Вот что люди сказывают, из рода в род пересказывают.
Жил-был на свете крестьянин по имени Божин. Жил со своей семьёй, не малой и не большой. Он сам да жена, да двое деток – дочка Босилка и сын Силян. Отец с матерью в сыне души не чаяли. Кусок послаще – ему отдают. Сами на заре поднимаются, сына разбудить жалеют. Совсем забаловали. Стал Силян в школу ходить – учителей не слушается, уроков не учит. Ему бы только на речку бегать, рыбу ловить да купаться.
Отец с матерью между собой говорят:
– Крестьянский труд тяжёлый, наработается ещё. Пусть пока порезвится.
Рос-подрастал Силян, вырос красивый, ладный. А толку от него никакого ни в доме, ни в поле. Только и знает, что подбивать других парней на всякие проделки да вечерами, когда люди, наработавшись, спят, песни по селу горланить.
Тут отец с матерью призадумались: что с непутевым сыночком делать?
– Может, женим его? – говорит отец.
– И верно, – обрадовалась мать. – Женится – переменится.
Сосватали ему лучшую девушку в селе, красавицу да рукодельницу, и в поле и в доме работницу.
Хоть и женился Силян, а все равно не переменился. Отец пашет, сеет, молодая жена Неда да Силянова сестра Босилка жнут, по хозяйству управляются, мать стряпает – все при деле. Один Силян с самого утра по ярмарке слоняется с такими же, как сам, друзьями-гуляками.
Год так прошёл. Родила Неда Силяну сыночка. Назвали его Велка. Тут бы Силяну одуматься, да куда там – ещё пуще загулял. А вернётся к ночи – жена плачет, сестра вздыхает, мать уговаривает, отец бранит.
– Совсем житья не стало, – сказал однажды Силян. – Придёшь домой усталый, тут бы отдохнуть, а тебя поедом едят. Уйду от них. Пусть живут как хотят, и я как хочу. И ушёл.
Далековато от их села город был, но Силян ног не пожалел, добрался до города, к постоялому двору направился. Деньги у него в ту пору ещё в кармане звенели. На этот звон и сыскались дружки, налетели, как мухи на мёд. День веселился Силян, второй пировал, а на третий и деньгам и дружбе конец.
А город – не отец с матерью, никто куска хлеба даром не даст. Стал голодать Силян. Где наймётся дров наколоть, где глину на постройку мять. Поменьше заработает – проест, побольше заработает – прогуляет.
Так и бегут дни за днями. Думал Силян, в городе его весёлая, лёгкая жизнь ждёт, а тут вон как дело обернулось.
Пошёл он как-то в город Салоники. Решил свет повидать, на людей посмотреть. А в Салониках в гавани парусники толпятся, от гребных судов с длинными вёслами на воде тесно. Нанялся Силян на корабль матросом, и на следующее же утро корабль отплыл.
Не день, не два нёс их ветер и с каждым днём всё крепчал да крепчал. А посредине моря разыгралась страшная буря. Волны бросали судёнышко из стороны в сторону, играли с ним, словно кошка с мышкой. Корабль то вверх подкидывало, то вниз бросало. Сорвало руль и паруса, мачты изломало. А потом ударило судно о скалу и совсем в щепки разбило.
В тот страшный час все потонули. Одному Силяну удалось спастись. Он за большую доску успел ухватиться, вполз на неё, руками-ногами вцепился.
Долго ли его носило по морю, не знал, не помнил. Дождь его сёк, солнце жгло, думал – совсем пропадёт. А всё-таки утихла буря, вынесло доску на берег и Силяна с ней.
Лежит Силян без сил на твёрдой земле, и всё ему чудится, что под ним волны ходят. Отлежался, встал и побрёл куда глаза глядят, только бы подальше от моря. Прошёл сколько-то, опять перед ним море блещет. Повернул в другую сторону, шёл, шёл и снова к морю вышел.
«Не иначе, я на остров попал, – думает Силян. – Да живёт ли здесь кто? Что-то тут и дымком не пахнет, собаки не лают, петухи не кричат. Вдруг я один-одинёшенек на этой земле среди моря?!»
А уже ночь надвигается. Нашёл Силян небольшую пещерку над ручьём, попил водички, ежевикой, что на склоне росла, чуть голод приглушил и улёгся. Как может спать голодный, холодный человек на чужой земле с камнями под головой, так и Силян спал – всю ночь продрожал, глаз не сомкнул.
Вот когда проняло-то Силяна! Вспомнил он родное село, отца с матерью, ласковую жену с сыночком, добрую сестру. Доведётся ли опять свидеться с ними? Или так и сгинуть ему тут, на чужбине?!
Долго печальные думы думаются, а ночь ещё дольше тянется. Наконец занялась заря.
Взобрался Силян на гору, огляделся кругом. Вот радость! Внизу меж горой и холмом, в долинке, поля распаханы, а мимо полей дорога вьётся. Значит, не пустой остров, живут тут люди! Побежал по склону, словно крылья у него выросли. На дорогу ступил, зашагал вперёд.
Только обогнул холм, увидел: на лужке муж с женою сено косят. Бросился к ним Силян, да остановился.
«Как, – думает, – с ними заговорить? По-нашему, по-болгарски? Так откуда тут, на острове посреди моря, болгарам взяться! А если они турки, или греки, или ещё кто – они меня не поймут, я их не пойму. Будем переговариваться, как слепой с глухим. Однако всё же люди они, не волки, как-нибудь договоримся».
Тут вдруг женщина засмеялась, повернулась к мужу и сказала:
– Смотри, муженёк, никак Силян к нам идёт!
– И впрямь, Силян, – муж отвечает. – Каким только ветром его сюда занесло?
Удивился Силян. Мало того, что эти люди по-болгарски говорят, они ещё его и по имени кличут. Что за диво!
Мужчина обтёр косу травой, отложил в сторону.
– Что ж, Силян, откуда бы ты ни взялся, с неба ли, с моря ли, нашим гостем будешь. Идём с нами.
Привели его в небольшое селенье, ребятишки навстречу высыпали, закричали звонкими голосами:
– Силян пришёл! Силян пришёл!
Силян ещё пуще дивится:
– И детишки меня знают! А я их никого и в глаза не видывал.
Хозяева усадили Силяна на почётное место за столом. Угощают. Стали соседи сходиться и всякий, здороваясь, его по имени зовёт. А самый старый старик принялся расспрашивать.
– Ну что, Силян, где был-пропадал? Не бросил ли гулять? Мать по тебе глаза проплакала. Молодая жена Неда при живом муже горькой вдовицей горюет. А сынок Велка сиротой растёт. Может, твой отец Божин хоть от внука дождётся помощи.
Покатились тут у Силяна из глаз частые слёзы.
– Если бы мне в родные места привелось вернуться, всё бы по-другому пошло. Только как туда добраться? Может, кораблём, что к острову причалит?
– Нет, Силян, не заходят сюда корабли. В стороне этот остров от торговых путей лежит. И окружают его мели, скалы да водовороты. Ведь и тот корабль, на котором ты плыл, о наши камни в щепы разбило.
– Да вы-то сами как сюда попали? – вскричал Силян. – И откуда меня и всю нашу семью знаете?
– Как не знать! Мы все с тобой из одного села родом. Вся ваша жизнь нам как на ладони видна. А сюда на остров приносят нас широкие крылья. Мы ведь аисты, Силян.
– Аисты? Не пойму я что-то! – говорит Силян. – Разве аисты пашут и сеют, по-болгарски говорят? Не бывает такого на свете!
– Бывает не бывает, – отвечает старик, – а что было, то было. Если хочешь, послушай. Расскажу я тебе не сказку, не побаску, чистую правду.
Давно это случилось. Мой дед тогда ещё мальчишкой босиком бегал. И таким сорванцом рос, ещё почище тебя. Соберёт ватагу мальчишек да девчонок, по садам яблоки обрывают, ульи на пасеках перевернут, собакам к хвосту черепки привязывают. Не было на них ни угомона, ни управы. Однажды забрёл в село старик нищий. Принялись ребята его дразнить, за рубаху, за торбу дёргать. Рассердился старик да и огрел посохом одного, другого. Ребята отбежали, стали в него камни швырять. И попал камень ему в висок. Упал старик и умер. А перед тем как в последний раз вздохнуть, успел их заклясть страшным заклятьем: «Не умели вы среди людей людьми жить, так станьте аистами. А людьми обернуться сможете только там, где, кроме вас, людей не будет, на пустынном острове посреди моря. Нерушимо моё проклятие на веки веков!»
Как сказал старик, так и сделалось. В тот же миг выросли у ребят крылья, поднялись они в воздух и полетели. Куда – сами не знали. Принёс их ветер на этот остров. Посреди острова из-под скалы текут два ручья: один ручей с человечьей водой, другой с аистиной. Искупаемся в первом – людьми становимся. Тут, на острове, время коротаем. А когда в родную Болгарию, в родимое село весна придёт, начинает нас томить тоска неодолимая. Тогда окунёмся мы в ручей с аистиной водой и, обернувшись аистами, летим на родину. Там наш дом, там и живём до глубокой осени.
– Дедушка, а мне можно аистом обернуться? – спросил Силян.
– Отчего ж нельзя, – ответил старик.
– Так покажи мне скорей, где заветные ручьи, – молит Силян. – Сделаюсь аистом, полечу на лёгких крыльях в родную сторону.
– Нет, Силян, – старик отвечает, – там, в Болгарии, сейчас зима, а мы, аисты, птицы зябкие. Одному тебе не долететь. Не наезжены в море дороги, да и в небе путь не проложен. Придёт пора, всей стаей снимемся, и ты с нами.
Остался Силян жить в аистином селе. Кому что в хозяйстве помочь – он первый. Сено копнил, хлеб убирал. Будто подменили Силяна, совсем другой человек, сам себя не узнаёт.
Так и шло время – днём в работе, ночью в тоске.
Вдруг забеспокоились люди-аисты. В небо глядят, глаза у всех тревожные, любое дело из рук у них валится. А в одно утро, на ранней заре, крик раздался:
– Пора в дорогу! Пора!
У Силяна взыграло радостью сердце, и тотчас же его словно ледяной рукой сдавило. Бросился он к старому деду, со слезами заговорил:
– Скажи, дед, что мне делать? Как в аиста превратиться – ты меня научил, а как человеком в родном селе остаться – не ведаю. Не присоветуешь ли какого средства?
– А ты вот что, Силян, – отвечает дед, – возьми кувшинчик, набери в него воды из человечьего ручья да повесь на шею. Прилетишь домой, сбрызнешься той водой, сам собой станешь. На тебе ведь нет заклятья на веки веков нерушимого.
Три дня и три ночи летели аисты над морем. Силян-аист еле крыльями машет, ниже всех летит. Совсем из сил выбился, вот-вот отстанет. Да тут как раз твёрдая земля показалась. Отдохнули аисты на крутом берегу, дальше полетели.
А как завиднелось вдали родное село – откуда только силы взялись! – вырвался Силян-аист вперёд, всё от радости позабыл, ринулся стремглав к отчему двору. Да не уберёгся: глиняный его кувшинчик ударился о камень и разбился. Вся человечья вода в землю впиталась. Заплакал бы Силян, да аисты плакать не умеют. Взмахнул бедняга усталыми крыльями, поднялся на крышу родимого дома, а там в гнезде уже сидит старый аист, тот, что на острове самым старым дедом был.
Застучал аист клювом, как солдат палочками по барабану. Силян всё понял.
– Моё это гнездо, спокон веку тут селюсь. А ты, Силян, вон на сарае пристройся. Твой отец Божин и туда колесо от разбитой телеги приладил.
Свил себе гнездо на том колесе Силян-аист, стал в нём на длинных ногах, во двор смотрит. Видит – мать корову доит, молодая жена Неда овец в хлев загоняет, сестра Босилка разжигает в очаге огонь – ужин готовит. А сыночек Велка между всеми вертится, светлая его головёнка то тут, то там мелькает.
Захотелось Силяну сына получше разглядеть, слетел он с гнезда во двор. А Велка его за хвост схватил, весело закричал:
– Смотрите, смотрите, я аиста поймал! Посажу его на верёвку, буду с ним играть, за собой водить.
Тут как раз отец Силяна, Божин, с поля вернулся. Услышал, что Велка кричит, и сказал:
– Отпусти аиста, внучек. Аист птица добрая, никому зла не делает.
Велка послушался деда.
Стал Силян-аист жить и при доме и не дома, со своими и не свой.
Вот раз пошёл Божин поле пахать и внучка с собой взял, волов погонять, приучать к работе. Снялся Силян-аист с крыши и за ними полетел. Опустился поближе к сынишке, ходит по борозде.
Велка увидел, закричал:
– Дедушка, дедушка, это наш аист! Я признал его.
– Пусть себе ходит, внучек. Он нам не помеха.
Начали пахать. Велка не столько волов погоняет, сколько на аиста оглядывается, волов с ровного шага сбивает, борозда криво идёт. Дед рассердился, хотел аиста отогнать, швырнул в его сторону комом земли, да на беду попал, ногу ему перешиб.
Аист улетел в гнездо, больную ногу поджал, скрипит клювом от боли.
Вечером собралась семья во дворе у летнего очага за ужином. Велка говорит матери:
– Мама, нынче наш аист прилетел на пашню, а дедушка ему комом земли ногу перешиб.
Дед сказал:
– Да, неладно вышло. А всё Велка виноват. Зачем на птицу оглядывался, про волов забыл. Я на мальчишку рассердился, хотел аиста отогнать.
Тут Велка опять голос подал:
– На меня рассердился, меня бы и бил!..
Силян-аист с крыши всё видит, слышит. И горько ему и радостно, даже нога меньше болеть стала.
Как-то раз сестра Босилка сидела под явором[1] и низала монисто[2] из мелких монет. Вдруг растворились ворота, во двор въехали сваты с женихом. Поднялся весёлый переполох. Босилка в хату убежала, за печь спряталась. Судились-рядились сваты с отцом-матерью. Наконец поладили.
Заиграли тут волынщики, собрался народ, хоровод-коло[3] завели. Сватов да жениха мёдом угощают. Босилка из-под длинных ресниц украдкой на жениха посматривает – видно, по нраву он ей пришёлся. Про своё монисто она и думать забыла, лежит оно брошенное под явором. Силян-аист тихонько клювом его с земли подобрал и в гнездо унёс.
Вдруг слышит, в амбаре жена его Неда плачет-приговаривает:
– В доме веселье, а у нас с тобой, сыночек мой Велка, на сердце горе. Словно две травинки мы при дороге – я без мужа, ты без отца.
Слышит Силян, как Велка матери отвечает:
– Не убивайся так, мама, может, ещё вернётся отец.
– Ох, не вернуться ему! Говорили люди, передавали, что отправился он на корабле за море, а корабль тот разбило в щепки.
Крикнуть бы Силяну с крыши: «Жив я, жив!» – да нет у аиста голоса.
Идёт время. Уже хлеб убрали. Дни ещё тёплые, а ночи прохладные. Поджила у аиста перебитая нога, только чуть прихрамывает.
Сестра Босилка к свадьбе готовится, праздничные наряды шьёт. Жена Неда чёрными нитками вдовью рубашку себе вышивает. Раз откатился клубок ниток в сторонку, Неда не приметила. Силян-аист и его в гнездо унёс.
Весёлой свадьбы не дождался Силян. Пришла осень, а с ней пришла пора улетать аистам в тёплый край. Сбилась стая на речном берегу, снялась и полетела к острову. А Силян что? Что же Силян – сердце его в родном доме осталось, а сам полетел вслед за стаей на аистиный остров, где всегда тепло.
Живёт Силян на острове, всем людям-аистам помощник, в любом деле первый работник. А сам деньки считает. До того часа, как всё селение опять в аистиный ручей окунулось, насчитал Силян побольше, чем четверть года, поменьше, чем полгода.
На этот раз кувшинчик человечьей водой полнее налил, покрепче на шею его привязал. А как спускался на родной двор, еле крыльями махал, осторожней осторожного на землю садился. За амбар зашёл, человечьей водой обрызгался, снова Силяном стал.
Рыжая собака Лиска увидела его, залаяла.
Силян ей говорит:
– Что же ты, Лисанька, хозяина не признала?!
Родные услышали его голос, выбежали, бросились обнимать. Плачут и смеются. А Велка прыгает вокруг, звонким голосом кричит:
– Мама, мама, говорил я тебе, что отец вернётся!
Жирного барана зарезали, зажарили, созвали гостей. Ели-пили, Силяна расспрашивали, где был-побывал, куда ходил, что видал. Силян рассказывает, а ему не верят. Тут Силян, чуть прихрамывая, по половицам прошёлся, у отца своего Божина спросил:
– Помнишь, ты в мою сторону ком земли кинул да ненароком по ноге мне попал? С тех пор и хромаю.
Замолчали все, призадумались. А Силян, не говоря ни слова, вышел во двор, приставил лестницу к амбару и достал из своего гнезда сестрино монисто да клубок чёрных ниток. Тут уж все Силяну поверили. Стали дивиться, толковать-перетолковывать, а самые старые припомнили: когда их деды малыми детьми были, пропало в селе несколько ребятишек. Кто говорил тогда, будто цыгане их с табором увезли, – кто – будто в речке утонули. А оно вон что оказывается!..
Аистов и раньше в селе не обижали. А теперь и вовсе за своих считают. Детишкам с самого малолетства наказывают, чтоб не гоняли их, камнем бы не бросили, громким бы криком не испугали.
А Силян долго, счастливо жил, внукам про свои странствия да злосчастья рассказывал.