий прямо в кости холод. Город будто застыл в безвременье.
Словом, Синдзю, несомненно, была красивым городом (спутники Гэрэла смотрели по сторонам раскрыв рот), но это была какая-то неживая, чужая красота; казалось, город существует в какой-то собственной реальности, и эта реальность не подразумевает существование людей.
Он уже успел увидеть три столицы разных государств, так что мог сравнить их между собой. Пхёнвон, столицу его собственной страны, ему вспоминать не хотелось. Она была грубой и никогда не вызывала у него любви. Спроектированная изначально под военные нужды, позднее она обросла роскошью и позолотой, словно внезапно разбогатевший безродный провинциал, но красивее ее это не сделало. Императорский дворец в Чхонджу был хорошо укрепленным военным замком и даже не пытался притворяться чем-то другим. Император Токхын вырыл там два рва и окружил жилые помещения высоченными стенами – и никто не назвал бы его параноиком. (Разве что половицы, специально положенные так, чтобы скрипеть под ногами любого, кто входит в помещение, казались Гэрэлу легким перебором.)
Затем, когда ему было шестнадцать, он увидел Байцзин, столицу Юйгуя, и она, без преувеличения, потрясла Гэрэла. Где дома в Чхонджу он видел тяжёлые стены и однообразные серые постройки, в юйгуйской столице были цветущие сады, пруды с золотыми карпами, расписные ворота, десятки храмов, киноварные и лазурные крыши, блестевшие под солнцем, затейливое переплетение мостов… Всё это было до ужаса красивым и таким же непрактичным. И императорский дворец в Байцзине был ничем не похож на замок Токхына в Чхонджу. Там не было ни рва, ни высоких стен. И скрипучих половиц, вероятно, не было… Город показался ему похожим на обиталище райских птиц. Фарфоровая мечта. Заденешь неосторожно – звон и цветные осколки. Гэрэл помнил свою первую мысль при виде юйгуйской столицы: «Что станет с этим городом, когда сюда придёт война?». И помнил первое впечатление от юйгуйских придворных и знати, которых видел на улицах в паланкинах или портшезах. Люди, вершившие судьбу самого сильного государства в мире, оказались больше похожи на тех самых райских птиц, чем на людей, способных удержать в руке меч. Даже за стрельбой из лука их трудно было представить: не дай боги, вспотеют же…
Впрочем, пожив в Байцзине какое-то время, Гэрэл быстро понял, что это впечатление обманчиво и политику можно вершить не только с помощью меча. Люди, что стояли у власти в Юйгуе, уж точно не были райскими птицами. Эти богато одетые красавцы и красавицы, знавшие толк в стихах и философии, как-то сумели вознести страну, которой правили, на вершину мира и удержать там. Если не мечом, так дипломатией, а скорее всего – и тем, и другим. Насколько ему было известно, несмотря на декларируемые ценности мира и ненасилия, наёмных убийц в Юйгуе использовали не реже, чем в других странах.
И все же он выбрал бы родиться в Юйгуе, если бы кто спросил его мнение. Но никто не спросил.
И вот теперь – третья увиденная им столица, Синдзю, холодный, бедный, неуютный, недобрый город.
В такой город надо приезжать, когда собрался покончить с жизнью или сойти с ума.
Встречу им устроили пышную, праздничную, но странный то был праздник: все держались с безукоризненной вежливостью, но смотрели на гостей без теплоты. Впрочем, откуда было взяться теплоте, если все догадывались, что Гэрэл и его спутники приехали с наглыми, унизительными для Рюкоку требованиями, а неудачный ход переговоров грозил объявлением войны?
Их сопроводили в павильон для гостей – Покои Солнечного света; он входил в дворцовый комплекс, но стоял немного отдельно от других зданий. Роскошно отделанный, он был каким-то пустоватым и абсолютно неинтересным – должно быть, здесь останавливались такие, как он, гости: не самые желанные.
Впрочем, он вполне подходил, чтобы отдохнуть после долгой дороги, помыться и переодеться.
Пока что было непонятно, надолго ли они задержатся здесь. Император согласился принять Гэрэла в этот же день. Пока что речь, конечно, шла всего лишь о взаимном приветствии и обмене любезностями, Гэрэл не надеялся, что все интересующие его вопросы будут решены тотчас. Аудиенции у императора можно было дожидаться неделями, если не месяцами.
Но то, что он согласился увидеться с ним сразу, в день прибытия, было очень хорошим знаком.
Придворные вежливо улыбались, но смотрели на спутников Гэрэла оценивающе и подозрительно. А когда видели его самого – бесстрастные маски на миг спадали с их лиц, уступали место изумлению и любопытству. Их взгляды обегали его простую тёмную полувоенную одежду – сапоги, штаны, плащ, воротник плаща из чернобурки, – задерживались на ножнах; потом устремлялись вверх, к лицу и волосам – и прикипали, и с этого момента следовали за ним неотрывно.
К слову, ножны вовсе не были пусты. Гэрэл и его спутники, вероятно, были первыми гостями, кто удостоился чести войти в императорский дворец Рюкоку с оружием. Прийти невооруженными туда, где их могли и хотели убить, было бы безумием. Сопровождавших его людей было попросту слишком много, чтобы запретить им носить мечи, поэтому была достигнута негласная договоренность их не замечать.
Гэрэл искренне надеялся, что воспользоваться оружием не придется.
– Его Величество Юкинари, Сын Неба, да проживёт он тысячу лет! – звонко выкрикнули слуги, стоявшие на входе в присутственную залу. И тут же ответили сами себе: – Гэрэл, верховный стратег царства Чхонджу, с дипломатическим визитом!
Всё это было произнесено на Высокой Речи, языке Страны Черепахи, который в других государствах тоже неплохо знали, так как именно юйгуйский издавна использовали для написания книг и для проведения самых важных церемоний.
После громких голосов слуг тишина в самой зале показалась Гэрэлу оглушительной.
Едва переступив порог, он согласно этикету сразу согнулся в поклоне:
– О достопочтенный Сын Неба… Я, благодарно приняв приглашение, прибыл в Синдзю, чтобы встретиться с вами, предложить вам руку старшей дочери императора Токхына и побеседовать о судьбе наших царств. От всего сердца благодарю вас за эту встречу.
Он тоже сказал это на юйгуйском. Всю дорогу он ломал голову, на каком языке лучше будет вести переговоры с императором, и слуги дали ему подсказку. Если бы Гэрэл заговорил на чхонджусском, это было бы очень грубо по отношению к императору и его двору. Если бы он выбрал язык Рюкоку, это, наоборот, сразу низвело бы его статус до уровня просителя; к тому же он пока говорил на этом языке очень плохо, пришлось бы прибегнуть к услугам переводчика – дополнительная помеха.
Лишь после своих слов он осмелился поднять глаза на того, ради кого он проделал такой долгий путь.
Сын Неба сидел на троне на возвышении в окружении шести колонн, которые обвивали посеребренные драконы. Драконами же был украшен и сам трон – немного однообразно, подумалось Гэрэлу, но вполне ожидаемо, все-таки символ страны. Позади трона стояли несколько мужчин весьма почтенного возраста – какие-то высокопоставленные чиновники, вероятно, советники. Их одежда сильно напоминала юйгуйскую, но цвета и фасоны одежды и головных уборов, использовавшиеся для различения чиновников разных рангов, были совсем другими. Гэрэл, впрочем, уже не помнил всех деталей юйгуйского костюма. Он больше двух лет не видел юйгуйцев, только своих соотечественников и дикарей-южан, и после них ему непривычно было видеть бледные, тщательно оберегаемые от солнца лица, ухоженные руки. И пухлые животы: жители Рюкоку – по крайней мере, те, которых он успел увидеть, – были тонкокостными и хрупкими; в молодости обладатели такой фигуры обычно бывают изящными, как птички, но от сытой ленивой жизни легко полнеют. По встреченным ими чиновникам и придворным – тем, что постарше – сразу было понятно, что состязания наездников и лучников, популярные среди приближенных Токхына, здесь не в чести.
«Стоит ли кланяться еще раз?» – думал Гэрэл. Он, конечно, был осведомлен о том, что придворный этикет в Рюкоку так же сложен, как в Стране Черепахи, и что присутствие императора требует гораздо больше одного поклона. Не то чтобы гордость много значила для него, но он все-таки приехал диктовать условия, а не просить о милости, и надо было вести себя соответственно роли. Нужно было отыскать тонкую грань между уважением и высокомерием, которая обозначила бы его позицию как позицию сильнейшего, и при этом нигде не поскользнуться, не показаться чересчур грубым. Тот факт, что Сыну Неба он не ровня и даже не аристократ, еще больше осложнял дело. Возможно, по представлениям жителей Рюкоку разница между положением, которое занимал Гэрэл, и императором – что между землёй и небом. Тут многое зависело от того, как поведёт себя сам император.
Император на троне, будто услышав его мысли, сделал неторопливый жест, который при желании можно было расценить как разрешение покончить с поклонами и приблизиться. Гэрэл тут же с облегчением распрямился.
Подойдя к трону, Гэрэл с неподобающей, возможно, прямотой уставился на сидящего напротив него императора. Лицо Юкинари было закрыто покрывалом. «Говорят, молодому императору приходится прятать лицо – он так прекрасен, что те, кто его увидел, навсегда теряют рассудок», – вспомнил Гэрэл. Интересно, сколько правды в этих слухах. Даже за многослойными шелками лазурных с серебром императорских одежд можно было заметить, что фигура юноши тонка и изящна. Волосы были заплетены в косы и уложены в сложный узел – если расплести, наверное, достанут до пояса… Плавно покачивались драгоценные подвески на украшающей причёску тиаре.
– Смиренно прошу Сына Неба простить меня, но я не имею права вести переговоры с тем, чьего лица не вижу, – сказал Гэрэл. Это, конечно, прозвучало совсем уж грубо, но отчасти это была правда: ведь у него даже не было уверенности, что перед ним сам император, а не один из его двойников. Обсуждать хоть сколько-то важные вопросы, не имея возможности видеть глаза и мимику собеседника – верный способ потерпеть неудачу. Ну и, чего уж греха таить, ему было ужасно любопытно, как выглядит этот полулегендарный Дракон Востока.
– Наши обычаи запрещают видеть лицо Сына Неба всем, кроме самых приближенных к императору особ, – принялся возражать старик-чиновник, стоявший справа от трона.
Однако Юкинари поднял узкую руку, жестом приказывая ему замолчать, и без колебаний убрал с лица покрывало.
И улыбнулся, быстро и смущенно, и благодаря улыбке жест этот не выглядел ни как признание слабости, ни как унизительное одолжение.
Гэрэлу с трудом удалось сохранить беспристрастное выражение лица. Юноша, сидевший напротив него, был, без сомнения, красив, но мало, что ли, миловидных юношей в Срединных государствах? Но эта быстрая неуверенная улыбка, так странно смотревшаяся на лице владыки страны, озарила его лицо каким-то особенным обаянием – словно январское солнце в холодный пасмурный день, мелькнувшее и тут же скрывшееся, – и на секунду Гэрэлу даже показалось, что перед ним один из тех, кого называли яогуай, нелюдями, Чужими.
Он помнил: их лица, прекрасные, удивительно чётко прорисованные – ни одной грубой линии – в то же время были какими-то зыбкими. Невозможно было точно описать это ощущение. Лица Чужих всегда быстро стирались из его памяти. Иногда от них становилось жутко – слишком странными они были; они не принадлежали этому миру. Даже лицо матери он мог вспомнить лишь приблизительно. Но помнил, как мог замереть от восхищения при виде нее, хотя, казалось, видел ведь по десять раз на дню – а в другие моменты смотреть на то же самое лицо было неловко и тяжело, словно на калеку или урода. Лица Чужих были как душа без кожи.
Но нет – пары мгновений хватило, чтобы он убедился, что император всё же человек. Просто красивое лицо, спокойное, благородно-бледное, совсем юное, но дышавшее подлинно царским величием.
– Теперь я вижу, что никто, кроме вас, не может быть императором, – сказал Гэрэл, кланяясь. – Я – Гэрэл, верховный стратег царства Чхонджу. Я буду говорить от имени императора Токхына.
Он протянул юноше свиток, подтверждающий его полномочия и скрепленный императорской печатью Токхына; тот взял его, даже развернул, но вместо того, чтобы изучать содержимое послания, внимательно и без малейшего стеснения разглядывал Гэрэла. Тот, в общем-то, привык, что на него смотрят с любопытством; когда-то это любопытство было презрительным, сейчас – чаще всего боязливым; и тогда, и сейчас люди в большинстве своем избегали встречаться с ним взглядом. Юкинари смотрел на него прямо, с таким странным выражением, что Гэрэл почувствовал себя не в своей тарелке. Он не мог понять, какие эмоции скрывают удлинённые, приподнятые к вискам глаза императора, подведённые чёрной и серебряной краской; он не видел ничего из того, что ожидал там найти – ни страха, ни ненависти, ни презрения.
«Интересно, какое место я займу в каталоге уродов?» – мысленно усмехнулся он, глядя на императора с вызовом.
Поединок взглядов продолжался недолго. Наконец Гэрэл сдался, опустив глаза первым.
Юкинари тоже вежливо склонил голову – в знак приветствия; ответил:
– Прости, если что-то в моем дворце пришлось тебе не по душе. Наши обычаи сильно отличаются от ваших. Благодарю за то, что ты преодолел столь долгий путь, чтобы явиться в мою столицу.
Восточная напевная мягкость сочеталась в его голосе с редкой чистотой произношения. Он говорил на Высокой Речи без всякого намека на птичий акцент, который отличал жителей Рюкоку и имел свойство делать произносимые ими знакомые слова неузнаваемыми для слуха Гэрэла. Впрочем, оно и понятно: император наверняка получил соответствующее статусу образование.
Сам Гэрэл, как бы ему ни было неприятно признавать это, говорил не совсем чисто, да и нужное слово иногда удавалось подобрать не сразу – уже больше двух лет он ни слова не произнес на этом языке; но сам факт того, что он знал юйгуйский, сильно удивил придворных – он видел это по их лицам.
Что-то в облике Сына Неба заставило Гэрэла снова говорить и вести себя учтиво. Строить из себя победителя как-то расхотелось.
– Ваша столица прекрасна, государь. Даже если наши переговоры закончатся ничем, я ни минуты не буду жалеть, что приехал сюда, потому что благодаря этому я смог увидеть самый странный и невозможный город на свете.
– Я думаю, не стоит начинать беседу о государственных делах прямо сейчас, когда ты и твои люди устали с дороги, – сказал Юкинари. – Вам нужно отдохнуть. Я буду рад оказать тебе и твоим людям гостеприимство, приняв вас в своём дворце на месяц. После этого можно будет поговорить о цели твоего визита.
– Благодарю вас, достопочтенный. Я ценю ваше приглашение и с радостью воспользуюсь им… – откликнулся Гэрэл.
Он наконец понял, каким взглядом смотрел на него Юкинари. Это был взгляд странника, ступившего на новую землю: любопытство, да, но не неприятное – радостное – и почему-то надежда…
На что?
Пир, устроенный в Павильоне Веселья в честь их приезда, был великолепен. Слуги вносили одно блюдо за другим. Голодное детство накрепко вбило в Гэрэла привычку доедать все до последней крошки, и поначалу он так и пытался делать, но быстро понял, что это бессмысленно – и почувствовал раздражение.
Вся посуда была серебряной – сначала он удивился такой роскоши в стране, которая еще недавно прозябала в бедности, затем подумал: должно быть, им хотят продемонстрировать, что в еде нет яда. Считалось, серебро от яда меняет цвет. Нелепое суеверие: он знал немало ядов, которые незаметны в любой посуде. Серебряная посуда показалась ему не очень хорошим знаком. Демонстрация отсутствия яда в угощении была хоть и мирным жестом, но таким, который говорил об определенном напряжении в отношениях.
На пиру были переводчики, поэтому все говорили на привычном для себя языке. Впрочем, все беседы с местными были краткими и неуклюжими. Спутники Гэрэла быстро устали играть в показную вежливость, перестали обращать внимание на рюкокусцев и общались в основном друг с другом.
Самого императора на пиру не было. Еще недавно Гэрэл расценил бы его отсутствие как оскорбление, но успел понять, что император тут считается кем-то вроде живого бога на земле, который редко снисходит к простым смертным. Никакого неуважения к гостям в этом не было, просто – вот так вот было принято. Может, простым людям нельзя даже видеть, как он ест.
В этом, пожалуй, даже имелось здравое зерно: люди, сохранявшие трезвую голову на пирах Токхына – таких же пышных, но куда менее церемонных и пристойных – рано или поздно задумывались о том, что ослабевшие от обжорства, пьянства и распутства императорские пальцы недолго смогут удерживать скипетр власти. А кто осмелится усомниться в живом боге, которого и без покрывала на лице-то никто не видел?
Перед гостями танцевали и играли на эрху девушки-прислужницы – болезненно хрупкие, с густо набеленными лицами и тонкими угольными бровями, нарисованными совсем не там, где им положено находиться: весь их облик дышал искусственностью. Гэрэлу подумалось, что среди придворных женщин он не видел – значит, это правда, что они живут на своей половине дворца и не допускаются к делам. Он попытался представить в этом дворце Джин-хо, пылкую, грубовато-искреннюю, никогда не лезущую за словом в карман, и у него не получилось – это все равно как если бы в саду нежных ирисов вдруг выросло стальное копье.
Не стоит забывать, у этих людей под слоем внешних заимствований из Юйгуя – своя культура, не похожая ни на юйгуйскую, ни тем более на чхонджусскую. Сложно будет найти с ними общий язык.
После ужина Гэрэл походил по дворцу, присматриваясь к его обитателям, но в том павильоне, что был отведен для гостей, ничего интересного не было, а соваться в другие помещения без повода было невежливо и попросту опасно.
Затем он отправился гулять по саду. Сад выглядел не таким правильным, как юйгуйские парки, здесь беседки, дорожки и мосты были расположены с продуманной небрежностью. Смеркалось, и в саду один за другим начали зажигаться бумажные фонари, похожие на огромных светлячков.
Побродив какое-то время по саду, он неожиданно снова увидел императора.
Император отдыхал в одной из беседок – пил чай. На нём было сине-фиолетовое, цвета сумерек, домашнее одеяние, гораздо более простое, чем парадный наряд (хотя, по мнению Гэрэла, всё равно чересчур неудобное и излишне роскошное; рукава чуть ли не до самой земли – как крылья…). Неподалеку от него стояли несколько слуг, таких бесшумных и собранных, что, несмотря на кажущееся отсутствие оружия, было сразу понятно – это телохранители. Волосы Юкинари, освобождённые от кос и множества заколок и шпилек, были перехвачены простой шёлковой лентой. Чтобы выпить чаю, императору снова пришлось убрать с лица это злосчастное покрывало. Сейчас, в одиночестве, его лицо было грустным. Гэрэлу вдруг подумалось, что за двадцать с небольшим прожитых лет этому юноше нечасто приходилось видеть радость.
Он хотел тихо уйти, но его присутствие не осталось незамеченным.
– Вы ведь не убивать меня пришли?… – сказал император на юйгуйском и усмехнулся.
Гэрэл поспешно поклонился, почти что испытывая неловкость за меч в ножнах у своего пояса.
– В таком случае разрешите угостить вас чаем, генерал. Я приглашаю вас, прошу, сядьте и чувствуйте себя свободно.
– Это будет большой честью для меня, – ответил он тоже на юйгуйском.
Так странно – язык, чужой для них обоих, стал ниточкой, которая протянулась между ними.
Впрочем, чужой ли? Гэрэл в очередной раз подивился, как естественно звучит в устах императора юйгуйская речь.
Он еще раз почтительно поклонился Юкинари, отстегнул ножны, отложил их подальше (преступная неосторожность, но у него точно не было права их оставить) и присел за чайный столик напротив императора.
Один из слуг неслышной тенью скользнул в темноту сада, через несколько минут вернулся, поставил перед Гэрэлом вторую чашку и наполнил ее.
До него донёсся нежный сливочный аромат темного, хорошо прожаренного улуна. Хороший чай он не пил уже лет сто. Фарфор был таким тонким, что золотистая жидкость просвечивала сквозь него. Красивая чашка; в Чхонджу таких делать не умеют. В Юйгуе – конечно же, делают, но чашка, сделанная юйгуйцами, была бы наряднее – пестрее, с затейливым рисунком, с позолотой. А тут – однотонный темно-синий фарфор, неброский рельефный узор – листья и травы. Чашка для осеннего времени, и чай тоже осенний. Учитель Лин говорил: зимой пьют черный чай, весной – цветочный, для лета есть звонкие, холодные зеленые чаи, а ароматный дымный улун – для осени, для раздумий…
Он молча глотал чай, император так же молча сидел напротив, положив подбородок на сплетённые пальцы, и смотрел на него так же, как при первой встрече: с глубоким, искренним, серьезным интересом. Обоюдное молчание почему-то не напрягало, казалось естественным, но тем не менее – так долго молчать было неприлично, и Гэрэл стал подыскивать тему для приятной светской беседы. Для начала нужно было хотя бы извиниться за то, что нарушил вечернее уединение Юкинари; это он и сделал.
– Ценю ваши попытки соблюсти этикет, генерал. Не побеседовать ли нам о погоде? – живо откликнулся Юкинари, усмехнувшись.
– Погода настолько хороша, что вряд ли о ней можно сказать что-нибудь дельное, – холодновато сказал Гэрэл, не зная, счесть обидным юмор собеседника или нет.
А погода и в самом деле была удивительно хороша: жара наконец-то спала (или здесь, в Синдзю, лето вообще было нежарким), но кроме этого ровным счетом ничего не выдавало наступление осени – разве что небо, ставшее особенно глубоким и синим, и не по-летнему прохладные ночи. Гэрэл любил осень. Через месяц задуют холодные ветры с севера и польют дожди, вдоль полей зацветут паучьи лилии – цветы мёртвых, – а на кустах бересклета повиснут ярко-розовые ягоды. А еще через пару недель, когда покраснеют клёны, императорский дворец станет совсем неотличим от картинки на фарфоре.
Но Гэрэл считал, что о подобном глупо говорить вслух – непременно скатишься в пошлость, и еще глупее говорить об этом человеку, который считает тебя варваром.
Поэтому он прямо сказал о том, что крутилось у него в голове все это время, хоть и не был уверен, что это подходящая тема для разговора:
– Я обратил внимание, что вы очень хорошо говорите на Высокой Речи.
– Юйгуйский – мой второй родной язык. Или даже, скорее, первый, – сказал император. – Я жил в Юйгуе с самого рождения, пока мне не исполнилось одиннадцать. И моя мать оттуда.
Ах да. Он ведь знал начало этой истории из уроков истории, но почему-то не догадался связать одно с другим. Четверть века назад закончилась затяжная война между Юйгуем и Рюкоку. Юкихито, будущий отец Юкинари, был наследным принцем Рюкоку и после проигрыша своей страны в войне оказался в Стране Черепахи в качестве заложника. Ему нашли жену из знатного юйгуйского рода, но пленником он от этого быть не перестал. Таким же пленником, без сомнения, стал и его родившийся на чужбине сын. Бедняга. Провести детство среди чужеземцев, которые тебя ненавидят – незавидная участь.
– Мне известно о ваших родителях, – неловко сказал Гэрэл.
Умение вести светские беседы определенно не было его сильной стороной.
Он видел, что Юкинари понял, о чем он только что подумал, но тот никак этого не показал – ни тени обиды или гнева не промелькнуло на его спокойном красивом лице.
– Меня удивило, что вы знаете этот язык, – сказал Юкинари. Без насмешки сказал, доброжелательно.
– Я какое-то время жил и учился в Байцзине – пришлось научиться хорошо понимать Высокую Речь. Мой достопочтенный император Токхын хотел, чтобы я обучился там военному делу.
Строго говоря, это был не столько приказ императора, сколько собственное желание Гэрэла, и именно о военном деле он в школе Лин-цзы узнал не особенно много – но о годах, проведенных в Юйгуе, никогда не жалел.
Когда шестнадцатилетний Гэрэл увидел столицу Юйгуя, людей, ее населяющих, ее культуру и порядки, все это поразило его. Страна Черепахи… Ему тогда показалось, что он попал в сон или в мирную, счастливую страну из сказок его матери. Когда он только попал в школу Лин-цзы, всё казалось ему странным и бесконечно чужим: доброта учителя Лина и других учеников внушала ему страх и подозрение либо заставляла стыдиться самого себя. Он чувствовал себя именно так, как и должен чувствовать себя мальчишка, который за всю жизнь не видел ничего кроме насилия, бедности и войны – и оказался вдруг среди доброжелательных, сытых, красиво одетых, интеллигентных людей, которые вели беседы о каких-то совершенно непрактичных, бесполезных материях: о движении небесных тел, судьбах человечества, истории, философии. Потом он освоился, привык, тоже научился трещать о высоком… Своим среди них он, конечно, так и не стал, но железная рука, сжимавшая его сердце все эти годы после смерти матери, как будто немного разжалась – он впервые подумал, что, быть может, можно жить и ради чего-то кроме выживания и мести.
Но эта мысль не задержалась в его голове надолго. Учитель Лин – мягкий, бесконечно терпеливый человек с тихим ровным голосом и глубоким шрамом на горле – так и не сумел вытравить из Гэрэла его совсем не интеллигентную, совсем не юйгуйскую жестокость. Гэрэл умел только воевать. Вскоре он вернулся домой в Чхонджу и через пару лет, встав во главе армии, развязал войну с той самой страной, которую так полюбил.
Он никогда толком не знал, какую страну ему называть родиной: появился на свет на Юге, взрослеть пришлось на Западе, а душой больше всего прикипел к Северу – который он и хотел бы презирать за изнеженность и гордыню, но не мог, видел, как хорошо там живется людям…
И только о Востоке он до поры до времени почти ничего не знал. Не дай боги полюбить еще и Восток: ведь скоро и с Рюкоку придется воевать, хоть это уже будет не его выбор.
– Почему вы выбрали изучать именно военное дело? – спросил Юкинари.
– Я был солдатом. Вряд ли у меня получилось бы стать кем-то другим.
– Это прозвучало… грустно.
– «Из хорошего железа не делают гвоздей»? – усмехнулся Гэрэл, цитируя начало известной юйгуйской поговорки: «Из хорошего железа не делают гвоздей, из достойных людей не делают солдат».
– Но в вашей стране другое отношение к военному сословию, ведь так? – примирительно сказал Юкинари.
Гэрэл промолчал. Грустно? Да, наверное. Вряд ли кто-то идет в армию от хорошей жизни, даже если в твоей стране служба считается почетным занятием.
– Вы хорошо говорите, – похвалил его император, словно не замечая нахмуренного лица собеседника. – Иногда, правда, выговариваете слова чересчур правильно – знаете, слишком чеканите. Я давно ни с кем не говорил на юйгуйском, мне очень приятно снова его слышать.
– Странно, что вы с теплом говорите о Стране Черепахи; ваши страны так долго воевали, что вы скорее должны ненавидеть ее…
Юкинари слегка нахмурился, коснулся рукой виска, подыскивая подходящий ответ, но ответил с неожиданной откровенностью:
– Мне непросто ненавидеть ее – она во всем лучше Рюкоку. В Стране Черепахи я рос почти как пленник и, помню, в детстве часто тосковал по Рюкоку, воображаемому дому, которого никогда не видел. Но когда я наконец приехал сюда, мне не понравилось то, что я увидел – меня уже превратили в юйгуйца… Я иногда думаю: что будет, если Юйгуй снова захочет подчинить мою страну и начнется война? У меня сердце юйгуйца, но вышло так, что моя страна – Рюкоку. Мне никогда снова не стать цельным. Я часто завидую тем, кто искренне привязан к своей стране. У человека есть потребность считать себя частью чего-то большего…
Он будто подслушал мысли Гэрэла – тот ведь несколько минут назад думал о том же самом.
– Эта привязанность к родине – просто самообман, – ответил Гэрэл, может, немного грубо. – Чаще всего люди, громче всех кричащие о любви к своей стране, просто не видели ничего кроме своего села – и не хотят видеть. Тот факт, что кто-то родился в той же стране, что и ты, ровным счетом ничего не значит. Важно только, что у человека в голове и в сердце.
– Но каждый ли может похвастаться, что у него там что-то есть? И даже если голова и сердце действительно не пусты, не у каждого достаточно дерзости, чтобы ставить себя выше других и выше страны, где ему выпало родиться.
Ему удалось слегка смутить Гэрэла.
– Простите, я вовсе не имел в виду…
Император улыбнулся.
– Ничего. Вы очень категоричны, но мне не хватало такого собеседника, как вы. У меня при дворе прямота не в чести.
Он мог сказать это просто из вежливости, но Гэрэл подумал, что в его словах наверняка есть доля правды: дворец императора в Рюкоку – средоточие этикета, нарушить который немыслимо, и придворным приходится продумывать каждое свое слово, каждый жест. Учитывая, что Рюкоку долго находился почти что в изоляции от других стран – не считая Юйгуя, – императору, вероятно, нечасто случалось вот так запросто с глазу на глаз беседовать с варварами, которые прямо говорят то, что думают, и задают неудобные вопросы.
– Должно быть, вас забавляет эта беседа.
– Я очень рад ей. Честно говоря, мало кто осмеливается заговорить со мной без причины. Я пытаюсь это изменить, но… перемены требуют времени. Привести в порядок экономику и армию – сущий пустяк по сравнению с тем, как трудно поменять привычки людей.
– Да, кажется, большая часть обитателей дворца боится даже взглянуть на ваше лицо.
– Так и есть. А вторая часть мечтает меня убить.
Юкинари снова улыбнулся той самой своей неуверенной улыбкой – зимнее солнце, – но Гэрэл подумал, что сказанное им не очень похоже на шутку.
– Шутка должна быть смешной, а это совсем не забавно, – заметил он.
Император пожал плечами.
– Я надеялся, уж вы-то оцените. Люди, которые стоят у власти, обычно знают, что придворная жизнь только со стороны выглядит красиво. – Он продолжал говорить шутливо, но видно было, он сам недоволен, что разговор принял такой поворот.
Верно, в Чхонджу точно так же интриговали и ненавидели – дворец Токхына был тем еще змеиным гнездом. Это всего лишь естественно: власть не дается без борьбы, слабый у власти не удержится. Он, что ли, жалуется на свою участь?
И Гэрэл резковато сказал:
– Такова природа власти: за неё приходится расплачиваться одиночеством. Или вы пытаетесь сказать, что не хотели стать императором?
– Я – старший… теперь уже – единственный сын своего отца. Трон – это не то, от чего можно отказаться, – уклончиво ответил Юкинари. – Всё, что я могу – это стараться быть достойным правителем, чтобы хотя бы занимать этот трон не напрасно.
– И все же если бы вам дали выбор…
– Думаю, каждый занимает именно то место, которое назначено ему богами. – И чуть тише Юкинари добавил: – Хотя в минуты слабости я думаю, что предпочел бы родиться простым горожанином.
Гэрэл не сдержал смешок:
– Вряд ли вы даже приблизительно представляете себе жизнь простых людей.
Юкинари помолчал, затем как будто невпопад сказал:
– Вам когда-нибудь приходилось носить тяжести?
– Бывало, – ответил Гэрэл, недоумевая: что он хочет сказать?
– Представьте себе, что вам предстоит перетащить с одного места на другое десяток ящиков. Первый кажется практически неподъемным. После того, первого ящика второй – уже совсем не такой тяжелый, хотя на самом деле их вес одинаков; может быть, вы даже ощутите радость от того, что он как будто легче первого… Но значит ли это, что жизнь должна быть непрерывным тасканием тяжестей? Если твоя жизнь не так тяжела, как чья-то еще, значит ли это, что надо радоваться такой жизни? Я иногда думаю, что люди – все люди – предназначены для совсем другой жизни, такой хорошей, какую они не могут себе даже представить…
Гэрэлу вспомнилась мать. Она вполне могла бы сказать что-то подобное. Нет, она не только могла, но и говорила. Постоянно. Перед его внутренним взором с необыкновенной яркостью нарисовался один из тех моментов, когда она смотрела куда-то сквозь него, вдаль, своими голубыми глазами, такими яркими, что даже зрачки казались синими, – смотрела и видела совсем не то, что все остальные.
«Знаешь, Гэрэл, я думаю, что раз люди мечтают о том, чего нет в этом мире, может, они были созданы для другого мира…»
Он сморгнул, и видение исчезло.
– Хорошо, готов признать, быть императором не всегда весело, – признал он.
Ему было слегка не по себе. Странная у них получилась беседа для людей, которые еще вчера даже не были знакомы. Гэрэл вообще не так уж часто с кем-то говорил. А чтобы так откровенно…
Юкинари долго ничего не отвечал – похоже, ему тоже стало неловко за эту внезапную вспышку искренности.
Потом сказал, не очень изящно сменив тему:
– Генерал Гэрэл, вы играете в «Туман и облака»?
– Да – научился в Юйгуе.
– Как хорошо: у меня при дворе мало кто любит эту игру. Слуги могут снова налить нам чаю, и я был бы рад, если бы вы согласились скрасить мой вечер за партией – еще не поздно…
Гэрэл, конечно же, не отказался.
Один из слуг принес коробку с игрой. Какое-то время они молча играли. Гэрэл ждал, что император что-нибудь скажет, но тот, казалось, был погружён в раздумья. Так что Гэрэл решил сам нарушить молчание:
– Мы с вами сейчас похожи на каких-нибудь правителей древности, знаете, тех, которые обсуждают судьбу государств за партией в «Туман и облака». По крайней мере, в романах всегда так делают.
Юкинари сказал без своего обычного тепла в голосе:
– Нам с вами нечего обсуждать, вы же знаете.
– Меня, например, очень интересуют будущие переговоры, – осторожно сказал Гэрэл.
Император покачал головой.
– Бросьте. Я согласился принять ваше посольство лишь с одной целью: встретиться с вами лицом к лицу, понять, что вы за человек, генерал Гэрэл.
– Вы хотите сказать, что никакой надежды на союз между нашими странами нет? Но он мог бы принести много хорошего обеим странам.
– В вашей стране, видимо, слово «союз» означает нечто иное, чем в моей, – сказал Юкинари с мрачной иронией. – Хотите, расскажу вам, как все пройдет? Вы начнете переговоры речью о мире и сотрудничестве. Я соглашусь, что мир, безусловно, лучше войны, но потребую заключить союз на условиях, одинаково выгодных для обоих государств. Вы не согласитесь, потому что ваш император хочет от Рюкоку полного подчинения. Я не хочу союза на таких условиях. И если я даже, скрепя сердце, соглашусь на эти условия, идея брака с дочерью вашего императора обречена на неудачу. Вы в Чхонджу, говорят, зовете своих женщин орлицами, и они умеют держать в руках меч так же крепко, как мужчины – а мой дворец станет для этой девушки клеткой. Ваша принцесса умрет здесь, причем, возможно, в буквальном смысле слова, как бы страшно это ни звучало, и я ничего не смогу сделать для нее. Так или иначе вы будете вынуждены объявить мне войну.
Да, подумал Гэрэл, он прав, это только вопрос времени: даже если брак окажется удачным, вряд ли он будет долго удерживать Токхына от войны. Разница лишь в том, начнется ли она прямо сейчас или спустя несколько лет…
Юкинари продолжал говорить – спокойно, будто о чем-то мало его касающемся:
– В назначенный день мы обсудим всё это подробнейшим образом, в куда более изящных выражениях, в присутствии множества моих и ваших сановников; это займёт много времени – возможно, целый день. Но результат от этого не изменится. И вы, и я знаем это.
– И все же я искренне надеялся, что вы смирите свою гордость и примете мир на условиях императора Токхына. Хотя бы временный мир. – Заметив мелькнувший в глазах Юкинари гнев, Гэрэл поспешно добавил: – Простите, государь. Я выразился грубо. Но я хочу избежать войны. Неужели вы не понимаете, что это будет бессмысленная резня? Ваше государство уже пережило большую войну и только-только оправилось после нее. Ваш народ создан для мира, а не для войны. Когда мы встретились, я сказал, что ваша столица прекрасна, и это истинная правда. Синдзю – странный, печальный, но прекрасный город. Мне будет жаль, если этот город сровняют с землей.
– Спасибо за откровенность, генерал. Хорошо, когда люди говорят то, что думают, хоть ваши слова и жестоки. Я тоже не хочу войны с вашей страной, да и ни с кем другим. Совсем о другом я мечтаю; если начинаешь с разрушений, ничего хорошего не построишь. Но и подчиниться вашему царю я не могу. Не из-за гордости, а потому что союз на таких условиях не принесет моей стране ничего хорошего. Временный мир, говорите вы? Но время – мой враг. Через несколько лет такого «мира» моя страна ослабнет, а ваша – накопит еще больше мощи. Но если дойдет до войны сейчас… – Юкинари слегка презрительно прикрыл глаза длинными ресницами, улыбнулся, – …почему вы так уверены, что я потерплю поражение? Вообще-то я собираюсь выиграть.
«Красивый глупый высокомерный мальчик», – подумал Гэрэл с легким раздражением. Неужели он думает, что что-то знает о войне, сидя в этом саду с красными кленами и золотыми карпами, попивая чай из красивой чашки?…
Впрочем, надо признать, рассуждения Юкинари были вполне неглупы и логичны.
Император передвинул одну из фишек на доске. До этого хода Гэрэлу казалось, что на доске сложилась патовая ситуация, но, пожертвовав несколькими своими фишками, Юкинари освободил верх доски и внезапно оказался в выигрышном положении.
Но Гэрэл тоже был не прост. Он хорошо знал и любил «Туман и облака». Ему нравилось, что у каждой фигуры ясное предназначение и просчитать исход игры намного проще, чем в жизни. Говорили, что раньше военачальники использовали эту игру, когда продумывали стратегию боя, а только потом люди стали играть в неё для развлечения. В юности Гэрэл просидел над «Туманом и облаками» немало часов, пытаясь понять и перенять ход мыслей великих полководцев древности.
– Если вы все уже рассчитали, почему вы не хотите попытаться убить меня? Вы убрали бы с поля сильную фигуру, – тихо сказал он, гадая, не было ли в чае яда или снотворного. Но он чувствовал себя вполне нормально.
– Я могу попытаться, но прежде чем охранники выполнят приказ, вы можете успеть разбить чашку и перерезать мне горло осколком, – так же тихо ответил Юкинари.
Будто мысли прочел. Телохранителей у Юкинари было всего трое, и двое из них слишком далеко от него. Прыжок влево, ладонями оглушить ближнего телохранителя, разбить чашку; возможно, Гэрэла даже не убьют в ближайшую минуту, если он сумеет дотянуться до лежащего наподалеку меча в ножнах – хотя потом все равно прибежит дворцовая стража…
– Так не нужно было предлагать мне чай, – сказал Гэрэл с легкой улыбкой.
Юкинари тоже улыбнулся, у него это как-то искренне получилось, по-доброму, несмотря на напряженность момента.
– Надеюсь, в моем дворце у меня есть право угощать чаем кого я захочу, не думая о последствиях.
Похоже, он предлагал установить между ними двумя тот самый «временный мир».
– Почему вы не учитываете третью силу, которая может повлиять на исход войны? – спрсил Гэрэл, имея в виду Юйгуй.
Очень откровенно, но они только что обсуждали убийство чашкой, к тому же он убедился, что Юкинари хорошо представляет себе расстановку сил в Срединных Государствах и варианты развития событий.
– Я удивлюсь, если Юйгуй захочет вмешаться. У него нет причин помогать той или другой стороне. Война ослабит и Чхонджу, и Рюкоку, Юйгую это только на руку.
Гэрэл был неприятно удивлен трезвомыслием своего противника, но решил сосредоточиться на игре.
После того как они обменялись несколькими ходами, он заметил в стратегии Юкинари небольшой просчёт. Совсем крошечный. Только опытный мастер игры обратил бы внимание на такой пустяк.
Гэрэл уже протянул руку к одной из фишек, чтобы сделать решающий ход, но задумался: прилично ли будет выиграть у императора? Это во-первых. А во-вторых, если игра была обоюдной проверкой их способностей к стратегии (а она, несомненно, именно ей и была), пускай лучше противник думает о тебе хуже, чем есть на самом деле. Когда придет черед настоящей битвы, у него будет преимущество.
В итоге он взял совсем другую фишку и пошёл иначе. В результате его манипуляций с доски исчезли несколько фишек как Юкинари, так и самого Гэрэла. На доске осталось слишком мало значимых фишек, чтобы кто-либо из игроков мог одержать победу.
Ничья.
Юкинари улыбнулся, и что-то в его улыбке сказало Гэрэлу, что его сомнения не укрылись от глаз императора и что ошибку тот допустил намеренно – хотел увидеть, как поступит Гэрэл. Проверял.
– Вы поддались мне.
– Но и вы в конце не воспользовались преимуществом, – справедливо заметил Юкинари.
– Я бы хотел сыграть еще раз, с условием, что вы будете играть честно.
– Я могу сказать, что буду играть честно, но поверите ли вы мне?
(Потом – спустя много дней, недель, месяцев – Гэрэл снова и снова возвращался мыслями к этому диалогу и ему казалось, что речь шла не только о «Тумане и облаках» – хотя тогда никто из них еще не знал, что произойдет потом).
– Попробую поверить…
И спустя буквально несколько ходов император сказал:
– Вы проиграете или через двенадцать ходов, или через двадцать, если пожертвуете несколькими фигурами.
Эти слова показались Гэрэлу пустым бахвальством, но, к его удивлению, так и произошло: через восемь ходов он понял, что ему не выиграть, прикинул в уме дальнейший ход игры и понял, что до полного поражения ходов ему осталось именно столько, сколько предсказал Юкинари.
– Видите, я был честен. – Юкинари смотрел на него и улыбался.
– Неужели я так плохо играю? – с легкой досадой сказал Гэрэл.
– Лучше всех, кого я знаю, – ответил Юкинари. – Просто мне знакомо такое развитие партии. Я не какой-то там гений, просто у меня хорошая память, и я много играл, когда был еще ребенком. Очень много – наверное, больше, чем было мне полезно… – непонятно сказал он.
Они сыграли еще раз. Гэрэл сосредоточился, и в этот раз ему удалось выиграть, и он надеялся, что победа была честной. Затем выиграл Юкинари – или просто перестал поддаваться? С таким странным противником ни в чём нельзя было быть уверенным. Он играл великолепно, словно с самого первого хода представлял себе все бесчисленное множество вариантов развития событий на доске. Гэрэл давно уже не получал от игры такого удовольствия. Давно? Пожалуй, вообще никогда.
После четвертой партии в «Туман и облака» Гэрэл очнулся, осознав, что они сидят тут уже часа три. Наверняка у императора были и более важные дела, но он был слишком тактичен, чтобы просто прогнать гостя.