И всё бы хорошо, но у него появился дерзкий и наглый соперник-злопыхатель. А жил тот соперник на соседней улице, которая по своему убранству и изобилию ничуть не уступала улице на коей жил сам Усман. На ней было много чего ладного; и сады красивые цвели, и достойные люди водились, и мощёная брусчатка была, да и добротные дома стояли, в коих зажиточные жильцы проживали.
Вот одним из таких жильцов как раз и был тот самый злопыхатель. Краснощёкий и чубатый, фат и щёголь, Тельман. Вот он-то и вызывал резкое раздражение и зависть у Усмана. И ведь было почему, Тельман не ходил в простых горлопанах купцах и не стоял за прилавком, а был он владельцем торговых лавок на ярмарочной площади, и, будучи в ладах с самим городничем очень-но выгодно сдавал их внаём. Ну и, разумеется, Усман, впрочем, также как и все другие купцы, пользовался его услугами. А отсюда и зависть к нему, и неуёмная жажда к соперничеству. Едва Тельман у себя в доме новый комод поставит, как Усман сейчас же к себе такой же тащит. Тельман наличники на окнах поменяет, глядь, и Усман себе перевешивает. Да ещё и за ценой не постоит, норовит всё подороже да покрасивши устроить.
– Я этого фата-щёголя превзойду, перескачу! Подумаешь, он торговые лавки имеет,… а я товарами занимаюсь! Я купец! Ну не будь меня, чтобы он тогда делал,… кому бы он свои лавки сдавал,… ходил бы как голодранец нищий! Вся сила в нас, в купцах, всё на нас держится! Мы главнее всех! – заносился Усман, стремясь перещеголять соперника. Из кожи вон лез, тужился, но старался всё лучшее взять. Ну а Тельман в свою очередь тем же самым занимался. Как только что-то новое да добротное у Усмана приметит, так тут же себе точно такое же приобретает.
Вот так всё и было. Ни в чём, ни тот ни другой уступать сопернику не собирался. Оба были одинакового строптивого характера, но не только, ещё они и роста были одного, и возраста, и похожей комплекции, и даже жульству и плутовству их обоих учить не надо было, умели они это сверх меры делать. И всё же, невзирая на все эти схожести, кое-какие различия меж ними существовали, а заключались они в их пристрастиях и увлечениях.
Если у Усмана было пристрастие к лошадям и экипажам, то у Тельмана наоборот имелось большое влечение к механике. Уж так ему нравилась новая по тем временам придумка, выписанная им из-за границы. А была это, синяя, с бело-красными полосами по бокам, отливающая медью и серебром, двуосная машина на керосиновом двигателе. Ох и много же она того керосина потребляла, прямо прорва какая-то. Тельман полный бак зальёт, пару кругов по городу сделает, гусей да уток распугает, а уже пора опять керосину добавлять. Вот так и заправлялся через каждую ездку, благо керосину в городе навалом было, и он дёшево стоил.
Но это полбеды, беда началась, когда они вместе с Усманом, оба вдруг одновременно, жениться надумали. Нет ну, разумеется, кто-то из них первый замыслил, а уж второй подхватил. И вот тут-то понеслось, такая катавасия поднялась, что и в двух словах не описать. Но и в этом своя загвоздка была. Решить-то жениться они решили, а вот выбрать невест не могут. Только Усман себе богатенькую кралю наметит, смотришь, а Тельман для себя тут же ещё богаче отыщет. Так у них всё дальше и пошло, выбирают, меняют, с одной невесты на другую перескакивают. И уже всех зажиточных дворянок перебрали, и уж за красавиц мещанок взялись, а определиться всё никак не могут. Усман кричит.
– Я тебе в этом деле ни за что не уступлю! Будет у меня жена и богаче и красивей твоей! – гаркнул, да сапогом оземь как хлопнет.
– Э нет, купчишка! Это у меня жена и богаче и знатней твоей будет! Ха-ха! А твоя-то с ней и близко не сравниться! Твоя лишь на то и способна будет, что для моей жены наряды да платья подавать! – смеётся Тельман ему в ответ. Вот так и рядили-спорили. Рассядутся они бывало по своим экипажам, Тельман в керосиново-механический взберется, а Усман в гужевой запряжной залезет, и ну давай без устали по городским улицам и переулкам шастать. Невест себе выискивать. И ещё неизвестно чем бы это всё закончилось, если бы не один занятный случай. А вышло вот что.