СКУЧАЮЩИЕ БОГИ


– Проклятье, как же болят пальцы! Сколько ещё уступов и расщелин до этой чертовой глотки?! Я околею раньше, чем найду укрытие.

– И откуда в таком тумане такой ветер?!

Туман как желтое молоко разлился по ущелью. Плотный, вязкий он совсем не двигался. Серыми, гнилыми зубами торчали из него каменные глыбы, такие тонкие и высокие, словно деревья в мертвом лесу. Кто и когда выложил эти столбы – не известно, они были здесь задолго до появления первого человека. Камень на камне, они уходили ввысь, растворяясь во мгле. Между ними, по самой глади тумана, будто крохотные щетинки, неспешно шевелились верхушки древних, как сам мир сосен. Она знала, что там, под покровом желтой пелены, эти деревья уходят на несколько десятков метров вниз. И знала она, что, спустившись туда, можно остаться блуждать среди них на веки.

«Скоро будет гроза… – подумала она, – нужно поскорее найти укрытие.»

Она еще раз взглянула на карту, которую выкрала у старого отшельника. На ней, среди грязи и пыльных разводов, был проложен путь к глотке горы. Он петлял меж камней и лесов, шел вдоль реки, затем прерывался и начинался вновь. Она прошла почти половину, взобравшись сюда, на этот уступ, с которого открывался чудесный вид на ущелье. Где-то неподалеку должна брать начало тропа, уводящая к вершине, куда лежал ее путь. Она подняла глаза – там, на склонах Шедар, горели огни, где жили люди. Храбрые и честные люди, которые всю свою жизнь блуждали среди этого тумана, прятались от колоссов и хищников, дрались в междоусобных войнах, любили и умирали. Каждый их день был наполнен страхом потерять во мгле дорогу домой. Их с детства учили ориентироваться среди одинаковых камней и деревьев. «Закрой глаза и слушай! – говорили их старики. – Закрой глаза. И слушай…». Их сердца были наполнены едкой тоской по тем, почти забытым временам, когда они еще жили на склонах Мюфрид. Шедар, такой приветливый и безопасный, стал для них домом, но всякий раз, устав от работы или о чем-то крепко задумавшись, они бросали грустные взгляды на Мюфрид. Эта гора была для них священна. Она была их истинным домом. Утраченным, диким, но родным. Многие юноши, сходили тропой вниз, в Каменный лес, в надежде достигнуть склонов Одинокой звезды. А после туман оставлял их души себе. Их матери пели песни. Длинные и тягучие песни, что оседали на губах горьким пеплом утраты. Они верили, что попадут на гору после смерти и умирали с надеждой, глядя на холодные склоны Мюфрид.

Чуть ниже, укрытый за каменной толщей и зловонными чащами, слабо сиял одинокий огонек, где жил старик, который приютил её. Там был маленький домик с маленьким окном, маленькой свечой и маленьким человеком, что обогрел её и придал сил. Он рассказал, как вернуться обратно, показал карту, где был указан путь к людям, но она знала, что на ней начертан и другой путь, петляющий по склонам Мюфрид. Она украла её. Она оставила все, что у нее было. Тушку кролика, нож и фонарь, несколько книг и тростниковую флейту. Но она знала, что это ничтожно в сравнении с той ценой, какой обладал этот клочок бумаги. Она жалела о фонаре. Он бы так ей пригодился там, внизу, когда она три дня блуждала среди сосен и камней. Одинокая и напуганная. Её вера в те дни висела на волоске, но все же она выбралась. Она смогла. Сделала то, чего не смогли люди, жившие на склонах Шедар.

Несколько крупных капель, как бы извиняясь за надвигающийся шквал, неловко качнули куст папоротника. Стекли по его листу и растворились в траве. Она успела только спрятать карту и прильнуть к скале, когда тяжелая стена дождя настигла её. Вода мгновенно проникла под одежду, обволокла все ее тело.

Дождь она любила. Любила его шелест в траве и стук о деревянные полы в домах. Любила, как он подчеркивал суровую красоту этих мест. Влажный воздух, который был пропитан мудростью и покоем, и искажал звуки сямисэна, что звучал в ночи. Ей нравились краски, которыми обладал хвойный лес, всегда такие темные и таинственные. Нравилось, как солнце по утрам борется с вечным туманом и изредка рассекает его толщу ярким лучом. Нравилось, как воют волки и ухают филины, как вороний граб разносится над долиной, а ветер шелестит среди недовольных деревьев. Ей нравился архипелаг, быть может она его даже любила, но её душа была родом из других мест, и этот дождь, здесь, под открытым небом, казался ей губительным.

Она закрыла глаза и постаралась успокоить разгневанное сердце. Скоро дождь закончится. Он не может длиться долго.

«Я близка, как никогда! – думала она про себя. – Совсем скоро я проникну в сердце горы. Баривард будет мной гордиться! Я близка как никогда!»

Дождь закончился так же стремительно, как и начался. По пологим в этом месте склонам ручьями бежала вода. Резкий порыв ветра внезапно проник под одежду, качнул ее, сковывая тело зябкой хваткой.

Она зарыдала. Она закричала в голос. Слезы хлынули из распухших глаз. Она опустилась на колени, опершись руками о землю. Ладони почувствовали мягкое прикосновение зеленого мха, сжались, впились, выдавив влагу. Она была одинока, обессилена и смертельно голодна. Здесь ни перед кем не нужно выглядеть сильной, здесь, на чертовом краю света, она могла рыдать в голос, кричать и бить руками землю. И она кричала, проклинала весь белый свет, хулила все, что только можно, отдавая гневу остатки сил.

Слезы закончились так же стремительно, как и начались. Глубокий вдох.

«Нужно найти тропу!» – прошипела она, разворачивая карту.

Тропу, которую проложили первые люди на архипелаге. Когда-то давно, в начале времен, они выбрали не ту гору и бежали с нее. Многие годы спустя они осели на соседней вершине. Здесь же, в самом сердце Мюфрид, они оставили то, что могло пролить свет на самый древний вопрос о первых людях в этом мире.

На карте тропа начиналась от святилища. От круга, состоящего из семи каменных глыб, вкопанных в землю. Она посмотрела по сторонам. Впереди склон, увитый огромным терновником, сзади и с боков – ущелье. Уступ, на котором она находилась, не был естественным. Это было видно сразу, по расположенным вкруг камням, по его гладкой поверхности, которую не смогло изувечить даже время, по странной конструкции, навалившейся на склон.

Она подошла ближе.

Арка! Это была арка!

Сердце забилось в тревожном предчувствии. Кое-где угадывались руны, проступали символы, силуэты человека и зверя. И колоссов. Огромных колоссов, которые давили людей.

«Видимо, это их первая встреча… – вслух проговорила она, поводя рукой по сырому камню. – И она не была доброй. Они успели обжиться, построить дома… Колоссы пришли с моря. Они вышли из воды и разрушили все. Они были чем-то разгневаны…»

В обвалившейся арке чернел проход, достаточный, чтобы в него протиснуться.

«Фонарь…» – в который раз со злостью подумала она, заглядывая внутрь.

Она вошла, постояла немного, позволяя глазам смириться. Проход уводил вдаль и сворачивал влево, и там, на поросший мхом пол, уже падал холодный свет. Она смело шагнула вперед, свернула за угол и вышла на широкую поляну, в центре которой стояли семь камней. Это были очень старые камни, крепко поросшие мхом и почерневшие от времени. У каждого из них, на вершине было отверстие, словно игольное ушко. С противоположной стороны от прохода, из которого она вышла, были двери, высеченные в скале. У их подножия, на каменных ступенях сидели и лежали несколько развалившихся скелетов. Целыми остались лишь двое, устремившие свои пустые глазницы один на другого.

«Значит, кто-то все-таки добрался до тропы, – проговорила она. – Но никто не прошел дальше… А это, видимо, страж.»

Сбоку, в траве образом схожим с гигантской скалапендрой, покоился скелет. У него было множество рук, некоторые из них сжимали клинки. На том месте, где, по всей видимости, должна быть голова лежал череп с пугающе большими глазницами. Возле него была разбитая, бывшая некогда белой, маска с человеческим лицом. Тело создания уходило куда-то ввысь по склону. Нижняя часть лежала у подножия скал, а сверху нависал небольшой его остаток. Видимо, в какой-то момент иссохшиеся ткани и сухожилия не выдержали веса костей, и скелет рухнул на землю желтой грудой.

«Вот же уродина, – подумала она. – Хорошо, что мертва.»

Она пошла вкруг святилища, внимательно изучая камни. На каждом был начертан символ. Руна. Язык первородных. Она не очень хорошо его знала, но это и не требовалось, ведь эти руны означали имена Кордов. Семь камней – семь имен. И одна дверь.

Она шла, осторожно касаясь кончиками пальцев теплого камня.


«Один в лесу, другой в пруду,

А третий меж коло-сьев.

Четвертый ввысь, но пятый вниз,

Шестой – в тумане остров.

Но никогда и на за что

Ты не ищи седьмого.

А коль увидишь, то беги,

Чтоб не навлечь худого.»


Вспомнила она детскую считалку.

– Чтоб не навлечь худого – повторила она, с волнением в сердце огибая последний камень.

По всему архипелагу и на материке, в дремучих чащах, посреди болот и во чревах гор были такие святилища. Их строили первые люди в знак почтения перед лесом. Там поклонялись кордам и молили их об урожае и легкой зиме. Просили их сдержать хищных зверей и страшных тварей, что охотились на людей. В каждом таком святилище стояло семь камней, в каждом из них было семь отверстий, расположенных по одному на вершине каждого камня, и в каждом было начертано лишь шесть рун. Седьмая руна была выскоблена, выдолблена человеком так, что не оставалось никаких шансов разглядеть её. Почему-то люди страшились седьмого корда, боялись настолько, что тратили целые жизни на поиск и уничтожение любой информации о нем. И им это удалось, последний корд – первый среди равных был надежно стерт из истории. Его деяния забыты, его владения потеряны.

Она с трепетом в груди взглянула на вершину камня – там зияла пустота. Грубо вырубленное углубление на поросшем мхом камне.

Будь оно все проклято! – злобно ругнулась она, разочарованно глядя на глыбу. – И сюда добрались! А всего вернее – отсюда начали.

Она обессилено уселась на ступени святилища, спиной к двери, между двух останков. Слева на нее укоризненно взирал скелет в крепких, стальных латах, выкованных на материке – признаке неслыханного богатства. На архипелаге не ценили броню ни кожаную, так любимую близ Лайского леса, ни тяжелую стальную, предпочитаемую на турнирах в Таргизе. Люди, живущие здесь, знали, что нет в тумане противника, которого остановят латы, какими бы искусными они не были. Зато здесь ценили мечи. Длинные, из тонкого подвижного металла и хлесткие как плети, они крутились над головой, свистя и разрезая ненавистный желтый туман. Они висели на поясе, скрученные в кольцо, всегда готовые с пронзительным скрежетом вырваться на волю и срезать кусочек плоти.

Справа лежал второй скелет в обносках, с той же неприязнью воззрившийся на неё. Это явно был юноша. Маленький человек, ещё не узнавший, что такое любовь и труд. Гордый и смелый, повесивший на пояс железную плеть, он нашел свой конец здесь. Наверняка на его лице в последние минуты жизни была улыбка ведь он умирал на своей горе. Умирал счастливым. Беднякам нужно во что-то верить, чего-то истово желать, иначе их души быстро покрываются копотью от жгучей зависти и злобы, бушующих в их сердцах.

Мешаю вам глядеть? – спросила она. – Едва ли вы были знакомы при жизни, а теперь вечность травите друг другу байки под присмотром кикиморы.

Она взглянула на стража. На желтых костях кое где сохранилась черная, ворсистая кожа. Хитиновые пластины не потеряли свою форму, но отвалившись при падении, лежали теперь грудой среди колючих ребер. Лицо, при жизни скрытое под фарфоровой маской, истлело полностью. Никто и никогда не видел лиц у стражей, да и самих чудовищ редко кто встречал, но легенды твердили, что за маской тебя поджидает бездна.

Она поднялась, сделала не слишком изящный поклон доспехам, улыбнулась бедняку и подошла к двери.

– Ну что ж, давай тебя откроем…




Глава 1. Хижина Привратника.


– Что-то случится… Что-то случится…

Голос гулко отдавался в черепной коробке, стучась об её стенки и отскакивая как деревянный шарик на детской трещетке.

– Что-то случится…

Чувство было странное, незнакомое, будто его мозг, жилы, сердце, все его тело плавало в липком страхе. Ему хотелось кричать и биться, как ребенку, которому наскучило быть послушным, но он боялся шелохнуться, чтобы не привлечь беду.

– Что-то случится, что-то сейчас произойдет. Уже вот-вот!

Воздух ворвался в его легкие, расправил их в глубоком вдохе, коснулся сердца, сделал оборот и устремился прочь.

Человек задышал. Жадно, неуёмно глотая морозный воздух. Страх потихоньку покидал его, уступая место разуму.

Он открыл глаза.

На него смотрело небо. Лицом к лицу, совсем близко, как смерть над умирающим, оно склонилось над ним. Бездонная прорва звезд, мерцающая пустошь, куда уходят души, оно с любопытством разглядывало его, одиноко лежащего на земле. От горизонта ввысь и дальше тянулось звездное облако – огромное скопление далеких светил. Словно кривой провал среди черных скал, освещенный изнутри светлячками и фосфорецирующими растениями. А совсем близко, едва лишь руку протянуть, висела тяжелая, щербатая луна – единственное, что отделяло его от страшной бездны.

Он задрожал. Почувствовал, как жизнь наполняет тело. Как от сердца к ногам и рукам идёт тепло. Начал ощущать холод воздуха и стылой земли, на которой лежал. Запах гнилого дерева и увядающих трав коснулся его носа.

И звук. Это был шелест трав, игриво уклоняющихся от ветра, скрип старых досок и далекое уханье совы среди скрежета сверчков. А ещё он услышал шаги. Медленные, тяжелые, под которыми жалобно скрипело дерево.

Человек поднялся. Он стоял возле бревенчатой стены низенького домика. От его ног начиналась тропа, которая вела к освещенному двору. Вдоль неё, на покосившихся столбах, увитых жухлым плющом, безмолвно сидели вороны. Они поблескивали то одним то другим глазом, наблюдая за ним.

Он махнул рукой, и птицы с шумом взметнулись в небо. Они полетели в даль, окутанную туманом. Его бледные клубы осторожно стелились по земле, словно ручьи, стекая в низины, образуя запруды, омуты и болота. Он был настолько плотным и вязким, словно скисшее молоко, которое разлили до самой границы звездой бездны. Черные крылья ворон потревожили эту гладь, заставив её колыхнуться и разорваться. Как ржавые ножи, рвущие легкий шелк, засияли в свете луны колючие ограды и покосившиеся кресты. Птицы расселись на них, недовольно наблюдая за человеком.

Это было кладбище. Заброшенное, старое, неухоженное. Огромное. Оно тянулось, вздымаясь на пригорках и проваливаясь в ямы, блестело холодным металлом и влажным камнем склепов и часовенок. Далеко-далеко звучал одинокий и тоскливый колокол, да несколько драчливых воронов устроили склоку за место на ветке старого дерева.

– Я увожу к отверженным селеньям… – раздался низкий голос из-за стены.

Он вздрогнул, сердце его забилось, готовое к опасности.

– Я увожу сквозь вековечный стон…

Человек вновь взглянул на кладбище, осторожно подошел к краю стены и заглянул за угол.

Здесь был небольшой, уютный дворик, освещенный светом единственного скрипучего фонаря, висевшего на наискось сколоченных жердях, обозначающих вход. По кругу стояли ящики, валялись веревки и прочий хлам. Росли грибы, бледные, серые, словно мертвые они неприятно и липко блестели в желтом свете.

– Я увожу к забытым поколениям…

Голос звучал из дома. С этой стороны в стене было окно, а чуть дальше и дверь, открытая настеж, откуда ложился на землю приятный теплый свет.

– Был правдою мой зодчий вдохновлен…

Эти слова казались знакомыми. Он совершенно точно слышал их раньше, но воспоминания об этом постоянно ускользали.

Он очень осторожно, кляня свое сердце за неуемный бой, подобрался к окну и заглянул. Внутри он увидел человека, обращенного к нему спиной. Старого, но крепкого с огромными ручищами, одетого в зеленую рубаху с накидкой из драной шерсти. На ногах были мешковатые серые штаны, подпоясанные кожаным ремнем, а по спине опускался недлинный хвост из черных волос, богато перемешанных с сединой.

Старик что-то переминал на небольшом комоде, но внезапно обернулся и встретился взглядом с человеком. Лицо его, густо заросшее бородой, исказилось в гневе. Он схватил что-то со стола и тяжелыми шагами направился к выходу. Человек в страхе отпрянул и повалился на землю, неуклюже засучил ногами, отползая прочь, пока не уперся спиной в забор.

Старик выбежал на середину двора. Он казался огромным медведем, грудь его тяжело вздымалась, наполняя могучие легкие силой. Он свирепо глядел на него, трясущегося в грязи, сжимая в руках камень, что едва светился чем-то золотым.

– Человек… – не то удивленно, не то с облегчением выговорил он. – Человек же?

– Да… – едва вымолвил он.

– Ох… – облегченно выдохнул старик. – Как ты меня напугал. Чего ты торчишь у меня в окне ночью?! Знаешь ведь какое тут место. Я ж тебя чуть не пришиб, дурень.

Старик расслабился и опал. Улыбнулся и спрятал камень в широкий карман. Улыбка у него получилась удивительно добродушной и красивой.

– Радей послал? Случилось чего? – спросил он, направляясь в дом.

Человек в грязи закрыл глаза, чувствуя, как кровь бьется в висках.

– Ты чего там? – пробасил старик, обернувшись. – Ступай в дом.

Он поднял веки, взглянул на небо, на луну. Медленно поднялся.

Старик опять изменился в лице, но в этот раз не гневом очернилось оно, а беспокойством.

– Ты из Крайней? – тихо спросил он.

– Я не знаю… Нет.

Брови у старика полезли на лоб. Он глубоко вдохнул, сложив губы трубочкой, и взгляд его забегал по земле.

– Заходи внутрь. Я тебе сейчас все объясню. Что же ты сразу не сказал… – запричитал он, наскоро наводя порядок в доме.

Человек, чувствуя слабость и легкое оцепенение, повиновался и вошел в дом.

Все убранство его ветхого жилища состояло из грубо сколоченного стола, скорее даже верстака, таких же двух стульев по бокам, древнего, как сам мир, комода, на котором лежала небольшая черная ступка, кровати, сундука и камина, где тлели угли. На полках, что покрывали почти все стены, было большое количество баночек, бутылочек и реторт, а так же книг. Огромные запасы корений, веток, сушеных трав и грибов тут и там лежали в доме. А в углу, вплотную к дряхлому комоду, стояло какое-то приспособление, укрытое заляпанной парчовой тканью, с вышитым на нём зеленым солнцем. Один угол съехал, обнажая часть медного аппарата, больше все напоминавшего перегонный куб. На стенах были простенькие обои с древесным рисунком. На столе лежали нож и небольшие вырезанные из дерева фигурки, а так же разноцветные камни с высеченными на них символами, которые старик поспешно сгреб в широкую ладонь и спрятал под жилет. Еще здесь стояли огромные напольные часы, чье тяжелое медное тиканье придавало этому домишке величие старого особняка.

– Садись здесь! – старик выдвинул один из стульев и широким жестом пригласил его к столу, затем склонился над комодом в поисках чего-то.

– Где я?

– Ты… эм… Ты… – замялся он. – Ага! Вот она!

Он достал большую, пыльную книгу, обитую по углам металлическими накладками. Книга была в кожаном переплете без какого-либо названия, на её обложке красовался только металлический символ астролябии, заметно поеденный ржавчиной.

– Это Книга! – с гордостью пробасил старик, убирая рукавом пыль с фолианта. – Таких всего три. В университете в Халборде, в Альдерамине и здесь, у меня. Это великая ценность! Смотри!

Он раскрыл книгу, на что та отозвалась кожаным скрипом. Здесь была карта. Карта незнакомой местности, которая отображала прибрежную часть большого материка. В центре местности было не то озеро, не то небольшое море с несколькими островами, от него в южном направлении текла река, впадая в бескрайние воды, которые занимали всю южную и восточную части карты. Где-то вдоль берегов были заметны небольшие островки, а на юго-востоке чернел огромный архипелаг с двумя горными вершинами. На севере и западе, ровно по контуру шла горная гряда, прямая, словно вычерченная по линии. На самом материке было множество отметок: города, озера, леса, дороги и прочее, но особенно бросались в глаза четыре названия: Таргиз – расположенный в самом центре материка, Халборд – венчающий небольшое море, Дол-Альдерамин – стоящий на границе огромного леса, и Дид – самая южная точка, окутанная серыми контурами.

– Ты что-нибудь помнишь? Помнишь свое имя? – спросил старик, наблюдая, как человек разглядывает карту.

– Нет.

– Помнишь, откуда ты?

– Нет. Я теряю память? Все ускользает, забывается… как… как…

– …как сон на утро, после пробуждения, – с пониманием закончил старик.

– Что со мной? – человек с подозрением посмотрел на старика. – Что происходит?

Тот помолчал, внимательно вглядываясь в него, затем откинулся на спинку стула, достал длинную трубку, запалил её, глубоко затянулся сизым дымом и только потом, медленно, тщательно подбирая слова, заговорил.

– Таких как ты называют Пришлыми…

– Как это понимать, таких как я? – заволновался человек, чувствуя недоброе. – Что происходит? Почему я ничего не помню?

– Успокойся и выслушай меня, – наставительно проговорил старик, – Я понимаю твои чувства. Ты напуган и не доверяешь, и я не могу тебя за это осудить, но посмотри вокруг. Если ли здесь хоть что-то знакомое глазу?

– Что значит, знакомое глазу? – человек начинал злиться.

– Это другое место… – тихо произнес старик. – Посмотри на небо… Ты видел раньше что-нибудь подобное?

Человек вспомнил об огромной луне, о звездном скоплении, прорезавшем небесную глубь.

– Не бойся, – очень мягко проговорил старик. – И выслушай меня, пожалуйста.

Человек опал и неохотно повиновался.

– Таких как ты называют пришлыми, – терпеливо повторил старик, – Вы – удивительный феномен этого мира. До сих пор никто не знает, откуда вы приходите, по чьей воле здесь появляетесь. На вид вы совершенно обычные люди, как и тысячи живущих здесь. Вы так же чувствуете боль, любите, творите потомство, умираете… однако есть два свойства, которые отличают вас от остальных.

– Что за свойства? – недоверчиво спросил человек.

– Вы появляетесь здесь, у меня, словно пробудившись ото сна. Все попытки оживить вашу память и заставить рассказать о том, что было там, – старик неопределенно качнул головой назад, – тщетны. Ваше сознание – чистый лист, ваш опыт в этом мире равен нулю. И при этом совершенно неясно, что же в вас особенного? Почему неведомая сила выбирает на роль пришлых тех, кого она выбирает? Вы не сильнее, не умнее, не храбрее прочих. В ваших жилах течет та же кровь, сердце бьется так же ровно. Чтобы не умереть вам нужно есть и пить, чтобы не сойти с ума от скуки – работать и любить. Есть множество теорий о том, кто же вы такие, но все они безосновательны. Пустые слова и предположения, каждое из которых может оказаться правдой.

Старик замолчал, глядя прямо в глаза гостю. Дым из его рта вился среди густой бороды, причудливо изгибаясь под дыханием носа.

– Как это, появляемся…?

– Ты мне расскажи, – ответил он. – Я-то был здесь. Небо не разверзлось, земля не дрогнула. Даже ветерком не повеяло, а ты явился.

Пришлый посмотрел в окно, за которым была ночь. Оттуда на него взглянуло его отражение. Пыльное лицо тридцатилетнего человека, обветренное и с царапиной на правой скуле, – ничего необычного. Волосы, кое-как уложенные на бок и накрахмаленный пиджак, который, казалось, совершенно не свойственен этому миру. Страх и недоверие понемногу отступали. Что-то здесь действительно было не так. Запахи, звуки… Они были те же, но чувствовались как-то иначе. Острее. Да и небо… такое не подделаешь.

– Ну, хорошо, а второе свойство? – спросил он, отрываясь от окна.

– Да… Второе свойство… – оживился старик. – Второе, что отличает вас от других это то, что ваш разум подвержен силе врат.

– Что ещё за врата?

– Они выглядят по-разному. Здесь, неподалеку, стоят первые из них, сквозь которые тебе в скором времени предстоит пройти.

– Зачем мне через них проходить? – забеспокоился пришлый.

– Ты ведь не намерен оставаться у меня навечно? – улыбнулся старик. – Не бойся, с тобой не случится ничего худого. Эти врата призваны одарить тебя великой праведностью. Они способны наделить тебя качествами, которыми не может похвастаться ни один из нас. И такое прочее и сему подобное…

– Что… Что за качества?

– Я не в праве тебе рассказывать, – утомленно замотал головой старик. – Таковы правила. Ничего не поделаешь. Туда ты должен будешь отправиться один и сделать свой первый выбор сам.

– А где мы находимся? – заметив, что хозяин дома начинает сердиться, осторожно спросил человек, указывая на карту.

– Это, – старик ткнул пальцем поочередно на каждое из названий, – Великая тройка городов. Символы нашей экспансии и нашего позора! Вокруг них вертится вся жизнь на материке. Три столицы: Возведенная, Сокрушенная и Буйная. А так же Мертвая.

На последних словах его палец задержался над названием Дид.

– А мы с тобой находимся здесь…

Он указал на маленькую точку, возле Дида, сразу за которой темной кляксой было выведено большое пятно, идущее до самой воды.

– Возле Великого кладбища, южнее Серого леса.

– Откуда здесь это кладбище? – спросил пришлый, пытаясь определить протяженность и расстояния по карте.

– Верно… Это хороший вопрос. Мы подходим к самому главному, – улыбнулся старик.

Он поднялся, потрепал клюкой угли в печи и выудил из комода два оловянных стакана и пузатую бутыль с мутной белой жидкостью. Поставил на стол глиняную тарелку с грубо порезанными кусками хлеба.

– Выпей! Я назвал это Белый ворон! – не без гордости пробасил старик. – Сам настаивал. На березовых бруньках и можжевеловом листе. Это тебе не Павлушка. Сейчас я расскажу тебе одну историю… Ты, пожалуйста, выслушай меня и не перебивай. После задавай любые вопросы, я с охотой тебе отвечу.

Пришлый с опаской поднес стакан к носу и немного отпил. Вкус был мягкий, не слишком крепкий, но с тяжелым травяным послевкусием.

– Первые люди появились здесь восемь или десять веков назад. На этом самом месте. Целая сотня напуганных, ничего не понимающих людей, которые в первые же дни перегрызлись между собой, едва не поубивав половину. В официальных книгах об этом, конечно, ни слова. Там все поэтично и красиво. Однако на деле без кровопролития, к несчастью, не обошлось. Когда страсти утихли, они решили понять, где находятся, и как здесь очутились. И, если на последний вопрос ответ не найден до сих пор, то с первым разобрались быстро. Как оказалось, они находились на небольшом пятачке земли. С одной стороны их окружало бескрайнее море, окутанное зловонным туманом. С другой – стеной стоял лес, полный ужаса и опасностей, населенный страшными тварями, враждебными уродами и ядовитыми цветками. Очень скоро люди осознали, что попросту заперты. К тому времени они уже начали возделывать землю, разводить кое-какой скот, основали поселение… – палец старика указал на город Дид. – Научились делать оружие. Мало-помалу, вооружившись железом и огнем, они стали заходить все дальше в лес, наблюдая за удивительными явлениями и встречая самых разнообразных созданий. Некоторые были дурашливы и безвредны, другие – свирепы и опасны и охотились на людей, как волки на овец, но были и такие, что казались несокрушимыми, непостижимыми и до чёрта страшными. Они стояли особняком от прочих обитателей, в самой глубине леса, и большинстве своём не опускали даже взора на человека с его страстями и суетой, однако, как позже выснилось, именно эти существа несли наибольшую опасность… Так вот, в лесах того времени водилось множество хищных животных: злобные волки, медведи, кошки с кисточками на ушах, ядовитые змеи и черные голодные крысы, но на каждого из них человек со временем нашел управу. Победил, если угодно. Лес на несколько верст вглубь стал безопасен, но не дальше… Женщины и дети собирали ягоды, коренья, грибы и прочие дары леса. Мужчины обустроили охотничьи угодья и получили доступ к нескольким озерам, богатым рыбой. Однако всем было ясно, что нет иного пути, как продвигаться все дальше вглубь зловонной чащи. Место на том пятачке, где они появились, уже заканчивалось, ресурсов не хватало, а море было под надежным замком из серого тумана, который был губителен для любого разумного существа.

И вот настало время, когда первые герои древних сказаний, легенд и баллад, которые воспеваются сейчас на каждом углу, отправились на поиски прохода сквозь Серый лес. В те времена его еще называли Чертовы дебри. Это время ознаменовало начало людской экспансии. Времена великих подвигов, храбрых героев и удивительных событий!

Старик усмехнулся и наполнил оба стакана.

– Это слова из классических хроник той эпохи, – с едва уловимым разочарованием пробасил он. – На самом деле так начались времена, которые именуются никак иначе, как Темные, пропитанные кровью и липким страхом.

Оказалось, на материке была разумная жизнь. Звероподобная, сильная, сумевшая подчинить себе то, что сейчас насмешливо называют магией. И она вознамерилась препятствовать человеческому продвижению вглубь материка. Созданий этих нарекли Первородными, властителями земель. У них были вожаки, была иерархия, стояли твердыни. Они жили здесь от сотворения мира и были хозяевами по праву. Их цивилизация, если можно так выразиться, переживала небывалый расцвет. Они сосуществовали в гармонии с природой, настолько, что едва ли стали отличны от неё. Их дворцы были сплетением деревьев и скал, их дороги стали лесными тропами. Даже сам их облик, одежды, их ритуальный образ жизни уподобились природным началам. Все их существование было неспешным и задумчивым. Ты только вдумайся, какая ирония! Вершина эволюции – необоримый хищник, у которого не осталось врагов, и который давно забыл, что такое вражда, встречает человеков.

Старик немного помолчал в задумчивости, а затем продолжил:

– Люди всегда враждовали с кем-то, а, если, врагов не доставало – дрались между собой. Такова уж наша натура. И всегда, кого ни спроси, за чью баррикаду не зайди, тебе всегда объяснят, почему они правы, а те, по другую сторону, – нет. Но что же делать, когда все инакомыслящие повержены? Как быть, когда биться больше не с кем? На ум приходит с десяток вариантов, но ни один из них не звучит, как Мир во всем мире.

А вот ланнам это удалось. Потрясающая гармония и простота во всем. Ты когда-нибудь встречал двух мудрецов, которые смогли ужиться друг с другом? По отдельности каждый из них – кладезь, но вместе всегда лишь пара сварливых стариков. А эти создания – есть собрание сотен и тысяч мудрецов, мысли и действия которых распростерлись далеко за пределы отведенных им жизней. Потому никто из них не тревожился о собственном благополучии, считая это мелочным и недальновидным. Это восхищает… Однако, что ни говори, а им, созданиям, забывшим, что такое оружие, пришлось нарушить свои законы и начать защищаться.

Старик тяжело вздохнул и посмотрел на небо.

– Теперь-то мы это знаем, но тогда казалось, что это всего лишь кровожадные твари, злобные и жестокие, что сидят в лесу, заставляя людей гибнуть на топях. А в бою они были страшны… Одни убивали как звери, разрывая острыми клыками или утаскивая в болото, другие враждовали как люди, используя копья, стрелы и силки, а третьи и вовсе творили ворожбу, заставляя камни двигаться, травя скот и насылая мор.

Но люди одерживали верх, ведь они появлялись по-прежнему целыми сотнями. Подрастали и крепли поколения тех, кто был рожден уже здесь – людей, выросших в большой ненависти. Павших в бою чтили, как героев, выживших нарекали богами. Территории, которые удавалось захватить, тут же приспосабливались под быт людей. Все звери, живущие на них и представляющие угрозу, истреблялись, деревья вырубались, а земля подготавливалась под посевы и пастбища. Так продолжалось долгие годы. О своем новом доме мы стали узнавать больше, изобретать новые, эффективные способы его подчинения. И вот, человек заходит все глубже и берет все больше, продвигаясь во всех направлениях. По ночам в лесах полыхают пожары, а на утро люди копаются в пепле. Играет музыка, поют девушки… Все идет как надо.

В камине стрельнули дрова. Маленький алый уголек вылетел на пол, по нему волнами бегали невидимые языки пламени, пульсируя, словно живые. Дерево под ним заблестело, а после почернело, превратившись в темную язву. Скоро он угас, обратившись в мертвый черный комочек, над которым еще некоторое время вилась ввысь тоненькая ниточка серого дыма.

– И тогда появились они… – продолжил старик. – Корды. Прекрасные создания. Семь царей, наделенных необыкновенной силой, чуждой, непонятной, а порой и страшной. Они предложили людям свободный проход через лес, в незанятые земли в обмен на прекращение вражды.

– Согласились? – одними губами прошептал человек.

– Глупые люди решили, что это капитуляция, – задумчиво произнес старик. – Что враг повержен, а предлагаемые условия, это просто репарации. Это была победа, но какая-то скомканная, не настоящая, незаконченная. Многим это пришлось не по вкусу. Мало кто хотел остановиться в шаге от полного разгрома, слишком много было пролито крови, а большинство мужчин не умело ничего, кроме как воевать и выживать. Состоялся большой сбор, после которого люди, конечно, двинулись в последний поход, убивая, насилуя и грабя…

– Насилуя? – удивился человек.

– Да. Были среди зверя и прекрасные создания, обликом схожие с тонкими девушками. Их назвали нимфами. Тебе не раз еще доведется услышать в придорожных кабаках похабные песни на эту тему. К тому же в людском обществе произошел раскол, и многие перешли на сторону зверя. В основном молодые духом и телом, в которых еще не закостенела злоба и которые не боялись задаваться вопросами.

– Что было дальше?

– Ответ зверя был страшен. В одну ночь, одним могучим ударом Дид был стерт с лица земли, после чего началась Великая охота, воспетая не одним поэтом. За несколько дней род людской был истреблен почти полностью. В живых оставили только совсем маленьких детей и их молодых матерей. Остальные же, будь то женщины или старики, крепкие воины или калеки, уничтожались, словно скот пораженный чумкой. В те дни погибли тысячи, и все они лежат здесь, на Великом кладбище города Дид. У меня под боком.

Старик надолго приложился к стакану. Борода его от каждого глотка бесшумно елозила по одежде.

– Что было потом? – в нетерпении спросил пришлый.

– Потом был Золотой Конкордат.

Старик вытер намокшие пальцы тряпкой и перевернул страницу, где под очередным знаком астролябии были начертаны два золотых рунических символа.

На последующих страницах было множество записей, выведенных теми же рунами – он пролистнул их, не задерживаясь, добравшись до перевода, и с трепетной осторожностью придвинул книгу ближе к человеку.

– Вот. Здесь все написано. Ты прочти, это важно, а я приготовлю что-нибудь поесть.

Пришлый взял книгу. Слог был красивый, словно песня, дающий много возможностей для различных его интерпретаций. Но, если отринуть эмоциональные акценты и неоднозначные рифмы и воспринимать только слова, то можно было заметить, что условия, которыми обеспечивалось мирное сосуществование двух рас, были на удивление мягкими, если помнить, при каких обстоятельствах они были выставлены. Главным и обязательным к исполнению пунктом был строжайший запрет на убийство первородных, именуемых далее Ланнами. Заходить на территории, отведенные ланнам, так же запрещалось, единственным исключением из правил были специальные тропы, ведущие к вратам, на всем протяжении которых было безопасно.

Далее было много записей о самих вратах. О том, для чего они служат, и кто должен сквозь них пройти. Всего их было семь. Каждый пришлый, попавший на материк должен был преодолеть их, оставив на входе плату. За последними вратами человека ожидало великое знание, и по описанию оно было настолько ценным, что ради него стоило провести в поисках всю жизнь.

В конце шло подробное описание границ территорий отведенных для каждой из рас, именуемых Разделами и карта.

Старик поставил на стол деревянную тарелку с разложенной на ней зеленью, твердым, как камень мясом, которое по виду напоминало янтарь и свежим, ароматным хлебом.

– Что скажешь? – спросил он.

– Что за знание ожидает в конце?

– К несчастью, ещё никто не добирался так далеко, – расстроено пожал плечами он, – или добирались, но обратно никто не вернулся. Бытует мнение, что там находится ответ на извечный вопрос о нашем появлении здесь.

– Неужели за столько лет никто так и не смог найти ответ?

– Никто, – развел руками старик. – Это не так просто, как кажется. Этот вопрос сродни любовной страсти: сперва, он полностью завладевает твоим умом, не дает покоя, но уже через некоторое время наскучивает и отступает, теряясь в насущных делах.

– И никто уже не пытается искать? – возмутился пришлый.

– Почему же? Есть группа ученых в Университете, есть влиятельные люди, вкладывающие немалые средства в решение этой проблемы. Есть огромная армия исследователей, наконец, что непрестанно рыщет по материку в поисках ответов и наживы.

– И все они пропадают после последних врат?

– Тут, видишь, какая штука с этими вратами… – старик неудобно поерзал на стуле и замолчал, словно подбирая слова. – Мы не знаем, где они находятся. За столетия, что мы здесь прозябаем, люди смогли отыскать лишь трое из них. Первые, стоящие у нас под носом, вторые, ведущие в Скоубруг и последние, уводящие в Горный раздел. И всё. Говорят, есть карты, на которых отмечены четвертые врата, но это, скорее, слухи.

– Я не понимаю, – возмутился пришлый, – если это столь важно, то почему на их поиски не брошены все силы?

– Ну… – улыбнулся старик. – Потому что для рожденных здесь эти врата не несут никакой пользы. Они на нас не действуют. Людям достаточно тех земель, что предложили ланны. Кто знает, может через десятки или сотни лет место закончится, и начнутся новые темные времена.

Воцарилась задумчивая тишина. Старик жевал мясо, поглядывая на пришлого, а тот боролся с вихрем мыслей и вопросов, раздирающих голову.

– Ты можешь показать мне город Дид? – спросил он, наконец.

– Не думаю, что ты найдешь там что-нибудь кроме поросших мхом камней, да гнилых руин былого величия. К тому же путь через кладбище не безопасен…

– Что там? Разбойники? – усмехнулся пришлый.

– О, нет, не разбойники… – проговорил старик. – Это кладбище давно заброшено. Много веков назад. Там не сыщешь живой души.

– Не удивительно, ведь прошло столько времени…

– Безусловно! Однако заброшенным это место стало уже спустя пару лет после тех событий, о которых я рассказал.

– Почему?

– Люди похоронили здесь тысячи и тысячи тел. Своих родных, соседей, друзей, павших в дни Великой охоты. Они закапывали в землю тех, кто всем нутром ненавидел ланнов, кто боролся с ними всю жизнь. Только представь, какие чувства обуревают человека, который так близок был к заветной цели, но, подступив совсем вплотную, вдруг осознал, что он – ничто в сравнении со своим врагом. Что все это время он был словно блоха, которая намеревалась выпить без остатка кровь из крепкого пса. А тому псу стоило лишь удачно задрать лапу, чтобы все усилия, которые ты прикладывал на протяжении целой жизни, пошли прахом.

– И что? Ланны запретили сюда приходить?

– Нет, конечно… – в нерешительности ответил старик. – Понимаешь, столь сильная злоба, которая жила в тех людях, в равной степени, как и великая и настоящая любовь… они всегда оставляет след. А здесь, на этом маленьком пятачке земли, злобы этой было предостаточно. Сильной, истовой.

– Что это значит? – видя нерешительность хозяина, проговорил человек. – Я не понимаю.

– Через несколько месяцев, после того, как начались погребения, земля иссохла, а деревья, цветы и даже трава сгнили. Не погибли, как погибают от засухи, а именно сгнили, превратились в червивое месиво. Люди стали замечать, что даже в самый солнечный день, здесь было как-то зябко, пасмурно и тоскливо. Ну а последней каплей стали рассказы о том, что де кто-то видел, как глубоко на кладбище среди могил бродят тени.

– Тени?

– Да… тени! – пожал плечами старик.

– И вы в это верите? – прищурил глаза человек.

– Ну, мой дорогой друг, – старик недовольно заерзал. – Я живу здесь слишком долго и повидал уже немало жутких вещей. И тени на кладбище ночью – не самое страшное, что я видел, однако… однако и меня это пугает.

– Но ведь этого не существует! Вы говорите о мертвецах?

– Ну… не существует, так не существует, – быстро согласился старик. – В конце концов, мало ли что могло привидеться ночью людям после пережитого страха.

Человек внимательно смотрел на хозяина дома. Ему показалось, что тот согласился только, чтобы завершить этот разговор.

– А что было потом? – спросил он.

– Потом? – задумался старик. – Потом корды ушли. Говорят, их дом теперь на вершине Садал-Сууд, куда людям никогда не взобраться.

Человек встал и подошел к двери.

Здесь была прекрасная тихая ночь в ту же секунду коснувшаяся его лица, пробежав по телу прохладными мурашками. Луна все так же безмолвно плыла по небесной ране, высветляя щербатый контур деревьев и крестов. Нигде, куда ни посмотри, не было видно ни огонька, ни костерка, ни какого иного признака присутствия других людей. Они были здесь одни, в низине, на пороге кладбища, посреди глубокой осенней ночи. Стрекот кузнечиков успокаивал, волнами прокатываясь по траве, меняясь под порывами ветра. Над липкими грибами и вокруг фонаря игриво кружились крупные желтые светлячки, а в луже неподалеку квакали лягушки. Далеко справа шумел лес, где-то ухала сова и хлопала крыльями беспокойная птица. Вороны, что устроили склоку из-за креста, исчезли, видимо, потеряли интерес к человеку. Вдали, на кладбище, едва озаряемые лунным светом стояли два каменных изваяния, скрестивших мечи, высоко поднятые над головой. Они величественно возвышались над приземистыми склепами и оградами. Никаких теней под ними, конечно, не было, лишь едва заметно зеленело фосфорецирующее зарево.

«Что же со мной приключилось? – подумал он. – И все это – мой новый мир? Мой Прекрасный новый мир?»

– Хорошо, – заговорил он, возвращаясь за стол. – Если принять на веру все, что ты мне сейчас рассказал… Что мне нужно делать?

Старик посмотрел на него с одобрением и вновь запалил трубку.

– Меня зовут Привратник. Я – первый человек, которого вы – пришлые встречаете здесь, и на мне лежит самая тяжкая ноша – заставить вас поверить в то, что с вами произошло и не дать натворить глупостей. Все это, – он широким жестом обвел рукой комнату, – теперь твой дом, где тебе придется дожить начатую жизнь. Завтра утром ты отправишься к своим первым, а может и единственным, вратам, за которыми будет деревенька Крайняя. Там ты должен найти Радея, он направит тебя дальше.

– Куда, дальше? – спросил пришлый.

– В конечном итоге ты должен прибыть в Таргиз, это одна из трех столиц, где тебе подыщут работу и жилье. После чего ты волен делать, что угодно.

Старик наклонился ближе и заглянул ему в глаза.

– Но, послушай меня… Всё это мелочи, которые так или иначе с тобой произойдут. Ты узнаешь материк, переговоришь со множеством людей, найдешь себе дело и обретешь собственные взгляды на все, что тебя окружает. Вся соль не в этом! Что бы кто тебе не сказал, помни, кто ты есть. Ты – пришлый! Какая-то высшая воля избрала тебя и поместила в нашу действительность. Не знаю – в наказание ли, или за заслуги, но ты оказался здесь. Тебе дали второй шанс, начать жить с чистого листа. Многие мечтают об этом, устав от службы, от жизни с нелюбимой женой, от ошибок, совершенных прежде… Но боятся. Боятся мести, порицания, долговой повинности и прочего. А ты чист. Хочешь сшибать палкой галок с заборов – пожалуйста, отправиться за моря – никто не остановит, познать травы и варить микстуры, декокты и снадобья – воля твоя. Единственное, чего ты должен всеми силами избегать – это, при такой уникальной оказии, что с тобой приключилась, прожить пресную, скучную и незаметную жизнь!

– Но, быть может, я к тому и стремлюсь? – улыбнулся человек.

– Вполне вероятно, – согласился старик. – Быть может, я сейчас беседую с душегубом, поправшим все мыслимые законы так, что даже дьявол его не принял и швырнул обратно на землю. В таком случае спокойная жизнь была бы тут к месту. Но, повторюсь, дело не в том, кем ты был, а в том, кем станешь теперь. Попробуй! Вы, пришлые, приходите все реже, кто знает, может быть именно тебе суждено разгадать великую тайну своего второго рождения. Так или иначе, но появление здесь человека подчиняется определенным законам, что позволяет нам утверждать, что за всем этим стоит или стоят существа разумные, создавшие все это. А то, что пришлые, которые в начале времен являлись целыми сотнями едва ли не каждый месяц, а теперь появляются по одному раз в несколько лет, заставляет думать о том, что все это движется к завершению, что, в свою очередь, так же говорит о наличии некой системы. А любая система, какой бы искусной она не была, может иногда дать сбой.

– Похоже на большой эксперимент… – неловко улыбнулся человек.

– Или на колонизацию, – пожал плечами Привратник. – На ссылку. На сотворение, в конце концов. Это может быть что угодно. Может какой-то заигравшийся Божок потехи ради создал нас, и тут же забросил под сердитым взглядом Бога-отца.

– А что находится за этими хребтами? – спросил пришлый, проводя пальцем по ровному контуру карты. – Эти горы не выглядят естественными. Слишком прямые очертания…

– Эти горы неприступны, ещё никому не удалось преодолеть их, но вот здесь, – ответил старик, указывая на карте место, выше Тагиза, где полукругом была выведена надпись «Золотое море», – на северо-востоке, за великой пустыней ничего нет кроме песков и змей.

– А что там должно быть? – не понимая, спросил человек, видя интригующий взгляд старика.

– Горы! – проговорил он. – Здесь по всем правилам должны находится горы, внутри которых мы заточены. Однако пустыня там простирается бесконечно. И пустыня та крайне опасна для человека. Несколько десятков экспедиций сгинули среди её барханов. Есть великое множество рассказов и легенд о существах, живущих в тех песках, об их обычаях и культуре.

– Первородные?

– Да, – едва кивнул старик. – Север Золотого моря – вторая по величине, после Лайского леса, территория, принадлежащая ланнам. Они враждебны и жестоко карают нарушителей границ. Однако есть слух, который весьма и весьма похож на правду, что где-то там, среди барханов и пещер, берет свое начало древняя тропа! Одна из тех, что ведет к великим вратам.

Старик добродушно поглядел на человека и вновь наполнил стаканы.

– Вот и думай теперь, – медленно проговорил он, – кем ты станешь, зная обо всем этом. Ведь, если там стоят врата, то ждут они тебя, но не других.

– А сколько нас? – озадаченно спросил пришлый.

– Едва ли с десяток, – пожал плечами старик. – В основном, к великому моему счастью, исследователи, но есть и такие, кто предпочел гнуть подковы и сеять поля.

Внезапно ночную тишину прорезал далекий гортанный стон, словно огромный кит проплывал неподалеку.

– Что это? – забеспокоился пришлый.

– Это… – тревожно прислушиваясь, ответил старик. – Это…лес…шумит.

– Какой же это лес?!

Человек вскочил и прильнул к окну.

– Да… Обычный, с деревьями… – ответил Привратник, едва улыбаясь.

– Что?! Чему ты улыбаешься? – рассердился человек. – Кто там стонет?!

– Да…Слушай, я не знаю. Здесь всегда кто-то стонет, плачет, бродит или воет. Место здесь такое, должен понимать.

– Что со мной..?

У него похолодели ноги, в затылке поселился холодный туман, и Привратник, быстро подскочив, мягко опустил его на стул.

– Что происходит?

– Ты слишком часто задаешь этот вопрос, – мягко проговорил старик. – Часто даже для пришлого. Тебе не кажется? Лучше поешь скорее. Тебе просто ударил в голову мой напиток. Не стоило так резко подскакивать.

– Напиток? – переспросил человек, заплетающимся языком. – Какой же это напиток. Ты ж его гонишь… Вот прям здесь.

Он неопределенно махнул рукой в сторону зеленого солнца.

– Гоню! – не стал отпираться старик. – А потом… Потом делаю из него напиток!

– Мешая с водой? – улыбнулся пришлый.

– Эк тебя… – снисходительно проговорил старик, глядя на него. – Давай я помогу перебраться на кровать.

Кровать тяжело пахла старым немытым телом, но была мягкая и большая. Он грузно бухнулся на нее, чувствуя, как голова заходится в буйном танце. Старик чего-то ворошился кругом, ворча себе под нос – не то ругаясь, не то посмеиваясь. Сон, со своей вязкой тяжестью боролся с головокружением, постепенно превосходя его.

– Постарайся не уснуть. Это скоро пройдет, а я пока закончу пару дел, раз уж выпал такой случай, – усмехнулся старик, склонившись над человеком.

Привратник запалил большой фонарь, взял несколько вещей из комода и вышел прочь.

Головокружение, как он и обещал, довольно скоро сошло на нет, оставив медную тяжесть в затылке. Рядом оглушающе тикали часы, отмеряя минуты его новой жизни. В камине трещали дрова, поглощаемые пламенем, выводящим на стенах причудливую пляску. В доме было на удивление безопасно. Он чуял это нутром, словно оказался в родном доме ребенком, в те времена, когда все проблемы решались его невмешательством.

Однако за окном что-то происходило. Природа словно ожила и наполнилась криками птиц, писком мышей и шумом ветра. Её как будто тихонько лихорадило.

Человек сел, сильно морщась и сжимая руки на висках. Гадливое ощущение недельной пьянки поселилось в горле.

– Что же ты там намешал в свой напиток, старый дурень… – в слух усмехнулся он.

Он поднялся, подошел к аппарату, укрытому тканью и осторожно откинул её. Как и ожидалось, под ней таился большой перегонный куб с торчащими трубками и емкости под напиток. Рядом лежали ингредиенты: несколько пузатых бутылочек с темной жидкостью, закопуренных пробкой, пучки трав, кореньев и неких сушеных палочек, больше все похожих на крысиные хвосты.

Он ухмыльнулся и сел обратно, силясь выглянуть наружу, когда воздух прорезал протяжный крик, переходящий в отчаянный вой. Словно одинокий волк, неизвестное создание выло насколько позволяла грудь.

По телу пробежали мурашки, прокладывая дорогу тревожным мыслям. Страшно было подумать, какому существу может принадлежать такой крик. Столь отчаянный и пронзительный, наполненный болью вой.

Человек боязливо поежился и встал, безотчетно потирая ладони.

– «Здесь всегда кто-то воет, стонет или плачет», – со вздохом вспомнил он слова Приватника.

Шум и возня за окном усилились, обратившись в нескончаемый шелест мелких лапок, крыльев и хвостов. Он осторожно подошел к двери и выглянул наружу.

Двор, освещенный раскачивающимся фонарем, двигался. Среди грибов и грязи, болотных кувшинок и мшистых камней ползли, бежали и извивались черви, стрекозы, жуки размером с гусиное яйцо, многоножки, пауки и прочие гады. Между ними шумно сновали мышки и хорьки, выдры и лисы, а в небе начинал зарождаться грозный вороний граб.

Пугающе было то, что все твари, до самого последнего безмозглого червя двигались в одном направлении – прочь от кладбища, в сторону колючего силуэта леса.

– Да будь ты проклята! – злобно раздалось из-за кустов, справа. Там, пробираясь против течения напуганного зверья, шагал, отмахиваясь фонарем, Привратник. Он воевал не то с крысой, не то с выдрой, которая упрямо пыталась залезть ему за ворот. Наконец, ему удалось схватить её за холку. Старик гневно посмотрел ей в глаза, после чего со всей силы зашвырнул зверька в темноту.

– В дом! – крикнул он на человека, выбравшись на свой двор.

– Что происходит? – начал было тот, но старик раздраженно заставил его замолчать.

– Возьми веревку и нож. Там, в столе.

Человек повиновался, быстро откинул тяжелую крышку стола и нашел среди стамесок и тесал крепкий, короткий нож с окованной жестью рукояткой. Веревка висела на здоровенном гвозде, рядом с дверью. Он продел в неё руку и перекинул себе на плечо.

– Готово!

Старик оценивающе оглядел его, не переставая рыться в сундуке. Он перебирал какие-то камни, что светились неверным сиянием. Найдя нужные, он опустил крышку, закрыл сундук и спрятал ключ на груди под одеждой. Поднялся, опершись о него рукой, и подошел к столу.

– Там что-то случилось, – заговорил он быстро, разливая Белого ворона. – Я пошел бомбануть кротовьи норы, они как раз по ночам этими тварями полнятся, как все началось. Видишь, семь ветров дерутся?

– Они с кладбища все бегут. От тех статуй с мечами.

– Нет, дружок, здесь другое, – замотал головой старик, поднося к губам стакан. – Они бегут не откуда, а – куда.

Суету за окном вновь прорезал протяжный плачь.

– Чей это крик?

– …какой толпы, страданьем побежденной? – с нервным вздохом закончил его слова, поглядев за окно, Привратник.

– Что это значит? – не унимался пришлый.

– Это плачет Гамаюн. Но плачь её очень древний и звучит крайне редко. Она поет, когда вершится большое зло над ланнами. Будь осторожен, мой друг, сейчас каждый зверь может захотеть перегрызть тебе глотку…

Шум за окном внезапно оборвался. Они оба невольно поглядели на двор. Там копошились черви, да подыхал лисенок, зашибленный в спешке, и никого больше не было.

И тут грянуло. Ветер ударил с такой силой, что заныли стены у дома. От злобного воя засвербело в ушах. Фонарь громко звякнул, оторвался и разбился о камни, разлив немного горящего масла. Силуэты деревьев упруго изогнулись, послышался громкий треск. Несколько костлявых громадин рухнули, сотрясая округу страшным грохотом. Даже вороний крик на секунду потонул в шуме ветра, но затем разразился вновь. Природа выла и лютовала, швыряя старые доски, поднимая далеко ввысь сухие ветви и кружа их в листолёте.

Но уже через минуту все стихло. Резко. Так обрывается мелодия, после мощного крещендо, позволяя уловить его отзвук в витражах. Кружась и волнуясь, заспешили обратно на землю желтые листья. Звонко грохнулось старое ведро. Упало и укатилось к поваленной изгороди. Как внезапный, мгновенный ливень широкой волной на землю осыпались мелкие камни вперемешку с ворохом трухлявых ветвей. Всё стихло.

– Пошла волна… – одними губами прошелестел старик.

Пришлый вышел во двор и увидел далеко справа стаю бегущих со всех ног зверей, зверьков и птиц. Их путь освещали тысячи светлячков, от чего их неуемный бег походил на огромного желтого змея, уползающего в своё логово.

– Куда они бегут?

– Это гон! – ответил старик. – Кара людишкам за то, что натворили.

– За что?

– Что же там случилось… Идем, нужно кое что проверить, – тяжело взглянул на него Привратник.

Они вышли за дверь. Темень кругом, казалось, сгустилась ещё сильнее, даже звездный свет с трудом добирался до земли. Старик быстрым шагом направился за угол дома, где недавно боролся с грызуном. У края он остановился, спрятал фонарь за бревна сруба и начал внимательно вглядываться в темноту позади дома, где лежало Великое кладбище. Вокруг к этому моменту все стихло. Желтый змей уполз далеко в чащу, сопровождаемый многотысячной вороньей свитой.

– Держи фонарь пониже, пока не спустимся в овраг, – проговорил старик и тронулся дальше.

Человек тоже поглядел на кладбище. Тихо, туманно, мрачно. Там не было ничего необычного, однако сердце неуёмно колотилось в ребрах, надеясь, видимо, разглядеть мертвяков.

Они шли, продираясь сквозь колючие кусты терновника.

«Терновник…» – человек вдруг осознал, что знает это растение. Знает, как оно выглядит, где растет… Вернее, помнит, что оно растет в гористой местности. По крайней мере, такую картинку рисовала его память. Он подивился тому, как избирательно вычищено его сознание. Все, что могло бы указать на то место, откуда он явился, стерто. Однако общие знания и навыки о том, что это вот, например, терновник, сохранились. Он растет из земли. Земля питается влагой от дождя. Кормит деревья. Деревья дают плоды, которые он ест и переваривает в желудке. Затем они, наконец, попадают обратно в землю с его дерьмом. И ещё, в его голове есть мозг, чтобы осмыслить все это.

Всё это он знал. Знал, как и любой другой человек, живущий под солнцем. Но ведь младенец, едва едва рожденный или уже пытающийся ходить, или даже говорить, не знает этих простых вещей. Ему невдомек, что существует круговорот воды, что есть времена года, что земля вертится вокруг солнца…

Он вдруг остановился, пораженный.

«Не земля, а Земля.» – он крепко зажмурился, пытаясь ухватить слово, что постоянно от него ускользало.

– Идем, чего застыл?! – громким шепотом проговорил старик.

Человек не двигался, боясь потерять эту мысль. Но она никак ему не давалась. Он вдруг ощутил себя неимоверно глупым. Словно впервые в жизни он попытался подумать и порассуждать, но вдруг понял, что не способен на это.

Наваждение прошло, оставив после себя горький привкус пустоты и бессилия.

– Не земля, а Земля, – разочарованно повторил он, поглядев на старика.

– Идем, видишь там, впереди что-то светится?

Человек раздосадованно посмотрел. Овраг уходил вдаль. Его стены возвышались на добрых пять метров, завершаясь неровным краем с редкими, костлявыми деревцами. В его жерле, плотными черными пятнами рос злополучный терновник.

«И никаких тебе гор…» – с грустью подумал он.

Вдалеке неясно сиял холодный белый свет. Он стелился по дну оврага и заползал невысоко на его песчаные склоны. Несколько деревьев, что разделяли их, выглядели жутко, протягивали свои сломанные, многосуставчатые ручищи к свету, пытаясь завладеть им. Или загасить его.

– Что это? – обретаясь, спросил человек.

– Слушай!

Он замолчал, прислушиваясь. До его уха донесся слабый стон, прерывающийся на рокочущий храп. Там кто-то был. Кто-то крупный и сильный. И скорее всего раненный.

Привратник указал рукой на край оврага. Песок там был взрыхлен. Помято несколько кустов. Судя по всему, там недавно кто-то сверзился вниз, на самое дно. От того места в сторону сияния уводили следы, перемешанные с черными пятнами.

Старик загасил фонарь и жестом велел ему сделать то же. Затем осторожно приблизился к следам. Человек последовал за ним. Сияние, и страдающее под его покровом существо стало ближе. Храп иногда прерывался гулким рычанием, которое всякий раз обрывалось неприятным бульканьем, принося существу немалые страдания.

Человек силился пробиться взглядом сквозь свет, и порой ему казалось, что он видит очертания некоего животного. Крупного животного. Опасного.

– Это кровь, – тихо ответил старик, растирая черное пятно меж пальцев. – Слушай, там кто-то…

Он не успел закончить. Существо мгновенно отреагировало за голос. Оно ринулось на них, раскрывая окровавленную пасть. Свет, который исходил от зверя, вспыхнул, словно искры в костре, потревоженном палкой.

Человек, ослепленный, закрыл глаза, успев заметить лишь ожесточенную волчью морду и огромные, длиной в ладонь, клыки. Существо пролетело над ними, орошая их кровью, и неуклюже, поднимая пыль и ломая ветви, оно рухнуло на землю и тут же страшно зарычало от боли.

Чьи-то руки схватили человека и увлекли за собой. Привратник накрыл его своим телом, от чего в нос ударил крепкий запах пота и табака.

– Что это? – с ужасом спросил пришлый.

– Провалиться мне на месте, если я ошибаюсь, но это Корд! – проговорил старик. – Смотри!

Они выглянули из укрытия. Там, совсем недалеко, на земле лежало существо. Больше всего оно походило на огромного волка, но сложенного так, чтобы ходить вертикально на задних лапах. Передние же лапы, а вернее сказать, руки были совсем как человечьи – с крепкими когтями, венчающими длинные пальцы и необыкновенно сильными. Это было видно по упругим буграм мышц, скользящим под кожей. Морда была волчья, куда более крупная, но все же волчья. Однако было в ней что-то жуткое, что-то, что вызывало мурашки и дрожь по телу. Человек долго не мог понять, что это, но потом вдруг осознал. На волчьей морде были настоящие людские эмоции. Существо мучилось, корчилось от боли и плакало, совсем как человек. Это было ужасно. Это было настолько противоестественно, что хотелось немедленно бежать прочь от этого места. Создавалось впечатление, что это не зверь обрел людской облик, а напротив, человек, подвергшийся страшным опытам, извратившим его тело. Человек, стонущий от боли, превращенный в монстра, в чудовище… в урода.

– Гляди, как он прекрасен, – восторженно проговорил старик.

Человек содрогался от его вида, чувствуя огромное отвращение к этому созданию.

Сияние сильно угасло, и теперь на них воззрились два изможденных золотых глаза. Корд смотрел с ненавистью, но иногда по его лицу пробегала черная тень боли, и тогда брови складывались домиком, глаза закатывались, а губы плотно сжимались совсем как у юноши, раненного в драке.

– Он же, как человек… – прошептал пришлый.

Из плоти, чуть пониже ребер у Корда торчал металлический штырь длиной с человеческую ногу. Штырь сидел глубоко, покачиваясь в такт движению. На его окровавленном конце, остались смазанные отпечатки ладоней.

– Мы должны что-то сделать, – бормотал Привратник. – Что-то сделать нужно…

Человек завороженно смотрел на животное, хотя это слово казалось неуместным в отношении такого создания. Корд едва дышал, держа штырь навесу на слабеющих руках. Последний прыжок дался ему слишком дорого, и силы окончательно его покидали.

Умирающий молодой, ещё недавно блещущий силой и красотой, юноша. Это тоже было удивительно. Именно юноша. Именно молодой. Не было в глазах у Корда старческой усталости, и какой-то древней мудрости. Словно и не бродил он по земле сотни лет. Он глядел просто, уже смирившись со своей участью, и просто ждал, когда это, наконец, случится, кидая взгляд то на землю перед глазами, то на рану, из которой сочилась кровь. Последнее, что ему нужно было сделать в жизни, последнее решение, которое принять, – это выбрать момент. Момент, когда холодный металл пронзит его и завершит мучения. Его сияние блекло с каждой минутой. Его прекрасная, лунная шерсть седела и сохла, как трава по осени.

В целом свете не осталось звуков, кроме хриплого и обрывающегося дыхания, тонущего в звездной пустоте. Оно улетало ввысь, и словно люди, что протягивали руки, молясь и открывая свои самые сокровенные тайны, провожали его сухие и ломкие ивы. Ветер, ещё недавно такой сильный, теперь едва шевелил воздух, осторожно касаясь щек и боясь потревожить даже листочек, лежащий на земле, а где-то за лесом, совсем уже далеко кричали ушедшие птицы. Человек вдруг ощутил себя отрешенным солдатом, отставшим от своего воинства, осознавшим вдруг, что такое свобода и понявшим, что она ему не нужна.

Привратник онемел, во все глаза глядя перед собой, и человек увидел его истинное лицо. Его душу. Одинокий, живущий на краю света. Всеми забытый и всеми покинутый, стойко несущий своё бремя, которое с каждым годом все больше походило на глупые выдумки стариков. Едва ли в городах к нему относились с почтением, едва ли его уважали те, кто, как считается, познали жизнь… Едва ли его не считали сумасшедшим.

По его лицу катились мелкие слезы, ловко бегая по канавкам морщин, а тело сотрясала крупная дрожь. Одинокий старик, с лихвой хлебнувший горя.

Корд сдался.

Или наоборот – собрался с силами, и штырь, уперевшись в землю, прошил его насквозь, выдрав из спины кусочек красного мяса. Тело сутуло скрючилось, лапы подобрались, как бывает, когда убиваешь паука, и сильно сжались. Он закричал… жалобно, как мальчик, не желающий умирать молодым. Крик оборвался гортанным бульканьем, а из пасти сильными толчками хлынула кровь, в которой на миг застыли и тут же растворились в траве стекленеющие глаза.

Сияние зверя угасло, и на мир с неимоверным грохотом обрушилась тишина.




Глава 2. Беримир и его тайна.


Дознаватель своё слово сдержал. Когда на город опустилась ночь, а волнения были окончательно подавлены, ему разрешили уйти. Жалкие остатки бегущих от правосудия людей ещё сновали по городу в надежде выбраться за стены, но гвардейцы быстро их ловили и брали под стражу. От недавнего буйства толпы, от шума и возбужденных криков более чем решительно настроенных людей не осталось и следа. Бунтарский пыл был подавлен канонадой выстрелов и лаем десятков собак. Всё закончилось, не успев, как следует, начаться.

И в том была его вина.

Его тайно везли из города в телеге, укрытого щепками, бочками и вонючей мешковиной, пахнущей гнилыми яблоками, опустошенного и едва живого. Из башни его выволокли в мешке, как стухшую скотину… Нет! Хуже – как дерьмо, из-за смрада от которого не развязывают мешок, чтобы не стало дурно. Его швырнули на сырые камни и били. Били со злостью, мстительно, стараясь достать до лица и горла. Отчего он подумал, что били его свои, что было ещё горше. Затем его хватили крепкие руки в стальных перчатках и заволокли на возы. Его рука подвернулась, и кость вышла из плечевого сустава, пронзив тело иглой боли. Он вскрикнул, но вызвал этим только новую волну гнева. Через несколько минут и шесть особо сильных ударов, пришедшихся на лицо и руку, его оставили в покое. Плечо болело страшно, и он молил всех святых, чтобы кость как-нибудь вошла обратно. Телега тронулась грубо, ухабисто. Одна из бочек сильно ткнулась в него ржавой оковкой, а из разворошенных мешков сильнее завоняло гнилью. Боль в руке от каменной мостовой, по которой стучали деревянные колеса, сводила его с ума, доводя до исступления.

Его везли через город, обходя места столкновений, часто останавливались, пропуская стражу и гвардейцев и отгоняя прочих, кто встречался на пути. Сквозь завесу боли он слышал своё имя. Слишком часто, чтобы это было случайностью. Оно как будто служило ключом к свободному проезду. Всякий стражник, едва его заслышав, хмыкал и отступал в сторону. Многие заглядывали в повозку и ухмылялись, находя там измученное и избитое тело Беримира.

– Это он? – спрашивали они. – И что же он такое?

– Не твоё дело! – только и отвечал возница. – Уйди с дороги!

И они расступались. Сплевывали на землю, бранились, выдерживали паузы, хмыкали, но расступались, и телега всякий раз следовала дальше.

«Их предупредили… – думал он, с отчаянием. – Но не сказали всего. Они знают, что меня нужно пропустить, но не знают кто я такой. Они выполняют приказ. Как всегда всего лишь выполняют приказ. Очень удобно, когда после приходится искать себе оправдание».

Кони ржали и шли неохотно, они страшились огня и резких звуков, но возница нещадно хлестал их, отчего они, то пятились, то рвались вперед. Беримир смотрел на небо, качаясь как труп и крича чуть ли не в голос, глядя на проплывающие мимо верхушки ветхих зданий Культурного района, на высокие зеленые тополя и березы, равнодушно взиравшие на все свысока. Небо было затянуто черным дымом от пожаров и наполнено криками, но небесная рана хорошо виднелась в черноте. Некоторые здания были объяты пламенем, но пожарные бригады и гвардейцы быстро гасили огонь, набирая воду из заранее заготовленных резервуаров заранее заготовленными ведрами.

Они ехали долго, и сознание потихоньку оставляло его, обретаясь вновь на особо ухабистых местах. Он мечтал полностью погрузиться в забытие, но страшная боль и мысли о содеяном не позволяли это сделать. Вскоре облик домов изменился, они стали более приветливыми, более ухоженными. На балконах и под окнами, в глиняных горшках блестели яркими пятнами цветы, многие стены были красиво расписаны и окрашены, а за стеклами висели нарядные шторки. Из некоторых окон выглядывали взволнованные лица, все они провожали взглядом телегу и перешептывались.

«Мы едем на юг, – понял он, – в самое сердце Повелья».

Через четверть часа над ним проплыли каменные своды первых Нижних ворот, называемых вратами Спокойного моря, стражи у которых было втрое больше, чем обычно. Здесь снова кого-то били. Большая возня, грубая брань и женский плач слышались со всех сторон. Все выходы из города были заранее перекрыты, и люди попадали в такие вот ловушки, пытаясь выбраться. Громовым треском выстрелили однозапальники, и шум сразу поутих. Зычный офицерский голос зарычал сквозь дым:

– Успокоиться! Всем успокоиться! Приказываю вам сложить оружие и сдаться на милость архонта! Каждому, кто покорится по доброй воле, будет дарована жизнь!

«Стреляют в воздух, – подумал Беримир. – Убивать будут позже».

Возница придержал коня, но не остановился, пока его не окружили гвардейцы.

– Стоять! – рявкнул один. – А ну слазь с воза!

– У меня красный ярлычок! Беримир! – воскликнул он. Вышло как-то неуверенно, совсем не так, как он, видимо, рассчитывал, потому что гвардеец направился к нему быстрым шагом и стащил на землю.

– Отстать! – крикнул офицер.

Раздался стук копыт, и перед Беримиром возникла сперва бурая лошадиная морда со слепыми глазами, вокруг рта которой пузырилась белая пена, а затем и лицо офицера. Он был уже не молод, по контуру измазанного сажей лица росли пышные седые бакенбарды. Губы были плотно сжаты в презрительной улыбке, а в глазах отражался огонь от пожарищ, что шло вразрез с серебристым цветом аксельбанта на кителе. С такими глазами он выглядел точно демон.

– Покажи ярлык! – скомандовал он, не сводя золотых глаз с Беримира.

Возница помахал перед ним чем-то и добавил:

– Это Беримир! Нас велено пустить.

Офицер посмотрел на него и коротко кивнул. Затем вновь поглядел на Беримира, но как-то странно.

«Что это? – подумал он. – Жалость? Скорбь? Нет же… Это презрение. Или все же в этом взгляде есть что-то. Какое-то участие. У него умное лицо, почтенный возраст. Он может понимать. Он должен понимать, что мне не осилить такое в одиночку!»

Беримиру захотелось объясниться ему, этому офицеру гвардии. Казалось, что тот способен понять, обелить его имя, но тщетно. Возница торопливо взобрался обратно, и повозка тронулась. Офицер проводил его взглядом и скрылся за бортом.

– Открыть ворота! – раздалось вдалеке.

Заскрипели тяжелые створы, открывая путь в Спокойное море. Несколько человек ринулись к свободе, раздались выстрелы, небо прорезал женский визг, и снова занялась возня.

Возница хлестнул коня, и телега ускорилась. Когда над ними проплыли своды внешних ворот, крики и гомон мгновенно стихли. За городскими стенами на них обрушилась тишина. Дохнуло прохладой от заполненного водой крепостного рва и приятным запахом сырых досок, из которых были сколочены дома в предместьях. Вместо шума, брани и драк здесь квохчали утки да квакали ночные лягушки. Вместо буйства огня, пожирающего сухие доски, слышался шелест листьев и редкий лай добрых псов. Здесь как будто ничего не случилось, хотя многие бунтари жили именно в этих домах.

«Что теперь с ними будет? – думал он. – Им обещали даровать свободу, но разве может архонт допустить это? Кого-то наверняка отправят в Боргот, выжигать бучу. Других повесят в назидание. Но сколько повесят? Двух? Трёх? Десяток? Сотню?»

Вскоре предместья с его хмурыми домами кончились. Теперь перед глазами проплывали черные силуэты деревьев, утомленно качающихся на ветру. Неудавшийся бунт, сотня людей, запертых в канале, вонь, гарь и позор побежденного народа остались позади. Здесь царило спокойствие, ярче заблестели звезды, утопая в небесной ране, и пели соловьи, выводя длинные рулады. Иногда мимо проходили люди, они в хмельном веселье приветствовали возницу и уходили, наслаждаясь безмятежным моментом. Лениво лаяли собаки, да скрипела телега – вот и всё, что происходило здесь. Мятеж казался выдумкой, дурным сном, который забудется через несколько минут.

На одном из холмов телега накренилась, и он увидел город, над которым едва заметно раскинулось алое зарево. Не зная о том, что там творилось, можно и не приметить его. В празднества, в особенности в день Жатвы, Таргиз сиял куда ярче, хлопали шутихи, и взлетали красные огни – город пел и радовался. Даже в угрюмом и хмуром Культурном районе на домах зажигали лампы, а в окнах выставляли свечи, отчего эта часть города в такие дни выглядела приветливо и уютно.

Сейчас там рыщут гвардейцы со своими страшными черными псами. Ловят будущих каторжан, пока те не успели зарыться глубоко под землю.

Внезапно возница крепко ругнулся, и телега, сильно подпрыгнув, сошла с дороги. Конь беспокойно заржал и начал биться, натягивая узцы и шумно выдыхая воздух, от чего плечо с равнодушным хрустом вернулось в сустав. Беримир издал протяжный вой, но выдохнул с облегчением. Сильной боли больше не будет. Возница, ругая последними словами взбешенное животное, громко сплюнул и сошел на землю.

Беримир успел только подумать, что его сейчас прирежут, когда тот стянул его с телеги и толкнул. Он упал во влажную мягкую траву, которая восхитительно сильно пахла свежестью и жизнью. Человек повозился с упряжью и очень скоро, не проронив больше ни слова, сел на коня верхом.

– Постой! – прохрипел Беримир. – Что мне теперь делать?

Но человек ничего ему не сказал, он пришпорил коня и умчался обратно. Беримир понял, что ему хорошо заплатили за это. Плата за молчание и пренебрежение, чтобы знал отныне свое место.

Он остался один. Избитый и связанный. В самом сердце Повелья.

Через дюжину беспокойных дней, наполненных страхом и тревогой, он добрался до Садал-Сууд и, моля судьбу о милости, протянул украденные у вчерашних пьяньчуг деньги молодой и красивой девушке, что отпускала билеты на монорельс. Пьянчуги узнали его. Весть о предательстве разошлась быстрее, чем он ожидал. Они смотрели угрюмо и говорили дерзко, желая развязать драку, за что и поплатились.

– Здесь не хватит до Ямы, – обеспокоилась она, глядя на горстку резаных медяков.

– Мне бы только гору преодолеть, – ответил Беримир, заискивающе заглядывая ей в лицо. – На другую сторону попасть.

Девушка посмотрела на него настороженно.

«Наверное, я не первый человек, который этим путем удирает от архонта…» – подумал он.

Она поколебалась несколько мгновений, затем сгребла ладонью монеты и выдала небольшой бумажный билетик с напечатанной на нём Золотой башней Таргиза.

– Благодарю вас! – проговорил Беримир. – Благодарю! Я этого не забуду.

Девушка неуверенно улыбнулась и поспешила заняться своими делами, а Беримир, затравленно озираясь, отправился занять своё место. Двери монорельса закрылись, и вагончик отправился в свой недолгий путь над черной бездной.

«Какой позор, – думал он, – какой позор! Нырнуть бы сейчас туда, в эту чернь. Бесславный конец для прославленного предателя. Нужно было остаться с ними там, в каналах и разделить их судьбу. Во всяком случае, это было бы честно».

В вагончике помимо него и стражника был ещё один человек. Он сидел на местах для господ и укрывался пледом – не смотря на середину лета, воздух под горой был прохладный, если не сказать морозный. По ночам на стеклах вырисовывался иней, а через пару минут движения они непременно покрывались испариной. Холодом тянуло из бездны, глубоко внизу, наверняка, были многочисленные червоточины и пещеры, а, возможно, даже большие естественные полости, наполненные замерзшей водой. Слухи ходили разные. Где-то там пролегала тропа. Узкая, словно козья, она жалась к склону и вела от одного свода к другому. Ступишь на неё, пройдешь и не заблудишься – с одной стороны влажный камень, с другой пустота.

Человек непрестанно ерзал и бросал косые взгляды на Беримира.

«Неужели, узнал? – думал он. – Хотя ерзать он может и от холода, а глядеть ему попросту больше некуда».

Но Беримир видел что-то ещё. Недовольный изгиб губ, сморщенный нос и взгляды… Робкие, боязливые, но ненавистные. Так глядят на грабителя в подворотне, протянувшего к тебе обе руки. В одной просящий жест, в другой блестящий нож.

«Вне сомнений, он знает, кто я. Но имеет ли это значение? Что он может сделать мне здесь, в вагончике, над бездной? Скорее это я прирежу его».

Стражник – плечистый и угрюмый тяжело потянулся и издал протяжный зевок. Когда-то давно Беримир слышал, что он не так прост. Не раз и не два случалось так, что пассажиры не доезжали до станции и пропадали. Но куда же здесь можно пропасть? Однако такому человеку, каким был Беримир, стражник вагончика над бездной был скорее другом, нежели врагом. Но теперь, в свете последних событий, всё могло перемениться, и, не известно, чью сторону примут он и вожатый.

«Лучше об этом не думать, пусть будет, как будет! – Решил про себя Беримир и, состроив напоследок страшную морду господину, уставился в окно».

Путь через Садал-Сууд в этот раз казался утомительно долгим, но, спустя час, и он подошел к концу. Господин, так и не проронил ни слова, а когда двери раскрыли, он поспешил через площадку, не оборачиваясь. Беримир не стал его преследовать, какая, в сущности разница, расскажет он о том, кого встретил под горой или нет.

По эту сторону о событиях в городе знали спутано. Правда исказилась много раз, прежде чем дойти досюда, но и тут говорили о некоем предательстве, что послужило гибели многих и многих людей. Однако жизнь в этой части Повелья шла иным чередом, и волнения в городе тревожили здешних жителей не так сильно.

Перебравшись через гору, он немного поумерил бег и даже позволил себе выспаться, уйдя далеко в поле, где его никто не потревожит. Зверья здесь было предостаточно, и иногда получалось набить желудок досыта свежей крольчатиной или румяной рыбой. По ту сторону горы он воровал яблоки, вишни, хлеб и вино. Однажды он украл пухлую несушку, размозжил ей голову камнем, кое-как ощипал и зажарил на костре. До этого он почти не ел два дня, и та курятина показалась ему особенно вкусной. А один раз он утащил небольшой, но целый бочонок вина. Судя по тому, как его желудок исторгал выпитое, и как раскалывалась надвое голова, это было дешевое вино, Красноборское крепленое или Святой Павлушка, а может и Грошик. Кислый вкус выходил быстро, оставляя неприятную горечь во рту. Слабость Корда или Душевный лицей были совсем другими, терпкими, насыщенными и не такими крепкими. Других вин он не знал. Всякий в Повелье обязан был попробовать два эталонных напитка, чтобы знать, каким должно быть вино, ну а после все пили Грошика или Павлушку, которые хоть и не претендовали на лавры, но из-за своей цены и более-менее сносному вкусу были распространены всюду. Помимо воровства он искал и честные способы встретить ночь сытым и пьяным, но с каждым днем это становилось все труднее. Вести о бунте в два дня разошлись по всему Повелью. О предателе, которого звали не то Боромир, не то Драгомир, не судачил разве что немой. Однако по эту сторону горы всё было куда тише, и деревни радушно встречали путника, предлагая ему постель и миску лукового супа в обмен на простые услуги – где подлатать забор, где скосить траву, а где заколоть свинью. Так он и шёл, не страшась больше погони и не боясь быть узнанным. На вторую неделю он начал забывать, что такое спать в поле, съедаемым комарами и тлей. Он обитался в харчевнях и пивоварнях, мельницах и трактирах, прося самые дешевые кровати, а, если нет, то место рядом со свиньями на колючей соломе. Он слушал. Вести из Таргиза приходили неутешительные. На площади Архонта возвели виселицы и растущие из хвороста столбы. Несколько десятков людей уже отбыли в Боргот на клеймление и каторги, а суд для пойманных в ночь мятежа был упразднен. Поговаривали, что вот-вот начнут жечь и мучить первых приговоренных, что их сапоги, рубахи и прочие вещи уже отдали родным. Что сам архонт вышел из Золотой башни и предостерег народ от новых волнений и проклял некоего изменника и предателя Брагомира, назначив за его голову сто серебряных кун.

При этих словах Беримир неудобно поерзал на стуле. Сто серебряников не такая уж большая сумма. Дом на них не купишь, виноградник не разведешь. Разве что коня, да меч. Правда, хорошего коня, обученного не бояться драки, да и меч не плохой, может даже серый. Но всё же, сто кун за предателя и изменника. Виновника провала целой революции! Или, если посмотреть с другой стороны… А кто он, если посмотреть с другой стороны? В чем опорочил его архонт и его глашатаи? В том, что он раскрыл замысел мятежников и выдал их властям? В том, что он предотвратил кровопролитие и спас государство? В таком случае его стоит наречь героем! Богобоязненным гражданином и примерным горожанином, вовремя раскусившим планы врага.

Ответа он не получил. Люди, обсуждавшие это, увели разговор в другое русло, затянув длинные подогретые вином речи об охоте, арене и прочих делах, свойственных мужчинам.

Беримир оставался подле них как можно дольше, даже проследил до тех пор, пока пьяные и веселые бездельники не разошлись по домам, в надежде услышать что-то ещё о событиях в Таргизе. Разочарованный он вернулся в трактир и поднялся к себе.

«Как много в их словах правды? – думал той ночью Беримир, мучаясь на жесткой кровати. – Сколько раз она исказилась прежде, чем дойти досюда? И что же сказал на самом деле архонт? В каком свете он представил им Беримира? В чем именно он повинен? Что же, черт подери, происходит?!»

Беримир ждал, что его возненавидят друзья. Те, кого он предал: Борут и Вайда, Безносый, Робеспьер и Резник, прочие… Однако на него ополчился архонт, а ведь по всем правилам он должен держать его имя в строжайшей тайне. Если народ узнает, как именно было совершено предательство, волнения могут начаться вновь. Так для чего он раскрыл его имя? Чтобы его искали и свои, и чужие?

Наутро он продолжил свой бег. Теперь новости о речи архонта, о его словах, звучали все чаще, но яснее они не стали. Он по-прежнему, не хотел никого ни о чем расспрашивать и вскоре смирился.

«А, к дьяволу… – решил он, – Какая теперь разница. Мой билет в один конец, и что мне за дело о том, что думают люди. Беримира больше нет. Это имя не сможет обелить теперь и сам Зверь».

В тяжелых мыслях он вышел к Яме. Она черным пятном простиралась далеко, до самого хребта. У её подножия, а иногда и глубоко внутри раскинулись около дюжины деревень и крохотных городков, в которых жили горняки. В одном из таких поселков ворчливая старуха попросила заточить её притупившийся нож. У неё было недовольное морщинистое лицо, а глаза на всякого смотрели с отвращением, и Беримир захотел поскорее уйти, оставив её просьбу без внимания. Но, когда она вынесла его, он с удивлением распознал добротный стальной охотничий нож. На нём вдоль канавки шла искусная гравировка с изображением бараньего стада, погоняемого человеком в соломенной шляпе. У человека было злое лицо, а в руке он сжимал кнут. Рукоять была выполнена из рыжего дуба и обита темным металлом, сильно исцарапанным от времени.

– Сколько просишь за этот нож? – спросил он прямо.

Старуха сильно сжала губы и посмотрела на него так, что Беримир сразу понял, что с ножом она не расстанется.

«Жадная карга, – в гневе подумал он, – ты ведь даже не понимаешь, что держишь в руках». А вслух произнес:

– Это отличный нож, береги его. Я заточу его так, что будет резать перья налету.

На следующий день, сполна отработав ночлег и жидкую похлебку из куриных потрохов, он ушёл, незаметно прихватив и нож. Беримир не соврал, он был заточен прекрасно, уж в чем-чем, а в ножах он смыслил. Пера налету он может и не разрежет, но кожу, мясо, сухожилья и кости прошьет без труда. Когда он ночью прокрался в дом, где храпела старуха, и увидел в куче соломы и ветоши свой нож, то рассудил, что ещё одна капля яда в его совести ничего не изменит. Взамен он положил на стол крупного карася, не без труда, добытого из ближайшего водоема.

«Вот тебе, бабуля. С этим ты хотя бы знаешь, что делать».

После чего он покинул дом и, тайком пробираясь сквозь кусты ежевики, бежал прочь.

На следующий день он пересёк Южный хребет. До желанной цели оставалось совсем немного – два, а может быть три дня пути. Твердый камень Великого тракта здесь заканчивался, упираясь в широкую тропу, уводящую вверх, к вершине невысоких гор. Беримир взобрался на перевал, сетуя на то, что не прихватил по дороге крепких башмаков. Те, что были на нем совсем прохудились, а новых достать теперь попросту негде. Крутой подъем плавно сменялся не менее крутым спуском. На изгибе было небольшое плато, окруженное с обеих сторон каменными глыбами. Здесь стоял одинокий масляный фонарь. Кривой и причудливый он напоминал клюку старика, костлявую и твердую словно камень. Огонь в нем не горел, но было видно, что фонарь зажигают часто, едва ли не каждую ночь. В глубинке к таким вещам относятся более трепетно, чем в суетливых городах. Многие вещи тут подчинены ритуалам и несут исключительно символический смысл, забывая о практичности. Беримир согнулся, успокаивая дыхание после тяжелого подъема, и взглянул вперед. С вершины открывался чудесный вид. Здесь, за хребтом земля была ничейная, хмурая и, как говорили в городе, проклятая – здесь стоял Серый лес. Вон, его колючий контур ощетинился против неба. Место откуда человек начал своё завоевание материка, восславленное в балладах и преданиях. Исток. Где-то за ним находится неведомый портал, из которого выходят пришлые. Когда-то давно первые люди проходили по этой самой тропе, между двух каменных глыб и, так же как и он, стояли и смотрели вдаль, правда, в другую сторону.

Он обернулся. Здесь был лес и тропа. Больше ничего не было видно. Даже Садал-Сууд, огромный и величественный терялся вдали, сливаясь с небом и лесами, обступившими его со всех сторон.

Между хребтом и мертвым лесом широкими дугами, похожими на мыльные пузыри в корытах прачек, раскинулись поля, полески и небольшие озера. Золотой, в свете закатного неба, змейкой извивалась небольшая речка, на одном из истоков которой раскинулась деревенька, окутанная как паутиной рыбацкими сетями. Она была у самого подножия хребта. Покати отсюда колесо, и оно ударится в один из домишек.

Беримир не помнил, что это за поселение. По всему видать, что обычная рыбацкая деревушка.

«Нужно быть осторожнее, – подумал он. – Дремучие люди – дремучие мысли».

Далеко-далеко, у опушки леса светилась неверными огоньками Крайняя. Севернее неё живет только один человек и больше никого. И эта мысль одновременно и пугала и успокаивала. Там Беремира уж точно не сыщут ни друзья, ни враги.

«Вот здесь и сгинуть мне, – с грустью подумал он. – За тридевять земель, трижды проклятым и увенчанным короной предателя. О-хо-хох. Не о таком конце ты мечтал Беримир, не о таком».

Он покрутил головой, выискивая место для спуска в обход тропы. В рыбацкую деревеньку с её паучьими времянками он заходить не хотел. На исходе дня он прибыл в Крайнюю, потолковал там со старостой, переночевал и на утро отправился дальше, через золотые поля к берегу Тундоры и вдоль него до самого устья. Здесь перед ним стеной встал зеленовато-молочный туман. До самых небес.

Дальше бежать было некуда.

События в городе остались позади. Теперь его ждала жизнь отшельника, память о котором развеется, как пар изо рта холодной ночью. Он хотел стать спасителем, мнил себя сильным и храбрым, человеком, что вел едва ли не армию на свержение. С ним советовался сам Лорем, и Робеспьер полагался на его знания и интуицию. Он не раз выручал их и рисковал жизнью и свободой, подготавливая почву для ростков революции. Однако теперь всё это в прошлом. Люди запомнят лишь его последнее деяние – предательство! Подлое ковартсво! Матери, объясняя деткам, почему их отца больше нет, будут произносить его имя, старые бабки станут шептать на углах, проклиная его, а мужчины, глядя, как их дети отправляются в железных клетках в Боргот, будут наполняться ненавистью и искать в толпе его лицо.

Он сидел на кривом стволе поваленного дерева и потрошил рыбу. Нож не очень подходил для такой работы, но особого мастерства здесь и не требовалось. Несколько серебристых тушек уже висело на жерди, тихонько покачиваясь на ветру. Он достал хорошее, не источенное огниво и чиркнул горячими искрами на солому, уложенную под аккуратным костерком. Сухая трава тут же занялась огнем, от которого по его телу пробежал приятный озноб. Дело близилось к зиме, и ночи становились всё холоднее, заставляя просыпаться и кормить оголодавший огонь.

Лачуга, в которой теперь жил Беримир, находилась в самом устье реки, на песчаном пляже. С одной стороны кривым частоколом возвышался Серый лес, а с другой, далеко за широкими водами, зеленел и цвел, не смотря на позднюю осень, великий лес Лайский. Путь туда, за золотые вершины, за приветливые поля и бойкие речушки был необычайно труден и опасен. За годы, что человек пребывал здесь, очень многие пытались пройти сквозь него. Ходили слухи, что кому-то это даже удалось. Одни говорили, что находили Тропу, другие утверждали, будто вступали в сговор с ланнами, или пробирались тайком, что весьма похоже на выдумку. Так или иначе, но многие и многие храбрецы и авантюристы сложили свои головы под зелеными кронами или сгинули в его топях. Во времена экспансии, когда был захвачен Дол-Альдерамин, солдаты гибли там целыми сотнями, не успевая даже добраться до врага. Но те времена прошли, город находится во власти людей, а этот лес по-прежнему остается последним оплотом. Последним рубежом.

Единственным местом, кроме города и пути к нему, где побывал человек, был маяк, одиноко стоящий на отвесном уступе. Добраться к нему можно было только по воде и, взобравшись затем по крутым ступеням, вырубленным в камне. В народе тот маяк называли старуха Фрида или просто Старуха. Выглядел он подобающе – кривой и костлявый, он навалился на опорные балки винтовой лестницы, словно скрученная болью дряхлая женщина на клюку. Во лбу у него, среди развешенных для сушки сетей, похожих на седые клочкастые волосы, горел жарким пламенем глаз, с любовью устремленный в густоту тумана. Самой глубокой и темной ночью, когда звезды укрыты от взора тяжелыми облаками, можно разглядеть второй маяк, стоящий на архипелаге – маяк Златаря, с той же любовью глядящий на свою Фриду.

Солнце медленно клонилось к горизонту, все ближе подступая к могучим кронам, щедро заливая их медовым предзакатным светом. Река здесь не столь широка, как дальше, к северу, где она разливается и превращается в огромный средиземный бассейн, со множеством островков, рассыпанных над её бездонным чревом, как пшено по серебряному блюдцу. Главный её приток, именуемый Малой Тундорой, уходил на восток. Такой же медленный и неспешный, как его мать, он был главной судоходной жилой питающей великий Таргиз, возведенный на его берегах. Венцом же Средиземного бассейна был Халборд. Город-порт, на вершине которого стояла мрачная темница Боргот, а ниже, на делянке, под протекцией картонных львов был институт естественных наук, являющийся оплотом знаний, как о мире людей, так и о мире ланнов. Этот город опасный для чужаков и неприветливый с виду, взрастил больше бунтарей и исследователей, чем прочие, сложенные вместе. Дальше, за ним начинались мрачные и враждебные земли, населенные темными, жестокими существами, и там Великая река растворялась, разливаясь мелкими протоками, омутами, ручьями и болотами. Люди любили эту реку. Дающая жизнь, увлажняющая всходы, она была символом всей жизни на материке, напоминающем о незыблемости ее порядков.

Беримир глядел на нее, сидя на трухлявом дереве и вырезая из еловой ветки маленького ослика. Рыба уже румянилась на огне, источая приятный аромат горячей еды. Ель в руках была мертвой, как и все по эту сторону реки. Её дерево мягкое и податливое легко принимало нужную форму. Он смотрел и думал о хранителе маяка – человеке, что всю свою жизнь посвятил поддержанию огня. Единственной его связью с внешним миром был старый, как сам маяк, ворон, который знал путь до университета и обратно. И Беримир думал, сколько времени пройдет, сколько кораблей успеет затеряться в тумане, прежде чем люди поймут, что хранитель на Фриде умер?

Туман стоял неприступной стеной и выглядел завораживающе. Огромная стена высотой больше, чем может взлететь птица, он клубился тяжелыми желтыми облаками. От него неприятно пахло тухлой рыбой и стылостью. Даже в самый сильный шторм, когда его разрывали на части ветра, туман не наползал на землю дальше, чем на несколько сотен метров. В такие часы внутри него бушевали молнии, в сполохах которых, как говорили, можно разглядеть силуэт огромного воина, ведущего вечный бой со стоглавой гидрой. Беримир, конечно, не верил в глупые сказки, которые рассказывают перед сном у костров беззубые старики. Во всяком случае, за несколько месяцев, что он здесь провел, он не видел ничего подобного. Но все же, как и любой разумный человек, он опасался тягучего тумана. Боялся, что однажды невидимые преграды, что его удерживают, рухнут, и желтая гниль изольется и поглотит весь мир.

О тумане на материке знал каждый. Это была одна из величайших загадок этого мира. Он сводил с ума любого, кто заплывал в него, причиняя страшную боль и лишая возможности размышлять. Очень многие пропали, прежде чем было найдено средство – особое растение, из отвара которого можно получить некий декокт, делающий человека едва ли не слабоумным, но способным переносить ядовитый воздух. Это растение росло исключительно на архипелаге и все, что связано с ним содержалось в строжайшей тайне. Человек, который открыл его, был простым бродягой. Не известно, как к нему в руки попало то растение и тем более не ясно, как он смог изготовить из него нужное зелье. Однако он это сделал, и на архипелаге, спрятанном в глубине, была основана первая колония.

Ослик был готов. Беримир поставил его к остальному стаду, которое он от безделья вырезал за эти месяцы. Конь, телега, свиньи и, теперь, осёл – единственные его здесь спутники. Ещё был кот. Настоящий, живой. Он однажды вывалился из леса, словно гонимый псами. Протыгыдыкал по песку, явно не понимая, где находится, увидел человека и стрелой умчался обратно. Потом Беримир часто видел его, сидящего среди травы и ветвей и наблюдавшего за ним.

Однажды он решил проследить за котом. Сделать это незаметно было невозможно, потому Беримир решил просто держаться от него на расстоянии.

Он тогда еще не знал, чем обернется для него эта прогулка. И, думая об этом позже, он часто размышлял, согласился ли он на это путешествие, зная, чем оно закончится.

Серый лес был мертв много веков. Что случилось, какая неведомая силища смогла высосать жизнь из целого леса, – оставалось загадкой. Почему-то из хроник и летописей были изъяты любые упоминания о том событии. Неизвестно даже, когда это случилось. Пару веков назад… с погрешностью в пятьдесят лет. Вроде как кто-то с кем-то воевал, и что-то пошло не так. Даже цыгане, которым, как они непреложно считают, ведомо все об этом мире, пожимают плечами и отводят взгляд в сторону, заслышав о мертвом лесе.

Он протянулся от устья Тундоры до самых Восточных гор и занимал территорию не слишком большую в сравнении с Лайским, однако таинственности в нем было не меньше. Давным-давно, на заре людских времен, этот лес был рубежом, разделявшим людей и ланнов. Значительно позже, после заключения мира, человек впервые ступил под его, тогда еще цветущие, кроны. И с тех пор через чащу некогда прекрасного соснового бора была проложена всего одна тропа. Остальная территория считалась нехоженой. Вокруг тропы выросло несколько поместий, огромный парк и пара десятков рыбацких хижин, половина и которых были заброшены уже спустя год. Как оказалось, Глухое озеро не могло похвастаться обилием рыбы, а среди сосен, чем дальше от тропы, тем меньше пряталось зверья. Так или иначе, но будто неведомая сила отваживала людей от леса. Мягко и не враждебно, она просто вселяла в них уверенность, что там ничего нет. Исследователей и ученых из университета интересовали исключительно руины Дида, паломники ходили до врат, а местным и вовсе делать там было нечего. Лес стоял нетронутый до тех самых пор, пока не превратился в мертвый. Но и тогда это не взбудоражило умы. Умер и умер… Какой-то лес на краю мира. К тому времени люди уже успели позабыть свою историю. Их пыл охладел, уступив место делам насущным. Теперь же лес стоял как предостережение… Предостережение от неведомо чего.

Кот бежал быстро. Он, конечно, сразу заметил преследователя и пытался теперь затеряться среди сухих ветвей, ловко перепрыгивал с камня на камень, пролезал под поваленными стволами и шуршал в кустах. Беримиру нравилась эта игра. Наверное, он даже был счастлив, поспевая за ним, влекомый каким-то детским озорством. Здесь он мог не опасаться, что его кто-то увидит, и ему хотелось немедля скинуть тяжесть минувших лет и вдохнуть беззаботный воздух. Наверное, когда он был совсем юным, он так же точно бегал, сломя голову, не боясь упасть или заблудиться. Но он этого не помнил. Не мог помнить, потому что юность его прошла в другом мире.

Кот уходил все глубже, часто оглядываясь и точно выдерживая направление. Беримир следовал за ним, начиная немного тревожиться, ведь так глубоко заходить ему ещё не приходилось. Погорелые сосновые стволы становились крепче, изредка прореживаясь кряжистыми дубовыми громадами и смоковницами, росшими обособленно от прочего леса, каждая на отдельной полянке. Это выглядело, по меньшей мере, странно, и совершенно точно такое их расположение было рукотворным. Ничего подобного близ опушки не было. Небо как будто стало ниже и тяжелее, его заволокли свинцовые тучи, которые надрывно пульсировали и неспешно клубились, едва не касаясь щетины деревьев.

Беримир что-то слышал о таком явлении, но, как и все прочее, посчитал выдумкой. Между тем старожили окрестных деревень говорили, что, чем дальше заходишь в мертвый лес, тем темнее и тревожнее становится небо. Если на землю пали густые тени – это верный признак поскорее вертаться взад, покуда неведомое лихо не укрыло твои следы и не заволокло в чащобу черную, куда даже вороны не суются. Это были одни из тех рассказов, что призваны отвадить маленьких деток от опасных мест, но сейчас, здесь, когда небо и впрямь накрылось невесть откуда взявшимися тучами, эти байки зазвучали совершенно иначе.

Беримир остановится, в сердце зародилась тревога, молящая его бросить свою затею. Кот черным юрким пятнышком уверенно трусил между деревьев и через пару минут исчез из виду. Вместе с ним ушли и единственные звуки. Ни шелеста, ни крика птиц, ни жужжания надоедливых комаров – ничего, кроме оглушающих ударов крови в висках. Он осмотрелся. Лес, только лес и ничего более. Однако он здесь был куда более живой, чем на берегах реки или вдоль Тропы. Помимо редкого травяного подшерстка между голых стволов росли небольшие кусты и молодые деревца, отчаянно спешащие к свету. Тоненькие сосенки взрастали на курганах своих отцов, терновник и раскидистые листья папоротника зеленели на возвышенностях. Конечно, это была лишь крупица того травяного буйства, что произрастало здесь несколько веков назад, но, как известно, все на свете начинается с малого.

– Ау-у-у – вдруг протянул кто-то в глубине. Голос принадлежал будто бы девочке, но вместе с тем был он какой-то странный на половину волчий, не человеческий.

– Кто там?! – в то же мгновенье крикнул Беримир, сразу проигрывая бой со страхом.

Никаких девочек здесь быть не могло. До Крайней было далеко, да и в ней каждый ребенок знает, куда ходить можно, а куда нет. У Привратника в доме детей отродясь не было, разве, что пришлый явился ребенком, но это совсем невозможно. Неожиданно остро захотелось бежать, просто убраться от этого места подальше, к себе на берег. Он почувствовал, как ноги едва не тронулись, но почему-то удержал их. Что-то проскальзывало сквозь вихрь панических мыслей, что-то неуловимое. Он ощутил, как ветер забрался ему под одежду, а ноги начали вязнуть в земле, словно в каше. Руки дрожали, и непрестанно обшаривали одежду, словно искали карманы. Беримир сжался, физически пытаясь подавить тревожные мысли. В ушах нарастал звон.

«Нужно бежать! Скорее бежать! Здесь кто-то есть! Кто-то голодный… отколол овцу от людского стада и загнал в мертвый лес, чтобы полакомиться мясом. Кто-то хочет добраться до меня, запустить тонкие пальцы под одежду, обвиться вокруг рёбер тугой хваткой и чавкать, чавкать, чавкать, утоляясь теплой кровью».

Что-то треснуло. Наваждение спало. Он разогнулся, успокаивая руки и вдыхая полной грудью. Огляделся.

Это был манок. Со всей уверенностью Беримир понял это. Кто-то заприметил человека в лесу и начал охоту.

Он потряс головой, отгоняя липкую волну несвойственного для него страха и успокаивая дыхание.

«Кто-то лезет ко мне в голову» – подумал он, чувствуя, как проходит звон в ушах.

Крик повторился вновь, но звучал значительно дальше.

Беримир не тронулся с места, он уже окончательно владел собой. Будь он чуть слабее духом или намного моложе, он бы уже бежал, не разбирая дороги, прямо в западню. Но он достаточно знал об этом мире. На него охотились, как охотятся на людей в Лайском лесу. Где-то неподалеку сидит нечто голодное и кричит, подражая ребенку. Оно ждёт, что человек подойдет достаточно близко, чтобы убить его одним страшным ударом. Оно лезет к нему в голову, наполняя душу страхом, и оно хочет сделать это поскорее, потому что чувствует, что добыча не так проста.

– А-у-у-у – громко раздалось сбоку, совсем близко. В ногах на мгновение появилась слабость, а сердце забилось в рёберной клетке. Он не дрогнул и закрыл глаза, весь обратившись в слух. Сзади послышалось шуршание.

«Вот ты где…» – понял он.

– А-у-у-у – взвыло с другой стороны и намного дальше, но Беримир уже не обратил на это внимания.

Он медленно наклонился и поднял с земли сухую, но толстую ветвь. Сжал её крепко, чувствуя, как древесина увлажняется потом от его ладоней. Вдруг за спиной раздался детский смех, и он, не глядя, махнул дубиной. Ветвь не встретила сопротивления, а только ударилась о ближайший ствол, разлетевшись в щепки. Его качнуло в сторону, и Беримир успел заметить, как бледно-голубой огонек со смехом метнулся от земли ввысь и затерялся в сплетении тонких ветвей. Испуг мурашками пробежал по телу, и он бросился бежать, не разбирая дороги. А странное создание неприятно завывало у него за спиной то с одной, то с другой стороны; то ближе, то дальше раздавался детский смех и холодящее душу «А-у-у-у». Продираясь сквозь колючие ветви, он не видел, куда ступает, страх упрямо гнал его вперед. Внезапно он вырвался на поляну, посреди которой возвышался небольшой то ли домик, то ли сундук, стоящий на четырех деревянных столбах, сплошь увитый сгнившими колючками да усыпанный ветвями. Он возник настолько неожиданно и выглядел столь страшным, что и без того напуганный Беримир резко отпрянул и, повалившись на землю, ударился головой о камень. Под звуки детского смеха сознание покинуло его, и последнее что он видел, были серые голые стволы мертвых деревьев, устремленные в свинцовое небо.

Очнулся он, когда совсем стемнело, голова разрывалась от боли, а на затылке была запекшаяся кровь. С трудом сев, он огляделся: в лес пришла ночь, теперь он казался действительно зловещим, мертвые деревья, словно, простирали свои изломанные ручья, больно цепляясь ими друг за друга. Звезды осторожно мерцали в вышине, едва подсвечивая землю, а луна огромным блином висела над самой головой, озаряя скелеты этого леса и пуская длинные колкие тени. Не то домик, не то сундук, стоящий на столбах оказался не чем иным, как ящиком с припасами, которые охотники оставляют в лесу, чтобы во время долгой и неудачной охоты можно было утолить голод. На дне у него был люк, а столбы служили препятствием для мелкого зверя, который не прочь полакомиться человеческими запасами. Иногда в нем помимо прочего оставляли тряпичную куклу бабы, что была призвана отвадить злых лесных духов. Так или иначе, но этот домик на ножках был давно заброшен и выглядел действительно мрачно. Особенно сейчас.

Беримир поднялся на ноги, смутно припоминая, чего он так испугался, и вдруг понял, что смеющийся огонек был Аукой – маленьким лесным духом. Это безобидное, впрочем, создание пугало и заманивало путника глубоко в чащу, чтобы оставить там на милость судьбы. Причинить вред оно было не способно, но нагнать на душу страх могло. В некоторых случаях этот дух мог и помочь выбраться из леса, но в большинстве своем ему было куда интереснее запутать, заблудить и напугать. Если бы Беримир понял это сразу, он не стоял бы сейчас здесь с разбитой головой.

«Болван ты, Беримир, – с облегчением подумал он и усмехнулся. – Теряешь хватку».

Оглядевшись, он с горечью осознал, что напрочь заблудился – так далеко в лес ему заходить ещё не приходилось, вокруг не было ни единого знакомого места, а отсутствие дневного света ещё больше усугубляло дело, ведь всем известно, что даже знакомые места выглядят иначе, озаренные светом звезд. А здесь, куда не кинь взгляд, кругом костлявые мертвые деревья, что в бесконечном узоре переплетаются с тенями так, что порой сложно понять, дерево это или его тень.

В таком свете мертвый лес выглядел чарующим. Если отринуть страх и взглянуть на него пытливым взором художника, то можно было распознать его таинственную красоту. Он был словно из легенд, о которых поют барды, из страшилок, что рассказывают на ночь сварливые бабки. Он служил декорацией для всего непознанного и величественного, что когда-либо происходило в местах, где нет человека. В воздухе стоял оглушительно живой гомон животных, тех самых, которых не должно здесь быть. Стучали стальными клювами дятлы, щебетали синицы, тонко-тонко попискивали маленькие корольки и возился со своею шишкой хитрый клест. Под ногами, едва шевеля листву пробегали пугливые мыши и наглые бурундуки, на которых то и дело обрушивались с неба черные когтистые тени, а в глубине, за деревьями кто-то кричал, кто-то крупный и зловещий, чей голос отдавался долгим эхом.

Узреть все это было восхитительно, но и медлить сейчас было опасно, и Беримир тихонько направился в ту сторону, откуда так неосторожно вылетел на поляну. Пробирался сквозь кусты он почти крадучись, тщательно выбирая, куда поставить ногу, опасаясь издать лишний шум, часто останавливался и подолгу вглядывался во мрак. Гомон зверья не утихал ни на минуту, но через некоторое время он перестал отвлекаться на него, и стал чутко улавливать только те звуки, которые казались ему опасными. Так он шел около часа, взволнованное сердце в груди колотилось настолько сильно, что Беримир начал всерьез опасаться, не услышит ли кто этот бой.

Спускаясь в очередную низину, он успел заметить за ней яркое сияние. Он припал к земле и осторожно подполз к краю, то, что он там увидел, казалось невероятным. Невдалеке, в нескольких метрах кружились в хороводе те самые лесные духи, один из которых совсем недавно гнал его по лесу. Их было девять, и они резво вертелись в своём завораживающем танце то, скрываясь, то вновь выглядывая из-за деревьев. Их холодное свечение озаряло лес, а льющийся по округе смех создавал ощущение безмятежности. Вдруг из-за дальних деревьев показался ещё один огонёк, а навстречу ему вылетел ещё, появились новые хороводы, среди которых были и зеленые огоньки. Беримир, как зачарованный наблюдал за этой пляской, он обнаружил, что под его руками растет самая обычная трава, а кругом стоят самые живые и здоровые деревья, которые он только видел. Это открытие наполнило его сердце теплой радостью, – лес все-таки жил, несмотря на все невзгоды, которые ему пришлось пережить. Здесь, посреди толщи серых деревьев, куда ещё долго не ступит нога человека, расцветала жизнь, в одном из своих самых чистых проявлений. Вся округа озарялась мириадами мотыльков, несущих свои фонарики, а по земле то и дело пробегали лисы, хорьки и зайцы, по ветвям резво прыгали белки, смешно играя друг с другом.

Слева, властно наблюдая за вакханалией, на огромном камне горделиво полулежал волк. Белый, словно лунный свет. Он лежал с высоко поднятой головой и полным спокойствия взором смотрел перед собой. А справа тяжелыми шагами расхаживал огромный и страшный, черный как смоль медведь. Этот могучий хищник не охотился, но охранял. Он тяжелой поступью бродил вокруг, угрюмо всматриваясь в лес в поисках неведомых тревог.

«Он не ведал страха и не признавал ничьего превосходства… – вспонмил Беримир слова из старой сказки».

И хотя ни величественный волк, ни суровый медведь не принадлежали к миру первородных, они все же отдавали дань, охраняя его детей, которые резвились здесь.

Вдруг из кустов как ветер выбежал черный с белым кот, он пронесся между деревьями и, прыгнув, покатился кубарем с рыжим лисенком. Теперь понятно, куда он все время уходил в лесу. Они дурашливо играли в траве, вовлекая все новых и новых зверят.

Но самым невообразимым было то, что за ними, за поляной, через несколько оврагов и нешироких омутов громоздились полуразрушенные стены твердыни. Это был не замок, не дворец, не поместье, а именно твердыня. Причем не людская. Её каменные стены возвышались над мертвым лесом, как огромное надгробие, как усадьба вампиров средь крестов. Серые, гладкие стены, словно невообразимых размеров глыбы, выросшие из земли, казались неприступны. На вершинах твердыня обретала более знакомый вид и имела крыши, бойницы, мостики и площадки. Она не была заброшена – об этом говорили огни, горевшие в нескольких окнах и тени, проходящие в них. Четыре башни, одна внизу, две повыше и последняя, самая крупная, стелились они по холму, чернея на фоне неба. К твердыне не вело ни одной дороги, её подступы густо заросли терновником и, вся она выглядела довольно зловеще, но сердце Беримира отчего-то радовалось. Возможно потому, что он увидел в ней не мрачную и враждебную крепость, а оплот ланнов, который процветал и жил.

Над крепостью кружили вороны, а среди деревьев, что стояли вкруг неё на почтительном расстоянии, то и дело мелькали пугающие тени. Чем ближе к стенам, тем больше огней сновали между кустов. Кто-то могучий пробирался сквозь лес с противоположной стороны. Его поступь обозначалась встревоженными птицами и сухим хрустом деревьев. Само существо звуков не издавало.

А ещё до его слуха донеслись звуки музыки. Тягучие и низкие, словно бы виолончель. Нота тянулась долго и ровно, затем сменялась на более высокую столь же долгую, потом опадала вниз и снова возносилась вверх. Беримир не смог бы описать мелодию. Она не была печальной или тоскливой, не была заунывной или дремотной. Она была задумчивой.

«Это невероятно! – думал он. – Ведь это твердыня, самая настоящая твердыня, а это значит, что где-то неподалеку может стоять дворец! Вот почему был сожжен целый лес – здесь охотились на ланнов!»

Беримир улыбался, и сердце его пело, как вдруг заметил, что волк глядит прямо на него. Дрожь пробежала по всему телу, и сразу стало как-то зябко под острым, как полет стрелы, взглядом желтых глаз. Медведь тоже насторожился, но не видел человека. Пока еще не видел. Прочие же создания резвились как прежде, не обращая ни на кого внимания.