Быстровский район Брянской области оккупанты очистили от партизан еще зимой. Он занимал незначительную площадь в 140 квадратных километров, вмещал в себя крупное село Быстровку, несколько деревень и никогда не являлся надежным оплотом Советской власти. Количество крестьян, раскулаченных здесь, намного превышало средние показатели по стране. Число лиц, согласившихся в ноябре сорок первого сотрудничать с нацистским режимом, вполне устраивало немецкое командование.
В районе дислоцировались венгерский и немецкий батальоны, карательная рота СС и несколько подразделений вспомогательной полиции, сформированных из местных жителей.
Советские партизаны действовали в этих местах до января сорок третьего года. Спустя неделю после Нового года, в канун православного Рождества, партизанская база товарища Субботина, расположенная в Зыряновском лесу, была уничтожена карателями. Атаке предшествовал минометный обстрел. Сопротивление было недолгим, потери карателей – мизерными.
Победители отвели душу. Партизан и членов их семей они расстреляли, повесили на осинах, соорудили из деревьев импровизированные дыбы и порвали людей на куски. Базу в зимнем лесу выжгли дотла.
На следующий день после расправы айнзатцкоманда гауптштурмфюрера СС Вальтера Хольта взяла в кольцо деревню Зорьки. Фашисты подозревали ее жителей в связях с партизанами. Из огненного ада не вырвался никто. Дома эсэсовцы сожгли из огнеметов. Все население деревни, включая старцев и маленьких детей, они заперли в колхозном амбаре и подожгли.
С этого дня на объектах вермахта и в учреждениях оккупационной власти стало тихо. Никто их не обстреливал, не сеял неразбериху в тылах германской армии. В штабы поступали сведения, что в лесах опять собираются местные жители, недовольные новыми порядками, в тыл заброшена диверсионная группа, призванная стать костяком нового партизанского формирования. Но ситуация пока находилась под контролем.
В самой Быстровке царили тишь да гладь. Полиция поддерживала порядок, была наделена дополнительными полномочиями. В июне сорок третьего здесь размещалась материальная база танкового корпуса, действующего на границе с Курской областью.
На краю поселка функционировала школа абвера по подготовке разведчиков и диверсантов, окруженная березовой рощей. Учебный корпус разместился в здании средней школы, для тактических занятий использовались окрестные леса и овраги. Стрельбы проводились в заброшенном щебеночном карьере.
Дела на фронте в последнее время шли неважно. В районе Курска командованием вермахта готовилась мощная наступательная операция. Советы планировали не менее масштабные действия.
Из Берлина поступил приказ ускорить подготовку курсантов. Школа была не маленькая, в ней одновременно проходили подготовку до ста человек. Четыре учебных класса, опытные преподаватели из числа немецких специалистов и бывших советских граждан.
Недостатка в курсантах не было. На учебу принимались только добровольцы, прошедшие жесткий отбор. Подготовка занимала четыре месяца. Этого хватало. Процесс обучения был максимально уплотнен. Курсанты днями напролет осваивали стрелковое и взрывное дело, радиосвязь, рукопашный бой, ориентирование на местности, структурный состав Красной армии, занимались общей физической подготовкой. На уроках психологии до них доводилось умение втираться в доверие, разговорить человека, вытянуть из него важную информацию.
Люди, сдавшие выпускные экзамены, недолго наслаждались свободой. Их поджидали боевые задания, сколачивались группы под началом самых надежных выпускников. Им очень быстро представлялась возможность доказать свою преданность Третьему рейху.
К востоку от Быстровки располагался военный аэродром, где стояли транспортные самолеты, предназначенные для выброски десанта. Группы уходили по разным направлениям – на Орловщину, в районы Курской области, занятые советскими войсками.
Вечером 24 июня готовилась к отправке одна из подобных групп. Инструктаж диверсанты уже прошли, суть задания уяснили. Бывшие курсанты выстроились в шеренгу в спортзале школы, вооруженные, в полном облачении. Их было восемь.
Руководил группой бывший майор Красной армии Федоренко. Этот коренастый неулыбчивый человек имел личный счет к большевикам и их общественному строю.
Выпускники стояли с каменными лицами. От десантного контейнера они решили отказаться, все необходимое несли с собой. Группе требовалась мобильность.
Внешний осмотр подошел к концу. Сухопарый майор Фосс, заместитель начальника школы полковника Штагеля, удовлетворенно кивнул и направился к своему шефу, стоящему в стороне.
Из строя вышел Федоренко, начал что-то выговаривать своим подчиненным. К нему подошли старшие преподаватели – капитан Зейнц, идеально владеющий русским языком, и Михаил Парамонов, в прошлой жизни преподававший физическую подготовку в школе специального назначения НКВД.
Германское руководство доверяло этому человеку. Его семья подверглась репрессиям, а ему самому с немалым трудом удалось бежать в Польшу. Курсантов Парамонов гонял до полного изнеможения, и порой у немцев складывалось впечатление, что ненавидит он не только советский строй, но и всех своих соотечественников, даже бывших. На него не раз поступали жалобы. Руководство проводило с ним беседы, но преподаватель лишь пожимал плечами. Мол, не нравится вам мой стиль работы, отправляйте меня в концлагерь, а для этих бездельников подбирайте нового физрука, доброго, белого и пушистого.
Начальство терпело. Преподаватель был очень толковый и ковал богатырей.
Да и обучение уже закончилось. Вчерашние питомцы теперь поглядывали на учителя без прежней покорности, а Парамонов снисходительно усмехался в усы.
– Люди готовы, майор? – спросил полковник Штагель.
Он придирчиво разглядывал выпускников, и что-то его беспокоило.
– Да, господин оберст, – ответил майор Фосс. – Эти люди прошли инструктаж и готовы к выполнению заданию. Они лучшие в последнем выпуске. Морально стойкие, никаких признаков неуверенности или духовного падения в процессе подготовки не выявлено. К большевикам не пойдут и прятаться в кустах не будут. Большинство составляют русские и уроженцы восточных областей Украины. Люди научены работать в группе и поодиночке. Они будут выброшены южнее Свирова, там разделятся и в город проникнут парами. Документы безупречны. Встреча с представителем Циклопа назначена на завтра. Если кого-то схватят, то остальные не пострадают в силу своей разобщенности. Они знают, что делать в случае провала. У каждого есть ампула с ядом.
– Полагаете, Георг, эти люди способны принять яд? Вы не чересчур их идеализируете?
– Как ни странно, нет, герр оберст. У этих людей тяжелые грехи перед Советами. А принятие яда хотя бы избавит их от предсмертных страданий. Контактировать с Циклопом они не будут. Это слишком ценная фигура, чтобы подвергать ее риску. Поработают с людьми, выступающими от его имени. Надеюсь, им удастся осесть в городе, не вызвав подозрений. Мы преследуем две цели. Военная активность противника в районе Свирова весьма настораживает. Город расположен в пятнадцати километрах от линии фронта. До него мы не дошли. Это фланг группировки русских, там, севернее Курского выступа, не должно быть главного удара. Но на станции в Свирове ежедневно разгружаются воинские эшелоны, туда прибывают танки. Часть войск укрепляет группировку, занимающую позиции в этом районе, остальные направляются на другие участки фронта, в том числе для усиления Пятой армии русских. К сожалению, у Циклопа пока не сложилось определенного мнения по данному вопросу, но он работает над этим. Наши люди должны оказать содействие. Возможно, мы имеем дело с обманным маневром, русские отвлекают наше внимание. Но в любом случае – и это вторая задача группы Федоренко – Циклоп выявил ряд объектов, подлежащих немедленному уничтожению. Своими силами он это не сделает, может только поставлять нам ценные сведения.
– Вы верите Циклопу, Георг?
– Безусловно, герр Штагель. Надежность Циклопа не внушает сомнений. Не побоюсь заявить, что это самый ценный наш агент в полосе Воронежского фронта русских. К сожалению, он может действовать только в Свирове, но это компенсируется качеством материалов, предоставляемых им.
– Ну что ж, мы всегда рассчитываем на успех, а также на то, что бог нам поможет. – В этих словах оберста звучала ирония. – Все это хорошо, Георг, и я действительно надеюсь на лучшее. Условия переброски вы отработали?
– Так точно, герр Штагель! Место высадки определено самим Циклопом. В районе южнее Свирова нет советских частей, военных объектов и гражданского населения. Это край болот и труднопроходимых осиновых лесов. Сейчас в районе предполагаемой высадки стоит плотная облачность. К ночи она усилится, но осадки маловероятны. Самолет пойдет над облаками, без бортовых огней. Есть узкое место в районе Бежинского леса, которое ПВО противника не контролирует. Для отвлечения внимания русских мы поднимем шум в районе Колзино, это двадцать километров южнее. Там будет проведен артобстрел. В небе появится пара штурмовиков.
– Как мы убедимся в том, что группа прибыла к месту выполнения задания?
– Циклоп отправит радиограмму с условным текстом.
– Вас не смущает, Георг, что в последнее время выпускников нашей школы преследуют досадные неудачи? – задал Штагель неожиданный вопрос. – Группа Шверка, выброшенная в прошлом месяце под Морозовкой, попала к русским. Ее там словно ждали. Часть группы погибла. Радист успел подать сигнал провала и больше на связь не выходил. Из иных источников мы узнали, что эту тему можем смело закрыть. Та же участь постигла отряд гауптштурмфюрера Эхмана. Он даже не добрался до места проведения диверсии. Чуть лучше получилось у людей Звягина. Они прибыли в Осиновку, внедрились, но сведения, поступавшие от них, не имели никакого практического значения. Головорезам Штраузе удалось подорвать мост, но русские через сутки навели понтоны. Они взорвали склады ГСМ с фактически пустыми на тот день емкостями. В тылу противника под Орлом работают подчиненные майора Борхарта. Они закрепились там, установили канал радиосвязи. Но я бы не сказал, что сведения, передаваемые ими, являются чрезвычайно важными. Порой возникает опасение, что они работают под надзором русских. У вас имеются мысли на этот счет, Георг? Признайтесь в том, что нам нечем похвастаться.
Майор Фосс смущенно кашлянул, отвел глаза и проговорил:
– Не все так плохо, герр Штагель. Это временные трудности. Пусть нам что-то не удается. Да, мы теряем людей – в основном, кстати, выходцев из СССР, а не из Германии, – однако контролируем ситуацию, имеем представление о дислокации и планах Красной армии. У них в тылу работают ценные агенты, провалить которых очень трудно. Например, тот же Циклоп. Сожалею, герр Штагель, но нам нужно пересматривать подходы к работе. Русские уже не то беспомощное стадо, которое они представляли собой два года назад. Они не только перестроили промышленность. У них другая армия, иные подходы к разведывательной и контрразведывательной деятельности. Теперь у русских есть организация со странным названием СМЕРШ. – Майору потребовалось усилие, чтобы выговорить это слово правильно. – Так называемые особые отделы выведены из подчинения НКВД и приданы наркомату обороны. Это управление военной контрразведки, организация серьезная. У них строгое деление, диапазон задач, они привлекают лучших специалистов. Раньше доставалось своим, большевики подвергали репрессиям невиновных людей. Сейчас эта практика уходит из приоритета. Для нас это весьма печальный факт. Контрразведка русских – достойный противник, герр Штагель.
– Вы объясняете мне все это, как курсанту, – сказал полковник и поморщился. – Я в курсе, что такое СМЕРШ. Никто не предлагает вам недооценивать противника. Отправляйте группу, майор. Бог им в помощь. А вам советую присмотреться к преподавательскому составу и обслуживающему персоналу нашего заведения. Не будет лишним дополнительно проверить курсантов на предмет благонадежности. Вам никогда не приходило в голову, что источник наших неприятностей может находиться в стенах этой школы?
– Входим в зону! – прокричал пилот. – Время готовности – две минуты!
Василий Федоренко напрягся, обвел придирчивым взглядом подчиненных. Они сидели кучно, лица их отливали зеленью. Самолет безжалостно трясло, грохот стоял адский. Освещение было тусклое, лампа моргала, хищные тени сновали по физиономиям парашютистов.
– Проверить снаряжение! – рыкнул Федоренко.
Люди завозились, подтянули ремни, проверили пряжки. Все в брезентовых комбинезонах, обтягивающих шапках с ремешком под подбородком. Из оружия – только советские «ТТ» с двумя запасными обоймами. За спиной ранцы с парашютами, на животах прочно закреплены рюкзаки с одеждой, документами и прочими необходимыми вещами.
Первыми покинули самолет обладатели повышенной массы – Гусинский и Попелюк. Последним – худой и жилистый Коровин, дослужившийся в Красной армии лишь до звания сержанта. Они гуськом, как в вату, падали в плотную непроницаемую облачность. Не видно ни зги, повсюду облака, где земля – бес ее знает, руки так и тянутся дернуть за кольцо. Но десантники проявили выдержку, парили в облаках. Расползлась серая хмарь, вырисовывались очертания местности.
Плотная пелена осталась наверху. Под ногами появился лес. Он стремительно приближался. Виднелись опушка и большое поле.
Федоренко дернул за кольцо. Парашют распахнулся, последовал сильный толчок. Он стал натягивать стропы, корректируя траекторию.
Шестеро приземлились в поле, с приличным разбросом. Двое – бывший командир комендантского взвода Лапченко и заместитель Федоренко Островой – не миновали леса, зацепились за деревья. Корявые ветки порвали парашютный шелк.
Островой подогнул ноги, упал в кустарник, расцарапал щеку и выругался. Он резво поднялся, стал подтягивать к себе лоскутья парашютной ткани. Ломались ветки, тряслась листва.
Лапченко повезло меньше. Его парашют зацепился за соседние деревья, и он повис в двух метрах от земли. От рывка ему чуть не вышибло дух. Первые мгновения он просто висел, приходил в себя.
– Ну и чего ты там завис, как сопля? – прошипел Островой, который уже был рядом, комкал обрывки парашюта. – Прыгай, Николай, я поддержу.
Лапченко задергался, подтянул к себе правую ногу, выудил из специального кармана нож-стропорез. Вещица была удобной, лезвие открывалось одной рукой. Он извернулся. Последняя стропа порвалась, как гитарная струна. Лапченко повалился на товарища, оба покатились по земле. Дело как-то обошлось без увечий, но матерной ругани по этому поводу было много. Парашют белел среди деревьев, как бельмо на глазу. Немецкие агенты схватились за стропы, за ножи, стали стягивать его, резать материю.
Василий Федоренко приземлился в тридцати метрах от опушки, угодил в борозду, заросшую сорняками. В лучшие времена здесь было картофельное поле. Парашют плавно опустился за его спиной и сдулся, как гигантский футбольный мяч. Он расстегнул все четыре пряжки, сбросил ранец, сел на корточки и стал осматриваться.
Метрах в сорока от него кого-то накрыло шелком. Абсолютно безграмотное приземление! Впрочем, незадачливый десантник выпутался и начал комкать свое хозяйство.
Это был Коровин, житель ни много ни мало города Москвы, мобилизованный в Красную армию в декабре сорок первого прямо со студенческой скамьи. Мама с папой расстреляны Советской властью. Парень физически развитый, за плечами сдача всех ступеней ГТО. Впрочем, прыжки с парашютом он тогда, по-видимому, прогулял.
Двое застряли в лесу, глухо ругались, избавляясь от парашютов. Еще четверых разбросало по полю. Там белели купола парашютов.
Федоренко облегченно вздохнул. Кажется, справились, никого не надо искать с собаками.
Собирались они в лесу, вблизи опушки, по условному сигналу фонарем. Островой и Лапченко курили, пряча в рукава папиросы «Казбек». Командиру группы пришлось прикрикнуть на них.
Минут через пять подтянулись остальные. Люди тяжело дышали. Парашюты с ранцами они утрамбовали в канаву, завалили ветками и прелой листвой.
– Медленно работаем, господа десантники, крайне медленно, – попрекнул их сквозь зубы Федоренко. – Все в порядке?
– Нормально, командир, – проворчал грузноватый Гусинский. – Только башка как картошка.
– Ты башкой вниз падал? – осведомился Гладыш, весьма склонный к ехидству. – Что же ты так неосторожно, Владимир Петрович?
– Да пошел ты!.. – буркнул Гусинский.
Гладыш что-то непринужденно засвистел.
– Слышь, музыкант! – одернул его Федоренко. – Ты свистелку заткни, пока я ее тебе не сломал.
– Яволь, командир, – согласился Гладыш и замолк.
В лесу стояла тишина. Как на сельском кладбище в безлунную ночь. Федоренко достал пистолет, сместился к опушке, пристроился за деревом. Неспокойно было на душе. Вроде тихо все, высадились удачно, а он никак не мог отделаться от безотчетной тревоги. Трусом Федоренко не был, психопатическими наклонностями не страдал, давно распрощался с честью, совестью, страхом смерти. Осталась лишь слепая ненависть к Стране Советов, в которой ему довелось прожить большую часть жизни.
На север простиралось картофельное поле, метров восемьсот открытого пространства. Далее осинники, березняки, прорезаемые тонкими тропками. До окраин Свирова километра четыре. Никаких признаков жизни, все совершенно спокойно.
Вскоре он вернулся к своей группе. Люди стаскивали рюкзаки, комбинезоны.
– Всем переодеться. Выступаем через пять минут. – Федоренко вскинул руку с командирскими часами, убедился в том, что было начало второго. – Перейдем южный лес, дальше разделимся. В город входим четырьмя группами, с разных направлений. О месте и обстоятельствах встречи, надеюсь, помните. Не забыли адреса?
Вопрос был риторический. Явки, пароли, ориентиры с адресами им были вбиты в головы накрепко, каленым железом не выжечь.
Переодевались они быстро. Федоренко, Островой, Гусинский облачились в форму капитанов Красной армии. Обмундирование было сложено так, что практически не помялось. Люди натянули сапоги, прицепили портупеи.
Абвер учился на своих ошибках. Новое, с иголочки обмундирование агенты теперь уже не получали. Это был явный повод для патруля заподозрить неладное. Офицерская форма была в меру состарена, ботинки и ремни потерты, погоны выцвели, пуговицы не сияли в лунном свете.
– Красавцы, нечего сказать, – заявил Гладыш, облачаясь в форму младшего сержанта подразделения связи.
Он с подозрением обнюхал засаленные рукава и спросил:
– Что, товарищи капитаны, пешком пойдем? По статусу вам вроде не положено. Мотоцикл в кустах господа из абвера не припрятали? Жалко-то как!
– Ага, «Мерседес» тебя поджидает с хромированным радиатором, – проворчал Бурлак, натягивая разношенные сапоги. – Ничего, не баре, пешком дойдем.
Федоренко в полумраке разглядывал свое войско. Тревога в душе улеглась, дышалось легче. Люди избавлялись от десантных шмоток, от всего, что могло их выдать. Трое – офицеры, двое – сержанты, остальные были в штатском. Лапченко, имевший сравнительно интеллигентскую внешность, нацепил на нос очки, предварительно протерев их полой пиджака.
– Все готовы, господа антикоммунисты? – Федоренко всматривался в лица своих подчиненных.
На краткий миг разошлись облака. Луна озарила опушку желтым светом и снова спряталась.
– Всегда готовы, командир, – с усмешкой ответил Островой. – Как юные пионеры.
– Пионеры юные, головы чугунные, – пропел Гладыш. – Через поле пойдем, Василий Витальевич? А мин там, случайно, нет? – осведомился диверсант и оскалился.
– Вот ты и проверишь, пустобрех, – огрызнулся Федоренко. – На открытую местность не выходим, будем двигаться вдоль опушки на восток, потом сменим курс. Пилоты не ошиблись. Мы находимся именно там, где и должны. Слева над лесом видна Куриная сопка. Это северо-восточные предместья Свирова, улица Кабельная. Пошли, болезные! – Федоренко махнул рукой. – Не курить, не разговаривать. Да по сторонам почаще смотрите, не с барышнями гуляем.
– Это СМЕРШ, вы окружены, не двигаться! – прогремел вдруг грозный голос.
Диверсанты впали в ступор, мороз пошел по их коже. Что за шуточки?
Но они вышли из оцепенения, когда командир группы взревел:
– Мочи коммунистов, мужики!
Все смешалось, началась неразбериха. Немецкие агенты разлетелись в стороны, выхватили пистолеты, начали наугад стрелять в темноту. Приказ не двигаться стал для них сигналом действовать ровно наоборот.
Темнота разразилась ответным автоматным огнем. Во мраке полыхнули вспышки, раздался оглушительный грохот. Кто-то покатился по склону ложбины, вскочил на четвереньки, дернулся к опушке.
Надрывал глотку Федоренко:
– Их мало, прорвемся!
Но диверсанты были заперты с трех сторон. Люди метались, заполошно кричали, не смолкали выстрелы. Приказ брать живыми уже не срабатывал. Как это сделать, когда по тебе бьют в упор?!
Лапченко взвизгнул, схватился за простреленный живот. Вторая пуля разбила вдребезги очки, раскроила череп. Он отлетел назад, сбил с ног Попелюка, пытавшегося выбраться из ложбины. Пули кромсали обоих, брызгала кровь.
Бурлак и Коровин бросились в темноту, ведя непрерывный огонь. Бежать на опушку – стать живыми мишенями. Они были набиты свинцом до отвала. Их трупы покатились обратно.
Василий Федоренко выл волком. Какая падла сдала?! Отправляться в плен к большевикам было выше его моральных принципов. Федоренко считал себя идейным, готов был пойти в услужение даже к черту рогатому, лишь бы он с таким же упоением ненавидел Советы.
Труп Коровина оказался у него под ногами весьма кстати. Федоренко рухнул, нашел неожиданную защиту за распростертым телом, загнал в рукоятку пистолета свежую обойму, передернул затвор. Какая-то нечеловеческая сила подбросила на ноги, он понесся в темноту. Похабная матерщина рвалась из глотки, палец давил на спусковой крючок.
Форма капитана Красной армии контрразведчиков не смутила. Они прекрасно знали, с кем имеют дело.
Свинец срезал кожу с макушки беглеца, но он даже не почувствовал этого. Потом тупая боль в плече повела его на сторону, закружилась земля под ногами. Но Федоренко продолжал стрелять, давился кровавой пеной. Пуля, угодившая в сердце, расставила все точки. Финальный матерок застрял в глотке командира группы.
Трое уцелевших агентов выбежали из леса, кинулись в поле. Неважно, что местность открытая, лишь бы подальше от этого ада! Патроны кончились, отстреливаться нечем.
Гладыш тоскливо заскулил, помчался заячьими прыжками. За ним семенил Гусинский. Он зачем-то придерживал офицерскую фуражку и постоянно оглядывался, наверное, старался не проглядеть пулю, подлетающую к нему. Алексей Островой, заместитель командира группы, со злостью отбросил пустой пистолет, обогнал отстающего Гусинского.
На опушку, ломая кустарник, выбежали несколько человек, открыли огонь. Одни пули прошли над головами беглецов, другие выдрали дерн у них под ногами.
Гладыш покатился в борозду, стал выбираться из нее, елозя всеми конечностями. Когда в затылок ему загремели выстрелы, он окончательно потерял самообладание. Подкосилась нога, агент снова повалился.
– На месте! – прокричал звонкий голос. – А то стреляем на поражение!
Островой закончил пробежку, стиснул зубы. Он не окончательно утратил желание жить. В спину ему уткнулся Гусинский, тоже встал.
К ним подбежали люди в форме офицеров Красной армии и солдаты-автоматчики.
– Лукин, у вас все целы?
– Так точно, товарищ капитан! – Голос сержанта подрагивал от волнения. – Хорошо, что мы за деревьями держались, а то не приведи бог…
– Попались, голубчики! Что, рановато еще умирать? – Рослый старший лейтенант схватил за шиворот Острового, ударил ногой по сгибу колена. – На колени, сука, руки за голову и застыл! Эй, рядовой, следи за ним!
Гусинский дернулся, прерывисто задышал. Он был единственным, кто решился выполнить инструкции, что-то оторвал от накладки нагрудного кармашка, сделал попытку сунуть в рот.
К нему с негодующим воплем подскочил молодой светловолосый лейтенант, ударил по руке прикладом. Боль ошеломила Гусинского. Он выронил ампулу с ядом, упал на колени, стал судорожно искать ее. Это выглядело смешно и нелепо. Лейтенант опять ударил его по руке, схватил за шиворот, оттащил подальше.
– Яд хотел проглотить? – осведомился осанистый скуластый капитан.
– Ага, – подтвердил молодой лейтенант. – Имеется у них такая пагубная привычка. Чуть что, сразу тянут в рот всякую гадость.
Невысокий крепыш, тоже лейтенант, метнулся к Гладышу. Тот поначалу лежал тихо, а потом оживился. Он с чего-то взял, что сможет убежать в чистое поле, сжался как пружина, прыгнул!
– Еременко, работай! – выкрикнул капитан.
Но крепыш уже и сам летел наперерез противнику, повалился на бок, выбросил ногу. Гладыш запнулся, разбил нос. Лейтенант оседлал диверсанта, врезал костяшками пальцев по загривку. Но, видимо, недостаточно. Противник изогнулся коромыслом, стряхнул с себя наездника. Еременко покатился по полю, собирая сгнившую ботву.
К ним подбежал капитан Осокин и точным ударом в скулу отправил диверсанта в нокаут. Тот завозился в траве, жалобно заскулил. Осокин отстегнул от ремня фонарь. Брызги рассеянного света озарили скрюченное тело. Гладыш давился слюной, кровь стекала с губ. Капитан поморщился, отошел от него.
– Уже с душком, товарищ капитан? – спросил Еременко и поднялся, разминая кулак.
– Уже пованивает, – согласился командир опергруппы. – Но запашок не трупный, совсем наоборот.
Операция в целом прошла успешно, без потерь. Главный диверсант, похоже, погиб. Взяли троих, и то ладно.
Островой был неподвижен, сжимал руки на загривке. Бледность растекалась по его физиономии. Гусинский охал и стонал, упирался в землю здоровой рукой. Лейтенант Еременко задумчиво поглядывал на Гладыша, проверял ногой, не сдох ли. Диверсант затих, но умирать не собирался, то и дело вздрагивал.
Старший лейтенант Моргунов, вытер пот со лба.
– Мишаня, закурить дай.
– А твои где? – недовольно бросил лейтенант Луговой, доставая пачку.
– Так твои вкуснее, – заявил Моргунов, чиркая спичкой. – Свои я искурил уже, пока мы ждали этих голубей. Не жадничай, завтра мои курить будешь.
На опушке суетились люди, разносился гомон. В засаде, растянувшейся на полторы версты, участвовали два взвода войск НКВД и третий оперативный отдел контрразведки в полном, весьма немногочисленном составе.
Агентурные данные подтвердились. Не подкачал агент Лазарь, обосновавшийся в школе абвера. Контрразведчики засекли парашютистов еще в небе, заблокировали на опушке, ждали, пока подтянутся автоматчики, обученные действовать в подобных ситуациях.
Со стороны дальнего леса подошли два грузовика. Они плыли по бороздам, поднимая пыль.
– Пакуйте задержанных, – устало бросил Осокин и побрел к лесу.
Формальные процедуры никто не отменял. Значит, бессонная ночь продолжалась.