Слава – вещь липкая - читать онлайн

Глава 1

Холодно. Чёрт, как холодно. Бр-р-р! Холод собачий – зима, не иначе… Вот-вот зубы начнут чечётку выстукивать. Чёрт… Может быть, мне всё это просто снится? И это только сон, в котором я мужественно взялся покорять бескрайние просторы Крайнего севера? Хорошо бы… Ногу надо ущипнуть. Нет, вроде, не сплю. Не надо себя обманывать, надо вставать. Только вылезать из-под ватного одеяла никак не хотелось. Кто бы только знал – как не хотелось. Однако никто об этом никогда не узнает, потому как, лежал я, стараясь придать своему довольно-таки нехилому телу позу зрелого эмбриона, на старой железной кровати в гордом одиночестве. Хотя, нет. Какое оно гордое – это моё одиночество? Оно, скорее смиренное. Смирился я со всеми превратностями судьбы и быта, а потому живу так: вздохнул, зевнул, уснул, проснулся, сходил на работу, опять вздохнул да уснул. И так каждый день, за редким исключением. Ничего нового – всё одно и то же. А вот сегодня – даже просыпаться не хотелось.

“ Помереть бы сейчас, – подумал я ещё с закрытыми глазами, – что это за жизнь… Нет хуже доли – чем один в поле. Мне бы жениться да кочевряжится девица. Есть у меня одна, но не время сейчас об этом думать, глаза надо открывать”.

В избе так зябко, что казалось: стоит высунуть из-под одеяла руку, то она сразу же покроется толстым слоем инея, а, может быть, даже и льда. Не исключено. Руку я, конечно же, высунуть не решился, а вот шумно дыхнуть в сторону холода попробовал. Теплый воздух моего дыхания мгновенно обратился в пар, значит, в избе действительно не просто прохладно, а по-настоящему холодно. Выходит, мне ничего не казалось и не снилось, а было всё это на самом деле. Как бы ни хотелось мне сбрасывать с себя заботливого ватного товарища, согретого моим же теплом, но придётся. И ничего тут не поделаешь. Кроме меня некому о тепле позаботиться. Никакие депутаты с коммунальщиками мне сегодня не помогут, не тот случай и не в том месте. Вот проснись я, к примеру, в городской квартире при этакой температуре, так там можно на весь белый свет собак спустить, и сразу полегче бы стало на душе. Азарт бы там появился, правдоискательский зуд обозначился, и жизнь сразу же в ином свете засверкала бы. В деревенской же избе пускать псов не на кого, разве только на себя. В городе, в подобной ситуации мне было бы, гораздо приятнее замерзать. Там есть с кого спросить. В городе любому можно показать раскудритвую аппликацию. А тут – ни единой возможности облегчить душу….

Ну, ничего, нам не привыкать. У нас здесь ведь всё просто: как только захочется найти крайнего, сразу смотри в зеркало, там он, подлец, и прячется. Как в избе холоду не быть, если в середине ноября три дня кряду печка не топилась? Давно пора на зимний режим отопления перестроиться, а я всё по-летнему живу. Лень-матушку всё слушаю: завтра начнёшь по-другому жить, завтра, подожди ещё чуток… Хватит!

Я стремительно выскочил из-под ватного укрытия, и в десять секунд натянул на дрожащее тело спортивный костюм. Легкая ткань, конечно, дрожи не уняла, но придала некоторые устремления к дальнейшим действиям. Во-первых, надо вскипятить чайник, а во-вторых, затопить печь, но оказалось – оба эти действия исполнить не так-то и просто. В чайнике не было воды, а в печи дров. Всё, чего у меня сейчас не было, вообще-то, имелось, но на улице, а там еще холоднее, чем в избе. Здесь уж ни к какой бабке не ходи. Закон природы. Не май месяц…

Я передернул плечами, стараясь унять разгулявшуюся по телу дрожь, и решительно взялся за стальную ручку входной двери. Прикосновение к холодному металлу мигом пригасило мою едва народившуюся решительность, словно низкие цены на нефть веру в светлое будущее. Сперва пригасило, а потом разбило в пух с прахом, опутав ещё и паутиной страха за здоровье организма. Мне болеть никак нельзя, у меня через два дня отпуск начинается. Я перестал сражаться с дрожью и, отчаянно стуча зубами, отпрянул, на всякий случай, прочь от дверного проема. Подальше. На улицу идти как-то сразу расхотелось. Дрожь, почуяв победу, затрясла меня ещё крепче. У, подлая… Надо что-то делать, и тут я вспомнил о пудовой гире, полгода пылившейся без дела под моей кроватью. Вот оно спасение: вдарю по дрожи подлой богатырской забавой!

Вытащив спортивный снаряд, стряхнув дрожащей рукой паутину, я двадцать раз кряду взметнул его к потолку. Дрожь унялась, и холод чуть отступил. Я закрепил успех ещё двадцатью подъемами, собрал потрепанные остатки воли в кулак и шагнул за порог.

Скоро в печи затеплился хилый огонек, в чайнике зашумела неохотно превращающаяся в кипяток вода. Огонь в печи скоро окреп, одарив моё лицо первой и пока ещё легкой волной тепла. Жизнь стала налаживаться. Я умылся ледяной водой и сразу же решил пойти еще дальше: достал сковороду, положил около неё четыре яйца, затем включил электроплитку. Каких-то десять минут, и аппетитный завтрак прогонит последние отголоски моего мрачного пробуждения. Настроение рвануло вверх, как реактивный ракетоносец на учениях, но враг не дремал. Щелкнул он в моих, так называемых электрических пробках, и мигом отрубил меня от единой электрической сети. Нагло так отрубил, без предупреждения, не за долги, а из-за доверчивости и забывчивости моей. Забыл я, что нельзя мой чайник в паре ни с одним электрическим прибором включать. Чревато это стало как раз с той недели. С той самой, когда зашел ко мне побывать одноклассник Валера Мутные Глаза.

Валерка хороший парень, но сдвинутый немного на изобретательстве по электрической части. Он как увидит провод со штепселем, так аж дрожит весь от возбуждения и чесаться начинает. Уж сколько он натерпелся от своего изобретательского зуда – словами никак невозможно передать. Не постижимы умом страдания его. На работу по специальности моего друга нигде не берут. Вакансий по дефицитной профессии электромонтёра в районе множество, только Валеру все работодатели боятся как огня. Конечно, поначалу, когда он с отличием окончил техническое училище по специальности «электромонтер», его наперебой приглашали в электрической области потрудиться, но потом это прошло. Не мог Валера работать по инструкции, не любил ничего по схемам да чертежам ремонтировать. Не по нутру ему всяческая техническая бюрократия. В училище надоела она хуже горькой редьки, но там никуда не денешься – приходилось терпеть, а вот на воле проявить себя можно за милую душу. Всюду виделись парню недоработки инженерной мысли, и он бросался искать их, будто мудрый Дерсу Узала на корень женьшень. На ликёро-водочном комбинате мой одноклассник в целях экономии электроэнергии по собственной инициативе чуть-чуть изменил проводку в разливочном цехе и вывел разом из строя все четыре распределительных трансформатора комбината, заодно оставил на сутки без света жилой микрорайон. На птицефабрике попробовал Валера внедрить придуманный им новый способ терморегулирования окружающей среды в инкубаторе и погубил около тысячи потенциальных несушек, обратив их за две минуты в реально испечённые яйца. Потом случился еще какой-то казус на лесопилке районного леспромхоза, и вот, после этого казуса, на пожарище столярного цеха поклялись практически все местные руководители не допускать Валерку до электроэнергии. И боялись они с той поры этого горе-специалиста примерно так же, как Казанова опасался кастрации. Кадровиков абсолютно всех промышленных организаций проинструктировали в отношении любознательного электромонтера и те врали ему внаглую о переизбытке тружеников тестера да кусачек на их предприятии. После множества мытарств устроился Валерка сторожем очистных сооружений птицефабрики без права подходить к выключателям и вворачивать лампочки. Теперь вся его электрическая мудрость переместилась в родной дом и к соседям. Началось всё с того, что мать приказала ему как-то заняться распиловкой дров. Дело это тяжелое, но необходимое. Всякий вам в деревне скажет, что в зиму без дров идти никак нельзя. И Валерке это все говорили, но он только рукой махнул:

– Темнота! В век электричества живем, а вы всё дедовским способом дрова заготавливаете. Я по-другому существовать намерен. По научному. Дровами топить не современно, зря что ли новые виды энергии ученые в поте лица разрабатывают?

Неделю колдовал мой одноклассник в подполе своей избы, а как вылез оттуда, так сразу же мать к пульту с лампочками подвел.

– Вот, мама, теперь наши дрова. Электричеством будем избу топить, причем схемку я тут одну смудрил, чтобы обогрев сам включался по мере надобности и мощность при этом – строго необходимую поддерживал. Ни больше, ни меньше, чтоб всё тютелька в тютельку… Ни холодно, ни жарко… Комфорт, короче, ети его в корень.

– Да, что же ты, Валера, удумал? – всплеснула руками мать. – Если я электричеством избу греть стану, мне никакой пенсии не хватит. Я в прошлую зиму обогреватель себе в сельпо купила, так он, зараза, столько киловатов жрал, что меня от его тепла только в озноб и бросало. С дровами надёжнее…

– Спокуха, мать, – успокоил старушку головастый сын. – Сейчас только дураки, с основами электричества не знакомые, в дом энергию через счетчик пускают. Умные люди давно уже этими приборами учета энергии не пользуются. Пренебрегают. Не надо ничего платить, пусть богатые платят, потому как они тупые, а мы свое умом возьмем да подсоединением проводов в нужном месте. Не переживай, всё путём будет…

До двадцать седьмого октября Валеркина мать забот с теплом не знала. Нахвалиться своей жизнью не могла, а заодно и сыном при всех гордилась. Её товарки уж пытались к Валерке подходцы искать, да осторожно насчет цены за диковинное отопление заговаривали. Больно всем климат в избе Валеркиной матери по душе пришелся. И главное – всё бесплатно. Появились у моего одноклассника реальные перспективы на заказы со стороны по электротехнической части. Финансовое благополучие забрезжило где-то рядом. Да только испортил ему всю малину день двадцать седьмого октября. День как день, ничего особенного. Таких дней осенью много бывает, но именно в этот день температура воздуха в нашей деревне, вдруг, резко упала – с плюс пяти до минус десяти. Без предупреждения. Взяла и грохнулась с плюса да в минус, хотя вечером в новостях ничего подобного не обещали. Просчитался видно Валерка где-то, не учел коварство русской осени или с мощностью что-то напутал? Не знаю, только щелкнуло это «что-то» под утро в подполе его избы, и погас свет во всей близлежащей округе.

Нагрянувшие через два дня электрики из района, с помощью огромного опыта по электрической части да местных правдолюбов вычислили причину короткого замыкания и подали на Валерку в суд. И теперь уже второй год неверно оцененный современниками Кулибин каждый вечер у себя во дворе пилил ножовкой дрова и отдавал приличную часть своей заработной платы сторожа в кассу районных электрических сетей.

Я пострадал от его изобретателя неделю назад. Он пришел ко мне попросить в долг пачку сигарет, и, пока я её доставал из нижнего ящика комода, Валерке скорость нагрева воды в моем чайнике не понравилась. Отвертка, изолента да кусок медной проволоки у него всегда в кармане штанов болтались, и потому, когда я прибежал на кухню с табачным зельем в руке, мой чайник был уже крепко модернизирован. Кипятить воду он стал быстро. Здесь, врать не буду. А вот с другими электрическими приборами, видимо от великой гордости за свои стахановские успехи, дружить он вовсе перестал. Даже транзисторный приемник на дух не переносил. Включишь их вместе и всё. Труба электрическому току в моей хижине наступала мгновенно. Щёлк! И суши вёсла…

Извинившись перед чайником, я отключил электроплитку, установил предохранитель вновь в рабочее положение и стал готовить себе завтрак, соблюдая установленную чайником очередь. Благо торопиться мне сегодня было некуда. Выходной у меня. И не просто выходной, а выходной перед отпуском. С понедельника начинались две недели заслуженного отдыха. Вот радость-то! Такая радость, что со всеми поделиться хочется, даже с недожаренной яичницей.

Когда яичница дошла до состояния полуготовности, мне на ум опять пришли строки товарища Твардовского, книгу которого я очень люблю почитать, особенно на ночь. Правда, книги со стихами я всегда прячу под кроватью, опасаясь насмешек односельчан. Не недолюбливают у нас в деревне почему-то любителей изящной словесности. Они, видите ли, руками мало работают, а всё больше языком. А это нашим людям как-то не по душе. Вот мне и приходится скрывать от людей эту свою слабость. Много чего я помню наизусть, но всегда именно это творение знаменитого поэта лезет мне в голову при жарке яиц. Работаю я на птицефабрике, вот и представьте, как часто повторяю я про себя, хотя и без особых выражений:

“Эх, яичница! Закуски

Нет полезней и прочней,

Полагается по-русски

Выпить чарку перед ней”.

Про чарку, это я так – к слову красивому. Пить по утрам не то что не люблю, а просто ненавижу. И не только по утрам не люблю я этого дела, но куда в наше время от стакана укроешься. Не знаю как в других населенных пунктах, а в нашем же – ни одного такого укрытия нет. Тем более для меня. Безотказный я. Безотказный и не всегда везучий. И сегодня я себе этой мудрой присказкой о полезной закуске, будто накаркал. Только я вилку о чистый край своей повседневной кофты потер, чтобы яичницы откушать, как слышу, что в дверь часто застучали.

“Кого там еще черт принес? – думаю, шагнув к порогу. – Вроде, у меня все дома…”

Сегодня рогатый искуситель привел к моему чуть подгнившему порогу Леху. Друга моего армейского. Кого уж я никак не ожидал увидеть хмурым осенним утром возле своего крыльца, так это его. С Лехой мы не виделись уж, поди, лет шесть или семь и, вдруг….

Румяный Леха чуть было не задушил меня в своих крепких объятьях. От тех объятий друга ребра мои затрещали самым натуральным образом. Вот что столичные харчи с людьми творят. Шесть лет назад, когда мы с Лехой вместе проходили службу в батальоне аэродромного обслуживания, он подтянуться на турнике больше трех раз не всегда мог, а тут вон какая крепость в теле его. Богатырь!

После дежурных слов о жизни Леха важно выставил на рыжую скатерть, моего совершенно круглого стола, пузырь дорогой водки емкостью в три четверти литра, не совсем круглый кружок колбасы, шмат сала и еще что-то мелко порезанное в пакете. Я ко всему этому столичному добавил блюдо квашеной капусты, пять солёных огурцов, пол тарелки вчерашней каши и бухнул на горячую сковороду ещё четыре яйца. Гулять – так гулять!

Пока жарились яйца второго призыва, мы с Лехой выпили под колбасу. Потом вмазали под столичное сало, а затем я начисто позабыл о части своих нерушимых принципов, благо их у меня было всего ничего: не убий да не пей по утрам. Хотел еще добавить не «не укради», но язык чего-то засмущался. Работая на таком месте, как я, да еще при такой зарплате, с этим принципом никак не получалось сдружиться. А, стало быть, при такой ситуации и двумя принципами ограничиться пока можно. У некоторых и того нет…

Не успели мы съесть и половину яичницы, а бутылка внезапно закончилась. Я рванулся к порогу, чтоб восполнить потерю, но Леха поймал меня за штаны и свободной рукой и выставил на стол еще один пузырь.

В избе стало тепло. Так тепло, что мой товарищ соизволил наконец-то снять меховую куртку. Он повесил свою верхнюю одежду на кривой ржавый гвоздь в перегородке серо-салатового цвета и, повелев налить мне еще по одной, поведал, что забрел он в нашу деревню не просто так, а по делу.

Глава 2

О деле Леха начал говорить степенно и издалека.

– Я вначале ведь, как в столицу приехал, так сразу на рынок овощной охранником устроился, – ведал мой друг свою историю карьерного роста. – Молодой был. Глупый… Наливай по малехо. Настоящий лох, короче, а иначе бы стал разве сопли морозить возле этих идиотов, торгующих картошкой да капустой квашенной? Деревня! Куда не глянь – темень и невежество. К фруктовому ряду меня не допускали. Так и сказали, что вот, мол, твоя картошка с капустой, их и охраняй, а чтоб дальше куда – то ни-ни. Конечно, и в моем ряду тоже можно было бабок срубить, если по-умному. Можно. Но по-умному рядом со мной уже правильные пацаны работали, которые фишку на раз секли. У них здесь так всё схвачено было, что я никогда слева больше пяти сотен в неделю и не брал. Смех. А настоящему человеку чего надо? Бабок побольше срубить да пожить в свое удовольствие. В овощном же ряду да при тех порядках какие бабки? Тьфу, вспомнить противно. Да еще тут как-то раз нарвался я на шестерку бригадира тамошнего. Из-за какой-то паршивой сотни он на меня баллон катанул. С ним кореша его были, тоже пацаны, хуже некуда. Моментом мне два зуба ухайдакали. Короче, ушел я с рынка и пристроился по объявлению в культурно-развлекательном центре. Вот уж, Андрюха, где я артистов повидал от души. Сотни две или даже, наверное, больше. Точно больше, не вру. А жмоты они все! И козлы, как один. По телевизору только их глянец показывают, а я уж всю изнанку высмотрел. От и до… Наливай. Я один раз даже, знаешь, чьи трусы в раздевалке нашел?

– Чьи? – переспросил я Леху, силясь показать себя вежливым человеком. И тут он мне назвал фамилию столь известного гражданина нашей страны, что я мгновенно стал гордиться своим другом искренне и на порядок больше. Это же каждому дано – такое исподнее в руках подержать…

– Короче, – гордо расправив плечи, продолжил свое повествование мой удачливый товарищ, – трусы, как трусы: белые с легкой желтизной естественной. Я-то схватить их сразу чуть побрезговал, а вот напарник мой не растерялся, выхватил их у меня почти из-под носа и толкнул фанатке одной за приличное бабло. Но, это так, случай. Больше эти козлы в раздевалках ничего не оставляли. Я же тебе говорю, что жмоты! Короче, навару – ноль! В этом центре одно хорошо было – зимой тепло, а в остальном – фуфло сплошное. Я уж оттуда хотел слинять в другой центр – в центр торгового самообслуживания, чтоб о пропитании особо не думать, но тут свела меня судьба с Архипычем. Вот человек, доложу я тебе. Всё на раз сечет. Голова! Он тогда в центре нашем с аттракционами психическими выступал, но уже дело свое начинал. Три ларька у вокзала открыл и всякие прочие нужные заведения. Особенно хорошее подспорье от платного туалета ему обломилось. Прелесть, а не подспорье. Потом, экономически себя подтянув, решил Архипыч, не оставляя психологической практики, замахнуться на политику. Как-то раз я помогал ему радикулитчика изображать, так вот он мне после представления и говорит… Наливай…

– Чего, наливай? – на этот раз не совсем понял я суть повествования.

– Водку, чего еще? – часто заморгал в мою сторону белесыми ресницами Леха, и, опрокинув в себя очередную дозу горячительного напитка, продолжил рассказ. – Значит, отозвал он меня в сторону и стал наставлять ни путь истинный. Чего ты, дескать, Алексей прозябаешь в этой дебильной охранной фирме. Айда в политику!

– Так уж и «айда»? – начал я немного сомневаться в правдивости Лехиной повести. – Леха, какой из тебя политик? Ты же в армии только до ефрейтора дослужиться смог, и то по ошибке штабного писаря, а туда же – в политику. Смех мне на тебя! Хватит мне лапшу на уши вешать…

– Ой, дурак ты, Андрюха, после таких слов, – подбирая коркой черного хлеба яичницу из сковороды, степенно молвил мой столичный товарищ, – здесь не армия. Здесь любой ефрейтор, ежели себя по-умному поведет, так приподняться сможет, что на той высоте его лычка ефрейторская лампасом генеральским блеснет. Да что там генеральским? Выше бери. Мне ведь Архипыч всё на раз расписал. До последней подробности. Крылья, понимаешь, после общения с ним у меня выросли. Выросли и расправились в все стороны. Поумнел я, брат, здорово поумнел после разговоров тех. И говорить он меня тогда тоже по-умному научил. А говорить в нашем политическом деле, ой как дорогого стоит. В политике главное с языком дружить, а на остальное плевать можно. Все ведь кругом идиоты! Так прямо мне Архипыч и сказал, что вокруг нас дебил на дебиле, да еще дебилы этих дебилов погоняют. Вот человек! Что не скажет – всё в точку да в пах! Ты бы видел, как он психические опыты над людьми творит. Закачаешься. Он и меня кое-чему обучил. После тебе покажу. Сейчас не до этого. Короче, приехал я в вашу глушь не просто, чтоб прокатиться да на тебя придурка посмотреть, а по делу. И по делу политическому. Наливай.

– Да, ну?! – как-то не особо уважительно вырвалось вдруг у меня. – Так уж и по политическому?

– Вот тебе и «ну», – хлопнул Леха ладонью по столу. – Отделение партии нашей в вашем гнилом городишке создавать будем.

– Какой партии?

– «Соколы правды». Есть такая партия!

– Где есть? – покосился я недоверчиво в сторону телевизора.

– Пока у нас офис только в столице, возле кольцевой автодороги, но Архипыч заслал партийцев по малым городам, чтоб отсюда, с периферии разом грянуть на всю политику так, чтоб ей пусто стало! Чтоб ни дна ей, ни покрышки! Деревню на бой правый поднимать будем! У меня задача номер один – создать в вашей глуши региональный центр и собрать под свое крыло (это так Архипыч велел) не менее тысячи членов. Понял?

– Да где ж ты столько найдешь? – заржал вдруг я, разливая остатки второго пузыря. – У нас тут бабы в основном живут.

– Деревня! – махнул на меня рукой, мой политически подкованный товарищ. – У тебя всё ля-ля с тополями да шуточки на уме! Чего ты в политике понимаешь? Таких городков, как ваш, в России тысячи и если в каждом по тысяче наших будет, то это знаешь, сколько будет? Сто миллионов, а может и больше. И мы с Архипычем своего добьемся. Тебе, кстати сказать, я партийный билет уже выписал. Один есть, а дальше покатится. Гадом буду, что всё не по-нашему пойдет. И местное управление под себя подомнем, и туалет платный на вашем вокзале откроем! Прибыльное дело и народу польза. Всё сделаем! Деньги у нас на это имеются!

Леха хвастливо швырнул на стол две не очень плотные пачки сторублевых купюр и тут в дверь моего крыльца опять кто-то часто застучал.

Глава 3

Я выглянул в окно и узрел не совсем трезвым оком своим, что на скрипучих ступеньках крыльца стоит улыбающаяся соседка из дома напротив – тетя Дуся. Тетя Дуся так счастливо скалила прорехи своего немолодого рта, что я тут же икнул от какого-то нехорошего предчувствия. Икнул и побежал в сени, чтоб распахнуть двери перед будущей тещей. То, что тетя Дуся будет моей тещей, я уже почти не сомневался. С её дочерью Любкой всё у нас шло в эту сторону, и все барьеры, кроме отдела регистрации актов гражданского состояния, мы успешно преодолели. Теперь только вопрос времени оставался. Правда, не все было гладко и на нашей любовной тропиночке. Я-то, лично, хоть сейчас бы с Любкой зарегистрировался, ужас, как одному жить надоело, тепла с уютом хочется, а вот невеста моя малость артачилась. Профессия ей моя очень уж не по душе.

Вот был бы ты коммерсантом каким-нибудь или пацаном реальным, – уже не раз повторяла мне моя Любовь, – так я бы за тебя без разговора пошла, а за тракториста с птицефабрики как-то стремно мне замуж выходить. Сам знаешь – как смесь мазута с птичьим навозом нехорошо пахнет. Мне здесь крепко подумать надо, а пока давай так поживем.

Хотя мне Любка и нравилась, но сменить профессию в угоду её желаниям я основательно побаивался. Да и если правду-матку рубануть от души самой, то какой из меня коммерсант? У нас в районе нет такой продавщицы, которая бы слегка не нагрела своих рук о мою заработанную тяжким трудом копейку. Любят мне эти бесстыжие торговки сдачи мне недодать или товар по завышенной цене втюхать. Вон вчера, например, прихожу в придорожный магазин, чтоб пачку сигарет взять, даю продавщице копейка в копейку, как на ценнике её написано, так она с меня еще рубль требует, дескать, ценник не успела из-за великой занятости переписать. А самое интересное, что эту историю про ценник она мне только за текущий месяц уже третий раз рассказывает. Слово в слово. Копейка в копейку. Рассказывает и не краснеет. Я же в ответ – молчок. Рубль из штанов достаю и молчок. Вот такой из меня коммерсант. От меня барыша – меньше медного гроша. Всё это промелькнуло в сознании моем буквально за мгновение. Пока я бежал открывать дверь, оно все и промелькнуло.

– Бухаете? – еще шире раскрыла свой, изрядно поредевший от нелегкой жизни рот соседка. – Любку позови…

– Какую Любку? – опешил я слегка от такого спроса и пожалел, что выбежал открывать тете Дусе дверь в одних носках. На улице был давно уж не май месяц – это я ещё утром осознал, но от радости, что встретил старинного товарища, малость расслабился.

– Ладно, ладно, – замахала ладошкой будущая теща, – неужели я не пойму, сама же молодая была. Позови Любу. Спросить мне у неё надо кое-чего. Я же всё понимаю – дело молодое…

– Так как же я тебе, тетя Дуся, позову Любу, если со вчерашнего вечера её не видел? – отчаянно шевеля замерзающими пальцами, стал противиться желаниям настырной соседки.

– Чего?! – резко сменив счастье на гнев, крепко толкнула меня в грудь тётя Дуся. – Как так не видел, если вы с ней у Зинки-кладовщицы вчера до десяти вечера на дне рождения гуляли, а потом приехали переодеться и догуливать пошли?

– Точно, – проворно закивал я гудящей головой, – гуляли, потом часов в десять в деревню вернулись, я позвал Любку к себе, а у неё внезапно голова разболелась, и я домой один пошел.

– Как один?

– Так.

– Врешь! Чего ты мне-то врешь? Любка прибежала в десять, переоделась, как ошпаренная, крикнула на ходу, что ты её на улице ждешь и всё! Чего с девкой сделал, ирод?!

Тетя Дуся отшвырнула меня от родного порога и, широко распахнув дверь в жилую часть моей избы, ворвалась, словно рассерженная буйволица в зеленом платке к накрытому столу. На том столе, среди нашей уже на редкость скромной закуси отдыхал Леха, уронив на свои почти холеные столичные руки коротко стриженую голову. Вокруг Лехиного чела полукругом лежали денежные купюры. На наше с купюрами счастье, тетя Дуся совершенно проигнорировала убранство праздничного стола, и грузно упав на колени, стала выискивать что-то под моей кроватью. Пока соседка, бормоча себе под нос всякую несуразицу, изучала давно не тронутые веником заросли мохнатой пыли под спальным местом одинокого мужчины, я успел сгрести деньги в мятый полиэтиленовый пакет, чтоб подальше спрятать их от греха да людских пересудов. Не любят у нас люди, когда у других денежки водятся. Очень не любят подобного безобразия: чужое богатство для многих – как серпом по причинному месту. Через мгновение богатый пакет нашел себе временное пристанище в углу за помойным ведром. Подальше от чужих глаз. Там ему сейчас было самое место. Только я разобрался с пакетом, как тут же крепкие руки моей потенциальной тещи ухватили меня за грудки совсем не по-родственному.

– Где Любка?! – орала тетя Дуся, вперив прямо мне в глаза свой разъяренный взор. – Отвечай, ирод! Где?!

Мои робкие попытки оправдаться оказались жалкими, бесплодными и безрезультатными. Чем больше я оправдывался, тем крепче трясла меня тетя Дуся. И так у неё это здорово получалось, что я искренне пожалел о том черном костюме, купить который передумал купить в августе месяце. Вот в чём теперь меня, до смерти затрясённого, хоронить будут? Стыдоба! Что люди скажут, глядя на мою неказистую одёжку, в какую оденут меня сердобольные соседи, снаряжая в последний путь. Ведь единственную приличную кофту, я вчера вечером испоганил на дне рождения Зинаиды Васильевны, случайно опрокинув на себя плошку с салатом. И как же теперь мне быть? Срамота! От позора меня спас Леха. Он неторопливо приподнял голову с натруженных лбом предплечий, и, глянув на разъяренную соседку слегка затуманенным взором, властно прохрипел.

– Сядь, женщина.

К моему великому удивлению тетя Дуся прекратила меня трясти и покорно присела на краешек табурет.

– Выпей, – продолжал командовать соседкой мой столичный гость. – Выпей, мать, за нашу удачу. Не стесняйся и будь как дома…

Тетя Дуся выпила мою порцию хмельной влаги. Потом она скромно пожевала корочку черного хлеба, проворно засунула в рот два куска колбасы и, орошая горючей слезой, мгновенно раскрасневшиеся щеки, стала красочно жаловаться на меня Лехе.

– Ирод этот дочку мою похитил. Радость мою, кровиночку ненаглядную. Красоту писаную. Доченьку мою родненькую. Жалельницу мою ласковую. Обрядился подлец этот в овечью шкуру, женихом прикинулся и украл девку темной ночью из избы родной. Я вдова горемычная растила её, пестовала, а он, раз и всё! И нету девки! Украл, надругался и конец в воду! Он же, не иначе, как маньяк! Его по телевизору показывать надо!

– Не бойся, тетка, – грохнул вдруг Леха по столу так крепко, что тетя Дуся от неожиданности чем-то поперхнулась, икнула и торопливо закашлялась. – Наша партия «Соколы правды» заступится за тебя. Мы для того и созданы, чтоб слабых защищать и справедливость на земле твердой рукой устанавливать. Всех маньяков к ногтю прижмем, а тебя, мать, из дерьма за милую душу вытащим! И дочь твою там найдем. Никуда ей от нас не деться! А теперь иди и голосуй за нас. Бюллетень тебе в руку! Партия «Соколы правды» не забудет тебя! И вечно ты будешь жить в сердцах наших!

Слушая речь моего друга, мы с тетей Дусей на пару удивленно хлопали ресницами, а когда недолгое красноречие Лехи подошло к финалу, соседка, молча да вежливо поклонилась оратору в пояс и торопливо покинула мои хоромы, но дверь за ней полностью не закрылась. И не успели мы вдоволь насмотреться на удаляющуюся спину вдовы, а на её месте уже небритые мужские физиономии торчат.

Глава 4

Теперь какой-то уж не совсем чистый дух привел к моему порогу троих односельчан: Витю Тодора, Леву Кокоса и Степанчика. Люди, не знавшие этих товарищей, может быть, и подивились бы их столь внезапному явлению. Да что там «может быть»? Точно подивились бы! Они же ничего не ведали об уникальных способностях этой троицы. А я их способности знал хорошо и больше удивлялся не тому, что они объявились сейчас в моей избе, а тому, почему их так долго здесь не было. Нюху моих односельчан на спиртное могла позавидовать бы самая кровожадная акула, которая чует каплю крови за километр. Тодор с Кокосом и примкнувший к ним Степанчик чуяли запах водки на гораздо больших расстояниях и в гораздо худших условиях. Чувствовали и шли туда куда надо, никогда не сворачивая с нужного пути. Упорства в данном вопросе им было не занимать.

– Андрюха, – вежливо откашлявшись, нарушил чуть затянувшеюся молчаливую паузу в дверном проеме Лева Кокос, – такой вот кокос получается. Мы тут мимо избы твоей проходили, вот, и заспорил я с этими кокосами, как в восемьдесят втором наши в футбол с бразильцами сыграли, а потом решили, что ты должен это точно знать. Ты же спортсмен. Вот такой кокос с нами случился. А у тебя гости?

– Кто это? – поинтересовался Леха, доставая из-за пыльного стекла моего серванта старинной работы три граненых стакана тоже изготовленных ещё при другом режиме.

– Мужики здешние, – протяжно вздохнул я.

– Стоящие люди? – продолжал спрашивать меня друг, откручивая пробку с очередной бутылки.

– Не без того, – еще тяжелее вздохнул я, кивком приглашая односельчан к столу.

После моего кивка небритая троица так резво промчала к столу, что узри их прыть великий русский писатель Николай Васильевич Гоголь, то гореть бы ему со стыда за свои россказни про какую-то там птицу-тройку. Той птице его до наших копьёвских мужиков было как вороне до сокола. Опозорилась бы тройка перед прытью нашенских мужиков вчистую.

Первым за стакан ухватился Степанчик. Он хотя и не коренной наш деревенский, но в резвости и коренным порой не уступит. Проворный, чертяка! Объявился сей экземпляр в нашей й деревне года два назад. Его привела как-то темным дождливым вечером из города Глаша Пепевна, привела да оставила жить у себя, и жили они с ней душа в душу месяцев семь, а потом, вдруг, на удивление всем, Степанчик был изгнан из покосившихся хором Глаши с клеймом – «не способного по мужскому делу». За семь месяцев клейменый изгнанник к нашей деревне прикипел основательно и, решив не искать большего счастья в другой стороне, поселился на дворе у Кокоса, где и проживал до настоящего времени на правах почти друга и помощника по хозяйству.

Пока односельчане, звеня стаканами, знакомились с Лехой, я решил посмотреть, что делается за окнами моей избы. Но лучше бы мне этого не делать. Душевных расстройств тогда у меня намного меньше стало бы. Точно – намного… Только клацать зубами возле локтя уже поздно.

Около моего дома, вокруг машущей руками тети Дуси, собиралась толпа. Какую речь держала перед людьми моя соседка, я не слышал, но об основной сути её очень даже догадывался. Нехорошей виделась мне та суть. Сперва толпа слушала возмущенную женщину, чуть приоткрыв рты, а потом некоторые начали волноваться. Старушки, те, что постарше, стоявшие прямо перед разгоряченной ораторшей, часто крестились, а сгорбленная почти девятью десятками лет жизни тетя Паша Кулькова несколько раз одарила кукишем окна моей избы. Одарила и тут же спряталась за телеграфный столб, словно малолетний проказник. А тетя Дуся уже перешла с торопливого речитатива на крик, призывая деревню к чему-то не особо лицеприятному. Деревня от зазывного крика возмущенной вдовы замерла, приготовилась и стала чесать все доступные места, предчувствуя злое деяние – здорово похожее на самосуд. Спасло меня от того злого замысла лишь начало телевизионной передачи об известных людях да публичных разглашений их подноготных с применением новых методов науки. Спасибо людям учёным за такие нужные народу методы исследования! Оттащить народ от познания тайны чужого зачатия даже у тети Дуси кишка оказалась тонка, да и самой ей тоже не хотелось от народа отставать. Душевное спасибо вам неверные мужья с женами и друзья их с коллегами! Что бы я сегодня без вас делал?! Слава и вам великая, кудесники разноцветного экрана, голосистые ведущие да знатоки душ деревни нашей. И тебе экран благодарность от меня с поклоном. Только благодаря тебе, за пару минут рассосалась взбудораженная толпа из-под окон моих. Один телеграфный столб только и остался. Я же обернулся к столу.

Первое знакомство за столом уже отзвенело и теперь гости, разбившись на группы по интересам, неторопливо беседовали. Кокос со Степанчикам обсуждали какого-то, пока неведомого мне Евгения, а Леха с Тодором говорили о чем-то политическом. Я, как и всякий грамотный человек, больше интересовавшийся политикой, чем Евгением, а потому подсел поближе к разгоряченному беседой Лехе.

– Вот таким как ты, Виктор, – вещал мой армейский друг чуть примолкшему Тодору, – самое место в депутатском корпусе местного самоуправления. Там позарез нужны твои: опыт, мудрость и знание жизни! Кого сейчас избирают в депутаты? Требуху одну. Они жизнь только из окна своего служебного автомобиля и видели. Таким о народе некогда думать. У них другое на уме. Этим жизнь нашу к нужному руслу никогда не подвести. Им бы только мошну свою потуже набить. А вот люди с опытом житейским да деньгами не испорченные, такие как ты, приведут нас именно туда, куда нам надо. Это так наш вождь Архипыч говорит! Он верит в тебя, Виктор!

– А я чего? – гордо расправил плечи Тодор. – Я, ёлы-палы, денька три не попью, сфотографируюсь, паспорт себе выправлю и на работу пойду устраиваться. Ты знаешь, какой я автослесарь был? Я поршневую у КАМАЗа один в два счета разбирал! Я любую машину с закрытыми глазами раскидаю по частям, а потом опять всё назад смастрючу. У меня не забалуешь! Мне бы только три денька не попить, так чего хочешь, то и сделаю! Я же автослесарь пятого разряда! Мне всё нипочем! Чего скажешь, то и будет, потому как ты человек с душой и ко мне с уважением!

– А когда мы будем широко представлены в органах местной власти, – продолжал политизировать застольный разговор Леха, – тогда нам Архипыча к самому верху можно будет двинуть. Представляешь Виктор, где будешь ты, когда Архипыч будет там.

– Так, ё-моё, – нахмурил чело Виктор, представляя себя кем-то значительным, вроде помощника механика фабричного гаража. – Ну, ты дал!

– Давайте за это выпьем! – громко предложил Лёха, тоже здорово разгорячённый всяческими перспективами.

– Давай! – горячо поддержал партийного лидера местного масштаба Тодор. – Это дело нужное!

И вот тут у нас за столом случился облом. Кончилась водка. Леха торопливо пошарил ладонью в своей просторной суме, но и там ничего желанного нам в данный момент не нашлось. Пустой оказалась сумка. Над столом повисла тревожная пауза, запахло кризисом потребления. Народ примолк и насторожился от дурного предчувствия, но Леха мгновенно выхватил из нагрудного кармана рубахи крупную денежную купюру, чем сразу же вывел нас всех из нехорошего состояния. Финансировал, значит, в нужное время и в нужном месте. Это вам не правительство какое-нибудь, а Леха! Он вокруг да около топтаться не будет. Лехе любой кризис нипочем! У него, как подумалось, так и получилось. И желание было и деньги нашлись. Удачно всё срослось. Молодец! И уважение к его партии возвысилось до такого уровня, что…. В общем, куда надо было, туда и оно возвысилось. Степанчик умчал в сторону магазина, а меня ухватил за рукав Кокос.

– Я вот, Андрюха, – продолжил он свою застольную беседу теперь со мной, – вчера бригадира слесарей с ткацкой фабрики Евгения встретил. Кокос ему в бок. Встретил и поразился! Кокос меня задери! Чего же жизнь с людьми творит. Вот ведь кокосина подлая какая. Когда я на ткацкой фабрике работал, Евгений был тогда весь из себя: передовик, непьющий и партийный. Бывало, пойдем всей бригадой на речку выпить после смены, а этот кокос сторонится нас. Нос задирает. Семья у него, дескать. Вот ведь какой кокос получается. Культурный да примерный был. А теперь: идет с палочкой, лицо бледное, что мухомор серый, и сопит, как прохудившийся баян. Вот ведь как. Раньше был весь из себя, а теперь – вон как. Такие вот кокосы в жизни случаются. Правда, меня этот кокос сразу признал. Чуть ли не обниматься полез, а я ему и говорю: вот, мол, ты, Евгений, всю жизнь свою жил правильно, не кокосничал, как мы направо да налево, а она вон с тобой как. Как вот так получается? И что ты выиграл? Я-то, хоть, пожил грудь нараспашку да с удовольствием во многих частях тела. Такого накокосил, что уши порой вянут и волос дыбом. А ты? Днем на работе перед начальником лебезишь, вечером перед бабой своей, а между начальником и бабой – тебя на партийном собрании стругают. Вот ведь какой кокос. За что же она с тобой так? Какого кокоса? Чем же ты-то перед ней нагрешил? А?

Что ответил Кокосу его бывший бригадир я, наверное, никогда уж и не узнаю, потому как Тодор самым наглейшим образом влез в нашу беседу и не совсем цензурно потребовал, чтобы Кокос подтвердил Лехе тодоровскую квалификацию сварщика. Пока Кокос насмешливо и с различными выражениями интересовался, а варил ли Витя когда-нибудь газовую трубу, я тихонько прошмыгнул на кухню, чтоб пожарить еще яичницы на закуску. Пожрать за дармовой выпивкой – мужики у нас гораздые. Только подставляй.

Когда сковорода аппетитно зашипела, за столом беседа о сварочных работах прекратилась, и соло в разговоре перешло вновь к Лехе. Он стал громко проповедовать экономическую политику своей партии. К моему удивлению мужики слушали говорливого партийца внимательно, и лишь когда Леха сказал им предполагаемую цену водки во всех магазинах страны, мои односельчане дружно пожелали себе отсутствия той части тела, каковая наиболее явно подчеркивает их мужскую сущность, а потом несколько раз помянули женщин легкого поведения, презирающих денежное вознаграждение за любовь.

Внешнеполитических вопросов мой друг коснуться успел лишь слегка. Только пообещал кому-то да чего-то оторвать за неправильное поведение на международной арене и всего-то. Углубить эту тему ему не позволил пулей влетевший в избу Степанчик. Его явление было столь стремительным, что Леха от неожиданности закашлял и даже воды у меня попросил. Воды в ведре не оказалось. Пришлось, накинув на плечи телогрейку, прогуляться к колодцу.

За чуть подгнившим палисадом соседней избы, копошилась моя соседка слева – тетя Шура. Она решила на рекламе покормить кур, которые, несмотря на холодную погоду, степенно прогуливались под окнами соседской избы.

– Здравствуй, тетя Шура, – громко прокричал я, приветствуя соседку, ожидая тут же услышать её традиционное «и тебе не хворать».

Так у нас с ней уж испокон веков было заведено, но сегодня многолетняя традиция моей соседкой была нарушена. Она не только не ответила мне, но еще и картинно повернулась спиной в мою сторону.

– Тетя Шура, ты чего? – задело меня вдруг за живое столь дерзкое поведение соседки. – Ты чего со мной разговаривать не хочешь?

– Больно надо с тобой разговаривать, маньяк, – прошипела на мои вопросы старушка, одарив меня косым взглядом через левое плечо. – Тьфу, тьфу, тьфу.

– Кто?!

– Маньяк, а кто ж ты еще? – истошно завопила тетя Шура и гневно глянула на меня. – Дуська вон давеча всем рассказывала, как ты заманил к себе Любку, всячески надругался, а потом убил, разрезал на куски ножичком с резной ручкой и кулеш из неё сварганил! На закусь дружкам своим закадычным…

– Чего?!

– Кулеш! Тот самый, который вы сейчас жрете со своим дружком преступным и с этими хулиганами! У, мафия! Ты что думаешь, мы тут все слепые?! Ничего не видим да не понимаем?! Только вчера про такого как ты в телевизоре показывали! Тоже один всё так же жил! Тьфу, на тебя!

Озлобившаяся соседка еще раз троекратно меня оплевала и умчала к просмотру любимой передачи. Я же принес в дом воды, сел к столу да стал, молча и часто, пить горькую. Сперва хмель никак не хотел меня брать в свои коварные объятья, и я был свеж, словно первый июльский огурец на грядке, потом всё полетело вверх тормашками.

– Друзья, прекрасен наш союз! – ни с того ни с сего принялся я декламировать слова поэта, потом, когда я попробовал залезть на стол, случилось какое-то затмение.

Я что-то старательно говорил в рифму, лица же моих собутыльников с шевелящимися губами сперва закружили вокруг меня, а затем запорхали, будто бабочки на ромашковом поле. Потом среди веселых бабочек я узнал нашего участкового и радостно хотел его приветствовать, обнять да поцеловать троекратно, однако блюститель порядка радости моей не понял и прижал меня лицом к чему-то скользкому и клейкому. Цветочное поле испарилось, отставив после себя запах какой-то блевотины и кислой капусты. Правда, пролежал я в клейком недолго и куда- то упал. Вроде, под стол. Под столом пахло приятнее – собакой. Из-под стола я безуспешно пытался подслушать разговор участкового и Лехи. Беседа наверху часто прерывалась стаканным звоном. О чем они говорили, мне из-под стола понять так и не удалось, но я ясно слышал что-то про должность министра внутренних дел. Услышав про министра, я почему-то загрустил о Любке. Вот ведь стерва какая, а я на ней еще жениться собирался. Хорошо, что не успел. И, вдруг, мне стало до ужаса весело, я закричал о том, что помню чудное мгновенье и радостно впился зубами в чью-то мохнатую ногу. Нога задергалась, заскулила и больно оцарапала мне щёку…

Глава 5

– Андрей, Андрей, – кто-то назойливо тормошил меня за плечо. – Да проснись же ты, наконец! Андрей!

Я попытался открыть глаза. Получилось, но не с первого раза. С первым разом получилась осечка да приступ тошноты. В организме у меня было всё плохо. Попробовал справиться с непослушными веками еще раз, а потом еще. С третьей попытки получилось. Глаза приоткрылись и мне стало вовсе нехорошо. Такого ужасного состояния своего жилища, я не видел никогда. По избе были разбросаны стулья, табуретки и люди. Сам-то я проснулся на диване, а вот Тодор, Кокос и Степанчик жалостливо похрапывали на полу. По правую руку от Кокоса лежала соседская собака неизвестной породы и не менее жалостливо повизгивала. Леха с участковым спали на моей кровати валетом. Кругом всё звенело, и было холодно. И вот этот холод, по всей видимости, помог мне с соображением. Через некоторое время мой, терзаемый тупой болью, мозг смог сообразить, что вырвала меня из объятий похмельного сна тетя Дуся. Она что-то говорила мне, продолжая надоедать действием моему плечу. Я напрягся.

– Ты бы сходил к Любкиному магазину, – пробились в моё сознание слова соседки. – Узнал бы там насчет неё. Вторую, ведь, ночь девка дома не ночевала. Не случилось ли чего? Я бы и сама сходила, но у меня в спину вдруг на нервной почве вступило. Сходи.

– Не пойду, – с превеликим трудом смог я разлепить спекшиеся губы, – мне печку топить надо. Холодно.

– Так я истоплю! – радостно заверещала тетя Дуся и ловко поставила меня на ноги. – Сходи в магазин. Спроси, чего это она домой не показывается? Живая, ведь… Люська Катина вчера её в городе видела. Сходи. Я тебе и на пиво дам.

С пивом тетя Дуся хорошо придумала. С пивом оно полегче будет. Идти-то все равно надо. Без этого сейчас никак. Мне молву народную надо срочно опровергать, пока клеймо маньяка намертво не приклеилось. Нельзя терять ни минуты! И нужны мне для опровержения факты. Достойного опровержения без фактов никак случиться не может. И я им эти факты раздобуду. Приведу Любку в деревню, покажу её народу, чтоб он успокоился и не думал про меня черт знает что! А то ишь ты….

Я медленно поднялся. Принял из теплой до влажности руки соседки две мятые бумажки низкого достоинства и пошагал в автобусной остановке. На улице было серо, зябко и ветрено. Осенняя хлябь вперемежку с повсеместно валяющимся мусором стали навевать на меня мысли том, что жизнь моя не мед и даже не сахар-рафинад. Да только куда от неё денешься? Жить надо…

Укрывая лицо в воротник куртки, я, чуть покачиваясь, добрел до ближайшего магазина. Взял там пиво, выпил половину бутылки, не отходя от кассы, а потом, присев на мокрые ступеньки крыльца, «добил» остальное. Подождал, когда мне станет малость полегче и пошел к автобусной остановке.

В автобусе я здорово просчитался, усевшись на свободное место сзади. Лучше бы мне было стоять спереди, где свободных сидячих мест не было. Лишний раз на примере своих внутренностей убедился, к чему отсутствие свободы выбора привести может. Впереди не было свободы, а сзади была такая тряска, что весь эффект от пива в моем организме скоро сошел на нуль. Легче уже не было, а даже наоборот. В правом боку у меня зародился какой-то упругий комок. Зародился и настырно полз к горлу. Я пытался утихомирить его, часто сглатывая горьковатую слюну, но получалось это у меня не очень, хотя и получалось – немного. И от этого «немного» да «не очень» становилось мне всё хуже и хуже. И мне ничего другого не оставалось, как только терпеть. Вставать и освободить кому-то место тоже не хотелось. И я вытерпел все. Собрал всю волю свою на битву праведную у горла и вытерпел. Около автобусной остановки в центре города продавали пиво, и я потратил на него всю свою оставшуюся наличность. Домой придется идти пешком.

Магазин, в котором трудилась Любка, стоял метрах в пятидесяти от автобусной остановки. Как я их прошел – не помню. Вернее, не до того мне было, чтоб всякую чепуху запоминать. Мне хотелось поскорее взглянуть в бесстыжие Любкины глаза, потом взять её за руку, привести в деревню, поставить возле пожарного рельса, ударить в набат да вчистую оправдаться перед народом. Другого выхода у меня теперь не было. Без Любки появиться в деревне было совестно. Не люблю я, когда люди про меня плохо думают. Сейчас же за руку её – и в деревню! Будет артачиться, так промеж глаз сразу и получит! Ни куда не денется…

Кроме деревни мне сегодня идти больше никуда не хотелось. Только там, рядом с добрыми соседями да богатым Лехой я вновь обрету душевную радость и покой в области головы и желудка. Только там, а в прочих местах нет сегодня для меня спасения.

В магазине пустынно. С первого взгляда Любки я там не заметил. Не заметил её, и слегка осмотревшись. Магазин существовал своей обычной утренней жизнью. В хозяйственном отделе моей бывшей в окружении мясорубок и прочих кухонных принадлежностей, сложив руки на груди, словно каменная баба с Урала, стояла Тонька Лошадь. Продавщица из соседнего отдела Люся Щепкина, внимательно и не торопясь, красила левый глаз. Еще кто-то, весьма внушительных габаритов, копошился задом вверх средь картонной тары. А вот Любки здесь не видно. Из россыпей картонных коробок на меня смотрел точно не её зад. Её, я даже с такого ракурса, признал бы непременно. Я, неимоверно расстроился и осторожно откашлялся. Антонина тут же ожила, обнажив свои непомерно крупные зубы.

– Андрей! – отчего-то радостно да с придыханием вскрикнула Тонька, – Что же ты так давно к нам не заходишь? Почему?

Давно? Какое там давно? Позавчера ведь вот на этом самом месте и стоял. Вот дура несчастная! А точно – несчастная. Ни с чем девке в жизни не повезло. Особенно с обличием. Баба яга против неё – это же мисс Нижний Тагил, в натуре. Фигура – грабли садовые. Улыбка такая, что мгновенно все до единой мурашки в любом теле разбудит. Нос – самому привередливому горному орлу на зависть. И фамилия ей досталась – Подковина. И как при такой внешности с фамилией её «Лошадью» не прозвать. Здесь уж никуда не денешься. Хорошо еще, что не «кобылой» девку называют. Повезло ей в этом вопросе. Хоть в чём-то повезло. Все-таки добрый у нас народ еще остался, местами. Всегда найдёт – чем подсластить человеку горечь горькую.

Я протяжно вздохнул о злой доле Любкиной напарницы и сразу же от вздохов перешел к делу.

– Любку позови, – стремительно утерев нос, по-хорошему попросил я продавщицу. – Нужна очень.

– Опомнился, – не позволила Антонине ответить дама из соседнего отдела, мгновенно прекратившая ради такого дела, красить глаз. – Раньше надо было за девкой следить, а теперь – ау, брат!

– Чего «ау»? – не понял я намёков продавщицы и тряхнул не совсем свежей головой.

– А то и «ау», – выбравшись из картонной тары, ввязалась в наш разговор местная уборщица тетя Клава. – Увели у тебя Любку. Эх, ты – тютя!

– Как увели?!

– А вот так, – уборщица уперла полные руки в боки и с наглым вызовом посмотрела мне прямо в глаза. – Держать надо было крепче. Что же это за мужик нынче пошел! Тютя на тюте. В наше-то время разве так было? Вот у моего-то попробуй меня уведи. Он любому мигом бы глаз под поясницу натянул. Ко мне же, знаешь, кто только не подваливал. А он их всех… Ух, и задорный он у меня был… А потом, правда, спился…

После слов тети Клавы я начал сердиться не на шутку и, как-то случайно топнув ногой, потребовал предоставить мне Любку еще раз.

– Не дождешься, – одарила меня едкой улыбкой Люся из соседнего отдела. – Не работает она больше у нас.

– Как не работает?!

– Утром сегодня рассчиталась! – с превеликой радостью и почти хором сообщили мне новость тетя Клава с Люсей. – Люба ещё вчера хотела уволиться, но заведущая не подписала, сказала, что работать некому, и она сама, мол, в отпуск собиралась. Короче, отшила. Сегодня же, с самого открытия Любанька прибежала и опять заявление принесла. Заведущая её минут пять в кабинете держала, орала до посинения, но подписала, хотя, прямо-таки, кипела от злости. А Люба на радостях рассказала нам всем, что на курорт улетает! Похвасталась…

– На какой еще курорт?

– На зарубежный, – стала торопливо просвещать меня Люся. – Не на наш же ей с Витей Мопсом лететь. У Вити Мопса денег – куры не клюют. Он ей и паспорт зарубежный в один день сделал. Повезло девке. Такого парня в одночасье отхватила. Счастливая. Так что сегодня вечером они и улетают. А сейчас чемоданы пакуют. Попакуют малость, поворкуют и в койку да егозят там как голубки под застрехой.

– А я еще у Зинки на юбилее, почуяла про Витьку с Любкой, – вновь встряла в разговор уборщица, часто тыкая в мою сторону пальцем. – Пока этот тютя в уголке водку пил да салат жрал, Витька Любку раза два в подсобку увлекал. Весь вечер вился: всё Любанька да Любанька, а Кикиморе корму показал. Пока та рожу морщила, Мопсик Любку за дойки да к стойке. Ну, думаю, не к добру, пропадёт девка, а оно вон как оказалось. На курорт улетают. Вот ведь чего бывает в жизни. Никогда бы не подумала. Эх, Любка, Любка… Везёт же некоторым… Счастливая…

Тут и меня соизволили посетить воспоминания. Почти яркие. Увидел я, как наяву, недавний праздничный вечер, веселую Любку да увивающегося возле неё вертлявого хмыря. Мне стало обидно, и я в сердцах грохнул кулаком по прилавку, отчего на пол упала картонная коробка со столовыми приборами.

– Ты это, того! – тут же свирепо рявкнула в мою сторону тетя Клава. – Нечего имущество казенное здесь портить, а, коли, кулаки чешутся, так иди Витьке нос разбей, а не получится Витьке, так дай Любке в глаз, чтоб показать, что мужик ты настоящий! А то ишь ты, счастливая она… Запомни, Андрюха, настоящий мужик никогда обиды не простит! Это тютя какой-нибудь утрется да промолчит, а настоящий мужик он себя в любом деле покажет! Вот мой, бывало, так разойдётся, что и мне за милую душу прилетит. И ты покажи себя – пусть она с подбитым глазом на курорт свой улепетывает. Вот смеху-то будет!

– Да какой он мужик! – визгливо вдруг завопила, неизвестно откуда явившаяся да запыхавшаяся местная заведующая Кира Кирилловна Мосалова. – Рохля! Плевый человек! Ему рога в наглую наставили, а он тут стоит да рассусоливает. Ни в жизнь не пойти ему к Витьке на разговор! Не мужик, а сопля в полёте!

Лицо у Кирки – красное, хоть прикуривай. И дышит она часто, поди, от злости, что бывшая подчинённая улетает в дальние края без всякого зазрения совести. Я хотел тут же достойно ответить руководительнице магазина на её злой выпад, но подбежавшая ко мне Люся быстренько указала, как быстрее пройти к хоромам моего обидчика и номер квартиры назвала. И я, конечно же, предпочёл не ввязываться в словесную перепалку со злой бабой, уже разменявшей тридцатник, а стремительно припустил по указанному из окна магазина маршруту, чтоб расквитаться за попранную честь и оскорблённое достоинство. На крыльце магазина меня догнала Антонина и торопливо зашептала на ухо:

– Не ходил бы ты туда, Андрюша! Витька-то, бандит! Он у нас в районе почти за главного! Не ходил бы ты! Я ведь тебе добра желаю. Злятся они все очень на Любку, особенно Кира и тебя специально подстрекают. Из вредности. Не ходи, добром там дело не кончится…

А мне уже плевать было на всех: и на бандитов, и на Тоньку с её добрыми советами, и на прочих продавщиц с уборщицами. Да пошли б они все вместе куда подальше! Я вырвал рукав у пожелавшей мне добра сердобольной девицы и почти бегом рванул к нужному дому. Сейчас я им всем покажу куку-маку! Ох, попляшут они у меня!

Дом этот, как впрочем, и всё в нашем районном центре, был рядом. На соседней улице. Врываясь в сумрак подъезда трехэтажного строения, я наткнулся на грудь крепкого и сердитого парня. До того крепкого, что меня после столкновения отбросило от его груди, как мяч от штанги футбольных ворот. В другой раз я, может быть, и возмутился бы столь бесцеремонному отношению к себе, но сейчас мне было не до этого. Не до выяснения отношений, другое у меня на уме, но из подъезда я выглянул. Я высунул голову из приоткрытой двери, посмотрел как белобрысый здоровяк с лицом, здорово смахивающим на кукиш, правую щеку которого пересекал глубокий шрам, садится в серебристую машину не нашего производства, плюнул в сторону удалявшихся красных фонарей и рванул вверх по лестнице. Нужная мне дверь была приоткрыта, и я, оглушенный до легкого умопомрачения жестокой обидой, не ожидая здесь никакого подвоха, смело шагнул через порог. Шагнул и решил без лишнего разговора бить любого, кто под руку попадет. Бандит – так бандита! Любка – так Любку! Любому в торец, а дальше будь что будет! Под руку мне, однако, никто не подвернулся, а вот на глаза попался труп.

Глава 6

На полу посреди комнаты лежал парень с огромной алой раной на шее. Рядом с шеей натекла лужа крови. Почти черная лужа. По всему было видно, что парень этот свое уже на белом свете отстрадал. Убитого я сразу да с разбега как-то не признал, но, скорее всего – это был нужный мне Витька-бандит. Бить его в лицо расхотелось.

“А если он здесь, – почему-то очень ясно и без какого-либо волнения подумалось мне, – то и Любка должна быть где-то рядом. Непременно должна быть, подлая. Вот её-то я сейчас… Ну, где ты прячешься, гнида подколодная?”

Мне б, дураку, прочь поскорее бежать от этого смертоубийства, забиться в какую-нибудь щель как клопу да не трепыхаться там, а я в мечты о поисках изменщицы ударился. Любки я не нашел, а вот в кровищу ботинком вляпался здорово. Идти на улицу с кровавой обувью мне не захотелось, и я решил почистить ботинок. Сначала подумал воспользоваться шторой, закрывавшей половину дверного проема, но одумался, больно, материя красивая. И я стал искать глазами еще что-нибудь. Рядом с кровавой лужей валялась какая-то бумага. Её я и решил использовать для ухода за обувью. Вот, дурак! Это теперь я себя корить да обзывать всячески могу, а в тот момент на меня затмение напало. Конечно, затмение! А иначе, как объяснить, что я в чужой квартире, рядом с теплым еще трупом, обувь почистить решил. Жуть!

Окончательно очистить ботинок я не успел. На пороге объявилась Любка. Объявилась, и, как мне показалось, ничуть не удивилась моему пребыванию в гнезде своего нового любовного счастья. Она смерила меня этаким презрительно-надменным взглядом, сделала короткий вздох, чтобы меня поприветствовать или плюнуть в лицо, но тут заметила труп на полу. Надменность с презрением мигом смылись лица моей бывшей возлюбленной, а на смену им (мне так показалось) сперва нахлынуло легкое уважение ко мне, а потом тяжкий ужас. Такой тяжкий, что у Любки поначалу и закричать не получилось. Она только рот открывала, подобно выловленному из тины карасю. И только секунд через десять завопила подлая изменщица громко, истошно да с различными причитаниями. Завопила и – шасть на улицу! Я за ней! Но Любка оказалась проворней, наверное, всё от того же ужаса. Пока я из подъезда выбегал, а она уж на крыльцо районного отдела милиции влетает. Я уже говорил, что в нашем районном центре всё рядом. Преследовать вопящую беглянку на территории правоохранительного учреждения я как-то не посмел и шмыгнул на всяких случай за дряхлый полуразвалившийся деревянный сарай, что доживал свой век возле нового кирпичного дома. На мою удачу доживал без всяких там собак и прочей шумной дичи.

Только я за сараем укрылся, а Любка уж обратно мчит. И не одна. Два сержанта бегут с ней да капитан при красной повязке. Уже перед домом, Любка с милицией перешли на шаг, и я отчетливо услышал часть их разговора.

– Это всё из-за меня, – часто дыша, ведала свои мысли правоохранительным органам моя бывшая. – Приревновал он меня и прирезал Витеньку. Вот ведь чего удумал, гад. Вот ведь каков! Он же и меня мог… А с первого взгляда и не подумаешь. Из-за меня это всё…

Не успела за передовым отрядом милиции захлопнуться дверь подъезда, а уж перед ней тормозит белый «Жигуль» с синей полосой. Начальство с большими звездами к месту преступления, как и положено, на машине пожаловали. Возле подъезда стал собираться народ. Начальство долго в квартире убиенного не задержалось, и через несколько минут вышло на свежий воздух, отошло как раз к месту моего схорона и остановилось, чтоб наметить некоторые контуры плана по расследованию столь громкого для нашего района преступления. Хотя они, соблюдая правила конспирации, говорили в полголоса, но я всё слышал явственно. Контуры-то операции по моему задержанию намечались рядом с моим укрытием. В полуметре. Только стенка из подгнивших досок была между нами и всё.

Из разговора офицеров милиции я понял: дорога к родному дому на ближайшие годы мне заказана. Туда уже выехала засада. Интересно, сколько у Лехи денег отсталость? А то ведь при отсутствии наличности скучно будет служивым в засаде сидеть, при деньгах же, Лёха ряды своей партии сможет здорово укрепить, а у нашего участкового появятся соперники в борьбе за министерский портфель. Пока милиция уточняла планы по моей поимке, я, вдруг, подумал, что нет худа без добра. Ежели новый Любкин хахаль теперь труп, то на курорт ей уже не с кем лететь. Трупы по курортам не летают, у них совсем другие маршруты. Квартиру трупа, сто процентов, опечатают, и придется Любке в деревню идти. Так, значит, честь моя перед соседями будет спасена! Вот это уже хорошо! Никто теперь не посмеет сказать, что я с Любкой маньячил и варил из неё кулеш. Вот она! Живая, здоровая и полна впечатлениями по самую маковку! Любуйся народ! Хороший я, стало быть!

На фоне радости мелькнула ещё одна мысль, правда, глупая: может мне пойти с повинной и рассказать всё, как было. Чего они не люди? Не поймут что ли? И хотел я уж разрушить гнилую стену между собой и милицейским начальством, даже бумажку, какой ботинки чистил, сунул под застреху, чтоб улик поменьше стало, но в тот самый момент к дому подкатили граждане на крутой иномарке. По внешнему обличию, не иначе, как бандюки. Если чины полиции различаются по погонам, то чины криминального мира, вполне можно различить по рукам расписным. Глянув на их руки, я четко осознал, что чины к дому подкатили не из мелких. Сдаваться, как-то сразу расхотелось. Этим меня не понять. У них сперва дело будет, а потом разборки что да к чему. Вон как разоряются.

– Что за козел племяша моего замочил?! – ослепительно сверкая фиксами, истошно орал златозубый авторитет. – На ремни его порежу! Везде достану! Сукой буду!

Милицейские чины мигом поделились информацией с бандитами, и те умчали в сторону моей родной деревни. Мне теперь оставалось одно – бежать. Вот только куда?

Для начала я решил отбежать подальше от места «преступления». Когда служители правопорядка пошли еще раз глянуть на труп, я выбрался из своего укрытия и перебежал к сараям соседнего дома. От сараев, через чей-то огород, пробрался к развалинам городского туалета. Место в городе всем известное, потому как туалет в нашем городе принимались строить при каждой власти, начиная с Александра Миротворца и до нашенских времен. На легендарном месте были: и развалины, и две полуразобранных пачки силикатного кирпича. В развалинах я немного отдышался и метнулся к зарослям ивы возле грязных остатков бывшего пруда. Перебегая, споткнулся об торчащие из земли останки гнилого столба, поморщился от боли и притаился. Дальше бежать было сложнее. Впереди виднелась центральная улица нашего райцентра, слева глухой забор, а справа продавали дешевое пиво в разлив. Впереди и справа народу полно – мигом опознать могут.

Я мысленно представил, как весь город пытается меня изловить и хотел вернуться назад к спасшему меня уже один раз сараю, но тут заметил в глухом заборе намёк на дыру. Это был мой единственный шанс устремиться вперёд, а не бегать по кругу, как дурной заяц под прицелом хмельного охотника. Раздвинув доски, я нырнул в дыру и оказался перед другим высоким забором. Назад к народу мне опять не захотелось, и я, немного подумав, полез через забор.

Не всяк умен, кто с головой врозь живет, – говаривал когда-то мне дед очередную народную мудрость. – Чаще думай да реже решайся…

Мало я тогда подумал и решился неосмотрительно быстро. Людей, которые выпускают погулять по своим огородам больших собак без намордников, я никогда особо не уважал, а теперь просто ненавижу. Злобная тварь зарычала и вцепилась мне в ногу. Хорошо, что мне под руку попалась увесистая дубина. Тварь заскулила, я в мгновение ока, перемахнув через забор обратно, без всякого страха перед людьми, выбежал на центральную улицу. Обиженная собака показалась мне в тот момент страшнее людской облавы. Нет уж, лучше к людям, чем в собачью пасть! Выбегаю в народ и сталкиваюсь нос к носу с Тонькой Лошадью.

– Андрей, – сразу же испуганно залепетала Тонька, увлекая меня за угол ближайшего дома. – Что же ты наделал, Андрей? Тебя же ищут…

Потом она потащила меня через какие-то серые дворы, узкие улочки и скоро мы очутились возле двухэтажного дома из темно-красного кирпича с серыми прожилками. Это дом Антонины. На моё счастье проживала она одна, да, к тому же, горела превеликим желанием выручить меня из беды. Откуда в ней такая блажь тогда случилась? Не знаю. Да и не до знаний мне тогда было, спастись хотелось. Когда мы, суетливо озираясь, открывали дверь видавшего уже всякие виды подъезда, до меня стало доходить, что влип я – хуже некуда. А когда понимание того, в какой вонючей яме я оказался, дошло до меня окончательно, моё тело пробрал крепкий озноб. Меня трясло так, что слова выговорить не получалось. Тоня попробовала меня немного успокоить, напоить водой, но скоро, за неимением успеха и времени, спасительница моя эту затею бросила и убежала к своему рабочему месту, даже не отобедав. А я один остался один дрожать в чистых и аккуратных хоромах одинокой молодой женщины. Вроде, спрятался, но страхи кружили надо мной, как вороньё над недавним полем кровавой бойни.

Глава 7

Душа в пятках, сердечный ритм с перебоями, видения скорой расплаты, дрожь в руках – вот моё болезненное состояние, в каком застала меня пришедшая с работы Антонина. Организм мой явно решился отыграться за то наглое спокойствие, какое я проявил на месте чьего-то преступления. За всё приходит время платить. Суров этот закон жизни, но поперек него ничего не скажешь. А я как раз не из тех, кто поперек любит говорить. Смелости во мне маловато. За что постоянно и страдаю. Не испугайся я людской молвы, пошли всех подальше с их фантазиями, так сидел бы сейчас за богатым столом и разговаривал с Лёхой о чем-нибудь возвышенном.

Сколько времени промаялся я от леденящего кобчик ужаса, не помню. Наверное, долго. Часа три. Я метался по тесной комнатенке, словно попавшая в западню крыса, а потом, вдруг, замирал, на цыпочках подкрадывался к окну и, прижавшись спиной к стене, осторожно отодвигая занавеску, выглядывал на улицу. Гляну на волю и опять – вьюном по комнате. А что мне еще оставалось делать? Кто не знает нравов наших местных бандитов, тому меня не понять, а тому, кто знает, мне о своих душераздирающих страданиях рассказывать глупо. Эти хотя и поймут меня, но только посочувствовать и смогут. Они в точности знают, что со мной будет. В общем, влип я по самое некуда. И какого черта меня сегодня в город понесло? Сидел бы у себя в деревне с друзьями кум королю да вёл бы задушевные беседы на политические темы. Так нет же – мы гордые! Нам не нравится, когда нас маньяками называют! Нам обратное хочется доказать! Вот и доказал! Чего теперь делать-то?! Убьют ведь…

Когда в замочной скважине заерзал ключ, я попытался спрятаться под кровать. Хорошо, что не успел. Страх страхом, но я, все-таки, мужик.

– Ой, Андрейка, – затараторила Тоня, стремительно хлопнув дверью, – тебя же милиция по всему району ищет. К нам аж два раза приходили. Всё пытали нас: зачем ты приходил, что да как. Я, конечно, молчу рыбой, а Люся с Клавой всё про тебя рассказали. И Кирка, заведующая наша, все твои преступные замыслы подтвердила. Дескать, грозился ты, ногами топал, товар на пол швырял… Теперь тебя по всей стране искать будут. Вот, беда-то какая… Ты есть будешь?

Услышав про еду, я сперва пожал плечами, а потом, вдруг, понял, что сейчас лучше кивнуть головой в нужном направлении. Голод не тетка. Бойся, не бойся, а о животе своем всегда побеспокойся. Как говорится: война войной…. Не я придумал, не мне и отменять.

На стол хозяйка собрала быстро. Быстро и с улыбкой. И всё у неё так ладно за столом получилось, что и не во всяком ресторане так получиться может. Хотя, здесь я немного палку перегнул, потому как не особо знаток ресторанных обычаев. Не был я никогда в ресторане, но твердо уверен, что ни один из неведомых мне ресторанов, Антонине в подметки не годится. И коньяк у нас за столом был. Представляете? Откуда он здесь взялся, не знаю, но был. Настоящий. Тоня за все время нашего ужина пригубила пару раз рюмку, а я был на нервах.

Когда бутылка стала пустой наполовину, Антонина мне вдруг стала, как-то понемногу, нравится не только своими душевными качествами. А когда в пузыре осталось всего на два пальца, я полез к ней целоваться. Тоня не воспротивилась, а даже наоборот проявила к моему желанию искренней интерес. Скоро я, позабыв обо всем, был счастлив. Честно – счастлив. Не вру. Со мной такого никогда не бывало. Даже с Любкой у нас всё по-другому получалось, накоротке, а тут… В перерывах между приступами хмельной любовной страсти я читал стихи.

– Руки милой – пара лебедей

В золоте волос моих летают.

Все на этом свете из людей

Песнь любви поют и повторяют…

Счастье наше продолжилось и с рассвета. Мы, как-то вместе, словно по команде, проснулись. На улице еще еле-еле забрезжил промозглый осенний полумрак, а нам опять было хорошо. Так хорошо, что и не всяким словом об этаком чуде скажешь.

Утром Антонина едва не опоздала на работу, но была она женщина весьма аккуратная и позволить себе такого безобразия никак не могла. А вот отпроситься, якобы из-за болезненного состояния, принципы сегодня ей позволили. Вернулась Тоня с работы быстро, я даже опомниться не успел. И мы с ней счастливо провели весь день, да и ночи чуток прихватили. На другой день остаться дома она уже точно никак не могла, и, тяжко вздохнув, отправилась работать на целый день.

И вот я вновь остаюсь один. Вернее, наедине со своими страхами и печалями. Тут же вползли они подлые в чуть-чуть оттаявшую душу, чтобы нагадить там по полной программе. Только Тоня скрылась за углом покосившегося барака с остатками пожарного щита серого цвета, так они и вползли. Опять вспомнились бандиты с полицией, и комок противного страха тал медленно подниматься откуда-то из-под грудины.

«Что же теперь со мной будет? – уже, наверное, в сотый раз размышлял я. – Здесь мне всю свою жизнь не просидеть. Что ж я за мужик такой, если буду всегда за бабью юбку прятаться? Нехорошо. Да и отпуск у меня меньше чем через две недели закончится. Не явлюсь вовремя на работу, так меня, и уволить запросто по статье могут. А без работы я куда? Не привык я без работы. Надо как-то выпутываться из своих передряг. Но как? Пойти в милицию и рассказать, как всё было? Не поверят! В камеру точно посадят, а там, у бандитов, всегда всё схвачено. Посоветоваться бы с кем. Да вот не с кем. Были у меня знакомые в правоохранительных органах, да только испарились все оттуда. Как назло испарились. Оба на повышение пошли: один в Москву, другой в областной центр. В прокуратуре хороший знакомый был, но тот месяц назад уволился и отъехал куда-то в Сибирь отдохнуть. Нашел время! Не мог пару месяцев еще без своей Сибири обойтись. Ему приспичило, видишь ли, а я вот страдай здесь. К бандитам пойти? Тоже гнилой вариант. Может, они меня и выслушают, но потом точно придушат, да еще и ножом в бок добавят, чтоб другим неповадно было. Им надо марку держать. Не поверят, что это не я тлю ту блатную прирезал. Никак не поверят…»

И вот тут я понял, что у меня есть только один выход: мне надо самому найти убийцу Вити Мопса. Найду эту сволочь, так сразу и оправдаюсь перед всеми. А не найду, тогда всё: крутись не крутись, по любому – могила. Вот такая у меня получалась арифметика с алгеброй. Надо корень зла искать, но вот только неизвестно как. Для начала я решил тщательно восстановить шаг за шагом свой путь к бездне несчастий, а именно: от магазина к злополучной квартирке. Восстанавливать пути я начал от первой ступени Витькиного подъезда. Не в магазине же мне убийцу искать! И уже на третьем своем мысленном шагу сталкиваюсь я с белобрысым здоровяком, крепко толкнувшим меня в грудь. Меня в один момент осенило! Это же он Витю ухайдакал, а тут я на его счастье со своей любовью нарисовался. Теперь я в дерьме по уши, а он в шоколаде по самую маковку. Везет же дуракам да некрасивым!

Я, сразу успокоился, перестал мандражировать, сел в мягкое кресло и решил подумать по-настоящему. Знал, что тяжело мне будет столь непривычной деятельностью заниматься, но решил сегодня перед трудностями не отступать. Решил основательно и бесповоротно, потому как в моем положении поворачивать было уже некуда – везде тупик. Здесь либо пан, либо в муравейник голым задом. Для начала получилось – в муравейник. Подумать мне не дала Антонина, явившаяся на обеденный перерыв. Явилась и сразу ко мне обниматься, но чую по глазам, что тоска нешуточная гложет её нутро. Таит чего-то от меня Тоня. Через силу, но таит. Я, конечно же, искренне желая ей добра, отстранил её чуть от себя и в лоб вопросом.

– Чего случилось?

И лучше бы мне так прямо не спрашивать. Поаккуратней как-то надо было, но теперь уж об аккуратности той поздно говорить. Ау, брат. Зарыдала Антонина от неотесанности моей и сует мне в руку газету. Сует и шепчет:

– Про тебя тут пишут.

Я по привычке глянул на последнюю страницу. Про меня как-то раз там писали. Это когда я второе место в области по гирям занял. Уж лет десять я ту газетку в комоде храню. Да только ошибся я сегодня по поводу последней страницы. Первую мне надо читать. На первой про меня! Именно там новый начальник милиции нашего района дал пространное интервью, и в конце интервью этого, упомянул, что теперь для него дело чести раскрыть заказное убийство известного в районе предпринимателя Виктора Мопзонова. Витьки Мопса, ежели не по газетному выразиться.

– Мы уже многое знаем об этом деле, – рассказывал корреспонденту газеты новоиспеченный милицейский руководитель. – Главный подозреваемый есть. Это уроженец деревни Копьево гражданин В. Он и раньше был на подозрении в преступных посягательствах, а теперь вывернулся весь наружу. Осталось дело за малым – только подлого преступника арестовать. Далеко он от нас не уйдет, и никаких Чикаго в нашем районе мы не допустим. Бандит должен сидеть в тюрьме. Не нами придумано, и не нам без внимания этот факт оставлять, несмотря на недостаточное финансирование наших органов. Все силы района брошены на его задержания и за ценой мы здесь не постоим, а если надо, то привлечём и силы из соседних регионов. И область обещала, в случае чего, помочь. Не уйти подлому убийце от возмездия! На том стояли и стоять будем!

Дальше шло описание моих примет и обещание благодарности за любую помощь. Я читал газету, а Тоня утирала с глаз слезы. У неё слезы были настоящие – круглые с печальным блеском. Когда я про себя начитался до легкой икоты, Антонина к официальной информации добавила молву народную. Согласно этой молве, милицейский начальник так искусно матерился, ставя задачу по моей поимке, что весь личный состав районного отделения стал шефа не просто уважать, а уважать сверх всякой меры. Вот что крепкое слово с людьми служивыми сотворить может. И еще пообещал начальник, в случае если меня не поймают на этой неделе, сделать всем обрезание, не щадя никакой плоти до самого корня. Под ноль, стало быть. После такого заявления градус уважения к начальству у подчиненных стал ещё больше зашкаливать. И теперь у всех милицейских работников насчет меня руки чесались аж по локоть.

Тоня скоро побежала на послеобеденную вахту к своему прилавку, а мне оставалось одно – спасаться своими силами. Но как? Я даже номера автомобиля убийцы не запомнил. Оставалось одно – придумать как спасти себя самому. Больше мне надеяться не на кого…

Глава 8

Разработку плана по своему спасению я завершал уже в сумерках. С моими аналитическими способностями особо на этой стезе не разгуляешься, а потому план получился простым до безобразия. Общая суть его была такова: мне надо через своих деревенских друзей выйти на бандитских авторитетов и, не вступая с ними в прямой контакт, намекнуть, что я знаю истинного убийцу Мопса в лицо. А уж что дальше будет, так мы по сложившейся ситуации посмотрим. Как говорится, главное ввязаться в сражение, а уж там: куда кривая завернет. Буду нос по ситуации держать. Про то, что мои деревенские приятели смогут быть моими посредниками в переговорах с бандитами, я почти не сомневался. Тодор не раз хвастался мне за бутылкой, что он со всем криминалом на короткой ноге.

– Да меня любой знает, – кричал в такие моменты Витя, старательно изображая что-то на пальцах. – Любого я в нашем районе на рога поставлю! И за меня каждый нормальный пацан встанет, не щадя глотки! Ты знаешь, как меня братва уважает?! Ты же знаешь, что я…

Насчет постановки любого на рога я, конечно, не верил, и насчет глотки тоже, но записку в преступную среду Тодор мог отнести запросто. Должна же в его словах быть, хотя малюсенькая толика правды? Ну, должна же… А, хотя…. Но, черт его знает? Надо проверить. Всё равно другого выхода у меня нет.

Пробираться в родную деревню мне теперь можно было только во тьме. Такая вот у меня ситуация сложилась, обратив меня в пугливого крота, какой света как огня боится и только во тьме решается из норки своей выглянуть. Сперва я хотел идти, как только стемнеет, но потом передумал и решил дождаться Тоню с работы, а то как-то неудобно получалось: она меня спасла, скрывала от недругов, а я слиняю без предупреждения, как последний гад.

Пришла Антонина в восьмом часу, и я сразу, как только она переступила порог, заявил ей о своих планах на вечер. Тоня как в пальто стояла, так и присела на табурет. Губы у неё вдруг задрожали, глаза заблестели, и я понял, что если я сейчас же не возьму волю в кулак, то воли этой мне уже век не видать. Потеряется она окончательно и бесповоротно, а у меня этого добра не велики закрома. Надо было решаться и я решился, отчаянно шагнув за порог. Антонина следом. Я строгим взором повелел ей вернуться, и она, мигом послушавшись, попятилась назад, и только прошептав мне еле слышно:

– Ты придешь, Андрюша?

– Попробую, – пробурчал я, стараясь не глянуть ей в глаза. – Куда мне еще деваться? Жди. Вернусь, если…..

Не хотелось мне, чтоб она моих глаз узрела. Не сухо там было. Очень уходить не хотелось, я и не думал, что так тяжко будет, но идти надо. Другого выхода у меня сейчас нет. Взялся за гуж…

На автобусе из райцентра до нашей деревни минут за пятнадцать добраться можно, но сегодня в автобус садиться рискованно. Людей там много бывает, а их я теперь немного побаивался. Казалось мне, все люди (кроме Тони, конечно), только и думают о том, как бы меня поскорее в милицию сдать. И будто не было у них теперь ни никакой другой заботы, кроме того – как меня на кичу определить…

«Ни стыда, ни совести у людей не осталось, – думал я, разглядывая издали столб, возле которого останавливается наш автобус. – Я стараюсь никому никогда ничего плохого не делать, а они… Неблагодарные…»

Размышляя так о роде человеческом, я пошел к деревне пешком и лесом. В лесу было сумрачно и страшно. А тут еще на луну туч мутных ветром натянуло. Луна и так-то ущербная дальше некуда, как говорится – на последнем издыхании, а за тучами её стало вообще не видать. Короче, шел я, практически, наощупь, иногда спотыкаясь, а иногда и падая. Но, несмотря ни на что, где-то, через час, добрался до своего родного порога усталым, и никем не замеченным. Вот моя деревня, вот мой дом родной…

В доме горел свет. Опасаясь милицейской засады, я осторожно подкрался к окну и, приподнявшись на цыпочки, заглянул туда. Леха сидел за столом и занимался довольно-таки странным делом. Леха писал. Если б я Леху не знал, то, вряд ли бы так удивился, но я своего армейского друга знал хорошо. Чтоб Леха стал по доброй воле чего-то писать, так это надо передушить половину медведей заполярья. Так видимо и случилось, потому что Леха писал, а над ним ни одного человека с ружьём не стояло. Леха сидел в избе один и писал по доброй воле. Вон оно как… Чудеса… На всякий случай я решил подстраховаться. Я осторожно постучал в окно и сразу же спрятался за голый куст сирени возле палисадника. В окно выглянул только Леха, и никто рядом с ним не объявился – первый признак отсутствия засады. Значит, в доме всё чисто.

И, действительно, в избе было чисто во всех отношениях. У меня так чисто никогда не было. Чувствовалась крепкая рука хозяйки: ни грязи, ни пыли на полу и одежда на вешалках аккуратно висит. Пока я оглядывал свои прихорошившиеся хоромы, Леха обрел дар речи.

– Ну, ты даешь, – прошептал он еле слышно, плотно задернул занавески и побежал закрывать на ключ входную дверь. – Вот уж не ожидал. Чего хочешь мог предположить, но такого… И не страшно тебе было?

– Чего страшно? – отозвался я на вопросы друга, все еще озираясь по сторонам.

– Как чего? Человеку горло резать! Ножом.… Сзади…. Молоток… Так этим бандюкам и надо. Жесть!

– Какое горло?

– Ладно, – погрозил мне Леха пальцем. – Нечего тут передо мной дурачка ломать. Я уж из-за тебя два дня под колпаком живу: то с ментами объясняюсь, то с бандитами терки тру. Час назад участковый Михалыч от меня отвалил, но завтра обещал непременно вернуться. Его начальство обязало здесь в засаде сидеть, а вот жена на ночь его никуда от себя не отпускает. Он бы и с женой решил, только деньги у меня, как на грех, кончились… Так что ты давай, Андрюха, колись перед другом на всю катушку.

Я рассказал Лехе всё. Ну, не совсем всё, конечно. Про то, как я скрывался у Тони, кое-что утаил. Да, если честно сказать, Леха меня про тайники особо и не выспрашивал. Его больше факт смертоубийства интересовал. По глазам друга я увидел, что моя версия ему понравилась не очень, и он рассказал мне во всех подробностях своё видение того, как я Витю Мопса порешил. Оказывается, я пришел самым наглым образом в квартиру к Мопсу и без особых разговоров ткнул его легонько два раза острым ножиком сзади в шею. Затем ножик этот я выбросил в урну, как раз на углу дома она стоит, того самого, где чуть ранее проживал Витек Мопс. В урне он (ножик, естественно, Витьку-то я в урну не додумался сунуть) пролежал сутки, пока дворник нашего районного супермаркета «Сыны Меркурия» Серафимыч, его оттуда не извлек. Конечно, сторож никогда бы не отдал столько ценную в хозяйстве вещь в руки органов следствия, но в тот момент, когда Серафимыч старательно оттирал находку о левый рукав своей телогрейки, мимо проходил милиционер. После коротких препирательств и всяческих хитростей с обеих сторон, сторожу пришлось сдать находку в органы и тем самым замкнуть вокруг меня следственное кольцо окончательно.

– А вот здесь и не сходится! – ухватил я вдруг Леху за воротник. – Ни при каком раскладе не сойдется! Как же я мог нож выбросить, если Любка меня над таким свежим трупом застала, что свежее и не бывает?

– В форточку ты его удачно швырнул, от водосточной трубы срикошетил и в урну, – быстро освободился от моего захвата друг, сел на скрипящий табурет и тут же сменил тему. – А я вот отчет о работе наверх Архипычу пишу. Велел он нам через каждые три дня отчитываться. Да, кстати, на-ка вот здесь в ведомости распишись.

Я взял протянутую мне ручку, но на всякий случай решил посмотреть, а за что же это я подпись ставлю. В ведомости, напротив, моей фамилии стояла сумма в двадцать девять тысяч рублей. Как раз моя зарплата за два месяца работы с отпускными и квартальной премией вместе. Рука от этакого видения вдруг застыла. Я-то и подписать вроде бы не прочь, но рука чего-то артачится начала.

– Да ты не сомневайся, – подтолкнул мою руку под локоть Леха, – это за аренду твоего дома. Я вчера в комоде твой паспорт нашел и оформил всё юридически, как меня Архипыч учил, чтоб комар, значит, никуда носа подсунуть не смог. Тебе всё равно здесь в ближайшие годы не пожить, а может и вовсе, при таких-то делах, не вернешься. Так чего ж имуществу зря пропадать? Пусть на благо народа послужит. Да и с финансами у меня чего-то не сходится. Куда тридцать тысяч дел? Не знаю. Вот я их и включил в арендную плату. Подписывай.

Я подписал. Мне ведь теперь против кого-то совсем ни к чему идти, тем более против друга армейского. Друзей-то у меня кот наплакал, чтоб ими ради какой-то подписи разбрасываться. Леха внимательно рассмотрел мою подпись, облегченно вздохнул и поинтересовался о том, а что я дальше делать намереваюсь? Я рассказал ему о своих планах по связи с преступным миром.

– Ты бы погодил сам колготиться, – почесал шею мой армейский сослуживец. – Я наверх от твоей ситуации сообщил. Обязан был сделать такое дело. Ты ведь член партии теперь. Архипыч уж про тебя знает. Вот. Короче, он решил, что ты должен стать героем.

– Чего?

– Героем будешь.

– Каким еще героем?! – аж притопнул ногой я, подозревая Леху в розыгрыше. Я сам разыграть кого-нибудь не прочь, но не в такой же ситуации. Жизнь меня за горло ухватила не по-детски, а он…

Героем на фронте борьбы с распоясавшейся преступностью. Это так Архипыч по телефону мне сказал. А еще он сказал, что все в районе, как можно скорее, должны узнать, как ты, презрев опасности, бросился в бой с оголтелым бандитизмом. Надоело твоей честной душе терпеть подлый беспредел над народом, вот и попер ты на бандюка с финкой, словно на танк с гранатой. И пусть ты погибнешь, но на твоем примере молодежь еще дальше пойдет. Это, опять же, не я придумал. Там уже два корреспондента статью про тебя дурака строчат. И вот представь, что после всего этого, ты приходишь и говоришь, а это не я бандита отважно замочил. Это парень со шрамом на щеке герой, а я так, по чистой случайности да превеликой глупости рядом оказался. Придурок я полный, а не герой вовсе… Каково?

– Да пошел ты! – рявкнул я на Леху, и хотел что-то подобное отпустить и в сторону высшего руководства партии, но тут на крыльце послышался изрядный шум. Кто настойчиво стучался к нам в дверь.

– На двор! – скомандовал Леха, обретя вдруг повадки бывалого конспиратора. – И тихо там сиди!

Я мигом выполнил указание, затаился на заднем дворе, а Леха пошел открывать припозднившимся гостям. Судя по шуму в сенях, гости пришли толпой…

Меня приехали брать, – подумал я и хотел уж огородами пробираться к городу, но чего-то передумал и решил узнать – как дальше себя Лёха поведёт – сдаст или не сдаст.

И решил я ко всему прочему, еще и осторожно послушать, как меня в избе недруги ищут и как Лёху на мой счёт пытают. Решил и на цыпочках пробрался к обитой потертым дерматином двери в жилую часть избы. В избе, перебивая друг друга, разговаривали пришельцы с Лехой. Говорили они негромко, и потому их говор за дверью сливался для меня в малопонятный гул. Я приник ухом к щели между дверью да косяком, хотел прислушаться и тут почувствовал на своем плече чью-то крепкую руку.

Глава 9

«Дослушался, – искрой короткого замыкания пронеслось у меня в голове. – Доигрался, как семеро козлят с матёрым хищником. Чего теперь делать-то?»

Я снова хотел броситься в побег, но, услышав над ухом знакомый хриплый басок, одумался.

– Ты чего откокосил-то, Андрюха? – хрипел Кокос, увлекая меня через заднюю калитку к соседским огородам. – Весь район про тебя гудит. Молоток! Настоящий кокос! Я бы тоже не стерпел. Развелось козлов этих, хуже некуда. Кокос на кокосе. Гнут все из себя, а на самом деле гниль одна, вон как ты его. По нашему, по копьёвски. Чик пером по горлу – и готово! Молодец, настоящим кокосом вырос. Уважаю.

Подробности о своих бедах я поведал Леве, сидя на его кухне возле покрытой жирной копотью печки.

– Так чего ж, выходит, подставили тебя? – разочарованно и протяжно вздохнул Кокос, растапливая печку. – А мы-то думали… Вот ведь какие кокосы в жизни встречаются. Не успеешь оглянуться, а они уж норовят тебя в дерьмо харей макнуть. Вот кокосы! Только ты всё равно в деревне на глаза никому не показывайся. Сегодня утром участковый собрание проводил, так я боюсь, что стуканёт кто-нибудь на тебя ненароком. У нас ведь много кокосов разных. Сам знаешь: такие кокосины водятся, только палец в рот положи… Ты, давай, посиди пока за печкой, подумай, а пока сбегаю к Лексею за деньгами, там бухгалтер приехал. И Тодора сюда к нам заодно приглашу для совета. Надо тебя как-то выручать.

Лева убежал, а я остался один перед чуть коптящей печкой его жилища. Если убранство моей избы совсем недавно можно назвать уютным с приличнейшей натяжкой, то для жилья Кокоса этот термин неприменим вообще. Ни один язык не повернется средь этого кавардака про уют заговорить. Здесь уют и не ночевал никогда. Жил Кокос на кухне, потому как в других жилых помещениях его избы – имелась проблема с окнами. Нет, окна были на месте, но большая часть их страдала без стекол. Заменителями стекла на окнах Левиной избы служила фанера да старые байковые одеяла. Со своей задачей по сбережению тепла заменители справлялись не ахти как. Дуло холодом через них за милую душу. А вот на кухонном окне стекло устояло. Даже не одно, а два. В окне на кухне избы Кокоса основную оконную раму дублировала ещё и рама зимняя. Как уж они выжили средь всеобщего стекольного разрушения? Неизвестно, но смогли они устоять против всех жизненных передряг, покрывшись толстым слоем пыли и паутины. Подоконник кухонного окна был черен от высохших тел насекомых, отбросивших там свои цепкие лапы летней порой. Кроме мушиных трупов было много в Левином жилище банок с бутылками разного калибра: начиная от стограммовых майонезных и заканчивая пыльной двадцатилитровой бутылью, прикрывающей лохмотья обоев в красном углу кухни. Над бутылью красовалась черная полка, с которой свисала бывшая когда-то белой тряпка. Еще на полке лежала икона ликом вниз. На иконе стоял закопчённый бидон с чем-то позеленевшим внутри. Рядом с бутылью валялась груда разнообразного грязного тряпья, по всей видимости, служащая моему односельчанину постелью. Около постели тоже теснились банки. В каждой из банок тех – было понемногу мутной жидкости, а также трупы мух вперемежку с бледно-зелёной плесенью. На кухонном столе стояли ещё две банки, но эти банки были консервными. Одна из них была наполнена окурками до краев, а другая пока еще только наполовину. Рядом с консервными жестянками лежали: старая калоша, черное лезвие ножа без ручки, вилка в два зуба и веник. Дальше я осмотреться не успел. Явился Кокос. Он, радостно улыбаясь, подмигнул мне раз семь кряду и швырнул на стол белоснежный конверт.

– Вот ведь аккуратные какие люди в столицах живут, кокос их задери, – молвил Лева, освобождая для чего-то рукавом стол. – Всё в конвертиках. Вот ведь кокосы какие. Да и мы тоже не промах в конвертике взять, только Витя Прапор заартачился. Не возьму, говорит, в закрытом конверте. Откройте непременно сами. Ну, ты знаешь почему.

Конечно, я знал причину недоверия Вити ко всяческим закрытым пакетам да конвертам. Фобия у него тяжкая на всё закрытое. И можно сказать, что на глазах моих эта самая фобия народилась. А дело то было вот как. Виктор Трофимович Прокудин, отслужив прапорщиком лет, этак, двадцать пять в охранных войсках, вышел на пенсию и вернулся в родной город. Вернулся и сразу же решил по своей специальности устроиться. Как раз в ту пору потребовался на птицефабрике начальник охраны. Прежний-то начальник до того допился на хлебном месте своем, что вывел всю караульную смену на строевые занятия. Он тоже в прошлом при военной службе состоял. В общем, прежний охранный начальник мужик был ничего, а вот со строевой подготовкой переборщил. Вечером же того дня, все вахтерши птичника, младшей из которых было пятьдесят четыре года, пошли жаловаться директору на вопиющий беспредел хмельного руководства и просить компенсации за стёртые ноги. Директор в компенсации отказал, а в остальном пошел женщинам навстречу, и через день на птицефабрике образовалась вакансия главного охранника. Вот тут-то Виктор Трофимович и сгодился. Начальство встретило его хорошо и душевно (с коньячком, значит), а Прокудин в свою очередь пообещал руководству утром следующего дня объявить войну несунам. Ну, пообещал и пообещал, с кем не бывает. Дело житейское. Чего мы только начальству не обещаем, устраиваясь на работу, особенно под душевный разговор. Как говорится, наплевать да забыть, но не таков был Виктор Трофимович. Держал свое слово, данное в легком подпитии, гражданин Прокудин крепко. Так крепко, что подивились все. Он каждый день лично сам обыскивать на проходной всех работников. Особенно женщин. А это, знаете, какой удар по бюджету трудящихся птицепредприятия? Ощутимый удар. У нас ведь в ту пору как говорили: без яиц ползет домой, только дурень и бухой. И это было правдой, практически, во всех смыслах этого выражения. Нес народ продукцию фабрики за забор напропалую. Яйца, мясо, пух да перо стали хорошим подспорьем местным птицеводам. И радовались птицеводы этому подспорью всеми фибрами своей широкой души. Да и кроме яиц с мясом, на нашей фабрике всегда много и другого полезного можно было найти, особо не напрягаясь. Здесь и болты есть, и гайки, и пружины разнообразные. Бери – не хочу… И брали, пока Виктора Трофимовича не поставили охраной руководить. Тяжело стало работать домовитым сотрудникам нашего, когда-то орденоносного, предприятия при новом охранном начальнике. Правда, где-то через месячишко, Виктор Трофимович стал понемногу понимать, что да к чему. Где-то сам дошёл, где-то объяснили из-за темного угла да в глаз. Поскромней стал себя вести Прапор. Прозвище такое как-то само собой к Виктору Трофимовичу прилепилось. Не так рьяно, как раньше, стал он обыски свои чинить, но иногда зверствовал. И вот как-то раз к нам в механическую мастерскую привезли новую бочку с солидолом. Смазчик наш – Коля Варежкин открыл бочку и, первым делом, как полагается, себе килограмма полтора импортного солидола в промасленную бумагу завернул. Для домашних нужд. Святое дело. Благо Прапор уже три дня на больничном отдыхал, а без него охранное подразделение зверствовать стеснялось. Свои же люди кругом. Короче, завернул Коля сверток еще одним слоем бумаги, потом положил его на крышке шкафчика для одежды и, не спеша, побрел фабричные механизмы смазывать. Только дверь за Колей закрылась, а у бригадира нашего, у дяди Бори моментально коварный план зародился. Такой коварный, что в животе у бригадира заурчало. Он быстро собрал вокруг себя всех кто работал в мастерской, и шепотом коварными мыслями поделился. Тут же нашлись два добровольца сходить вместе с дядей Борей на бумагу «по большому», чтоб идею его, значит, в жизнь претворить. Претворять её начали за углом мастерской в кустах на промасленную бумагу, благо было бумаги этой в нашей мастерской – завались. Наложили добровольцы на бумагу, что им организм позволил, завернули в три слоя и, вместо Колиного свертка с солидолом, на шкафчик плоды своей натуги положили. Дядя Боря тут же звонит домой Прапору, и инкогнито да не своим голосом, зажав для пущей важности пальцами нос, сообщает, что на фабрике намечается хищение импортных смазочных материалов в весьма не мелких размерах. Также в этом тайном разговоре была названа и фамилия негодяя, решившего покуситься на импортную смазку. Получив столь важный сигнал, охранный начальник тут же оттудбил и рысью на пропускной пункт примчал. Колю он взял на пороге проходной и, крепко ухватив за рукав, потащил в комнату для разных охранных нужд, где, в случае необходимости, проводили и обыски. В тот момент нужды в обысках никто не предвидел, а потому две охранницы пили за столом чай с вишневым вареньем. Начальник ворвался к чаёвницам аки сокол к заячьему выводку. Правда, ругать своих сотрудниц он не стал. Не до этого ему было, но освободить часть стола строгим взором повелел. Сверток был найден сразу. Для наглядности воспитательной работы сдвинул Прапор найденное на самый центр стола. Как раз туда, где стояла ополовиненная вазочка вишневого варенья без косточек.

– Что это? – ехидно щурясь, спрашивал раздосадованного Колю торжествующий Прапор. – А?

– Да это, того…, – замялся Коля, мысленно прощаясь с премией за текущий квартал. – Да, ладно, чего там. Пойду я…

– Я тебе пойду! – взъерепенился радостный охранник, – на пятнадцать суток ты у меня сейчас пойдешь за воровство! Я тебя уже не в первый раз за руку ловлю! И хватит веревочке этой виться вокруг да около! По полной катушке ответишь! Под суд отдам!

– За это дерьмо под суд?! – изумленно ткнул пальцем в сверток Коля.

– Дерьмо, говоришь? – схватил Прапор сверток и поднес его к багровому лицу несуна. – Да за это дерьмо валютой заплачено было! Оно золота на самую малость не дороже! Попал ты Варежкин по самые абрикосы! Вон и милиция за тобой уж приехала.

Конечно, милиция приехала не за Колей Варежкиным, а за яйцами, которые им были обещаны по весьма льготной цене. Такой льготной, что уж дальше и некуда. Даром, значит… Но, подвернувшись случайно к скандалу, работники правоохранительных органов тоже решили марки своей не марать и активно поучаствовать в воспитании несознательных элементов. Сержант, от нечего делать, присел к столу, подвинул локтем озабоченную происшествием вахтершу, достал из планшетки чистый лист бумаги и приготовился чего-то писать. Народ, толпившийся возле окон проходной, все это видел и ждал. Большая часть народа еле сдерживали улыбки, потому как знали, что в пакете.

– Граждане! – взмолился вдруг в полный голос Коля Варежкин. – Да что же такое творится на свете белом? За какую-то безделицу дело шьют!

– Э, нет, дорогой товарищ, – пристально и в упор глядя в глаза преступнику, а правой рукой разворачивая реквизированный сверток, чеканил правильные слова Прапор, – это не безделица. Это хищение собственности нашего собственника. Это статья. Это тебе – не бывало, когда всё вокруг моё! Теперь капитализм с демократией и чужого брать – не смей! Сейчас не забалуешь, а забалуешь, так мы тебе вот этим солидолом смажем, что надо и отправим, куда следует. Вот этим самым солидолом!

Начальник охраны развернул, наконец, пакет, старательно зачерпнул указательным пальцем содержимое и поднял палец с содержимым у себя над головой. При этом часть содержимого капнула с пальца на редковолосую голову Виктора Трофимовича.

Когда народ в караулке осознал, что за манна небесная пала на голову начальника охраны, наступила тишина, а потом вахтершу тетю Таню стошнило, а сержант вместе с чистым листом бумаги с табуретки упал. Прапор через день уволился и приобрел устойчивую привычку ничего не брать в закрытом виде.

Мгновенно промелькнуло у меня это воспоминание. Я ведь тоже тогда у окна караулки развязки задумки дяди Бориной с нетерпением ждал. Весело тогда было. Не то, что сейчас. Сейчас мне никак не до смеха. Улыбнулся малость и хватит. Теперь только грустить и остается.