Маша спрятала в карман маминого халата подарок Дениса, так и не взглянув. Девочка шагала следом за соколиноголовым, с тоской оглядываясь на светлую арку, которая, как она догадывалась, вела прочь из города. Думала о ленточке-маячке и свистке, который сейчас спрячут в сейф. Ее немного смущало, что подарок Аэрона отняли, ведь она точно знала, что он подлинный. Может быть, свистку нужно время, чтобы вернуться к хозяйке?
В принципе, в том, что она лишилась свистка, не было ничего страшного, при желании можно было щелкнуть пальцами и вернуть его. Маша раздумывала, не настал ли момент вернуть свисток с леточкой-маячком и наконец-то избавиться от докучливых Управителей Погодой. Но тут же вспомнила пропахшую валерьянкой маму Дениса и поняла, что, если сбежит в его дом, ей по-прежнему негде будет жить. А так пока все складывалось неплохо – обвинения сняты, жилье подыщут, к тому же она получила много информации об этом мире.
Хотя Маша еще многого не понимала. Например, она совершенно запуталась в семи ветрах. Выходило, что их всего шесть – северный, южный, западный, восточный, ветер удачи и ветер перемен. Седьмой ветер получался, когда эти шестеро объединялись. Если ветра связаны с радугой, то почему нет красного ветра? Если седьмой ветер Радужный – там должен появиться красный цвет! В радуге семь цветов – красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый.
Кстати, почему здесь вместо фиолетового сиреневый, или это не принципиально? Понятно, что это один цвет – синий с красным – только оттенки разные, но все же странно… И еще было непонятно – если у них все делают ветра, гонят караваны кайтов, строят города, крутят ветряки, обеспечивая людей электроэнергией, существует целое Управление Погодой, занимающееся ветрами, почему же никто не верит, что ее принес по воздуху Аэрон? Разве это не должно быть в порядке вещей – тот же Аэрон построил Сиреневую круглицу, крутит на ней ветряки. Они для него колокольчики развесили. Почему всех так удивляет, что он может пообщаться с Машей? Хотя, действительно, Маша вспомнила, что он стал с ней особенно любезен только после того, как она назвала себя Сквозняком. Может, он и вправду принял ее за сестренку-ветерок, а не за человека, а с людьми он не разговаривает?
Машины размышления прервались, когда соколиноголовый привел ее в свой кабинет. Здесь был обшарпанный складной стол и такой же стул самого жалкого вида, огромная картотека во всю стену и узкое окно с видом на пещеру. Свет из окна падал на бледно-серые грибы, подступившие к самому стеклу. Пахло сырой землей, общественным туалетом и чуточку чесноком. Запах чеснока тут же был объяснен. Усадив Машу на стул, соколиноголовый потянулся к одному из ящичков картотеки, достал оттуда флакон с изображением чесночной головки и щедро им опрыскался.
– Бе-е-е, какой ужас, что это вы делаете? – Машу аж передернуло.
– Настроение у меня поганое, вот что, – соколиноголовый продолжал прыскаться. – Надо дать понять окружающим: со мной сегодня лучше не разговаривать.
– Перестаньте, мне сейчас плохо станет! – Маша закрыла нос и рот рукавом халата.
– А мне хорошо, да? – огрызнулся соколиноголовый. – Вел под арест такой лакомый кусочек – Аэрон, артефакт, происхождение неизвестно, и вот на тебе, бытовуха, сбежавший ребенок, воришка, исправительные работы. Вместо повышения – отчитали! Вместо премии – нахамили! Ничего, я еще и Смельчаковым за донос выдам! Пять человек в трехместной квартире на Сиреневой круглице! Они у меня попляшут, я их обратно на Оранжевую сошлю!
– Вам не стыдно?! – возмутилась девочка. – Это столько лет вы, значит, плевали на то, что их пятеро в трехместной квартире, а как только у вас настроение испортилось, сразу решили навести порядок?
– А тебе-то что? Чего ты возмущаешься? Они же на тебя донесли. Если бы не они, сидела бы сейчас в квартире у Штиля или гуляла бы, где хотела.
– Не знаю, какие у вас законы, но точно знаю – закон от вашего настроения не зависит! Или вы раньше его нарушали, или теперь нарушили, когда решили их наказать за донос, который вас разочаровал! В любом случае вас самого накажут! – Маша вдруг вспомнила Илью Улетевшего, обожавшего всяческие законы. Как она по нему, оказывается, соскучилась…
Соколиноголовый тем временем ошарашенно присел на краешек стола. Он почесал подбородок указательным пальцем и сказал тихо:
– Это я не всерьез, это я сгоряча. Они, конечно, не виноваты ни в чем. Я просто так кричал, пар выпускал. А ты, оказывается, тоже добрая девочка. Я люблю добрых людей, – он вдруг ухмыльнулся совершенно по-людоедски и полез куда-то наверх, в свою картотеку. – Есть у меня одно место на примете. Добрые люди там работают, совсем как ты. Тебе понравится. Ты там быстро вспомнишь и адрес, и папу с мамой. И тебе станет стыдно, оттого что ты обо мне сегодня так плохо подумала.
Он расхохотался так, что Маша оторопела. Ей пришло в голову, что нужно извиниться, однако не оставляло ощущение подвоха. Она не ошиблась. Соколиноголовый определил ее в самую грязную и дымную корчму на Оранжевой круглице.
У «Вкусняшки» не было вывески. Над потрепанной деревянной дверью прямо по штукатурке было выведено черными буквами название корчмы. Рядом с ней пахло почти так же, как в кабинете соколиноголового – общественным туалетом и чесноком. Хозяин вышел к ним навстречу – его предупредили с помощью со-зеркала с Заклинанием связи. Он был низенький и толстый, белый и безволосый. Он был похож на ком теста, который для смеха нарядили в грязную оранжевую футболку, а в верхушку воткнули вразнобой два вареных яйца вместо глаз. От него сильно несло вареной курицей, как от Штиля.
– Еще раз здрасьте, Трепка, – поздоровался с ним соколиноголовый.
– Здрасьте-здрасьте… Что, нищенка, беспризорница? – неожиданно тонким голосом спросил он. – На что она мне?
– Исправительные работы, – процедил соколиноголовый.
– А что, мне за нее заплатят хоть?
– Штрафы за мусор и крыс за летний месяц… – многозначительно поднял брови соколиноголовый.
– А она надолго?
– Так-то на две недели за бродяжничество. А по-хорошему – пока ей не надоест и она не признается, где живет.
– У меня нет дома, я говорила, – пробурчала Маша.
– Тогда за месяц мало, – вздохнул притворно Трепка. – Пусть мне простят штрафы за шесть летних месяцев, и я ей устрою настоящее исправление!
– За шесть зимних! – предложил соколиноголовый. – Только устройте ей работу как следует! Чтоб прочувствовала!
– Зимой-то и крыс совсем нет, штрафы ма-ахонькие! – возмутился Трепка. – Ну ладно. Давайте. А насчет работы не сомневайтесь! У нас неженки не выживают.
А кто выживает, на тех Чуня найдется, соседства с ним точно никто не выдержит.
– Я не неженка, – буркнула Маша, раздражаясь от того, что ее все время пытаются напугать. – Я работы не боюсь. Я вообще мало чего боюсь.
Соколиноголовый и Трепка переглянулись и хмыкнули. Затем хозяин «Вкусняшки» расписался на какой-то бумаге и повернулся к девочке спиной, чтобы войти внутрь. Из открытой двери пахнуло пирогами и свежими булочками. Маша направилась за ними, говоря себе, что не все так плохо. По крайней мере крыша над головой на сегодня точно есть, пахнет вроде вкусно, с ленточками и свистком она разберется, как только останется без надзора. Теперь нужно поспать и попытаться приспособиться к тому, что у нее есть, а там видно будет…
Но вдруг чувство смутной тревоги, ощущение опасности словно сжало ее плечи, девочка замерла на пороге. Такое чувство бывает, когда, идя домой из школы, встречаешь впереди шумную компанию дворовых парней, а обойти их негде. Или когда выносишь мусор и внезапно у бака бродячая собака бросает объедки и решительно направляется в твою сторону, низко склонив голову. Или когда встаешь на табурет, чтобы достать книгу с самой верхней полки, поднимаешься на цыпочки, и в этот момент нога соскальзывает в пустоту.
«Что это, откуда?!» – испуганно думала девочка, озираясь по сторонам. У стены она заметила неподвижно стоящую фигуру. Отвратительного вида бродяга скалил в усмешке гнилые ломаные зубы, глядя на нее из-под низко нависших кустистых бровей. Его кожа была покрыта прыщами и шрамами, на голове виднелись коросты. На нем была ужасно грязная и потрепанная одежда, прошитая какими-то рваными ленточками, торчащими то тут, то там, так что было даже непонятно, что это – рубашка, или свитер, или пиджак. Он медленно оторвался от стены и направился к девочке, источая ужасающий запах гнилого мяса и помойного ведра. Маша почувствовала, что сейчас потеряет сознание.
– Отвяжитесь, – буркнула она и шмыгнула в дверь «Вкусняшки», надеясь, что страшный бродяга не решится последовать за ней, а если решится – его выгонят оттуда.
Она так торопилась прочь от бродяги, что влетела в корчму, не разбирая дороги, сдвинула аж три тяжелых деревянных лавки. Те прочертили след в густом настиле из опилок, подняв облако пыли. Трепка в ужасе воздел руки.
– Ничего, я приберу, – пробурчал кто-то за Машиной спиной. Та повернула голову и отшатнулась. Прямо за ней стоял бродяга. Он легко подвинул лавки и принялся ровнять пол граблями.
– Ну вот и с Чуней познакомилась, – ласково пропел Трепка. – Ничего, работа у вас разная. Чуню до посуды допускать нельзя – гости кушать брезгуют. А вот комната для прислуги у нас, к сожалению, одна. Каждый свободный угол гостям сдавать стараемся, не до жиру.
Он провел девочку по коридору, такому же узкому, как в квартире Смельчаковых, но более обшарпанному, и показал грязный закут без окна. Там стояла двухэтажная кровать. Матрас на верхней койке был скатан, нижняя же койка терялась под горой дурно пахнущего тряпья.
– Внизу Чуня спит, – развел руками хозяин. – Ты можешь наверху устраиваться.
– А может, я на улице лучше посплю? – содрогнулась Маша.
– Никак нельзя на улице, – вздохнул хозяин. – Во-первых, там росомахи. А во-вторых, Управление Погодой дверь Заклинанием запечатало. Не выйти тебе, пока они не разрешат. Ну если Чуня храпеть будет, можешь в кухне переночевать, конечно. Оно и удобнее – раньше вставать будешь и сразу за работу приниматься. Вот только крысы спать мешают. Они не агрессивные здесь, спасибо Заклинанию покоя, но мешают…
Маша поняла, что ей не так повезло, как она надеялась. Еще в большее отчаяние она впала, когда ей показали рабочее место. Кухня была длинной и узкой, округлой, как труба. Тумбы и плита стояли вдоль одной стены, вдоль другой следовало протискиваться. Все припасы и кухонная утварь хранились в огромных сундуках и на нижних полках тумб. А над ними была устроена дорожка для посуды. Следовало крутить огромный валик, чтобы дорожка ехала и аккуратненько везла глиняные кружки и тарелки. Мойка и помойное ведро располагались у самой дальней стены. Маша с Трепкой шли к мойке минуты три, как показалось девочке, и весь этот путь по всей длине дорожка была уставлена немытой посудой. Сама мойка была огромной жестяной ванной, доверху забитой посудой. Возле нее резвились два чумазых мальчика, семи и пяти лет. Вместо привычного для Маши крана тут был рычаг, как на колонке, и старший мальчик подпрыгивал и вис на нем, поливая посуду ледяной водой. Вода брызгала во все стороны и попадала на младшего, отчего тот визжал, и оба заливались хохотом.
– Вот видишь, – укоризненно сказал Трепка, награждая обоих мальчиков легкими подзатыльниками, от которых те только захихикали. – Собственных детишек, наследников, на эту работу ставлю, когда беспризорников нет. И ничего, справляются, как видишь.
У Маши отвисла челюсть. Ей-то показалось, что посуду тут не мыли месяц, не меньше. Как же выглядит кухня, когда они не справляются?
– У нас хорошо, у нас воды много, к нам первым попадает прямо из скважины, – хвастался Трепка, подхватывая под ручки небольшой, но объемный мусорный бак. – Одна беда – холодная только. Нам до ветряков добраться трудно, а сколько электричества надо? Вот. Привыкай. Воду лей, не жалей, чтобы чисто и быстро. Сейчас после ужина все помоешь – и можешь в этой ванне спать, если хочешь.
Он потащил мусор, а Маша осталась возле ванны с горой посуды. Мальчишки убежали следом за папой, а девочка все глядела в ужасе на покрытые жировой «наледью» тарелки и обгорелые противни да на мутную стоялую воду, в которой они плавали. Очнулась она только, когда Трепка принес обратно бак.
– Ты мыть собираешься или нет? – возмутился он. – Вот тряпки, вот мыло. Начинай. Я электричество через пять минут выключу.
Он зажег толстую серую свечу и бережно поместил ее внутрь четырехугольного фонаря, висящего на стене.
– Не успеешь домыть, свечи еще есть в столе у плиты, – объяснил он. – Ну хоть до утра-то вымой все, а? Только, когда спать ляжешь, огонь не оставляй. Пожар на нижней круглице – смерть всему городу.
Он ушел спать. Маша нажала на рычаг, полила водой верхнюю стопку тарелок, намылила коричневым мылом старую скользкую тряпку и принялась за дело. Уже через несколько попыток она поняла, что без проточной воды вымыть все это нереально. Она повесила большую чугунную сковороду ручкой на рычаг, чтобы вода лилась все время, но легче не стало. Жир от холода твердел, и вода скатывалась по его поверхности хрустальными бусинками. Руки начало ломить так, что Маша заплакала. На ее замерзших, покрытых жиром пальцах болталось кольцо Андрея. Оно было слишком большим и очень теплым. Девочка подумала, что кольцо лучше снять. По старой привычке, сняв кольцо, поднесла его к глазам. Андрей не спал, он стоял на самой верхушке Маяка, и мимо него проносились тени Ночных Птиц.
– Что случилось? – сразу спросил он. – Ты же вроде спать легла.
– Меня разбудили, арестовали за бродяжничество и отправили на исправительные работы, – пожаловалась Маша. – Я должна до утра перемыть просто невероятную гору посуды! А вода только холодная из колонки и мыло такое плохое. Прямо не знаю, что делать.
– А сбежать?
– Свисток забрали. Вроде, говорят, если подлинный, он должен вернуться. Да даже если и вернется, какой смысл? Я представить себе не могу, куда пойти и что делать. Мне бы поспать под крышей для начала хотя бы. Постой, как ты воду в колонке грел, когда я голову мыла, помнишь? Можешь научить?
– Да ничего сложного, я же Шаман, вода слушается меня, как хранителя стихий. А вот что тебе делать…
– Спасибо! – Машу осенило, да и кольцо уже начало жечь. – Андрюша, спасибо тебе огромное! Я поняла!
Она помахала кольцом в воздухе, чтобы немного его остудить, потом снова надела на палец. Маша постаралась вспомнить все, что когда-либо знала о хранителях стихий, начиная со своих приключений в Как-о-Думе. Для начала ей нужен был хранитель стихии воды. Тот нашелся быстро – да он и не прятался особо. Толстый, покрытый жиром увалень сидел под ванной в большой стоячей луже и пускал пузыри, был он размером с Машину ладонь.
– Что мне для тебя сделать, малыш? – ласково спросила его девочка. – Хочешь ленточку? А может, песенку?
– Ничего не хочу, наелся…
– Ну, малыш, ну, пожалуйста, сделай для меня кое-что, – продолжала просить Маша. – Ты бы водичку подогрел, грязь помог смыть, а?
– Зачем? Мне хорошо. Воды много, еды много…
– Да ты посмотри, какая тут вода грязная! – уговаривала девочка.
– А вода, как я, такая же! – нагло ответил хранитель стихии воды и улегся в свою лужу спать.
– Ах, такая, как ты?! – Маша ловко схватила маленького лентяя и сунула его в проточную воду. Тот верещал и вырывался, выскальзывая из рук, но девочка щедро намылила его мылом, словно куклу, а потом завернула в самую сухую из валявшихся на мойке тряпочек. Из свертка торчала смешная голова с носом-пельменем и щечками в ямочках.
– Ну вот, какой ты чистенький, какой хорошенький! – искренне сказала девочка.
– Я хорошенький? – обалдел хранитель стихии. – Никто никогда так не говорил! А ну-ка, выпусти меня!
Маша аккуратно положила его на стоящую рядом тумбу. Хранитель стихии встал во весь рост, выпятив круглое пузико, и принялся рассматривать себя в единственную тарелку, которую Маша успела отмыть до зеркального блеска.
– Пожалуй что так! – глубокомысленно изрек он. – Довольно-таки миленький. Наверное, стоит все же мыться иногда, а не то превращусь в хранителя земли. Ладно, хозяйка, что с водой сделать, говоришь?
Вдвоем с хранителем стихии воды Маша снова принялась за работу. Вода теперь бежала из колонки теплая, ароматная, с мыльной пенкой. Хранитель помогал как мог, пролезал в глиняные кружки, отмывая их изнутри, ползал с тряпкой в руках по противням, словно мыл пол, но все же посуды было так много, что у Маши опускались руки. Она то и дело крутила валик, подвозя новую порцию стекла и глины, дерева и чугуна, пока дорожка и ванна не опустели, а чистой посудой оказались заставлены все столы.
– Ух, поработали, – хранитель стихии воды с наслаждением в последний раз окунулся в струю, бьющую из крана. – Ты меня завтра зови, хозяйка, не стесняйся.
Он утек вместе с водой, и Маша осталась одна. Спать ей пока не очень хотелось. Первая свободная минута, дела сделаны, крыша над головой, пора подумать и о том, что приключилось за день. Девочка вспомнила про круглый предмет, что ей дал Денис, и вывернула карманы в его поисках. Она постаралась не сильно удивляться, когда обнаружила среди своих вещей свисток Аэрона на красной ленте. Кто-то ведь сказал, что подлинные подарки сыновей ветра нельзя отобрать, так чему удивляться? В сейфе Управителей Погодой наверняка уже давно пусто. Подарок был на месте, зеркальце с расческой тоже, фонарик колокольцев и кварц. А еще крошечная розочка, словно связанная крючком из блестящей малиновой нитки. Одна сторона была липкой, словно вымазана клеем. Маша тут же вспомнила, что видела такую розочку на зеркале, из которого говорил Федор Ветрович. Недолго думая, девочка прилепила розочку к обратной стороне своего зеркала. Ее отражение тут же пропало. В зеркале было темно.
– Эй, – шепотом сказал кто-то.
– Чего? – спросила Маша.
С отражения сполз носовой платок с обтрепанным краешком, и Маша увидела лицо Дениса.
– Шепотом говори, – сказал он. – У мамы уши, как у росомахи. Ты где, в подземелье?
– Нет, – прошептала в ответ Маша. – Меня отправили мыть посуду в корчму на Оранжевой круглице.
– Все понятно, – вздохнул Денис. – Могло быть и хуже, конечно. Ты одна?
– Да, все спят.
– Знаешь, я сам с Оранжевой круглицы и прекрасно понимаю, каково тебе там. Я тоже был на исправительных работах, неделю картошку чистил… Ты в которой корчме?
– Во «Вкусняшке».
– Это где Чуня, что ли? – Денис присвистнул и тут же закрыл себе рот рукой. – В подземельях оно бы лучше было… Ладно, не бойся. Я поговорю со старыми друзьями и придумаю, как тебя оттуда вытащить. Когда смогу, сам за тобой зайду. Максимум дня через три-четыре. Держись.
Свеча догорала в фонаре. Поначалу девочка не испугалась – темноты она не боялась, фонарик колокольцев ярче всего светил именно в кромешной тьме. Но она забыла о том, что этот синий свет был виден только владельцу шапочки, то есть ей. Для других же обитателей кухни наступила полная темнота. И они, осмелев, поползли из-под шкафов, сундуков, плиты, ванны, забегали, полезли шуршать пакетами и свертками, хрустеть морковкой и свеклой…
Какой уж тут сон! Девочка села, дрожа, и подтянула коленки к груди. Нет, она не боялась ни крыс, ни мышей, у нее даже жила одно время декоративная крыса Нюша. Мама настояла на том, чтобы подарить ее двоюродному брату. Мама-то как раз крыс боялась. Но спать среди хозяйничающих в темноте животных казалось невозможным. Маша видела в свете синего луча, как кухня постепенно заполняется серыми спинками. Окончательно у девочки сдали нервы, когда над ее головой, по дорожке для посуды, пробежало несколько зверьков. Перепуганная Маша дотянулась до ящика со свечами и зажгла одну. Она так и не поняла, кто это был, мыши или крысы, но они бросились врассыпную от света.
– А если я усну с горящей свечой? – спросила девочка. – Будет ли пожар?
Но тут она вспомнила, что у огня тоже есть хранитель стихии. Им оказался славный рыжеволосый мальчик в красных штанишках на помочах. За подплавленный на огоньке кусочек сахара он согласился быть аккуратным и ничего не поджечь, и, обещая, казался таким искренним, даже прижал измазанные в саже ладошки к груди. Но Маша ему не поверила – то ли оттого, что глазенки его хитро сверкали, словно две искорки, то ли оттого, что знала, насколько трудно огоньку удержаться и не разрастись в пожар.
Она позвала хранителя стихии воды и попросила его, как старшего, присмотреть за малышом, а когда свечка догорит, брызнуть водой, чтобы разбудить. Он свернулся вокруг свечки клубочком, укрывшись водой, словно одеялом. После этого Маша тоже легла на бочок и закрыла глаза. Зверьки возмущенно пищали в темных углах и копошились, однако на свет не выползали, и девочка задремала. Спала она недолго. Трепка пришел ни свет, ни заря, увидел горящую свечу и завыл, как сирена.
– Чуть пожар не устроила! Убытки-то какие! – бессвязно орал он над перепуганной спросонья девочкой и стучал огромной сковородой по стене.
– Пожара нет, а вот крыс у вас… – попыталась было возразить Маша, но Трепка от злости еще сильнее заколотил сковородкой по стене. Девочка примолкла, испугавшись, как бы ей самой не досталось, и в это время ручка у сковородки отвалилась. Трепка тут же замолчал, хватая ртом воздух. А потом заорал еще громче.
– Еще и сковородку сломала!
– Да ладно, чего вы расстроились! – девочка поспешно щелкнула пальцами, восстанавливая сковороду.
Хозяин с интересом посмотрел на починенную вещь в своей руке, а потом внезапно швырнул ее в девочку. Маша отскочила и, не медля ни минуты, выбежала из кухни. Пробежала через длинную темную комнату, в которой лавки были подняты на столы, добралась до двери, раскрыла ее и замерла, уткнувшись носом в невидимую стену.
– Лоб не расшибла? – поинтересовался Трепка, догнав ее. – Ты не выйдешь из моей «Вкусняшки», пока не отработаешь. Выход запечатан для тебя. Заклинание преграды.
Он запыхался. Снял со стола лавку и сел на нее.
– Ты прости, что не сдержался, – еле вставляя слова между вдохами, принялся извиняться хозяин. Маша молча на него смотрела. – Ну о чем ты думала? Оставить горящую свечку! На всю ночь!
– Мне крысы спать не давали.
– Ты могла бы пойти в свою комнату.
– Лучше крысы в соседях, чем ваш Чуня.
– Ты могла бы назвать свой адрес! – не сдавался хозяин. – Если испугалась крыс и Чуню, могла бы закричать, позвать меня, мы бы связались с Управлением Погодой, отпустили бы тебя домой!
– А вы на это и рассчитывали?! – догадалась Маша.
– Конечно, на это! А не на то, что ты оставишь огонь без присмотра!
– А сами-то! – Маша вдруг вспомнила, что свечка, всеми забытая, осталась на столе. Трепка вскрикнул и побежал обратно на кухню.
Со свечой было все в порядке. Она мирно догорела до середины, стоя на кухонной тумбе, а вокруг нее лениво перекатывались волны. Трепка замер, потому что только в этот момент до него дошло, что вода никак не может лежать на столе, обернувшись вокруг горящей свечи, да еще и шевелиться при этом. Он заторопился включить электрический свет. В это время Маша успела щелкнуть пальцами, чтобы разбудить обоих хранителей стихий. Когда хозяин вернулся к ней, он увидел погасшую свечу, приклеенную воском к абсолютно сухой поверхности стола.
– Чертовщина какая-то! Сковородки срастаются, вода испаряется, свечи тухнут… – сказал он. – Это ты ее погасила?
– Я слишком далеко стояла, – ответила девочка. И действительно, с ее места задуть свечу было невозможно.
Трепка протер глаза кулаками, подумал немного и сказал:
– Тем не менее огонь в доме без присмотра оставлять нельзя. Хоть вода, хоть что. Посмотрим, как в следующую ночь ты продержишься на кухне без огня. А теперь, раз мы все проснулись, начинаем печь оладушки. Скоро рабочий класс придет на завтрак, надо успеть. Ты умеешь печь оладушки, нет? Ну ничего, научим.
Для теста у Трепки была здоровенная бочка. Огромная ложка вязла и гнулась в густой массе. На четыре плиты Трепка поставил по три сковородки и одному чайнику, и теперь метался между ними, плюхая ложкой тесто и щедро разливая масло. Оладушки тут же подрумянивались, и Трепка ловко переворачивал их большой деревянной лопаткой. Потом сбрасывал готовые в огромную фаянсовую миску, накрывал сверху крышкой, которая от жара тут же затуманилась.
– Что стоишь? – рявкнул он на Машу, вяло мешающую тесто в бочонке. – Подбери волосы и дуй в зал. Глянь, может, пришел кто? Да умойся по дороге, туалет вон там!
Маша спохватилась, что не успела привести себя в порядок, – до того ли было, беготня, скандал со свечкой, тут же оладушки какие-то. Она убежала в ванную, щелкнула пальцами, восстанавливая несвежую и измазанную в муке одежду, расчесала волосы складной расческой с зеркалом. А потом, отчаянно жалея об отсутствии зубной щетки, потащилась в зал. Там уже было светло, Чуня расставил лавки и теперь разжигал большой простой и некрасивый на вид камин.
– Доброе утро, – Чуня оскалил в усмешке обломки гнилых зубов.
– Ааа, – протянула Маша, у которой моментально язык примерз к нёбу от страха. – Ааа, здравствуйте. Ааа, а тут никого нет?
– Нет, пока никого, – Чуня рассмеялся, словно ему отчего-то было весело. – Я позову, когда будут люди.
– Ладно, – пискнула Маша и скрылась за дверьми в кухне.
Трепка заставил ее печь оладушки. Поначалу было сложно отлеплять их от днищ сковородок. Потом, когда чугун разогрелся как следует, оладушки, наоборот, начали пригорать. Маша, рассердившись, переворачивала их сразу же, как плюхала тесто. Трепка пару раз вякнул, что у нее то сыро, то сгорело, но потом, покачав головой, отошел, убрав из миски самые черные оладушки. Их он зачем-то положил в синюю кастрюльку.
Маша так навострилась, что одна вращала всеми тремя сковородками на своей плите, пока Трепка занимался другими. Мало-помалу корчма наполнилась голодными людьми, и оладушки пришлось разносить по столам. Маша боялась, что ей дадут поднос, с которым придется обходить столики, как официантке, но у Трепки все было намного проще – две миски с оладушками плюхались на стол, и люди делили их по-братски, оставляя измазанные в масле прозрачные монеты горкой на краю стола. Маша взяла одну посмотреть и обомлела – монеты были выточены из горного хрусталя.
– Руки прочь, бродяжка, – рявкнул Трепка. – Ты у нас на исправительных работах, тебе зарплата не полагается. А ну, дуй мыть посуду!
Маша фыркнула и бросила монетку обратно на стол, собрала тарелки и ушла мыть посуду. Ленивый хранитель стихии уже, оказывается, ждал ее. Водичка текла теплая-теплая. Тарелки отмывались почти сами, их оставалось только сполоснуть. Об особо закопченные сковородки хранитель чесал спинку и толстое пузико, отчего они становились гладкими и блестящими, как зеркала.
– Я начинаю суп варить, а ты ступай, покорми моих наследников завтраком, – Трепка сунул Маше в руки синюю кастрюльку, а сверху на перевернутую крышку поставил глиняный кувшин с молоком. – Если они тебе чего оставят, то и твое! Лишнего не держим, не обессудь!
Маша отправилась в комнату, где, по словам хозяина, обретались его наследники. Она заранее представляла себе роскошные покои и избалованных детишек, которые начнут воротить нос от шоколада и раскидывать вещи. Но она оказалась в комнате, где на такой же двухэтажной кровати, как в комнате прислуги, спали вчерашние чумазые мальчишки. Роскошью тут и не пахло. Верхний спал, укрытый старой шалью, нижний кутался в шубу без рукавов. По полу катались клубки пыли, там же валялись медведь без ноги и тележка без колес. На столе-подоконнике на стопке измятых тетрадок косо стояла всего лишь одна свеча. «Нельзя вырасти здоровым в таких условиях, никакой гигиены и свежего воздуха», – с досадой подумала Маша.
– Вставайте, завтрак пришел, – воскликнула девочка, ставя на подоконник кастрюльку и кувшин, и осеклась. Под крышкой в кастрюльке были обгорелые оладушки, которые Трепка выделил из той партии, которую пекла Маша. Вне себя от негодования, девочка побежала обратно на кухню.
– Чем вы детей кормите? – возмутилась она.
– Хочешь домой? – спросил Трепка.
– Да при чем тут я, ваши же дети будут это есть! Вы знаете, что это вредно?
– У нас излишеств нет, – ответил Трепка. – Я, к примеру, вообще ничего еще не ел. Чуня тоже жует то, что под столами собирает. Детям, как видишь, только самое лучшее. Иди, иди, завтракай с мальчишками, не привередничай.
Делать нечего, но перед уходом Маша схватила со стола нож, три чистые тарелки и большое яблоко.
– Ты чего хозяйничаешь без спросу? – Трепка попытался отнять яблоко.
– Детям – самое лучшее, вы сказали, – ехидно процитировала Маша. – Не беспокойтесь, я не себе, малышей ваших покормлю, чтобы были здоровы.
Когда девочка вошла в комнату, мальчишки уже проснулись и схватили по горелой оладушке.
– Стойте! – приказала рассерженная после разговора с Трепкой девочка. – Сейчас сделаю нормальную еду!
Мальчики переглянулись, но оладушки из рук не выпустили. Маша отбирать не стала – запустила руки в кастрюльку, начала ножиком счищать горелую корку. Яблоко она порезала на дольки и разложила на тарелке поверх оладушек, получились яблочно-оладушковые бутербродики. Увидев это, младший доверчиво протянул девочке обгрызенный кусочек. Маша, не ворча, срезала горелое и с него. Потом разлила в глиняные кружки молоко из кувшина, и ребята принялись за еду. Старший быстро проглотил свою порцию и без спроса взял последний кусок с тарелки гостьи.
– Поросенок, – обиделась девочка, – мог бы и попросить для приличия, я бы, конечно, уступила, потому что ты младше.
Мальчик недоверчиво покосился, но добычу не отдал. Пока малыши ели, Маша сбегала на кухню, принесла метлу и тряпку, лежавшую до того под ванной, попыталась навести чистоту. Мальчики жевали и моргали пушистыми ресницами.
– Помочь не хотите? – спросила их Маша.
– Ты уже все сделала! – заявил старший. – В другой раз!
– Если пообещаете в другой раз прибраться, покажу чудо!
– Какое?
Маша картинно взмахнула левой рукой, а правой незаметно щелкнула пальцами за спиной, обновляя игрушки и постельное белье. Медведь тут же отрастил потерянную ногу, а у тележки оказались и колеса, и крохотный бумажный кайт, и даже наездник. Дети открыли рты. Чистых простынок, понятное дело, они пока не заметили.
– В школу пора! – заявил Чуня, появившись на пороге и хлопнув в ладоши. Мальчишки, облизав жирные пальцы, наскоро похватали с подоконника тетрадки и обтрепанные книжки, натянули шапки с масками щенка и котенка и побежали к выходу. Маша тоже хотела выйти, но Чуня перегородил проход, рассматривая девочку.
– А ты не теряешься, смотри-ка. На опытную бродяжку не похожа, больно добренькая и чистенькая. Ты откуда, крошка?
– Дайте пройти! – рявкнула перепуганная Маша. – Не ваше дело, откуда я!
– Я что-то о тебе знаю, но что? – Чуня повиновался. Маша пробежала мимо него на кухню. Там Трепка колдовал над большущей курицей с крыльями, как у орла.
– Где застряла? Картошку чистить садись!
– Скажите вашему Чуне, чтобы не разговаривал со мной! – ответила девочка, садясь на табуретку перед ведром картофеля.
– Кто, Чуня? Не разговаривал? – Трепка сердито покосился на девочку.
– Да, – ответила Маша, яростно скобля картофелину.
– Легко!
– Правда?
– Конечно! Он ведь немой, дурочка! – раздраженно заорал Трепка, швыряя тряпку в угол.
– Как немой? – оторопела Маша. – Он же со мной здоровался. Да вы и сами с ним разговаривали…
– Когда? – застонал Трепка, хватаясь за голову. – Он немой! Он мычит или блеет! Если я ему что скажу, в ответ только «му»!
– Тогда откуда вы знаете, что его зовут Чуня?
– Это единственное, что он способен произнести! И то по слогам! Чу-у-у…. Ня-а-а… – зло передразнил Трепка.
Маша продолжила скоблить картошку. Она была очень растеряна. Чуня говорил с ней, она уверена. Трепка нарочно, что ли, дразнит ее? Когда ведро наполнилось шелухой, а огромная кастрюля чищеным картофелем, Чуня пришел за мусором. Он жалобно промычал что-то, протягивая руку к ведру.
– Да, конечно, забирай мусор. И иди отсюда, нечего тебе делать в кухне! – ответил Трепка, мешая поварешкой бульон.
Чуня подмигнул Маше и спросил:
– Как работается?
– Вот! Вот! – Маша вскочила с табуретки. – Он говорит!
– Уймись, дурочка, – ответил Трепка. – Один говорить не умеет, другая голоса слышит. Навязали тоже блаженную, был один идиот, теперь два…
Маша начала присматриваться к Чуне, как бы это ни было противно и страшно, и обнаружила, что действительно никто не понимает, о чем он говорит. День проходил в беготне, на кухне варили суп, кашу, пекли пироги, мыли посуду. В корчме то накрывали столы, то собирали деньги. Чуня всегда был среди людей – подбрасывал дрова в камин, ровнял граблями пол, выносил мусор. Но ни посетители, ни Трепка, ни даже хранители стихий не отвечали ему, когда он с ними заговаривал, и не понимали ничего, когда он отвечал что-то на их просьбы. А когда он обращался к мальчишкам, он преимущественно хлопал в ладоши, и те, как миленькие, бросали свои дела и шли в школу, или обедать, или учить уроки. Маша спросила старшего, что им сказал Чуня, тот ответил:
– Чуня? Сказал? Хааа, смешная. Чуня не разговаривает, он в ладоши хлопает. Сначала в воздухе, а если не послушаешься, то и по попе. Поневоле начинаешь без слов понимать.
В этот момент в дверь комнаты заглянул Чуня и, хлопнув в ладоши, сказал ехидно:
– Спокойной ночи!
– Вот, видела? – засопел мальчишка. – Сейчас свет выключит.
Маша попрощалась с мальчишками, забрала у них две тарелки с остатками гречки – и отправилась на кухню. Чуня предусмотрительно убрался с ее пути, хотя она на него даже не взглянула. Ей предстояла очередная веселая ночь с мытьем посуды и крысами.