После визита Герцен мама плакала несколько дней так, как будто случилось еще одно несчастье, еще худшее, чем с отцом. А потом стала обращаться со мной как с бомбой, которая вот-вот взорвется. Она и раньше никогда не обнимала меня и редко брала за руку, а теперь совсем перестала меня касаться и не разговаривала со мной, кроме самого необходимого. Меня, впрочем, это устраивало.
А вот Хэйни совсем не испугалась. Она спокойно восприняла правду, хотя, конечно, задала миллион вопросов – как перед моей поездкой в Рим, так и после нее. Ей все было интересно.
– Сэйнн, а ты видела свою богиню лично? Дискордия, она вообще какая? Красивая? Страшная? А в Италии пицца отличается от нашей? А правда, что там детям дают пить кофе даже за ужином?
Я отвечала, что Дискордия совсем не страшная – люди бывают куда страшнее. И что пицца в Италии – объедение. Еще я стала покупать себе кофе и однажды угостила Хэйни. Не стоило этого делать – после одного маленького стаканчика сестра не спала всю ночь, за которую прочла полторы книги и связала крючком двухметровый шарф из остатков разноцветной пряжи. Шарф она подарила мне, чтобы я со своим темным и холодным сердцем не мерзла при нашей жуткой погоде. Он оказался удобным и стильным, я все еще иногда его ношу.
Через год, когда я снова прилетела в Рим для Ритуала, мы с Герцен гуляли в апельсиновом саду. Деревья шумели, проснувшись после зимы, сверху золотым водопадом лилось теплое весеннее солнце, поэтому мне совсем не хотелось говорить на мрачные темы. Хотелось есть джелато и гулять до бесконечности.
– Тебе повезло с сестрой, Сэйнн, – вдруг сказала Герцен. – Она очень любит тебя. Даже если ты не можешь любить ее в ответ и твое сердце остается темным, все равно иметь на своей стороне такого светлячка – большая удача.
Это я уже слышала миллион раз – как мне повезло с Хэйни, как родителям с ней повезло и как не повезло со мной. Я не хотела это обсуждать, поэтому прикинулась, что любуюсь видом, – мы как раз дошли до смотровой площадки. Потом спросила, чтобы сменить тему:
– А Ливень… которого спасал мой отец. Он тоже лампирид?
– Почему ты так думаешь?
Герцен очень удивил мой вопрос, она даже развернулась ко мне, всмотрелась в мое лицо, будто пытаясь рассмотреть что-то новое. Потом уже, вспоминая этот момент, я догадалась – это был проблеск надежды на то, что я могу оказаться человеком. Если я способна почувствовать чужой свет, значит, я не дискорд. Но я ответила просто:
– Ну… Он тоже хороший. По человеческим меркам. И у него горячие ладони, как у вас.
Герцен, не отрывая от меня взгляда, на секунду сложила ладони и переплела пальцы, потом, будто опомнившись, спрятала руки в карманы длинного плаща цвета карамели. И сказала:
– Возможно. Среди детей больше лампиридов, чем среди взрослых. Не все светлячки выдерживают тяжелые удары, иногда они гаснут. Может, однажды вы снова встретитесь, и тогда можно будет сказать наверняка.
– Зачем нам встречаться? – не поняла я.
– Ты по нему скучаешь?
Скучать для меня значило не находить себе места, если кого-то нет рядом, а место, как и дело, я вполне себе находила, хотя с Ливнем мы не виделись уже больше года. Герцен знала об этом, конечно, но спросила все равно.
– Нет. Но мне жаль, что с ним так вышло, – сказала я после некоторых раздумий. – Правда жаль, доктор Герцен. Даже не потому, что он был в шоке, а просто… ну он тут ни при чем. Он не виноват, что хотел со мной дружить и что именно в этот день зашел к нам домой. Я не скучаю по нему, но я бы хотела, чтобы с ним этого не случилось.
Про отца я промолчала. Мне не было его жаль, ни капли. Но Герцен об этом не спросила.
– Знаешь, в Италии есть легенда о девушкедискорде Элизе Черное Сердце, – проговорила она, глядя вдаль, на сверкающие под солнцем городские крыши. – Элиза была самой красивой из всех своих сестер, но никогда никого не любила, даже отца с матерью. Домашние собаки, которых она касалась, заболевали, канарейки замолкали и падали мертвыми, стоило внести клетку к ней в комнату, лошади сходили с ума и сбрасывали всадников в ее присутствии. Даже дикий виноград, который оплетал стены дома, где она жила, не вился у ее окна. Однажды в Элизу влюбился юноша с очень светлым и сильным сердцем и предложил ей его в подарок, потому что ему больше нечего было подарить – он был очень беден, а ее семья была самой богатой в городе. Девушка отвергла его дар и посмеялась над его наивностью. Но тем же вечером на дом ее отца напали убийцы – он успел не только разбогатеть, но и нажить немало врагов. Наемники убили всю семью и слуг, но один старый слуга спрятался в камине, а когда убийцы ушли, оставив после себя разоренное гнездо, он выбрался и нашел Элизу. Она была вся в крови от глубоких ран, но еще дышала и попросила привести того юношу. Слуга разыскал его и привел к ней. И юноша отдал ей свое светлое сердце, оно забилось у нее в груди, а он упал рядом бездыханный и умер. Когда девушка увидела его мертвым, она заплакала первый раз в жизни, потому что теперь она была по-настоящему жива, она испытала и любовь, и горечь потери. Она хотела, чтобы так любивший ее юноша остался в живых, но уже ничего нельзя было изменить.
Мы постояли еще немного, потом повернули назад и снова начали ходить по аллеям. Я обдумала эту историю, потом сказала:
– По-моему, это глупо. Если он хотел быть с ней, то какая ему польза от того, что она стала человеком, если сам он умер? Но, если бы он не отдал ей сердце, она бы никогда его не полюбила. Ерунда какая-то получается.
– Так бывает, – кивнула моя наставница. – Знаешь, как отличить настоящую любовь от влюбленности, Сэйнн?
– Нет.
Для меня не было никакой разницы между двумя абсолютно незнакомыми мне чувствами.
– Любовь – это когда желание помочь сильнее желания обладать.
Я очень старалась найти в этих словах какой-то смысл. Но они были похожи на скучную формулу из учебника, которая мне никогда не пригодится.
– Мне это непонятно, – призналась я наконец.
Герцен улыбнулась, легко коснувшись моего плеча кончиками пальцев. Наивысшее проявление наших объятий.
– Я знаю. Просто запомни на всякий случай.
Дома я рассказала легенду об Элизе своей сестре, и Хэйни пришла от нее в дикий восторг. Она заставила меня повторить эту историю раз пять и записала ее в один из своих блокнотов, которых у нее всегда был целый ящик. Текст она обклеила розовыми и золотыми сердечками, а под ним нарисовала влюбленную парочку.
– Сэйнн, это же здорово! – сказала она, покончив с этим занятием. – Если кто-нибудь тебя очень сильно полюбит, ты сможешь стать человеком. Не почти, а настоящим человеком!
– Зачем? Мне и так хорошо.
– Но тогда ты сможешь быть со своим возлюбленным.
– Угу. Хэйни, по-моему, ты кое-что упустила. Если я стану человеком, то мой «возлюбленный», – я показала пальцами кавычки, – сразу же умрет, и мы все равно не будем вместе. Как видишь, нельзя получить все и сразу.
– Ну… К тому времени я стану доктором и спасу его! Я обязательно что-нибудь придумаю! – пообещала Хэйни, пряча блокнот под подушку.
Я знала, что теперь она будет мечтать о том, как я стану нормальной. И промолчала, решив не портить ей это удовольствие.
В аэропорту Схипхол пограничник, грузный лысый мужчина со шрамом на щеке, задерживает взгляд на моей фотографии в паспорте. Я привыкла. В шестнадцать лет я красила волосы в угольночерный цвет с рыжими прядями и носила золотистые линзы. Из-за этого меня иногда не узнают на старых фотографиях. Не то что бы мне хотелось создать демонический образ – просто нравилось экспериментировать. Можно подумать, что дискорд, порождение тьмы, должен обязательно выглядеть так, как будто провинциальная дэт-метал группа пригласила его на сьемки своего дебютного клипа на сельском кладбище. Но это просто глупый стереотип. Карел обожает белые рубашки, многим дискордам нравятся светлые цвета и яркие аксессуары. Хотя, чтобы выделиться, нам часто даже не надо ничего делать – благодаря редкому сочетанию генов у дискордов бывает необычная внешность. У меня светло-русые волосы и карие глаза, так что на фоне голубоглазых нидерландских девушек я выгляжу иностранкой. Но встречаются и более причудливые сочетания – темная кожа и синие радужки, гетерохромия, седые пряди или черты лица какой-нибудь знаменитости, жившей в позапрошлом веке. Еще один признак того, что природа сошла с ума, пытаясь придать нам человеческий вид.
Аэропорт шумит, как гигантский многоярусный водопад, потоки людей разбиваются на брызги – одиночек, которые разбредаются кто куда.
Я покупаю кофе с грудастой русалкой на стаканчике – большой американо, три пакетика коричневого сахара. Пару раз фотографирую зал. Потом напишу пост об отдыхе в Риме – подписчики любят такой контент.
На экране всплывает сообщение: «Привет, ты уже в А.? Как отдохнула без меня? (эмоджи – дьявольская рожица) На вечер все в силе?»
Карел. Я делаю глоток кофе и начинаю набирать сообщение, но тут в меня с разбегу кто-то врезается. Пластиковая крышка соскакивает, и меня накрывает кофейной волной.
– О, простите, пожалуйста… Вы в порядке? Боже мой, Сэйнн! Сэйнн, это ты?!
Я сразу узнаю парня, который стоит передо мной, хотя еще несколько секунд растерянно щурюсь, делая вид, что не узнала. Лучистые серые глаза с густыми светлыми ресницами остались совсем детскими, волосы цвета сухой травы все так же лежат беспорядочными завитками, потрепанную куртку-авиатор украшают бесчисленные нашивки и значки, и, если бы не шесть футов роста, я бы решила, что это та самая куртка, которую он носил в школе. Впрочем, значки явно перекочевали со старой на новую – некоторые, с персонажами «Звездных войн», я даже запомнила.
– Привет! – Я улыбаюсь, потому что люди обычно улыбаются при встрече, и выдаю подходящую шутку. – Хорошо, что в этой стране у всех непромокаемая одежда.
Кофе ручейками стекает с моей синей парки, которую я только что выудила из чемодана. В Риме она так и не пригодилась – было слишком тепло.
– Да, – смеется Ливень. – Прости, что так налетел на тебя. Но, если б не налетел, не узнал бы.
Смущенная улыбка, а глаза так и остались совсем детскими.
– И я бы тебя не узнала. – Вру, я узнала бы его и через сто лет. Узнала бы и обошла бы за версту, если бы заметила раньше. – Куда ты так спешишь?
– Хотел автобус до города поймать. – Он секунду медлит с ответом, поправляет лямку рюкзака на плече. При нем нет багажа, только желтый Kånken [6], тоже весь в значках и побрякушках. – Но теперь, кажется, есть повод пригласить тебя на кофе. А потом вместе доедем на такси, идет?
Секунду я раздумываю – может, согласиться? Ведь кофе я так и не выпила. Но потом решаю, что не стоит. Мне неохота ходить, как по минному полю, по следам детских травм.
– Извини. – Мне не за что извиняться, я не виновата в том, что не хочу его видеть, но так принято говорить. – Меня ждут, а я и так опаздываю, как раз остановилась написать. Пока, рада была тебя увидеть!
Нет, не рада. Ощущение такое, как будто он вылил на меня не горячий кофе, а ведро болотной воды – холодной, затхлой и противной. А противнее всего то, что я не успела вовремя уйти.
Ливень тоже прощается, ему явно неловко меня задерживать. Желает хорошего дня, я машинально отвечаю тем же и ухожу, почему-то точно зная, что он смотрит мне вслед.
Я никогда не понимала, почему нравлюсь Ливню. Опустим тот факт, что я в принципе не понимаю, почему люди нравятся друг другу, – не ради взаимной выгоды и не за какие-то качества на время, а с первого взгляда, просто так и навсегда. Мне люди в лучшем случае подходят, устраивают меня и не раздражают. Исключением стала, пожалуй, только моя сестра, но это другое – мы выросли вместе. А вот просто так сказать абсолютно чужому, постороннему человеку, мол, жить без тебя не могу, – этого я не понимаю. Ведь если тебе кто-то понравился, не обязательно, чтобы он все время был рядом?
С Ливнем мы познакомились через несколько месяцев после случая с Викторией. В школе одноклассники со мной не разговаривали, на переменах и в столовой я всегда сидела одна, а если над лабораторной или докладом нужно было работать в паре, учителям приходилось заставлять других детей подойти ко мне. Меня боялись и за спиной называли убийцей и ведьмой. Позже я узнала, что у людей изоляция в социальной группе считается жестоким наказанием, и очень удивилась. Если бы меня так «наказывали» с самого детства, то помощь «специалистов» не понадобилась бы. Я не страдала от одиночества – я им наслаждалась и радовалась, когда вокруг меня никого не было. Раньше такое случалось редко – и дома, и в школе я постоянно была на виду. Я поняла, что окружающие меня люди чувствуют тьму и она пугает их, заставляет обходить меня стороной. Это было приятным открытием. Но потом появился Ливень и оказалось, что на него тьма не действует.
Я не запомнила день, когда он пришел в наш класс, – кажется, это было осенью, потому что в сентябре его семья переехала в наш город. Я опоздала на первый урок – перед выходом из дома у меня сломалась молния на рюкзаке и пришлось упаковать его в пакет из супермаркета, чтобы он не промок под дождем, а потом еще выслушать стенания отца по поводу того, что я совсем не берегу вещи. Поэтому меня не было в классе, когда нам представили нового ученика. Но так как он тоже держался в стороне от остальных, как и я, однажды на перемене, когда я читала книгу на диванчике в коридоре, Ливень подошел, постоял рядом, потом подсел ко мне:
– Привет! Что ты читаешь?
Я молча показала ему обложку «Покушения» Харри Мулиша. Я взяла эту книгу в библиотеке вместе с несколькими другими книгами, в которых упоминалась Вторая мировая война. Когда мы проходили эту тему на уроках, я задавала много вопросов – меня интересовала природа такого масштабного хаоса. Поэтому одноклассники решили, что я не ведьма, а фашистка и готовлю какое-нибудь страшное преступление.
– О! – воодушевился Ливень. – У нас дома есть эта книга, но я еще не читал. Интересная?
– Да. Если тебе нравятся убийства и загадки.
Он опустил голову, подумал и сказал неуверенно:
– Вообще-то не очень. В смысле, убийства мне не нравятся, а загадки – да. Ты играешь в квесты?
– Нет. У меня нет своего компьютера.
Интернет у нас дома был под строгим контролем. Нам с Хэйни разрешалось по очереди брать старый ноутбук, если надо было что-то сделать из уроков, и потом отец всегда проверял, какие файлы мы открывали и на какие сайты заходили.
– Хочешь прийти ко мне поиграть? – предложил Ливень. – В субботу у родителей гости, а мне нечего делать. Так что мы можем даже пройти целый квест. Я тебе покажу, там несложно.
Я согласилась и прошла всю игру за полтора часа, чем смутила моего нового знакомого – оказалось, что одну из загадок он решал неделю. Потом я стала приходить каждые выходные, а на каникулах почти каждый день – мы ели сладкие разноцветные звездочки с молоком и горячие бутерброды, смотрели фильмы, играли в настолки, а иногда просто часами шатались по городу. Все это было здорово, и я бы даже могла назвать Ливня почти другом. Но потом он исчез из моей жизни.