Сугуро обсуждал творческие планы с Куримото, который напоминал неизменно строгим костюмом и туго затянутым галстуком банковского служащего. Этот молодой человек, непьющий, некурящий, считал своим долгом посещать писателя дважды в месяц, даже когда в том не было никакой служебной необходимости. Вероятно, он полагал, что это входит в обязанности редактора; и, глядя на его излучавшее добросовестность лицо, Сугуро каждый раз думал, что ему бы больше подошло быть школьным учителем, чем работать в издательстве.
Из соседней комнаты донесся гул пылесоса.
– Ваша жена здесь? – удивился Куримото. Он был уверен, что в рабочей квартире, кроме них, никого нет.
– Это не жена. Мы наняли одну школьницу.
– Школьницу?
Пылесос так сильно шумел, что вряд ли в соседней комнате было что-то слышно, но Сугуро все же понизил голос, объясняя, каким образом Мицу Морита попала к нему в дом:
– Вопреки своей внешности, оказалась очень милой девочкой, я даже не ожидал. Представляете, она рассказала мне, что в Харадзюку взрослые мужчины пристают к школьницам!
Куримото ничего не сказал на это и некоторое время молчал.
– Кстати, как вы поступили с открыткой? – вдруг спросил он.
– С какой открыткой?
– С той, что я вам переслал.
– А, вы об этом. Разумеется, разорвал и выбросил. – Сугуро был уверен, что Куримото забыл о неприятном эпизоде, поэтому даже удивился неожиданному вопросу и серьезности тона, с которой он был задан. – Не пойду же я в самом деле на ее выставку!
– Дело в том, что я сходил. – Куримото посмотрел Сугуро в глаза. – Решил разузнать, что это за девушка. Нельзя допустить, чтобы она опять устроила какой-нибудь скандал.
– Ну и что?
– Такая галерея действительно существует. Рядом с улицей Такэсита-дори.
Разумеется, Куримото посетил галерею для того, чтобы защитить честь писателя, за которого чувствовал ответственность, но для Сугуро этот разговор был неприятен и вызывал беспокойство. Он бы предпочел как можно быстрее забыть о том, что произошло на банкете, и не ворошить все заново.
– Вы ее видели, эту девушку?
– Нет, там была другая, в очках. Она одна присматривала за галереей. Сказала, что тоже художница.
– И что там за картины?
– Дешевые страшилки на потребу невзыскательной публике. Смакование гнусных и непристойных тем. Например, зародыш в материнской утробе. Но всё с большой претензией и дурного вкуса…
– Так я и думал. – Сугуро кивнул, точно не ожидал ничего другого. – Я в общих чертах представляю, что это за художницы.
– Там был ваш портрет.
– Мой?
– Помните, женщина на банкете сказала, что вы им позировали в Синдзюку?
– Какая чушь! Ни в какие ворота не лезет!
– Я только повторяю ее слова. Думаю, она, использовав тот рисунок, написала картину маслом.
Сугуро молчал, удивленно моргая. Гудение пылесоса в соседней комнате смолкло: видимо, уборка закончилась.
– И что же этот портрет… – прошептал Сугуро, – похож?
– В общем-то, с точки зрения внешнего сходства – да. Но только, прошу прощения, это портрет какого-то пошляка.
– Пошляка?
– Черты лица действительно напоминают вас, но это определенно не вы. Впрочем, тут даже не о чем говорить…
– Значит, кто-то выдает себя за меня?
– Вероятно. Но у этой картины есть название – «Портрет господина С.».
– Другими словами, С. – это я!
– Пожалуйста, не принимайте близко к сердцу, – успокоил его Куримото. – Все равно никто в это не поверит. Я хотел заявить протест, но, поскольку той девушки не было, решил, что нет смысла.
После ухода Куримото Сугуро так и продолжал сидеть без сил на диване, уставившись в окно. Свинцовые тучи раздвинулись, и сквозь них пробивались бледные лучи солнца.
– Вам нездоровится? – Выйдя из ванной, Мицу посмотрела на него с тревогой.
Жена права, эта девочка чувствительна к чужой боли. И это в сочетании с ее добротой и простодушием.
– Нет, все в порядке. – Он постарался придать своему лицу выражение «для семейного употребления» и слегка улыбнулся. Этому лицу доверяла жена, этому лицу доверяли его читатели. – Пойду прогуляюсь, – сказал он, поднимаясь с дивана. – Скоро должна прийти жена, не дождешься ее?
– Да, конечно.
Он впервые шел по Такэсита-дори, упомянутой давеча Куримото. Он знал, что в Харадзюку эта улица была излюбленным местом сборищ молодежи, и действительно, вокруг слонялись школьницы в юбках до пят, девушки с котомками, которые пожилым людям вроде Сугуро напоминали нищенскую суму, юноши с волосами, выкрашенными в кремовый цвет. Куримото сказал, что, если пройти до конца переулок Брамса, увидишь вывеску: «Галерея нового искусства». Первый этаж здания занимал бутик, набитый дешевыми украшениями и аксессуарами, галерея располагалась на втором этаже.
Поднялся по лестнице, пахнущей цементом. У входа в галерею, закинув ногу на ногу, сидела девушка и читала журнал, но она, видимо, сразу догадалась, кто такой Сугуро, и беззвучно ахнула. Не выпуская из рук журнала, она с любопытством проследила за тем, как он вошел в безлюдный зал.
По четырем стенам висели в ряд около двадцати картин, прикрепленных чуть ли не липкой лентой. Достаточно беглого осмотра, чтобы даже такому, как он, дилетанту стало понятно, что экстравагантные темы полотен призваны скрыть неумелую технику. И предметные, и абстрактные композиции откровенно подражали художникам-авангардистам Европы и Америки. Две сплетающиеся в объятиях женщины. Аляповатая бабочка, порхающая над змеей. Ребенок с уродливой головой, похожей на кувалду. Зародыш в утробе, глядящий исподлобья на зрителя. В глазах зародыша – ужас. Скользя равнодушным взглядом по полотнам, в которых не было ничего, кроме безвкусицы и претенциозности, Сугуро искал одну-единственную картину.
«Портрет господина С.», о котором говорил Куримото, висел в самом углу. Чувствуя спиной взгляд сидевшей у входа девушки, Сугуро как бы невзначай приблизился к картине.
Это был он. Словно выходя из мрака, он ухмылялся, глядя прямо на зрителя. Лицо было его, но насчет выражения Куримото ошибся. Пошлое – это мягко сказано: лицо источало похоть.
От возмущения и стыда Сугуро невольно отвел глаза и вдруг вспомнил, что однажды видел это лицо. Ну конечно же, во время вручения премии в зале это лицо маячило за спинами Куримото и девушки-редактора. Сугуро в замешательстве оцепенел. И вспомнилось еще одно похожее лицо. Это было во Франции, в маленьком городке под названием Бурж, на экскурсии в средневековом соборе. Поднявшись вместе с сопровождавшим его священником по винтовой лестнице, он вышел на балкон башни, где гудел ветер. Причудливые морды животных и человеческие головы глядели со стен собора на простиравшиеся внизу поля, и Сугуро на лице статуи, изображавшей безумную женщину, заметил точно такую же похотливую ухмылку. «Что это значит?» – спросил он, но священник только пожал плечами…
Заметив, что сидящая у входа девушка продолжает все так же неотрывно следить за ним, Сугуро подошел к ней.
– Я могу видеть госпожу Исигуро? – спросил он, борясь с кипевшим в нем возмущением.
Девушка, торопливо потушив сигарету, ответила:
– Ее сейчас нет, скоро обещала прийти.
– Это она нарисовала вон ту картину?
– Нет, другая художница, Итои.
– Разве можно рисовать портрет человека без его согласия! – вспылил он.
Девушка вздрогнула так, как будто он дал ей пощечину.
– Она сказала, что получила согласие.
– Кто сказал?
– Итои. Автор портрета. Ведь вы же разрешили ей и Исигуро нарисовать вас, в Синдзюку.
Она отвернулась. Сугуро уже собирался протестовать, когда услышал за спиной какое-то движение и увидел, что глаза девушки радостно вспыхнули.
– Госпожа Нарусэ! – воскликнула она. – Наконец-то!
Обернувшись, Сугуро увидел входящую пожилую даму в дорогом пальто с широким воротом, обмотанным шарфом.
Сугуро быстрым шагом вышел из галереи. Сзади послышался намеренно громкий смех девушки. На улице уже стемнело. Он сразу почувствовал усталость – сказывался возраст. Толкнул дверь ближайшего кафе. Уселся у окна, но перед глазами продолжал стоять этот проклятый портрет. Сугуро даже как будто видел его еще отчетливее, чем там, в галерее. Мужское лицо, поражавшее не уродством черт, а уродством проступавшей за ними души.
Он был в полной растерянности. На мгновение им овладел страх, он провел рукой по покрывшемуся испариной лбу.
Взяв себя в руки, попробовал рассуждать логично. Может быть, это просто ошибка восприятия. И то, что ему показалось порочной ухмылкой, было всего лишь попыткой запечатлеть добродушную улыбку, мелькнувшую на лице модели. Он принял эту невинную улыбку за порочную, похотливую ухмылку потому, что подсознательно вызвал в памяти призрак, привидевшийся ему на церемонии вручения премии. Вот почему, когда Куримото, не вкладывая в свои слова особо глубокого смысла, сказал, что это портрет какого-то пошляка, он истолковал их превратно.
Рассуждая таким образом, Сугуро немного успокоился. И в самом деле, стоит ли трепать себе нервы из-за какой-то второсортной мазни! С какой стати померещившаяся ему ухмылка должна смущать его душевный покой? Ведь вот же, когда ему приснилась в не вполне приличном виде Мину, он ограничился тем, что на следующий день записал в дневнике: «Видел сон», успокоился, и уже ничто не нарушило его душевного равновесия и привычного порядка жизни, все осталось по-прежнему…
Подняв глаза, он рассеянно посмотрел на улицу и увидел даму, выходящую из здания, в котором размещалась галерея. Она направилась в его сторону. Видимо, как и он, решила передохнуть в кафе.
Отыскав глазами свободное место, она положила на соседний с Сугуро столик сумочку и книгу, сняла пальто. У нее был широкий лоб, в глазах читалась сильная воля, что нечасто встретишь у японских женщин.
Сделав глоток принесенного эспрессо, она опустила глаза, как будто о чем-то задумавшись, и только когда вновь подняла голову, вдруг заметила присутствие Сугуро и, точно от удивления, кивнула. Столики располагались так близко, что они сидели практически друг против друга.
– Кажется, мы только что виделись, – сказала она.
Сугуро скрепя сердце, а вернее, стараясь скрыть свое замешательство, спросил:
– Видели, конечно, картину, которая называется «Портрет господина С.»?
Трудно предположить, что она не обратила на нее внимания.
– Да.
– Похоже?
Дама, слегка склонив голову набок, смущенно улыбнулась. Волосы у нее были слегка посеребрены сединой, но выглядела она несколько моложе его жены.
– Вы что-нибудь знаете о тех, кто выставлен в этой галерее?
– Группа молодых художниц. Они говорят, что их главная задача – найти красоту в уродстве. Так сказать, эстетика безобразного.
– И в моем лице они нашли для себя благодатный материал? – Сугуро постарался взять шутливый тон. – Что ж, допустим, я отнюдь не красавец, но мне неприятно, что кто-то меня нарисовал. Более того, выставил таким порочным типом, просто нет слов!
– Признаться, я не увидела в портрете какой-то особой, как вы говорите, порочности. Напротив, в нем чувствуется что-то глубоко человечное.
Таким тоном и такими же словами с ним говорила жена, когда хотела его утешить. Вероятно, это приобретается с возрастом.
– Откуда вы знаете этих художниц?
– Одна из них провела несколько дней в больнице, где я работаю… Так мы и познакомились.
– Честно говоря, я абсолютно безразличен к такого рода живописи и не могу понять, неужели вам интересно общаться с теми, кто рисует подобные вещи?
– А почему нет? Я и сама… – она улыбнулась, – я и сама, возможно, по духу принадлежу к тем, о ком вы отзываетесь так уничижительно.
Эта дама, чем-то напоминающая его жену, все больше возбуждала в Сугуро любопытство.
– Вы сказали, что работаете в больнице. Вы врач?
– Нет, только волонтер. Извините, я не представилась – Нарусэ.
– Сугуро.
– Разумеется, ваше имя мне известно, я читала ваши романы.
На этом разговор оборвался, и оба некоторое время молча пили кофе. Взгляд Сугуро задержался на обложке книги, лежащей на столике возле сумочки. Книга литературного критика, популярного в молодежной среде.
– Вы читаете такие вещи?
– Я вообще много читаю, – сказала она, словно оправдываясь. – Часто хватаю новую книгу, даже ничего о ней не зная.
– Насколько помню, этот критик в своей книге довольно сурово отзывается обо мне. Пишет, что секс внушает мне страх. – Он делано усмехнулся. Взглянув на даму, молчавшую как будто в смущении, он по ее лицу понял, что она читала этот отзыв. – Вы наверняка читали? – спросил он немного сердито.
– Да.
– У каждого писателя свое поле деятельности. У меня и без секса достаточно тем… Я хочу сказать, что вовсе не избегаю этой проблемы, может, когда-нибудь и напишу.
Он замолчал, не желая показаться излишне назойливым.
– Да, я читала у вас, что психология сексуальных отношений в своей основе похожа на психологию поиска Бога. Извините, я не помню, в какой это было книге…
– Пять лет назад, сборник эссе.
Его самолюбию льстило, что эта женщина не обошла вниманием даже сборник его эссе, этого он уж никак не ожидал. Судя по всему, она была начитанной и эрудированной особой. Не исключено, что и по роду деятельности она как-то связана с интеллектуальным трудом.
– И у вас, когда вы читали мои романы, сложилось такое же впечатление, как у этого критика?
– Для меня это слишком сложно. Могу лишь сказать, чувствуется, что для вас, как для христианина, секс всегда связан с грехом.
Сугуро хотел возразить – ведь он не восемнадцатилетняя девушка, но чувствовал, что где-то в глубине души у него осталось усвоенное с детских лет под влиянием христианского воспитания разделение на здоровый секс и нездоровый. Здоровый секс – это… Вспомнив лицо жены в известные минуты, он признал, что их интимные отношения неизменно проходили под знаком исполнения супружеского долга. Это его вполне устраивало, и жена никогда не высказывала недовольства. Впрочем, он вообще с трудом мог представить себе, чтобы его жена выражала недовольство по этому поводу.
– Простите за нескромный вопрос: а что вы думаете о сексе?
Вопрос для первой встречи, к тому же заданный женщине почти одного возраста с его женой, был весьма бесцеремонным, но он родился из какого-то мстительного чувства.
– Если честно, – засмеялась дама, – меня пугает разговор на эту тему.
– Почему же? Если я христианин, это не значит, что вы должны держать себя как целомудренная девица.
– Нет, я не в том смысле… Мне кажется, что секс раскрывает самое потаенное в человеке, то, о чем он порой сам не догадывается.
– Самое потаенное?
– Да. – Сугуро вдруг вспомнил свой недавний сон. Тот, в котором он, прячась, подсматривал в ванной за полуголой Мицу…
Он поспешно отвел глаза. И подумал, что оказался в довольно странной, необычной ситуации. Он не предполагал, что осмелится спрашивать о таких серьезных вещах у едва знакомой женщины. Будет обсуждать с ней вещи, о которых никогда не заговаривал со своей женой.
– Вы что-нибудь пишете?
– Нет, боже упаси! Когда-то давно писала стихи, танка, очень подражательные.
В поле зрения Сугуро попал молодой человек, стоящий на улице перед кафе. Он был в спортивном джемпере, синем, с белыми рукавами, и смотрел прямо на него. Наверняка, проходя мимо кафе, случайно заметил, что у окна сидит знаменитый писатель Сугуро…
Найти галерею, о которой говорила пьяная женщина, не составило труда. Первый же встречный на Такэсита-дори указал на дом в конце сворачивающей направо узкой улочки. Выкрашенные желтой краской дома образовали здесь небольшую площадь, уставленную уличными фонарями, напоминавшими старинные газовые. Даже Кобари догадался, что пытались воссоздать атмосферу монмартрского дворика.
Из одного дома появился мужчина и остановился. Кобари затаил дыхание. Это был именно тот, кого он выслеживал: Сугуро. Писатель оглянулся, как будто кого-то ждал, затем вошел в кафе напротив.
Прячась за телеграфным столбом, Кобари заглянул в кафе. К счастью, Сугуро, ни о чем не подозревая, сел за столик у окна. Он заказал что-то официанту, после чего устало откинулся на спинку стула и погрузился в размышления.
Кобари вспомнил, что когда-то он уже видел Сугуро в такой точно позе на экране телевизора. Знаменитый писатель сидел так, чтобы всем своим видом показать, как он устал от жизни. Кобари не успел досмотреть: его сожительница протянула руку и переключила на другой канал…
Через некоторое время из того же дома, откуда вышел Сугуро, появилась пожилая женщина в модном бежевом пальто, обмотанная шарфом, и решительно, точно у нее была условлена встреча, вошла в кафе. Судя по всему, эти двое были знакомы: женщина села за соседний столик, и вскоре между ними завязалась оживленная беседа.
Очевидно, эта женщина не была женой Сугуро. На фотографиях в собрании сочинений жена выглядела совсем иначе. За время разговора Сугуро лишь однажды взглянул в окно, но, кажется, ничего не заподозрил и только сел поудобнее.
Вскоре они поднялись. Стараясь оставаться незамеченным, Кобари укрылся за телеграфным столбом и пошел следом. Некоторое время парочка двигалась по Такэсита-дори, как вдруг, к его удивлению, едва кивнув друг другу, они расстались. Сугуро остался у станции метро, женщина перешла на противоположную сторону улицы, в том месте, где располагалось здание «Пале Франсе».
Немного поколебавшись, Кобари пошел за женщиной. В толпе расхлябанной молодежи, шатающейся без цели и глазеющей в витрины магазинов, женщина резко выделялась своей прямой осанкой. С одного взгляда было видно, что она наделена недюжинной волей. Перейдя Омотэ-сандо, она свернула в переулок.
Идти следом по практически пустынному переулку было рискованно, но он все же решился, стараясь держаться метрах в тридцати от нее. При этом он не сомневался, что совершает явную глупость. Ладно бы шел за Сугуро, но какой смысл упрямо преследовать женщину, с которой тот всего лишь перекинулся парой слов в кафе?
Откуда вообще в нем это неуемное желание разоблачить знаменитого писателя? Конечно, он поступает подло, но какое удовольствие сорвать с него маску! Улыбка на лице Сугуро, восседающего на сцене. Вручение премии. Благодарственная речь, встреченная бурными аплодисментами… Все это не выходило у него из головы. Писатель, который создал свой собственный мирок и заперся в нем, надежно отгородившись ото всего, что может смутить его покой. И это неизменное выражение довольства на физиономии! Еще бы, отчего же не заливаться соловьем, когда ничто не угрожает твоей безопасности! Но как же было бы приятно сбросить его с пьедестала, согнать с его лица эту самодовольную улыбку! Выходя в студенческие годы на демонстрации, ратующие за разрушение общественных устоев, участвуя в радикальном студенческом движении, Кобари сознавал, что движет им не столько чувство справедливости, сколько ненависть к сытому благополучию, желание потрясти его основы.
Женщина миновала жилой квартал и вошла в переулок с модными европейскими магазинами и антикварными лавками. В одной витрине были выставлены старинные корабельные приборы. По тому, как уверенно, ни разу не сбившись с пути, она шла, было очевидно, что район этот ей хорошо известен. Но вот, подойдя к шестиэтажному зданию больницы, она исчезла из виду.
Кобари испытал разочарование и уже хотел повернуть назад, когда увидел, что женщина, стоя на пороге, о чем-то разговаривает с медсестрой в белой медицинской шапочке. У медсестры сильно выдавались передние зубы, и с лица ее не сходила добродушная улыбка. Вскоре женщина вышла и теперь направилась в сторону Омотэ-сандо.
Кобари решил, что она собирается спуститься в метро, но та задержалась перед зоомагазином и принялась внимательно разглядывать выставленные в витрине маленькие собачьи конуры и щенят: одни спали, другие играли, виляя хвостами. Кобари остановился в отдалении перед магазином, торгующим импортными шмотками, и сделал вид, что тоже рассматривает витрину, но у него уже совершенно пропало любопытство и желание продолжать преследование. Очевидно, эта дамочка, любительница домашних животных, была не из той категории, чтобы с ее помощью можно было узнать истинное лицо Сугуро.
Прошло пять минут, десять, а женщина все не отходила от магазина. Кобари понял, что она разглядывает щенков не потому, что любит собак. У нее здесь назначена встреча.
К счастью, она не обращала на него никакого внимания и только время от времени поглядывала в сторону метро, явно кого-то ожидая. Наконец из метро показалась круглолицая, в круглых же очках женщина, похожая на засидевшуюся в девках сотрудницу какой-нибудь фирмы. Вконец разочаровавшись, Кобари смотрел уныло на то, как женщины, пожилая и молодая, о чем-то беседуя, перебирали вывешенные у входа в магазин собачьи ошейники и поводки. Купив зеленый ошейник, они поймали такси.
Преследовать дальше не было ни малейшего желания. Все равно бессмысленно.
Кобари развернулся и быстрым шагом направился назад к галерее.
– Нам надо еще раз обсудить два оставшихся произведения, поэтому объявляю десятиминутный перерыв, – сказал главный редактор, руководивший заседанием, которое проходило в отдельном кабинете ресторана. Беззвучно сидевшие в углу прислужницы вскочили, захлопотали.
Премия А., по сути всего лишь премия за дебют, благодаря своему престижу была обласкана телевидением и присуждалась дважды в год в одном и том же ресторане в Цукидзи, где, кстати, одновременно заседало жюри премии Н.[7], отмечающей произведения массовой беллетристики. Сугуро, которого три года назад приняли в члены жюри вместе с Кано, все еще чувствовал себя здесь новичком.
– Нодзава, вероятно, проголосует против обоих романов… – прошептал Кано сидевшему справа от него Сугуро.
– Я бы тоже вычеркнул оба. Тот и другой мне показались надуманными.
– На мой взгляд, это еще нельзя считать недостатком…
Сугуро не соглашался. Кроме того, его смущала жестокость, с которой Кано только что подверг разгромной критике претендентов. Слушая хлесткие слова Кано, безжалостные, как удары бича, он невольно вспомнил приятеля, который когда-то давно в маленьком кабаке в Мэгуро безапелляционно назвал его собственную книгу «сомнительной». Вскоре Кано получил эту самую премию А. и дебютировал на литературной сцене, а вслед за ним ее получил и Сугуро. С того времени прошло почти тридцать лет, и мало кто из их тогдашних приятелей удержался в литературе.
Кано выслушал с недовольной гримасой возражения Сугуро, глотнул пива и, продолжая хмуриться, сказал:
– В последние несколько лет уровень премии А. заметно понизился.
– Это правда, – согласился Сугуро, – Я тоже так думаю.
– Если не придерживаться строгих критериев, ее престиж окончательно упадет. Посмотри хотя бы, как в этом выдвинутом на премию романе описываются постельные сцены! На мой взгляд, самая настоящая порнография. Разве в этом подлинная эротика? Правда, Ёсикава? – обратился он за поддержкой к сидевшему напротив старичку, закапывающему в глаза лекарство. Ёсикава был известен как непревзойденный мастер короткого рассказа.
– Что ты раскипятился! – улыбнулся Ёсикава, успокаивая перешедшего на крик Кано. – Но в сущности ты прав. Подлинный секс нынешним писакам не по зубам.
Эти слова эхом отозвались в голове Сугуро фразой: «Вы избегаете писать о потаенных глубинах секса», и одновременно вспомнилось лицо Нарусэ, глядящей на него большими смелыми глазами.
– Сугуро, ты собираешься голосовать за этот роман? – спросил Кано. – Ты хорошо о нем отзывался.
– Нет. Я выбираю «Пейзаж с радугой».
– Не слабовато? – Кано, точно о чем-то вспомнив, посмотрел на Сугуро: – Когда эта бодяга кончится, надо поговорить.
– А сейчас нельзя?
– Я хочу наедине. – Он отвернулся.
Вновь началось заседание. Каждый член жюри по второму кругу выставлял одну из трех оценок – «хорошо», «удовлетворительно» и «никуда не годится», после чего обосновывал свое решение. Когда процедура закончилась, приступили к подсчету голосов. В отличие от первого голосования, на этот раз выдвинутый Сугуро «Пейзаж с радугой» получил поддержку, и Ёсикаве вновь пришлось урезонивать недовольного Кано.
– Ладно, так и быть. На этот раз смолчу… – проворчал Кано. – Но неприятный осадок остался.
Ёсикава вместе с председателем жюри вышли из зала к журналистам, ожидавшим объявления результатов.
– После банкета встретимся в машине, – шепнул Кано.
– Неужто такая страшная тайна? – рассмеялся Сугуро.
– Не для посторонних ушей.
Кано, насупившись, погрузился в молчание.
Когда они оба сели в машину, Кано, после короткого раздумья, сказал водителю:
– В отель «Тэйкоку».
К досаде Сугуро, и в пути, и до того момента, как они уселись в кресла в холле отеля, Кано упорно хранил молчание.
– Так что же случилось?
– Видишь ли… о тебе ходят странные слухи, – сказал с прежним сердитым лицом Кано после того, как убедился, что рядом нет никого, кто мог бы подслушать.
– Странные слухи?
– Говорят, ты посещаешь пип-шоу в Кабукитё.
Сугуро посмотрел в глаза своему старому приятелю:
– И ты поверил этим сплетням?
– Я? Мне-то какое дело! – взорвался Кано. – Я только хотел предупредить тебя. Ты ведь у нас такой щепетильный…
– Если я щепетильный, то ты, извини, малодушный.
– Как угодно, но, если сплетня распространится среди твоих читателей, они воспримут это как предательство с твоей стороны. С меня взятки гладки, а ты христианин. Что, если дойдет до прихожан твоей церкви, до священника? Я уж не говорю о…
– Жена?
– Да.
– Что бы про меня ни болтали, моя жена мне полностью доверяет, – решительно сказал Сугуро. – Но от кого ты услышал?
В холле почти никого не было. Швейцар вышел встречать гостей, приехавших на большом автобусе из аэропорта.
– От одного репортера. Его зовут Кобари. Я никогда раньше о нем не слышал, он позвонил мне две недели назад. Заявил, что ему надо поговорить со мной о тебе тет-а-тет. По его словам, он встретился с какой-то художницей, которая ему и рассказала.
– Ах, вот в чем дело, – вздохнул Сугуро, понявший наконец, откуда все идет. – Ты об этом… На банкете после вручения премии какая-то пьяная девица привязалась ко мне и несла всякую чепуху. В таком случае для меня это не новость. И Куримото, редактор, в курсе.
Он демонстративно зевнул:
– Извини, что тебя впутали. Все это выеденного яйца не стоит. Успокойся.
Сугуро думал, что разговор окончен, но Кано продолжал сердито молчать.
– Ну что, по домам? – предложил Сугуро.
– После этих премиальных заседаний я чувствую себя совершенно разбитым. В последнее время, как ночь, начинает болеть в груди…
– Будь осторожней! Я знаю, у тебя слабое сердце.
– Сугуро… Где ты был ночью два дня назад?
– Два дня назад? – Сугуро наклонил голову набок. – Дома. Читал романы, выдвинутые на премию. А что?
– В Синдзюку не ездил?
– Нет.
Кано пробормотал, глядя в сторону:
– В ту ночь я видел тебя. На платформе станции «Синдзюку».
– На платформе? Не шути. Я точно вечером был дома. И жена может подтвердить.
Кано молча взглянул исподлобья на Сугуро.
– В половине двенадцатого я стоял в вагоне с М., редактором, – сказал он так, точно говорил сам с собой. – Я передал ему рукопись в ресторане, в «Золотом квартале», мы выпили, а после, поскольку нам по дороге, вместе втиснулись в набитый битком вагон. Разговаривая с ним, я рассеянно посмотрел в окно на противоположную платформу и вдруг увидел тебя… Ты сидел на скамейке с молодой женщиной в очках.
– Я?
– Да, ты.
– Может быть, кто-то похожий на меня?
– Нет. Я уверен, что это был ты, – твердо сказал Кано. – М. тоже удивился.
– Но я был дома! Сколько раз надо повторить, чтобы ты поверил!
– Верю. Но я своими глазами видел тебя на платформе. В следующий момент подъехал поезд и загородил тебя.
– Что за ерунда! Не могу же я быть одновременно в двух разных местах! – Сугуро принужденно засмеялся. – Наверняка это кто-то похожий на меня. Я думаю, какой-то похожий на меня субъект шляется по Синдзюку, выдавая себя за меня, пользуясь моим именем… Можешь позвонить жене и спросить, где я был ночью два дня назад.
– Звонить нет необходимости. Вероятно, ты был дома. Но и то, что я видел тебя, – истинная правда.
– Что за женщина?
– Горло обмотано длинным коричневым шарфом… Ну, как сейчас носят женщины. В ботинках. В очках.
– Не знаю такой.
– В любом случае, если сплетня разойдется, проблем не оберешься. Лучше что-то предпринять, чтобы это прекратить.
Сугуро подумал, что дальше убеждать Кано бессмысленно. Он с давних пор знал, что, если тот что-то вобьет себе в голову, его уже не переубедишь. Пусть на словах он и говорит, что верит, но в душе продолжает испытывать сомнения. И если так ведет себя его давний друг, чего же ожидать от остальных!
Итак, по словам Кано, некий репортер, издалека, как гиена, почуявшая запах падали, начал подкапываться под него.
– Я понял, – сухо кивнул Сугуро, сдерживая боровшиеся в нем чувства тревоги, растерянности и возмущения.
Сугуро стоял на углу улицы, ожидая, когда вернется редактор Куримото. В угловом доме, заставленном мотоциклами, был расположен секс-шоп. Распахнулась дверь, выпуская молодого человека и показывая ряды расставленных по полкам кукол телесного цвета, среди которых восседал, сладострастно осклабившись, пузатый Фукурокудзю[8]. Посетителей не было. Видать, уже приелись все эти игрушки и запечатанные в целлофан журналы с голыми, сидящими, задрав одно колено, красотками на обложках. На противоположной стороне площади выстроились кинотеатры, над входом в один из них висела афиша с девушкой в леопардовой шкуре, накинутой на голое тело.
Если ему не изменяла память, когда-то в этом районе были трущобы, в которые даже днем было страшно захаживать. Сомнительные гостиницы прятались в зарослях сухого бамбука. Из набитого мусором бака внезапно выпрыгивали дикие кошки. Все казалось таинственным, мрачным. Впрочем, давно это было…
Нынче атмосфера совершенно иная. На улицах, по которым он только что прошелся, несмотря на будний день, толпились возвращающиеся с работы служащие, юноши и девушки студенческого возраста, со всех сторон гремели, терзая слух, звуки сыплющихся металлических шариков «патинко», крики зазывал, звонки из кинотеатров, возвещающие о начале сеанса. Все эти потуги создать видимость удовольствия только наводили уныние. Прохожие, судя по их скучающим, пресыщенным лицам, уже не обращали внимания ни на шум, ни на яркие краски.
Вдруг припомнились слова, сказанные Нарусэ: «Секс раскрывает самое потаенное в человеке, то, о чем он порой сам не догадывается».
Секс, раскрывающий самое потаенное… Однако в этом районе с сексом обращались легкомысленно и бесцеремонно. Из всех закоулков разило тоской, точно стены домов, тротуары, столбы пропитались перегаром прошедшей накануне пьяной оргии. Секс здесь ничего не таил, секс, продающийся здесь по дешевке, не имел ничего общего с сексом, о котором говорила Нарусэ.
Показался Куримото, недовольно нахмурившийся.
– Сплошные притоны… Теперь понятно, что такое Сакура-дори!
Окончивший теологическое отделение университета и увлекающийся игрой на старинном барабане, юноша, видимо, впервые оказался на этой улице. Его лоб от напряжения покрылся испариной.
– Давай прогуляемся, – предложил Сугуро, – может, встретим моего «самозванца».
Он сделал ударение на «самозванце», но Куримото промолчал…
Вышли на улицу, соединяющую Ясукуни-дори и Ханадзоно-дори. Несмотря на то что еще не наступил вечер, здесь закладывало уши от шума, на каждом шагу стояли люди, обвешанные яркими афишами, вопили зазывалы, раздавая проходящим рекламные листки. Но читать их не было необходимости: о специфике заведений возвещали тянущиеся одна за другой вывески: «Пип-шоу», «Индивидуальный массаж», «Модный массаж», «Индивидуальное ателье»… Встречались и совсем диковинные: «Специальный бокс», «Специальный прорестлинг».
– Что бы это значило? – пробормотал Сугуро.
– Голые женщины дерутся на потеху публике, – ответил Куримото с брезгливостью на лице. И было непонятно, относилась ли его брезгливость к этим притонам или к Сугуро.
После разговора с Кано Сугуро начало казаться, что Куримото стал с ним как-то холоден. Как человек серьезный и искренний, Куримото был склонен верить всему, что ему говорили. М., который вместе с Кано был той ночью на станции «Синдзюку», работал в том же издательстве, поэтому наверняка Куримото слышал об этом происшествии. Если даже Кано засомневался, что уж говорить о юном Куримото! Недаром, посещая Cyгypo, он теперь всячески старался избегать этой скользкой темы.
Когда они дошли до середины Сакура-дори, к ним подскочил человечек, наряженный под Чарли Чаплина, с картонками на спине и груди. Улыбаясь щербатым ртом, он заговорил фамильярно с Сугуро:
– Давненько вы у нас не были!
На картонках было написано: «Дворец удовольствий, секс на любой вкус». От тщедушной фигуры и испитого лица человечка несло нищетой, так же как и от напяленного на него потертого фрака с длинными фалдами.
– Заходили к нам?
На мгновение Сугуро растерялся, затем, незаметно дернув Куримото за рукав, спросил дрогнувшим голосом:
– Куда именно?
– Как будто не знаете! Разумеется, к Намико.
– Еще нет.
Человечек вновь расплылся в улыбке:
– Если ищете Намико, она в кафе.
– В каком кафе?
– Вон в том, где же еще ей быть?
Качнув головой, он показал на кафе, расположенное наискосок.
– Спасибо. – Сугуро достал из бумажника тысячу иен и сунул человечку.
– Всегда рады услужить. Намико обливалась слезами, думая, что вы уже не придете!
Сугуро быстро пошел, точно спасаясь бегством.
– Видимо, и впрямь очень похож на меня этот самозванец, – сказал он, словно оправдываясь, – даже этот тип обознался.
Куримото промолчал.
Было еще светло, но в кафе уже зажгли фонари, и несколько посетителей жадно ели горячую лапшу. Найти женщину, о которой говорил «Чарли Чаплин», не составило труда. Лет двадцати семи, с грубой, нездорового цвета кожей, она оторвала глаза от журнала, удивленно уставилась на Сугуро и сказала, слащаво растягивая слова:
– Что это вы в такую рань?
– Вы Намико? – спросил Сугуро тихо, чтобы никто вокруг не услышал.
– Шутите? Намико давно вернулась в заведение. Неужели не узнаёте, я – Ханаэ. – В глазах мелькнуло подозрение. – Вы же господин Сугуро?
– Да, но…
– Как же вы могли спутать меня с Намико?
– Как вы насчет суси? Составите нам компанию? – предложил Сугуро.
– Суси? Я уже сделала заказ здесь.
– Я угощаю.
Она подхватила лежавшую рядом сумочку «Гуччи», скорее всего, подделку.
Вошли в ближайший ресторан, где подавали суси, сели, но женщина, назвавшаяся Ханаэ, продолжала некоторое время с подозрением изучать Сугуро и Куримото.
– Что-то случилось? – наконец спросила она.
– Нет, ничего особенного.
– Вы действительно господин Сугуро?
– …
– Нет? Не может быть! Одно лицо! Так вы это или нет?
– Я настоящий Сугуро. А ваш завсегдатай – это не я.
– Вы близнецы?
– Даже не братья. Я вообще еще ни разу не встречался с этим человеком.
– Ничего себе! Жуть! – Ханаэ посмотрела на Сугуро с неподдельным ужасом. – Весь аппетит пропал. Я, пожалуй, пойду.
– Нет, постойте, мы не доставим вам неприятностей. – Куримото удержал поднявшуюся было Ханаэ.
– Всего на пару минут, – подхватил Сугуро. – Расскажите, что вам известно о том человеке?
– Вы журналисты?
– Да нет же. Я сказал вам, я Сугуро, писатель. А тот, другой, – самозванец.
– Что за история!
– Излишне объяснять, в каком я затруднении. Какой-то похожий на меня человек ходит здесь, выдавая себя за меня, мелет всякий вздор…
По всей видимости, Ханаэ немного успокоилась. Воспользовавшись моментом, Куримото заказал саке.
– Ну ладно, пусть будет по-вашему, тот человек не вы. Но, правда, очень похож. Одно лицо.
– Вы хорошо его знаете?
– Конечно, он же часто захаживает в наши ясли.
– Ясли?
– Наша специализация. Игра в грудных младенцев.
– Игра в грудных младенцев?
– Разве не знаете? Об этом и в журналах писали, и по телевизору показывали. – Ханаэ посмотрела на Сугуро снисходительно. – Клиент принимает на себя роль грудного младенца… Неужели не видели в журналах фотографий – в подгузниках, с соской во рту?
– Дети?
– Да нет же! Взрослые мужики. Играют с детскими игрушками.
– Зачем?
– Откуда я знаю зачем! Наверно, некоторых мужчин тянет вернуться назад, в младенческое состояние. По крайней мере, так говорят клиенты. За этим они и приходят в наши ясли.
– И что это за люди?
– В большинстве своем – солидные господа. Врачи, депутаты парламента…
Сказав о депутатах парламента, Ханаэ, точно вспомнив что-то смешное, наморщила нос и захихикала. Должно быть, вспомнила какого-нибудь депутата в подгузниках и с соской во рту. Продолжая хихикать, она закурила сигарету.
Куримото с отвращением отвел глаза. Видимо, тоже представил старика, похожего на Сугуро, в таком шутовском наряде. Догадавшись, о чем думает Куримото, Сугуро почувствовал унижение, ему стало стыдно.
– Этот самозванец… – заговорил он, прервав молчание, – тоже вас посещает?
– Господин Сугуро?
– Он – это не я! – в сердцах выкрикнул Сугуро.
– Ну хорошо, не сердитесь; тот человек? Много раз приходил. Его Намико обслуживала. Правда, она жаловалась, что он очень привередливый. – Изящным жестом она щелкнула дешевой зажигалкой.