Скифы пируют на закате - читать онлайн

Глава 1 Земля, Петербург и другие места, весна 2005 года

На столе лежала пачка сигарет. Он не мог отвести от нее взгляда. Зрачки его лихорадочно поблескивали, на висках выступила испарина, темные курчавые волосы слипшимися прядями падали на лоб.

Продолговатая ярко-красная коробочка, закатанная в прозрачный целлофан… Четкие латинские буквы, над ними – золотой листок, окруженный крохотными блестками звезд… Пачка была надорвана, и трех сигарет уже не хватало. Но оставалось еще семнадцать! Семнадцать часов блаженного забытья…

Его рука легла на стол, с осторожностью двинулась вперед, будто подкрадывающийся к добыче паук, пальцы заметно дрожали. «Тремор, – подумал он, – тремор, как у алкоголика-забулдыги». Он знал, что каждая затяжка крадет каплю жизни – нет, даже не жизни, а чего-то более важного и ценного, определяющего саму его сущность, его «я»… Но удержаться не мог.

Вдоль стен просторной комнаты выстроились стеллажи, заваленные книгами, рукописями, подшивками газет, старыми компьютерными распечатками. Плотные шторы на окне приспущены, за ними светлая северная ночь, запах весенней листвы, мерцание редких фонарей. И тишина… Такая оглушающая тишина, что бывает на городских улицах перед рассветом, когда сон крепок и глубок и ничто не тревожит спящих. Ему тоже хотелось погрузиться в сны – в сновидения, что таились в маленькой красной коробочке, блестевшей посреди стола словно тревожный глазок светофора.

Он откинулся на спинку стула. Сигарета уже подрагивала в его руке – желанная добыча, драгоценный дар звезд.

Дар?

«Бойся данайцев, дары приносящих… бойся данайцев… бойся данайцев…» – молотом стукнуло в висках.

Данайцы, как же! Хозяева! Синельников, простая душа, зовет их двеллерами, обитателями мрака… или пустоты… или иных пространств… Знал бы он! Знал бы!.. Не данайцы, не двеллеры, не призраки в тумане – хозяева! Господа! И все будут им покорны… Все, все!

Щелкнула зажигалка, крохотный желтый огонек затрепетал рыжим флажком. «Флаг капитуляции», – мелькнуло в голове. Он медленно поднес пламенный завиток к кончику сигареты. В его черных зрачках стыл ужас, струйки пота текли по щекам. Зажигалка дрогнула в кулаке, едва не опалив усы.

Зря Синельников написал ту статью, подумал он. Слишком много в его писаниях правды, а такие вещи не проходят даром. Придется, видно, и Синельникову сменить сорт сигарет… Впрочем, он вроде бы курит трубку? Ну, не будет курить. Вернее, будет, только не табак…

При мысли о табаке и табачном дыме ему сделалось совсем худо. Мерзость, мерзость, мерзость! Но Рваный предупреждал, что это неизбежно. Аллергия на запахи… на определенный запах… Не табак, так что-нибудь другое… хорошо еще, не кофе и не хлеб…

Он прикурил, затянулся – глубоко, с наслаждением. Сладковатый аромат привычно кружил голову, успокаивал, торил дорожку к сонным миражам – таким прекрасным, таким ярким и многоцветным, что рядом с ними реальность казалась смутным серым призраком. Таким же смутным и серым, как дома и деревья, маячившие за окном в полумраке весенней петербургской ночи.

Его глаза остекленели, потеряв тревожный блеск, лицо стало спокойным, умиротворенным. Быстро и жадно он сделал еще несколько затяжек. Перед ним в сияющей небесной голубизне возникла радужная дорожка – семь цветных лучей, изогнутых аркой, мостик в мир снов и грез, где все сущее было покорно его желаниям, где он был князем, королем, повелителем, Богом… Дорога в рай, подумал он, ступая на зыбкую тропу.

Сигарета дотлела, погасла, упала на ковер, выскользнув из бессильных пальцев. Он не заметил этого; золотые райские врата распахнулись, и владыка вступил в свое призрачное царство.

Дха Чандра робко погладил иссохшими пальцами резную створку двери. Над нею, прикрепленный к столбам высокого забора, нависал щиток с надписью: «Обитель Братства Обездоленных». Надпись была сделана на трех языках – санскрите, арабском и английском.

Приют Обездоленных, якорь спасения, врата последней надежды, дом святых братьев… Место, где приобщаются к божеству…

По крайней мере так говорили Дха Чандре.

Мысль, что ему предстоит слиться с божественной сущностью Звездного Творца, сейчас его почти не волновала, заглушенная острым чувством голода. Он не ел уже двое суток и едва держался на ногах.

Интересно, накормят ли его перед обрядом? Или придется поручить свою душу, свое сердце и разум Богу, мечтая о горсти риса? Благословенного риса, белоснежного и теплого, приправленного острым соусом.

В этом было что-то неправильное, нехорошее. Хоть голодные спазмы едва не сводили Чандру с ума, краешком сознания он понимал, что контакт с божеством слишком важное дело, чтобы отвлекаться на мелкие житейские неприятности. Но – увы! – терзания плоти были сильней его духа, и тарелка с рассыпчатым рисом, маня и дразня, упорно маячила перед глазами.

О, Создатель! Неужели святые братья не снизойдут к его слабости?

Тем более что Богу тоже кое-что нужно от него – так сказали сами братья. Их Бог-Творец, говорили они, не Христос, не мусульманский Аллах и не Будда – словом, не высшее и недоступное существо, безразличное к человеческим мучениям и горю. Нет, Он – Великий, Обитающий Среди Звезд – готов уже сегодня принять в лоно свое страдальцев, снизойти ко всем обездоленным, к неудачникам и калекам, к больным и голодным, к неприкаянным, старым и сирым; Он готов принять их под Свою божественную руку, исцелить, накормить и обогреть. Но только тех, кто добровольно предастся Ему, искренне сольется с Ним душой и телом!

По правде говоря, за горсть риса Дха Чандра согласился бы сейчас слиться с кем угодно, хоть с девятиголовым демоном-ракшасом. Но если Бог святых Обездоленных братьев добр и чист, то это еще лучше! Приятней вкушать пищу, что дарована праведным, счастье принять подаяние из его рук… И в том нет позора.

О, как хочется есть!

Чандра скорчился, прижав ладонь к тощему животу. Кому он нужен, дряхлый старик, бывший кули, бывший поденщик, бывший нищий, изгнанный отовсюду, где можно перехватить хоть мелкую монетку? Разве что этому Богу, снизошедшему к обездоленным Калькутты?

Дверь открылась, и Дха Чандра перешагнул порог обители.

Доктор Хорчанский осторожно приподнял веки пациента, направив ему в глаза световой лучик, отраженный зеркальцем. Никакой реакции! Зрачки оставались расширенными и неподвижными, будто вокруг царила непроглядная тьма. Столь же неподвижен был и сам пациент – костлявый мужчина лет пятидесяти, бледный, как накрахмаленная больничная простыня. Хорчанский, однако, полагал, что этому типу до полувекового юбилея как до луны; ему могло быть и двадцать пять, и тридцать, и тридцать пять. Спиртное и наркотики творят с людьми страшные вещи…

Вздохнув, доктор стянул с головы обруч с прикрепленным к нему зеркальцем. Да, двадцать первый век на дворе, третье тысячелетие, а воз и ныне там! Как лечил он алкоголиков, так и лечит… И по большей части все они люди безымянные, отребье и бомжи, перекочевавшие в Томскую наркологическую клинику прямиком из КПЗ и в совершенно бессознательном состоянии… Точь-в-точь как этот тип, подобранный в каком-то притоне пару часов назад.

Однако спиртным от него не пахло. Хорчанский, склонившись к лицу пребывавшего в коме пациента, сильно втянул носом воздух.

Запах… Да, какой-то запах был, но абсолютно не похожий на знакомые ароматы сивухи, денатурата или дешевого одеколона. Скорее так мог пахнуть медвяный луг, согретый жарким солнцем… Странно! И никаких следов от иглы – ни на запястьях, ни на сгибе локтевых суставов… Чем же кололся этот парень? Или не кололся вообще? Принимал внутрь? Но что? Чаек с медом?

Глаза застывшие, оловянные, пульс едва прослушивается, сердце на пределе… И при всем том никакой заметной патологии, никаких кожных повреждений! Да, странный случай! Такого доктор Хорчанский припомнить не мог – за все двенадцать лет своей весьма богатой практики.

Снова вздохнув, он отщелкнул крепления диктофона, висевшего на спинке кровати, и нажал клавишу вызова, соединившись с больничным компьютером. Затем принялся заполнять историю болезни, нашептывая в диктофон привычные фразы:

– Личность пациента не установлена. Мужчина, лет пятидесяти на вид. Доставлен в клинику 12 мая 2005 года. Предварительный диагноз: каталепсия, обусловленная наркотическим угнетением центральной нервной системы. Кроме одежды, органами УВД переданы: бумажник с тремя рублями, носовой платок, сломанная расческа, спички, пустая пачка из-под сигарет…

Щедрое сицилийское солнце уходило на покой; краешек его коснулся сине-зеленой поверхности моря, расплескав над горизонтом алые краски заката. Со своей «голубятни» Джемини Косса мог видеть весь город – жаркий и пыльный Палермо, унылый, как кусок засохшей пиццы. Эта картина неизменно повергала его в ярость, усиливавшуюся сейчас с каждым глотком.

Он не любил джин, но Сорди посоветовал накачаться для храбрости чем-нибудь крепким, и тут голландская можжевеловка была незаменима. Поморщившись, Косса отхлебнул из стакана и с отвращением оглядел свое жалкое жилище. Кровать с железной сеткой, колченогий стол, пара стульев, обшарпанный комод, в углу треснувший фаянсовый умывальник… Нищета, убожество – и никаких перспектив! Так он и сдохнет – в «шестерках» у дона Винченцо! Окочурится, не увидев ни Рима, ни Лондона, ни Нью-Йорка, ни Лос-Анджелеса! Лос-Анджелес… Один Лос-Анджелес стоит бессмертной души! Как сказал тот хитрый французкий король, когда католики прищемили ему хвост: «Париж стоит мессы!»

И правильно! Если Париж стоит мессы, то ради Штатов можно заключить союз с самим дьяволом! Что, собственно, Джемини и собирался сделать.

Нет, Сорди прав: только в Черной Роте умеют ценить настоящих парней, которым что кровь пустить, что стаканчик кьянти опрокинуть – все едино. Прав он и в том, что нельзя засиживаться на родине после тридцати. Годы бегут, и, глядишь, реакция уже не та: нож идет вбок, пуля летит в сторону, гаррота никак не желает захлестнуть шею. Такая работенка подходит для молодых, шустрых да быстроногих… Человеку же зрелых лет надо заниматься чем-нибудь посерьезней и посолидней… Например, сделаться капо…

Капо! Сомнительно, чтобы у дона Винченцо он дослужился до капо! Да и что это ему сулит? Сбор пошлины с мелких торговцев и с игорных заведений? Рэкет по маленькой? Или поставят надзирать за шлюхами… за птичками, как любовно именует их дон Винченцо… Жалкая судьба, жалкая участь! И жалкие «семьи», жалкие «отцы», прозябающие тут, в вонючем Палермо, на задворках мира!

Джемини пригубил из стакана, чувствуя, как гнев его растет, выплескивается в распахнутое окно, грозным валом катится вниз по городским улицам, сметая дона Винченцо, его особняк, его шикарный электромобиль, его девок, его разжиревших прихвостней… Ярость, однако, не могла заглушить страха – страха перед тем, что он собирался сотворить этой ночью. То был какой-то иррациональный ужас, впитанный с материнским молоком, боязнь посмертного воздаяния, грозившего ему с мрачной неотвратимостью. Наверно, подумалось Джемини, будь он проклятым баптистом или магометанином, союз с силами тьмы его бы не страшил. С другой стороны, душа правоверного католика стоит куда дороже, чем какого-нибудь еретика либо иноверца! Судя по щедрым обещаниям Сорди, дела обстояли именно так.

И деваться тут было некуда. Черная Рота с охотой вербовала людей в Палермо, суля американский паспорт, работу по специальности, пропасть денег и все блага земные, однако лишь при одном условии, весьма неприятном для приверженцев истинной церкви. Многие отказывались, но только не Джемини Косса! Нет, только не он! Лос-Анджелес стоит мессы! Или тот французишка говорил о Париже? Ну, дьявол с ним!

Схватив бутылку, Джемини сделал несколько торопливых глотков и встал. Пора было собираться; Сорди предупреждал, что скрепить договор кровью нужно в тот момент, когда месяц окажется в зените. Такие уж обычаи в Черной Роте, и не ему, Джемини Косса, их нарушать!

Он натянул потрепанный белый пиджак, сунул в карман кастет и начал спускаться по лестнице.

Сжимая фонарь в левой руке, патрульный Боб Дикси потянулся правой к кобуре, расстегнул ее и вытащил пистолет. Негромко щелкнул предохранитель, рукоятка привычно легла в ладонь, палец скользнул к курку, ощутив его напряженную упругость. Впрочем, Боб надеялся, что ему не придется пустить оружие в ход. Не многие в Грейт Фоллзе, заглянув в зрачок его «кольта», решились бы сопротивляться – и уж, во всяком случае, не та троица, которую он сейчас выслеживал.

Неслышно ступая, Дикси обогнул полуразрушенный корпус старой лесопилки. Было уже темно, и он мог разглядеть лишь маячившие впереди смутные силуэты: двое в долгополых плащах вели под руки третьего – рослого мужчину в берете и распахнутой куртке. Странно, но человек, над которым – по соображениям Дикси – творилось насилие, даже не пытался сопротивляться; тяжело обвисая в руках спутников и едва волоча ноги, он тем не менее шел сам. Правда, и приятели его казались немногим бодрее: хоть их и не качало, но двигались они как-то скованно, словно брели по колено в воде. «Насосались, сучьи дети, – мелькнуло у патрульного в голове, – залили до бровей или нанюхались какой-то дряни… А может, „голубые“? Ищут щель потемней, чтоб развлечься?»

Он скривил рот и едва слышно хмыкнул. В Грейт Фоллз, городке не из самых больших, но и не из самых маленьких, к «голубым» относились с презрительной брезгливостью. Не смертный грех, разумеется, но все же… Здесь, на севере Монтаны, вблизи канадской границы, обитал консервативный народец, склонный держаться прежних путей и старых обычаев – независимо от того, в чьей копилке, демократической или республиканской, собирались их голоса. Как и повсюду, люди тут разъезжали в шестиколесных слидерах, не отказывались сменить старый телевизор на трехмерный «эл-пи», но души их принадлежали двадцатому веку. Быть может, и не двадцатому, а девятнадцатому или более ранней эпохе – эдак времен войны за независимость.

Такая приверженность традициям ценилась весьма высоко, а потому в верхних эшелонах власти всегда маячила какая-нибудь долговязая фигура из уроженцев северной Монтаны. Вроде Шепа Хилари из Кануги, небольшого городка в тридцати милях от Грейт Фоллза. Этот Шеп, размышлял патрульный, важная птица – из тех, что отворяют двери в Белый дом ногой. Однако он не зазнался, не стал чужаком. Поговаривали, что Шеп каждые три-четыре месяца гостит в родных краях – ловит за водопадами рыбку, а заодно и голоса избирателей.

Что до чужаков, то их и в Грейт Фоллзе, и в Кануге не слишком жаловали или, говоря иными словами, относились к ним без большой приязни; парни же, ковылявшие впереди Боба Дикси, были явно не из местных. Во всяком случае, парочку в плащах он не признал, а третий, предполагаемая жертва, хоть и казался смутно знакомым, но Боб никак не мог вспомнить, где и когда он видел этого типа. Так или иначе, сию компанию стоило проверить. Проверить, а потом, смотря по ситуации, упрятать под замок либо спровадить пинком под зад на все четыре стороны.

Патрульный крался вдоль стены, выжидая, когда троица уткнется в тупик между массивными основаниями пилорам, похожих на древние кладбищенские склепы. Лесопилка, некогда процветающее предприятие «Грейт Фоллз Форестс», скончалась вместе с окрестными лесами еще в те времена, когда юный Боб бегал в коротких штанишках и выпрашивал у папаши Дикси полдоллара на мороженое. Жители городка сюда не заглядывали; все ценное было давно снято и вывезено, а среди бетонных руин и ржавых железяк не составляло труда сломать ногу или шею – кому как повезет.

Но эти трое добрались до конца, до самого тупика и теперь стояли, сблизив головы, будто бы о чем-то толкуя. Похоже, парни в плащах уговаривали долговязого – того, что в берете. Беседа велась чуть ли не шепотом, и Боб не слышал ни слова.

Пора брать, решил он, момент самый подходящий. Включив фонарь, патрульный стремительно рванулся вперед, благополучно обогнул с полдюжины глыб с торчащей из них арматурой и замер точно посреди прохода меж бетонными фундаментами. Яркий световой пучок накрыл злоумышленников и их жертву словно колпаком. Боб чуть довернул фонарик – чтобы они получше разглядели «кольт» в его руке, и рявкнул:

– Полиция штата! Лицом к стене, ладони за голову, ноги расставить! И шевелитесь живей, ублюдки!

Трое медленно повернулись к нему. В свете мощного фонаря он видел лица мужчин в плащах – бледные, с затуманенными глазами, не выражавшими ничего – ни страха, ни удивления, ни злости. Один из них мерно помахивал гибким стеком, будто отсчитывал секунды; второй вцепился в рослого, удерживая его на ногах. Бобу показалось, что этого парня в мягкой кожаной куртке и в берете, украшенном какой-то эмблемой, совсем развезло, вряд ли он мог приподнять руки повыше ширинки. Голова долговязого свесилась на грудь, и патрульный никак не мог разглядеть его лица.

– Вы, двое! – Он властно повел стволом. – Кладите вашего приятеля на землю. Сами к стене!

Мерно посвистывал стек, пустые зрачки глядели на Боба Дикси, такие же темные, равнодушные и бездонные, как дульный срез его «кольта». Похоже, люди в плащах рассматривали полицейского, словно бы какого-то червяка или крысу… ну, в лучшем случае как приблудного пса, брехавшего на ветер. Сообразив, что они не собираются подчиняться приказу, Дикси осатанел.

– Только не говорите, что вас не предупреждали, засранцы! – Он вытянул вперед руку с пистолетом. – А сейчас… сейчас у каждого будет дырка в брюхе… аккуратная такая дырочка, пониже пупка, повыше колена.

Целился Боб, однако, в бетонный фундамент пилорамы, прикинув, что брызнувшие осколки наверняка пустят кровь кому-то из троих. Скорей всего нахальному типу со стеком…

Он еще успел заметить, как справа в сером бетонном фундаменте словно бы обрисовался светлый прямоугольник двери; успел удивиться этому и разглядеть, как кто-то метнулся к нему; успел подумать, что там наверняка скрывается сообщник; успел выставить локоть, отражая невидимый удар… Затем гибкий штырь ткнул его в шею под самым затылком, стрельнул обжигающей молнией, и Боб Дикси, патрульный пятого полицейского участка Грейт Фоллза, штат Монтана, потерял сознание.

Очнуться ему было не суждено.

Глава 2 Земля, Петербург, 2 июля 2005 года

Дверцы стального шкафа разъехались с едва слышным лязгом, и куратор шагнул на рифленую плиту, заменявшую пол. Теперь слева от него темнела узкая вертикальная щель для пластинки Стража, справа, в небольшой выемке, стеклянисто поблескивал цилиндрический ствол боевого лазера. Двери сошлись, лазерный глазок вспыхнул фиолетовым, и такой же проблеск метнулся в щели Опознавателя; затем раздалось негромкое гудение.

Пятисекундная готовность, отметил куратор. Он осторожно протянул руку, и квадратная пластина вошла в щель. Опознаватель щелкнул, анализируя запах, выделения потовых желез, состав слюны; пластинка выскочила обратно – прямо в подставленную ладонь. Лазер, нацеленный человеку в висок, погас. Рифленая плита, на которой он стоял, начала опускаться – неторопливо, словно бы нехотя, но с плавностью хорошо отрегулированного механизма. Ровно через две минуты пол под его ногами перестал двигаться, дверь бронированного лифта отъехала в сторону, и куратор, облегченно вздохнув, вышел. Он был крупным рослым мужчиной, и эти путешествия в крохотной кабинке под дулом лазера всегда действовали ему на нервы.

Но в камере связи, открывшейся перед ним пещерным зевом, ждали еще два лучемета. Он встал посередине тесной комнаты, на круг, очерченный белым, и замер, разглядывая Решетку. Связь еще не включилась, но лазеры, торчавшие по бокам эллипсоидальной металлической паутины, были уже активированы. Оба с равнодушием роботов целили куратору в лоб. В такие минуты он чувствовал себя приговоренным к расстрелу.

Решетка вспыхнула; радужные блики пробежали по переплетению серебристых проволок, ячейки меж ними заполнила бирюзовая дымка. Миг, и перед глазами куратора повис матово-голубой овал экрана. В отличие от телевизионного, он не мерцал, не переливался, не подрагивал, голубизна его была блеклой и недвижной, будто летнее небо севера. Никто не знал, как работает это странное устройство, точная копия добытого агентом С.03 в двадцать седьмой экспедиции, но функционировало оно безотказно. Предполагалось, что эта штука не поддается обнаружению всеми мыслимыми средствами и гарантирует полную секретность переговоров. Правда, речь шла о з е м н ы х пеленгаторах, радарах и подслушивающих приборах; у Н и х – тех, о ком куратор думал с привычным чувством опасливой настороженности, – могло обнаружиться что-то посолидней армейских систем радиоперехвата.

Из-под Решетки, ставшей теперь экраном, выдвинулся компьютерный пульт с боковой прорезью, щелью утилизатора и принтером, смонтированным под клавиатурой. Все это было местного производства, как и анализатор запахов, главный идентифицирующий блок Опознавателя, как и лазеры, с тупой угрозой смотревшие сейчас куратору в лицо. Их фиолетовые зрачки казались глазами хищника, подстерегающего каждое движение жертвы, и если б человек, стоявший в белом круге, допустил ошибку, она была бы фатальной. В этой камере, перед этим экраном мог находиться лишь тот, кому известны все нюансы предстоящей процедуры.

Куратор вогнал пластинку Стража в прорезь; клавиатура ожила. Мигнули и погасли зеленые огоньки, коротко рыкнула пасть утилизатора, негромко загудело печатающее устройство – он отключил его с резким щелчком. Сегодняшний сеанс ему не хотелось фиксировать на бумаге: вполне достаточно, если запись сохранится в компьютерной памяти. Впрочем, и фиксировать было нечего; нечем даже накормить утилизатор.

Его пальцы – толстые, обманчиво неуклюжие – нависли над клавишами. Пошевелив ими, словно для разминки, человек набрал:

«Куратор звена С на связи».

Слова всплывали в небесной голубизне экрана темными цепочками букв – колонна мурашей, выступивших в поход за добрую тысячу километров. Возможно, за две или три – человек у пульта не знал, где находится его невидимый собеседник.

Однако тот ответил – на экране возникло:

«Отчет».

Куратор снова пошевелил пальцами, коснулся клавиш.

«Blank» – работа ведется, отклика нет.

Феномен Д:

агент С.02 – нет информации; агент С.03 – нет информации;

агент С.04 – нет информации; агент С.01 – нет информации».

В последнем случае он чуть-чуть помедлил, затем решительно отстучал стандартную фразу. Агентом С.01 являлся он сам, и информация у него была – насколько полезная, вот в чем вопрос. Сведения на уровне бреда, предупреждения, получаемые то от одного, то от другого «слухача»… Возможно, они и были бредом; «слухачи» – не агенты, не «механики», и их прогнозы нередко лежат на грани кошмарного сна и столь же кошмарной яви. Но Монах и Профессор относились к лучшим, да и Кликуша им не уступал, так что их пророчествами не стоило пренебрегать; не исключалось, что они имеют какое-то отношение к операции «Blank».

На экране вспыхнуло:

«Ваши предложения?»

Этот вопрос был неизбежен – после отчета, в котором информации не больше, чем в дырке от бублика. Даже меньше: одна дыра и никакого вещественного обрамления…

Человек у пульта застучал по клавишам. Ему хотелось курить, но тут, в связной камере, это было бы непозволительной роскошью: табачный дым сбивал тонкую настройку детектора запахов. Если его электронный нос учует что-то непривычное, лазеры плюнут огнем, и звену С срочно понадобится новый куратор.

Толстые пальцы двигались с неторопливой уверенностью, блеклый голубоватый экран Решетки высвечивал фразу за фразой:

Это лежало на поверхности – и катастрофическая нехватка сотрудников, и неопределенность их занятий. Ощущение собственной значимости поднимает моральный дух людей – куратор знал о том по собственному опыту. Агенты же звена С, как и сотен прочих подразделений Системы, частенько не ведали, что творят и кого ищут – впрочем, как и их начальство. Многим, вообще говоря, даже не было известно, чьи они агенты. Считалось, что эти парни занимаются своим опасным ремеслом только ради денег, и подобная ситуация вызывала у куратора лишь чувства неприятия и глухого неодобрения. Деньги казались ему слишком ненадежным фундаментом; он был человеком консервативных взглядов и полагал, что преданность идее – настоящей идее! – гораздо важней бумажек с портретами американских президентов или российских изобретателей.

На экране появился ответ:

«Пункт 1 – принято; пункт 2 – отказано, пункт 3 – отказано».

«Причина отказа?» – набрал куратор, недовольно насупив брови.

«Не сообщается. W.»

Символ в конце фразы означал, что с ним беседует сам Винтер, глава Восточно-Европейской цепи, командор Винтер, а не один из его заместителей. И то, что сообщение оказалось подписанным, говорило о многом – в частности, в нем содержался намек, что куратору звена С не следует задавать лишних вопросов. Кто много знает, долго не живет! Особенно занимаясь делами опасными и непредсказуемыми…

Куратор молча ждал отбоя связи, но в голубом овале вновь начали появляться слова.

Как всегда, указания командора были краткими и точными; их лапидарный стиль доказывал, что Винтер не являлся соотечественником куратора. Русский человек так не говорит и не пишет; русский за фразой «Ищите странных клиентов» неизбежно поставил бы: «для того, чтобы…» – с последующим развернутым указанием, кого искать, зачем искать и как искать. Винтер же формулировал суть проблемы, но очень редко касался способов ее решения, а тем более цели, ради которой трудились тысячи, возможно, десятки тысяч специалистов на всех континентах Земли. Цель, собственно, была ясной если не политикам и ученым-ортодоксам, так тем людям, что затеяли всю эту историю еще в конце прошлого века.

Ищите клиентов, ищите странных, ищите странных клиентов! Иначе – людей со странными фантазиями, в которых они и сами не могут разобраться! Только о том и забота, думал куратор, с сопением втискиваясь в лифт, под дуло лазера. Странные! А сам он разве не странный? Лет десять назад он бы только расхохотался, узнав, какими делами будет заниматься, справив полувековой юбилей! Он счел бы это веселой шуткой… или кошмарной, смотря как поглядеть… Вся его нынешняя деятельность напоминала ловлю призраков в темной комнате, причем никто не гарантировал, что призраки эти реально существуют и представляют хоть какую-то опасность. Впрочем, имелись косвенные подозрения… хоть и не слишком веские, но вполне достаточные для людей предусмотрительных и осторожных. Да, вполне достаточные, чтобы возникли звенья, региональные цепи, континентальные кольца и весь гигантский глубоко законспирированный аппарат Системы! Кто предупрежден, тот вооружен – так, кажется, говорили латиняне?

Лифт поехал вверх, и в призрачном фиолетовом отсвете лазера куратор вновь подумал о призраках. Призраки, привидения, фантомы, миражи! Ха! Не поспешил ли он с таким определением? Решетка призраком не являлась – как и квадратная пластинка Стража, которую он держал в руках. Ее приволок все тот же эс-ноль-третий, на редкость удачливый парень, из вояжа по неким курортным местам, где Страж заменял аборигенам ключи, деньги, паспорта и все прочие документы. Ценная находка, очень ценная и никак не из разряда миражей! Миражем являлось нечто иное – О н и, те, которые могли появиться в любой день и в любой час, но пока ни явно, ни тайно не обнаруживали своего присутствия.

Или их неощутимость, невещественность тоже была своеобразным миражем? Иллюзией безопасности? Призраком мнимого благополучия?

Размышляя об этом, куратор звена С покинул тесную кабинку, и дверцы за его спиной сошлись с чуть слышным шорохом. Он запечатал их, спрятал Стража под рубашку, к самому телу, потом направился к выходу. Очень хотелось курить.

Поднявшись к себе и притворив дверь, он задумчиво оглядел кабинет. Стол, шкаф, массивный сейф, кресла, два окна, у одного из них – небольшой диванчик… Привычная обстановка успокаивала, вселяла уверенность, являя разительный контраст с камерой связи, с ее бронированным лифтом, бирюзовым мерцанием Решетки и лучеметами, нацеленными в виски. Здесь, в просторной и светлой комнате, ощущалось нечто надежное, домашнее, пришедшее еще из прошлого столетия, тогда как камера со всем ее фантастическим антуражем была продуктом двадцать первого века, к коему куратор относился с опасливой настороженностью. Он понимал, что эта новая эпоха никогда не станет для него близкой и родной: в конце концов, человек всегда принадлежит тому времени, в котором провел свою молодость. Однако подобные соображения не сказывались на его работе, ибо он умел отделять эмоции от дела.

Неторопливо набив трубку, он подошел к окну – к тому, что глядело на улицу. Второе выходило во двор, но вид на мраморные скамьи, фонтан и теннисный корт давно набил куратору оскомину. Собственно, и на улице не наблюдалось ничего интересного: десяток киосков с фруктами-овощами, сигаретами, жвачкой и горячительным, плюс стоявший чуть на отшибе пивной ларек. У ларька, как обычно, сгрудились жаждавшие «поправиться» алкаши да всякая гопота, мусолившие мятые «мишки» и «димки», и куратор с раздражением подумал, что где-то в таком же сером месиве – весьма вероятно! – затаился и предмет его поисков. Не клиенты и не странные, которых можно было обнаружить и отличить в пестрой человечьей стае по экзотическому и яркому оперению, но те, что кажутся столь же серыми, как эти личности с застывшим взглядом, мрачно сосавшие пиво.

«Где умный человек прячет лист? – мелькнуло в голове. – Разумеется, в лесу… Камень – на берегу моря, труп – на поле брани…» Но эта аналогия была неполной; для тех, кого он разыскивал, серый цвет являлся лишь маскировкой. Правда, отличной – и потому, быть может, операция «Blank», начатая пару месяцев назад, не давала никаких результатов. Куратор уделял ей много внимания – искал сам и следил по сводкам, регулярно возникавшим на экране его компьютера, за действиями других групп, но пока все полученные сведения лишь оправдывали кодировку проекта.

Blank! Пустота!

Он засопел, стиснул разлапистую трубку, похожую на гнездо аиста, и гневно уставился на столпившихся у ларька мужчин. Отсюда, с третьего этажа, он мог разглядеть лишь их головы да спины, но натренированная память легко воскрешала и все остальное: мутный взгляд оловянных глаз, потрепанную одежонку, трясущиеся руки, пальцы с грязными обломанными ногтями… Зомби, живые покойники! Наркоманы, алкаши, необозримый лес серых листьев! Кого среди них выловишь? Кого найдешь?

Впрочем, возразил он самому себе, склонность к алкоголю и наркотикам отнюдь не свидетельство низкого интеллекта. Как в России, так и в Штатах! Ему встречались многие достойные люди, питавшие необоримую страсть к горячительному или «травке», либо и к тому, и к другому. Взять хотя бы «слухачей»… да и того же Доктора – самое ценное приобретение за последний год! Человека, который значил теперь побольше всей группы С, а возможно, и региональной цепи! В былые времена Доктор сильно увлекался спиртным, что и привело его, в сочетании с весьма нестандартным мироощущением, в клинику для душевнобольных. В психушку, проще говоря, где он и просидел лет десять или около того. К счастью, это не сказалось на его способностях.

Куратор выколотил трубку о подоконник и сунул ее в карман. Стоило вспомнить о Докторе, как это потянуло за собой другие мысли, весьма неприятные и тревожные – не только о двух сделанных им предложениях, на которые Винтер наложил безоговорочный запрет, но и о директивах начальства. Основная задача – объект Д… Обеспечьте его надежными клиентами… Надежными и странными… Ищите их…

Дьявольщина! Где ж их сыскать, надежных и в должной степени странных? Клиенты с богатым воображением еще попадались, но разве можно удержать их от болтовни? Да и распространявшийся по городу слушок был по сути дела полезен: он привлекал людей необычных, жаждавших погрузиться в мир своих фантазий и готовых ради этого рискнуть многим, даже собственной жизнью. Тут таилось некое противоречие, которое куратор в принципе не мог разрешить: с одной стороны, он должен был трудиться в обстановке максимальной секретности, с другой – нуждался в притоке новых людей и свежих сил. И, хотя он действовал с подобающей опытному конспиратору осторожностью, слухи об экзерсисах Доктора расходились все шире и шире, привлекая совершенно нежелательное внимание. А значит, группа С становилась уязвимой – пожалуй, самой уязвимой среди всех прочих подразделений Системы.

Это тревожило его. В последние месяцы он начал ощущать смутное беспокойство – особенно в те часы, когда анализировал бессвязные доклады эмпатов и «слухачей», а также ту гораздо более четкую информацию, которой снабжали его Сентябрь, Сингапур и Самурай. Похоже, клиенты Доктора принялись задавать вопросы; теперь их интересовало не только Куда и Почем, но Как и Зачем. Не всех, разумеется, но некоторые проявляли весьма подозрительную настырность! И прежде всего женщины – наказание рода человеческого! К примеру, та рыжая девица, успевшая погостить в четырех или пяти фэнтриэлах…

Нахмурившись, куратор вновь потянулся за трубкой. Согласно рапортам агентов, рыжая не представляла особой ценности – всего лишь типичная дама со средствами, скучающая красотка, охваченная страстью к игре. Но, кроме казино, тотализатора и скачек, ее почему-то стали интересовать другие дела, касавшиеся манипуляций Доктора, его возможностей и весьма необычных талантов. Оставалось лишь догадываться, были ли ее расспросы проявлением неистребимого женского любопытства или за ними стояло нечто большее. Что же именно? Во всяком случае, не интерес со стороны многочисленных спецслужб, разведок, контрразведок и секретных ведомств – тут все было схвачено на самом высоком уровне. На сей счет куратор не беспокоился, ибо Система являлась автономным и независимым органом, имевшим твердую договоренность с потенциальными конкурентами – если не о содействии, то о полном невмешательстве.

Он притворил окно и направился к громоздкому цилиндрическому сейфу, напоминавшему ракету на старте. Вставил в щель пластинку Стража, откинул верхнюю дверцу, за которой обнаружился матовый экран компьютера, сосредоточенно насупил брови, набрал пароль. Экран вспыхнул – не голубым фантомным сиянием Решетки, а привычным, серебристым. Коснувшись пары клавиш, куратор вызвал файл текущих сообщений, проглядел его, потом принялся изучать архив клиентов за последние три месяца. Их было несколько десятков, но он помнил в лицо почти каждого, помнил беседы с ними, отчеты агентов-проводников, оценки перспективности того или иного человека, вопросы, которые тот задавал. Пожалуй, кроме рыжей, было еще два-три кандидата в список подозрительных личностей…

Хмыкнув, он перевел компьютер в режим ожидания, откинулся на спинку кресла и поднял взгляд к потолку. «Может, отправиться в Заросли, пострелять бесхвостых?» – промелькнула мысль. Он любил охоту; пожалуй, то был единственный случай, когда он не стеснялся использовать должностные привилегии.

В Заросли, так в Заросли, подумал он и, потянувшись к телефону, набрал номер Доктора.

Глава 3 Земля, Петербург, 9 июля 2005 года

«Богато живут, гадюки», – подумал Кирилл, нажимая на кнопку звонка. Оглядевшись еще раз по сторонам, он убедился, что живут здесь не просто богато, а роскошно. Двор кондоминиума, в который его пропустили после долгих и унизительных объяснений с охраной, в самом деле поражал редкостным великолепием: бассейн в мраморе, по сторонам мраморные же скамьи, пара фонтанов с нагими наядами и дельфинами, розы, пионы размером с два кулака, дорожки, посыпанные чистейшим песком… Шеренга кленов и серебристых елей отделяла детскую площадку и теннисный корт, за ним высилась горка из розоватых и серых гранитных валунов, меж коими росло нечто яркое, пестрое, экзотическое – с невысокого крыльца Кирилл мог разглядеть лишь огромные резные листья в пурпурных прожилках да какой-то кустарник с алыми цветами. Все эти чудеса замыкал квадрат кирпичных трехэтажных коттеджей, по десять с каждой стороны. Они казались такими новыми и чистыми, словно попали сюда, на городскую окраину, прямиком с полок игрушечного магазина.

Да, тут шикарно устроились… Как говаривал майор Звягин, незабвенный комбат, всякий хочет отхватить дворец с фонтаном и блюдо с фазаном, да не всякому это удается. Кириллу дворцы, фонтаны и фазаны определенно не светили; пяток сосисок на ужин – это казалось более реальным. Еще была у него комната в крохотной родительской квартирке, а вместо бассейна и фонтанов – ванна. Он помещался в ней, только поджав колени к подбородку.

С раздражением дернув плечом, Кирилл опять надавил на звонок. Дверь перед ним тоже выглядела неплохо – мореный дуб с бронзовой инкрустацией. Видно, дела у конторы, в которую он сейчас ломился, шли на подъем, как и у всех остальных заведений, обосновавшихся в этом сказочном местечке, среди жилищ новоявленной элиты. Аптека… три бара… ателье… еще одно ателье… ресторан… парикмахерская… четыре магазинчика – все под громким названием «салон»… гараж, рядом роскошный «форд-торос» о шести колесах с электроприводом… бюро услуг – интересно, каких?.. ритуальных или по другой части?.. Его наметанный взгляд скользил вдоль ярко-оранжевых фасадов, по вывескам, просторным окнам и витринам, мимо цветников и резных мраморных скамеек, мимо полосатых тентов на другой стороне бассейна. Тут, со двора, все выглядело на редкость приветливым и уютным, и оставалось лишь удивляться, что снаружи огромное квадратное здание кондоминиума своими узкими бойницами в облицованных камнем стенах и глухими железными воротами так напоминает шведскую цитадель века что-нибудь шестнадцатого или семнадцатого. По сути дела оно и являлось цитаделью – кирпично-гранитным бастионом благополучия среди бетонных трущоб питерской окраины. В случае чего здесь вполне удалось бы отсидеться, причем с полным комфортом – под надежной охраной, за крепкими воротами, меж цветочных клумб и витрин шикарных магазинчиков, баров и ателье.

Теперь предстояло выяснить, какое же место среди всех этих заведений отводится фирме «Сэйф Сэйв» – «Надежное спасение», как перевел Кирилл. Контора сия была целью его нынешнего визита, и Кириллу представлялось, что носит она сугубо оборонительный характер; вероятно, именно ее сотрудники, крепкие мордовороты с электродубинками, дежурили у врат этого райского уголка, храня его от посягательств всякой голытьбы. В таком случае у него имелись реальные шансы получить работу – настоящую работу с настоящим окладом, а не тот символический дым, который сулили в гимназии. Сто двадцать часов нагрузки в месяц, дым в получку и никакой романтики… Зато спокойное место, говорила мама, учителя всегда нужны. Кирилл против спокойного места не возражал, однако труды свои оценивал в пять «толстовок» – на меньшие деньги прокормиться было бы тяжело. Жизнь постоянно дорожала, хоть и не такими темпами, как в черные девяностые годы, и ему, привыкшему к щедрому довольствию спецназа, уже приходилось прокалывать дырки в ремне, несмотря на все мамины заботы.

Он снова потянулся к звонку и тут заметил, что за ним наблюдают: над роскошной дубовой дверью рядом с сеточкой микрофона торчал карандаш телекамеры, уставившейся прямо ему в лицо. Святой Харана! Хорошо еще, не сунули под нос что-нибудь огнестрельное… Секунду подумав, Кирилл скорчил зверскую рожу – такую, что подходила, по его мнению, вышибале из какого-нибудь салуна на Диком Западе – и тут же услышал:

– По объявлению?

Голос был хриплым и басистым.

– Да. – Вытащив позавчерашнюю «Вечерку», Кирилл помахал ею перед камерой.

– Звонил? – осведомился бас.

– Разумеется. Здесь же только телефон, без адреса. – Он снова помахал газетой.

– Имя? – поинтересовались за дверью.

– Карчев. Кирилл Карчев.

Дверь бесшумно растворилась. Тот же голос, звучавший теперь из динамика на стене, скомандовал:

– Прямо по коридору до лестницы, потом на третий этаж. Тебя ждут.

Кирилл зашагал, куда было велено. В коридор выходили пять металлических дверей, похожих на дверцы сейфов, все плотно притворенные; в неглубокой нише сверкали полированные створки лифта. Лифт? В трехэтажном особняке? Направляясь к лестнице, довольно широкой и выложенной искусственным камнем, он в задумчивости потер висок. Забавное местечко! Впрочем, Харана молчал, не посылая никаких тревожных сигналов, а значит, все было в порядке – более или менее. Что же касается лифта, то у богатых свои причуды: почему бы им не ездить на лифте с первого этажа на третий? Но ему предстояло подняться своим ходом – видимо, лифт берегли для почетных гостей.

Приемная с волоокой девицей при компьютере и телефонах, картины на стенах, зеркальный бар, дверь в кабинет – все как полагается… В кабинете его действительно поджидали: густобровый плечистый мужчина лет пятидесяти, с офицерской выправкой и могучими волосатыми лапами, восседавший за письменным столом, и еще один, тощий, длинный и бледный, похожий на кузнечика-альбиноса; этот устроился на диване у открытого окна и со скучающим видом разглядывал небесную синеву. Слева от плечистого в массивной бронированной стойке о двух этажах серебрился компьютерный экран, но не такой, как у секретарши, а попросторней; справа подмигивала зелеными огоньками пара обычных «ви-ти» – видеотелефонов. Больше в комнате не было ничего, если не считать второго окна, узкого и забранного решеткой, а также кресла посередине. Решив, что оно приготовлено для него, Кирилл подошел и сел. Чувствовал он себя, как жених на смотринах, да по существу так оно и было.

Плечистый, похоже, здороваться не собирался; взглянув на часы, он пробасил:

– Явился ты вовремя, парень, минута в минуту. Что, служил?

– Служил… – Пожалуй, этот тип тянет на полковника, мелькнуло в голове, или на подполковника как минимум: с ходу начал тыкать и засекать время. Впрочем, такие штучки казались Кириллу еще в порядке вещей, ибо на штатском положении он находился всего лишь месяц.

Оглядевшись, он заметил, что компьютер слева от плечистого из самых лучших и дорогих – «Ланд» специального исполнения, с полуметровым экраном, встроенным в верхнюю часть стального шкафа. Сейчас створка его, на которой размещалась клавиатура, была откинута, и Кирилл мог оценить толщину броневой пластины – похоже, выстрел из гранатомета не нанес бы ей особого вреда. Ему и раньше доводилось видеть такие штуки – в армии чего не насмотришься! – но тут все же была частная лавочка, а не пункт управления дивизией. Но, судя по всему, фирма «Сэйф Сэйв» к вопросам безопасности относилась весьма серьезно. И к секретности тоже: панель компьютера украшали пять щелей дискетных вводов, и можно было побиться об заклад, что четыре из них – с паролем.

– Где служил? – Взгляд предполагаемого полковника уперся Кириллу в переносицу.

– Спецназ, команда «Зет»… иначе – международные силы быстрого реагирования. Слышали о таких?

– Слышали, про все мы слышали… Документы есть? Награды? Ранения? – Сильная короткопалая рука выжидательно повисла над столом.

Кирилл вытащил бумаги. Орденов он за шесть лет своей воинской карьеры не выслужил, а вот ранения имелись: шрам от бандитской заточки под локтем и дырка в бедре. По счастью, пуля, что оставила ее, не задела ни кости, ни сухожилий, иначе он был бы сейчас инвалидом.

Плечистый навис над столом, засопел, разглядывая документы, но, кажется, никакого криминала там не обнаружилось. С особым пристрастием он изучал Кириллов послужной список, включавший три операции в Африке и одну в Индокитае, стоившую Кириллу той самой дырки в бедре. Эти четыре зарубежных вояжа совсем не означали, что ему удалось повидать мир, разве что африканские да таиландские джунгли и болота. Правда, заработав ранение, он провалялся полгода в сингапурских госпиталях, где и помер бы с тоски, если б не Кван Чон. Наставник Кван его многому научил – таким вещам, что и не снились штатным инструкторам группы «Зет».

Закончив шелестеть бумагами, хозяин кабинета поднял голову, насупил густые брови и вдруг распорядился:

– Ну-ка, встань, солдат! Встань и сними рубаху. Штаны тоже!

Кирилл поднялся и начал расстегивать ремень.

«Это будет стоить тебе лишнюю сотню в месяц, старый пердун», – подумал он, стягивая джинсы и злобно кривя губы. Впрочем, настроение его улучшилось, когда на лице нанимателя мелькнула одобрительная усмешка.

– Неплохо выглядишь, парень! Видать, крепкая порода, э? Ноги у тебя длинные, и бегаешь ты, должно быть, быстро… Ну, одевайся! – Плечистый задумчиво пошевелил бровями. – Роста в тебе, я думаю, сто восемьдесят восемь… шесть футов два дюйма, как говорят янки… вес – девяносто два… Так?

– Девяносто три, – уточнил Кирилл, застегивая «молнию» на брюках.

– По габаритам подходишь. – Плечистый, кивнув, вновь зашелестел бумагами. – Ну, что тут у нас еще? Холост, тридцати еще нет, два легких ранения и неплохие рекомендации… сержантский контракт истек месяц назад… – Он небрежно похлопал по Кирилловым документам. – Чего бы тебе, сержант, и дальше не служить? Или деньги не устраивали?

Уже сержант, не парень, отметил Кирилл; очевидно, это стоило рассматривать как повышение.

– Деньги устраивали, не устраивало вот что. – Он коснулся пальцем шрама, потом хлопнул себя по бедру. – Сегодня пальнут в руку, завтра – в плечо, а послезавтра и вовсе вынесут ногами вперед…

– Выходит, ты напугался, э? – Взгляд плечистого вдруг стал пронзительно-острым.

– Не то чтобы напугался… просто решил не искушать судьбу. Шесть лет, два ранения… Подошла моя очередь.

– Твоя очередь? Это как же?

– Ну, так у нас говорили в батальоне. Чувствуешь, когда подходит твоя очередь на неприятности похуже этих. – Кирилл покосился на белую полоску шрама. – Я почувствовал и ушел. Решил, что пора менять ремесло.

Пару секунд он колебался, не рассказать ли про Харану, потом решил, что откровенничать не время. Мистика, предчувствия, тайны амазонской сельвы… Нет, не стоит! Примут его за сумасшедшего да укажут на дверь – и делу конец.

– Думаешь, у нас безопасней? – Хозяин кабинета откинулся в кресле, скрестив волосатые лапы на груди.

Кирилл пожал плечами.

– А что у вас опасного? Стой у ворот, помахивай дубинкой, впускай, выпускай, спасай… Ну, если надо, спасем. – Стиснув свой внушительный кулак, он повертел им в воздухе. – Вот этим самым и спасем, без всяких сильнодействующих средств. Все-таки Питер не Чикаго, на улицах из автоматов еще не палят.

– А в Чикаго, насколько мне известно, уже не палят. – Плечистый усмехнулся, крепко потер ладони и заявил: – Боюсь, сержант, чего-то ты нафантазировал – эти кретины у ворот, к которым ты хочешь прилечь, не мои люди. У нас, видишь ли, медицинская фирма. Народные методы лечения, травки, массаж, подкачка половой энергии и всякое такое… То да се… Спасаем людей от хворей, от болезней, ну а заодно от скуки.

– Так, может, вам санитары нужны?

В конце концов, подумал Кирилл, можно пойти и санитаром: неприятная работа, но оплачивается получше, чем школьная тягомотина. И спокойней, чем служба в охране, ибо больные в основном люди тихие, придавленные судьбой… Однако объявление в «Вечерке» было адресовано крепким молодым мужчинам с особой подготовкой, так что не исключалась и клиника для буйных. Но их, как мнилось Кириллу, травками и массажами не лечили.

Плечистый басовито хмыкнул и в первый раз покосился на тощего; тот по-прежнему любовался небесами и выглядел словно бы не от мира сего. Физиономия у него была как у покойника: на впалых щеках ни кровинки, узкие губы сжаты, длинный костистый нос выдавался над ними меловым утесом, длинные бесцветные волосы свисали до плеч. Кирилл не видел его глаз и не испытывал желания в них заглянуть – этот тип чем-то напоминал графа Дракулу, застывшего в ожидании очередной жертвы. Оставалось надеяться, что бывшие сержанты спецназа шести футов и двух дюймов роста ему не по зубам.

Что касается плечистого, то этот мужик внушал Кириллу все больше симпатии. Теперь он разглядел, что брови у него походят на пару темных мохнатых гусениц, в карих зрачках посверкивают насмешливые огоньки, а полногубый рот словно бы готов с минуты на минуту сложиться в усмешку. Правда, минута эта все не наступала, а в очертаниях слегка раздвоенного подбородка и крепких скул явно ощущалась начальственная суровость. Тем не менее интуиция подсказывала Кириллу, что на этого человека можно положиться, что являлось добрым знаком, во-первых, потому, что он доверял Харане и своим предчувствиям, без коих выжить в команде «Зет» было бы нелегкой проблемой, а во-вторых, мысленно Кирилл уже окрестил плечистого шефом и надеялся, что работа в этой конторе – хоть охранником, хоть санитаром – от него не уйдет.

Его наниматель тем временем пошарил в столе, вытащил трубку – гладкую и обтекаемую, словно летящий по волнам дельфин, чиркнул зажигалкой, прикурил и выдохнул сизую струю прямо в компьютерный экран. Затем он помахал рукой, разгоняя дым, и произнес:

– Санитары у нас есть и больше, я полагаю, не нужны. Видишь ли, санитар – слишком узкая специальность, да и с фантазией у санитаров дела обстоят плоховато. Согласен, э? А мы ищем лихих парней, с воображением… – Он выпустил пару колечек, пронзив их дымной стрелой. – Да, лихих и умелых, на все руки мастеров. И на ноги тоже – на тот случай, если надо вовремя смыться. Я тебе говорил, что мы спасаем людей от скуки – богатых людей, должен заметить, – а это, сам понимаешь, требует определенной подстраховки. Словом, поблизости должен быть крепкий мужик с железными нервами и тяжелыми кулаками, надежный, как скала… – Еще пара колечек взмыла к потолку. – Кулаки у тебя подходящие, это я уже разглядел… и стрелять ты умеешь, и с реакцией наверняка все в порядке, иначе не прослужил бы ты в этом своем спецназе шесть лет… Ну, а что еще за душой? Выкладывай!

Вербует в телохранители, подумал Кирилл. Небезопасная работенка, зато романтическая и наверняка оплачивается неплохо… Впрочем, к кому попадешь! Он потер висок, мысленно перебирая все свои таланты и умения, от полузабытой латыни до ремесла сапера, и поглядывая на плечистого с некоторым подозрением. Хочет парня с фантазией и крепкими кулаками, это надо же! Впрочем, ни тем, ни другим судьба Кирилла не обошла, и хотя фантазия доставляла ему одни неприятности, кулаки спасали – и в прямом, и в фигуральном смысле.

– Вожу машину, – начал он, – разумеется, профессионально… при случае могу починить… ну, еще плавание с акваскафом, бег, борьба… подрывное дело, но этим я бы заниматься не хотел. Себе дороже.

– Если случится попасть в тайгу с ножом и топором, не пропадешь?

– Не пропаду. – В тайге Кириллу случалось бывать и без топора, когда их взвод подняли по тревоге, бросив вдогонку сбежавшим зекам. Страшные были люди, упокой их Господи, хуже зверей! Таиландцы с маковых плантаций им в подметки не годились, хотя каждый узкоглазый мафиози волок целый арсенал и черный пояс в придачу.

– Еще? – Плечистый выбил трубку и откинулся в кресле; тощий у окна, казалось, заснул.

– Еще? – Кирилл вдруг широко усмехнулся. – Еще могу преподавать историю. В школе.

– Это как же? – Сунув трубку в стол, плечистый уставился на Кирилла с неподдельным интересом; мохнатые его брови сошлись на переносице.

– Да так… До армии закончил истфак, потом забрали на срочную, потом остался по контракту… так все и пошло-поехало.

– Выходит, ты у нас не просто сержант, а дипломированный специалист, э?

– Выходит… Только кому нужны специалисты по скифам? Скифы-то вымерли подчистую, остались мы, их потомки, а нам до скифов, как до…

– Постой, постой! – Плечистый оборвал его, прихлопнув ладонью. – Ты спрашиваешь, кому нужны специалисты по скифам, так? Мне нужны! – Словно припечатывая, он вновь опустил ладонь на крышку стола – с такой силой, что подпрыгнули телефоны. Не берегут технику в этой конторе, подумал Кирилл.

Плечистый тем временем решительно поднялся и обошел вокруг стола, на ходу потирая руки.

– Я тебя беру, скифеныш! Беру на испытательный срок! Так что пора бы нам и познакомиться… Обоюдно, так сказать! – Он протянул мощную длань. – Сарагоса!

– Что?! – Кирилл автоматически пожал протянутую руку и уставился в карие насмешливые глаза.

– Сарагоса – так меня зовут. А тебя будут звать Скиф. Скиф, понял! И запомни свою кодовую фразу… – Он поднял глаза к потолку, поразмышлял секунд пять и пробасил: – Скифы пируют на рассвете! Вот так!

– Лучше уж на закате, шеф, – пробормотал ошеломленный Кирилл.

– Пусть на закате… тебе видней, когда они любили заливать зенки… Но пароль запомни! Надо будет вернуться, произнеси его – вслух, хоть громко, хоть шепотом. Доктор тебя вытащит.

– Вытащит? Откуда?

– Оттуда, куда мы тебя сейчас отправим! – рявкнул Сарагоса. – Должен же я тебя проверить, парень? Э? Как ты полагаешь? – Толстый палец уткнулся Кириллу в грудь. – Ну, куда отправишься? В лес? В горы? В кабак? В гарем турецкого султана? На Гавайские острова? На Марс или альфу Центавра? В ад или в рай? Доктор доставит куда угодно… вернее, куда у тебя пороху хватит.

Либо разыгрывает, либо издевается, мелькнуло в голове у Кирилла; затем он подумал, что надеялся обрести спокойное место на пять «толстых», а нарвался Бог знает на что. С неохотой он признал, что загадочные намеки Сарагосы будоражат воображение и вселяют романтические мечты – примерно такие же, как речи офицеров из военкомата, вербовавших его некогда в спецназовский батальон. Воспоминание об этом, как и о сибирской тайге и заирских болотах, было не из самых приятных, и он решил считать слова плечистого шуткой. Скажем, умный полковник дурачит глупого сержанта… Тут ясно, у кого все козыри на руках: шеф есть шеф, и остается только пасовать.

Криво ухмыльнувшись, он сказал:

– Лучше уж в кабак… Ну, в бар – хоть в этом самом Чикаго.

– Чикаго не обещаю, но что-нибудь в подобном духе мы сообразим. Сообразим, будь уверен! Отправишься ты в свой кабак, посидишь часок-другой, погудишь, потом скажешь четыре волшебных слова и вернешься прямиком в это самое кресло. Вся недолга! Только постарайся Т а м, – Сарагоса с многозначительным видом ткнул пальцем куда-то вверх, – не ввязываться ни в какие истории.

– А на что я гудеть-то буду в этом кабаке? – Сунув руку в карман, Кирилл вытащил пару мятых «гагаринок» и сморщился. – На наши, что ли, на «деревянные»? На них и минеральной не подадут!

Его шеф, в задумчивости поигрывая бровями, направился к столу.

– Это ты верно заметил, – бурчал он, роясь в ящике. – На наши, будь они неладны, не подадут… ни в Чикаго не подадут, ни в Париже, ни на Гавайских островах… ни в том заведении, куда тебя отправит Доктор… Вот, держи! – Он бросил Кириллу что-то блестящее, мелодично позванивающее, золотистое.

Обручальные кольца… Три штуки, самого простого вида, без гравировки и украшений… Кирилл заметил, что проба внутри стерта.

– Одно надень на палец, остальные – в карман! – распорядился Сарагоса. – Мне еще не встречались кабаки, где б не шла такая валюта. Отпустят тебе чего-нибудь, я уверен… на девочку, может, и не хватит, а на пойло, закуску и сигареты – в самый раз! – Он повернулся к окну и повелительно взмахнул рукой. – Ну, Доктор, давай! Клиент ждет. Ты ведь слышал, куда ему нужно попасть, э? Вот и отправь, только ненадолго.

– Это уж как получится, – вымолвил тощий, вставая. Голос у него оказался скрипучим и резким, похожим на карканье ворона.

Затем, не сказав больше ни слова, он в три долгих шага пересек комнату и склонился над Кириллом – так низко, словно хотел клюнуть его носом в лоб. Лицо Доктора было бесстрастным, как у египетской мумии.

Невольно вздрогнув, Кирилл откинул голову, да так и не смог опустить ее – шея вдруг одеревенела. Теперь он смотрел прямо в физиономию тощего, уставившись на него будто во сне, не в силах оторвать глаз от розоватых зрачков на бледном челе альбиноса; казалось, он внезапно превратился в кролика, зачарованного змеей. Затем стены комнаты вдруг помутнели, потолок взмыл куда-то ввысь, паркет под ногами затянуло зыбкой мглой, яркий июльский полдень за окнами сменился сумеречным светом вечерней зари, а фигура Сарагосы, маячившая у стола, уплыла вдаль, растаяла, слившись с сейфом и стенами, которые тоже растворились в багровой дымке, колыхавшейся словно гигантский и темный театральный занавес. За ним чудились некие неясные формы, слышался мерный усыпляющий гул – не то рокотали морские валы, не то шумел лес под тугими порывами ветра.

«Что со мной? – подумал Кирилл, ужасаясь своей беспомощности, беззащитности и глухому молчанию Хараны. – Что он делает? Этот вурдалак… Этот…»

Бледное лицо склонилось над ним; сейчас Кирилл видел только зрачки – огромные, горящие алым огнем. Беззвучно и неотвратимо он погружался в их пламенную глубину, не в силах шевельнуть рукой, не чувствуя ни боли, ни холода, ни жара; он падал, падал, падал, будто бездонные недра звезды раскрывались перед ним, затягивая вглубь, вращая и кружа в стремительном водовороте. Теперь он не слышал и не видел ничего, кроме сияния этой красноватой пропасти; гул прекратился, и великое алое безмолвие сомкнулось над ним непроницаемой скорлупой.

Он упал.

Переход был внезапным и резким. Он ощутил, что стоит на ногах, что локти опираются на что-то твердое, надежное; до ушей доносились негромкий звон, шелест, звуки льющейся жидкости. Потом он увидел лицо, маячившее на расстоянии вытянутой руки: широкоскулая, слегка одутловатая физиономия, полные губы, набрякшие веки, сизые прожилки на отвислом носу, голая макушка в венчике темных волос. Обычное лицо человека за пятьдесят, долго и преданно дружившего с бутылкой, но с него на Кирилла взирали алые глаза Доктора.

Глава 4 Вне Земли, бар папаши Дейка, местная дата неизвестна

Нет, не алые. Зрачки у этого типа были скорее темно-багровыми, цвета остывающей лавы – невероятного оттенка, какой не встречался Кириллу нигде и никогда. Ошеломленный, он сильно потер виски, повернул голову. Перед ним, в обширном и мрачном зале, теснилось изрядно народу – в основном молодые парни и мужчины лет под тридцать; одни – в привычной одежде, другие – в длинных пестрых хламидах или нагие по пояс. Были они всех мастей, от жгучих смугловатых брюнетов до белокожих блондинов, и выглядели довольно устрашающе, но, если не считать хламид и странных татуировок вокруг сосков, такую компанию удалось бы встретить на любой мафиозной тусовке – что в Питере, что в Москве, что – без всякого сомнения! – в Чикаго, в Париже или на Гавайских островах. Отличие заключалось лишь в одном: их зрачки багровели, пламенели, отливали оранжевым и розовым, светились пурпуром, сияли красками восхода и заката. Иных расцветок тут не было.

Бар в Чикаго? Не слишком похоже, с лихорадочным возбуждением размышлял Кирилл. Правда, здесь имелась стойка, а за ней целые батареи откупоренных бутылок, из которых явственно тянуло спиртным, но и этот запах был каким-то странным, едким, будто бы с примесью паленой резины, от него пощипывало в носу и першило в горле.

Судорожно вздохнув, он вновь воззрился на бармена – в том, что этот пожилой толстяк с сизым носом является либо барменом, либо хозяином заведения, сомневаться не приходилось. С минуту они смотрели друг на друга в полном молчании, затем красноглазый лег животом на стойку и заглянул вниз, словно высматривая дырку в полу, оставленную возникшим из небытия клиентом. Дыры, однако, не наблюдалось, и толстяк, почесав нос, подвинул к себе пару стаканов да объемистую бутыль.

– Великий Буга, что творится на свете! Надо бы выпить, сынок… Нам обоим надо выпить – и тебе, и папаше Дейку. Клянусь потрохами шайкала!

Они выпили. Жидкость была прозрачной и огненно-жгучей – крепче водки, как показалось Кириллу. Он поперхнулся, закашлялся, и папаша Дейк ловко сунул ему в рот солоноватый хрустящий сухарик, потом налил еще. Чем-то неуловимым этот крупный красноглазый мужчина напоминал Сарагосу – то ли гулким басом, то ли манерой держаться, уверенной и властной, то ли короткими толстыми пальцами.

– Выпьем, приятель! Не каждый вечер можно пропустить глоток с парнем из Койфа… да еще с таким ловкачом, что ломится к стакану сквозь стены! Боюсь, папаше Дейку никто не поверит! Эта пьянь, – он небрежно мотнул головой, – ничего не заметила. Каждый шворц льет пойло в свою глотку, жрет и не глядит по сторонам.

Кирилл покосился на посетителей, сгрудившихся у дальнего конца стойки и за шестигранными столиками в полутьме у самых стен. Кажется, никто не обращал на него внимания; там орали, пили, жевали, и звон стекла, постукивание металла о тарелки, шарканье ног и человеческие голоса сливались в невнятный гул, прерывавшийся то и дело пьяным смехом. Он нерешительно покрутил свой стакан, стараясь не принюхиваться к странному аромату спиртного.

– Пей, чего глядишь! – Красноглазый был настойчив.

– Выпить-то можно. Вот только… – Пошевелив пальцами, Кирилл выжидающе уставился на толстяка.

– Синюшек нет? – Папаша Дейк вдруг подмигнул. – А что есть? Может, ваша койфитская травка? Могу взять пару-тройку упаковок.

– Травкой не балуюсь. Это пойдет? – Кирилл стянул с пальца кольцо, немедленно исчезнувшее в огромной ладони красноглазого.

– Пойдет! Еще как пойдет! Хотя и не по той цене, что предложили бы тебе кидалы… – Он зашелестел бумажками. – Но ты ведь не станешь возражать, сынок? Не станешь, я вижу… вижу ясно, как дырку в заднице ойла.

Кирилл, не говоря ни слова, сгреб деньги и сунул в карман, где позванивали еще два кольца. Теперь он чувствовал себя уверенней.

– Горячего подать? – Толстяк двинул к нему бутылку, в которой плескалось еще на добрых четыре пальца.

– Горячего?

– Ну, есть запеченный урдур… птера… окорок трипидавра… Все свежее, как в раю у Махамота, не сомневайся! Я бы советовал птеру на вертеле.

– Давай! – Поморщившись, Кирилл пригубил из стакана и огляделся. Первое ошеломление уже прошло, первая сделка была заключена, и теперь он пытался сообразить, куда же отправил его проклятый вурдалак с алыми зрачками? К своим родичам, что ли? Но человеческую кровь здесь явно не потребляли; здесь хватало других напитков, хотя и с мерзким запахом. Впрочем, к запаху он уже притерпелся.

Несколько минут он изучал обширное помещение, тонувшее в полумраке, размышляя, в каком месте – на Земле, в стране кошмарных снов или в иной Галактике – находится этот притон. Его зал имел форму пятиугольника с серыми бетонными стенами; вдоль одной из них шла длинная оцинкованная стойка с кружками, стаканами и большим лотком, где поблескивало что-то яркое, металлическое. Позади нее шеренгой выстроились низкие глубокие шкафы с бутылями без наклеек – кажется, на темном стекле были выдавлены какие-то надписи, но разглядеть их никак не удавалось. Над шкафами мерцали потускневшие зеркала, подсвеченные двойной нитью голых электрических ламп. Иного освещения здесь не имелось, и Кирилл не мог заметить чего-либо напоминавшего окна или дверь. Видимо, тут обходились и без того, и без другого, зато в самой середине маячила некая конструкция вроде винтовой лестницы. Решив, что бар располагается в подвале, он сунул руку в карман и вытащил тоненькую пачку местной валюты.

Символы и знаки, усеивавшие эти синеватые купюры – синюшки, как назвал их красноглазый Дейк, – оставались для него загадкой. На долю секунды неясным отблеском что-то всплыло в памяти; казалось, еще мгновение, и он сумеет прочитать ровные строчки неведомых иероглифов, уловит тайный смысл геометрических фигур, красовавшихся в центре каждого банкнота… Но воспоминание промелькнуло и исчезло, заставив Кирилла улыбнуться в радостном предвкушении; романтик по натуре, он любил неразгаданные секреты.

Значит, синюшки… Интересно! В родных краях то же самое именовалось «зеленью» – конечно, по традиции; зеленой была лишь «толстовка», сторублевая купюра с роскошным портретом Льва Николаевича. «Ломоносовки», «гагаринки» и прочие послереформенные банкноты пестрели всеми цветами радуги, что, однако, веса им не прибавляло. Банкиры и солидные финансисты упоминали о них как о новых российских деньгах, но народ изобрел иной термин – «портретная галерея». Отдельные же ее шедевры назывались по-разному: одни отдавали предпочтение фамилиям великих людей, другие – именам-отчествам, а третьи и вовсе были с ними запанибрата, мусоля и пересчитывая «мишки», «юрки» да «левы» – кому что Бог послал.

Решив, что местная валюта глядится не хуже родной, Кирилл сунул ее в карман и, подняв голову, снова осмотрел пятиугольный залец с бетонными стенами. Нет, ни на какой из чикагских баров это заведение не походило! Никак не походило! Он мог поклясться в том потрохами загадочного шайкала, хоть не бывал в Чикаго и не знал, что там пьют и что едят. Во всяком случае, не запеченных урдуров, не птер на вертеле и не окорока трипидавров! Насколько он помнил, в Таиланде, Заире и Намибии таких зверей тоже не водилось, не говоря уж о вилюйской тайге, карельских лесах и ущельях Кавказа, где случалось ему бывать в разные времена и по разным поводам.

Сон, сказал он себе, я сплю, и все это мне снится. Забавное сновидение, и только! Но если оно начнет переходить в кошмар…

Впрочем, Харана молчал, и никакие мрачные предчувствия Кирилла не томили – верный признак того, что он находится в безопасности. В относительной безопасности, ибо Харана не утруждался предупреждениями насчет синяков и ссадин и начинал бить тревогу лишь по самым серьезным поводам. Как тогда, на берегу Вилюя…

Кирилл облокотился о стойку и замер, вслушиваясь в неясный гул, вопли, хохот, вбирая незнакомые запахи, наплывавшие со всех сторон – из кухни, где скрылся папаша Дейк, от полок со спиртным, от столов, где веселились посетители. Бывает, обоняние и слух говорят не меньше глаз – так случилось в сибирской тайге, когда под ногой бандита хрустнул сучок, когда тяжелый смрад потного тела ударил в ноздри и в висках забились, зазвенели тревожные колокола. В тот раз Кирилл отделался шрамом на руке, а беглый зек, что охотился за ним, остался лежать в лесу, среди огромных сосен с бурыми стволами; глаза его закатились, череп был разбит ударом приклада, кровавая каша все текла и текла из жуткой трещины на затылке, пачкая мох… Грязный, обросший, изголодавшийся, он походил на дикого зверя, на смертельно опасного волка-человекоубийцу и все же оставался разумным существом – таким же, как сам Кирилл, как парни из его команды, как офицеры, возглавлявшие ту облаву…

Нет, не таким, сказал он себе, все же не таким. Разум еще не делает человека человеком, необходимо что-то еще, неощутимое, но столь же важное… Способность к любви, к состраданию?.. Чувство юмора?.. Стремление к цели?.. Возможно, душа? А есть ли душа у этих красноглазых? Люди они или звери, натянувшие людскую личину, как тот беглец, убитый им в вилюйской тайге?

Сзади послышались шаги, и мысль оборвалась. Похоже, он наконец-то привлек внимание – к стойке шествовали человекоподобные аборигены, но в багровых их зрачках не было ни намека на любовь или хотя бы на здоровый юмор. Что же касается цели, то в ней не приходилось сомневаться: красноглазым был нужен он, Кирилл. Было их трое: длинноволосый парень с крысиной физиономией, щедро накрашенная девица и голый по пояс гигант с двухлитровой кружкой, которую он бережно придерживал у подбородка. Парень и девица болтали и хихикали, искоса поглядывая на чужака; голый детина то и дело прикладывался к кружке, сосал нечто бурое, пенистое, с острым запахом дрожжей. Вроде бы пиво, подумал Кирилл.

Компания устроилась рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки. Теперь Кирилл заметил, что девица недурна на вид, особенно если стереть со щек серые спиральные разводы и пригладить брови – каждая их волосинка, намазанная серебристой краской, торчала словно крохотная игла. На крысомордого он не обратил внимания, но от голыша, мрачного, с мощными мышцами, бугрившимися на плечах, веяло опасностью. Вокруг сосков у этого типа были наколоты синие точки, а меж ключиц – треугольник с выпученным багровым глазом – точно такой же попался Кириллу на одной из его купюр. Он незаметно примерился к бутылке, где еще плескалось немного спиртного, соображая, что в случае неприятностей увесистая емкость может оказаться весьма полезной.

Затем, покосившись на соседей, Кирилл прислушался. Великан угрюмо молчал, посасывая свое пиво; парень и девица болтали, поминая шайкала во всех анатомических подробностях, а заодно и задницу ойла, шворц, ксенявых койфитов и прочие загадочные вещи. Слова эти по большей части оставались Кириллу непонятными, но тянуло от них оскорбительным душком. Он нахмурился, отхлебнул из стакана и невольно стиснул кулаки.

– Твоя птера, приятель! – Папаша Дейк возник на фоне шкафов и тусклых зеркал, держа на ладони большой пятиугольный поднос, над которым вился парок. Опустив его на стойку, он скосил багровый глаз в сторону крысомордого и шепнул: – Видишь того тощего подлота? Джеки-кидала с подельщиками… не из самых крупных храпарников, но лучше с ними не связываться, сынок. Обдерут, да еще кровь пустят…

– Мне не пустят, – заметил Кирилл, склонив голову к плечу и подозрительно рассматривая птеру. Этот неведомый зверь обладал маленьким вытянутым туловищем со скрюченными лапками и широким мясистым хвостом длиной сантиметров сорок, который, судя по всему, и являлся главным его гастрономическим достоинством. Однако мясо было розовым, поджаристым и без неприятных запахов.

Красноглазый Дейк потянулся к лотку, достал огромную вилку с двумя зубцами и воткнул ее птере в бок.

– Ну, гляди, койфит… Я советую так: коли в твоем кармане еще что позванивает, сдай лучше папе Дейку. От меня, скажем начистоту, не самый большой барыш, зато все честно и без мордобоя. – Он подождал с полминуты, выжидательно глядя на Кирилла, потом вздохнул и вымолвил: – Ну, не хочешь, не надо… С тебя двадцать три синюхи, сынок.

Кирилл полез в карман, снова вытащил деньги. Толстяк, все еще поглядывая на него, отобрал две бумажки с квадратом посередине и три с кружком, многозначительно мигнул в сторону Джеки-кидалы и направился к другому концу стойки, где уже стучали кружками жаждущие. Кирилл остался один на один с птерой.

Пробовать эту тварь ему не хотелось – слишком уж она походила на аллигатора-недоростка. Святой Харана! Лучше бы он заказал окорок трипидавра… Взявшись за вилку, Кирилл нерешительно ковырнул мясо и вдруг почувствовал, как справа ему в ребра врезался чей-то острый локоток.

Крысомордый… Придвинувшись поближе, парень ткнул пальцем в поднос, на котором среди печеных белесых плодов уютно устроилась птера.

– Привередливый ты, ссыпун… Чего не жрешь?

Кирилл, не моргая, уставился в багровые зрачки крысомордого; на щеках у него заходили желваки.

– Он же из Койфа, Джеки, – проворковала девица. – Глаза, видишь, как шайкалье дерьмо! Такому с ходу по черепу да шизу обрить!

– Свою побереги, – буркнул Кирилл, стискивая вилку. Черенок начал сгибаться в его кулаке.

– Ты, выродок, усекай, куда попал, – с ленцой произнес крысомордый Джеки. – Если Райза мигнет, так Одди – вон тот, здоровый, – от тебя и соплей не оставит, ясно? Но Райза не мигнет… Ведь так, моя красавица? – Он ухмыльнулся девице. – Не мигнет, если у тебя найдется что-нибудь подходящее…

– Травка, что ли?

– Смотри, догадливый! – обрадовался парень. Не оборачиваясь, он протянул руку и похлопал Одди прямо по татуированному меж ключиц глазу. – Иди сюда, храпарник! Поторгуемся с койфитским отродьем!

Великан, не выпуская кружки, сделал пару шагов и пристроился слева. Маневр этот Кириллу не понравился, но, прикинув, что тощего Джеки вместе с его подругой можно снести единым махом, он решил подождать с началом боевых действий.

Странное ощущение вдруг охватило его: в этом чужом и явно неприветливом месте он словно был окружен какой-то незримой стеной, предохранявшей от опасности. Он твердо уверился, что видит сон, а значит, что бы ни случилось с ним среди всех этих фантомов и сонных миражей, это не имело отношения к реальности – к привычному миру, где Харана оберегал его, к миру, что находился где-то рядом, за стенами новенького щеголеватого особнячка на питерской окраине. И, если верить словам Сарагосы, он мог вернуться туда в любой момент! Достаточно вспомнить четыре магических слова… достаточно выкрикнуть их, сказать вполголоса или произнести шепотом…

Острый локоть Джеки снова ткнулся ему в бок.

– Ну, так чего мы ждем? – прошипел крысомордый. – Чего ждем, я говорю? Ты знаешь, шворц, Одди у нас такой нетерпеливый… Лучше его не раздражать, не то, клянусь пятым ребром шайкала…

– Я тебе его в глотку заколочу вместе с остальными четырьмя, – пообещал Кирилл, наслаждаясь внезапно обретенным чувством безопасности. – У меня, знаешь ли, терпения еще меньше, чем у твоего Одди.

Джеки переглянулся с напарником, потом осклабился. Передние зубы у него сильно выдавались вперед, и выглядел он сейчас точь-в-точь как крыса, готовая вцепиться в лакомый кусок.

– Цену набиваешь, ксенявый койфит? Зря, зря… Мы все равно больше сотняги за пачку не дадим, и никто не даст, не рассчитывай! Ты что думаешь: если травка растет только в ваших вонючих болотах, так можно обдирать честных храпарников? – Он приподнял жидкие брови, выдержав многозначительную паузу. – Сотня, и не синюхой больше! На границе ты бы и столько не получил.

– Что ты с ним треплешься, Джеки? – вновь вмешалась девица. – Я ж говорю: дать по башке и обрить шизу! А там посмотрим, чего у него в карманцах.

Кирилл покосился на голого детину – тот с каменным лицом сосал пиво. Но жидкость в его кружке подходила к концу, и за этим наверняка должны были последовать какие-то решительные меры.

– Вот что, подлот… – Кирилл оторвался от стойки и расправил плечи. – Иди-ка ты туда, откуда пришел. Я травкой с вонючих болотин не торгую. Я зашел выпить стакан-другой вашей сивухи, и больше ничего.

– Ты, отродье шайкала, мне не заливай! Кто бы тебя пустил в приличный кабак с этакими-то зенками? Есть что – выкладывай, а нет – так живо вылетишь башкой вперед! И все ступени пересчитаешь, клянусь шворцем самого Махамота! – Джеки махнул в сторону лестницы.

Пиво в кружке у Одди кончилось, и Кирилл, не спуская глаз с полуголого верзилы, отрицательно покачал головой. В нагрудном кармане у него торчала полупустая пачка «Стюардессы», но вряд ли ей удалось бы заменить зелье с койфитских болот. Очевидно, Койф был местным Таиландом, и, подумав об этом, Кирилл представил плантации опиумного мака, контейнеры со студенистым напалмом, дым и рыжее пламя, пожиравшее зелень, маленькие фигурки с автоматами, что метались среди пылающих бараков и стреляли, стреляли, стреляли… Такие воспоминания не вызывали приятных ассоциаций.

Крысомордый подмигнул своему подельщику.

– Не желает он по-доброму, Одди. Не желает, и все! Что станем делать? Может, Райза права? Насчет шизы-то?

Одди стер пену с губ, неторопливо выпрямился и напряг мышцы. Был он, видно, очень силен и силу свою любил выставлять напоказ. За столами сразу примолкли, и в пятиугольном зале воцарилась напряженная выжидательная тишина. Папаша Дейк куда-то исчез; скорее всего он знал, что сейчас произойдет, и не жаждал вмешиваться в разборку с койфитским отродьем.

Джеки повернулся к стойке спиной, оперся на нее локтями, выпятив цыплячью грудь, и картинно скрестил ноги.

– Тут ссыпун из Койфа, парни! Ксенявый шворц! Вместо гляделок – две синюхи! Ну, сейчас Одди приведет его в нормальный вид.

Огонь, пылавший перед Кириллом, погас; исчезли тени, поливавшие его свинцовым дождем, ослепительно синее южное небо сменила тускло-серая поверхность бетонного потолка. Сейчас он был не в Таиланде; он снова очутился в этом странном заведении с пятью стенами, среди красноглазых ублюдков, каких на Земле не было и быть не могло. Впрочем, если не считать особенностей пейзажа, ситуация не столь уж отличалась от таиландской.

Бей первым, если не хочешь любоваться своими кишками, говаривал майор Звягин. Мудрый совет! Кириллу припомнилось, что наставник Кван Чон тоже склонялся к подобному мнению. Ну, если два умных человека утверждают одно и то же…

Сомкнув пальцы, он с размаху рубанул крысомордого ладонью. Удар пришелся туда, куда и был нацелен, – в горло, чуть повыше ямки промеж ключиц; не самый смертельный прием из его армейского арсенала, но Джеки-кидале придется отдохнуть денек-другой. Девица ошеломленно уставилась на приятеля, потом взвизгнула и потянулась к вилке – это оружие выглядело весьма опасным, поскольку каждый из зубцов был подлиннее пальца и наточен на совесть. Проколет не хуже штыка, подумал Кирилл, чуть отклонившись в сторону. Затем он отбросил Райзу локтем, попав, вероятно, ей в солнечное сплетение: девица свалилась на крысомордого, и визг моментально стих.

– Говорил я тебе, побереги шизу, красотка, – пробормотал Кирилл, поворачиваясь к Одди.

Великан замер, выпучив багровые глаза и судорожно втягивая воздух. В триумвирате храпарников, промышлявших травкой и Бог знает чем еще, он, несомненно, олицетворял силу – в той же степени, в которой Джеки представлял разум, а Райза – агрессивность. Сейчас, оставшись без руководства, Одди пытался додуматься, что же делать; он, конечно, понимал, что надо бить, но вот к а к бить? До смерти или только до крови?

Об этих нехитрых мыслях можно было догадаться по выражению его лица, и Кирилл невольно усмехнулся, представив скрежет и гул, что раздавались сейчас под черепом у Одди. Оглядев великана, он решил, что увесистая бутылка ему не понадобится: противник был одет лишь в штаны, плотно обтягивавшие бедра, и нигде, кроме причинного места, ничего не выпирало; этот местный мафиози явно полагался не на нож и кастет, а на свои кулаки. Но кулаки и у Кирилла были не меньше.

Наконец, придя к какому-то решению, Одди резко выдохнул и занес руку. Делал он это неторопливо, как бы с ленцой, и было ясно, что основная проблема для него не в том, чтобы ударить сильно или послабей, а в том, чтобы попасть. Кирилл не собирался выяснять, куда нацелен огромный кулак – в висок, в подбородок или в поддых; нырнув под руку Одди, он прихватил его стопой за коленом и сильно толкнул в грудь.

Раздался грохот. Верзила рухнул на спину, крепко приложившись затылком, проехал метра два по скользкому полу и, взбрыкнув ногами, перевернул ближайший стол. Сидевшая за ним компания сперва разразилась руганью, затем красноглазые начали торопливо перебираться поближе к стене – они явно не хотели пропустить редкостный спектакль. Их путь в полумраке, среди прочих зрителей, сопровождался шарканьем, звоном и бесконечными поминаниями шайкала, его задницы, ребер и потрохов.

Одди вскочил. Его лицо налилось кровью, сделавшись таким же багровым, как радужина глаз; по расцарапанному предплечью текли алые струйки. Внезапно он раскрыл рот и прохрипел что-то неразборчивое, пуская слюну и тыкая пальцем в обитый толстой жестью угол стойки. С трудом Кириллу удалось разобрать:

– Об этот… башку… об этот!..

«Хочет раскроить мне череп, – догадался Кирилл, отступая к винтовой лестнице. – Вряд ли получится, шайкалий потрох!»

У него по-прежнему не было никаких дурных предчувствий – тех, что мучили его последние месяцы в батальоне, вынудив наконец расстаться с командой «Зет». Сон есть сон, что может тут случиться? Разве набьешь шишку, свалившись с кресла… Но даже во сне он был готов выполнить свою привычную работу самым наилучшим образом: пусть не убить, но проучить. И крепко!

Справа раздался чей-то возглас, и, на миг скосив глаза, он увидел за стойкой толстого бармена. Папаша Дейк помахал рукой и прошипел:

– Эй, койфит, смывайся! Я позвонил в участок, и скоро эти потомки шайкала будут здесь! Я не хочу, чтобы вы разнесли мне заведение! Смывайся, парень, и поскорей!

– Зачем? – Кирилл шевельнул губами, не спуская взгляда с приближавшегося Одди.

– Затем, что они тебя сперва прикончат, а потом станут разбираться, кто в чем виноват. Беги, ойлиная задница!

Одди ринулся в атаку – огромный и яростный, как носорог. Кирилл подпрыгнул, нанес удар ногой под ребра и, когда противник согнулся, врезал сомкнутыми в замок руками по толстому загривку. Вот так! Как говорил майор Звягин: там, где побывал спецназ, нечего делать морской пехоте. Прав был комбат, прав! Он добавил Одди левой в челюсть.

Всхлипнув и держась за живот растопыренной пятерней, великан начал сползать на пол, но тут Кирилл поймал голыша за волосы, вздернул вверх, прижал к лестнице. За столиками взревели – не то с яростью, не то одобрительно. Кирилл, не жалея кулаков, обрабатывал челюсть и скулы Одди, стараясь не попасть в висок – все же убивать мерзавца он не собирался. Голова Одди моталась из стороны в сторону, по подбородку текла кровавая слюна.

– Ребро шайкала! – вдруг выкрикнул кто-то у стены. – Патруль! Ложись! Ложись, братва!

Скрипнули столы, зазвенела посуда. Краем глаза Кирилл заметил, как посетители бросаются на пол, прикрывая руками затылки. Очевидно, папаша Дейк не соврал: местные блюстители порядка сначала били, а уж потом разбирались с виноватыми.

Вверху по железным ступенькам загрохотали сапоги. Наверняка там выход, промелькнуло в голове у Кирилла. Выпустив Одди, он отступил назад, к стойке и папаше Дейку, взиравшему на него с искренним сочувствием. По лестнице спускалось несколько человек в красных мундирах и блестящих касках, с дубинками в руках. Судя по грозному виду патрульных, от них не приходилось ждать ничего хорошего, и Кирилл понял, что его вояж к красноглазым любителям травки подходит к концу. Сон становился кошмаром, а значит, пора было звонить в колокола пробуждения.

Протянув руку в прощальном жесте, он похлопал папашу Дейка по плечу. Этот жуликоватый толстяк, похожий на Сарагосу, все-таки вызывал у него симпатию; кажется, она была взаимной.

– Ну, и что ты теперь собираешься делать, парень? – пробасил бармен, грустно покачивая головой и почесывая отвислый нос в сизых прожилках.

Кирилл усмехнулся, пожал плечами.

– Ничего, папаша Дейк, абсолютно ничего. Пожалуй, отправлюсь назад в свой Койф… – Он скосил глаз на остывшую птеру и чуть слышно пробормотал: – Туда, где скифы пируют на закате…

Вселенная снова разорвалась перед ним, полыхнув огнями адской бездны.

Глава 5 Земля, Петербург, 9 июля 2005 года

После заведения папаши Дейка кабинет Сарагосы, наполненный воздухом и светом, казался обителью богов. «Из бездн Тартара к сиянию Олимпа», – подумал Кирилл, щурясь от плескавших прямо в лицо солнечных лучей. Окно во двор было по-прежнему распахнуто, и все так же стоял около него диванчик, но альбинос с алыми зрачками исчез, растаял, словно кошмарный призрак поутру. Быть может, в свой черед отправился в мир красноглазых?

Кирилл встал, шагнул к дивану, перегнулся через подоконник, оглядел двор. Все было на месте: бассейн, мраморные скамьи, фонтаны, розы, горка, теннисный корт… Из парикмахерской, взбивая пепельные локоны, выплыла моложавая дама в воздушном сиреневом туалете – не иначе как от Диора. К гаражу подрулил роскошный слидер, вроде бы «твинго», припарковался рядом с «форд-торосом». Машина, серо-серебристая, сверкающая, походила на огромного жука с шестью круглыми лапками. Дверца мягко отъехала в сторону, пропустив солидного брюнета с орлиным носом при трости, чемоданчике «сенатор» и в соломенном канотье. Стрельнув глазами на стройные ножки дамы в сиреневом, он куртуазно приподнял шляпу.

Странно, но сейчас все эти зримые свидетельства чужого успеха и роскошной жизни совсем не раздражали Кирилла. Слишком реальным – неправдоподобно реальным! – было то, что он оставил за гранью знакомого и такого близкого мира, слишком не походило его видение на сон… Внезапно он понял, что до боли, до одури рад вернуться в этот обласканный июльским солнцем город, в этот двор, еще недавно казавшийся ему кричащей иллюстрацией к роману о современных нуворишах, и в этот кабинет, к человеку, о котором он не знал ничего – почти ничего, кроме странной клички.

– Где я был? – Он повернулся к Сарагосе, спокойно восседавшему в кресле, но тот лишь повел плечами.

– О том никому не ведомо, ни Доктору, ни мне, ни дьяволу, ни Богу… Был, и все! – Задумчиво пригладив брови, шеф вытащил из кармана трубку, повертел ее в руках, затем бросил любопытный взгляд на Кирилла и поинтересовался: – Ну, скифеныш, доволен своим кабаком? Как развлекся? Посидел, погудел?

– Погудел… одного колечка хватило! Там были такие… ну, красноглазые, вроде вашего Доктора… Приняли меня за торговца наркотой из какого-то Койфа. Все просили отвесить им травки.

– И что же?.. – Сарагоса покосился на Кирилловы кулаки с разбитыми в кровь костяшками.

– Я и отвесил.

– От души отвесил, я вижу!

– Старался.

Они помолчали. Плечистый шеф, сдвинув брови, сосредоточенно набивал трубку, Кирилл разглядывал витрину бара в углу дворика; там, над батареями бутылок с яркими наклейками, плавно покачивались цветные фонарики и висела модель парусника. В таком бы посидеть, подумалось ему; не Чикаго, конечно, но и не гадючник папаши Дейка…

– Значит, хотели разжиться у тебя наркотой, – протянул Сарагоса, пристально всматриваясь в лицо Кирилла. – Жаль, я не догадался, снабдил бы тебя чем-нибудь подходящим. Вроде «эрмитажа»… Не знаешь о таком?

– Нет. Мне без надобности, – буркнул Кирилл, но шеф словно бы его не расслышал и, уминая пальцем табак, продолжал бубнить свое:

– «Эрмитаж», он же «прадо», он же «лувр»… еще называется «голд»… золотистый, значит… а «эрмитаж» потому, что глаза от одной дозы разбегаются, как в Эрмитаже… Неужели не слышал?

– Никогда, – отрезал Кирилл. Если не считать таиландского инцидента, с наркотиками он дела не имел и иметь не собирался. К тому же было ясно, что Сарагоса вновь пустился шутки шутить, и никаких «голдов», «прадо» или «лувров» в столе у него не припрятано – так, на пушку берет. В другое время Кирилл не отказался бы узнать кое-что новенькое о галлюциногенах, но сейчас его интересовали совсем иные материи – к примеру, про сны и реальность.

Вспомнив заведение папаши Дейка, он вдруг рассмеялся и потер висок. Сарагоса, на секунду оставив трубку, поднял на него строгий взгляд.

– Я сказал что-то смешное, э?

– Нет, шеф… В том кабаке хозяин был похож на вас.

Голова собеседника утвердительно качнулась; щелкнула зажигалка, к потолку взвился ароматный дымок.

– Такое бывает, Скиф, такое бывает. Доктор, он, понимаешь ли… – Сарагоса неопределенно пошевелил пальцами, – он вроде и не телепат, однако кое-что способен уловить в момент Погружения. Не мысли… так, эмоции… А в результате попадаешь Т у д а и видишь знакомые картинки. Не всякий раз, конечно, но случается, случается… – Шеф вскинул глаза на Кирилла и ухмыльнулся. – Выходит, я тебя впечатлил, так?

– И вы, и глаза вашего вурдалака.

– Какой же он вурдалак! Доктор самый что ни на есть почтенный экстрасенс. Ну, со странностями… Так кто из них без странностей? Такие люди, можно сказать, рядом с Богом ходят, а это даром не дается! А глаза… Что глаза… все альбиносы красноглазые, как белые кролики. Ты об этом думал, вот и отправился к ним. – Сарагоса сделал паузу, старательно обкуривая свой компьютер. Над монитором уже вздымалась целая дымовая завеса, но несчастная машина сносила все с покорностью йога, дремлющего на раскаленных углях.

В комнате вновь воцарилась тишина. Кирилл молчал, разглядывал двор, все еще желая убедиться в его надежности и реальности. Сарагоса, приопустив веки, следил за ним не без любопытства. Наконец, взмахнув рукой, он разогнал дым и поинтересовался:

– Ну, и как ты назовешь этот свой сон о красноглазых?

– Как назову? Разве его нужно как-то называть?

– Разумеется! Тобой открыт целый новый мир, и коль Доктор не удосужился выяснить его название, ты вправе придумать свое. Так уж у нас заведено: всякой реальности – свое имя. Для порядка и систематизации в будущем. Представь, что кто-то захочет прогуляться к этим красноглазым, э?

– Представить могу, но с трудом! Неприятное местечко! – Передернув плечами, Кирилл на мгновение задумался. – Ну, раз нужно имя, пусть будет Альба. Сон об Альбе, где живут альбиносы…

– Альба, – пробормотал Сарагоса, откладывая трубку и поворачиваясь к компьютеру. – Альба так Альба… Альбион, конечно, звучит благороднее, но дело твое. Альбы у нас еще не было… – Он принялся тыкать в клавиши толстыми пальцами. – Зарегистрируем ее под номером сто два и укажем, что сия реальность привиделась во сне Скифу, бывшему сержанту спецназа с богатым воображением…

– Так все же – реальность или сон? – Брови Кирилла вопросительно приподнялись.

– Я ведь сказал, о том никому не известно! Ни Богу, ни дьяволу, ни всем академиям наук, сколько их ни есть в России! Вроде бы не совсем сон и вроде бы не совсем реальность… Кстати, – Сарагоса нанес последний могучий удар по клавишам и потянулся за трубкой, – ты понимал, что они там болтали? Ну, эти твои красноглазые?

– Да. Читать не мог.

– Разумеется. – Шеф значительно поиграл бровями. – Малое Погружение, видишь ли… на час-полтора… Если б Доктор послал тебя на месяц, ты бы все освоил – и обычаи, и язык, и письмо. Ну, это у тебя впереди, скифеныш! И теперь ты знаешь, чего Т а м ожидать.

– Где – Т а м? – спросил Кирилл. Голова у него вдруг начала кружиться, в висках застучала кровь.

– Ну, в тех снах, которые не совсем сны, куда ты можешь заглянуть с помощью Доктора. Впечатляет, не правда ли? Садишься в кресло, и – фьють! – Трубка Сарагосы описала замысловатую кривую, оставив дымный след. – Готово! Ты попал туда, куда просит душа! Ну, почти туда… Доктор наш, хоть и гуляет рядом с Богом, все-таки не чародей и не космический пришелец со звездолетом в правом кармане и машиной времени в левом. У него есть талант… один-единственный талант… Он, видишь ли, может отправить тебя в фантастическую реальность – в фэнтриэл, как мы их тут называем… Ну, примерно в такой мир, какой ты ему опишешь. И это не иллюзия, Скиф, отнюдь не иллюзия! Там все, как на самом деле, верно?

Кирилл почувствовал, как на лбу проступает холодная испарина. Сидевший перед ним человек – наверняка из отставных полковников, отнюдь не склонных к романтике, – утверждал невероятные вещи! Сны, которые не являются снами… Может ли быть такое? Но заведение толстого Дейка выглядело совсем реальным, не походившим на фантастический сон! Все было, как в действительности, – и это пойло с запахом жженой резины, и птера на пятиугольном блюде, и компания красноглазых кидал-храпарников… Невозможно, невообразимо, страшно! И в то же время пугающе привлекательно…

Не увлекайся, сказал он себе, романтические бредни не доводят до добра. Собственно, один раз ему уже случилось пострадать из-за своей тяги к авантюрам – именно она привела его с университетской скамьи в батальон спецназа. Шесть лет… Вполне достаточно! Теперь ему хотелось чего-нибудь поспокойней, желательно без стрельбы, без ночных десантов и прыжков с парашютом.

Однако не пытался ли он обмануть себя? Где-то в глубине, интуитивно, подсознательно, он чувствовал, что тихая жизнь не про него, и ощущение это оставалось с ним уже много лет, еще с юности, со студенческих времен. Недаром же ему захотелось выбрать темой диплома скифов! Племя степных наездников, вольнолюбивых и непокорных, казалось символом Хаоса – или, вернее, таинственного и пленительного В д р у г, антитезой железного римского порядка, в конце концов павшего под напором восточных орд. Быть может, мелькнуло у Кирилла в голове, он унаследовал каплю крови тех диких степняков? И Сарагоса, мужик бывалый и догадливый, присвоил ему кличку не по наитию, а по праву?

Что ж, кому суждено быть повешенным, тот не утонет…

Пытаясь собраться с мыслями, он вытащил сигарету, закурил и с нарочитой небрежностью произнес:

– Значит, фэнтриэл… все, как на самом деле, и никаких иллюзий… Почему же вы мне сразу не сказали?

На челе Сарагосы заиграла усмешка.

– А если б сказал, ты бы поверил? Э?

«Он прав, не поверил бы», – пронеслось в голове. Кирилл выдохнул дым в окошко, наблюдая, как горбоносый брюнет размахивает тростью и о чем-то горячо толкует с механиком из гаража. Потом оба направились к слидеру, и хозяин приподнял капот. Судя по экспансивным жестам и богатой мимике, он был кавказцем – скорее всего армянином или грузином. Не спуская с него взгляда, Кирилл сказал:

– Вот вы говорили, что спасаете толстосумов от скуки…

– Э? – Сарагоса привстал, посмотрел в окно на брюнета, хмыкнул и кивнул. – Да, такова одна из наших задач. Я бы сказал, главная – в коммерческом отношении.

– И много находится охотников эдак поразвлечься? Крезы наши, они ведь осторожные… берегут шкуру… а в этих снах – не снах всякое бывает… – Кирилл потер разбитые в кровь костяшки.

Короткопалая волосатая лапа шефа протянулась к компьютеру, любовно огладила клавиши; монитор ответил вспышкой розоватых огней, затем по экрану сверху вниз побежали ровные строчки.

– Наш архив! – не без гордости произнес Сарагоса. – Ты не поверишь, сержант, какая выстроилась очередь! Вот, пришлось целую картотеку завести… Да, целую картотеку… – Его глаза лукаво блеснули, и Кирилл подумал, что шеф чего-то не договаривает. – Видишь ли, – продолжал он, – с развлечениями у нас не густо… ну, с развлечениями для богатых… очень богатых… Казино там, девочки, кабак, эротический массаж с чесанием пяток… Собственно, и все. А если двинуть в заокеанские края в поисках чего-нибудь этакого… – он снова хмыкнул и пошевелил пальцами, – то тут возникают всякие сложности – языки, визы, провоз валюты, время, нервы… Мы же доставляем экзотику прямо к порогу, Скиф, и экзотика наша вне конкуренции!

– К порогу, это точно, – заметил Кирилл, разглядывая кавказца с механиком, увлеченно копавшихся во внутренностях серебристого «твинго». – И местечко вы нашли подходящее… Поближе к клиентам, э? – Сарагоса строго шевельнул бровями, но смолчал, и Кирилл, решив, что дерзость сошла с рук, опустился на диван. – Может, вы поведаете все как есть, шеф? Про сны и фэнтриэлы, про Доктора и эту вашу экзотику… ну, которая вне конкуренции?

– Поведаю. – Строгое выражение внезапно исчезло с лица Сарагосы, и на полных его губах тенью промелькнула улыбка. – Поведаю, парень, отчего же не поведать… Только сперва сдай-ка казенное имущество.

– А! Универсальную валюту! – Поднявшись, Кирилл полез в карман, нашарил колечки, вздрогнул и вдруг застыл подобно кариатиде, придавленной неподъемным грузом. Прошло, наверное, с полминуты, пока ему удалось вытащить руку из кармана и раскрыть ладонь.

К о л е ц б ы л о т р и!

Некоторое время он взирал на золотые ободки, весело сиявшие у него на ладони. Казалось, они искрятся загадочно и насмешливо, точь-в-точь, как карие глаза Сарагосы, словно намекая, кто тут записной враль, а кто – доверчивый простак. «Может быть, – подумал Кирилл, – пробуют меня на зуб? Испытывают? На первое – гипноз, на второе – порция баек от шефа плюс намеки на наркотики… Вполне разумная мысль, э?»

Он поднял взгляд на Сарагосу – тот откровенно ухмылялся.

– Значит, все-таки сон… – протянул Кирилл, ощущая под сердцем какую-то пустоту. – Зачем же вы так?..

Язвительная улыбка на губах шефа исчезла.

– Ну-ка, проверь в другом кармане! – резко приказал он. – Что там у тебя?

Кроме родимой валюты – «мишек», «димок» да «юрок», там было с дюжину синеватых купюр: одна – с треугольником и выпученным багровым глазом, четыре – с квадратом, из коего, словно из клетки, скалился неведомый зверь, быть может, шайкал или трипидавр, а остальные – с кружком. Кирилл взглянул на деньги, затем на кольца и осторожно, словно хрупкую фарфоровую вазу, положил и то, и другое на краешек стола. Нет, произошедшее не было сном! Внезапно он вспомнил про свои руки – костяшки пальцев саднили, и кровь – там, где была содрана кожа, – только начинала подсыхать.

– Ну, ценности сданы, – с удовлетворением заметил Сарагоса, пряча золото в ящик и небрежно сметая синюхи в мусорную корзинку. – Теперь послушай, сержант…

Когда Кирилл покинул апартаменты фирмы «Сэйф Сэйв», в голове у него гудело, а перед глазами расплывались радужные ореолы. Точно сомнамбула в полнолуние, он промаршировал к воротам, не замечая уже ни бассейна, ни фонтанов, ни мраморных скамей, вышел на улицу, окинул невидящим взглядом кирпичную крепость кондоминиума и направился мимо длинной шеренги киосков к автобусной остановке. Мужики, толпившиеся у пивного ларька, проводили его сочувственными взглядами. Похоже, перебрал кореш, – читалось в них; перебрал, а похмелиться не на что… Ну, отчего бы не составить компанию честным людям?

Однако ни у ларька, ни на остановке Кирилл не задержался. Он шел и шел, не поднимая глаз на металлические штыри с желтыми прямоугольниками, пока улица не уткнулась в парковую зону. Тогда он свернул на поперечную магистраль и двинулся дальше, словно хотел добраться пешком с южной окраины до своей Гражданки, отмерив километров двадцать пять, а то и все тридцать. Долгий путь, немалое расстояние! Но сейчас в голове у него кружились совсем другие мысли.

По словам Сарагосы, который действительно оказался отставным полковником, только железнодорожных войск, получалось, что фирма «Спасение» названа так недаром. Тут и вправду спасали – если не от смерти, так от радикулита, подагры и остеохондроза, отпаивали целебными настойками язвенников и сердечников, лечили иглоукалыванием и гипнозом, снимали бородавки, родимые пятна и нервные стрессы. В штате фирмы числилось несколько отличных специалистов по массажу и мануальной терапии, пяток гомеопатов, гипнотизеры-профессионалы и пара загадочных личностей, именовавших себя народными целителями. Правда, деятельность всей этой медицинской братии осуществлялась в филиалах, разбросанных по городу, особнячок же в шикарном новом кондоминиуме был предназначен для иных целей.

Главным в нем являлся Сарагоса, совмещавший должности менеджера, рекламного агента и первого инструктора-проводника, – главным, но не самым важным. Несомненно, красноглазый альбинос был поважнее отставного полковника, ибо на нем, на его уникальных паранормальных талантах и держалось все предприятие. Хотя он именовался Доктором, но лечить не умел, так что титул сей можно было рассматривать как почетное прозвище – точно такое же, как Скиф, Сентябрь или Самурай. По сути дела Доктор обладал лишь одной способностью – навевать сны, жуткие или сладостные, смотря по желанию пациента. Человеком он был нелюдимым и странным, что, однако, не мешало ему трудиться с потрясающей эффективностью; как утверждал Сарагоса, в голове у него пощелкивало быстрей, чем в любом компьютере.

Но больше всего шеф Кирилла толковал не о Докторе, а о том, что Доктор мог и чего не мог. Результат манипуляций красноглазого экстрасенса он называл то Сном, то Погружением, то фэнтриэлом или странствием в иную реальность, либо эфемерную и воображаемую, либо существовавшую на самом деле где-то в иных пространствах и временах, в прошлом или будущем, на расстоянии ногтя или по другую сторону Млечного Пути. Оба эти предположения имели право на жизнь, ибо факты в пользу той или другой гипотезы, накопленные за три с лишним сотни путешествий, распределялись поровну, а значит, ценность их в части установления истины была близка к нулю.

С одной стороны, Т о т мир мог оказаться настолько невероятным, настолько невозможным с точки зрения логики и здравого рассудка, что его полагалось бы счесть сновидением, с другой – его воздействие было столь же явственным, столь же осязаемым, как зубная боль или чувство голода. Свет и краски, ароматы и запахи, жар и холод, звуки, вкус, тактильные ощущения… Если это и был сон, то поразительно реальный!

Но может ли одинаковый сон сниться сразу нескольким людям? Можно ли пропутешествовать в сновидение с мешком, набитым припасами, с ножом на поясе, с золотыми кольцами в карманах? Можно ли надеяться, что твои спутники, снаряженные всем необходимым для пикника, для охотничьей экспедиции или для праздного времяпрепровождения в каком-нибудь курортном местечке, не исчезнут, не растают, как дым?

Однако они не исчезали. В снах, в которые погружал Доктор, люди оказывались вместе, и все, что они брали с собой, все, что можно было повесить за спину, на плечо, сунуть в карман или прицепить к поясу, оставалось при них – палатки и оружие, рюкзаки и фонари, консервы и фляги, надувные лодки, рыболовная снасть, драгоценности и коробки с дорогими туалетами. Все, что нужно для романтического вояжа в горы и джунгли или для отдыха в более цивилизованных краях. Обвешанные всем этим добром путники садились в кресла и – фьють! Как выразился Сарагоса, они попадали туда, куда стремились их души; если же говорить точнее – в сновидение или реальность, заказанную и описанную Доктору. Ее соответствие желаемому было тем полней, чем более детальную информацию заказчик мог предоставить экстрасенсу, и Кирилл не удивился, узнав, что многие использовали с этой целью документальные или художественные видеоленты.

Итак, компании не распадались, люди не исчезали, отправляясь в Мир Снов, но – что самое поразительное! – и место старта тоже не было пустым. Радужная дымка скрывала путников – на миг, на час, на день или неделю, затем туман пропадал, и странники, пробуждаясь, раскрывали глаза. Так это выглядело со стороны, и случалось, что малое время в земной реальности растягивалось в волшебном сне на сутки или месяцы, если не на годы или на целую жизнь. Пока самый долгий вояж длился всего сто пятьдесят дней, и этот срок был слишком незначительным, чтобы подметить возрастные изменения. Возможно, их не существовало вообще. Способен ли постареть человек, погруженный в сон на пару дней или на долю секунды?

Значит, все-таки сон? Может быть, да, а может быть, нет, говорил Сарагоса с неопределенной усмешкой. Может быть, клиент-сновидец никуда не исчезает под своим радужным колпаком, как и его снаряжение, и все потерянное, все истраченное во сне на самом деле остается при нем, словно в иной реальности он питается запахом взятого с собой хлеба, тратит призрачное золото и убивает дичь не пулей, а звуком холостого выстрела… Все, как положено во сне! Но почему же тогда, пробуждаясь, он достает из кармана камешек или травинку, птичье перо, монетку или цветок – нечто реальное, принесенное из мира сновидений?

Сновидений ли? А травмы, ссадины и синяки, любые телесные повреждения, полученные Т а м? Разве они мираж, фантом, иллюзия? Раны болят и ноют, они мучительны и столь же опасны, как если бы их нанесли на Земле… Плоть человеческая, в отличие от мертвого металла, от дерева или ткани, сохраняет знаки иного мира – быть может, потому, что сотворен он разумом? Воображением? Ментальной силой? Но, что бы и каким бы способом ни создавало этот мир, можно ли считать его иллюзией? Бывает, что кровь, пролитую в подобном сновидении, удается остановить лишь на Земле…

Так утверждал Сарагоса. Возвращаясь, путник приносит с собой не только безобидные сувениры вроде фотографий, перышек и монеток, говорил он, тыча пальцем в разбитые кулаки Кирилла. Ссадины, царапины – пустяк, но если клиент подвергся нападению хищника?.. Если стал жертвой стихийного бедствия, бури, наводнения или пожара?.. Если получил стрелу под лопатку или пулю в живот?.. Если ему переломали руку или – упаси Боже! – свернули шею?.. Если его прикончили одним из сотен способов, изобретенных иномирянами и практикуемых, как правило, на подозрительных чужаках?

Допустить такое было нельзя. И потому, если даже клиент выбирал идиллический отдых на каком-нибудь безлюдном атолле в теплых морях или желал посетить уже проверенную и безопасную реальность, ему придавался проводник-инструктор, персональный ангел-хранитель, отвечавший за подопечного головой. Как правило, любая подобная экспедиция в чужой мир занимала от нескольких дней до месяца, и Доктор умел программировать момент возврата с исключительной точностью, практически до минуты; если все шло гладко, клиенту не мешали наслаждаться плодами собственного воображения весь оплаченный срок. Предусматривались, однако, и аварийные ситуации, когда лишь быстрое возвращение могло спасти его здоровье или жизнь. Тут все решал проводник; он мог попытаться ликвидировать опасность на месте либо произнести кодовую фразу и вернуться. Фирма «Спасение» обычно рекомендовала второй путь; ей были не нужны трупы и увечные клиенты.

Этим предупреждением Сарагоса и завершил инструктаж или, вернее, ту его часть, которая попахивала не то мистикой, не то фантастикой. Затем он перешел к вещам более прозаическим, сообщив, что зовут его Пал Нилыч, что фамилия его – Ивахнов, а прозвище себе он взял, как и остальные инструкторы, по самому звучному слову из персональной кодовой фразы: «Над Сарагосой ясное небо». Проводников же, лихих парней с воображением, крепкими нервами и тяжелыми кулаками, в настоящий момент насчитывалось трое, и Кирилл должен был стать четвертым; Скиф замыкал список, в который, кроме шефа, уже входили Сентябрь, Сингапур и Самурай. Ожидалось и новое пополнение. Фирме «Сэйф Сэйв» были нужны люди, и, как понял Кирилл, шеф разыскивал подходящих кандидатов уже не первый день.

Заверив, что новобранцу предстоит познакомиться с коллегами в самом ближайшем будущем, Пал Нилыч принялся заносить сведения о нем в компьютер. Делал он это не спеша, басовито хмыкая и осторожно прикасаясь к клавишам толстыми волосатыми пальцами; невольно чудилось, что ему привычней нажимать на курок или выдергивать чеку из гранаты. Почти механически отвечая на вопросы шефа, Кирилл пытался отыскать алмаз истины в сверкавшей перед ним груде соблазнительных побрякушек. Он верил – не мог не верить! – этому человеку, который, как опытный фокусник, сначала вытащил кролика из шляпы и лишь потом пустился в объяснения. Но были ли показанные им чудеса всего лишь развлечением для богатых? Экзотическим сафари, оплаченным долларами или пачками зеленых «толстовок»? Отдыхом для избранных, бегством в странные сны, навеваемые красноглазым экстрасенсом?

Что-то в голосе Сарагосы подсказывало Кириллу, что дела обстоят не так просто, не столь прямолинейно, как виделось с первого взгляда. Но никакие доводы рассудка, никакие предчувствия и расчеты уже не могли остановить его, слишком необычным и манящим являлся предложенный ему выбор. Собственно, выбора уже не было: затарахтел принтер, и Пал Нилыч Ивахнов, новый его шеф, протянул Кириллу бланк контракта. Бедная мама, подумал он, ставя свою подпись; кажется, мечты о тихом месте учителя, охранника или санитара канули в Лету!

Но это его совсем не расстроило. Скорее, наоборот! Он был готов хоть сейчас доставить в кабачок папаши Дейка любую компанию толстосумов – любителей пожировать в иных мирах. Они тоскуют? Они желают поразвлечься? Они готовы раскрыть кошельки? Прекрасно! Получат массу свежих впечатлений, и фирма «Спасение» в самом деле спасет их от скуки! Развеет тоску, доставит экзотику прямо к порогу! Что ж, если шефу хочется убедить в том нового сотрудника… Почему бы и нет, э?

Он решил, что ничего не скажет родителям. Отец, возможно, поверил бы, но мама… Мама скорее всего подумает, что он ввязался в какое-то странное и темное дело, в какую-то новую авантюру, еще похлеще, чем пресловутая команда «Зет»… И она, пожалуй, будет права! Кирилл не представлял, чем и как смог бы ее успокоить – разве что солдатскими байками насчет бдительного Хараны? Харана и в самом деле молчал; выходит, смерть Кириллу не грозила. По крайней мере в ближайшие двадцать четыре часа.

…Поперечная улочка закончилась тупиком, и он очнулся. Он стоял у ветхой пятиэтажной «хрущевки», столь же прозаической, сколь и неприглядной, но напротив нее шаловливые летние ветры играли в чехарду среди древесных крон, серебристая поверхность пруда выглядела стартовым полем для космолетов, а темные стволы дубов вздымались вверх подобно башням рыцарского замка.

Парк, как страна фей… А что за ним? Другой мир, другая Вселенная? Сказочный сон фэнтриэла, в котором скифские всадники стремительно мчатся по степи, торопясь поспеть к закату на пир в родном становище?

Сунув руку в карман, Кирилл нащупал позабытую там синюшку, вытащил ее, расправил и подарил ветрам.

Глава 6 Земля, Петербург, ночь с 22 на 23 июля 2005 года

Чертов «слухач»! Напророчил бед, хоть топись! Да, несчастный мужик этот Синельников Петр Ильич, плохи его дела… С Вышними Силами не поспоришь!

Куратор резко вдавил педаль газа, проскакивая перекресток; в этот поздний час все светофоры дружно подмаргивали желтым. Машина у него была не из новых слидеров, четырехколесная модель, однако мощная и надежная – «аккорд-145», образца прошлого века. Собственно, принадлежала она журналисту Синельникову, и, вспомнив об этом, куратор почти автоматически свернул по Некрасова направо, к мальцевским домам, где находился его персональный «пресс-центр»; сегодняшней ночью ему хотелось поразмышлять, не выходя из своей журналистской ипостаси. «Аккорд» мягко взял поворот, урчания мотора почти не было слышно.

Отличная машина, но – прошлого века… Ха! Звучит так, будто он разъезжает на колымаге с паровым двигателем… А до века этого – рукой подать! Детишки, что родились в двухтысячном, еще и в школу не пошли! Однако – прошлый век… прошлый, язви его в корень… И сам он – человек прошлого, хоть занимается делами не совсем обычными… просто невероятными, если не сказать больше! Взять хотя бы этого «слухача»…

«Слухачи» не относились к его постоянному штату, а работали сдельно, если только занятия их можно было считать работой. Люди среди них попадались всякие – и физики, и лирики, и доморощенные колдуны, и откровенные шарлатаны либо шизоиды. На таких кликуш да юродивых Россия всегда была щедра, и хотя куратор относился к подобной братии весьма подозрительно, но платил исправно – разумеется, тем, кто этого заслуживал. Монах же, которого он покинул с полчаса назад, был из лучших в его коллекции экзотов и эмпатов и свои гонорары отрабатывал в поте лица, с зубовным скрежетом, стонами, воплями и прочей впечатляющей атрибутикой. Таким являлся его профессиональный имидж, неизменно включавший полумрак, оплывающие свечи и бутылку водки на столе. Кликуша, еще один «слухач», предпочитал иное: череп, колоду карт таро, древние фолианты с изъеденными мышами переплетами, жаровню, в которой курились снадобья с мерзким запахом, разукрашенный звездами и кометами халат. Он выбрал роль средневекового мага и мистика и в этом качестве производил не меньшее впечатление, чем Монах. Что касается Профессора, третьего в сей коллекции эмпатов-прекогнистов, тот был поскромнее – он представлялся биофизиком, окончившим некогда Ленинградский университет, и его приемную загромождали таинственные аппараты, напоминавшие помесь осциллографа со стиральной машиной. Ни один из них, насколько мог заметить куратор, не работал.

Для всей этой команды он являлся журналистом, пишущим на темы черной и белой магии, кошмарных пророчеств о конце света и посещений Земли инопланетными пришельцами. Лже-Синельникову и в самом деле довелось тиснуть с полсотни статеек на сей счет и обрести определенную известность; правда, он лишь подбирал материалы, давал задания и ставил свою фамилию – одну из своих фамилий. Сочиняли же другие люди – темные лошадки из журналистского агентства «Пентаграмма», принадлежавшего на паях Синельникову и Догалу. После каждой статьи туда приходило несколько десятков писем, и кое-какие из них были прелюбопытными. Их авторы обычно пополняли коллекцию «странных типов», превращаясь со временем либо в клиентов «Сэйва», либо в «слухачей», либо в поставщиков всякого рода необычной информации, которая интересовала Систему; большинство из них трудились не за страх, а за совесть, причем совершенно бесплатно.

Монах, однако, хоть деньги и презирал, от гонораров никогда не отказывался, и потому-то нынешний визит беспокоил куратора все сильней и сильней. Как обычно, его «слухач» и предсказатель грядущего умылся потом и слезами, но денег за свои пророчества не взял, заявив, что он-де и так в неоплатном долгу перед своим кормильцем, благодетелем и дорогим другом. И совсем ему не хочется, чтобы оного кормильца взяли к ногтю – не то зловредные демоны, не то пришельцы из космоса или из мира духов. Уточнить отправителей посланий, коим внимал Монах в своем наркотическом трансе, не было никакой возможности: он просто «слушал», ловил мысли и слова, пришедшие неведомо откуда – с соседней улицы, с другого конца света, с края Галактики… Куратор давно убедился, что его бессвязные речи, как и пророчества других «слухачей», нельзя считать игрой воображения, ибо таилось в них и рациональное зерно. Какое, вот в чем вопрос! Года два назад Монах предсказал деноминацию – с точностью до дня, часа и минуты; сегодня он поделился новостью не столь важной, зато имевшей прямое отношение к кормильцу и благодетелю. Благодетеля предупреждали ясно и недвусмысленно: не лезь в дела Сфер Вышних и Горних, не будоражь народ, не копайся там, где не положено, не кропай писулек о запретном и тайном. Иначе явится демон злобный, зверь алчущий, чудище непостижимое – явится и вынет душу из благодетеля, а заодно из всех его родных да близких! Примерно так это звучало на цветистом языке Монаха вперемешку с воплями, стонами и скрежетом зубовным – «слухач», когда находился в ударе, мог разыграть целое представление.

Демонов куратор не боялся, что же до чудищ и зверей алчущих, то пострелял он их на своем веку немало, особенно в последний год. Не тревожился он и за семью, не имевшую к лже-Синельникову никакого отношения: сын с невесткой трудились в почтовом ящике под Арзамасом, а вынуть душу из жены-покойницы было бы трудновато. Так что не демоны и не звери беспокоили его в эту летнюю ночь, но то, что таилось за истерическими выкриками Монаха, – зерно истины, скрытое шелухой слов. Предупреждение! Тем более что было оно не первым, о чем давно полагалось бы доложить Винтеру, запросив помощи и совета.

Но какой помощи? Какого совета?

«Слухачи» представлялись куратору современным изданием Дельфийского оракула – в их пророчествах было куда легче разобраться, когда событие уже произошло. Иногда и этого не удавалось, и аналитики Системы безуспешно ломали головы над очередной загадкой; темный смысл ее ускользал, не подчинялся ни логике и здравому рассудку, ни попыткам подсознательной корреляции фактов. Слишком далек был феномен «слухачества» и от того, и от другого, напоминая чем-то таинственную Решетку, связной прибор, изобретенный Бог знает где и Бог знает кем… Никто не ведал, как она работает, однако ж пользовались – и с немалым эффектом! Правда, к ней приложили руку «механики», чьи паранормальные таланты заключались в интуитивном постижении всяческой машинерии, что позволяло если не объяснить принцип функционирования, то хотя бы воспроизвести чужое устройство из земных материалов.

Что же касается «слухачей», то специалисты утверждали, что их способности лежат на грани между телепатией и прекогнистикой. Они не были телепатами в полном смысле слова и не могли отчетливо улавливать мысли. Впрочем, этакие «странные типы» куратору до сих пор не попадались, несмотря на тщательные розыски. Похоже, «слухачи» воспринимали лишь ментальное излучение большой мощности, когда множество людей думает об одном и том же; ну, а мысли и намерения масс, как известно, движут историю. Это позволяло предвидеть некоторые события, но смутно, очень смутно… Четкое предсказание было редкостью, и случай с российской денежной реформой являлся скорее исключением, нежели правилом. Как полагал куратор, о дне и часе выпуска «портретной галереи» знали многие, гораздо больше народа, чем рассчитывали в правительственных сферах, – знали и думали об этом постоянно, что и помогло Монаху в тот раз. Воистину деньги правят миром! А если не деньги, так заботы о них!

Этот вывод подтверждался наличием еще одной категории эмпатов, обладавших совершенно невероятной способностью делать деньги из ничего. По аналогии с «механиками», «фермерами», «синоптиками» и «слухачами» они обозначались как «финансисты» или «мультипликаторы», причем последний термин не имел никакой связи с киноискусством, выступая в своем исконном значении – «способный приумножать». Как раз с таким приумножителем куратор должен был встретиться на следующее утро, и эта перспектива вкупе с мрачными прогнозами Монаха его совсем не радовала. «Финансисты», в отличие от «слухачей», в гонорарах Системы не нуждались и сами могли взять на жалованье кого угодно, а потому были людьми независимыми и высокомерными.

Он свернул в распахнутые ворота, проехал в самый конец двора, притормозил у парадного и взглянул на часы. Черт, полночи как не бывало! Долгонько же задержал его Монах! Хоть бы четыре часа поспать…

Огромный двор, вымощенный булыжником, был тих и безлюден; огромный дом – из тех, доходных, что строили столетие назад, – казался крепостной стеной, увенчанной выступающими башенками мансард. Под стеной прятались ночные тени; кое-где, укрытые их темным пологом, дремали машины, все больше шестиколесные «солектрии», «лексусы» да «клио», и у каждой, словно упавшая с неба звезда, за лобовым стеклом тлел красный огонек. Куратор вылез, запрокинул голову вверх, проверил – звезды вроде были все на месте, да и месяц тоже, изогнутый и тонкий, как лезвие турецкой сабли. Он достал брелок, включил сигнализацию и усмехнулся, когда «аккорд» чуть слышно пискнул, прощаясь с хозяином до утра.

Тут его и ударили.

Врезали крепко, но не милицейской палкой-глушителем, а чем-то похожим на гибкую бамбуковую трость с электроразрядником на конце. К счастью, голову он успел отдернуть, так что синеватая молния разряда прошила воздух, а сам удар пришелся на плечо, ближе к шее. Значит, не в кость, а по мясу, подумал куратор, скривившись от боли и быстро отскакивая назад, – он был мужчиной в зрелых годах, но прежней сноровки не растерял. Пальцы сжались сами собой, мышцы напряглись, в плече стрельнуло – рука, однако, работала.

«Кто ж это тут шалит?» – мелькнула мысль. Шалунов, промышлявших ночами у подъездов, в городе хватало, но своих он знал наперечет. И они его знали, и было им ведомо, что связываться с Петром Ильичом Синельниковым, бывшим офицером, крутым и крепким мужиком, небезопасно.

Однако ж связались! Вот только с кем? С припозднившимся жильцом, коего можно по-быстрому обобрать у подъезда? С журналистом, кропавшим забавные статейки о магах, телепатах, лох-несском чудище и озоновой дыре над Антарктидой? Или с удачливым бизнесменом, чей карман распух от «толстовок» и кредитных карточек на предъявителя? Или… Или им нужен куратор звена С? Функционер Системы? Тот, кто прячется под семью личинами, расплывчатыми, как осенний туман?

Выяснить это было куда важней, чем разделаться с тремя типами, неторопливо отжимавшими его в тупик, к глухой стене, справа от парадного. Куратор полез за пазуху, с сожалением огладил ребристый цилиндр ручного лазера и вытащил бумажник.

– Эй, парни! Обойдемся без неприятностей, э? Берите, что есть, и ноги в руки!

Он швырнул бумажник, как бросают кость злобному псу. Ни один из троих не нагнулся; они по-прежнему надвигались на него в полном молчании, поигрывая чем-то блестящим и гибким – то ли хлыстами, то ли бамбуковыми тростями. Лиц их куратор не видел – под стеной было темно, но походка, медлительная и неуклюжая, его удивила. Волка ноги кормят, и бандитам вроде бы полагалось бегать порезвей!

Вытащив брелок с ключами, он отправил его следом за бумажником.

– Берите тачку, ублюдки, и оставьте меня в покое!

Никакой реакции. Ни деньги, ни машина им не нужны, понял куратор; эти типы хотели достать его самого. Кого же именно? Был он владельцем пяти квартир, и проживали в них разные люди – все, правда, почти на одно лицо; в этот же момент он находился рядом со своим двухкомнатным журналистским логовом на четвертом этаже мальцевского дома. От Монаха он мог поехать куда угодно – туда, где обитал отставной железнодорожник и бизнесмен Ивахнов, или к Августу Рихардовичу Мозелю, чудаковатому коллекционеру-сибариту, или в апартаменты Чардецкого, сотрудника федеральной разведслужбы… Не исключалась и Фонтанка – место законной прописки. Но он отправился сюда, в обитель писаки Синельникова. Выходит, Синельникова и ждали!

Прижавшись спиной к стене, он вскинул руки, словно сдаваясь на милость победителя, и с наигранной дрожью в голосе произнес:

– Так не пойдет, ребята! Так дела не делаются! Бумажник вам не нужен, тачка тоже – значит, будете бить. За что? Кому я дорогу переехал, э? Могу узнать, пока вы не вышибли мне мозги?

– Пишешь много… – донеслось из темноты. Голос был каким-то безжизненным, механическим, и куратор даже не смог бы сказать, кто из троих уточнил причину намечавшейся экзекуции.

Он с облегчением вздохнул. Значит, до журналиста добираются! Пишет он, видите ли, много! И не о том! Лезет в дела Вышних Сфер, будоражит народ, копается в запретном и тайном… О чем еще вещал Монах? Что явится демон злобный, зверь алчущий… Вот целых три зверя, только чего они алчут? Вынуть душу из благодетеля, как предсказывал «слухач»? Ну, раз ситуация прояснилась – хотя бы отчасти! – можно поглядеть, кто из кого и что вынет… Но поработать придется кулаками – с чего бы журналисту Синельникову носить при себе лазерный ствол? Или другие интересные штучки…

Тут, вспомнив об одной из них, куратор быстро расстегнул воротник и вытянул цепочку с висевшим на ней Стражем. Пластинка была тонка, но прочности неимоверной – хоть какая-то защита для пальцев! Он намотал цепь на кулак и шагнул вперед.

Два хлыста свистнули разом, куратор рванулся в промежуток между нападающими, ударил среднего в висок, крайнего слева – носком тяжелого башмака в голень. Тот упал, но средний – странное дело! – лишь покачнулся, хотя по задумке ему полагалось тоже прилечь на булыжник. Удар был тяжел, в полную силу, и нанесен в уязвимое место – такие вещи даром не проходят!

Хотя кому как… Встречаются люди с крепкими черепами, размышлял куратор, выбравшись из тупика и готовясь принять бой там, где было посветлее. Кричать и звать на помощь он не хотел – да и кто рискнет вылезти во двор в такое время? Подумают, шпана сводит счеты… Ну и пусть сводит! На то она и шпана…

Сбитый наземь поднялся. Троица разошлась, окружая жертву; один слегка прихрамывал, у другого из рассеченного виска струилась кровь. Теперь куратор разглядел их лица – бледные, неподвижные; глаза – пустые дыры в обтянутых кожей черепах. Выглядели эти трое чуть ли не братьями-близнецами, хотя прямого сходства и не замечалось, однако оловянный взгляд, будто ушедший в себя, делал их на удивление схожими. «Зомби?» – промелькнуло в голове. И впрямь напоминают зомби, словно в фильме ужасов… либо тех пропащих мужичков, что осаждают пивные ларьки или толкутся у метро, надеясь сбыть уворованную банку краски, пяток лампочек и водопроводный кран… Имелись, однако, и отличия – скованная походка и нечувствительность к боли. «Ну, придется приложить покрепче!» – решил куратор.

Он ринулся в атаку – на крайнего, который хромал – и заработал кулаками. Виски, переносица, челюсть, живот… Он молотил его, как боксерскую грушу, но кости и мышцы у парня были покрепче железа – даже апперкот под ребра он перенес без заметных последствий, только выдохнул воздух да попытался отодвинуться. В ближнем бою трость его только мешала, и о боксе этот тип не имел ни малейшего понятия, даже не знал, как прикрыть подбородок и виски.

Сзади навалились двое. Куратор, зарычав, словно разъяренный медведь, стряхнул обоих, отскочил; пластинка Стража была окровавлена, в левом плече постреливало болью, но иного ущерба он пока не понес. Пока! Эти странные бандиты не умели драться, но казались неуязвимыми, как настоящие зомби. Может, и в самом деле демоны, которых напророчил Монах?

Но демонам электроразрядников не полагалось. Вилы там, клещи да раскаленные сковородки – еще куда ни шло, но никак не разрядники! Или у их хлыстов было иное назначение? Как чудилось куратору, они норовили ткнуть его в шею, да и первый удар был нанесен туда же. Еще он заметил, что от нападавших тянет каким-то сладковатым запашком, словно каждый держал в зубах медовый пряник или заявился с адской кондитерской фабрики, где варят карамель к столу Сатаны. Вполне возможно, там и журналист пригодился бы – к примеру, на марципаны… Чем плохая гипотеза?

Куратор мрачно усмехнулся, раскачивая цепочку с квадратным медальоном.

– Ну что, хватит? Повеселились? – Теперь его голос звучал уверенно, без дрожи. – Выбирайте: или разойдемся тихо-мирно, или я вас пришибу. Всех пришибу! Бить больше не буду, буду убивать! Журналисты, они тоже кое-что умеют…

Зомби с прежней неторопливостью надвигались на него: двое впереди, третий, весь в крови, чуть приотстал. Угроз они, похоже, не испугались, да и вряд ли эти странные типы могли испытывать какие-то чувства – во всяком случае, по лицам их это было незаметно.

Странные типы… Внезапно куратор подумал, что они целиком и полностью подпадают под очередную директиву Винтера: ищите странных. И искать не надо, сами нашли! Избавиться бы от них… Он ощутил, как накатывает злость, и буркнул:

– Ладно, мерзавцы… Не нравится, как я на бумаге пишу, будет вам роспись на ребрах!

Ему уже было ясно, что апперкотами да свингами дело не обойдется, тут требовалось что-то покруче. Не пистолет, но что-нибудь посерьезней кулаков… К сожалению, любые серьезные меры грозили увечьем или смертью, и тут журналист Синельников не блефовал: он мог пришибить всех троих. С помощью куратора, разумеется… Куратор все-таки умел побольше журналиста.

Он кинулся вперед, заметил, как кончик хлыста скользнул над плечом, ударил – пальцами правой руки в горло. Зомби захрипел, пошатнулся, но на ногах устоял, глаза у него сделались совсем бессмысленными. «И карате тебя не берет, тварь!..» – пробормотал куратор и резкой подсечкой сшиб противника на землю. Потом он подпрыгнул. Подошвы башмаков с глухим звуком опустились на грудную клетку, раздался треск, словно обломилась сухая ветвь, и больше ничего. Ни стона, ни вскрика!

«Помер, что ли?» – пронеслось у куратора в голове. Нет, зомби еще ворочался, пытался встать, тянул руку с хлыстом; в груди у него клокотало, по подбородку струилась кровь, но он был жив! И молчал, хотя полагалось ему сейчас вопить благим матом и корчиться в смертных муках. К нему подскочили двое приятелей – уцелевший и тот, что послужил куратору боксерской грушей, – поставили на ноги, покачали – небрежно, будто вещь. Он было выпрямился, потом свесил голову на грудь – еще живой, но уже не боец. Минус один, отсчитал куратор, изготовившись к новой атаке.

Но троица вдруг повернула к воротам. Крайние шли неторопливо, волоча изувеченного под руки; куратор слышал лишь шарканье башмаков по камням да хриплое натужное дыхание. Потирая плечо, он смотрел на удалявшиеся темные фигуры, потом окинул взглядом окна огромного дома. Третий час ночи, нигде ни огонька, ни лучика света… Пожалуй, при ином раскладе дел журналист Синельников провалялся бы во дворе до самого утра и истек бы кровью… Или не истек? Может, не стоило заводиться? Ну, ударили бы разрядником, потом всыпали для вразумления и отпустили на все четыре стороны… Зато, глядишь, услышал бы что-нибудь любопытное… к примеру, какая из статеек вызвала гнев Вышних Сил…

Опасный получился бы эксперимент, подумал куратор с усмешкой и отправился на розыски бумажника и ключей. Можно было считать, что приказ Винтера он не выполнил: наткнулся на странных, да взять их не сумел. Вот только какой породы эти странные? Не гипнофединги, не ортодромы, не «фермеры», не «слухачи» и не «синоптики»-адвекты… Эндовиаты, что ли? Либо трансформеры? Прямиком из мертвяков? Или… или О н и? Двеллеры? Обитатели тумана?

Куратор замер на секунду, потом покачал головой. Нет, О н и не станут подстерегать с хлыстами в темном дворе, не станут… Сами не станут! Да и на кой черт им сдался журналист Синельников? Писака, промышлявший байками для полоумных?

Но тогда кто же? Кто послал этих зомби? И чьи мысли уловил «слухач»? Не мысли – скорее их отзвук, тень предупреждения…

Предупреждения? Теперь он получил целых два сразу: и словом – от Монаха, и делом – от троицы оживших мертвецов.

Над этим стоило поразмыслить, и куратор, подобрав брелок с ключами и бумажник, направился к парадному. «Что-то ждет в квартире? – мелькнула мысль. – Еще одна команда зомби?»

Но в эту ночь в его двухкомнатных апартаментах царили покой и тишина. Он решил не ложиться и, проглотив таблетку бетламина, расслабился на минуту-другую, дожидаясь, пока перед глазами не перестанут мельтешить цветные круги. Бетламин, превосходный бодрящий препарат, к сожалению, давал кое-какие побочные эффекты, ибо предназначен он был не для людей и на Земле очутился тем же способом, что Решетка и Страж.

Почувствовав прилив энергии, куратор помассировал плечо, потом сбросил пиджак и уставился на темную полоску – след хлыста, четко выделявшийся на желтой ткани. Согласно давней привычке, журналист Синельников носил щеголеватые светлые пиджаки и яркие рубахи, в отличие от сотрудника ФРС Чардецкого, предпочитавшего строгий костюм-тройку и длинный плащ; что касается Мозеля, то Август Рихардович был любителем пушистых свитеров «под горлышко» или пуловеров с вырезом, позволявших продемонстрировать белоснежный воротничок и темный галстук. Ивахнов же одевался так, как подобало преуспевающему бизнесмену: мягкая кожаная куртка, однотонная сорочка, габардиновые брюки. У каждого был свой вкус, свои манеры, свой стиль поведения; каждого окружали люди, знакомые, приятели, коллеги, платные осведомители, и куратор мог прозакладывать голову, что ни один из них не ведал о прочих ипостасях коллекционера Мозеля или, скажем, журналиста Синельникова. Таковы были правила игры, которую он вел уже больше трех лет, с тех пор, как попал в Систему и возвратился домой из Штатов; в игре же этой всякий эпизод, любое начинание требовали своего персонажа, подходящего для определенной роли. Иногда он казался себе самому неким многоглавым драконом с неимоверно длинными шеями, позволявшими высовывать нос, глаз или ухо то тут, то там, прислушиваться, приглядываться, принюхиваться… Но все, что ему удавалось узнать в каждом из своих обличий, поступало туда, куда положено, – в мозговой центр, к куратору группы С, регионального филиала Системы. И сейчас именно куратор, а не журналист, не бизнесмен, не отставной офицер, собирался поразмыслить над происшествием, случившимся с Синельниковым Петром Ильичом, любителем светлых пиджаков и ярких рубашек.

Тут было несколько вопросов, нуждавшихся в ответах. Во-первых, какая из его статей вызвала столь острую реакцию, столь быстрый и недвусмысленный отклик, причем двойной – и словом, и делом? Во-вторых, кто откликнулся? Кто скрывался под маской Вышних Сил и Сфер, если использовать терминологию Монаха? Кто пожелал запугать журналиста Синельникова, писавшего на темы вполне безобидные, не связанные ни с мафией, ни с биржевыми спекуляциями, ни с коррупцией властей предержащих? В-третьих, что с ним собирались сделать? Оглушить, избив потом до полусмерти? Похитить и уволочь куда-то для заключения некой сделки? Оба эти предположения казались куратору довольно примитивными. Деловые люди, чьи интересы он мог по неведению ущемить, так не поступают. Тут разработана целая процедура, принятая и в России, и на Западе, и на Востоке: звонок с предупреждением, второй звонок, превентивная акция – скажем, угон автомобиля, и только затем силовое воздействие. И уж послали бы опытных боевиков, а не трех неуклюжих зомби с дьявольской кондитерской фабрики!

Наконец, существовал и четвертый вопрос, не менее важный, чем все остальные: почему взялись за Синельникова, а не за Догала? Формально «Пентаграмму» возглавлял Марк Догал, и именно он нес ответственность за все материалы агентства. Хотя Синельников был старшим из компаньонов, имя его в этом качестве не фигурировало даже в уставных документах; он числился одним из рядовых сотрудников «Пентаграммы», и лишь Догал знал, с кем положено делиться прибылями и кому направлять приходившую в агентство корреспонденцию. Куратор не сомневался, что в финансовых делах его партнер чист как стеклышко, что показывали негласные проверки осведомителей, присматривавших и за Догалом, и за «слухачами», и за прочей экзотической публикой. Агентство Догала работало с многочисленными газетами и еженедельниками вроде «Тайн магии», «Парапсихолога», «Чертова ока», исправно поставляя им материалы и принося неплохой доход. Сам же Догал был отличным организатором и журналистом-профессионалом, умевшим и писать, и оценить написанное, и продать оные писания с максимальной выгодой. Кроме того, три года назад, еще до создания «Пентаграммы», его тщательно проверили, выбрав из семи или восьми подходящих кандидатов. И до сих пор куратор считал, что с Марком Догалом он не ошибся.

Однако три года – большой срок, подумалось ему, но мысль эта была тут же отложена про запас. В составленном им списке Догал шел четвертым номером – значит, и разбираться с директором «Пентаграммы» полагалось в последнюю очередь. Первое и главное – статья!

Поразмыслив, он решил остановиться на «Осеннем лесе» – все прочие из последних материалов казались совсем уж безобидными. Лес, упоминавшийся в публикации, являлся аллегорией, почерпнутой не то у Честертона, не то у Конан Дойла: место, где легко спрятать лист среди множества других таких же. Но речь шла именно об осеннем лесе, где землю устилают груды увядших листьев; кто может догадаться, какой из них сорван осенними ветрами, а какой – руками человека? Или нечеловека…

Эта статья была подготовлена в рамках все той же операции «Blank» – полномасштабного расследования, проводившегося всеми континентальными кольцами Системы. Куратор всегда обозначал его английским термином, ибо на русском под «бланком» понимался лишь чистый формуляр некоего документа. На самом же деле смысл слова был совсем иным – «пустой», «бессмысленный», что полностью отвечало целям операции, касавшейся весьма значительной части человечества – той, что принято называть «дном»: алкоголики и наркоманы; бродяги, лишенные пристанища и средств; люмпены, задавленные монотонным бессмысленным трудом; фанатики – с мозгами, замкнутыми на одну-единственную идею, обожествлявшие любимого певца, великого вождя или нового религиозного пророка; гангстеры, покорные «шестерки», у коих волосы на лбу росли от самых бровей… Все они были увядшей листвой на древе человеческом, все отличались потрясающей узостью интересов, полной социальной инертностью, неконтактностью – за исключением малого круга «своих». Пустота, бессмысленность существования, порожденная в бедных странах нищетой, в богатых – дразнящей недоступностью мирских соблазнов… Но только ли этим?

В статье Синельникова отмечалось, что «увядшие листья» – превосходный фон, способный скрыть, замаскировать следы чужого вмешательства. Конечно, люди с «пустым взглядом» по большей части были жертвами спиртного, наркотиков и жизненных обстоятельств, но не таились ли среди них и нежеланные свидетели? Те, кому повезло – или не повезло – столкнуться с чем-то странным, кто был наказан за свое любопытство? Или же те, кого намеренно превратили в слуг, в рабов, в «пятую колонну», в зомби?

В зомби…

Куратор сдвинул густые брови, напоминавшие мохнатых гусениц. Пожалуй, этот темный след на пиджаке можно считать ответом… откликом на «Осенний лес» и причудливые гипотезы журналиста Синельникова… Но кто откликнулся? Определенных предположений на сей счет у него не было, как и ответа на вопрос, что же все-таки хотели сотворить с Петром Ильичом? Не исключалась самая тривиальная ситуация – скажем, наезд наркомафии, ибо Синельников в своей статье связывал И х с проблемой распространения наркотиков. В самом деле, если И м что-то нужно на Земле и если И м мешает земное человечество, то к чему швыряться бомбами и вконец губить экологию, уже балансирующую на лезвии бритвы? Проще озаботиться каким-нибудь галлюциногеном, который за пару столетий всех сведет с ума… Вполне логичный вывод, э? «И если так, – писал Синельников, – то почему бы не использовать готовые каналы – земные каналы, по которым новое зелье легко довести до всех желающих?»

Тоже логичный вывод! И весьма обидный для боссов наркомафии! Гипотеза о том, что их «пасут» чужаки, могла кое-кому показаться оскорбительной. Или опасной – предположим, в деловом отношении…

Но почему же тогда не позвонили? В конце концов, устрашенный Синельников мог написать другую статью, в которой все вышесказанное объявлялось бы бредом сумасшедшего или первоапрельским розыгрышем.

Однако ж не позвонили… Или позвонили? Прямо Догалу, в «Пентаграмму»? А тот решил не предупреждать… Вот только с чего бы?

Куратор стиснул ладонями виски. Снова ему казалось, что он месит кулаками туман, пытается разглядеть призраков, бродящих во мгле, ловит в облаках смутные тени, неясные отблески потусторонних миров. Очевидно, подобные ощущения испытывал не он один, так как на жаргоне Системы И х, эти отблески и тени, прозвали «dwellers in the mist» – обитателями тумана. Именно тумана, а не тьмы, ибо темноту изгоняет свет, но даже он бессилен, когда все вокруг затянуто белесой непроницаемой дымкой…

Надо звонить Догалу, подумал куратор, бросив взгляд на часы. Четыре тридцать семь, третья стража, предрассветное время… Догал наверняка спит… Ну ничего, проснется!

Он решительно потянулся к телефону и набрал номер. Пару минут слышались долгие гудки и маленький экранчик над клавиатурной панелью был темен; внезапно он вспыхнул, явив круглую физиономию Догала. Против ожиданий, тот не выглядел заспанным, скорее наоборот: темные глаза лихорадочно блестят, темные волнистые волосы спадают на лоб мягкой волной, темные усики топорщатся над сочными яркими губами. «Не с женщиной ли он?» – мелькнуло у куратора в голове. Это было бы совсем некстати…

– Ты один?

Полные губы Догала недоуменно дрогнули.

– Само собой. А ты что же, решил проверить?

– Нет. Имею пару вопросов… только не для чужих ушей.

– Пару вопросов? Какого черта!.. Ты не мог подождать с ними часиков до девяти?

– Значит, не мог. Да и ты вроде бы не спишь, э?

– Верно, не сплю. Работаю. – Голова Догала сместилась влево, и теперь куратор видел стол, заваленный бумагами. – Хотелось бы к утру закончить одну статейку, – произнес его партнер, поглядывая на свои рукописи, – так что давай к делу, Петр Ильич. Что там у тебя стряслось?

– Сначала я буду спрашивать, а ты отвечать. – Куратор пристально всматривался в маленький экран. – Скажи-ка мне, Марк, не звонила ли нам какая-нибудь гнида? С серьезными претензиями, я имею в виду? Мол, не о том вы, ребята, пишете, не там печатаете и вообще ваше агентство пора взять к ногтю. Соображаешь?

Что-то промелькнуло в глазах у Догала. Или только показалось?

Голос его, однако, был ровным.

– С чего бы нас – да к ногтю? Платим кому положено, в политику не лезем, компромат на генералов и президента не собираем, бандитов не трогаем. Сам подумай, кому мы нужны со своими зелеными человечками да байками о йети?

– Значит, никаких неприятных звонков, ни угроз, ни писем, ни предупреждений?

– Нет. Ни сном, ни духом, Петр Ильич!

Похоже, говорит правду, отметил куратор. Не звонили и не писали, это точно, не станет Догал врать… И резона втихую избавиться от Синельникова у него нет. Три года Синельников помогал, чем мог, а в дела агентства не мешался… не лез, так сказать, в конторские книги…

Догал вновь заговорил, и теперь лицо его, плававшее на крохотном экранчике, казалось встревоженным.

– Слушай, Петр Ильич, говори, что случилось, или кончай морочить голову. Меня работа ждет.

– Подождет. Можешь вообще ее спустить в унитаз и заняться новой статейкой. Весьма, весьма любопытной! Сенсация, можно сказать. Материал я тебе предоставлю.

– Это о чем же?

– О нападении команды двеллеров на журналиста Синельникова, спецкора агентства «Пентаграмма».

Брови у Догала полезли вверх.

– Ты серьезно?

– Вполне.

– Не пил?

– Ни капли.

– Не разыгрываешь?

– Какие уж тут розыгрыши! – Куратор, скривившись, потер плечо.

– Ну и дела!.. – Веки его собеседника опустились, словно Догал хотел скрыть лихорадочный блеск зрачков. – И когда же это произошло?

– Часа полтора назад, рядом с моим подъездом. Трое пришельцев с бластерами и оловянными пуговицами вместо глаз. Не то живые, не то роботы, Бог их знает… Поверишь ли, едва отбился…

На губах Догала заиграла ироническая улыбка.

– Смеешься, Петр Ильич! Ну-ка говори, что тут правда, а что сказка с намеками?

– То, что отбился, – правда. Одного покалечил… здорово покалечил, Марк, почти до смерти, но он молчал, только ребра трещали. И правда то, что было их трое. Оч-чень странные типы… Без бластеров, разумеется, зато с разрядниками… или с чем-то похожим на разрядники… Только у наших милицейских короткие палки с набалдашником, а у этих зомби были хлысты… или стеки, дьявол их разберет!

Внезапно черты Догала на экране дрогнули и расплылись, лицо вытянулось вширь, превратившись в белую полоску, которая тут же свернулась в крохотное яркое пятнышко и исчезла. Куратор прикусил губу; в самый последний момент ему почудилось, что в глазах партнера мелькнул ужас. Неприкрытый ужас, превративший его усатую пухлощекую физиономию в маску приговоренного к смерти, узревшего топор палача. Впрочем, это могло оказаться лишь иллюзией.

– Извини, Петр Ильич… – Голос Догала тоже звучал странно, словно бы он никак не мог отдышаться. – Мой «ви-ти» что-то забарахлил… Так что ты говоришь? Зомби с хлыстами? А почему, собственно, зомби?

– Сказано тебе, глаза оловянные, – буркнул куратор. – А так бандиты как бандиты. И рожи бандитские, и замашки… Говорили, что, мол, пишем много. Не догадываешься, к какой из наших сказок намек?

– Пожалуй, нет, – протянул Догал с какой-то неуверенностью в голосе. – Подумать надо, Петр Ильич… Загадочная история… Не экстрасенсы ли к тебе ту команду подослали? Ты, часом, в своих писаниях никого не задел? Ну, что он жулик да паразит, жиреющий на хворях и бедах народных? Не было такого?

– Не было, – произнес куратор. – Я экстрасенсов уважаю, Марк. Сам только у них и лечусь.

– Ха, лечишься! Не помню, когда ты болел… – Потом, осторожно: – Заявлять будешь?

Сдвинув брови, куратор покосился на темный экран своего «ви-ти». Чего-то Марк не договаривает… о чем-то другом хотелось ему спросить… И аппарат испортился так не вовремя… Или в самый нужный момент?

Жаль, подумал он, что в мире нет настоящих телепатов; хотелось бы послушать, что творится сейчас у Догала в голове.

– Никаких заявлений. – Голос его, как всегда, звучал спокойно. – Никаких заявлений, Марк. Расскажи я эту историю в подробностях, меня примут за сумасшедшего. И потом, я же прикончил одного из этих типов… вернее, думаю, что прикончил. Человеку с раздавленной грудной клеткой выжить трудновато.

– Человеку – трудновато, – согласился Догал, затем после недолгой паузы произнес: – А эти подробности… они что же, такие интригующие?

– Весьма.

Трубка донесла тяжелый вздох. Похоже, Догал волновался.

– Ты в самом деле заметил что-нибудь необычное? Кроме этих хлыстов и оловянных глаз? Ну, в их поведении, в словах? Может быть, запах?..

Он резко оборвал фразу.

Запах, подумал куратор, массируя плечо. Случайно это вылетело у Марка или партнер Синельникова о чем-то знает? О чем-то хочет узнать? Например, о запахе…

Подождем, решил он, подождем, проверим, посмотрим. Пусть Догал спрашивает – вопросы иногда говорят больше ответов. А сейчас пора закругляться с разговорами: бетламин бетламином, но пара часов сна не помешает, особенно перед грядущей встречей с «финансистом». Тот еще тип! С капризами!

Насупившись при этой мысли, он буркнул в трубку:

– Про запах ничего сказать не могу, я к ним не принюхивался. Некогда было, Марк. Понимаешь?

– Понимаю. – Голос Догала казался напряженным. – Ты вот что, Петр Ильич, поостерегись, – неуверенно протянул он, – поостерегись, говорю тебе. Не пиши с месяц ничего, не марай бумагу, не дразни гусей… Мало ли… История-то для тебя может оказаться с продолжением.

– Как бы продолжение и по тебе не въехало, – сказал куратор и повесил трубку.

Глава 7 Земля, Петербург, 23 июля 2005 года

Первый клиент Кириллу запомнился надолго – как и первое самостоятельное странствие. Слишком многое обрел он в нем и слишком многое потерял; не все подарки Мира Снов были безопасными, как монетка, цветок или ссадины на кулаках. Ну, как говаривал майор Звягин, знать бы, откуда пуля прилетит…

В неожиданности, однако, тоже была своя прелесть. Не для всех, конечно, – для тех, кто испытывал тягу к рискованным авантюрам, кого манили миражи необычайного, призраки невиданного, отблеск тайны. Таковых, кроме Кирилла, в ближайшие дни нашлось еще четверо: Снайпер, мрачный неразговорчивый кавказец Самум, Селенит и Стилет, великолепный каратист и фехтовальщик. Снайпер, майор ВДВ в отставке, квадратный, как шкаф, и Самум пришли по объявлению, Стилета же Пал Нилыч выудил в какой-то спортивной школе, где тот трудился на ниве восточных единоборств. Что же касается Селенита, то его привел Снайпер – они были сослуживцами и давними приятелями.

Новые инструктора выглядели людьми солидными, в возрасте – под сорок или за сорок, что не могло не вызвать удивления. Как полагал Кирилл, опасности и романтика больше привлекают молодых, и ему казалось вполне естественным, что трое старожилов, Сентябрь, Сингапур и Самурай, были его ровесниками. Почти ровесниками – Сингапур, пожалуй, уже добрался до тридцати. Этот красивый темноволосый парень, напоминавший молодого Шона Коннори из фильмов о Джеймсе Бонде, нравился Кириллу; веселый, удачливый и находчивый, он, похоже, числился у шефа на особом счету.

Но Сентябрь с Самураем тоже были отличными ребятами, без всяких следов чванства или оскорбительной небрежности, которую нередко проявляют к новичкам. Правда, им случалось поглядывать на нового коллегу с каким-то загадочным выражением, будто бы знали они нечто такое, о чем он не подозревал, но взгляды эти Кирилла не задевали. В конце концов, он обретался в фирме без году неделя, и трудно было рассчитывать, что все ее секреты откроются ему в первые же дни. Он этого и не хотел: таинственное и недосказанное завораживало его.

Но насчет сорокалетних крепышей он все же поинтересовался у Сарагосы. Шеф, насмешливо прищурясь, оглядел Кирилла с ног до головы, помянув чечако, полагающих, что сила и ловкость заменяют опыт и мозги. Затем он сказал:

– Припоминаешь, как было у римлян? Как они строили легион к бою?

– В три линии. – Кирилл пожал плечами. – Ну и что?

– А то, что старый конь борозды не испортит. Молодежь стояла впереди, за ней – мужики постарше, а в последнем ряду – ветераны. Те, кто решал исход битвы.

– Вы говорите о гастатах, принципах и триариях, шеф. Но роль ветеранов была не так уж велика. Считалось, что эти люди отвоевали свое, потому их и берегли, как последний резерв. У римлян ходила поговорка: дело дошло до триариев – значит, дело плохо. Так что битвы все же выигрывали молодые!

– Ну-ну, историк, – пробормотал Сарагоса, – ты, выходит, не только про скифов изучал, э? – Не дождавшись ответа, он усмехнулся. – Может, ты и прав, но я все-таки предпочитаю триариев. Тех, что сначала думают, а потом стреляют.

Бог ведает, кто слышал этот разговор, но с тех пор четверку новобранцев стали называть триариями. Стилет, Снайпер и Селенит относились к сей кличке со сдержанным юмором, Самум же по большей части отмалчивался; из него даже общительный Сингапур не мог вытянуть ни слова. Что касается шефа, то он явно был доволен пополнением: карие его глаза весело поблескивали, лик сиял, как майское утро. В последнюю неделю, если не считать редких и таинственных отлучек «по делам», он трудился в фирме от зари до зари, гоняя новобранцев из одного сна в другой.

Но в то утро он показался Кириллу весьма раздраженным – редкий случай, по правде говоря. Пал Нилыч бывал грубоват и язвителен, но особой эмоциональностью не отличался – это Кирилл уже выяснил с полной определенностью. Его дежурства, пока еще чисто номинальные, шли через три дня на четвертый, и за истекшую половину месяца он совершил еще несколько тренировочных вылазок Т у д а – все в компании Пал Нилыча, желавшего выяснить, чего стоит его приобретение. Пару раз они странствовали в горах, очень неприветливых, холодных и мрачных – Сарагоса хотел лично убедиться, что в спецназе Скифу преподали основы альпинистского искусства и что новому инструктору известно, с какой стороны берутся за альпеншток. Во время одного из Погружений Кириллу довелось стрелять на речном берегу, заросшем тростником, каких-то жутких зверюг, напоминавших тигров. По бокам у этих тварей тянулись желтые разводы на пепельном фоне, и среди сероватых камышей они были почти не видны; помимо того, отличала их редкая свирепость, стремительность и бесшумность движений плюс полное отсутствие хвоста и внушительная пасть с пятисантиметровыми клыками. Кирилл уложил троих, а Сарагоса – пятерых, причем действовал он с невероятным хладнокровием и сноровкой. Нет, такой человек не стал бы сердиться по пустякам!

Однако сегодня он был хмур, неприветлив и раздражен – пожалуй, даже разгневан. Трубка его испускала не столько дым, сколько искры, будто крохотный вулканический кратер, готовый взорваться с минуты на минуту, а карие глаза, обычно хранившие насмешливо-спокойное выражение, поблескивали с такой же свирепостью, как у бесхвостых пепельных тварюг из речных камышей.

– Сегодня никаких Погружений, – буркнул Сарагоса, едва инструктор по кличке Скиф переступил порог и отрапортовал о прибытии. – Тут в пору не погрузиться, а нагрузиться… – Он потер плечо, болезненно сморщился, потом поднял трубку внутреннего телефона и крутанул диск. – Доктор, ты? Скиф появился… Ну и что? Как ну и что? Мы же собирались сходить к этому… к этому потомку картлийских князей… Не видишь смысла? А я вижу! Я для него, понимаешь ли, тупой бизнесмен, ты – безграмотный колдун, а Скиф у нас историк! Специалист по таким делам! Может, ему удастся напугать кретина… Так что пойдем! Через десять минут!

Он грохнул трубкой и повернулся к Кириллу.

– Трудный клиент? – сочувственно поинтересовался тот.

– Трудный? Не то слово, парень! Заносчив, упрям и богат, что твой Крез… и когда успел столько нахапать! Финансист, одним словом… А пыжится-то как! Гордости хватит, чтобы заново вымостить всю Военно-Грузинскую дорогу! К тому же редкостный бабник, – добавил Сарагоса с явным отвращением.

– Ну и послали бы его куда подальше… скажем, мостить шоссе в кавказских ущельях, – посоветовал Кирилл. Ему доводилось бывать в тех местах, и он отлично помнил, что хорошими дорогами Кавказ похвастать не мог – впрочем, как и Россия.

Начальник взглянул на него и испустил глубокий вздох.

– Молод ты, парень, горяч… Разве я могу потерять такого клиента? Он ведь деньги платит, Скиф, ба-альшие деньги! Э? И мы ему кое-чем обязаны… К тому же хоть я и шеф, но надо мной есть босс. – Тут Пал Нилыч выразительно поднял глаза к потолку. – И он мне голову оторвет, коли я провороню этакий заказ!

Кирилл мог поклясться, что шеф его блефует: не деньги его интересовали, а нечто другое, о чем не говорилось вслух, не намекалось ни словом, ни взглядом. Что же касается оторванных голов и грозного босса, – если тот не был личностью совсем мифической, сродни скифскому богу Таргитаю, – вряд ли Пал Нилыч так уж сильно его побаивался, он сам мог оторвать голову кому угодно.

– Ну, пойдем. – Сарагоса снова вздохнул, выбил трубку и сунул ее в карман. – Пойдем к моему торговому князю…

Они спустились на первый этаж, где уже топтался у двери красноглазый Доктор, и пересекли двор, наполненный запахами хвои и цветущего жасмина. Альбинос вышагивал важно и неторопливо, заложив руки за спину и не глядя по сторонам, на лице же Пал Нилыча застыло выражение мрачной решимости.

– Здесь, – сказал он, кивнув на окна особняка, выступавшего между баром и магазинчиком готовой одежды. Апартаменты люкс, отметил про себя Кирилл. Ему было уже известно, что хотя бедняков среди населения кондоминиума не водилось, всякий жилец как бы входил в одну из двух групп: богатых и очень богатых. Первые занимали по два этажа над каким-нибудь заведением, вторые владели целым коттеджем – полным жилым блоком, по местной терминологии. Вероятно, клиент, которого Сарагоса собирался удостоить личным визитом, был и в самом деле очень богат.

За дверью лязгнули засовы, потом она сдвинулась – не распахнулась, как ожидал Кирилл, а ушла в стену. Мужчина, возникший на пороге, – темноволосый, с блестящими черными глазами и орлиным носом на подвижном выразительном лице, – был ему знаком. Тот самый грузин, хозяин шестиколесного серебряного «твинго», припомнилось Кириллу. Вслед за Сарагосой и Доктором он шагнул в холл, увешанный коврами с великолепной коллекцией холодного оружия.

– Пал Нилыч, дорогой! Гамарджоба! – произнес брюнет сочным баритоном и картинно вскинул руки. – Заходи, генацвале, будь гостем! Мой дом – твой дом!

Судя по взгляду, который Сарагоса бросил на ковры с шашками, кинжалами, ятаганами и японскими клинками, он не отказался бы от столь щедрого предложения. Затем, сухо кивнув, Пал Нилыч шагнул вслед за хозяином к лестнице мореного дуба; балясины, поддерживавшие перила, были выточены в форме нагих женских фигурок, ступени же прикрывала пурпурная ковровая дорожка с ворсом по щиколотку.

Они поднялись наверх, и Кирилл невольно прижмурил глаза. Тут все сияло и сверкало: люстры, увешанные хрусталем, натертая воском резная мебель с расписными фарфоровыми медальонами, высокогорлые серебряные кувшины на малахитовой столешнице, лаковые шкатулки, причудливые китайские вазы с драконами, парившими над горами, ширмы из небесно-голубого шелка, по которому плыли белые курчавые облачка, старинные иконы в окладах с самоцветами… Как и многим питерцам, Кириллу синонимом роскоши казался Зимний; из поколения в поколение в северной столице говорили: богато, как в Эрмитаже… Но здесь было еще богаче! Каждая комната смотрелась пещерой Али-Бабы, заполненной несметными сокровищами Севера и Юга, Запада и Востока. Востоку, впрочем, хозяин отдавал явное предпочтение: ковры, низкие диваны и ларцы, инкрустированные слоновой костью и перламутром, делали его жилище похожим на дворец Гаруна аль-Рашида.

Гости вошли в кабинет; панели розового дерева, низкая широкая оттоманка и фривольные полотна на стенах придавали ему вид игривый и легкомысленный. В торце, в глубокой нише, серебрились экраны трех огромных телевизоров, сблокированных с видеомагнитофонами и аудиосистемой, располагавшейся рядом. Фирменных обозначений на всей этой шикарной технике не было, и Кирилл решил, что делали ее на заказ. Еще тут стояли огромные кресла, обитые алым плюшем, фигурные канделябры с толстенными свечами и роскошный бар, к которому сразу и устремился хозяин. Три бокала были наполнены вином, четвертый, предназначенный для Доктора, – минеральной водой. Заметив это, Кирилл сообразил, что богатый клиент не первый раз пользуется услугами фирмы «Сэйф Сэйв» и знает вкусы ее руководства.

– Гость в дом, Бог в дом! – Черноволосый хозяин поднял бокал, и все выпили в торжественном молчании. Затем Сарагоса похлопал Кирилла по плечу.

– Скиф. Наш эксперт по вопросам выживаемости в особо опасных условиях. А это, – он кивнул на хозяина, – Джамаль Георгиевич Саакадзе, великий финансист и потомок грузинских князей… Правда, папа его родился в Петрограде, а дедушка – в Санкт-Петербурге, но…

Темноволосый экспансивно замахал руками, заставив Сарагосу смолкнуть.

– Просто Джамаль, без Георгиевичей, дорогой! Это у вас, у русских, принято отцовское имя калечить – Иваныч, Степаныч, Петрович… Нехорошо, вах! У нас говорят с уважением: Джамаль, сын Георгия! Понял, генацвале?

Он уставился на гостя блестящими антрацитовыми глазами, и Кирилл решил, что сей владелец пещер Али-Бабы ему, пожалуй, нравится. Забавный мужик! Видный и в самом соку – лет сорока пяти, не больше. Его живая выразительная физиономия резко контрастировала с хмурым лицом Сарагосы и застывшими в равнодушном спокойствии чертами Доктора.

Пал Нилыч устроился в глубоком кресле, сморщившись, помассировал плечо.

– Слушай, Джамаль, Георгиев сын, перейдем к делу, – буркнул он. – Я привел к тебе большого специалиста. Ты не гляди, дорогой, что парень молод. Он всю историю изучил, от самых древних греков до Карла Маркса и Уинстона Черчилля, если ты о таких слышал. Он тебе живо разобъяснит, на что ты нарываешься.

– Ты, Нилыч, все о делах да о делах… Голова болит от дел! Ты пришел? Пришел! Сел? Сел! Теперь кушать будем, пить будем, веселиться будем! Или я не грузин? Грузин! Или я не княз? Княз! И все у меня, как у княза! И питье, и еда! Хочешь, можем девок пощипать? Вах! – Он с озорством подмигнул Сарагосе и закатил антрацитовые глаза.

Заметив, как грозно сошлись брови шефа, Кирилл решился разрядить атмосферу. Он отставил бокал, придал лицу самое невинное выражение и поинтересовался:

– А девки-то где? – Тут он глянул на распахнутую дверь с таким видом, будто ждал, что из соседней пещеры Али-Бабы выплывет сейчас нагая гурия с томными очами и подставит ему для щипка крутое бедро. – Княз есть, вино есть, а девок нет!

Джамаль на секунду замер с раскрытым ртом, затем расхохотался – да так, что подвески на люстре зазвенели.

– Вот – эх-перд! Вот – специалист! Вай, что за парень! Понимает! Потому что молодой, кровь горячая, вина не надо, еды не надо, девушек давай! – Он бросил на Кирилла неожиданно острый оценивающий взгляд. – Слушай, генацвале, нравишься ты мне. Та-а-кой ба-а-льшой, та-а-кой красивый, сильный! Настоящий мужчина, хоть и эх-перд! Оставайся, будут тебе и девки!

– Слушай, Джамаль, – сурово произнес Сарагоса, – ты мне парня не порть! Понял, э? Мы сюда не пить и закусывать пришли и не шлюх твоих щипать, а по делу. Вот им и займемся. Так!

– Вай, обижаешь, Нилыч! Вай, как обижаешь! – Джамаль сокрушенно покачал головой и вдруг с заговорщицким видом подмигнул Кириллу: мол, парень, будет у нас время потолковать и без твоего начальства. – Ну, к делу, так к делу…

– Тогда показывай… показывай, что мне показал. А ты, Скиф, гляди! И ты, Доктор, тоже.

– Все готово, дорогой. Только кнопку нажать. – Джамаль важно продефилировал к своим телевизорам и магнитофонам, коснулся клавиш и отступил в сторону.

Три огромных экрана вспыхнули разом, взорвавшись красками и звуками, выплеснув в уютную комнату грохот копыт, лязг стали, яростные вопли сражающихся, стоны, крики, скрежет и звон. Посередине виднелась степь, заполненная конными ордами; слева Арнольд Шварценеггер, Конан Варвар, рубил в капусту каких-то всадников в кольчугах и рогатых шлемах с развевающимися султанами; справа Джон Терлески, принц воров, спасался от погони, размахивая окровавленным мечом. При каждом из героев было по красотке; они робко жались за их могучими спинами и тоненько вскрикивали в нужных местах. Сияло солнце, искрилась сталь, дождем сыпались стрелы, пылал огонь, блистали доспехи и женские глаза; вечный праздник сказки разворачивался своим чередом, переливался радужным многоцветьем, манил, звал в неведомые дали… Кирилл внезапно почувствовал, как к горлу подступает комок. То, что творилось сейчас на экранах… Так нарочито ярко, так откровенно, по-детски жестоко, так наивно – и так прекрасно! Нет, не прекрасно, поправился он, скорее завлекательно, чарующе завлекательно и абсолютно нереально. Впрочем, чего же требовать от сказок?

Но хотя перед глазами его плыли сказочные миражи, Кирилл заметил, что два фильма, с Терлески и Шварценеггером, являются старыми и лишь третий, со степью, всадниками и маячившим в отдалении городом, предназначен для современного «эл-пи». Эта лента была ему незнакома и показалась великолепной; трехмерное изображение травянистой равнины и городских башен, заснятых сверху, разительно отличалось от плоских картинок, мелькавших на экранах двух других телевизоров.

Джамаль испустил протяжный тоскливый вздох.

– Вот! – Рука его протянулась к экранам. – Хочу туда, генацвале! Туда! Чтоб кони… чтоб женщины… чтоб битвы и шашки наголо… Хочу! Вай, как хочу!

Полные губы Сарагосы сложились в ядовитую усмешку.

– Ну, ты и тип! В газете прописать – не поверят! За аномальное явление сочтут! Видишь ли, дорогой, это лишь в кино все так красиво. А на деле… – Он многозначительно подмигнул Кириллу, но тот, глядя на экран, смолчал. – На деле снимут скальп или получишь стрелу в одно место, и что тогда? Ни сесть, ни лечь… Прощай, кони, прощай, бабы… Ты-то, генацвале, не этот… как его… не Шварценеггер!

– Я – княз! – Джамаль гордо выпрямился. – Я, если хочешь знать, потомок самого Георгия Саакадзе! О! Георгий! – Он погрозил Сарагосе пальцем. – Это тебе не Карл Маркс, не Черчилль! Ты знаешь про них, твой эх-перд знает про них, а я знаю про Георгия! И про свой род! Мы – картлийцы, воины!

– Были воины, да все вышли, – с нехорошей усмешкой сказал Сарагоса. – Остались одни торговцы помидорами…

– Нехорошо говоришь, дорогой, вай, нехорошо! Обижаешь! И у торговца может быть отважная душа… у настоящего торговца, который ищет настоящий товар! Торговцу в таком деле без смелости никак нельзя… Так что ты меня стрелами и скалпами своими не пугай! Не на того напал, клянусь памятью матери!

Тут Сарагоса свирепо уставился на Кирилла, и тот вдруг сообразил, что репликой насчет девок не отделается. Взор начальника недвусмысленно намекал: что сидишь, парень? Тебя сюда привели не телевизор глядеть и не пить вино! Давай работай!

Откашлявшись, Кирилл задумчиво произнес:

– Копали мы однажды курган…

– Вах! – восхитился Джамаль. – Курган! Это где же?

– В приазовских степях. И был там похоронен скифский вождь, старец лет семидесяти. А при нем кони, оружие, жены и рабы. Молодые парни да мужчины, которым еще топтать да топтать землю… Но, по обычаю, их закопали вместе со старым вождем. Живыми! – добавил Кирилл для устрашения.

– Вай! – Склонив голову набок, Джамаль уставился на эксперта недоверчивым взглядом. – А скажи, откуда тебе знать, что рабы и жены были молодые, а вождь – старый? Может, он сам шепнул, а?

– Он помер две с гаком тысячи лет назад! – отрезал Кирилл. – А примерный возраст легко установить – по зубам, по виду суставов. Так что вождь был в самом деле старый, а уложили в его могилу сотню молодых!

– Ну, ладно, ладно! – Джамаль махнул рукой. – Не кипятись, дорогой! Я верю… Вах! Только к чему ты мне это рассказываешь?

– К тому, что в древние времена всякий чужак становился рабом. И это реальность, а не сказки! – Кирилл кивнул в сторону экранов, краешком глаза уловив, что Сарагоса одобрительно поигрывает бровями. – Хотите туда попасть? Ну, вольному воля, спасенному рай… Может, и обойдется без стрелы в промежность, но уж каменоломня или галеры обеспечены! На месяц или на два… сколько вы там захотите повеселиться…

– И ты меня пугаешь, генацвале! Вай, такой парень! Кра-а-сивый, смелый, сильный! Ну, пусть эх-перд… так эх-перд – это ж до могилы, а молодость раньше пройдет! Погляди на меня, дорогой… внимательно погляди… моя молодость – вах! Улетает! И твоя улетит… Будешь сидеть эх-пердом на горшке и вспоминать, куда мог отправиться, да не отправился… – Джамаль посмотрел на экраны, где Шварценеггер свежевал жуткую рогатую тварь, а Терлески бился насмерть с огромной амазонкой, похожей на ожившую статую богини Кали. Глаза его вдруг налились тоской, и, поворотившись к Кириллу, он спросил: – А ты-то сам… ты… хочешь туда?

Кирилл резко вздернул голову. Слова Джамаля словно бы прорвали некий барьер, кокон, отделявший реальность от сказки. Дом, город, Земля, родители, команда «Зет», Сарагоса – все, все это будничное и повседневное осталось по одну сторону, по другую же бушевало море, вздымались горные пики, расстилались леса и степи и скакали в их просторах всадницы на горячих конях. Он понимал, что в мире том смерть ходит за спиной, но не боялся ее: томительный звон колоколов Хараны, пророчивших беду, не стучал в висках похоронным грохотом. Значит, все будет хорошо… настолько хорошо, насколько возможно.

Он поднял взгляд на лицо Джамаля и, неслышно шевеля губами, повторил: «А ты-то сам хочешь туда?»

– Хочу! – вдруг вырвалось у него – раньше, чем он понял, что несет. Со стороны Сарагосы послышалось возмущенное фырканье. «Выгонит он меня, – подумал Кирилл, – как пить дать выгонит! И будет прав, клянусь святым Хараной-хранителем и пятым ребром шайкала! Недаром набрал этих сорокалетних… которые сначала думают, а потом стреляют…»

Наступило молчание. Потом Джамаль торжествующе рассмеялся.

– Вай, Нилыч, хорошего ты мне парня привел! Честного! И в жилах у него кровь, а не собачья моча! Мы с ним…

– Не с ним, – угрюмо буркнул Сарагоса. – Хочешь лезть к черту на рога, давай… Но проводника получишь поопытней. Скажем, Сентября или Самурая…

– Хочу этого! – Джамаль царственным жестом указал на Кирилла. – Хочу и плачу! С Сентябрем твоим я ходил? Ходил! С Самураем этим узкоглазым ходил? Ходил! Скучные парни, дорогой! А этот… – он покосился в сторону Кирилла, – этот мне по сердцу… Глаза цвета сирени, губы как мак… Вай, хорош! Красавец! Опять же – эх-перд! Люблю таких!

Он вдруг начал кружить около Кирилла, пожирая его взглядом и сладко причмокивая – не то в шутку, не то всерьез.

– Но-но! – на всякий случай строго произнес Сарагоса. – Только без этих ваших штучек, кацо! Мы «голубым» товар не поставляем! А начнешь рукоблудить, учти: этот парень рубли пальцами ломает. Настоящие рубли, юбилейные, советской чеканки! Понял, э?

Джамаль оскорбился.

– Ты за кого меня принял, дорогой? Или я не мужчина? Не выгляжу мужчиной, не похож, да? Ты думал, я гнусный развратник? Хожу по баням, гляжу, кто наклонится за мылом? Ты думал, мне баб не хватает, да?

– Ничего я не думал. – Густые брови Сарагосы сошлись на переносице. – Я предупредил; остальное – дело твое. Прости, если что не так.

Джамаль царственно повел рукой – видимо, в знак того, что извинения приняты. Затем он опустился на оттоманку напротив Кирилла, подпер голову руками и сокрушенно произнес:

– А ты ведь прав, Нилыч, прав, дорогой… Вай, как прав! Баб мне и в самом деле не хватает… не потому, что к мужикам тянет, клянусь мамой! Просто бабы измельчали… Попробуй закопать ее в мужнюю могилу… как у того вождя… Вопль подымет, дорогого покойника разбудит! Ой, не хватает мне баб, не хватает… таких вот…

Он повернулся к экрану, где принц воров, замирившийся с амазонками, вел их на штурм вражеской цитадели. Резня была в самом разгаре: свистели стрелы, грохотали барабаны, трещали черепа. Амазонки одолевали.

– Дьявол с тобой! – сказал Сарагоса. – Дьявол с вами обоими, кретины! – Он посмотрел на панораму просторной степи, на Шварценеггера, потрясавшего окровавленным мечом, и на Терлески – у того клинок был поменьше, но крови на нем тоже хватало. – Так куда же ты хочешь, финансист-романтик? Туда, туда или сюда? – Взгляд Сарагосы поочередно скользнул по всем трем экранам.

– Хочу, где степь, где девки с луками, – мечтательно прижмурив веки, прошептал Джамаль. – И чтоб на конях… полуголые… и побольше… Туда хочу… – Рука его вытянулась к среднему экрану, где на скале, окруженной толпами всадниц, белым венцом сиял многобашенный город. Глаза князя вдруг раскрылись, распахнулись широко-широко, словно два темных колодца, наполненных нетерпеливым ожиданием и надеждой.

Он выглядел совершенно искренним – пожалуй, даже по-детски простодушным, но Кириллу почудилось, что по губам Джамаля скользит лукавая улыбка, а в черных зрачках мелькают, кружатся странные искорки. Он будто бы подсмеивался втайне над гостями – если не над всеми тремя, то над мрачно хмурившимся Сарагосой.

– Дьявол с тобой! – повторил шеф Кирилла. – Дьявол с тобой, княжий сын! Одно скажу: каменоломня по тебе плачет. Каменоломня и галеры! А еще курган в приазовских степях!

– На конях… полуголые… – продолжал шептать потомок славного Георгия, не слушая потомка Нила. – А сперва… сперва чтоб было море… буря… кораблекрушение… дикий берег, как под Сухуми… степь, горы, крепость, царица Тамар на белом жеребце…

– Ну, сообразишь такой идиотизм по двойной цене? – Сарагоса повернулся к Доктору. Тот как пришел и устроился в кресле, так и застыл в нем, изредка отпивая глоток воды; алые зрачки его потухли, словно подернулись пеплом. Он и сейчас не шевельнулся, только произнес скрипучим голосом:

– Я отправляю клиентов туда, куда просят, и не отвечаю за последствия. Все, что мне нужно, – ключевые моменты сюжета. Итак, море, шторм, кораблекрушение…

– Только чтоб море было теплым! – поспешно уточнил Джамаль. – Я не хочу вылезать на берег с отмороженной задницей!

– Хорошо. – Доктор выудил из кармана крохотный магнитофон и нажал на кнопку. – Фиксирую: теплое море, буря, разбитый корабль, субтропический берег, лес, горы, степь, крепость, конные амазонки в необозримом количестве… Космические пришельцы не требуются?

– Вах, почему нет? – Джамаль пожал плечами. – Но лучше бы пришелицы… и чтоб пофигуристей…

Доктор забормотал в микрофон, потом протянул маленький аппаратик Джамалю.

– Заказ подтверждаете?

– Да.

– Срок?

– М-м-м… Месяца хватит, дорогой. Это сколько же будет в наших днях?

– Не знаю, – мотнул головой Доктор. – Может, пять суток, может, десять, независимо от срока сновидения… Сейчас точней не скажу, пока не подобрал вам что-то подходящее. – Он зыркнул алым глазом на экран, по которому плыли заключительные титры.

– Клади неделю, – Джамаль махнул рукой, – на неделю я могу освободиться. Только про срок я не понял. Па-ачему независимо? Я думал: дольше там, дольше здесь. Разве нет?

– Нет. Время Погружения обычно короче реального земного, но тут сложная зависимость. Я узнаю точный срок, когда разыщу… м-м-м… словом, когда разыщу то, что вам нужно.

– Вах! Если выйдет неделя, я вздремнул бы подольше, – заявил Джамаль. – Месяца два, дорогой.

Сарагоса поднялся, сунул руки в карманы, сгорбил плечи и сразу стал похож на быка, готового проткнуть рогами живот матадору. Он покачался с носка на пятку, с пятки на носок, озирая Джамалевы чертоги, ковры, картины, бронзу, фарфор и прочее злато-серебро, и задумчиво протянул:

– Два месяца… Долгонько! Это тебе обойдется, генацвале!

– Ха! Один раз на свете живем, дорогой… Могу позволить! Или я не княз?

– Князь, князь, а потому и заплатишь по-княжески. – Отпустив это многозначительное замечание, Сарагоса повернулся к Кириллу и вздохнул. – Да, Скиф, молод ты еще, горяч… Не триарий, принцип… чечако, одним словом! Не хотелось бы рисковать твоей шкурой, да и княжеским скальпом тоже, но что поделаешь… Желание клиента – закон! Так что иди… иди с полной выкладкой и тройным боекомплектом! И постарайся уберечь клиента, не то… – Пал Нилыч поднял глаза вверх и выразительно провел по горлу ребром ладони.

Глава 8 Земля, Петербург, 25 и 26 июля 2005 года

Кирилл стоял в подвале, где размещался арсенал фирмы «Спасение». Комната была большой, пятнадцать на двадцать метров, в размер этажа, и запиралась мощной стальной дверью с кодированными замками. Это помещение охраняли самым тщательным образом, хотя и в остальных апартаментах фирмы ценностей хватало – пожалуй, в пересчете на твердую валюту их оказалось бы не меньше, чем в сказочных пещерах Джамаля, сына Георгия. На самом верху была приемная с волоокой и юной секретаршей Элечкой, которая уже строила Кириллу глазки, кабинеты Доктора и Сарагосы, предбанник – комната инструкторов-проводников и еще одна, предназначавшаяся для отбывающих Т у д а, ее называли «спальней». Оборудование ее выглядело до смешного простым: полдюжины кресел и табурет для Доктора. Сюда же выходили дверцы грузового лифта, замеченного Кириллом еще при первом его визите; он был предназначен для транспортировки пострадавших на первый этаж. Там, за пятью дверями, находился великолепно оборудованный медицинский стационар – с операционной, реаниматорской и дежурной бригадой врачей. Фирма «Сэйф Сэйв» не могла рисковать здоровьем клиентов, а тем паче их жизнью; к тому же гибель любого из них вызвала бы обязательное расследование и привлекла бы внимание властей.

Второй этаж был не менее любопытен, чем остальные, включая и подвальный арсенал. Половину его занимала кают-компания – уютный зал для совещаний и банкетов, в котором Сарагоса пару недель назад представил Кирилла коллегам – Сентябрю, Сингапуру и Самураю. В другой половине находился склад, или каптерка, где держали всяческое походное снаряжение, не столь опасное, как хранившиеся в арсенале предметы. Здесь же громоздился массивный сейф для универсальной валюты – колец со стертой пробой, золотых и серебряных слиточков, цепочек, самоцветов и прочего товара, способного обеспечить клиентам лучшие номера в лучших отелях Мира Сновидений. Если не считать медицинских бригад, посменно дежуривших на первом этаже во время Погружений, в особняке находились шестеро: Сарагоса с Доктором и секретаршей Эльвирой, два инструктора-проводника да Николай Андреич, или дядя Коля, которого шеф не без важности именовал «механиком». Дядя Коля, старый финн, и в самом деле был мастером на все руки и мог починить что угодно; в фирме на него возлагались обязанности кладовщика, водопроводчика, слесаря, электрика и оружейника. Он сидел в каморке при складе, где была оборудована мастерская – небольшая, но с превосходными миниатюрными станками и полками, забитыми измерительной аппаратурой. Выглядел дядя Коля лет на шестьдесят, брился раз в неделю и любил порассуждать о жизни за стаканчиком спиртного. Однако меру он свою знал и на работе старался не перебирать.

Особняк на южной окраине значился точкой «Один». Были еще точка «Два» – большой медицинский комплекс в Гавани, точка «Три» – сектор технической поддержки с гаражом, складами и группой снабженцев, а также другие точки и подразделения, с коими Кириллу пока ознакомиться не удалось. Что касается охраны, то ее на первый взгляд в фирме не держали, во всяком случае в особняке. Тут окна-бойницы, выходившие на улицу, к ночи перекрывались решетками, а под стенами кондоминиума торчали штатные бойцы – те самые мордовороты, к которым Кирилл еще так недавно жаждал присоединиться.

Недавно? Ему казалось, что с тех пор прошли месяцы, протянулись годы, миновали десятилетия! Вот он стоит в подвале перед стальным шкафом, и в руках у него не жалкая дубинка-глушитель, не нож и даже не разрядник – такая штука, какую он в своем спецназе и в глаза не видал! А в шкафу… Вороненые стволы охотничьих «тулок», нарезные карабины, снайперские винтовки, автоматы – «АКМ» и «узи», с полдесятка разных модификаций, базуки, авиационные пулеметы и черт знает что еще… Шкафов же – восемь, по два у каждой стены; один – особый, с дверцей из броневой стали, с узкой пятисантиметровой прорезью, похожей на щель для компьютерной дискеты. По углам тут громоздились ящики с гранатами и боеприпасами, с какой-то непонятной аппаратурой и массивными дисками противотанковых мин, на них лежали кассеты с дымарем, рвотным газом и слезогонкой.

Одного боевого оружия хватит на пару взводов, решил Кирилл, оглядываясь в некотором ошеломлении. Он был в этом подвале впервые; раньше, когда Пал Нилыч отправлялся с ним в Заросли, в фэнтриэл, где обитали бесхвостые тигры, то приносил охотничьи карабины прямо в свой кабинет.

– Дай-ка сюда. – Сарагоса потянулся к автомату в руках потрясенного инструктора. – Отличная модель, из самых последних, – сказал он, ласково поглаживая приклад. – Магазин на сто двадцать патронов, подствольный гранатомет, лазерный прицел, пуля не теряет убойной силы на дистанции до двух километров. Вес… ну, сам видишь, какой вес! Чудо, не оружие! «АКД», десантный вариант… В просторечии – «шершень».

– Наш?

– Само собой. Импорта, кроме «узи», не держим. Они все-таки полегче наших.

– Откуда же все это? – Взгляд Кирилла скользнул по запертым стальным шкафам, по ящикам с боеприпасами, по столу, на котором лежали два ножа, миниатюрные рации, рюкзаки, пистолеты и запасные обоймы. – Ведь тут боевое оружие, Пал Нилыч… не охотничье…

– Откуда-откуда… Имеем лицензию и покупаем, вот откуда, – буркнул Сарагоса и аккуратно опустил «АКД» на стол. – Укладывай все свое добро в мешки, – распорядился он.

– Лицензию? На отстрел пациентов, что ли? Кто ж ее выдал медицинской фирме?

Сарагоса насупился.

– Кому положено, тот и выдал. И вообще… кто много знает, долго не живет. Понятно, инструктор Скиф?

Понятно было одно: щекотливых вопросов не задавать, рот держать на замке. «Любопытный солдат – мертвый солдат», – говаривал майор Звягин; вероятно, нынешний шеф Кирилла придерживался того же мнения. Кляня себя за неосторожные слова, инструктор Скиф начал молча укладывать в рюкзак оружие. Сарагоса, заперев шкаф, обошел остальные, перед бронированной дверцей задержался, окинул ее бдительным оком и хмыкнул.

– Идешь надолго, сержант, – вдруг произнес он. – Большой заказ, крупный! Четверть твоя, плюс благодарность от клиента… комиссионные, так сказать… Наш торговый князек хоть и обалдуй, да не скуп. Не скуп, я знаю! Но – странный мужик… не такой, как Доктор, однако странный… Правда, душа у него широкая, и за деньгами он не постоит.

Кирилл кивнул. Фирма платила инструкторам сдельно, от пяти до двадцати пяти процентов вырученной суммы – в зависимости от срока командировки и потенциального риска, коим грозил избранный клиентом вояж. По самой низкой ставке шли простые задания – скажем, сопроводить пожилых супругов на недельку-другую в какой-нибудь благоустроенный отель в теплых краях – аналоге земных Гавайев или Таити; охотничьи сафари, особенно на хищников или иных экзотических и злобных тварей, оплачивались в два-три раза выше. Кириллу же за фантазии Джамаля, сына Георгия, полагалась самая высокая ставка: древний мир, эпоха меча и стрелы, был полон опасностей, да и месяц – немалый срок. Правда, если придется использовать пароль, процент будет поменьше… Но тут все зависело от клиента: коль он оставался доволен, то и инструктор не терпел никакого ущерба. Скорее наоборот!

– Пожалуй, считая с комиссионными, хватит тебе на крышу, – продолжал рассуждать Сарагоса, поглаживая брови. – Как говорится, сны – снами, а деньги – деньгами… и деньги-то немалые, надо сказать.

Немалые, согласился про себя Кирилл, взвалив на плечо рюкзаки и направляясь вслед за Пал Нилычем к выходу. Если по правде, то гонорар казался ему астрономическим; пять сотен «деревянных» – предел недавних мечтаний – в сравнении с такой суммой не значили ничего. Впрочем, то были дела житейские, не слишком волновавшие Кирилла; главное – как сложится первый его вояж. Смерти и тяжких ран Харана ему не пророчил, но в остальном выбор представлялся небогатым: каменоломни, галеры или долгие скитания в степях и лесах. Сейчас, очнувшись от романтического наваждения, он мог трезво оценить опасности и тяготы предстоящей экспедиции.

Шагая следом за Сарагосой по лестнице, он попытался отвлечься, на минуту обратившись к тем самым житейским делам. Крыша, то бишь квартира, нужна была позарез, и рассчитывать тут ему приходилось на себя самого. Родители Кирилла были людьми небогатыми, если не сказать больше: мать, всю жизнь тянувшая лямку в школе, недавно вышла на пенсию, отец же, геолог-поисковик, еще трудился в полную силу, но особых доходов не имел. От отца, человека могучего, энергичного, Кирилл унаследовал богатырскую стать и неистребимую тягу к опасным авантюрам, и, пожалуй, ничем другим родитель одарить его не мог. Экспедиции в последнее время стали редкими, денег в институте, где служил отец, постоянно не хватало, и он, привыкший к неоглядным сибирским просторам, метался в их маленькой двухкомнатной квартирке, как барс в клетке. Смотреть на это было тягостно, и столь же тягостной и нудной казалась воркотня матери – она все мечтала, чтоб сын устроился в школу, определился, остепенился, завел семью… Кирилл же, несмотря на видную внешность, девушек избегал – не всех, разумеется, а лишь питавших серьезные намерения на его счет. В команду «Зет» вербовали только холостяков, да и сейчас, в штатском своем состоянии, он предпочитал оставаться холостым. Ирония судьбы! Раньше заводить жену и детей запрещал устав, теперь – скудные метры жилплощади, которых в его комнатушке насчитывалось меньше, чем пальцев на руках.

Существовали и другие проблемы, обрушившиеся на него в первый же месяц после демобилизации. Он внезапно обнаружил, что отвык от родителей: заботливость матери раздражала, метания отца вгоняли в тоску. Оба они были типичными интеллигентами, растерянно плутавшими в руинах постсоветской эпохи; они не умели зарабатывать и – что самое ужасное! – не стремились к этому. Два человеческих существа, дрейфующих в бурном и неласковом море смутных времен… Разумеется, Кирилл любил их, но жить хотелось одному.

Сарагоса протопал через приемную, где за изящной финской конторкой восседала при компьютере и телефонах изящная секретарша Элечка, и отворил дверь в свой кабинет. Они вошли; шеф кивнул Кириллу на диван и, словно продолжая прерванный разговор, изрек:

– Немалые деньги, немалые и хлопоты. Причем не только с нашим финансистом.

Кирилл удивленно воззрился на шефа.

– Разве с нами еще кто-нибудь пойдет?

– Я не это имел в виду. – Сарагоса вытащил из кармана трубку – на сей раз небольшую, плоскую, похожую на лезвие кинжала – и привычными движениями начал уминать табак. – Понимаешь, окажешься ты в новых местах… мало ли что увидишь интересного, э? Так запоминай, запоминай… не ленись… – Он прикурил и, прикрыв глаза, затянулся с видимым наслаждением.

– Нельзя ли поконкретнее? – спросил Кирилл.

– Можно и поконкретнее.

Сарагоса склонился к своему огромному сейфу, что-то нашаривая на груди; письменный стол заслонял его, и проследить за всеми его манипуляциями не удавалось. Нижняя дверца сейфа звонко щелкнула, шеф засунул руку в глубины стального шкафа, потом выпрямился и перебросил Кириллу большой пакет, плотно набитый фотоснимками.

На них были запечатлены развалины какого-то поселения – остатки высоких стен с треугольными и звездчатыми отверстиями, занесенными красноватым песком, перекошенные ребристые шпили из блестящего металла, спиральные пандусы, треснувшие и осевшие на землю, выложенная каменными плитами мостовая – по периметру каждой плиты торчали тугие валики мха с крохотными розовыми цветами. На одной из фотографий Кирилл разглядел невысокие колонны, тянувшиеся ровной шеренгой в пустыню; каждую сверху прикрывала выпуклая крышка, превращая ее в некое подобие гриба. На следующем снимке крышка на первой из колонн была откинута и рядом, лихо подбоченившись, стоял Серж Никитин, он же – инструктор-проводник по кличке Сингапур. Вылитый Джеймс Бонд! Осанка льва, уверенность во взоре, на губах чуть насмешливая улыбка, у пояса нож и пистолет, над плечом торчит ствол «шершня»… Но взгляд Кирилла лишь скользнул по лицу счастливца, открывшего чудесный город. Простиравшаяся за ним панорама казалась гораздо интересней.

От поселения, запечатленного на снимках, веяло неимоверной древностью. Какое-то шестое чувство подсказывало Кириллу, что тут речь идет не о тысячелетиях, а об иных сроках, сравнимых с жизненным циклом звезд или самой Галактики; чудилось, что ветры времен миллионы лет играют и звенят среди этих руин, то засыпая их песком, то нежно сдувая красноватую пыль с камня и металла. Странный город, однако, не производил впечатления гигантского могильника, быть может, потому, что над ним сияло фиолетовое небо и среди развалин тут и там высились деревья с плоскими, похожими на продавленные зонты кронами.