Ars Brevis

Потоп

Перелётные птицы поведали, возвратясь:

Как сгинул, – повсюду одни лишь воронки

И на пляжах чернеет мазутная грязь.

У. Оден

Упало-пропало, прошло без следа —

Покрыла полмира большая вода.

А что же в итоге? Трофический ил,

В котором народы творец схоронил.


Потопа великого страшная гладь

Открыта, как некогда в клетку тетрадь.

На первой странице при взмахе весла —

Смешной человечек заместо числа.

«Как белые мухи садятся на чёрный след…»

Как белые мухи садятся на чёрный след.

Давно и в помине прошедшего боле нет.

Нет боли. И поле, уставшее от серпа,

Ложится под спуд – покрывает его крупа.


И я порастаю рождественской скорлупой,

В желток обращаюсь, в белке нахожу покой —

В белёсом тумане, дурмане с карминным ртом,

В крещенском буране, мятущемся за мостом.

«Над горизонтом дым…»

Над горизонтом дым,

Куры в клубах кудахчут,

Боязно молодым,

А старикам тем паче.


Плачет по бабе яр,

Втоптаны в грязь куртины,

Ваньку свалял фигляр,

И под ярмом хребтины.


Невыносимый гнёт

Распрей, кровищ, оружий

С плеч однова падёт,

В черные грянув лужи.


Камень достигнет дна,

Как основанья храма.

Останется тишина,

Бывшая до Адама.

«Рассядется порода. На масличной…»

А. Никитину

Рассядется порода. На масличной

Забьют ключи. Случайный бедуин

Поднимет обожжённую табличку —

Осколок незапамятных руин.


Шилейко-младший разберёт вотивы:

Номенклатуру допотопных царств,

Правителей исчезнувших активы,

Помянник милосердий и коварств.


Ты сам из тех – длинноголов и смугл —

Чей царствен очерк савроматских скул.

И рассудить бы надо, в чем тут дело,

Но лампочка давно перегорела.

«Слова сгустились в моросящий дождь…»

Слова сгустились в моросящий дождь.

Читай роман по отсырелым спинам

И, заработав кашель и ангину,

Эвтерпу с Каллиопой не тревожь.


Пусть в вышних не узнают про тебя,

Решая достославные проблемы,

Как то: терзания стареющей Елены,

Утилизация троянского коня.


Твои делишки так же далеки

От эпоса, как сон эротомана

От флегматизма подлинной нирваны

И кирзовые всмятку сапоги.


Вдохни поглубже. Это – просто дождь

Без околичностей, подтекста и намёка.

Судьба ни в чём не знает экивока,

И почерка её не разберёшь.

Красавище и чудовица

Всё было чинно и серьёзно:

Кабак, былинный разговор.

Потом, как будто под наркозом,

Короткий рейс в гостиный двор.


Не пела свадьба, не плясала,

И шафером – приблудный кот.

Но искры вышли из кресала,

И пот истёк на коверкот.


И счастлива была невеста,

В рассветный сънъ погружена,

Ей в тучах пыли и асбеста

Другая виделась страна,


Где он – владыка, пусть шерстистый,

Как юкагирский носорог,

На ней златистое монисто

И дорогой сафьян сапог.


Ах, только бы не просыпаться,

И грезить-грезить день-деньской,

И никогда не подыматься

С перин, обтянутых камкой.

Хронос кенос[1]

За невидимую Стену

Заглянув в начале самом,

Пустоту великой сцены

Ощутишь в себе, как драму.


Пожалеешь, что судьбине

Поколенья жизнь отдали.

Капли красные рябины

Заржавели, как медали.


На притуле – кот Василий,

На столе кухонном – брашно.

О любви как высшей силе,

И задумываться страшно.

«Ещё вчера плакун-трава…»

Ещё вчера плакун-трава

По Оболони зеленела.

А если б так, что нам за дело

До городского волшебства?


И празднеств шумных круговерть

Даёт таинственные всходы.

Зима, чья анаграмма – смерть,

Взаймы не просит у природы.


Салюты, вопли, кутежи.

Когда же наконец морозы

Наточат острые ножи

На коллективные психозы?


Звучит церковный антифон

Под голубыми небесами.

Подростки с круглыми глазами

Молчат и дышат в домофон.

Сал, Бер, Йон, Рош

Поспела рожь. И рожа расцвела.

И птица распушила перья.

Кто я теперь? Незапертая дверь

Или живой образчик двоеверья?

Кто я тогда, потом я – что за херъ?


Я – бер лесов, мёд ведающий лев,

Во льдах любви сосущий лапу,

И стая тонкоклювых корольков,

Которых отправляет по этапу

Неумолимый лодочник Тальков.

«Я – ветхий Адам…»

Я – ветхий Адам.

Все ребра покамест целы.

Небесные реки

Туманны и драгоценны.


Я волен и глуп.

Неведома мне кручина.

Я сам по себе

Есмь следствие и причина.


И всё на мази.

Пустыня вздохнёт однажды,

И явится Ева —

Взаправду тогда возжажду.

«Пусть ветер утихнет в ветвях…»

Пусть ветер утихнет в ветвях

От возгласов наших нестройных.

На непроходимых путях

И тайно объявленных войнах —

Опять неизвестный солдат

Свинцом под лопатку ужален.


При жизни лишённый наград,

Посмертно с лихвою одарен.

Кому наши птицы поют,

По ком второпях умолкают?

Как будто конечный приют

Последнюю связь обрывает.

Сон

Гремуча праздничная тишь —

По крыше дождь стучит подковою.

А ты в две дырочки сопишь

И башни видишь с Иеговою.


Ветхозаветная стена

Зияет свежею промоиной.

И ни покрышки нет, ни дна

Неведомо какой убоине.


Камыш египетский высок.

Долины зеленеют ровные.

Облит испариной висок,

И крылья за спиной огромные.

«Дух мятётся. Ворон грает…»

Дух мятётся. Ворон грает.

И поныне Мировая

Длится, всё не утихает,

Дхарма свищет у виска и

Сердце – язва моровая

Или яма долговая —

Повторяет, умирая:

Эвоэ! Земля сырая!

«Оставить влажный след в морщинке…»

Оставить влажный след в морщинке

Ещё не старой старой девы.

В её французские косынки

Щекой зарыться охладелой


И наблюдать, как мостовыми

В штиблетах модных и кондовых

Снуют, что мнимые больные,

Носители идей бредовых.


В семье господ равновеликих

Себе взыскующие места,

О Бильгамесе с львиным рыком

Не знающие ни бельмеса.

«Карпатские горы родили мышь…»

Карпатские горы родили мышь.

Признавшись, что быть не могло иначе,

Взлетай на воздушном повыше крыш,

Дыши кислородом в камыш казачий.


Носи наизнанку, навыворот

Тулупы сомнений, овчины страсти,

И, зная, что сбудется, наперёд,

Подыскивай фото в гранитный паспорт.

Художник

Как ныне Сологуб уклюжий

Обосновался в «Волчьей Яме»

И холст белилами утюжит.

За ним Подол с монастырями


Зияет рваными краями,

Разлоги, ямы и ухабы,

Хароны, девы с чешуями,

Великий Гильгамеш с Хумбабой


И ведьмы киевские следом

На тайное стремятся брашно.

Мир снова юн и неизведан —

Лишь зарисован карандашно.

«Радуйся, человече…»

Радуйся, человече:

В мерзостях не замечен,

Не одарён парчами,

Не усыплён речами.


Крачет над степью кречет.

Голову вешать неча.

Корень травы медвяной

Всякую лечит рану.


Будет слеза струиться,

Как по стволу живица —

Лучших времён предтеча.

Радуйся, человече!

Сирокко

Сирокко морщинит поверхность вод,

Приносит южную грусть;

В какие пустыни какой народ

Держит сегодня путь?


В жарких краях, где течет песок

Вместо святой воды,

Сделай последний сладкий глоток

Из чаши синей звезды.

Пирамида

Мой внутренний Аджимушкай —

Бойцы решили биться насмерть.

В чужие мысли, понапрасну

Наведываясь, не вникай.


Был Маслоу – будет Кузьмичёв.

Как пасынку и апатриду,

Ему воздвигнут пирамиду

Из плохо пригнанных стихов.

«Стань мне ближнею…»

Стань мне ближнею

или дальнею,

хоть Полиною,

хоть Наталиею.


Промелькни в окне

отражением,

зазвени голово-

кружением,


чтоб приснилось мне

чёрной осенью,

будто семенем

в землю бросили —


и пророс я не

то колосьями,

не то прочею

бурой озимью.


И лежу себе

под сугробами

с лихоманками

и ознобами,


над судьбой своей

верховенствуя

до весеннего

равноденствия.

Загрузка...