– Ах ты, сучье отродье, мать твою!
Джек Торранс выкрикнул эти слова от удивления и боли, когда шлепнул правой рукой по синей спецовке, раздавив крупную, но медлительную осу, только что ужалившую его. Затем он поспешил забраться как можно выше по скату крыши, оглядываясь через плечо, не появятся ли из потревоженного им гнезда осиные братья и сестры. Если это случится, ситуация станет скверной, потому что гнездо располагалось как раз между ним и лестницей, а люк, который вел на чердак, был заперт на замок изнутри. Прыгать придется с семидесяти футов на асфальтовый дворик между отелем и лужайкой.
Но пока воздух над гнездом оставался неподвижным.
Джек тихо присвистнул сквозь стиснутые зубы, оседлал конек крыши и осмотрел указательный палец правой руки. Палец уже начал распухать, и он понял, что необходимо прокрасться мимо гнезда к лестнице, чтобы спуститься вниз и приложить к ранке лед.
Это произошло двадцатого октября. Уэнди и Дэнни отправились в Сайдуайндер на пикапе, принадлежавшем отелю (старый дребезжащий «додж» все же был намного надежнее «фольксвагена», который теперь отчаянно хрипел и, похоже, доживал последние деньки), чтобы купить три галлона молока и присмотреть кое-что к Рождеству. Конечно, для рождественского похода по магазинам было рановато, но никто не мог предсказать, когда ляжет снег. Первые мелкие снегопады уже начались, а на дороге, которая вела от «Оверлука» в долину, местами встречалась наледь.
Впрочем, до сей поры осень стояла неправдоподобно красивая. Те три недели, что они привели здесь, солнце сияло почти без передышки. Тридцатиградусная прохлада по утрам к середине дня сменялась температурами даже чуть выше шестидесяти[10] – отличные условия, чтобы полазить по пологому западному скату крыши «Оверлука» и заняться кровлей. Джек честно признался Уэнди, что мог бы закончить работу еще четыре дня назад, однако намеренно не торопился с этим. Вид с крыши затмевал пейзаж за окном президентского люкса. Но самое главное – работа успокаивала. На крыше у него появлялось ощущение, что нанесенные ему за последние три года раны понемногу затягиваются. На крыше в душе воцарялся мир. И те три года представлялись не более чем кошмарным сном.
Дранка в отдельных местах сильно прогнила, некоторые куски вообще вырвало и унесло прочь штормовыми ветрами прошлой зимы. Те же, что еще кое-как держались, Джек отрывал сам и сбрасывал вниз с криком: «Осторожно, бомба!» – чтобы случайно не угодить в бродившего порой по двору Дэнни. Джек вытаскивал старую гидроизоляцию, когда его укусила оса.
Ирония судьбы заключалась в том, что каждый раз, поднимаясь на крышу, он напоминал себе об опасности напороться на осиное гнездо и на всякий случай брал с собой специальную дымовую шашку от насекомых. Но в то утро обманчивое спокойствие усыпило его бдительность. Мысленно он целиком погрузился в ту жизнь, которую медленно создавал на страницах своей пьесы, обдумывая очередной эпизод, чтобы основательно поработать над ним вечером. Пьеса продвигалась очень хорошо, и хотя Уэнди ничего не говорила прямо, он чувствовал, насколько она довольна. Прежде он зашел в тупик, добравшись до ключевой сцены с участием Денкера, директора школы с садистскими наклонностями, и Гари Бенсона – молодого главного персонажа его произведения. Но это случилось в те злосчастные шесть месяцев в Стовингтоне, когда его желание напиться переходило всякие разумные пределы и он не в состоянии был сосредоточиться даже на теме урока в классе, не говоря уже о самостоятельном литературном творчестве.
И вот за последние двенадцать вечеров, которые он провел наконец за конторской моделью «Ундервуда», одолженной из кабинета внизу, все препятствия магическим образом устранились под его бегавшими по кнопкам пальцами, растаяли, как сахарная вата во рту. Ему без особых усилий удалось вскрыть внутренние пружины характера Денкера, и он соответственно переписал заново большую часть второго действия, центром которого и была та сцена. И развитие сюжета третьего акта, который он как раз прокручивал в голове, когда оса прервала его размышления, вырисовывалось все более четко. Он уже прикидывал, что ему осталась всего пара недель, чтобы завершить черновой вариант, а к новому году на руках у него уже будет чистовик всей этой треклятой пьесы.
В Нью-Йорке у Джека был собственный литературный агент – мужеподобная рыжеволосая дама по имени Филлис Сэндлер, которая курила сигареты «Герберт Тайрейтон», лакала бурбон «Джим Бим» из бумажных стаканчиков и придерживалась твердого убеждения, что лучшим писателем в мире был Шон О’Кейси. Это она сумела продать три рассказа Джека, включая тот, что появился в журнале «Эсквайр». Он написал ей о пьесе под рабочим названием «Маленькая школа», пересказав основной конфликт между Денкером, когда-то подававшим надежды учителем, который потерпел жизненный крах и превратился в грубого, а порой откровенно жестокого директора одной из школ Новой Англии начала XX века, и Гари Бенсоном – студентом, во многом казавшимся Джеку более молодой версией себя самого. В ответном письме Филлис проявила заинтересованность, но настоятельно рекомендовала перечитать О’Кейси, прежде чем браться за перо. В начале этого года от нее пришло еще одно письмо, в котором она спрашивала, где, черт возьми, обещанная пьеса. Он сухо ответил, что «Маленькая школа» на неопределенное время (если не навсегда) застряла «в той интеллектуальной пустыне, которая зовется творческим кризисом». Но вот теперь все шло к тому, что пьесу Филлис все же получит. Другое дело, выйдет она хорошей или плохой, доберется ли когда-нибудь до театральных подмостков. Как раз это его не слишком беспокоило. Для него важнее всего было ощущение выхода из грандиозного тупика, колоссальным символом которого и стала сама по себе эта пьеса. Символом ужасных последних лет в стовингтонской школе, символом семейной жизни, которую он почти разбил, как пьяный подросток по недомыслию разбивает старый автомобиль, символом чудовищной травмы, нанесенной сыну, символом инцидента с Джорджем Хэтфилдом на школьной стоянке, который он не мог больше рассматривать как всего лишь еще одну случайную вспышку своего необузданного темперамента. Теперь он преисполнился уверенности, что его прежние проблемы с алкоголем были отчасти вызваны подсознательным желанием вырваться из Стовингтона, где чувство устроенности и комфорта парализовало присутствовавшее в нем творческое начало. Да, он бросил пить, но стремление к свободе оставалось по-прежнему сильным. Отсюда и происшествие с Джорджем Хэтфилдом. Теперь единственным, что напоминало ему о прошлом, была рукопись пьесы на столе в их с Уэнди спальне. И только избавившись от нее, отослав Филлис в ее нью-йоркскую нору, которая именовалась литературным агентством, он сможет двигаться дальше. Причем не обязательно возьмется за роман – он не был готов увязнуть в трясине еще одного трехлетнего проекта. Но он непременно напишет новую серию рассказов. И быть может, издаст сборник.
Крайне осторожно спускаясь на четвереньках по скату крыши, Джек миновал четкую границу между новыми ярко-зелеными кусками свежеуложенного гонта и тем участком, который он совсем недавно очистил от прогнившей дранки. Подобрался слева к тому месту, где наткнулся на осиное гнездо, и осмелился приблизиться к нему вплотную, готовый в любой момент отпрянуть и кинуться к лестнице, если дело примет дурной оборот.
Перегнувшись через край, он заглянул в отверстие.
Да, гнездо находилось там – в пустоте между дранкой и обшивкой. Чертовски огромное. В самой широкой части диаметр серого бумажного шара составлял никак не меньше двух футов. Разумеется, гнездо имело форму, далекую от правильной сферы, поскольку пространство между дранкой и обшивкой было слишком узким, но все равно, подумал Джек, эти мелкие злобные твари проделали тщательную и заслуживающую уважения работу. По поверхности гнезда медленно ползали насекомые. Неприятная разновидность. Не одинеры, обычно не представляющие особой угрозы, а бумажные осы. Сейчас, с наступлением холодов, они стали инертными и малоподвижными, но Джек, много знавший об осах с детства, все равно решил, что ему посчастливилось быть укушенным лишь один раз. И подумал: а что, если бы Уллману взбрело в голову поручить кому-нибудь эту работу в разгар лета? Хороший подарочек поджидал бы тогда работягу, который вскрыл бы эту часть прохудившейся крыши! Вот уж сюрприз так сюрприз! Когда дюжина ос садится на тебя одновременно и начинает жалить в лицо, в руки, в шею, в ноги, очень легко забыть, что находишься на высоте семидесяти футов. Можно запросто сигануть с крыши, лишь бы избавиться от них. И все из-за малюсеньких тварей, самая крупная из которых величиной не превышает ластик на конце карандаша.
Он где-то вычитал – то ли в воскресной газете, то ли в популярном журнале, – что причины почти семи процентов автомобильных аварий со смертельным исходом остаются невыясненными. Они происходят не из-за неисправностей машин, не из-за превышения скорости, не из-за алкоголя, не из-за плохих погодных условий. Порой единственная машина на всей дороге врезается во что-нибудь, и только водитель мог бы объяснить, как это случилось, но он, увы, мертв. В статье приводились слова одного дорожного полицейского, который выдвинул теорию, что многие из так называемых беспричинных автокатастроф происходят по вине проникших в кабину насекомых. Из-за осы, пчелы, паука или обыкновенной мухи. Водитель начинает паниковать, размахивает руками, пытается открыть окно, чтобы выпустить эту дрянь наружу. Возможно, насекомое жалит его. Но вполне вероятно, что шофер сам полностью теряет контроль над автомобилем. Как бы то ни было, результат один – ба-бах! И все кончено. А невредимое насекомое вылетает из дымящегося остова машины и преспокойно отправляется на поиски злачных пажитей. Джеку запомнилось, что тот офицер даже предлагал, чтобы в таких случаях патологоанатомы при вскрытии пытались найти в телах жертв следы яда насекомых.