Сказка жизни - читать онлайн

Сказки только кажутся добрыми. В основном это не имманентное, исконно присущее им свойство, а всего лишь результат кропотливой, остающейся за кадром, работы на публику, доверчивых маленьких (и не очень) читателей. Ведь иначе сказку никто не будет читать и слушать, что чревато уменьшением ее бюджетного финансирования, потерей спонсорских контрактов и прочими малоприятными событиями. Поэтому по отношению друг к другу сказки ведут себя совсем не дружественно и отнюдь не миролюбиво. Между ними идет жесткая, а временами и жестокая конкурентная борьба. Всякая порядочная, уважающая себя сказка с репутацией и историей стремится оказаться сказкой зимней, в идеале – Новогодней, Староновогодней или, к примеру – Рождественской, в зависимости от исповедуемых сказкой идеалов и насаждаемых ею в контексте вектора «Восток – Запад» систем ценностей и духовных координат. Никто не хочет быть сказкой летней. И все это, если немного задуматься – достаточно легко объяснить.

Зимней сказкой быть хорошо. Зимняя сказка плотно насыщена волшебством, магией и прочими чудесами. Под каждым хотя бы немного заснеженным кустом притаилось по Деду Морозу или Санта-Клаусу, которые только и караулят заплутавшего путника, мальчика или девочку, которых злая мачеха отправила во вьюжистую, звездную ночь за незабудками, этанолосодержащей добавкой или еще по какой острой нужде – караулят, чтобы наброситься на него, немедленно начать одаривать подарками и совершать над вполне готовым к такому развитию отношений ребенком всякие другие кудесничества. Иногда на одного малыша накидываются сразу двое и более представителей ирреального мира, и тогда между представителями зарождается некоторое недоразумение, переходящее в острое, непримиримое соперничество. Тогда после короткой словесной перепалки они на время оставляют ребенка, отходят в сторонку и начинают осыпать друг друга совсем не сказочными терминами, и даже – размахивать над головами увесистыми и сучковатыми, со смещенным центром тяжести волшебными посохами. Предприимчивые дети в этот момент, не дожидаясь разбора ситуации по понятиям и разного рода глупых наводящих вопросов типа «Тепло ли тебе, девица?» – хватают оба оставленных без присмотра комплекта подарков и дают задорного стрекача.

Подобные случаи затем непременно разбираются на Центральном Сказочном совете и выносятся на обсуждение профильного контрольно-дисциплинарного комитета. Допустившим промашку Дедам Морозам и Санта-Клаусам строго ставят на вид, временно приостанавливают действие лицензии категории «Pro» (профессиональная), штрафуют на ползарплатки плюс вычитают из оставшейся половины стоимость утраченных подотчетных активов и ценностей. Вдобавок на следующий сезон их определяют к самым попиленным, побитым этой нелегкой жизнью снегурочкам, часто разведенным и с собственными малолетними детьми, а молодые и свежие достаются образцово-показательным дедам Морозам. Поэтому бывалые ветераны общепоздравительного процесса загодя тщательно метят свою территорию разными, зачастую не самыми корректными способами, и ребятишек начинают подманивать и прикармливать с ранней осени, выходя в поле под видом гномов и стариков-моховиков.

Летом же все обстоит иначе. Проворные детки, слупившие все угощения и разломавшие все игрушки еще до звонкой мартовской капели, начинают, потихоньку сбиваясь в стаи, рыскать по пространству в поисках новых подношений и контрибуций. Однако удача не всегда сопутствует им. В самом деле, совсем непросто в пузатом, татуированном мужике в развевающихся на ветру линялых армейских трусах и набранном уже к обеду состоянии «в легкую, возвышенную грусть», а также его вспотевшей поверх небрежно нанесенной косметики спутнице – опознать титульных персонажей Нового года. Хотя, имея должным образом наметанный глаз, по татуировкам на Дед Морозе можно выяснить о нем много интересного и полезного: какое и когда училище он окончил, с какой специализацией (общие чудеса, чудеса скрытые и неявные, чудеса абстрактные, чудеса в личной жизни и пр.), где затем служил по распределению, номер группы волшебных заклинаний, и даже – сколько у него примерно было снегурочек. (В последнее время в связи с общим прогрессом и динамичным развитием нравственности появились деды Морозы, желающие работать в паре исключительно с себе подобными созданиями. Более того, они этого ничуть не скрывают и все громче заявляют о своих правах, призывая и часть снегурочек перестать таиться и выступить с аналогичной инициативой. Вопрос о допустимости выхода на линию таких продвинутых тандемов остается открытым).

Сообразительный ребенок, распознавший в размякшей толпе отдыхающих заветного старичка и правильно расшифровавший покрывающее его изможденное тело рунические символы (три валенка – три ходки к Северному полюсу за партиями игрушек и конфет, перечеркнутый дневник – отрицание неравенства перед Праздником послушных и непослушных детей и тому подобное), незамедлительно приступает к шантажу провалившего явку и неприкрытому вымогательству подарков, то есть в переносном и прямом смысле слова берет деда за бороду. Так бывалый защитник-«персональщик» с первых же минут плотно прихватывает своего подопечного, и методы при этом используются примерно схожие. Пару раз жестко встретить «кость в кость», незаметно, пока судья не видит, проверить локотком в эпигастральную область, ласково шепнуть на ушко что-нибудь обидное из личной жизни – и вот уже контрагент сперва сник, а чуть погодя и полностью растворился. Такой развитой ребенок зимой всегда обеспечен клюшками, шайбами и санками, летом – велосипедом и роликовыми коньками, и круглогодично – сборными конструкторами популярных марок и сладкой карамелью. Дед Морозы всеми силами стараются избежать встреч с подобными вундеркиндами, а их профессиональный союз настаивает на составлении официальных «черных списков», попадание в который автоматически лишает ребенка права в ближайший Новый год обращаться с письменным посланием. А лучшим решением в данном случае представляется перевод субъекта в старшую возрастную группу, в которой уже отсутствует вера в чудеса, а подарки просто приобретаются в магазине на собственноручно выклянченные у предков деньги. Хотя на практике осязаемый эффект от всех этих полумер колеблется около нуля.

Конечно, дед Мороз – не сапер и не разведчик, чтобы ошибаться только один раз, но подобные инциденты не украшают послужной список и заметно тормозят движение по служебной лестнице.

Но дело даже не только и не столько в жадных и прожорливых маленьких мальчиках. Гораздо хуже чувствует себя какой-нибудь благородный герой, в самую жару вляпавшийся в некую неприятность. Герой ведь зачастую совершенно не приучен выбираться из нее самостоятельно, и ему остается лишь уповать на помощь волшебных таинственных сил. Поэтому сперва он в ожидании спасения просто располагается в теньке, затем оглашает окрестности робким «ау-у!», и в итоге, собрав в кулак все имеющиеся мужество и волю, вскарабкивается на близстоящее дерево на высоту порядка трех-четырех метров. Все тщетно: волшебные таинственные силы, покровительствующие герою, как раз в это время сами греют пузо где-то далеко в южных широтах и предаются прочим радостям жизни по системе «всё включено». Добавим к этому общее снижение сказочной активности и неумолимое сезонное падение базовых индексов – после чего все это моментально ставит под сомнение выход сказки на заявленные показатели и ее успешное завершение в приемлемые сроки.

Уже все эти простые примеры убедительно доказывают, что у нормальной, амбициозной сказки есть веские причины стараться стать зимней, а в перспективе – и побороться за гордое звание Новогодней или Рождественской. Добиться этого права, впрочем, совсем не просто, и большинство сказок сходят с дистанции на ранних стадиях. Добраться до вожделенной, сияющей белым снегом вершины удается очень и очень немногим. Давайте более детально разберемся, какие же именно качества позволяют сказке справиться со своими соперницами.

Определяющим фактором является, безусловно, личный состав персонажей, так или иначе задействованных в ходе сказки, то есть фигур, периодически возникающих на ее страницах, произносящих ненужные слова и совершающих бессмысленные и труднообъяснимые действия для заполнения сказочного пространственно-временного континуума. При этом крайне желательна сбалансированность во всех линиях, так как сказка, имеющая в своем составе пару-тройку звезд, зачастую по всем статьям уступает сказке, укомплектованной весьма средненькими исполнителями, но берущей верх за счет слаженных командных действий и усиленной работы над собой даже за пределами сказочной линии.

И здесь мы сразу, без раскачки, подступаем к основному, Главному Вопросу. Вопросу, который возник спустя считанные миллисекунды после Большого сказочного взрыва, и который с тех самых пор, подобно реликтовому излучению и неоткрытым покуда гравитационным волнам – плывет, незаметно пронизывая и заполняя собою каждый квант сказочного поля. Проблема, о которую множеством исследователей и специалистов были сломаны тысячи копий, сорваны тысячи глоток, и не счесть, сколько раз дискуссия по ней, начавшись с корректного, высокодуховного обмена мнениями, скатывалась затем в банальные попытки тактильного контакта с лицевой оболочкой оппонента.

Потому что насколько понятно этот вопрос формулируется – настолько же сложен ответ на него, даже если предположить, что он все-таки доступен для изложения в элементарных функциях. Итак, что же для сказки важнее, выражаясь языком физической культуры и спорта – игра или результат? То есть, приключения героев сами по себе – или какой-нибудь глобальный нравственный вывод, к которому в результате них должны прийти герои, или хотя бы чуточку приблизиться? Сказка – всего лишь разновидность шоу-бизнеса, элемент потехи и развлечения читателей, или нечто в астральном и трансцендентном смысле большее? И, если переводить проблему из умозрительной плоскости в практическую – персонажи для сказки? Или – сказка для персонажей?

Что надежнее? Когда на вводной предсказочной установке Старый сказочник безапелляционно заявляет главному благородному деятелю: «Сразу после перехвата инициативы ты должен немедля прибыть в тридесятое царство!» А когда тот, в изумлении вылупив глаза, пытается тактично уточнить боевую задачу – «…но зачем?! Там же, в тридесятом царстве, в этот момент никого нет. Ни злодеев, но с этими-то ладно… ни дамы сердца какой, что уже гораздо хуже… но ведь даже нечисти нет никакой! Торичеллиева пустота!» – то тут же получает твердый ответ: «А это – не твое дело. Твоя задача – прибыть, и все. И спрашивать на разборе с тебя будут именно за это…»

Или наоборот, и Объединенная межсказочная редакция в данном случает твердо настаивает именно на таком подходе, хотя спешит заверить, что это ни в коем разе не скажется на объективности и непредвзятости дальнейшего исследования – «Были бы герои, а сказка для них – найдется!»? Или «Герои – вперед, а поучительный вывод – придет!»? Вопросы, вопросы… Главные вопросы! Но что ж – приступим.

Ключевыми позициями повествования следует признать следующие: Благородный Герой – центральная, по идее, фигура речи; Дама Сердца Благородного героя, в силу разных причин ему временно недоступная. Опять же в связи с упомянутым, бурно прогрессирующим развитием нравственности все громче заявляют о своих правах сказки, где в роли возлюбленной главного героя выступает другой герой, не менее благородный, и даже Негодяй, долженствующий по идее противостоять Главному (и даже изначально противостоящий ему!), но мы пока твердо стоим на «классической» позиции и под «дамой сердца» разумеем существо все же женского пола. Далее – Негодяй или Злодей, оказывающий всевозрастающее сопротивление Благородному герою по мере продвижения его к заветной цели и своими негодяйствами и злодеяниями позволяющий и помогающий герою чаще и глубже раскрывать благородство своей души, демонстрировать богатый словарный запас и проявлять прочие положительные качества. И наконец – разного рода Нечисть типа волшебников обеих ориентаций, чернокнижников, волхвов, упырей, соловьев-разбойников и прочего второстепенного сказочного хулиганья, не имеющего четко выраженной окраски, кочующего веселым табором из сказки в сказку и создающего общий антураж и атмосферу. Встречаются, конечно, и персонажи, не вписывающие в приведенную достаточно общую классификацию, но добавляющие определенный колорит и изюминку. Их имеют, как правило, сказки, уже сформировавшие и наигравшие костяк персонажей, и теперь могущие себе позволить искать резервы для усиления.

Детальное исследование начнем, разумеется, с фигуры Благородного Героя, до недавнего времени считавшейся обязательной для всякой сказки, претендующей на что-то существенное, а не просто стремящейся сохранить «прописку» в лиге сильнейших и изредка обозначающей борьбу за условную «зону ноябрьских». За толкового Героя на вторичном рынке персонажей жаждущие заполучить его в свои ряды сказки легко готовы были отдать всех своих негодяев, пару дам сердца и три-четыре комплекта нечисти, традиционно для упрощения расчетов объединяемой в пучки и десятки. Сказки же, уже имеющие Благородных героев, изо всех сил стремились удержать их высокими зарплатами (по системе «твердый оклад плюс бонусы за подвиги»), кабальными контрактами с запредельными отступными за его досрочный разрыв, а также разного рода поблажками в плане соблюдения сказочного режима, этаким аналогом «социального пакета льгот». Например, разрешением иногда отлучаться в другую сказку для тайного свидания с Еще Одной Дамой сердца (разумеется, не накануне решающего сражения и выступления в поход), или дополнительными «черными» выплатами в конвертах. Доходило до курьезов, когда в одной сказке пришлось даже прорубить тайный ход в неприступную Башню Дракона, дабы Герой в дни аванса и получки спокойно выносил в спортивной сумке неучтенные наличные средства, не привлекая тем самым внимания налоговых служб и не вызывая ненужный ропот в среде рядовых сотрудников, живущих в своей массе «от зарплаты до зарплаты».

Сами Благородные герои, ощущавшие свою незаменимость, чувствовали себя в то время, недаром называемое теперь «золотым», вполне вольготно. Они легко позволяли себе пропускать второстепенные моменты сюжета, терять героическую форму и не набирать ее к моментам первостепенным, а то и вовсе не являться на них, ссылаясь на насморк, бюллетень, недостаточный «моральный настрой» и подобные же смехотворные причины. Сказки, с неимоверным трудом выцарапавшие себе оказавшегося столь капризным персонажа, мучились потом с ним, из последних сил и скромных средств выполняя диктуемые условия, а Благородный герой с явными признаками звездной болезни на лице потом все равно с легкостью заваливал какой-нибудь центральный подвиг. Да, времечко было хоть и золотое – но совсем не из легких. Нынче, когда многие сказки предпочитают не делать ставку на мастеров таранного типа, а некоторые вообще обходятся легкой, подвижной нечистью, роль Героя уже не так значительна, но представить себе сказку без него по-прежнему очень трудно, если вообще реально.

Откуда же в сказках возникают благородные герои и куда они деваются, когда сказка заканчивается? Очевидно, что каких-то общих рецептов, схем и правил здесь не существует, да и не может существовать. Да, есть благородные герои, искренне преданные своей сказке, которые вместе с ней возносятся на вершины заоблачной славы и терпят, если уж доводится, самые сокрушительные поражения, выбывая не то что в лигу летних сказок, а даже в дивизион сказок весеннего обострения, за которым следуют уже только банкротство, перевод в любительский статус и даже расформирование. Но даже закончив активные выступления, такие герои продолжают хранить верность однажды избранным цветам, подъедаясь на базе хотя бы в качестве привратника или гардеробщика. И ни один новый герой не выступит в свой нелегкий путь, не получив благословения ветерана, покуда не обнимет тот и не расцелует троекратно, коля седою бородой, но такие вышибающие искреннюю слезу умиления примеры все-таки крайне редки. И есть герои, нимало не стесняющиеся своей меркантильности и готовые выступить в составе любой сказки, лишь им предложили нечто интересное в плане профессионального роста, ну и в разрезе материальных благ, конечно. Один известный благородный герой провинциального происхождения так мечтал перебраться в неоднократно зимнюю столичную сказку, что почти утратил все свое благородство, и в итоге на новом месте едва не оказался в роли всеми презираемого негодяя. Потом, правда, он сильно переживал случившееся и слезно обещал исправиться.

Разумеется, есть и с переменным успехом функционируют специализированные детские школы, где пытаются растить благородных героев потоковым методом, с малых лет прививая им хорошие манеры и психологию победителя. Но природу не обманешь, перспективные парни появляются отнюдь не каждый год, да и не всякая сказка решится сделать ставку на пусть и одаренного, но необстрелянного пацана, особенно если по сюжету противостоять ему будут не столь талантливые, но возрастные и опытные негодяи, уже поварившиеся в сказочном соку. Тем более что юное дарование, вырвавшись на свободу после интернатской строгости и получив свой первый, уже «взрослый» контракт – зачастую моментально теряет голову и активно уделяет время совсем не тому, чему следует и к чему его так долго и кропотливо готовили наставники. Старый Сказочник, президент одной известной сказки, однажды отчаявшись и тщетно перепробовав все прочие методы – вынужден был громогласно обратиться к загулявшему юниору через средство самой массовой информации: дескать, выбирай, брат – или бабы, или подвиги, дальше ждать я не буду. По счастью, в тот раз дарование, выбирая, за что же ему взяться – и в итоге взялось все-таки за ум.

Не теряют времени и сказочные скауты, рыщущие по окраинам и захолустьям и выискивающие где только можно способных ребят с целью их дальнейшего сманивания и перепродажи (в первую очередь, конечно, не ради интересов общего Дела, а исключительно с прицелом на собственные профит и процент). Способные ребята действительно отыскиваются, переманиваются и порой оказываются чертовски неплохи, в дебютной же сказке совершая три-четыре ярких подвига за вечер. К сожалению, общий их недостаток – отсутствие серьезной школы и, как следствие – значительные перепады в героической деятельности и подверженность травматизму. Далеко не каждая сказка согласится ждать, пока ее благородный герой залечит свои многочисленные болячки, реальные и мнимые, и войдет в нужное состояние и настроение – а негодяи и нечисть за это время подавят последние очаги сопротивления.

Подчеркнем, проблема перехода из безобидного мира детских страшилок про бабая в жесткий, а порой и жестокий мир взрослых сказок – одна из сложнейших. Почему превосходящий сверстников на голову герой после перехода на следующий уровень – вдруг резко перестает прибавлять и прогрессировать и стремительно и необратимо сливается с серой массой, хотя многочисленные агенты, самоназванные «друзья» и прочие прихлебатели продолжают круглосуточно дудеть ему в оба уха на тему «…ты самый лучший, никого не слушай, слушай нас, тебя не ценят, не понимают, все остальные – просто в сказках абсолютно не разбирающиеся…» и так далее? И наоборот, ничем не выделявшийся доселе персонаж, прибывший на просмотр едва ли не в единственных лаптях и косоворотке-вышиванке на худое голое тело, вдруг раскрывается с неожиданной положительной стороны и уверенно занимает место в основном составе? А в это время разнообразные директора и члены разнообразных управляющих и попечительских советов активно давят на Старого сказочника, требуя от него результата здесь и сейчас, а не когда-то потом, когда дублер оботрется, обрастет пресловутым «мясом» и встроится наконец-то в некую «схему», если она вообще существует… что ж, к этой проблеме мы еще вернемся не раз и не два.

Одно время разного рода околосказочные деятели, пользуясь несовершенством законодательства, принялись открывать повсюду ускоренные, (едва ли не трехдневные!) курсы благородных героев. Параллельно прилавки книжных магазинов оказались заваленными макулатурой их же авторства с яркими, завлекательными названиями уровня «Как стать героем за три недели» и «Все секреты благородства в кратком изложении». Разумеется, все эти «мастера» сами были ни на что не годны, кроме как воспроизводить себе подобных по принципу пресловутой «пирамиды», и изрядную выгоду сумели извлечь лишь вставшие у самого ее основания. Новообращенные же «герои» с наспех состряпанными дипломами об окончании подобных «экстернатов» (двенадцать часов теории плюс несколько несложных, стандартных подвигов в надуманных, искусственных условиях) заполонили собой пространство и сильно подорвали престиж профессии. Потребовались значительные совместные усилия сторон, дабы если и не полностью изжить, то хотя бы минимизировать последствия этого дурного поветрия.

Пытались извлекать героев и из сопредельных территорий и районов. Сперва неиссякаемым, «возобновляемым» источником казалось пространство слезоточивых женских романов и девичьих дневников, поскольку в каждом таком произведении налицо имелся чернявый усатый красавец (во всяком случае, если судить по фото на обложке) с развитой мускулатурой и обходительными манерами. К сожалению – да и трудно, если вдуматься, было ожидать иного – эти жгучие мачо на поверку оказались полностью неприспособленными к работе в суровых сказочных условиях. Еще бы: ведь теперь к Даме Сердца надо было пробиваться не через рестораны-бары-канары, и альковы-будуары коварных обольстительниц, а сквозь темные леса и поганые болота, полные разного рода упырей и гадов. Хуже того – несколько знаменитых Благородных героев, быстро смекнув что к чему, сами подались в женские романы и дневники, легко потеснив тамошних тепличных красавцев и поимев в результате все то же самое, но с гораздо меньшими энергозатратами. «Сказочные мужики…» – томно охая, резюмировали обитательницы феминистского чтива и были, безусловно, правы. Старому сказочнику стоило немалых трудов вернуть этих разомлевших, заблудших баранов на их историческую родину, но некоторые так и не вышли на свой прежний уровень.

Периодически возникает мода на приглашение Благородных героев из весьма экзотических и отдаленных областей, откуда-нибудь из-за Деревянных гор или из Страны каменных деревьев. Изначально герои работают там на аналогичных должностях в туземных мифах, легендах и преданиях, только за гораздо меньшее вознаграждение, фактически иной раз за тарелку банановой каши, и то не каждый трудодень, и для них подобный вызов – безусловно, счастливый билет и шанс. Но первые такие легионеры были встречены довольно прохладно, особенно спаянными неформальными коллективами состарившихся и вышедших на пенсию благородных героев и негодяев, давно забывших все прошлые свои антагонизмы и противоречия и собирающихся ныне в скверике под вечер попить портвейна, забить «козла» и вдосталь покритиковать современную безмозглую молодежь. Ветераны скептически качают головами, по крайней мере те, у кого она еще не трясется постоянно, долго спорят и в итоге приходят к тому непреложному выводу, что у нас самих на Гнилых выселках таких героев каждый второй, ежели не первый, а что до того, что у него шесть лап и лисья морда – так то, в общем, проблема его Дамы сердца, а вовсе не Сказки.

Привозные же богатыри тем временем весьма неважно чувствуют себя даже в сравнительно теплом климате летних сказок, не говоря уж о специфически зимних, и после каждого более-менее удачного оцениваемого действия звонят на далекую родину маме, существенно подрывая и без того невеликий сказочный бюджет. Иногда мама даже приезжает лично проведать сыночка, заодно привозя с собой его тамошнюю невесту, с которой, как нежданно оказывается, трудовой мигрант помолвлен едва ли не в момент рождения. А также кучу разных непонятных восьмилапых-квадратноголовых родственников, которые разбредаются по новому для себя ареалу и начинают активно знакомить аборигенов с различными способами употребления диковинных растений. Одна лишенная национальных предрассудков сказка даже очень удачно разыграла внезапно возникшее чувство между местным негодяем и прикатившей суженой и таким образом добралась до стадии ноябрьской, и возможно, поднялась бы и еще выше – но тут разъяренная мамаша спешно увезла оказавшуюся на третьем месяце бывшую невесту назад, пообещав на прощанье, что вскорости непременно вернется со всей своей мифической родней до седьмого колена и организует беспощадную, кровавую месть. Но негодяй – а он на то и негодяй – лишь театрально расхохотался басом в ответ и, не оставив денег даже на аборт, вернулся к исполнению своих прямых обязанностей. Теперь, по прошествии определенного времени к импортным героям попривыкли, и вопиющие случаи расизма, когда, к примеру, Дама сердца наотрез отказывается даже целоваться со спасшим ее персонажем, хотя бы один раз в щечку для фотографирующей прессы, не говоря уж про все остальное – скорее досадное исключение из общего толерантного правила.

Да, герои… Классифицировать их хотя бы минимально общим образом, привести к сравнительно понятной системе координат, разложить хотя бы приблизительно по радиус-векторам деловых и душевных качеств – задача неподъемная. Почему один из них, с прекрасным послужным списком, репутацией и достойными верительными грамотами – а не принимает его конечная потребительская аудитория… не принимает, не приемлет, и слышит он в свой адрес одну только хулу и свист с первой и до последней страницы… А иной, казалось бы – и лишний вес даже под затонированными «наглухо» доспехами просматривается невооруженным глазом, и налицо потеря мотивации и скорости, и даже поле битвы он видит уже не так, раз за разом принимая неверные решения, и лупит с трех метров по воробьям, не попадая палицей даже по любезно подставленную злодейскую голову… ан нет! Читатели с пеной у рта и цифровыми статистическими выкладками на руках убедительно доказывают его важность, даже необходимость для сказки, особо напирая на такие трудноформализуемые компоненты как «командный дух», «атмосфера в раздевалке» и «целостное восприятие процесса», и герой сезон за сезоном, кряхтя, занимает свое привычное место на краю сюжета… и снова вопросы!

Суммируя вышеизложенное, можно сделать простой вывод. Обойтись без Благородного героя уважающая себя сказка не в состоянии, пусть и почти каждый такой герой привносит с собою столько хлопот и проблем, что для решения их впору приглашать бригаду героев рангом пониже. Тем не менее, благородные герои пользуются заслуженным уважением и почти всеобщей популярностью. В конце концов, обеспечивают «биток» и делают «кассу» именно они. И среди самого шумного и пестрого скопления персонажей вы всегда сможете распознать Его.

Вот, кое-как проснувшись и тяжело прокашлявшись, персонаж подымается и, шаркая стоптанными тапками, бредет по неубранной квартире. Умывается, приглаживает растрепанные волосы, ставит чайник и жарит себе на завтрак два яйца. Затем, покачиваясь, выходит на свежий воздух. Персонажу становится лучше. Одет он в старую футболку со стершимся «принтом» одного из некогда популярных вокально-инструментальных ансамблей направления «тяжелый рок», драные джинсы, на ногах его хотя и примерно одного цвета, но все-таки разные носки и полукеды со шнурками, завязывать которые ему лень. Покупает в киоске газету, которую наскоро просматривает и засовывает в задний карман. Подходит к палатке, здоровается со всей очередью за руку, в процессе чего плавно перемещается сразу к окошку розлива товара. Очередь почтительно перешептывается, вспоминая славные деяния нахала, вписанные во всевозможные анналы и скрижали. Персонаж возвращается домой, размеренно, с достоинством, вливая в себя приобретенный товар, попутно мучительно пытаясь припомнить, где, когда, кому и за сколько (хотя денег при нем все равно нет) он заложил накануне свое боевое оборудование (меч-кладенец, шапку-невидимку и ковер-самолет). Так и не припомнив, персонаж садится за телефон, работающий ввиду неуплаты последние сутки, вытаскивает потрепанную записную книжку, вылавливая разлетающиеся по воздуху странички, и начинает обзванивать администрации и отделы кадров сказок по списку, хриплым и невнятным голосом предлагая свои услуги. Занятие это крайне неблагодарное, хвастаться и расхваливать себя персонаж не умеет, дипломы и почетные грамоты, подтверждающие квалификацию и овладение новыми актуальными специальностями и техниками, как раз куда-то запропастились – и на том конце сразу бросают трубку, едва только заслышав что опять звонят по поводу геройства. В лучшем случае, записав для виду персональные данные, просят перезвонить в конце текущего квартала, а лучше всего – полугодия. Только к вечеру персонаж отыскивает что-то себе подходящее, пока, правда, на самой низовой стартовой позиции, с испытательным сроком, за смешные деньги и без оформления трудового соглашения. Персонаж, чтобы не тратить время с утра, пакует свое нехитрое барахло в дорожную сумку и выдвигается на свидание к какой-нибудь старой боевой подруге, понимая, что в ближайшие месяц-два свободного времени не будет совсем…

Нет сомнений – перед нами самый настоящий, аутентичный Благородный герой. Очень скоро о нем и о его беспримерном благородстве узнает вся читающая публика, дети будут с восторгом играть «в него» во дворах, бабы вздыхать, а мужики завидовать. Потом сказка кончится, начнется жизнь, а через какой-то промежуток времени все повторится снова, но, разумеется, немножко по-другому.

Является ли нарисованный портрет Героя типичным? Скорее всего, да. Рассмотрим, однако, еще один поучительный пример.

Перед нами – привольно раскинувшийся и подходящий для совершения подвига (либо приравненного к нему поступка) участок сказочного пейзажа, Черный лес или, скажем, Стеклянный замок. К совершению деяния все давно готово, да и назначенное время уже подошло. Потеют в тяжелых доспехах негодяи, нервничают в смешанной зоне пишущие и снимающие корреспонденты, временно недоступная Дама сердца в который раз за день поправляет тщательно подобранный макияж и туалет. Независимая комиссия, призванная оценивать чистоту и артистизм совершения подвига, недоуменно переглядывается, глядя на электронное табло, недисциплинированная нечисть потихоньку расползается-разлетается-расплывается и начинает совершать гадости, изначально сценарием не предусмотренные. Помощники и ассистенты безуспешно пытаются загнать нечисть на исходные позиции. «Разогревающий» состав давно уже отработал свою программу и свернул аппаратуру. Наконец, выдержав поистине гроссмейстерскую паузу, под торжественный «Танец рыцаря» Прокофьева на специально огороженной площадке будто бы ниоткуда, в клубах бутафорского дыма и всполохах огня появляются две подводы (два джипа, два ковра-самолета – в зависимости от уровня притязаний сказки и ее внутренней готовности тратить спонсорские средства) с охранниками-друидами. Друиды, негромко переговариваясь по рациям, оттесняют зевак и при помощи громкоговорящей связи в резких выражениях знакомят публику с правилами поведения на мероприятии (сильно не кричать, не свистеть, особенно в момент исполнения элементов высшей категории очистки, не проносить стеклянную посуду и, по возможности, при хоровом исполнении лозунгов избегать нецензурной лексики). Лишь после этого появляется изготовленный по спецзаказу транспорт непосредственно с заглавным персонажем. Персонаж выходит из транспорта и под вспышки фотокамер делает короткое, продуманное заявление для прессы. Персонаж гладко выбрит, причесан, сдержанно сбрызнут хорошим парфюмом. Тело его даже в условиях зимней сказки покрыто ровным загаром. Закончив заявление, в котором он хотя и традиционно отдает должное будущему сопернику, но выказывает твердую уверенность в итоговом результате, персонаж уходит в индивидуальный загончик готовиться непосредственно к Поступку. В это самое время какой-нибудь пожилой бывший герой или негодяй, явившийся с единственной целью поворчать и побухтеть на тему «…а вот в наше время!», бросает в адрес персонажа язвительную реплику: «Все под молодого работаешь! А сам небось в перерыве между подвигами в собес отмечаться ездишь!» Подоспевшие друиды ликвидируют проблемного старика в течение нескольких секунд. Спустя еще минут десять-пятнадцать, в сопровождении массажиста, на ходу завершающего разминание тела, персонаж появляется у кромки поля битвы, принимая наиболее выгодные ракурсы для прямой трансляции на видеотабло и краем глаза ее отслеживая. Тренер по тактике спешит дать последние указания, размахивая перед носом героя цветными схемами со стрелками и тыкая пальцем в макет с магнитными фишками. И наконец, деловито нюхнув поднесенную доктором ватку с нашатырем и эффектно отбросив назад шевелюру, персонаж запускает вперед себя друидов, вслед за чем и сам устремляется (вдавливает в газ, взмывает в воздух) в решительную атаку.

По завершении подвига все также идет по намеченному плану. Двое друидов проверяются на допинг, персонаж в смешанной зоне по горячим следам отвечает на вопросы корреспондентов, позирует фотографам и идет в душ. Если по итогам подвига персонажу удается отбить Даму сердца у негодяев (или других неблагоприятных условий), он везет ее в заранее снятый номер. Если нет, друиды снимают приблизительно подходящую по тактико-техническим характеристикам девку по дороге. Сами же ассистенты прямиком направляются в кабак, где в любом случае куролесят до утра. Персонаж заходит к ним, но совсем ненадолго – пропустить бокальчик и поблагодарить за участие. Дома персонажа ожидает его личный агент, который знакомит его с поступившими за время битвы предложениями от других сказок. Персонаж лениво изучает приглашения, дает указания агенту и адвокату вставить в разрабатываемое соглашение несколько жестких дополнительный условий (система бонусов, обязательная выплата «подъемных», наличие индивидуальных спонсорских контрактов на амуницию и невозможность без согласия обмена в другую сказку), после чего окончательно удаляется на покой. Следующий день не обещает быть проще минувшего…

Неподготовленный читатель или зритель может в этот момент скоропалительно решить, будто речь в данном эпизоде на самом-то деле шла о каком-то фантастическом негодяе, злодее и подонке с большой буквы «П», для подавления деятельности которого потребны совместные усилия как минимум трех благородных героев при поддержке артиллерии на протяжении двух с половиной сказок. Но нет, нет – это тоже был Благородный герой, просто принадлежащий к несколько иной школе Благородства.

Уже эти два крайних примера убедительно доказывают, что спектр тактовых частот, на которых работают благородные герои – необычайно широк. На формирование имиджа и линии поведения героя оказывает влияние не только его прошлая жизнь, переполненная подвигами, свершениями и прочими ошибками молодости, но и все непосредственное окружение конкретной сказки. Почему один, подходящий, казалось бы, сказке по всем параметрам и предварительным раскладам и прогнозам – в результате оказывается ей напрочь бесполезным и в чем-то даже вредным, стремительно разлагаясь морально на вторых ролях и оказывая соответствующее дурное влияние на партнеров и партнерш? И почему другой, доселе прозябавший в безвестности на позициях «Копие к сражению подано» – после перехода вдруг раскрывается, начинает блестеть и поигрывать разными радужными красками, так что и представить без него сказку уже невозможно? И снова… но довольно пока сухой теории!

Как-то раз Морихей Уэсиба заметил, что один из его учеников стремится совершить все подвиги сам, решительно не подпуская к этому досточтимому занятию других благородных героев.

– Не выигрывай все время: потеряешь партнеров, – назидательно сказал О-сэнсей, – Помни о том, что пущенная из лука стрела летит быстрее, чем любой бегущий с мечом.

– Это не всегда так, Учитель, – опустив голову, заявил ученик.

Морихей Уэсиба подивился столь неслыханной дерзости и вместо ответа произвел выстрел из лука. Ученик же сорвался с места и со скоростью древесного зайца поскакал вдаль. В изумлении вылупил глаза Учитель и даже протер их рукавом кимоно: к зачетной точке ученик и в самом деле ухитрился прибежать раньше стрелы.

Озадачившись, О-сэнсей вышел из технической зоны и, ступив на татами, произвел второй залп. На этот раз стрела опередила ученика, но совсем ненамного. Далее пошло по накатанной: учитель и ученик демонстрировали друг другу высокие искусства стрельбы и бега, но так и не могли постичь Истину. Наконец, была назначена решающая попытка – но тут явилась следующая по расписанию группа учеников со своим учителем и настоятельно попросила очистить помещение.

Так и не разрешив спора, группа Морихея Уэсибы отправилась париться в национальную баню офуро, но тут весьма некстати выяснилось, что на лицевом счету коллектива закончились наличные, и никто поэтому и не подумал эту офуро включать.

«Быстрее всего летит время, – сказал Учитель, – А заканчиваются деньги».

В тот день он стал истинно Великим.

Филимонов проснулся. Какое-то время полежал с закрытыми глазами. Потом открыл их. Потом снова закрыл, но быстро понял, что сон уже не вернется. Резко встал. Так уже случалось несколько дней подряд, но теперь он твердо решил: сегодня. Сейчас. Пора…

…Филимонов был в семье третьим и последним сыном. Наследства за Филимоновым не было, врожденная и с годами развившаяся склонность к рефлексии и глубокому, вдумчивому самоанализу усугубляла дело. Как давно это было? Год, два назад? Скорее, больше, много больше. Хотя – какая разница…

Филимонов поднялся. Яркое солнце било сквозь плохо задернутую штору, что отчасти находилось на контрапункте с общей ситуацией. Потянулся, совсем как в детстве. Прошлепал на кухню. С тайной надеждой распахнул холодильник. Охлаждающий агрегат в целом не оправдал возложенных на него чаяний, но кое-что все-таки было. Вытащил последнюю пару яиц, включил походную плитку, аккуратно приложил к единственной конфорке ладонь. Вроде пошло тепло… поставил сковородку. Тщательно размазал по плоскости оставшееся масло. Выплеснул из чайника стоялую воду, щедро налил свежей, щелкнул кнопкой. Подкинув в воздухе, ловко схватил нож…

Около девяноста пяти процентов сказок, начинающихся с описания того, как герой просыпается неизвестно где, долго и мучительно восстанавливает цепочку событий, приведших его к столь незавидному положению во времени и пространстве, после чего, мужественно путаясь в неизвестных, коэффициентах и параметрах, приступает к выстраиванию уравнения своего дальнейшего движения – около девяносто пяти процентов таких сказок бесконечно скучны, нудны, неуловимо тяготеют и неуклонно дрейфуют к постным нравоучительным историям в духе позднего Льва Толстого. Даже около девяноста шести. Картонные, ходульные персонажи, надуманный сюжет, тяжело буксующий на поворотах и с трудом выбирающийся из энергетических ям, провисающие лирические отступления – ее неизменные спутники. Такая сказка натужно бредет по дистанции, теряет темп, пытаясь на ходу определиться с составом и схемой, глохнет при малейших попытках рывка, распадается на сумбурные эпизоды, сбиваясь в итоге на беспомощный навал – и все это ради того, чтоб к финалу, окончательно измучив и себя, и читателей, вырулить на какой-то безмерно нравоучительный философский вывод, настолько правильный и важный, что ценность его в практической жизни стремится к абсолютному нулю. По счастию, эта сказка принадлежала к счастливому исключению из данного правила.

– А скажи Илья… – как всегда завел Алеша Беркович разговор, вроде бы ни к чему не обязывающий, так, просто время скоротать, – Вот скажи, но только честно. Между нами, девочками, как говорится. Тебе с кем лучше было: с Марьей-Искусницей или с Василисой Премудрой?

– Честно? Между нами, девочками? – тут же откликнулся Илья и положил правую руку Алеше на плечо, так, что у того мигом прихватило дыхание, а дубовая лавка под ним жалобно скрипнула и слегка прогнулась, – Как на духу, я скажу так. Лучше всего, Алексей, мне было с тобой. И, надеюсь, будет. Ты меня понимаешь?

Алеша хотел было что-то сказать, но не смог.

– Ну, то есть, никогда не угадаешь, как оно все в дальнейшем сложится, сказки сложнее схем, сам знаешь, всяко может повернуться. Но я хочу… – тут голос Ильи почти ненаигранно дрогнул, а взор увлажнился, – И я хочу, чтобы ты это знал и всегда помнил о том, что ты у меня есть. И никогда не забывал. Не забудешь? Или тебе записать это где-нибудь для надежности?

– Не забуду, – кое-как пискнул Алеша.

– Вот и хорошо. Ну а если все-таки вдруг – так молодой напомнит, у него память должна быть еще хорошая, не то что у нас с тобой, – тут Илья наконец снял руку с Алешиного плеча, давая ему возможность принять первоначальные объем и форму, и весело подмигнул Филимонову, – Как молодой, на память не жалуешься еще? Все помнишь?

Филимонов улыбнулся в ответ. На память он не жаловался, да и вообще жаловаться на что-либо в его положении было попросту нелепо. Ему очень нравилась его новая команда, ее традиции и милые привычки. Илья Муромэц, например, любил совершать подвиги по утрам, пока еще не жарко, и утренняя роса блестит на нескошенной траве. «Совершил с утра подвиг – и весь день свободен!» – так пояснял Илья свое пристрастие, вечерами окуная усы в пивную пену. Или Алеша Беркович с его бодрым девизом «Пленных и сдачу не берем!» И даже казавшийся поначалу нелюдимым Добрыня Никитин, с детства шедший по надежной финансовой части и почти не сворачивавший с однажды избранного пути.

– Ты не смотри, что Добрынюшка у нас вроде бы такая бука, – пояснял Филимонову Алеша Беркович, – Просто он целиком погружен в свои собственные мысли и делает очень полезное и нужное для всех нас дело. Это только кажется, что ничего не происходит. А на самом деле подспудно совершается крайне необходимая работа. Он в свое время знаешь что сделал, когда в «Пути Короля» еще служил?

– Расскажи, – тут же попросил Филимонов, краем уха слышавшей об этой истории.

– Старый сказочник той сказки был талантлив, но обладал вздорным и крайне неуживчивым в быту характером… – затянул Алеша голосом бывалого рассказчика.

– Переходи к сути, – строго напомнил ему Илья Муромэц, – Не разменивайся на малосущественные детали.

– Я не размениваюсь. Это же суть и есть, – буркнул Беркович, – Короче, персонажей он менял чуть ли не ежемесячно, настолько был склочный, хотя дело свое знал хорошо. Бывалоча, утром в поле брани выезжал один состав, а вечером возвращался уже полностью другой. И свой лучший подвиг, тот самый «Путь Короля», они никогда не исполняли вживую. Читатели недоумевали, роптали и требовали, а он – ни в какую. А разгадка была проста – новые люди просто не успевали его толком разучить и отрепетировать, а им уже пора было собирать вещички на выход…

– Добрыня здесь причем? Его тогда там еще не было…

– А притом. При том, что однажды ситуация дошла до логического завершения и полного тупика. Благородный герой с негодяем, про которых уже никто не помнил, что они там вообще когда-то числились – вдруг объединились и принялись через судебную инстанцию выбивать свои мифические авторские права. Якобы кто-то там с какого-то боку подносил меч-кладенец, кто-то наоборот, от этого меча улепетывал как заяц, но все уперлось в будто бы положенные им «роялти» и прочие пенсионные отчисления. Слово за слово, око за око, пошло разбирательство, кто, кому, чего и сколько должен, органы правосудия, движение прекратилось, продажи встали, читатели помаленьку стали терять интерес и расходиться. А ты же знаешь, уронить реализацию – это дело одного месяца, причем все внезапно ведь рушится, а восстанавливаться потом можно весь сезон и так и не восстановить. А особенно – читательское доверие…

– Тут-то и появился Добрыня… – попытался было влезть на самое сладкое Илья Муромэц, но искушенного в словесных баталиях Берковича ему было не переболтать.

– Тут-то и пригодился Добрыня со своим управленческим талантом. Пришел, неделю посидел, покумекал, разобрался в ситуации – а потом взял и за полдня заново переписал всю сказку, «с листа», с абсолютно новыми людьми, вообще нигде не засвеченными, на чистом окладе, как говорится, сделал свое дело – спасибо и до свидания. И тут же все встало на свои места, словно и не было ничего, тишь да гладь. И в сказке порядок, вся документация не подкопаешься, и «Путь Короля» открыт, и баламутам этим – шиш с маслом.

– А старый этот сказочник знаешь как закончил? – все-таки встрял Илья.

– Плохо? – спросил Филимонов.

– Разумеется! – воскликнул Алеша Беркович, – Это же сказки, а в сказках зло неминуемо должно получить по заслугам! Ну, вернее как сказать «зло», не зло… Короче, женился в итоге на одной даме сердца, страшной, как похмельный сон Змея Горыныча, правда, младше его лет на тридцать. И все – как подменили человека: крутит им как хочется, он поперек и слова сказать боится, будто это и не перед ним благородные герои десятками трепетали аки осиновые листы. Это не делай, туда не ходи, с друзьями не пей и так далее. Живут теперь в творческом уединении где-то подле Далеких Гор, выпускают сказки исключительно с фольклорными переливами и прочими этническими мотивами. Кстати, очень недурные, но, что называется – строго на любителя. Вот такая история…

И Алеша вздохнул.

А Филимонов вовсе и не считал Добрыню букой. На самом деле, когда тот выходил из своего обычного состояния и начинал делать доклад, густо начиненный различными специфическими терминами – послушать его было хотя и не очень понятно, но крайне увлекательно. Особенно когда он добирался до спецификаций EBITDA и «первичное размещение», после чего необстрелянные дамы сердца начинали смутительно краснеть, а их более искушенные товарки – понимающе переглядываться и кивать друг другу головами.

В общем, Филимонову на новом месте службы нравилось решительно все.

– Это потому, что у тебя с нами духовная связь, – пояснил ему однажды Алеша Беркович.

– Избегайте случайных духовных связей, – строго напомнил им Илья Муромэц, – А в случае невозможности избежать – тщательно используйте все возможные степени защиты.

И был как всегда прав…

Филимонов вышел на свежий воздух. Уже прохладное осеннее солнце способствовало прояснению сознания и сдержанному подъему настроения. Приблизился к остановке общественного гужевого транспорта, огляделся. Все было, в общем, как всегда. На лестнице, ведущей в Тайный подземный ход, двое брахманов в сером размышляли о грядущей траектории явно перебравшего вчера лесных соков старика-моховика. Тащить его дальше вниз было легче и в целом совпадало с намерениями обитателя древесных зарослей, но противоречило служебным инструкциям. Тащить же наверх – не противоречило, но было значительно тяжелее. Здесь было о чем поразмыслить. Сам старик, привалившись к стеночке, исподлобья поглядывал на стражей порядка и изредка запевал какую-то жалостливую песню.

Мимо на полной скорости пролетела карета с парой красавиц в сопровождении коллектива чудовищ, родом явно из-за Южных гор. Красавицы, невзирая на сравнительно ранний час, решительно употребляли шипучее вино и, заливисто хохоча, выставляли из окон колесницы различные части своих прелестных тел. Филимонов сплюнул.

Непосредственно у деревянного, подгнившего поребрика трое одутловатых, наглорожих возницы в непременных кепках-невидимках жарко спорили о приобретенных ими диких конягах, повествуя о том, сколь ловко они обжучили продавцов при покупке и как еще ловчее обжучат покупателей на последующей перепродаже. Филимонова всегда немало удивляли беседы подобного рода. Если дикий коняга и впрямь оказывался хорош – то к чему продавать? А если плох – так зачем было и брать? Скроив приличествующее моменту мрачное выражение лица, Филимонов поторговался о тарифе, потом легко вскочил в колесницу, устроился поудобнее и повелел трогать. Возница щелкнул вожжами, и дикая коняга, задорно фыркнув, пустилась в путь-дорогу.

Довольно щурясь под цокот копыт, Филимонов с любопытством обозревал окрестности. Сказочная реальность стараниями сказочного Головы за время его отсутствия заметно изменилась, похорошела. Кое-что было и вовсе не узнать. И все же, все же, что-то неосязаемое из прошлого… Или наоборот: все было, на первый взгляд, как и прежде, и все-таки что-то неуловимое, будто ускользающее, чему даже и нет пока названия, а может, и не будет…

Это была – мысль. В юности Филимонов все собирался завести записную книжку и записывать в нее разные пришедшие умные мысли. «Давай, давай, – неизменно подшучивал над ним Илья Муромэц, – Записывай. Тем более, ты знаешь – в твою пустую голову мыслям приходить хорошо, много свободного места!» Но Филимонов не обижался. Другое дело, что как-то все время оказывалось недосуг, да и мысли, как нарочно, зачастую посещали его в самый неподходящий момент, во время подвига, или непосредственно перед ним, или затем уже, во время свидания с дамой сердца. А самое главное – некоторые из мыслей, покинув, затем неизменно возвращались. «Ну хорошо, еще одна сказка, еще подвиг, еще прекрасная дама… дальше что?» «А потом, когда сказка – закончится? Все же сказки – заканчиваются…» и даже «В чем смысл сказки?» Некоторые подобные мысли приходилось иной раз даже отгонять, а не то что записывать. Возможно, именно это и были – главные вопросы… И Филимонов, подумав, отложил мысль на потом.

Меж тем прибыли на место. Филимонов, чтобы позлить возницу, ворчливо поторговался еще, расплатился и зашагал ко Дворцу. Подле самого резного крыльца остановился, посмотрел на часы. Вдумчиво перекурил, аккуратно затем затоптав окурок в сырую землю носком сафьянного сапога. И уверенно ступил внутрь.

Секретарша, по виду – злодейская полюбовница на полупансионе, не отрываясь от высокохудожественного выпиливания по ногтям, осведомилась, томно растягивая слова:

– К кому держит путь добрый молодец?

– К Старому сказо… – Филимонов осекся, едва не назвав Его настоящим именем, и судорожно закашлялся для отвода глаз, – К светлейшему Евгению Александровичу.

– По какому же вопросу?

«Умный старый сказочник дает ответы на вопросы, – сразу вспомнил Филимонов, – По-настоящему мудрый – ставит вопросы новые. Причем есть ли на них ответы вообще – заранее неизвестно…»

– По личному.

– Как вас рекомендовать?

Филимонов назвался.

– Одну минуточку…

И действительно, спустя ровно минуточку Филимонов уже ступал по мягким дорожкам Предприятия, можно даже сказать – Холдинга. Здесь тоже все было по-прежнему, и все так же Старый сказочник курировал некий строительный департамент. В новых сказочных условиях приходилось крутиться и выживать всеми возможными способами. Впрочем, он курировал его еще и в золотые денечки. Филимонов замедлил шаг. Еще не поздно было остановиться, или наоборот – дав длинный круг по хитроумно устроенным галереям и анфиладам, сдать берестяной пропуск и, снова выбравшись на воздух, сделать вид, что так и надо, что ничего, собственно, и не было… Филимонов остановился. Постучал в знакомую дверь в веренице подобных. И шагнул внутрь.

Ничего не изменилось. Таблица очередного Отборочного цикла на стене с какими-то пометками и наспех записанными номерами и адресами, надорванный с угла портрет так и оставшегося вовеки юным и златокудрым популярного трубадура, неприхотливый в быту и оттого живучий фикус на подоконнике… Старый сказочник, как и раньше, сидел сбоку за столом, установленным так специально дабы не создавать у явившегося просителя давящей на него конфигурации – и, как и почти всегда, с кем-то беседовал по телефону. Вернее, в присущей ему мудрой манере, гораздо больше выслушивал собеседника, нежели говорил сам. Но зато уж если говорил – то окончательно и бесповоротно. Чуть подавшись вперед, махнул Филимонову рукой, дескать, что встал, как сам не свой, присаживайся, закуривай, ты же знаешь, что у нас в Замке не курят, я и сам воздерживаюсь, но тебе можно… словом так, будто Филимонов вышел отсюда не далее получаса назад.

Филимонов сел. Закурил. Даже отогнал от себя то в чем-то обидное предположение, что Сказочник или просто не узнал его, или принял за кого-то другого. Тот между тем подался еще вперед и, прикрыв трубку рукой, хотя из нее, насколько можно было расслышать, продолжал изливаться какой-то взволнованный доклад самооправдательного толка – и тихо сказал:

– Извини, мой золотой. Надо один технический момент уладить, попросили… В соседнем подразделении один кадр новоявленный запил. Причем по-странному так…

Филимонов в свою очередь наклонился в сторону Старого сказочника и так же тихо спросил:

– Как?

– По-странному. На звонки отвечает, но не всегда. Утром иногда домой забегает, вымоется, переоденется – и опять пропадает. А жена говорит – «уехал на работу». Главное – документы есть важные при нем. Ну и денег, само собой, казенных имеется. Вторая неделя пошла уж в таком нестабильном режиме…

– Так это, Евгений Александрович… – Филимонов потер нос, – Вы-то здесь причем, если не ваш даже отдел? И потом – а служба внутренней безопасности, тридцать три богатыря этих дармоеда… прямо ведь по их профилю задача!

– Да ты понимаешь… Тут каким-то парадоксальным образом все получилось. Вроде и не настолько важное дело, чтоб уж Самую службу безопасности в ружье подымать. Хотя и не такое уж никчемное, чтоб плюнуть и забыть. Так и маемся, будто других проблем нет. Пытаемся справиться на низовом уровне.

– Понял, – сказал Филимонов.

– Вот и опять звонят, где-то на Кисельных берегах, у русалок видели его. Так вроде ничего, и портфель, главное, пока при нем. Хотя что именно в портфеле – неизвестно. От прямых контактов уклонился и в руки не дался… – Старый сказочник покачал головой и продолжил, – Но я еще когда только на работу приняли его – насторожился. Предложил я ему тогда в обед выпить бутылочку сухого винца… отказался! Я тогда сразу Руководству сигнализировал: обратите внимание! Ну с чего бы нормальному человеку, который не алкаш, не зашитый – отказаться за обедом выпить бутылочку сухого? Так в итоге и получилось…

– И действительно, – с готовностью признал Филимонов.

– Сейчас весть с полей дослушаю и расскажу одну историю. Тебе понравится. – Старый сказочник снова приложил трубку к уху, – Гаврилу Олексича намедни видел, ну ты, может, помнишь его…

Филимонов не верил своим глазам и ушам. Большее количество раз, порядка тысячи, он репетировал и прокручивал в мозгу только рандеву с Олушкой после долгой разлуки, ну так на то были свои веские внутренние причины, а тут… ведь и вправду, как будто все было максимум с полчаса, и теперь они просто возобновили прерванный ввиду неотложных дел разговор…

«Сказки, в которых герой для начала возвращается в строй после долгих лет мозговой амнезии, тяжелого периода физической и моральной реабилитаций, обусловленных борьбой с различного рода негативными зависимостями, счастливой семейной жизни и прочих приравненных к ним обстоятельств непреодолимой силы – такие сказки следует закрывать еще на предпроектной стадии; персонажей дисквалифицировать на полгода-год с удержанием соответствующего заработка, а авторов по возможности, как ни жестоко это прозвучит – изолировать в общественном и деактивировать в творческом плане. Чтение таких сказок – пустая трата сил, времени и денег. Последних у нас, кстати, как обычно менее всего…» – так всегда говорил Илья Муромэц. И Филимонов был с ним согласен… но не в этот раз…

– Гаврилу Олексича видел… сейчас, закончу, прости, родной…

Помнил ли Филимонов Гаврилу Олексича – ну еще бы! Он даже откинулся в кресле и непроизвольно улыбнулся…

Собственно, ведь именно тогда он и увидел Старого сказочника в первый раз. Филимонов, хотя уже и с определенным авторитетом и весом, но формально еще даже не герой, а стажер на четверть самой нижней ставки – он прибыл на учебно-тренировочный подвиг. Неимоверно робея, на трясущихся ногах приблизился к указанному ему Евгению Александровичу, едва пища от волнения представился… «Филимонов? Наслышан, наслышан, молодцом себя показал… Ну, давай где-нибудь в серединке встань пока, тебе где привычней, слева, справа? Да не дрожи ты так, ну ей-богу! Слева? Встанешь слева, сейчас ребята подойдут, познакомишься…» И весело подмигнул.

Гаврила же Олексич уже тогда был большим, известным персонажем. Правда, не героем – но тоже знаменитым: вел на телевидении общественно значимую программу, в которой бичевал разного рода недостатки сказочного мира и раскрывал праздной публике всякие разные загадки и тайны прошлого, настоящего, а иной раз – и будущего.

Отчетный день выдался для Гаврилы Олексича особенно удачным. За какие-то сутки без сна он вырвал у покрытой мраком Неизвестности сразу три ответа на насущные вопросы. Для начала – что один из помощников недавнего Претендента на гордое звание Чемпиона – оказывается, попросту сдал этому самому Чемпиону все дебютные заготовки незадачливого Претендента, в результате чего Чемпион уверенно повел со старта с крупным счетом. А когда Претендент неимоверным усилием разума и воли раскусил обман и резко, прямо на ходу сменил дебютный репертуар – тут-то у Чемпиона, между нами говоря, уже немного подзасидевшегося в титуле, дела пошли гораздо хуже, но все-таки не настолько, чтоб без боя уступить громкое звание. Далее – кто все-таки на самом деле коварно убил юного златокудрого трубадура, хотя тот и так перед этим принял несовместимую с жизнью дозу пыльцы Аленького цветочка. И под самый вечер, практически уже перед тренировочным занятием – где все-таки находится сундук с иглою Кащея Бессмертного…

Этими своими открытиями Гаврила Олексич принялся тут же делиться с партнерами, не только при этом сам манкируя возложенными на него оборонительными функциями, но и отвлекая других.

– Гаврило! – не выдержав, обратил на это внимание Старый сказочник, – Мимо тебя уже двое пронеслись на полном скаку, а ты даже башни своей кудлатой не поворотил. Ну-ка рот закрой и следи за ситуацией пристально!

Популярный телеведущий вмиг присмирел. Однако надолго его не хватило, и вскоре он возобновил свои красочные рассказы, особо напирая на то, какие риски он принял и какие чудеса ловкости и практически военной хитрости ему удалось проявить в своем независимом журналистском расследовании.

Что ж – Старый сказочник был не из тех, кто будет повторять дважды, и Филимонов осознал это сразу. Учебный бой был окончен, и уставшие бойцы направились в раздевалку, разбирая отдельные эпизоды и шумно высказывая друг другу накопившиеся претензии. И последним, будучи никак не в силах остановиться и активно размахивая руками, шел средь них Гаврило Олексич…

– Стой! – раздался вдруг стальной окрик Сказочника, – Гаврило, тебе говорю! Стой где стоишь! В раздевалку не заходи. Ни шагу вперед!

– А что такое, Евгений Александрович?

– Да ничего такого. Просто ты столько сегодня тайн у Природы вызнал, так лично у меня нет сомнений, что сейчас у тебя в шкафчике вместо одежды килограмма два взрывчатки минимум лежит. А то и все три. Слишком многим ты мог дорогу перейти. Так что стой теперь жди, пока ребята вымоются, переоденутся и разойдутся. А ты стой. Как все уйдут – так я тебе сигнал подам. Понял?

И Филимонов, что характерно – тоже все и сразу понял…

– …и чего Олексич? – Филимонов в любопытстве даже подался вперед.

– Да свел я тут с ним одного прощелыгу на предмет… Ну ты знаешь, разные там разоблачительные материалы, в чем-то даже иной раз и порочащие… И про героев, и про злодеев, а то и про дам сердца, что дюже охочей до сладкого и жареного аудитории особенно по вкусу. На предмет, значит, ориентировочной стоимости подобного заказа. А Гаврило Олексич еще развернулся так, взгляд устремил вдаль, дескать, не вполне понимаю сути беседы, хотя, как ты догадываешься, никогда не брезговал. А потом веско так процедил, вот прямо сквозь зубы:

– Слово – серебро. Молчание – золото…

– Уверенно, – согласился Филимонов.

– Вот ты понимаешь теперь, когда человек знает себе цену! Ладно. С Себастьян Лукианычем тоже тут отдыхали культурно на прошлой неделе. Между прочим, кланяться тебе передавал…

– Да ну! – изумился Филимонов.

– Нет, ну как сказать «передавал»… – поправился Старый сказочник, отчасти возвращая Филимонова в реальность, – …насколько и что можно «передать» человеку, который находится непонятно где, неизвестно когда объявится, да и объявится ли вообще, в каком виде и общем душевном состоянии. Но спросить – спрашивал, а как же…

Себастьян Лукианыча Старый сказочник всегда приводил в пример, и не только Филимонову. Дескать мол, все вы тут, спору нет, молодцы, кругом лауреаты и обладатели, и трижды победители – но вот полный кавалер Большого Сказочного Шлема он посреди вас такой один. А все почему? Потому что главное в этом деле – Характер…

Характер у Себастиан Лукьяныча и в самом деле был не сахар. Даже во время разминочных, подготовительных сражений и при наличии наперед заданного четного количества участников – он ухитрялся разделить их на отряды так, что в его составе бойцов оказывалось неизменно на два-три больше, чем у противоборствующей стороны. Причем бойцов исключительно высшей и первой категории. А когда кто-то из оппонентов набирался-таки смелости и тактично обращал на это внимание – Себастьян Лукианыч тут же выкрикивал свое любимое:

– Слышь, Телогрейкин! Ты посмотри на моих! Один с похмелья, этот с травмой, этот вообще после работы – да они меч толком держать не могут. Руки трясутся, ты попробуй так… У тебя вон – все свеженькие как огурцы! Или ты хочешь себе еще одного забрать? Ты давай, реши уж, определись для себя – ты сюда играть пришел или выигрывать?! Ну так и стой, борись… а то ишь… А хотите всегда побеждать – оформляйтесь вон хоть в шпионские романы, в детективы какие…

В тот раз из-за празднования Дня линейной независимости сдвинулось привычное расписание – и у кромки поля битвы под тяжелым, пасмурным небом собрались представители сразу двух сказок, вполне, впрочем, лояльных и дружественных друг другу. И после коротких консультаций соломоново решение было принято: не дожидаться одним, пока все свои дела решат другие, а провести в порядке исключения Объединенную сказку с расширенным числом персонажей. В том числе и для обмена опытом и повышения общей зрелищности. Сказано – сделано.

К некоторой неловкости, правда, как оно часто и бывает – реальность не последовала за предложенным планом. Очень скоро к полю битвы стали подходить опоздавшие герои и негодяи, в основном те, кто начал отмечать Светлый праздник уже накануне. После общего совещания их, со вздохом, постановили принять, предварительно обозначив на вид и сделав замечание.

Вскоре ситуация приняла лавинообразно неуправляемый характер. Персонажи продолжали прибывать, кто-то кого-то уже без консультаций сепаратно принял, не удосужившись при этом даже описать составы хотя бы приблизительно, кто-то кого-то уже успел выгнать за неумелые действия, при этом выгнанный, однако, оставался стоять неподалеку и, сотрясая воздух проклятиями, призывал выгнавшего немедля скрестить шпаги уже в формате «раз-на-раз», и так далее. Поле битвы расширяли дважды, осаждаемый Замок отделили от преграждавшего путь в него рва с водою и, невзирая на протесты сразу шести уже томившихся в нем благородных героинь, отнесли куда-то вдаль, после чего он скрылся в тумане за поворотом. На участке, вверенном Филимонову, никаких активных действий не наблюдалось уже минут двадцать. Оставшиеся в обороне Илья Муромэц и Алеша Беркович откровенно скучали, Илья что-то, оживленно жестикулируя, рассказывал Алеше, а тот, кивая головой, внимательно поглядывал в сторону сумки с гражданской амуницией и портвейном.

Внезапно откуда-то из пылевой кучи-малы, давно не реагировавшей на опознавательные сигналы «свой-чужой», вынырнул Себастьян Лукианыч. Не снижая темпа, он выкрикнул в адрес Филимонова:

– Слышь, Телогрейкин! Да-да, ты, молодой! Какой счет по подвигам?

Вопрос был, как говорится, открытый, то есть подразумевающий сразу множество правильных ответов, сильно колеблющихся в зависимости от места задавания и клубной принадлежности отвечающего. Тем не менее Филимонов со всей почтительностью к бывалому ветерану дисциплинированно ответил:

– Три-два, Себастиан Лукианович. И, кажется – в нашу пользу…

Это была ошибка, и он понял это сразу. Себастиан Лукианыч замер как вкопанный, взор его затуманился, и он принялся напряженно всматриваться вдаль, параллельно водя мечом в вытянутой руке и что-то беззвучно шевеля губами. Жилы выступили на лбу, зубы сжались до скрежета, костяшки пальцев побелели – и он яростно выкрикнул, едва не набросившись на Филимонова с кулаками:

– Какой еще «три-два»?! Откуда еще «в вашу»?? Соображаешь вообще? Тебя Саныч привел? Сегодня же запрошу, чтоб гнал в шею… откуда «в вашу»… Да вас же больше на одного!!..

Морихей Уэсиба, помимо непосредственно трансцендентальной и духовной, заведовал и материальной частью процесса и решал за учеников организационные вопросы. В тот день О-сэнсей вознамерился собрать с них монеты в счет аренды помещения для медитаций, но не знал, кому поручить это щепетильное дело: все ученики как раз жаждали побороться за место подле Учителя и в этом возвышенном состоянии были слишком далеки от реальности. Тут, откинув шелковый полог с изображением Будды, в помещение вошел еще один ученик. Неделю назад он поднял за один раз слишком много магических сутр и ходил теперь согбенный, словно юноша, почтительно склонившийся перед мудростью Ветерана. На душе ученика лежала печаль: вместо познания Просветления тренировки ему предстояло лишь наблюдать за ним со стороны, задумчиво куря побег молодого бамбука. Неожиданно лицо Морихея Уэсибы озарилось догадкой.

– Ученик, ты ли это? – удостоверился он, – Ты, золотая кисточка нашей Школы, что лучше всех складывает мои иероглифы в так называемые «конспекты» и имеет твердое намерение затем сам сделаться по ним Учителем? То есть, выражаясь фигурально – выехать на моем багаже?

– Все это так, О-сэнсей. – с достоинством подтвердил ученик, подыскивая новый эпитет, дабы описать прозорливость учителя.

– Раз так, – воскликнул Учитель, – Значит, ты и лучше всех запишешь за учениками сданные ими монеты!

«Истина – как Сказка: она открывается мгновенно и вся целиком. У каждого в Сказочном мире свое дао…» – аккуратно записал на рисовой бумаге ученик.

…Филимонов удобно устроился на берегу Молочной реки, задумав погрузиться в состояние «бокетто», то есть «пристального и бессмысленного смотрения вдаль». Он вычитал про такое слово в одной умной книжке и решил испытать его на практике – как неожиданно сбоку к нему подсел Илья Муромэц и, довольно бесцеремонно руша предвкушаемую гармонию с миром, спросил:

– Филимонов, а скажи честно: когда ты понял, что характер у тебя – такой же как у Себастьян Лукианыча, то есть полное гов.. ну, в смысле, я хотел сказать – твердый, неуступчивый в единоборствах и по-спортивному злой? А?

– Я-то когда понял? – опешил Филимонов, все никак не могший привыкнуть к внезапным всплескам любопытства его старшего боевого товарища.

– Ты-то, – поддакнул присевший следом с другой стороны Алеша Беркович. – Мы-то с Илюшей сразу поняли. А вот до тебя – когда стало доходить?

– Когда экзамены вступительные сдавал, – поразмыслив, сознался Филимонов.

– А ты на кого учился? – удивленно спросил Илья Муромэц.

– Да уж не на героя…

Шло вступительное испытание, самое первое и важное, и оттого чрезвычайно волнительное. Первые четыре задания Филимонов исполнил довольно легко, но вот на пятом – осекся. Сложное стереометрическое построение никак не давалось ему. Он старательно проводил сечение конуса, бился и так, и эдак – но оно не выходило ни так, ни сяк. «Эх, было бы сечение заявлено как осевое, а не произвольное, – мучился Филимонов, – все бы разложилось идеально, а так…» В отчаянии он принялся создавать теорию, призванную описать все возможные в природе сечения конуса, но быстро погряз в многочисленных параметрах, поправочных коэффициентах и в итоге за данный пункт не получил ни единого балла из десяти возможных. Это был тяжелый удар, ставящий под большое сомнение конечный успех всего предприятия.

На следующий день перед разбором заданий Филимонова подвели к одной принцессе, решавшей тот же вариант. Принцесса происходила из знатного, хотя и обедневшего рода, вдобавок была весьма недурна собой. Во всяком случае для человека женского рода, адекватно воспринимающего понятия «сечение» и «конус».

– Это же совсем простое испытание было! – заявила она, – Берешь осевое сечение…

– Там ничего не было сказано про «осевое»… – мучительно краснея, проблеял Филимонов.

– Как это не было, если было? – принцесса презрительно посмотрела на него как на человека, решительно ничего не понимающего в стереометрии, и с того раза всегда воспроизводило такое же выражение лица при их случайных встречах, – Ты условие читал вообще?

Взмокшими пальцами Филимонов развернул выданную ему его собственную работу. В первой же строчке задания он увидел черным по белому напечатанное «осевое»…

– Вот тогда и понял… – вздохнул он.

– Вот любишь ты нагородить теорий на пустом месте. Есть этому в твоей умной книжке отдельное наименование? – улыбнулся Алеша Беркович и легонько шлепнул Филимонова по носу скрученной в трубочку научно-популярной брошюрой.

– Именно, – важным голосом подтвердил Илья Муромэц. – Иной раз слишком много думаешь. В то время как надо решительно действовать.

– Ну, теперь уж какой есть…

– И как Себастьян Лукианыч? В порядке?

– В порядке, само собой. На ноги только немного жаловался, но это скорее так ворчал, из общих свойств характера…

Филимонов улыбнулся. Конечно, это же его Старый сказочник поучал не раз и не два – «Иной раз в пекло самое не лезь, обожди… Отдыхай, экономься… Я в твои годы тоже горячий был, еще бы: я в приседе жал двести не напрягаясь, ты, небось, и чисел таких не проходил! И думал тоже: наверно, помирать буду, весь старый уже, никчемный – а только ноги у меня будут все такие же крепкие, как сейчас! А поди-ка ты…»

– Отдыхали у него культурно, на базе тридцати трех богатырей, ну ты помнишь, он же всегда среди них обретался, числясь вольноопределяющимся, со всеми причитающимися правами, но без малейших обязанностей. Поляну накрыли, сели аккурат так, вот прямо как ты любишь – чтоб и Молочную реку видно, и берег, и все! Еще и трансляцию Полуфинала по радио слушать приготовились, как раз за Майскую схватка в решающую стадию вошла. И тут является сам Лукианыч, ну, он же и пригласил нас. Со всеми здоровается, потом осматривается… а потом высказывается в том духе, что, дескать, все прекрасно, замечательно, но стол со всеми причиндалами необходимо перенести на несколько метров в сторону, под ветвь акации. И указывает, куда…

Тут все, конечно, немножко удивляются – мол, к чему, и так прекрасно сидим! Вот тебе и река, и берег, и даже Полуфинал! А он в ответ – а к тому, что посмотрите-ка вон на то окошко. А в том окошке дежурный по гарнизону, и ему вас всех прекрасно как на ладони видно. А такое культурное времяпрепровождение на территории регулярного подразделения – это все-таки ЧП, и о таковом ЧП он, дежурный, обязан немедля доложить коменданту для принятия соответствующих мер реагирования и пресечения. А если передвинетесь в указанную сторону – то ему вас, то есть нас, видно уже не будет.

А я спрашиваю – «Лукианыч, а кто сейчас тут у вас комендант? Раньше-то дядька Черномор был, а теперь кто?»

А он подбоченился так гордо, и даже с некоторой обидой в голосе – «Как это что значит кто? Я!!!»

Ну, осознали сказанное, кто понял – отсмеялись, а потом спрашивают: «Себастьян Лукианыч, но вот если ты как есть тут самый главный комендант – то не мог бы тебе этот самый дежурный НЕ докладывать и, как следствие, НЕ пресекать? Раз уж ты тут с нами собственной персоной сидишь, да и сам всех зазвал?»

А он такой, со всевозрастающей обидой, всегда же с пол-оборота заводился, оттого и столько ярких побед при нем – «Да что значит „может“?! Нет в уставе такого понятия! Привыкли там у себя, в сказочной-то вольнице… а тут – регулярное подразделение. Я, не я – а доложить обязан!!! А я уж разберусь и приму меры…»

«Так пусть приходит, докладывает!» – «Нужен он тут мне… будет ходить, мелькать, отвлекать… Я по-вашему – отдыхать сюда пришел или работать?!»

– Ну вот так вот и вышло, – закончил Старый сказочник.

– Так это, Евгений Александрович… – дослушав, осторожно спросил Филимонов, – Насчет привета и «кланялся». Что, правда – спрашивал, просил?

Старый сказочник хмыкнул, загадочно, как умел только он один. Потом так же осторожно ответил:

– Вот подумай сам. Кого бы я сегодня более всего хотел увидеть и при этом менее всего ожидал? Ну вот, если с твоей точки зрения?

Филимонов внимательно посмотрел на своего умудренного опытом собеседника и почти прошептал:

– Правда?

– Кривда! – и Старый сказочник улыбнулся…

– …Не люблю сказки с глубоким психологическим подтекстом, – морщась, говорил Алеша Беркович, – Вот эта вот игра на полутонах и скрытых смыслах за спину, короткие и средние диалоги, мысли вразрез и философские переводы намеком на третьего, сплошные аллюзии и аллитерации…

– О, а тебе лишь бы это, – тут же откликался Илья Муромэц, – Прошел-навесил-поборолись, в смысле – любовь, разлука, нечаянная встреча. Хорошо бы сразу совершить быстрый подвиг… а лучше два, так?

– Да не в этом дело, – отмахивался Алеша.

– А в чем?..

Как-то ввечеру разыгралась страшная буря. Сверкала молния, гремел гром, дождь лил как из ведра, и ветви деревьев отчаянно хлестали в и так заклеенное крест-накрест бумагой единственное окно помещения. Неожиданно в дверь постучали.

– Кто там еще? – рявкнул Илья Муромэц так, что заглушил даже очередной громовой раскат.

Но ответа не последовало. Или, скорее всего, его просто не было слышно. Вместо этого удары по двери приняли настойчивый, требовательный характер.

Илья Муромэц тяжело встал, всунул ноги в сапоги прямо через сохнущие на них портянки, шаркая подошел к двери и отпер.

У дверей стояла барышня. Боже, на кого она была похожа от дождя и непогоды! Вода стекала с ее волос и платья, стекала прямо в носки башмаков и вытекала из пяток. Илья внимательно осмотрел ночную гостью сверху вниз, после чего медленно посторонился, пропуская ее внутрь. На давно не циклеванном полу тут же образовалась большая, грязная лужа.

Илья прошел через комнату и отдернул занавеску, отделявшую от гостиной маленькую, глухую каморку.

– Вставай, Алексей… надо ж разместить человека…

Алеша Беркович нехотя поднялся с продавленной кушетки, попутно опрокинув стоявшее рядом пиво.

– Тут телевизора нет, – капризно заявил он, подойдя к Илье.

– Радио включи послушать. Тебе не все равно, на глаза будет давить или на уши?

– Там одна поп-музыка…

– Мне тебе теперь Lady in black из репертуара ВИА Uriah Heep исполнить а капелла? – огрызнулся Муромэц. Алеша еще немного поворчал и затих. Барышня тем временем прошла в каморку. Еще через пять минут оттуда потянуло крепким табачным дымом, и раздалось нетерпеливое покашливание

– Иди, молодой, – оскалившись сквозь густую бороду, обратился Илья к Филимонову.

Филимонов вздрогнул:

– Не пойду.

– Это почему еще?

– Она старая и страшная.

– Ну и что. Это она просто мокрая и без косметики.

– Все равно…

– И потом, дурачок – она же настоящая принцесса. Там и приданое наверняка имеется, полцарства с конем, и все такое прочее.

– С чего ты взял?

– Как с чего? – изумился Илья Муромэц, – Ну а кто еще в такой глуши, ночью, в дождь будет бродить? Ты сказки-то в детстве читал, или слушал хотя бы? Точно тебе говорю – самая натуральная.

– Давай, не робей, – подбодрил Филимонова Алеша Беркович. Призывное покашливание из-за стены донеслось повторно.

– Все равно не хочу, – уперся Филимонов из последних сил. – Я, может – Олушку люблю…

– И что с того? – в свою очередь удивился Беркович. – Одно другому, как говорится, не мешает. Ну давай, не тяни.

– Не пойду, – твердо отрезал Филимонов.

– Как знаешь, – пожал плечами Илья, – Спать будешь сидя на полу, другого места нет.

Одно время Олушка часто снилась Филимонову. Они о чем-то разговаривали, но он никогда не видел ее лица. Видимо, любовь и в самом деле – не когда смотрят друг на друга, а когда в одну сторону.

Потом перестала. Видимо, прошло.

…Наутро герои неторопливо завтракали кашей, когда ночная гостья, томно потягиваясь и зевая, вышла к ним.

– Ах, мальчики, что за ужасная ночь… Из-за вас я совсем не выспалась… – произнесла она прокуренным голосом, особо напирая на «из-за вас».

– А я тебе что говорил? – тихо сказал Алеша Филимонову, толкнув его локтем в бок.

– Это все Беркович, – равнодушно молвил Илья Муромэц, – Ему сколько раз говорили на диване не крошить чипсами да сухарями. Да все без толку. Горбатого могила исправит…

И кто знает, сколько сил положил затем Старый сказочник, чтобы вытянуть потом из этого «Принцессу на горошине»…

Тяжелый зимний рассвет занимался над столицей. Холодное солнце, с трудом пробиваясь сквозь низкую облачность, едва-едва освещало кабинет, расположенный на самом верхнем этаже Стеклянного Замка. Настроение у Арнольда Шварцевича, хозяина кабинета и по совместительству – председателя правления совета директоров одной некогда популярной, хотя и давно ничего серьезного не добивавшейся сказки, было погоде под стать. «Вот зачем отменили зимнее время, – размышлял он, – Девять утра, начало рабочего дня, а темень – хоть глаз коли. Хоть бы дракон какой огнедышащий мимо пролетел…» Но драконы не пролетали – видимо, и им такое время года было в тягость. Только несколько читателей из числа наиболее оголтелых привычно переминались с ноги на ногу возле подвесного моста, держа на вытянутых руках плакаты с письменами, выражающими требование возврата к неким «корням» и «истокам» и обращенными неизвестно к кому.

Но не только отмена перевода стрелок нагоняла на Арнольда Шварцевича тоску, и даже не грозящее стагнацией падение вторую неделю подряд основных показателей сказочной активности. Приближающееся возобновление сказочного сезона после длительного перерыва между кругами – вот что тяготило его по-настоящему. С минуты на минуту он ожидал появления своего старого сказочника Калерия Егоровича… хотя нет, почему же «старого»… вполне молодого, перспективного сказочника новой формации. С другой стороны, молодость проходила, а перспективы все никак не начинали просматриваться, как не начинает просматриваться сквозь бушующую метель спасительный огонек избушки на курьих ножках, и обессиленный путник в обманчиво-сладком тепле, присев на пенек, замерзает уже навсегда…

«Или вот опять же, – продолжил напряженный внутренний диалог Председатель правления, – Переход на систему осень-весна, якобы в целях синхронизации календарей, большей сказочной интеграции, обмена опытом и вовлеченности в общемировой сказочный процесс. С кем интегрироваться и во что вовлекаться – с легендами и мифами Большого южного океана, где уже само понятие снега проходит по категории „волшебство и чудо“? А теперь получается, что гордое звание „Зимней“ или „Рождественской“ оказывается где-то посреди, ни туда и ни сюда, и не является таким уж притягательным и желанным, отчего у многих дедов Морозов и благородных героев напрочь сбивается внутренний ритм и цикл, и без того не слишком устойчивый. В общем, по факту прогресс и полезное, своевременное нововведение обернулись на деле глупостью несусветной, и довольно скоро. Воистину, что ни делает Иван-Дурак…» И он продолжил томительное ожидание своего сказочника, который должен был представить доклад касаемо общего положения дел в подведомственной сказке и свежих новостей. Арнольд Шварцевич был готов побить об заклад половину своего в полном смысле слова сказочного состояния на то, что большинство их будут самыми неприятными.

Ровно в 9—23 по-европейски пунктуальный и с недавних пор совмещавший функции генерального и главного сказочника Калерий Егорович, которого, невзирая на все столь пышные титулы, большинство называли по-свойски Калерой, постучал в дверь кабинета.

– Да, да, Калера, заходи, для тебя здесь всегда открыто, – подбодрил его Арнольд Шварцевич, – Присаживайся. Ну, что там у нас, не тяни. Как говорил один дон, плохие вести я предпочитаю узнавать сразу.

– Кто один говорил? – деликатно кашлянув, переспросил Калера.

– Ну-у, Калера, – протянул Арнольд Шварцевич, – Ты же у нас по Европам поездил, поварился, так сказать, в соку, должен знать! Надо ж не одни сказки читать!

– Да когда там нам читать, – отмахнулся Калера, – Столько дел всяких, забот да хлопот! Что я в них нового для себя открою… Тут рабочий день завершаешь хорошо если к полуночи – и уже хвала высшим таинственным силам.

Оба участника совещания вздохнули и синхронно посмотрели на плакатик с изображением Верховного Сказочника и его бессмертным высказыванием: «Полагаю, что благородные герои – на самом деле обычные люди, такие же граждане, как и все. Убежден в этом. Поэтому полагаю, будет справедливо, если и зарплату они будут получать такую же, примерно среднюю по общесказочному миру. Да даже и не получать – а именно что зарабатывать! /конец цитаты/». Собственно, особой практической надобности в плакатике не было, так как слова эти сразу после произнесения были золотом высечены на сердце каждого руководителя сказки. Отныне в жизнь их вошло это суровое и прекрасное понятие – «Потолок». Потолок зарплат… В рамках жестко ограниченного бюджета и урезанной платежной ведомости сказки бились теперь, как раненая птица Феникс в отнюдь не золотой клетке.

«Конечно, ситуация назревала, что и говорить, – продолжал дискутировать сам с собой Арнольд Шварцевич, – Ну ведь совсем же недавно еще по космическим меркам, когда за переход героя из одной сказки в другую был заплачен миллион… ну ведь реально был шок и трепет всего мира! Миллион! Ну так и герой – был схожего масштаба! Не имел себе равных, делал сказку в одиночку. Да там на одной продаже атрибутики с его мужественным, слегка уставшим и покрытым шрамами профилем – в первый же месяц „отбили“ половину расходов, не говоря о четырех незапланированных беременностях героинь за тот же отчетный период. Были же люди – богатыри! А теперь миллион – проходная получка персонажа второго-третьего плана, и то еще не всякого соблазнишь… Конечно, с этим надо что-то было делать, но не так же прямолинейно и топорно! А рубанули с плеча, наотмашь, вот и получилось – с тем же нелепым результатом…»

Калера бросил на стол пачку бумаг и, резко выдохнув, произнес:

– Пока трое. Центральный оборонительный, опорный герой и один атакующий…

Арнольд Шварцевич задумчиво постучал золотым гусиным пером по столу. Чертов этот «потолок»… Теперь каждое межсезонье и «междукружье» начиналось с того, что персонажи, влекомые золотым тельцом, покидали сказку и отыскивали себя в других областях народного хозяйства. Удержать их не было никакой возможности. Вот и опять: считай, только первый день после зимнего отпуска – а уже минус три человека из «основы». Что же дальше-то будет?

– Ладно, не будем сразу впадать в отчаяние. Давайте подробно пройдемся по персоналиям. С цифрами, так сказать, на руках. Кто, куда и почем. Может, что-то еще получится отыграть в «обратку»… начнем с центрального. Попробую угадать: Микула?

– Проницательно, – подтвердил Калера, – Он самый. У нас получал двадцать две «грязными», и те с учетом надбавки за ответственность позиции. Сейчас устроился продавцом-консультантом в магазин бытовой техники. Сказал – тридцать уже после подоходного налога, плюс квартальная премия, плюс обещали в конце года «тринадцатую». Шансов, Арнольд Шварцевич, по-моему никаких…

– Ладно, – зло сказал Председатель правления, – с этим ладно. Тринадцатую, говоришь, ему обещали – пусть ждет, январь на дворе. Мне он, если честно, никогда не нравился. Что прострел, что навес в его зону – стоит, наблюдает, будто трансляцию по телевизору, как его это и не касается… Считай, устроился по специальности: так же будет стоять в задумчивости и ждать, пока счастье само в руки свалится… дальше. Опорный – кто?

– Бова, – мрачно сказал Калера.

Арнольд Шварцевич нахмурился. Вот это уже была потеря. Бовка все-таки – герой. Резкий, цепкий, по-литературному характерный и злой. Типичная «собака». В какой-то мере Калера, как выяснилось, молодец, что всегда действовал с двумя опорными героями, невзирая на упреки части радикально настроенной читательской аудитории в якобы «оборонительности» и даже «трусливости» такого построения сюжета. А то и с тремя. Сейчас один вот укатил на вольные хлеба – так хоть второй все-таки останется. А если бы он вообще был один-одинешенек?

– Этого куда унесло?

– В родные Северные земли подался, за Холмы. Вчера звонил – говорит, колесницу свою старую подправил, конягу по дешевке взял, стоит извозом подле железнодорожного вокзала. Жизнью в целом доволен: целый день знай себе сиди, развалясь на облучке, слушай музыку гусляров на всю площадь, поджидай незадачливого путника-пилигрима – а деньги те же…

– Те же… Калер, я слышал – там вроде какой-то указ вышел касаемо извоза, ну там чтоб лицензия, чтоб окрас у телеги подобающий, богатырям опять же местным отстегнуть за чистое небо над головой – то есть, определенные расходы накладные и вступительный взнос. Так что, может – Бова отработал бы еще хоть полгодика? Хотя бы до августовских дождей?

– Не думаю, – покачал головой Калера, – У него там свояк в местной богатырской секции, в немалом авторитете человек. Он с ним раз в месяц в баньку сходит, скатерть-самобранку расстелет – тут тебе сразу и лицензия, и окрас, и чистое небо. Я, конечно, позвоню еще раз, может даже техническому нашему сказочнику командировку как-нибудь частным образом оформлю, чтоб лично съездил, в глаза посмотрел – но мое твердое впечатление, что отрезанный ломоть наш Бова… А с атакующим-то нашим негодяем, Арнольд Шварцевич – вообще комедия! Помните эту бабу его из истории на ночь успокоительной, то ли первый ребенок у нее не от него, то ли второй… так он все-таки женился на ней! А что, говорит – два пособия детских, плюс материнский капитал, вообще сидит не работает! Да он всегда такой был – все действие стоял, стоял, момент выжидал, аки чеховский лук со стрелами на стене поверх ковра, типа «я – персонаж одного касания». И вот – выждал-таки. Не упустил. Все-таки негодяи – парни такие… Ничего хорошего, одним словом, ждать от них не приходится.

– Комедия, – согласился Арнольд Шварцевич, – Только не смешно. Атаковать теперь у нас – кто будет? Без злодея, сам знаешь – сказка теряет смысл, да это и не сказка уже…

В дверь кабинета тихо постучали.

– Я занят! – строго сказал Арнольд Шварцевич, дюже не любивший, когда его отрывали от дел, тем паче столь горестных. Дверь кабинета, тем не менее, отворилась.

– Это я… – и оба руководителя увидели добродушное лицо второго опорного героя сказки Петра.

– А, Петруша, заходи, дорогой! – тут же смягчился Арнольд Шварцевич, – Хорошо еще хоть кто-то в сказке остался. Ну, с чем пожаловал?

Петр, смущаясь, прошел к длинному столу переговоров и робко пристроился на самый краешек стула.

– Я бы это, Арнольд Шварцевич… насчет зарплатки потолковать. Прибавить бы надо. Хотя бы тыщонки три. Меня это… ребята на стройку охранником зовут. Говорят – двадцать «штук» кладут сразу, по факту…

Председатель совета почесал свою красивую шевелюру и поправил дизайнерские очки на носу. Разговор принимал скверный оборот.

– Петя, Петя, петушок – золотой гребешок… Ладно, давай посмотрим твой ЕСА.

ЕСА был «Единый Сказочный Аттестат», который Высшее сказочное управление ввело по аналогии со школьной программой, и который каждый сказочный персонаж обязан был сдать перед началом сезона, а в спорных случаях – и подтвердить. Арнольд Шварцевич прошел к кованому сундуку в красном углу кабинета и, порывшись в нем, извлек нужную папку.

– Так. Общая смелость – шестьдесят баллов из ста возможных, подлинное благородство – тридцать восемь, манеры поведения и культура речи – пятьдесят два… Тридцать восемь баллов благородства, Петь, ну это же вообще! Бог с ней, с культурой речи – но ты в какой сказке, какого уровня и какую роль выполняешь?! У нас все-таки – какие-никакие, а традиции. Мне тебе сейчас если в Управление на переквалификацию подавать, так тебе там не то что «добавить», тебе и срежут еще!

– Ну а если это… – подал голос Калера, – Как бы это потактичнее сказать, Арнольд Шварцевич. Это самое…

– Что «это самое», Калера? Ты хочешь, чтоб как прошлым летом, когда поймали, что за них подвиги парнишка из дубля ноябрьской сказки сдавал? Бороду отпустил как у Али-бабы и сорока разбойников и сдавал… Но там-то – восточная сказка, хитрость и коварство, они выкрутились, а мы? У нас, еще раз подчеркну – традиции, – Арнольд Шварцевич назидательно постучал пальцем по столешнице, – С нами этот номер не пройдет.

Петр угрюмо втянул носом сопли.

– Я тебе вот еще что покажу, Петя, – продолжил Арнольд Шварцевич и вынул из сейфа какой-то плотно покрытый буквами и цифрами лист, – Строго между нами, информация закрытая. На, взгляни. Это ведь твои показатели за первые два прошедших действия.

«Куда понесся, баран?!» – 2678 раз

«Передача, Петя! Да не на Микулу, он вообще на тебя не смотрит, на Бову больше действуй!» – 3543 раза

«Ты как героиню берешь, чучело? Аккуратнее же надо, живой все-таки человек. Трепетнее… Ты первый раз вообще что ли??» – 1285 раз…

– Что это? – испуганно спросил опорный благородный герой сказки.

– Что? – ухмыльнулся руководитель, – Это, Петя, совокупная реакция читателей на твои действия. В современное, динамичное время живем, сам понимаешь – повсюду инновации и сплошной интерактив. Теперь что кому каждый читатель скажет или даже подумает – все аккуратно сканируется, обрабатывается специально обученной программой, анализируется пристально, и вот итог. Как, скажи на милость, мне после всего этого зарплату поднять? Из каких внутренних резервов?

«Золотой гребешок – масляна головушка» захлопал длинными, как у барыши на выданье, ресницами. Потом осторожно встал и бочком попятился к двери.

– Ладно, Петь, ты не спеши. Не бросайся сгоряча, – попытался задержать его Арнольд Шварцевич, – Как-нибудь, мыслю, пару тысяч сможем тебе доложить. И ты имей в виду, что эта пара тысяч – это в месяц, а не в год, как вы раньше все привыкли оперировать… в месяц! То есть в год – это уже интегрально двадцать четыре набежит!

Петр продолжил поступательное движение к выходу.

– И ты вот еще что отложи в голову! – выкрикнул владелец сказки, – Ты на стройке своей как будешь дежурить, сутки через трое, небось? Вот именно. А у нас, сам посуди – сутки через семеро подвиг, по сути своей. Мимо Европейского выездного турне вы же по итогам прошлого розыгрыша проехали… Так что тоже в твою пользу. Усиленный отдых, как бы элемент социального пакета…

Дверь за Петром захлопнулась.

Арнольд Шварцевич задумчиво посмотрел ей вслед. А Калерий Егорович сидел и вспоминал собственную героическую молодость, когда натурально – выступали на самом высшем уровне практически за миску супа. А уж за полноценный обед с трехразовой переменой блюд – лихо срывались в любую импортную сказку, даже в низшие дивизионы. Даже невзирая на грядущие европейские турне в составе родной. И вот – круг, кажется, замыкался.

– Калерий Егорович, ну а хорошие новости есть у нас на сегодня? – вывел его из лирического состояния работодатель.

– Есть, Арнольд Шварцевич, – очнулся Калера, – Что удивительно, есть! Этот парень с Альбиона, помните, я докладывал, что прощупываем ситуацию на предмет… прилетает сегодня. Может даже и уже приземлился!

Арнольд Шварцевич помнил. Он вообще никогда, ничего и никому не забывал, без этого в его ответственной деятельности на посту было никак. Действительно, с Альбиона, с самого Острова. Ланселот, что ли, зовут. После введения «потолка» проблемы с лимитом на зарубежных персонажей исчезли, будто их и не было никогда. И вот – возможно, первый «легионер» за последние полтора сезона. Кадр, конечно, тот еще, надо понимать. Каша у парня в голове дикая. Папа – марксист, мама – лейборист, оба из бывших хиппи, заделали «дитя цветов» и сразу бросили. Ланселот этот вырос у бабки в Ист-Энде. Одержим идеей возрождения чистых, первозданных сказок, потому как считает, что исконных рыцарских историй больше нет, погибли под натиском глобализации и мультикультурализма. Надеется отыскать настоящие, искренние сказки здесь, на наших пока еще не тронутых просторах. Что ж, возможно, в чем-то он и прав. С холодным оружием, во всяком случае, судя по портфолио, обращается уверенно. Хотя сейчас и Емеле такое «портфолио» можно «нарезать», что сложится впечатление, будто он не на печи в магазин едет, а на Сивке-бурке мчится в атаку во весь опор…

Резко зазвонил телефон.

– Алло! – закричал Калера, – В смысле – хэллоу, Ланселот! Йес! Йес, Арнольд Шварцевич, прилетел! Закупается пока у офени матрешками, балалайками и прочим нашим колоритом.

– Что ж ты не с того начал, Калера – надо ж встретить его как полагается. Где моя тройка сопровождения с бубенцами?

– Нельзя с бубенцами, Арнольд Шварцевич, – напомнил Калера, – Представительские расходы тоже ведь под ограничение попадают. Так его встречать – считай, первый месяц парень задаром работает, на одном чистом энтузиазме, а его насколько так хватит, даже самого идейного? На маршрутке за полтинник доедет. Ланселот, маршрутка! Marshrutka, андерстэнд? Девятьсот сорок восемь! Найт-форти-севен!

– Форти-эйт, – механически поправил Арнольд Шварцевич, – Но встретить-то все равно надо как-то парня!

– Встретим, встретим, – удовлетворенно потирал руки Калера, – Он пока в пробке постоит, часа полтора пройдет, не меньше. А мы как раз навстречу ему, на троллейбусе! Я там знаю на Северо-западном тракте одно место, стоячее кафе-пельменная на задворках – там можно с собой принести и из-под полы разлить, там не следит никто, так на все про все на троих даже с салатом монет пятьсот уйдет, не больше!

Они вышли в морозный воздух, дождались троллейбуса. Калера, всегда державший себя в отличной героической форме, ловко перепрыгнул турникет на входе, а вот непривычный к общественным колесницам Арнольд Шварцевич слегка запутался в агрегате, как говорящий Осел из мультипликационного фильма. Потом сел на порезанное дерматиновое сиденье, подул на замерзшее стекло, протер пальцем кружок. Вдоль Северо-западного тракта весело перемигивались лампочками вывески престижных заведений общепита. Арнольд Шварцевич вдруг почувствовал себя одиноко и несчастно. «Вот так, попадаешь в „Золотую сотню“, заветный список самых уважаемых, значимых людей сказочного мира, фактически небожителей, по одной ступеньке рвешься вверх, зубами выгрызая, – думал он, – А все равно катишь в простывшем троллейбусе неизвестно куда… в какой-то последний кабак у заставы…»

– Вы, Арнольд Шварцевич, – неожиданно раздался над ухом голос генерального сказочника, – Вы те пельмени, которые на раздаче накрытые стоят – вы их не берите, они остывшие уже. Вы просите, чтоб прямо при вас из кастрюли свежих накладывали!

– Ну конечно, Калер! Я ведь тоже, между прочим, не всегда сказками владел. Я и обычную, реальную жизнь знаю!

У пельменной уже курил, переминаясь с ноги на ногу, огненно-рыжий Ланселот. Спортивная сумка, в которой угадывались очертания верного его Экскалибура, лежала рядом на асфальте. Тепло обнявшись, все трое прошли внутрь густо пахнущего уксусом помещения.

– Мужчины! – тут же раздался из-за раздачи голос тетки, крашенной в цвет столь невообразимый, что даже уроженец Туманного Альбиона почувствовал себя альбиносом, – Мужчины, вам говорю! Если с собой пронесли – попрошу открыто на столик не ставить. И вообще – не свинячить, и бутылочку потом пустую мне на кассу принесть!

– Да знаем мы все, мать! – ласково сказал ей Калера, – Все мы знаем. Первый день что ли в сказке…

Наконец-то выглянуло солнце. Занимался второй круг сказочного розыгрыша. Он, как и всегда, не обещал быть простым…

– Илюш, а Илюш! – тихо позвал Филимонов.

Илья Муромэц стянул с головы овчинный тулуп, но глаз не открыл:

– Чего тебе?

– Вопрос у меня…

– Это я догадался.

– Слушай, а что потом будет?

– Филимонов, ты сдурел, что ли?! На будильник посмотри, третий час ночи, а ты с вопросами… тем более – с такими.

– А все-таки?

– Когда «потом»?

– Ну, после. Когда сказка закончится?

– И ты об этом решил среди ночи задуматься?

– Ну а когда? Днем-то у нас – подвиг за подвигом, некогда…

– Ну что будет… Новая сказка будет.

– А потом?

– Потом следующая. И так далее.

– А точно будет?

– Ну, пока еще ни разу так не случилось, чтоб не было.

– Ну а совсем потом? Когда все сказки кончатся?

– Не знаю. Тебе не все равно?

– Как это может быть «все равно»?

– Меньше думай. Я тебе с самого начала это сказал, да вижу, не дойдет никак. Как сказки могут кончиться?

– Я серьезно.

– Сказка сказок будет. Спи давай. А то эта для тебя прямо сейчас завершится.

Филимонов помолчал, о чем-то размышляя. Потом снова позвал:

– Илюш… А нас возьмут? Ну, в эту Сказку сказок?

– Ты угомонишься или нет? Должны взять, чего ж не взять-то… Если уж не нас, то кого, сам посуди.

– А вдруг нет?

– Филимонов! – неожиданно подал голос Алеша Беркович, – Я не знаю, кого возьмут. Но точно тебе скажу, кого не возьмут никогда и ни при каких обстоятельствах и прочих заслугах.

– И кого?

– Тех, кто среди ночи будит друзей с разными глупыми вопросами. Понял?

– Да понял…

Илья Муромэц снова натянул на голову тулуп и тут же захрапел. Алеша встал, босыми ногами прошлепал на кухню, затем, судя по звукам, открыл холодильник, накапал себе глоточек, выполнил его и, маленько успокоившись, вернулся. Филимонов заложил руки за голову и уставился в потолок. Сон никак не шел к нему.

«Гипотеза Сказки сказок сама по себе не является внутренне противоречивой. Но, рассмотренная в совокупности с любой другой, практически неминуемо приводит к логическому тупику…»

Как-то раз после вечернего занятия Морихей Уэсиба привычно медитировал с видом на закат. Тут к нему подошел ученик и спросил…

Это был его самый назойливый и дотошный ученик. Он всегда выходил на татами первым, а уходил последним. Он задавал больше всего вопросов и много чаще других рассуждал о Мудрости, Истине и Просветлении, умудряясь при этом не приблизиться к ним ни на тысячную долю ли. В глубине души Учитель считал его безнадежным.

– Учитель! – спросил дотошный ученик, – Не стоит ли мне выполнить упражнение еще сто пятьдесят раз, чтобы стать чуточку ближе к Истине?

И тут лицо Учителя просияло:

– Точно! Еще сто пятьдесят!!!

И немедленно исполнил их в технике «запрокидывающего журавля».

Он был по-настоящему велик, этот Морихей Уэсиба. Он один знал, что даже несусветная глупость, придя в нужную голову, может обернуться Мудростью.

В пути Филимонов задремал, а когда проснулся – какая-то старуха нависала над ним и пристально смотрела ему прямо в глаза. Вагон по вечернему времени был полупуст, но Филимонов ткнул в бок Илью Муромэца. Тот, не размежая очей, подвинулся, однако старуха продолжала все так же зловеще нависать над друзьями. Филимонов ткнул еще раз, после чего Илья, покопавшись внутри себя, вытащил мятую купюру и по-прежнему не глядя сунул ее старухе. Купюра исчезла, а вслед за ней и гнусное видение. Однако ощущение, что оно может в любой момент вернуться – осталось.

Как бы то ни было, но Филимонову показалось, что все неприятности начались именно с этого.

Если усилием воли приподняться над сказочной реальностью, то постепенно становится понятным истинный масштаб такой важной фигуры как Старый сказочник. В самом деле, лишь самые неопытные и наивные, в полном смысле слова «вчера родившиеся» персонажи могут полагать, что они действуют независимо и в некотором соответствии с собственными эмоциями и пожеланиями. Хотя уже после минимального погружения в процесс очевидно, что все нити и рычаги управления держит в своих мозолистых руках именно он. Ну, если он, конечно – настоящий Старый сказочник, а не формальная, декоративная фигура, по скудости мышления возомнившая себя равной истинно Великим. Что ж – самое время приступить к изучению данного феномена более детально.

Чем занимается Старый сказочник? Гораздо проще сказать, чем он не занимается. Практически никогда ему не удается разделить со своими подопечными итоговый успех сказки. Если таковой, паче всех чаяний, все-таки происходит – в лучшем случае Старого сказочника несколько раз подбросят в воздух, и хорошо еще, если столько же раз поймают, после чего персонажи немедля теряют к нему всякий интерес. Герои и злодеи взахлеб докладывают мигом слетевшимся корреспондентам, сколь трудный путь они проделали, и что справились с ним благодаря исключительно собственным талантам, смелости и благородству, дамы сердца томно обмахиваются веерами и, принимая соблазнительные позы путем изгибания ножек и наклонения головок, запечатлеваются на фоне дымящейся панорамы недавнего сражения, нечисть спешит в гонорарную кассу, сминая и топча все и вся на своем пути. Многочисленные невесть откуда взявшиеся аналитики и специалисты многобуквенно и сложносочиненно рассуждают на камеры о том, почему именно их дельные советы и указания по ходу действия помогли сказке добиться поставленной цели, да даже и не «помогли», а именно что в полной мере его обеспечили, так как без них сказка не выбралась бы даже из сита отборочного группового турнира. Прогнозисты с пеной у рта докладывают, что уверенно предрекали подобный исход еще на заре сюжета, а на вопрос, что ж тогда они не рискнули и не поставили энную сумму в специализированной букмекерской конторке и не «срубили» бы потом из расчета минимум один к десяти, что и стало бы лучшим доказательством их провидческого дара – делают вид что не слышат и переходят к следующему пункту повествования. Более всех ликуют читатели, которые, объединившись в колонны и скандируя праздничные лозунги и славословия в адрес персонажей, шагают по центральным улицам и полагают, что на самом-то деле звание «Новогодней» или «Рождественской» – эксклюзивная заслуга именно их, читателей, потративших, в конце концов, собственные деньги, и в общем-то они правы. Бывают, конечно, парадоксальные сезоны, когда к заветному титулу прорывается сказка с крайне незначительным числом постоянных, лояльных подписчиков, а то и вовсе без оных – но это, разумеется, исключение из правил. И никто, почти никто в минуты торжества не вспомнит об истинном творце победы. Что ж, давнюю истину «Выигрывает сказка – проигрывает сказочник» еще никто не отменил, и опытный специалист, глядя на развернувшуюся вакханалию, просто по-доброму усмехнется в усы.

А в остальном – а в остальном… Комплектование основного, запасного и дублирующего составов персонажей, плавное подведение молодежи к «основе», ее закрепление там и непозволение дальнейшего резкого выпадения из, сплочение костяка из аутентично говорящих героев, формирование дружеской атмосферы в раздевалке, приглашение заезжих звезд (так называемых «космонавтов») на фоне недопущения перекоса в зарплатной ведомости, определение ближайшей тактики и построение полумифического «вектора стратегического развития» на средне- и долгосрочную перспективу, наигрывание межперсонажных связей и шлифовка общесюжетных взаимодействий в линиях и между ними, вдумчивое общение с непосредственными авторами текста, деликатная, требующая тишины работа с судейским корпусом, закладка пресловутого функционально-двигательного фундамента… уф, короткая пауза, вытереть пот со лба и набрать в легкие побольше воздуха… выбивание бюджета из спонсоров и меценатов и дальнейший наидетальнейший отчет по его освоению, выращивание собственного сказочного леса в крайне неблагоприятных экологических условиях, знакомство с передовыми мировыми тенденциями и трендами и их внедрение на скудную национального почву с обязательным сохранением местного колорита… еще пауза, спасительный глоток кофе… трогательная забота о ветеранах, общение со средствами массовой информации с целью создания положительного, прогрессивного имиджа сказки, внимательное выслушивание потоковых размышлений и рассуждений упомянутых уже выше специалистов и аналитиков всех цветов и оттенков – обо всем этом по глубоко укоренившемуся мнению праздночитающей публики должна ежесекундно болеть у сказочника его бедная седая голова, и проще, пожалуй, опровергнуть Второе начало термодинамики, нежели убедить эту публику в обратном.

Спектр стоящих перед Сказочником проблем и диапазон решаемых задач, таким образом, стремится к бесконечности. Выражаясь математическим языком, их множество мощнее натурального ряда, так как даже если сосчитать все сказки начиная от Сотворения сказочного мира и Большого сказочного взрыва – их число в сумме все равно окажется меньше, чем число требований, предъявляемых подчас к Сказочнику в рамках одной-единственной поучительной истории. Те же математики, так любящие шутить на тему «он стал поэтом, для математики у него было слишком слабое воображение» – но и лучшие из них неминуемо спасовали бы. Какие там жалкие «Двадцать три проблемы Гильберта» – сто двадцать три, тысяча двадцать три, миллион двадцать три абсолютно неразрешимых проблемы! «Об односвязности отношений героя и героини в постсказочном пространстве-времени», «Многомерность злодейства в плоскости благородства», «Динамическое равновесие добра и зла на околопредельных и подграничных значениях», «Волшебство как дельта-функция» – и это, пожалуй, еще самые элементарные, во всяком случае, для первичного понимания. При этом критерии оценки и показатели эффективности довольно размыты, и чем более они размыты и субъективны – тем яростнее со сказочника требуют их непременного выполнения и соблюдения.

Под гнетом всего этого Старый сказочник ощущает себя как при физическом адиабатическом сжатии без доступа кислорода, и немудрено, что выдерживают столь чудовищное давление немногие. Редкий сезон обходится без того, что уже к лету минимум половина их изначального списочного состава теряет свой статус, в лучшем случае беря полугодовой отпуск на восстановление соматического состояния, а в худшем – спуская почти все пособие по безработице на общение с опытным личным психологом. Выживают сильнейшие. Но уж кто выжил, вытерпел и преодолел – то здесь, как говорится, до истинного Величия остается не далее одного полета стрелы. Если, конечно, самые неугомонные, притязательные и взыскательные читатели не поднимут хоровой плач на тему того, что сказка хоть и победила, но отнюдь не в присущем ей некоем эфемерном «стиле», и даже утратив по ходу свой непередаваемый и столь же трудноуловимый «дух», и тому подобные форс-мажорные обстоятельства.

Основная сложность заключается в том, что при всем разнообразии и внешней несхожести проблем на самом деле внутренне они сплетены в тугой клубок, и попытки распутать его по отдельности, без взаимной увязки и комплексного, синергетического подхода неминуемо обречены на провал. Начать хотя бы…

Ну, хотя бы с проблемы так называемой «молодежи». Давным-давно минуло время, обычно именуемое «старым, добрым», хотя, если начать разбираться, не такое уж оно «старое», да и особенно «добрым» назвать его язык не повернется, но тем не менее. В те дни благородным героем мечтал сделаться любой пришедший в сознание карапуз, и за вырезанную из пожелтевшей газеты нечеткую фотографию кумира легко давали полную коллекцию значков или марок. Но увы, стрелки тикали – и общая коммерциализация и якобы «профессионализация» сказок незаметно подточили самые их основы. Подлили масла бездумное введение разного рода лимитов и ограничений, призванных якобы способствовать защите и развитию внутреннего рынка, и бесконтрольный рост заработных плат. Как горестно заметил по этому поводу один старый сказочник: «Ну вот смотришь – выходит, Джеймс Бонд или Нат Пинкертон, к примеру. По детективам и шпионским романам – победитель, лауреат и обладатель мирового уровня и всего чего только можно. А одет – с какой-то авоськой, какой-то костюмчик тренировочный, драный, как будто ему ровесник, а то и старше… да его без спецодежды никто и не узнает! Проходит минута – и появляется… брючки отглаженные, рубашка белая, кок взбит и набриолинен, башмаки блестят, весь из себя такой – о, это сразу ясно: явился благородный герой, спаситель мира! Главное, ну что там – один выход на замену, причем в апреле, даже не в сентябре, он даже до середины поля вальяжным шагом дойти не успел… а все туда же…»

Разумеется, особых стимулов расти и развиваться над собой у такого персонажа находится немного. Спокойно проходя по специально очерченной квоте в основное действие, он мигом успокаивается, если вообще когда-то волновался, и начинает оказывать на окружающих тлетворно-разлагающее влияние. Все попытки Старого сказочника усовестить и каким-то образом встряхнуть персонажа натыкаются на глухую стену непонимания и вялые отнекивания «С моей берестяной грамотой меня везде возьмут…» А после того, как от политики пряника Сказочник переходит к политике кнута – слово берут многочисленные друзья героя, помощники и советчики по жизни, слетающиеся как мухи на варенье в знойный июльский день. В один голос они начинают жужжать герою песню «Ты самый лучший, тебя просто не понимают и не ценят, все вокруг – бездарные завистники, специально хотят взять на твое место какого-то заезжего хапугу, гноят посконные кадры…» и тому подобное. Итог неизменно плачевен: достоянием гласности становится тот факт, что в своей берестяной грамоте он по злодейскому наущению убавил пару-тройку лет, чем и сделал себе имя, громя безусых юниоров, хотя сам уже брился дважды на день, и суковатая палица его висела до колен, или аналогичный казус. Лже-герой, выпив половину крови Сказочника, под улюлюканье сходит со сцены, но поздно: микроклимат нарушен, зерно сомнения посеяно и жребий брошен.