Сияние - читать онлайн

8. Как выглядит «Оверлук»

Мама беспокоилась.

Она боялась, что «жуку» не потянуть все эти горные подъемы и спуски и что они застрянут где-нибудь у обочины, а тем временем еще кто-то промчится по шоссе и столкнется с ними. Сам Дэнни был настроен более оптимистично: если папа думает, что «жук» справится с этой последней поездкой, значит, так, наверное, и будет.

– Мы уже почти приехали, – сказал Джек.

Венди легонько пригладила волосы на висках:

– Слава Богу.

Она сидела справа, на коленях текстом вниз лежала раскрытая книжка Виктории Холт в мягкой обложке. На Венди было синее платье – Дэнни считал его самым красивым на свете. У платья был матросский воротник, и из-за этого Венди выглядела совсем молоденькой – ни дать ни взять девчонка, оканчивающая колледж. Папа все время клал руку ей на ногу, много выше колен, а она, без умолку смеясь, скидывала ее со словами: «Муха, кыш».

На Дэнни горы произвели впечатление. Один раз папа брал его с собой в горы неподалеку от Боулдера, и они назывались Флэтайронские, но эти были куда больше, самые высокие красиво запорошил снег, и папа сказал, что такое здесь бывает часто, круглый год.

А потом они въехали в сами горы – не в какое-то там предгорье. Куда ни глянь, вокруг поднимались отвесные каменные громады, такие высокие, что, даже вытягивая в окошко шею, стоило большого труда увидеть их вершины. Когда они выезжали из Боулдера, было что-то около восьмидесяти градусов по Фаренгейту. Здесь же сразу после полудня воздух уже казался прохладным, свежим и бодрящим, как бывает в Вермонте в ноябре, и папа включил печку… работала она, правда, не так уж хорошо. Они проехали несколько табличек с надписью ЗОНА КАМНЕПАДА (мама прочитывала ему каждую), и, хотя Дэнни встревоженно ждал, что какой-нибудь камень упадет, ничего не упало. По крайней мере до сих пор.

Полчаса назад они проехали другой указатель – про него папа сказал, что это очень важно. На этом указателе было написано: ВЪЕЗД НА САЙДВИНДЕРСКУЮ ДОРОГУ, – и папа сказал, что зимой снегоочистители добираются только досюда. Дальше дорога делается слишком крутой. На зиму ее закрывают – от маленького городка Сайдвиндер (как раз перед тем, как добраться до этого указателя, они через него проехали) до самого Баклэнда, штат Юта.

Сейчас они проезжали мимо другого указателя.

– Ма, а это что?

– Там написано: МАШИНАМ, ЕДУЩИМ МЕДЛЕННО, ДЕРЖАТЬСЯ ПРАВОЙ СТОРОНЫ. Это про нас.

– «Жук» справится, – сказал Дэнни.

– Пронеси Господи, – вздохнула мама и скрестила пальцы. Дэнни посмотрел вниз, на ее сандалии с открытыми носками, и увидел, что пальцы ног она тоже скрестила. Он хихикнул. Она улыбнулась в ответ, но он знал: мама беспокоится по-прежнему.

Дорога шла вверх, виток за витком, один S-образный поворот сменялся другим, и Джек переключил скорость с четвертой на третью, а потом на вторую. «Жук» запротестовал, тяжело пыхтя, а Венди уставилась на стрелку спидометра, которая упала с сорока до тридцати миль в час, а потом – до двадцати и нехотя там зависла.

– Бензонасос… – робко начала она.

– Насос выдержит еще три мили, – кратко сообщил Джек.

Каменная стена справа от них исчезла, открылась узкая прорезь долины. Темно-зеленая от обычных для Скалистых гор сосен и елей, она словно бы спускалась в бесконечность. Сосны сменились серыми скалами, они обрывались вниз на сотни футов и только там сглаживались. Венди увидела бегущий по одной из них водопад; раннее послеполуденное солнце сверкало в нем, как пойманная в голубые сети золотая рыбка. Горы были прекрасны, но суровы. Венди подумалось, что они редко прощают ошибки. Дурное предчувствие – предчувствие несчастья – сковало ей горло. Дальше к западу, в Сьерра-Неваде, снежные заносы как-то раз отрезали от остального мира команду Доннеров. Чтобы выжить, они ели друг друга. Горы редко прощают ошибки.

Энергичным рывком выжав сцепление, Джек переключил скорость на первую, и они с трудом полезли наверх, мотор «жука» загнанно ухал.

– Знаешь, – сказала она, – по-моему, с тех пор как мы проехали Сайдвиндер, нам встретилось в лучшем случае пять машин. В том числе лимузин из отеля.

Джек кивнул:

– Жмет прямо в Стэплтонский аэропорт, в Денвер. Уотсон говорит, вокруг отеля кое-где уже появились наледи, а на завтра обещали еще больше снега. Любой, кто едет сейчас по горам, предпочитает на всякий случай держаться одной из главных дорог. Хоть бы проклятый Уллман еще оказался на месте. Думаю, окажется.

– Ты уверен, что тамошние кладовки забиты мясом до отказа? – спросила Венди, подумав про Доннеров.

– Он сказал – да. Он хотел, чтобы Холлоранн показал тебе, где там что. Холлоранн – это повар.

– А, – слабо выговорила она, глядя на спидометр. Стрелка упала с пятнадцати миль в час до десяти.

– Вон вершина, – сказал Джек, показывая на три сотни ярдов вперед. – Там живописный поворот, и «Оверлук» виден. Я собираюсь съехать с дороги, дать «жуку» передышку. – Он вытянул шею, оглядываясь через плечо на Дэнни, сидевшего на куче одеял. – Как думаешь, док? Может, увидим оленя. Или карибу.

– Конечно, пап.

«Фольксваген» старательно карабкался все выше и выше. Стрелка спидометра упала чуть ли не до пяти миль в час и остановилась, когда Джек, съехав с дороги,

(«Мам, что написано?» – «ЖИВОПИСНЫЙ ПОВОРОТ», – покорно прочла Венди.)

нажал на ручной тормоз и позволил «фольксвагену» прокатиться по инерции.

– Пошли, – сказал он и вылез из машины.

Они все вместе зашагали к шлагбауму.

– Вот, – сказал Джек и показал вверх и влево.

Венди внезапно открыла, что и в клише есть истина: у нее действительно захватило дух. Некоторое время она вообще была не в состоянии дышать, потрясенная открывшимся видом. Напротив – кто знает, как далеко? – в небо вздымалась гора еще выше этой; зазубренная макушка казалась силуэтом, который солнце, уже начавшее свой путь к закату, одело нимбом. Внизу под ними простиралась долина; склоны, по которым они карабкались в выбивающемся из сил «жуке», обрывались вниз с такой головокружительной внезапностью, что Венди поняла – если слишком долго смотреть вниз, затошнит и даже может вырвать. В чистом, ясном воздухе воображение, вырвавшись из узд рассудка, расправило крылья, и смотреть означало беспомощно наблюдать, как ныряешь все ниже, ниже, ниже; как, крутясь медленной каруселью, меняются местами склоны и небо, как, подобно ленивому воздушному шарику, из твоего рта плывет крик, а платье бьется по ветру…

Венди, сделав над собой усилие, оторвала взгляд от склона и проследила за пальцем Джека. Ей удалось разглядеть шоссе, прижавшееся к этому соборному шпилю с одного бока, ныряющее, как американские горки, но неизменно держащее курс на северо-запад, продолжающее подъем под менее крутым углом. Еще дальше Венди увидела, как сосны, мрачно прижавшиеся к склону, будто воткнутые прямо в него, уступают место просторному зеленому квадрату газона, посреди которого возвышался отель «Оверлук». Увидев его, она вновь обрела голос и дыхание.

– Джек, это просто великолепно!

– Да, – сказал он. – Уллман считает, что это – прекраснейшее место в Америке, другого такого нет. На Уллмана мне в общем-то наплевать, но, может быть, так оно и есть… Дэнни! Дэнни, тебе плохо?

Она оглянулась, ища сына, и внезапный страх за него стер все остальное, каким бы изумительным оно ни казалось. Она стрелой кинулась к нему. Держась за ограждение, Дэнни смотрел наверх, на отель, и лицо у него приобрело нездоровый серый оттенок. Глаза были пустыми, как у человека, который вот-вот упадет в обморок.

Она опустилась рядом с ним на колени, положив ему руки на плечи, чтобы подбодрить и успокоить:

– Дэнни, что…

Рядом с ней оказался Джек.

– С тобой все о’кей, док? – Он коротко встряхнул Дэнни, и взгляд мальчика прояснился.

– Да, пап. Все отлично.

– Что это было, Дэнни? – спросила она. – У тебя закружилась голова, милый?

– Нет, просто… просто задумался. Извини. Я не хотел вас пугать. – Он взглянул на стоящих подле него на коленях родителей и улыбнулся слабой озабоченной улыбкой. – Может, это от солнца. Мне солнце попало в глаза.

– Сейчас приедем в отель и дадим тебе глоточек воды, – сказал папа.

– Ладно.

Но и сидя между ними в «жуке», который по более пологому склону двигался вперед и вверх куда уверенней, Дэнни все посматривал на разматывающуюся из-под колес дорогу, иногда позволяя себе скользнуть взглядом по отелю «Оверлук», отражавшему солнце множеством окон, обращенных на запад. В снежном буране ему привиделся именно этот дом, темный, заполненный глухим стуком, где какая-то ужасная, отвратительная, но знакомая фигура разыскивала его по длинным коридорам, выстланным ковром-джунглями. Именно насчет этого места его предостерегал Тони. Здесь. Вот здесь. Чем бы это Тремс ни было – оно жило здесь.

9. Выписка

Прямо за высокими старомодными парадными дверьми их ждал Уллман. Пожав руку Джеку, он холодно кивнул Венди, возможно, заметив, как повернулись головы, когда она прошла в вестибюль: рассыпанные по плечам золотистые волосы, простое платье-матроска. Подол скромно замер двумя сантиметрами выше колен, но и этого наблюдателю было достаточно, чтобы понять – ноги хороши.

Кажется, только к Дэнни Уллман отнесся по-настоящему тепло, но с подобным Венди сталкивалась и раньше. Похоже, Дэнни соответствовал представлениям о детях тех людей, которые обычно придерживались на этот счет того же мнения, что и У. С. Филд. Слегка наклонившись, он протянул Дэнни руку. Дэнни без улыбки официально пожал ее.

– Мой сын Дэнни, – представил Джек. – И моя жена Уиннифред.

– Очень приятно познакомиться с вами обоими, – сказал Уллман. – Сколько тебе лет, Дэнни?

– Пять, сэр.

– Надо же, сэр. – Уллман улыбнулся и взглянул на Джека. – Он хорошо воспитан.

– А как же, – сказал Джек.

– Миссис Торранс, – он отвесил ей такой же легкий поклон, и у смутившейся на миг Венди мелькнула мысль, что Уллман поцелует ей руку. Он принял ладонь, которую она неуверенно протянула ему, но лишь для того, чтобы ненадолго сжать обеими руками. Ладошки Уллмана оказались маленькими, сухими и гладкими, и Венди догадалась, что он их припудривает.

В вестибюле кипела работа. Унесли почти все старомодные стулья с высокими спинками. Туда-сюда шныряли рассыльные с чемоданами, а подле стойки, на которой возвышалась массивная латунная касса, выстроилась очередь. Налепленные на кассу переводные картинки и карточки Американского банка действовали на нервы своей несовременностью.

Справа, возле высоких двустворчатых дверей, обе половинки которых были плотно закрыты и связаны веревкой, в старомодном камине пылали березовые поленья. На диване, придвинутом чуть ли не вплотную к очагу, сидели три монахини. Обложившись со всех сторон поставленными одна на другую сумками, они болтали и улыбались, ожидая, когда очередь на выписку немного поредеет. Под взглядом Венди они дружно разразились звонким девчоночьим смехом. Она почувствовала, что и ее губы тронула улыбка: самой молодой из них было никак не меньше шестидесяти.

Приглушенный гул голосов на заднем плане, негромкое динь! серебряного колокольчика у кассы, когда один из дежурных клерков звонил в него, немного нетерпеливое «Дальше, пожалуйста!» – все это навевало яркие теплые воспоминания об их с Джеком медовом месяце в нью-йоркском «Бикман-Тауэр». Впервые Венди позволила себе поверить, что, может быть, как раз в этом и нуждалась их троица: провести вместе, вдали от мира целый сезон, что-то вроде медового месяца для всей семьи. Она ласково улыбнулась Дэнни, который честно таращил глаза по сторонам на все подряд. Перед крыльцом остановился еще один лимузин, серый, как жилет банкира.

– Последний день сезона, – говорил Уллман. – День закрытия. Каждый раз суматоха. Я, собственно, ожидал, что вы приедете часам к трем, мистер Торранс.

– Хотелось дать «фольксвагену» время на случай, если он решит закатить истерику, – сказал Джек. – Но все обошлось.

– Очень удачно, – сказал Уллман. – Я собираюсь попозже устроить для вас троих экскурсию по нашей территории, и, конечно, Дик Холлоранн хотел бы показать миссис Торранс кухню «Оверлука». Но, боюсь…

Чуть не налетев на него, подбежал клерк:

– Извините, мистер Уллман…

– Ну? Что такое?

– Миссис Брэнт, – смущенно сказал клерк. – Она отказывается платить по счету – только карточкой «Америкэн экспресс». Я говорю, мы в конце прошлого сезона прекратили принимать «Америкэн экспресс», но она… – Он перевел взгляд на семейство Торрансов, потом обратно на Уллмана. Тот пожал плечами:

– Я этим займусь.

– Спасибо, мистер Уллман. – Клерк направился через вестибюль обратно к стойке, где громко протестовала похожая на дредноут дама, закутанная в длинную шубу и нечто, напоминающее боа из черных перьев.

– Я езжу в «Оверлук» с пятьдесят пятого года, – говорила она улыбающемуся, пожимающему плечами клерку, – и не перестала ездить даже после того, как мой второй муж умер от удара на вашей противной площадке для роке… говорила же ему в тот день: солнце печет слишком сильно!.. но никогда… повторяю: никогда я не расплачивалась ничем, кроме карточек «Америкэн экспресс». Повторяю…

– Прошу прощения, – сказал мистер Уллман.

Под взглядами Торрансов он пересек вестибюль, почтительно дотронулся до локтя миссис Брэнт и, когда она обернулась, обрушив свою тираду на него, развел руками и кивнул. Сочувственно выслушав, он еще раз кивнул и что-то произнес в ответ. Миссис Брэнт с торжествующей улыбкой повернулась к несчастному клерку за стойкой и громко объявила:

– Слава Богу, в этом отеле нашелся хоть один служащий, который еще не стал безнадежным мещанином!

Она позволила едва достававшему до ее могучего, облаченного в шубу плеча Уллману взять себя за руку и увести прочь – вероятно, в глубь отеля, в контору.

– Ух ты! – с улыбкой заметила Венди. – Этот пижон денежки не зря получает!

– Но леди ему не нравится, – немедленно высказался Дэнни. – Он просто притворяется, что она ему нравится.

– Конечно, ты прав, док. Но лесть – такая штука, на которой вертится весь мир.

– А что такое лесть?

– Лесть, – ответила Венди, – это когда папа говорит, что мои новые желтые брюки ему нравятся, а на самом деле это не так… или когда он говорит, что мне вовсе не нужно похудеть на пять фунтов.

– А, это когда врут ради смеха?

– В общем, да.

Все это время Дэнни смотрел на нее внимательно-внимательно, а теперь сказал:

– Ма, ты хорошенькая. – И, когда родители, обменявшись взглядом, расхохотались, смущенно нахмурился.

– Мне Уллман не слишком-то льстил, – сказал Джек. – Ребята, давайте отойдем к окну. По-моему, я здорово бросаюсь в глаза, когда торчу тут посреди вестибюля в своей варенке. Бог свидетель, мне и в голову не приходило, что в день закрытия тут будет столько народу. Похоже, я ошибся.

– Ты очень красивый, – сказала Венди, и они опять рассмеялись. Венди зажала рот рукой. Дэнни все еще ничего не понимал, но не беда. Они любили друг друга. Он подумал, что отель напоминает маме какой-то другой дом,

(домик Бикмана)

где она была счастлива. Дэнни хотелось, чтобы отель и ему понравился не меньше, чем маме, он вновь и вновь повторял себе: то, что показывает Тони, сбывается не всегда. Он будет осторожен. Тремс не застанет его врасплох. Но рассказывать об этом не станет, пока совсем не подопрет. Ведь они счастливы, они смеются и не думают ни о чем плохом.

– Погляди, что за вид, – сказал Джек.

– О, это великолепно! Дэнни, смотри-ка!

Но Дэнни никакого особого великолепия не заметил. Он не любил высоту – от нее кружилась голова. От широкого парадного крыльца, которое тянулось вдоль всего фасада, к длинному прямоугольному бассейну спускался превосходный подстриженный газон (с правой стороны было небольшое поле для гольфа). На другом краю бассейна на маленьком треножнике стояла табличка: Закрыто. Он умел сам читать Закрыто, а еще – Стоп, Выход, Пицца и кое-что сверх этого.

От бассейна среди молодых сосенок, елей и осин вилась посыпанная гравием дорожка. Там был маленький указатель, незнакомый Дэнни: РОКЕ. Ниже была стрелка.

– Пап, что такое: Рэ-О-Кэ-Е?

– Игра, – отозвался папа. – Немножко похожая на крокет, только играют на засыпанной гравием площадке. Стороны у нее, как у большого бильярдного стола, а травы нет. Это очень старинная игра, Дэнни. Тут у них иногда проводятся турниры.

– А играют крокетным молотком?

– Вроде того, – согласился Джек. – Только ручка покороче да головка двусторонняя. Одна сторона из твердой резины, а вторая – деревянная.

(Выходи, маленький ублюдок)

– Читается «роке», – говорил папа. – Если хочешь, научу тебя играть.

– Может быть, – сказал Дэнни странным тоненьким бесцветным голоском, который заставил родителей обменяться поверх его головы озадаченным взглядом. – Но мне может и не понравиться.

– Ну, если не понравится, док, силком тебя никто играть не заставит. Заметано?

– Заметано.

– Тебе нравятся вон те звери? – спросила Венди. – Это называется «художественная стрижка деревьев». – По другую сторону ведущей к роке тропинки высилась живая изгородь, подстриженная в форме разных зверей. Своими острыми глазами Дэнни сразу разглядел кролика, собаку, лошадь, буйвола и еще три фигуры покрупнее, похожие на резвящихся львов.

– Из-за этих зверей дядя Эл и подумал, что работа как раз для меня, – сказал ему Джек. – Он знает, что когда я учился в колледже, то работал в фирме, занимающейся парковым хозяйством. Это такой бизнес, когда помогаешь людям содержать газоны, кусты, живые изгороди. Я подстригал растительность одной даме.

Венди хихикнула, зажав рот рукой. Взглянув на нее, Джек сказал:

– Да, я подстригал ей растительность по меньшей мере раз в неделю.

– Муха, кыш, – сказала Венди и опять хихикнула.

– У нее были красивые живые изгороди, пап? – спросил Дэнни, и тут родители взорвались хохотом. Венди так смеялась, что по щекам потекли слезы и пришлось доставать из сумки салфетку.

– Это были не звери, Дэнни, – сказал Джек, когда снова взял себя в руки. – Это были карточные масти. Пики, черви, трефы, бубны… Но изгородь, видишь ли, разрастается…

(Ползет, сказал Уотсон… нет, не изгородь, давление в котле. За ним нужен глаз да глаз, а то проснетесь вы всей семейкой на луне, чтоб ей пусто было!)

Они озадаченно посмотрели на него.

– Пап? – окликнул Дэнни.

Посмотрев на них, он заморгал, словно возвращаясь откуда-то издалека.

– Она разрастается, Дэнни, и теряет форму. Поэтому раз или два в неделю приходится ее подстригать, пока не похолодает и изгородь не перестанет расти до следующей весны.

– Да тут и детская площадка есть, – сказала Венди. – Ах ты, мой везунчик.

Детская площадка располагалась за древесными скульптурами. Две горки, большие качели с дюжиной прикрепленных на разной высоте сидений, гимнастические снаряды, тоннель из цементных колец, песочница и домик – точная копия самого «Оверлука».

– Нравится, Дэнни? – спросила Венди.

– Еще бы, – ответил он, надеясь, что в голосе прозвучит больше воодушевления, чем он чувствует. – Тут приятно.

Детская площадка была огорожена не бросающейся в глаза металлической сеткой, дальше виднелась широкая, засыпанная щебнем подъездная дорога, ведущая к отелю, а за ней – сама долина, обрывающаяся в ярко-синее полуденное марево. Слова изоляция Дэнни не знал, но, объясни ему кто-нибудь, что это такое, он так бы и ухватился за него. Дорога, ведущая обратно в Сайдвиндер и дальше, в Боулдер, лежала далеко внизу, напоминая длинную черную змею, решившую немного вздремнуть на солнышке. Дорога, которая закроется на всю зиму. От этой мысли у Дэнни перехватило дыхание, и он резко дернулся, когда папа положил ему руку на плечо.

– Как только будет можно, дам тебе попить, док. Сейчас они немного заняты.

– Конечно, пап.

Из конторы с видом человека, отстоявшего свою позицию, вышла миссис Брэнт. Спустя несколько минут она широким шагом победоносно прошествовала через парадную дверь, а за ней, сражаясь с восемью чемоданами, изо всех сил спешили двое рассыльных. Дэнни наблюдал из окна, как, подогнав к крыльцу длинную серебристую машину миссис Брэнт, из нее вылез человек, серой формой и кепи схожий с армейским капитаном. Приподняв кепи при виде миссис Брэнт, он побежал открывать багажник.

И в одном из случающихся у него время от времени озарений Дэнни уловил законченную мысль миссис Брэнт – мысль, плывущую над той невнятной сумятицей чувств и красок, которую он обычно воспринимал, когда вокруг бывало много народу.

(хотела бы я забраться в эти штаны)

Морща лоб, Дэнни наблюдал, как рассыльные ставят в багажник чемоданы. Дама довольно пронзительно смотрела на мужчину в форме, который надзирал за погрузкой. Зачем ей штаны этого дяди? Ей что, холодно даже в длинной шубе? А если ей так холодно, почему она не наденет свои штаны? Его мама носила штаны почти всю зиму.

Человек в серой форме закрыл багажник и вернулся, чтобы помочь миссис Брэнт сесть в машину. Дэнни не сводил с них глаз: вдруг она скажет что-нибудь про штаны? Но она только улыбнулась и сунула ему доллар – на чай. Через минуту она уже выводила длинный серебристый автомобиль по подъездной дороге к воротам.

Дэнни подумал, не спросить ли у мамы, зачем миссис Брэнт могли понадобиться штаны шофера, но отказался от этой мысли. Иногда вопросы приносили только неприятности. Такое с ним уже бывало.

Поэтому Дэнни просто втиснулся на маленький диванчик между сидящими рядышком мамой и папой, которые наблюдали, как народ выписывается возле стойки. Он радовался, что они счастливы и любят друг друга, но не мог избавиться от легкой тревоги. Он ничего не мог с ней поделать.

10. Холлоранн

Повар совершенно не соответствовал представлениям Венди о типичном персонаже с гостиничной кухни. Начать с того, что к подобному лицу следовало обращаться «шеф» – о простецком «повар» и речи быть не могло: поварихой Венди становилась тогда, когда, свалив у себя на кухне в смазанную жиром кастрюльку «Пирэкс» все остатки, добавляла туда вермишель. Далее, кулинару-чародею из такого отеля, как «Оверлук», реклама которого размещалась в разделе «Курорты» нью-йоркской «Санди таймс», следовало быть низеньким, кругленьким, с одутловатым (как у Пончика Пиллсбери) лицом, непременно украшенным тоненькими, будто нарисованными карандашом усиками в стиле «звезд» музыкальных кинокомедий сороковых годов; ему следовало быть темноглазым, а также иметь французский акцент и омерзительный характер.

Темноглазым Холлоранн был – но и только. Он оказался высоким негром со скромной стрижкой «афро», уже чуть припудренной сединой. У него был мягкий южный выговор, и он много смеялся, обнажая зубы, слишком белые и ровные, чтобы быть настоящими. Наверняка это был протез от Сирса и Робака образца 1950 года. Парочка таких протезов была у отца Венди, он прозвал их «робакерами». Бывало, за ужином отец комично выталкивал их изо рта… теперь Венди припомнила, что так бывало каждый раз, как мать выходила на кухню или к телефону.

Дэнни уставился вверх на черного гиганта в костюме из синего сержа[1], а потом улыбнулся, когда Холлоранн легко поднял его на руки, усадил на сгиб локтя и спросил:

– Ведь ты же не собираешься проторчать тут всю зиму?

– А вот и собираюсь, – сказал Дэнни с застенчивой улыбкой.

– Не-ет, ты поедешь со мной в Сен-Пит, выучишься готовить и каждый вечер будешь ходить на пляж и глядеть на крабов. Идет?

Дэнни восторженно хихикнул и отрицательно помотал головой. Холлоранн ссадил мальчика на землю.

– Коли собираешься передумать, – серьезно сказал он, склоняясь к нему, – лучше поторопись. Полчаса – и я в машине. Еще два с половиной часа – и я уже сижу у прохода тридцать два, дорожка Б, милей выше этого места, в Стэплтонском аэропорту города Дэнвер, Колорадо. Еще три часа – и я нанимаю машину в аэропорту Майами, жму в солнечный Сен-Пит, жду не дождусь, как влезу в плавки, и смеюсь в кулачок над всеми, кто застрял в снегу. Сечешь, мальчуган?

– Да, сэр, – улыбаясь, сказал Дэнни.

Холлоранн повернулся к Джеку с Венди:

– Кажись, мальчуган-то что надо, а?

– Мы думаем, он нам подходит, – сказал Джек, протягивая руку. Холлоранн пожал ее. – Я Джек Торранс. Моя жена, Уиннифред. С Дэнни вы уже познакомились.

– И было это очень приятно. Мэм, вы Уинни или Фредди?

– Я Венди, – отозвалась она с улыбкой.

– О’кей. Пожалуй, это получше, чем другие два. Сюда, сюда. Мистер Уллман хочет, чтоб вы сделали обход, – так вот вам обход. – Он покачал головой и пробормотал себе под нос: – Ну и рад же я буду повидаться с ним в последний раз!

Начал Холлоранн с того, что повел их по самой бесконечной кухне, какую Венди приходилось видеть. Кухня сияла чистотой. Все было отполировано до полного блеска. Она была не просто большой, она подавляла. Венди шла рядом с Холлоранном, а тем временем Джек, оказавшись совершенно не в своей стихии, немного отстал вместе с Дэнни. Возле мойки с четырьмя раковинами расположилась длинная доска, увешанная всевозможным режущим инструментом – от овощечисток до больших двуручных мясницких ножей. Доска для резки хлеба была не меньше кухонного стола в их боулдерской квартире. Одну стену целиком, от пола до потолка, покрывал приводящий в изумление набор сковородок и кастрюль из нержавеющей стали.

– По-моему, всякий раз, как я буду заходить сюда, мне придется оставлять дорожку из хлебных крошек, – сказала Венди.

– Не давайте ей себя застращать, – откликнулся Холлоранн. – Она, конечно, не маленькая, но все-таки это просто кухня. Большей части этой ерунды вам и касаться не придется. Держите ее в чистоте, а большего я и не прошу. Будь я на вашем месте, я бы пользовался вон той плитой. Вообще-то всего их три, но эта самая маленькая.

Самая маленькая! – уныло подумала Венди, разглядывая плиту. Там было двенадцать конфорок, две обычные духовки и одна голландская, наверху находился котел с подогревом, где на медленном огне можно было кипятить соусы или запекать бобы, жаровня и подогреватель – плюс миллион циферблатов и термометров.

– Только газ, – сказал Холлоранн. – Венди, вам раньше случалось готовить на газу?

– Да.

– Обожаю газ, – сказал он и включил одну из конфорок. Та немедленно расцвела синими язычками пламени, и Холлоранн нежно привернул пламя до слабого огонька. – Хотел бы я поглядеть, на каком огне вы готовите. Видите, где все краны от конфорок?

– Да.

– А циферблаты духовок все помечены. Мне-то самому больше по душе средняя, она, похоже, греет ровней всего, но вы пользуйтесь какой захотите – а то и всеми тремя, коли на то пошло.

– В каждой можно приготовить такой обед, как по телевизору показывают, – сказала Венди и неуверенно засмеялась.

Холлоранн раскатисто захохотал:

– Давайте валяйте, если вам нравится. Список всего съедобного я оставил над раковиной. Видите?

– Вон он, мам! – Дэнни притащил два листа бумаги, густо исписанных с обеих сторон.

– Молодчина, – сказал Холлоранн, забирая у него листки и ероша Дэнни волосы. – Точно не хочешь поехать со мной во Флориду, малыш? Научиться готовить самых вкусных в той райской сторонке креветок по-креольски?

Зажав рот обеими руками, Дэнни захихикал и ретировался к отцу.

– Похоже, вы, ребята, можете тут втроем кормиться целый год, – сказал Холлоранн. – У нас есть холодильная камера, рефрижератор, любые овощи – целыми мешками и два холодильника. Пошли покажу.

Следующие десять минут Холлоранн открывал ящики и дверки, являя еду в таком количестве, какого Венди прежде ни разу не видела. Запасы съестного повергли ее в изумление, однако успокоили вовсе не настолько, насколько она рассчитывала: на ум все равно приходила команда Доннеров. Нет, о людоедстве Венди не думала (с такой уймой продуктов им очень нескоро пришлось бы урезать свой рацион до скудной плоти друг друга), но ею вновь завладела действительно серьезная мысль: пойдет снег, и часовая поездка отсюда в Сайдвиндер превратится в крупную операцию. Они, как какие-нибудь сказочные существа, будут сидеть тут, в огромном заброшенном отеле, поедать оставленные им припасы и слушать сильный неприятный ветер, обдувающий заваленные снегом карнизы. В Вермонте, когда Дэнни сломал руку,

(когда Джек сломал Дэнни руку)

она набрала номер, записанный на небольшой карточке, прикрепленной к аппарату, и вызвала бригаду «Скорой помощи». Всего десять минут спустя те приехали к ним на дом. На той же маленькой карточке были и другие номера. В пять минут можно было вызвать полицию, а пожарные приезжали даже быстрее, потому что до пожарной станции было всего три дома в сторону и один – назад. Было кому позвонить, если погаснет свет, пропадет вода, сломается телевизор. Но что будет здесь, если у Дэнни случится один из его обморочных припадков и он подавится языком?

(о Боже, что за мысль!)

Что, если начнется пожар? Если Джек свалится в шахту лифта и проломит себе череп? Что, если…

(Что, если мы отлично проведем время, сейчас же прекрати это, Уиннифред!)

Сперва Холлоранн отвел их в рефрижератор, где дыхание превращалось в смешные, длинные, похожие на воздушные шарики облачка. Можно подумать, зима там уже наступила.

Гамбургеры в больших пластиковых пакетах – по десять фунтов в каждом, дюжина пакетов; сорок неразделанных цыплят свисали с крюков, рядком вбитых в деревянные планки стенных панелей. Банки консервированной ветчины стояли штабелями, как фишки для покера. Под цыплятами – десять пластов говядины, десять – свинины и большущая баранья нога.

– Любишь барашков, док? – усмехаясь, спросил Холлоранн.

– Обожаю, – немедленно ответил Дэнни. Барашка он еще никогда не пробовал.

– Так я и знал. Холодным вечером нет ничего лучше парочки добрых кусков баранинки, да еще с мятным желе. Мятное желе тут тоже имеется. Баранина облегчает желудок. С этим сортом мяса столковаться нелегко.

Джек за их спиной с любопытством спросил:

– Откуда вы узнали, что мы зовем его «док»?

Холлоранн обернулся:

– Пардон?

– Дэнни. Мы иногда зовем его «док». Как в мультфильме про Кролика Багза.

– Да он просто вылитый док, верно? – Поглядев на Дэнни, Холлоранн наморщил нос, облизал губы и сказал: – Э-э-э, в чем дело, док?

Дэнни захихикал, а потом Холлоранн очень ясно что-то

(Точно не хочешь во Флориду, док?)

сказал ему. Он расслышал каждое слово. Ошарашенный и немного испуганный, Дэнни взглянул на повара. Тот серьезно подмигнул и снова занялся продуктами.

Венди перевела взгляд с широкой, обтянутой шерстяной материей спины на сына. У нее было невероятно странное чувство, что между ними что-то произошло – что-то, чего она понять не могла.

– Тут у вас дюжина упаковок сосисок, дюжина упаковок бекона, – говорил Холлоранн. – То же самое со свининой. В этом ящике – двадцать фунтов масла.

– Настоящего масла? – спросил Джек.

– Первый номер – высший класс.

– Я, кажется, не пробовал настоящего масла с тех пор, как ребенком жил в Берлине, Нью-Хэмпшир.

– Ну, тут вам его есть и есть, пока постное масло лакомством не покажется, – смеясь, сказал Холлоранн. – Вон в том ларе хлеб – тридцать буханок белого да двадцать – черного. Мы в «Оверлуке» стараемся поддерживать расовое равновесие, вот так. Знаю, знаю, пятидесяти буханок маловато, но тут полно форм для выпечки, а свеженькое всегда лучше размороженного, что в будни, что в праздники. Тут, внизу, рыба. Пища для мозгов, так, док?

– Да, мам?

– Раз мистер Холлоранн так говорит, милый, – улыбнулась она.

Дэнни сморщил нос:

– Не люблю рыбу.

– Как бы не так, – сказал Холлоранн. – Просто тебе не попалась рыба, которой ты по душе. Эта рыба тебя полюбит, еще как. Пять фунтов радужной форели, десять фунтов камбалы, пятнадцать банок тунца…

– У-у, тунца я люблю.

– …и пять фунтов палтуса, вкусней которого в море не бывало. Мой мальчик, когда подкатит следующая весна, ты скажешь спасибо старине… – Он прищелкнул пальцами, словно запамятовал что-то. – Ну-ка, как меня звать? Что-то я подзабыл.

– Мистер Холлоранн, – сказал Дэнни улыбаясь. – Для друзей – Дик.

– Вот, точно! А раз ты мой друг, пусть будет Дик.

Пока Холлоранн вел их в дальний угол, Венди с Джеком обменялись озадаченными взглядами – каждый пытался вспомнить, называл ли им Холлоранн свое имя.

– А вот сюда я положил кой-что особенное, – сообщил повар, – надеюсь, ребята, вам понравится.

– Ну, это ни к чему, честное слово, – растроганно сказала Венди. «Кой-что особенное» оказалось двенадцатифунтовой индейкой, обвязанной широкой ярко-алой лентой, увенчанной бантом.

– Венди, в День Благодарения вы получите свою индейку, – серьезно произнес Холлоранн. – Где-то тут, кажись, был рождественский каплун, вы на него наткнетесь, тут сомневаться нечего. А теперь давайте-ка отсюда, пока все не подхватили воспаление легких. Идет, док?

– Идет!

В холодильной камере оказалось еще много удивительного. Сотни картонок с сухим молоком (Холлоранн серьезно посоветовал, пока будет такая возможность, покупать мальчику в Сайдвиндере свежее молоко); пять двадцатифунтовых мешков сахара; галлон патоки в банке; каши; стеклянные банки с рисом, макаронами, спагетти; выстроившиеся рядами консервные банки с фруктами и фруктовым салатом; бушель свежих яблок, от которых вся кладовка пропахла осенью; сушеный изюм, сливы и абрикосы («Если хочешь быть счастливым, ешь побольше чернослива», – сказал Холлоранн, и его смех взлетел к потолку, откуда на железной цепочке свисала несовременная лампочка в шаровидном колпаке); глубокий ларь, полный картошки; ящики поменьше с помидорами, луком, турнепсом, кабачками и капустой.

– Ну, скажу я вам, – объявила Венди, когда они вышли оттуда. Однако вид подобного изобилия свежих продуктов настолько угнетающе подействовал на нее – с ее-то тридцатью долларами на съестное в неделю! – что она так и не сумела объяснить, что же именно им скажет.

– Время уже поджимает, – сказал Холлоранн, поглядев на часы, – так я, раз уж вы тут поселились, просто покажу, что в шкафах и холодильниках. Так: сыры, консервированное молоко, сгущенка, дрожжи, питьевая сода, целый мешок пирожков – ну, тех, «Застольный разговор», несколько гроздьев бананов – но им еще зреть да зреть…

– Хватит, – сказала Венди, со смехом поднимая руки. – Мне никогда все это не упомнить. Это выше моих сил. Обещаю держать все в чистоте.

– А мне больше ничего и не надо. – Он повернулся к Джеку: – Что, мистер Уллман уже намекнул насчет крыс на своем чердаке?

Джек ухмыльнулся:

– Он сказал, что там вполне может оказаться несколько штук… а мистер Уотсон говорит, они и внизу, в подвале могут быть. Там, должно быть, тонны бумаги, но погрызенной я не видел – обычно они грызут бумагу, когда устраивают гнезда.

– Уотсон, Уотсон, – с насмешливой грустью сказал Холлоранн, качая головой. – Видали вы большего сквернослова?

– Да-а, характерец, – согласился Джек. Самым большим сквернословом, какого он в жизни встречал, был его отец.

– В общем-то его можно пожалеть, – сказал Холлоранн, провожая их обратно к широким качающимся дверям в столовую «Оверлука». – Давным-давно у его семьи были денежки. Отель-то построил Уотсонов дед или прадед… не помню, который из них.

– Да, мне говорили, – сказал Джек.

– А что случилось? – спросила Венди.

– Не сумели запустить дело, вот что, – сказал Холлоранн. – Эту историю Уотсон вам еще расскажет. Разреши ему, так он ее будет рассказывать и по два раза на дню. Старик свихнулся на этом отеле. По-моему, он позволил «Оверлуку» спихнуть себя вниз. У него было два сына, и один погиб от несчастного случая, когда катался верхом по тутошней территории, – сам-то отель тогда еще строился. Было это, наверное, году в девяносто восьмом… или девятом. Жена старика умерла от инфлюэнцы, и остались они одни с младшим сыном. Под конец их взяли сторожами в тот самый отель, который старик построил.

– Да, жалко, – сказала Венди.

– Что с ним стало? Со стариком? – спросил Джек.

– Сунул по ошибке палец в розетку, тут ему и конец пришел, – отозвался Холлоранн. – Это было в начале тридцатых, перед тем как Депрессия прикрыла отель на десять лет. Кстати, Джек, коли вы с женой присмотрите заодно и за крысами в кухне, я ничего против не имею. Ежели заметите… не травите – крысоловками их.

Джек заморгал:

– Конечно. Кто же травит крыс в кухне ядом?

Холлоранн иронически рассмеялся:

– Мистер Уллман, вот кто. Прошлой осенью его посетила эта блестящая идея. Ну, я-то объяснил, сказал: «А ну, как все мы приедем сюда на будущий год в мае, мистер Уллман, я на вечер открытия приготовлю традиционный обед – а это, кстати, лосось под очень приятным соусом – и все до единого захворают, а доктор придет и скажет: «Уллман, что это вы тут творите? Восемь самых богатых ребят в Америке отравились крысиным ядом! Чьих, интересно, рук это дело?»

Джек закинул голову и звучно расхохотался:

– Что ответил Уллман?

Холлоранн изнутри ощупал щеку языком, словно проверяя, не застрял ли там кусочек пищи.

– Он сказал: «В таком случае – ловите, Холлоранн!»

На этот раз засмеялись все, даже Дэнни, хотя он не совсем понимал, в чем состоит шутка, – ясно было только, что она касается мистера Уллмана, который в конце концов знает не все на свете.

Вчетвером они прошли через столовую, сейчас тихую и пустынную. Из окон открывался сказочный вид на заснеженные западные вершины. Все белые льняные скатерти были прикрыты кусками чистого жесткого пластика. В одном углу, словно часовой на посту, стоял уже скатанный на зиму ковер.

На другой стороне широкой комнаты находилась дверь, створки которой напоминали крылья летучей мыши, а над ней – выведенная позолоченными буквами старомодная надпись: Бар Колорадо.

Увидев, куда смотрит Джек, Холлоранн сказал:

– Коли вы любитель выпить, так, надеюсь, прихватили запасы с собой. Тут хоть шаром покати – вчера была вечеринка для сотрудников, вот что. Сегодня у всех горничных и рассыльных трещит голова, включая и меня.

– Я не пью, – коротко сообщил Джек. Они вернулись в вестибюль.

За те полчаса, что они провели в кухне, там стало куда свободнее. Продолговатое помещение уже приобретало замерший, заброшенный вид, и Джек решил, что довольно скоро они свыкнутся с этим. Стулья с высокими спинками опустели. Монахинь, что сидели у огня, уже не было, да и сам огонь потух, превратившись в слой уютно тлеющих углей. Венди выглянула на стоянку и увидела, что осталась всего дюжина машин, остальные исчезли.

Она поймала себя на том, что тоже хочет сесть в «фольксваген» и уехать в Боулдер… или еще куда-нибудь.

Джек озирался в поисках Уллмана, но того в вестибюле не было. Подошла молоденькая горничная с заколотыми на затылке пепельными волосами.

– Твой багаж на крыльце, Дик.

– Спасибо, Салли. – Он чмокнул ее в лоб. – Желаю хорошо провести зиму. Я слышал, ты выходишь замуж?

Она зашагала прочь, развязно виляя задом, а он повернулся к Торрансам.

– Ежели я собираюсь успеть на свой самолет, надо поторопиться. Хочу пожелать вам всего хорошего. Так и выйдет, я знаю.

– Спасибо, – сказал Джек. – Вы были очень добры.

– Я хорошенько позабочусь о вашей кухне, – снова пообещала Венди. – Наслаждайтесь Флоридой.

– Как всегда, – сказал Холлоранн. Он оперся руками о колени и нагнулся к Дэнни. – Последний шанс, парень. Хочешь во Флориду?

– Кажется, нет, – с улыбкой ответил Дэнни.

– О’кей. Хочешь проводить меня с сумками до машины?

– Если мама разрешит.

– Разрешаю, – сказала Венди, – но придется застегнуть курточку.

Она нагнулась, чтобы помочь сыну, но Холлоранн опередил ее, большие, темные пальцы двигались ловко и проворно.

– Я отошлю его прямо к вам, – сказал он.

– Отлично, – откликнулась Венди и проводила их до дверей. Джек все еще оглядывался – не появится ли Уллман. У стойки выписывались последние постояльцы «Оверлука».

11. Сияние

Прямо за дверями были свалены в кучу четыре сумки.

Три здоровенных, видавших виды старых чемодана из черной искусственной крокодиловой кожи. Последняя необъятных размеров сумка на «молнии» была из выцветшей шотландки.

– Похоже, ты ее унесешь, а? – спросил Холлоранн у Дэнни. Сам он взял в одну руку два больших чемодана, а оставшийся сунул под мышку.

– Конечно, – ответил Дэнни. Он вцепился в сумку обеими руками и спустился вслед за поваром по ступенькам крыльца, мужественно стараясь не кряхтеть, чтобы не выдать, как ему тяжело.

За время, прошедшее с приезда Торрансов, поднялся резкий, пронизывающий ветер; он свистел над стоянкой, и Дэнни, тащившему перед собой сумку, которая стукала его по коленкам, приходилось щуриться так, что глаза превращались в щелки. На асфальте, теперь почти пустынном, шуршали и переворачивались несколько блуждающих осиновых листочков, отчего Дэнни на миг вспомнилась та ночь на прошлой неделе, когда, проснувшись после кошмара, он услышал – или по крайней мере подумал, что слышит, – как Тони не велит ему ехать.

Холлоранн опустил сумки на землю возле багажника бежевого «плимут-фьюри».

– Машина, конечно, не бог весть какая, – доверительно сообщил он малышу, – я ее нанял, вот что. Моя Бесси – на другом конце Штатов. Вот то машина так машина. «Кадиллак» пятидесятого года, а катается – одно удовольствие! Да, скажу я вам… Держу ее во Флориде, она уже слишком стара, чтоб лазить по горам. Тебе помочь?

– Нет, сэр, – сказал Дэнни. Последние десять или двенадцать шагов ему удалось пронести сумку не кряхтя. С глубоким вздохом облегчения он опустил ее на землю.

– Молодец, – похвалил Холлоранн. Вытащив из кармана синего шерстяного пиджака большую связку ключей, он отпер багажник и, поднимая вещи, спросил: – Сияешь, малыш? Да как сильно, я таких еще не встречал. А мне в январе шестьдесят стукнуло.

– А?

– Тебе кое-что дано, – сказал Холлоранн, оборачиваясь к нему. – Что до меня, я всегда называл это сиянием. И бабка моя тоже так говорила. У нее у самой это было. Когда я был пацаненком, не старше тебя, мы частенько сиживали на кухне и подолгу болтали, даже рта не раскрывая.

– Честно?

При виде разинутого рта Дэнни, его почти голодного выражения, Холлоранн с улыбкой сказал:

– Залезай-ка, посидим несколько минут в машине. Хочу поговорить с тобой. – Он захлопнул багажник.

Венди Торранс из вестибюля «Оверлука» увидела, как ее сын лезет на пассажирское сиденье в машину Холлоранна, а черный повар-великан садится за руль. Ощутив острый укол страха, она открыла было рот, чтобы сказать Джеку: Холлоранн не шутил насчет того, чтобы увезти его сына во Флориду, затевается похищение… Но они сидели в машине – и ничего больше. Очертания детской головки, внимательно повернутой к крупной голове Холлоранна, были едва видны Венди. Но и с такого расстояния она узнала позу: так сын смотрел телевизор, когда показывали что-нибудь особенно захватывающее, так он играл с отцом в «старую деву» или дурацкий криббидж[2]. Джек, который по-прежнему озирался в поисках Уллмана, этого не заметил. Венди молчала, нервно наблюдая за машиной Холлоранна, и пыталась понять: о чем же может идти разговор, если Дэнни так наклонил голову?

В машине Холлоранн тем временем говорил:

– Когда думаешь, что ты один такой на свете, делается вроде как одиноко, да?

Дэнни, которому иногда бывало не только одиноко, но и страшно, кивнул.

– А других вы не встречали, только меня? – спросил он.

Холлоранн рассмеялся, качая головой:

– Нет, малыш, нет. Но ты сияешь сильнее всех.

– Значит, таких много?

– Нет, – сказал Холлоранн, – но время от времени на них натыкаешься. Полно ребят, которые сияют совсем чуть-чуть. И даже не знают про это. Только всегда являются с цветами, ежели их жены погано чувствуют себя во время месячных, хорошо пишут контрольные в школе, хоть учебник и в руки не брали, и, стоит им зайти в комнату, они сразу соображают, что чувствуют люди, находящиеся в ней. Таких-то я встречал человек пятьдесят или шестьдесят. Но всего человек двенадцать, включая и мою бабулю, знали о своем даре.

– У-у, – сказал Дэнни и задумался. Немного помолчав, он спросил: – Вы знаете миссис Брэнт?

– Ее-то? – презрительно хмыкнул Холлоранн. – Она не сияет, нет. Просто два-три раза за вечер отсылает назад свой ужин.

– Я знаю, что она не сияет, – серьезно сказал Дэнни. – А дяденьку в серой форме, который подгоняет машины, знаете?

– Майка? Конечно, я знаю Майка. И что же?

– Мистер Холлоранн, зачем ей его штаны?

– Малыш, ты о чем?

– Ну, когда она на него смотрела, то думала: вот бы забраться в его штаны, и я подумал, зачем…

Больше он не сказал ничего. Из груди запрокинувшего голову Холлоранна вырвался таившийся там басистый хохот, раскатившийся по машине подобно артиллерийской канонаде, такой хохот, от которого затряслись сиденья. Дэнни озадаченно улыбнулся. Наконец, то возобновляясь, то стихая, буря улеглась. Из нагрудного кармана Холлоранн вытащил большой шелковый носовой платок – как будто, сдаваясь, выбросил белый флаг – и вытер льющиеся из глаз слезы.

– Мальчуган, – проговорил он, все еще похрюкивая, – тебе еще и десяти не исполнится, а ты уж узнаешь все о роде человеческом. Только не знаю, завидовать тебе или нет.

– Но миссис Брэнт…

– Выкинь ее из головы, – сказал повар. – И не вздумай спросить маму. Она только расстроится, сечешь?

– Да, сэр, – ответил Дэнни. Он просек это лучше некуда. В прошлом ему уже случалось огорчать маму подобным образом.

– Миссис Брэнт – просто грязная старуха, у которой кое-где чешется, вот все, что тебе надо знать, – он задумчиво посмотрел на Дэнни. – И сильно ты можешь ударить, док?

– А?

– Ну-ка, бабахни в меня. Подумай в мою сторону. Хочу понять: так ты силен, как я думаю, или нет.

– А о чем подумать?

– Все равно. Только подумай сильно.

– Ладно, – сказал Дэнни. Минуту он соображал, потом, собравшись с мыслями, сосредоточился и резко швырнул свой мысленный заряд в сторону Холлоранна. Раньше ничего подобного Дэнни делать не приходилось, и в последний миг какая-то часть его существа инстинктивно восстала, притупив грубую силу мысли, – он не хотел повредить мистеру Холлоранну. И все-таки мысль полетела стрелой, да с такой силой, в какую Дэнни никогда бы не поверил. Она пронеслась, как пущенный рукой Нолана Райана литой мяч, и даже чуть-чуть быстрее.

(Ой, хоть бы не сделать ему больно!)

Подумал он вот что:

Холлоранн сморщился и рывком отпрянул к спинке сиденья. Смыкаясь, громко лязгнули зубы, из нижней губы тоненькой струйкой потекла кровь. Руки повара подскочили с колен к груди, а потом упали обратно. Ресницы слабо трепетали, очевидно, не управляемые сознанием, и Дэнни испугался:

– Мистер Холлоранн? Дик? С вами все в порядке?

– Не знаю, – сказал Холлоранн со слабым смешком. – Честное слово, не знаю, Бог свидетель. Господи, малыш, ну ты и стрелок!

– Извините, – сказал Дэнни, встревожившись еще сильнее. – Сходить за папой? Я сбегаю приведу его.

– Нет, уже все нормально. Все хорошо, Дэнни. Посиди тут. Просто меня немножко встряхнуло, вот и все.

– Я могу еще сильнее, – сознался Дэнни. – Я испугался в последний момент.

– Может, оно и неплохо… а то висеть бы моим мозгам из ушей. – Он заметил тревогу на лице Дэнни и улыбнулся: – Ничего страшного, а ты что чувствовал?

– Как будто я Нолан Райан и кидаю мяч, – быстро ответил Дэнни.

– Любишь бейсбол, да? – Холлоранн осторожно растирал виски.

– Нам с папой нравятся «Ангелы», – сказал Дэнни. – В восточноамериканской лиге – «Ред Сокс», а в западной – «Ангелы». Мы смотрели на мировом чемпионате матч «Ред Сокс» с Цинциннати, я тогда был куда меньше. А папа… – лицо Дэнни потемнело и стало расстроенным.

– Что папа, Дэн?

– Не помню, – пробормотал Дэнни. Он принялся было запихивать в рот большой палец, чтоб пососать его, но это были детские штучки. Рука вернулась обратно на колени.

– Ты понимаешь, о чем думают папа с мамой, Дэнни? – Холлоранн пристально смотрел на него.

– Если мне хочется, почти всегда. Но обычно я не стараюсь.

– А почему?

– Ну… – Он на минуту обеспокоенно замолчал. – Ну, это же как подглядывать в спальню, когда они делают то, от чего бывают дети. Вы знаете, что это такое?

– Да, было дело, – серьезно сказал Холлоранн.

– Им бы это не понравилось. И не понравилось бы, что я подсматриваю, как они думают. Это гадко.

– Понятно.

– Но я понимаю, что они чувствуют, – сказал Дэнни. – С этим я ничего не могу поделать. Еще я знаю, как вы себя чувствуете. Я сделал вам больно. Извините.

– Просто голова заболела. С похмелья бывало и хуже. Ты можешь читать чужие мысли, Дэнни?

– Я пока совсем не могу читать, – ответил Дэнни, – только несколько слов. Но за эту зиму папа собирается меня выучить. Папа учил читать и писать в большой школе. В основном писать, но читать он тоже умеет.

– Я хотел сказать, ты можешь понять, о чем думает кто-то другой?

Дэнни поразмыслил.

– Когда громко, могу, – наконец сказал он. – Как миссис Брэнт про штаны. Или как когда мы с мамой один раз пошли в большой магазин покупать мне ботинки, и там один большой парень смотрел на приемники и думал взять один, а покупать не хотел. Потом он подумал: «А что, если поймают?» А потом: «Но мне так хочется такой приемник». Потом он опять подумал, вдруг его поймают, ему от этого стало плохо, и мне тоже. Мама разговаривала с человеком, который продает ботинки, так что я пошел к тому парню и сказал: «Парень, не бери это радио. Уходи». И он правда испугался. И быстро ушел.

Холлоранн широко ухмыльнулся:

– Держу пари, так оно и было. А что ты еще можешь, Дэнни? Только мысли и чувства или еще что-то?

– А вы можете еще что-то? – последовал осторожный ответ.

– Иногда, – сказал Холлоранн. – Не часто. Иногда… иногда у меня бывают видения. А у тебя бывают видения, Дэнни?

– Иногда, – произнес Дэнни, – я вижу сны, когда не сплю. После того, как приходит Тони. – Ему опять очень захотелось сунуть палец в рот. Про Тони он никогда никому не рассказывал – только папе с мамой. Он заставил руку с тем пальцем, что обычно запихивал в рот, лечь обратно на колени.

– Кто такой Тони?

И вдруг на Дэнни накатило одно из тех видений, которые пугали его больше всего: словно перед глазами вдруг быстро промелькнула какая-то непонятная машина, которая могла оказаться и безвредной, и смертельно опасной. Он был слишком мал, чтобы разобраться. Он был слишком мал, чтобы понять.

– В чем дело? – выкрикнул он. – Вы расспрашиваете меня, потому что волнуетесь, правда? Почему вы волнуетесь за меня? Почему вы волнуетесь за нас?

Холлоранн положил на плечи малышу крупные темные руки.

– Перестань, – сказал он. – Наверное, все нормально. А если и есть что-то… так у тебя в голове, Дэнни, ого-го какая штука. Такая, что тебе до нее еще расти да расти, вот как. Потому надо держать хвост морковкой.

– Но я не понимаю! – взорвался Дэнни. – Я понимаю, но не понимаю! Люди… люди чувствуют всякое. А я чувствую их, но не понимаю, что я чувствую! – Он с несчастным видом уперся взглядом себе в колени. – Я хотел бы уметь читать. Иногда Тони показывает мне надписи, а я их еле прочитываю.

– Кто такой Тони? – повторил Холлоранн.

– Мама с папой называют его моим «невидимым приятелем», – ответил Дэнни, тщательно воспроизводя слова. – Но на самом деле он настоящий. По крайней мере я так думаю. Когда я по правде сильно стараюсь что-нибудь понять, он иногда приходит. И я как будто падаю в обморок, только… там бывают видения, как вы говорите. – Он взглянул на Холлоранна и сглотнул. – Раньше всегда приятные. А теперь… не помню, как называются сны, когда пугаешься и плачешь?

– Кошмары? – спросил Холлоранн.

– Да. Правильно. Кошмары.

– Про этот отель? Про «Оверлук»?

Дэнни снова опустил глаза к своей руке с «сосательным» пальцем.

– Да, – прошептал он. Потом, глядя вверх, в лицо Холлоранну, заговорил пронзительным голоском: – Но я не могу рассказать все это папе, и вы тоже не можете! Ему пришлось взяться за эту работу, потому что дядя Эл не смог найти ему никакую другую, а папе надо закончить пьесу, а то он опять может начать Плохо Поступать, а я знаю, что это такое, это значит – напиваться, вот что, он всегда напивался, а это плохо! – Дэнни умолк, готовый расплакаться.

– Ш-ш-ш, – сказал Холлоранн и прижал личико Дэнни к шершавой ткани пиджака. От него слабо пахло нафталином. – Ничего, сынок. А ежели пальчику нравится у тебя во рту, пускай забирается, куда ему охота. – Но лицо его было встревоженным.

– Твой дар, сынок… я называю словом «сияние», – сказал он, – Библия – «видениями», а ученые – «предвидением». Я много читал об этом, сынок. Специально. И означает все это одно – видеть будущее.

Дэнни кивнул, не отрываясь от пиджака Холлоранна.

– Помню, раз я так засиял, что сильней ни до, ни после не бывало… этого мне не забыть. В пятьдесят пятом. Я тогда служил в армии, за морями, на военной базе в Западной Германии. До ужина оставался час, а я стоял у раковины и дрючил одного салагу за то, что картошку чистит слишком толсто. «Эй, – говорю, – ну-ка погляди, как это делается». Он протягивает мне картошку и ножик, и тут кухня пропадает. Целиком. Хлоп – и нету. Говоришь, тебе перед… видениями этот Тони является?

Дэнни кивнул.

Холлоранн обнял его одной рукой.

– А мне мерещится запах апельсинов. Весь тот день пахло апельсинами, а мне это было ни к чему, потому что они входили в меню ужина – мы получили тридцать ящиков из Валенсии. В тот вечер все в проклятой кухне провоняло апельсинами.

Я на секунду вроде как отключился. А потом услышал взрыв и увидел пламя. Крики. Сирены. И еще зашипело – так шипит только пар. Потом я вроде бы чуть подвинулся ко всему этому и увидел сошедший с рельсов вагон, он лежал на боку, и написано было: Железная дорога Джорджия и Южная Каролина. Тут меня осенило, я понял: на этом поезде ехал мой брат Карл, а поезд соскочил с рельсов и брат погиб. Вот прямо так. Потом все исчезло, а передо мной – этот перепуганный тупой салажонок, все протягивает мне картошку с ножиком и говорит: «Сержант, ты в норме?» А я говорю: «Нет, только что в Джорджии погиб мой брат». Дозвонился я наконец до мамочки по междугородному телефону, и она рассказала мне, как это было.

Но, видишь ли, мальчуган, я это уже знал.

Холлоранн медленно покачал головой, отгоняя воспоминание, и сверху вниз заглянул в широко раскрытые глаза мальчика.

– Но запомнить тебе, малыш, надо вот что: такие штуки не всегда сбываются. Помню, всего четыре года назад я работал поваром в лагере для мальчиков на Длинном озере, в Мэне. Вот сижу я в Логанском аэропорту, жду посадку на свой рейс, и тут запахло апельсинами. Впервые лет, наверное, за пять. Вот я и говорю себе: «Господи, что ж будет в этом ненормальном ночном шоу дальше?» – и отправляюсь в туалет, и сажусь на унитаз, чтоб побыть одному. Сознания не теряю, но появляется у меня ощущение, что мой самолет разобьется, и делается оно все сильней и сильней. А потом пропадает вместе с запахом апельсинов, и делается ясно, что все кончилось. Я вернулся к кассам авиалиний «Дельта» и поменял свой рейс на другой, через три часа. И знаешь, что было?

– Что? – прошептал Дэнни.

– Ничего! – сказал Холлоранн и рассмеялся. Он с облегчением увидел, что и мальчик слабо улыбнулся. – Ничегошеньки! Самолет сел как по маслу и точно по расписанию. Вот видишь… бывает, предчувствия ничем не кончаются.

– О, – сказал Дэнни.

– Или возьми скачки. Я часто хожу на скачки и обычно играю очень неплохо. Когда они отправляются на старт, я стою у ограды и иногда сияние мне подсказывает, так, чуть-чуть: та лошадь или эта. Обычно такое чутье дает прилично заработать. Я всегда твержу себе: в один прекрасный день ты угадаешь трех лошадей в трех больших заездах и получишь на этом такие деньжищи, что можно будет рано уйти на пенсию. До сих пор это еще не сбылось. Зато много раз я возвращался домой с ипподрома не на такси, а на своих двоих с совершенно плоским бумажником. Никто не сияет все время, кроме, может, Господа на небесах.

– Да, сэр, – согласился Дэнни, думая, как почти год назад Тони показал ему нового малыша, лежавшего в колыбельке в их стовингтонской квартире. Из-за этого Дэнни очень взволновался и стал ждать, зная, что на это требуется время, но никакой новый ребеночек не появился.

– Теперь послушай-ка, – сказал Холлоранн и взял обе ручки Дэнни в свои. – Здесь я видел несколько плохих снов, и плохие предчувствия тоже были. Я тут проработал теперь уже два сезона, и раз десять у меня были… ну… кошмары, а еще, сдается мне, с полдюжины раз мерещилось всякое. Нет, что – не скажу. Это не для такого малыша, как ты. Просто разные гадости. Раз это было с этими кустами, чтоб им пусто было, с теми, что на манер зверей подрезаны. Другой раз горничная, Делорес Викери ее звать, было у нее малюсенькое сияние, да сдается мне, она об этом знать не знала. Мистер Уллман выкинул ее с работы… знаешь, что это значит, док?

– Да, сэр, – простодушно ответил Дэнни, – папу выкинули из школы, вот почему, по-моему, мы оказались в Колорадо.

– Ну вот, Уллман выкинул ее из-за того, что она говорила, будто увидела в одном из номеров что-то такое… в том номере, где случилась нехорошая вещь. Это номер двести семнадцать, и я хочу, чтобы ты пообещал мне не заходить в него, Дэнни. Всю зиму. Обходи его стороной.

– Ладно, – сказал Дэнни. – Эта тетя… горничная… она попросила вас посмотреть?

– Да, попросила. И кое-что скверное там было. Но… не думаю, что оно может навредить кому-нибудь, Дэнни. Вот я к чему клоню. Те, кто сияет, иногда умеют видеть то, что должно случиться и, думаю, иногда – то, что уже случилось. Но все это – как картинки в книжке. Ты хоть раз видел в книжке страшную картинку, Дэнни?

– Да, – сказал он, вспоминая сказку о Синей Бороде и картинку, на которой новая жена Синей Бороды открывает дверь и видит все головы.

– Но ты знаешь, что она не может тебе ничего сделать, так?

– Да-а… – с легким сомнением откликнулся Дэнни.

– Ну вот, так и с этим отелем. Не знаю почему, но мне кажется, что бы плохое тут в свое время ни случилось, его маленькие кусочки все еще разбросаны по отелю, как обрезки ногтей или сопли, которые какой-нибудь поганец размазал под стулом. Не понимаю, почему такое ощущение возникает именно тут. Сдается мне, скверные вещи случаются во всех отелях на свете, я много где работал, и никаких неприятностей не было. Только здесь. Но, Дэнни, я не думаю, что это может кому-нибудь повредить. – Каждое слово он подчеркивал, мягко встряхивая мальчика за плечо. – Поэтому, если увидишь что-то в холле или в комнате, или на улице, где эти кусты… просто посмотри в другую сторону, а когда снова обернешься, все пропадет. Сечешь?

– Да, – сказал Дэнни. Он успокоился и чувствовал себя куда лучше. Он стал на коленки, чмокнул Холлоранна в щеку и крепко обхватил. Тот обнял его в ответ и, выпустив мальчика, спросил:

– Твои предки… они не сияют, нет?

– Нет, не думаю.

– Я их проверил, так же, как тебя, – сказал Холлоранн. – Твоя мама дернулась совсем чуть-чуть. Знаешь, по-моему, все мамаши немного сияют – по крайней мере пока их детки не подрастут настолько, чтоб самим о себе позаботиться. Твой папа…

Холлоранн ненадолго замолчал. Он проверил отца мальчугана и просто не понимал. Не похоже было, чтобы тот сиял, но твердо сказать, что этот человек на такое не способен, было нельзя. Прощупывать отца Дэнни было… странно, как будто Джек Торранс что-то – нечто – скрывал. Или так далеко упрятал в себя, что до этого невозможно было добраться.

– Думаю, он вообще не сияет, – закончил Холлоранн. – Так что за них не беспокойся. Просто сам будь поосторожней. Не думаю, что хоть что-нибудь тут может причинить тебе вред. Так что спокойствие, о’кей?

– О’кей.

– Дэнни! Эй, док!

Дэнни огляделся по сторонам:

– Это мама. Я ей нужен, надо идти.

– Знаю, – сказал Холлоранн. – Желаю хорошо провести зиму, Дэнни. Так хорошо, как сумеешь.

– Ладно. Спасибо, мистер Холлоранн. Мне намного лучше.

В его сознании возникла веселая мысль:

(для друзей – Дик)

(да, Дик, ладно)

Их глаза встретились, и Дик Холлоранн подмигнул.

Дэнни пролез на сиденье машины и открыл дверцу. Когда он вылезал, Холлоранн окликнул его:

– Дэнни?

– Что?

– Если будут неприятности… позови. Заори как следует, погромче, как несколько минут назад. Я сумею тебя услышать даже далеко на юге, во Флориде. А услышу, так примчусь со всех ног.

– Ладно, – сказал Дэнни и улыбнулся.

– Осторожней, паренек.

– Угу.

Дэнни захлопнул дверцу и побежал через стоянку к крыльцу, где, обхватив себя руками, на знобящем ветру стояла Венди. Холлоранн смотрел на них, и его широкая улыбка медленно таяла.

Не думаю, что хоть что-нибудь тут может причинить тебе вред.

Не думаю…

Но что, если он ошибся? Как только он увидел ту хреновину в ванне номера 217, то понял, что отработал в «Оверлуке» свой последний сезон. Хреновина эта была много хуже любой картинки в любой книжке, а бегущий к маме мальчик казался отсюда таким маленьким…

Не думаю…

Его взгляд проплыл к декоративным зверям.

Он резко завел машину, переключил передачу и поехал прочь, стараясь не оглядываться. Конечно же, он оглянулся и, конечно же, крыльцо оказалось пустым. Они ушли внутрь. Как будто «Оверлук» проглотил их.

12. Великий обход

– О чем вы говорили, милый? – спросила Венди, когда они вернулись внутрь.

– Ничего особенного.

– Долгонько же вы говорили ни о чем.

Он пожал плечами, и в этом жесте Венди узнала его отца. Вряд ли сам Джек проделал бы это лучше. Больше из Дэнни было ничего не вытянуть. Венди почувствовала сильную досаду, смешанную с еще более сильной любовью: любовь была беспомощной, а досада происходила от ощущения, что ее намеренно из чего-то исключили. С ними она иногда чувствовала себя посторонней, исполнительницей крошечной роли, которая случайно забрела обратно на сцену, где разворачивались главные события. Что ж, нынешней зимой этой доводящей Венди до белого каления парочке не удастся отлучить ее от себя – в квартире для этого слишком мало места. Она вдруг поняла, что ревнует к тому, насколько близки ее муж и сын, и ей стало стыдно. Это слишком напоминало то, что, должно быть, чувствовала ее мать… слишком, чтобы не встревожиться.

Сейчас вестибюль был пуст, если не считать Уллмана и главного клерка за стойкой (они подбивали итоги возле кассы), парочки переодевшихся в теплые брюки и свитера горничных, которые стояли у парадной двери, обложившись багажом, и Уотсона, здешнего техника-смотрителя. Он заметил, что Венди смотрит на него, и подмигнул… определенно развратно. Она торопливо отвела глаза. Джек был у окна сразу за рестораном, он с мечтательным видом, явно наслаждаясь, разглядывал пейзаж.

Видимо, снимать кассу закончили, потому что Уллман с внушительным хлопком запер ее. Он надписал на ленте свои инициалы и спрятал ее в маленький футляр на «молнии». Венди про себя поаплодировала клерку, лицо которого выразило огромное облегчение. Уллман производил впечатление человека, который любую недостачу вырвет у главного клерка из-под шкуры… не пролив ни капли крови. Венди не очень-то заботили Уллман и его назойливая суетливая манера держаться. Он был точь-в-точь таким, как все начальники, с которыми ей приходилось иметь дело, – будь то мужчины или женщины. С клиентами он умел быть сахаринно-сладким, а за кулисами, с персоналом, превращался в мелкого тирана. Но сейчас дисциплине пришел конец, и на лице главного клерка читалась написанная крупными буквами радость. С дисциплиной, кстати, было покончено для всех, кроме них с Джеком и Дэнни.

– Мистер Торранс, – властно позвал Уллман. – Будьте любезны, подойдите сюда.

Джек направился к нему, кивнув Венди и Дэнни в знак того, что и им следует подойти.

Клерк, который ушел было внутрь, теперь вернулся, уже в пальто.

– Желаю хорошо провести зиму, мистер Уллман.

– Сомневаюсь, что мне это удастся, – холодно сказал Уллман. – Двенадцатого мая, Брэддок. Ни днем раньше. Ни днем позже.

– Да, сэр.

Брэддок обошел стойку. Лицо его соответственно положению выражало достоинство и рассудительность, но когда он повернулся к Уллману спиной, то ухмыльнулся, как школяр. Он на ходу бросил несколько слов двум девушкам, все еще ожидавшим у дверей свою машину, и вслед ему раздался короткий взрыв сдавленного смеха.

Теперь Венди начала замечать, как здесь тихо. Тишина навалилась на отель, как тяжелое одеяло, заглушающее все, кроме слабой пульсации дня снаружи. С того места, где она стояла, можно было заглянуть в вылизанный до стерильности внутренний офис. Там было два пустых стола и два серых стеллажа с папками. Дальше виднелась кухня Холлоранна без единого пятнышка, большие двустворчатые двери с круглыми окошечками были раскрыты и подперты резиновыми валиками.

– Я решил немного задержаться и показать вам Отель, – сказал Уллман, и Венди подумала, что в его тоне всегда слышится заглавное О. Вы просто были обязаны его услышать. – Уверен, ваш муж хорошо узнает здешние входы и выходы, миссис Торранс, но вы с сыном, несомненно, в основном будете держаться первого и второго этажей, где находится ваша квартира.

– Несомненно, – застенчиво пробормотала Венди, а Джек исподтишка взглянул на нее.

– Это очень красивый отель, – экспансивно объявил Уллман. – Мне просто нравится показывать его.

Готова спорить, так оно и есть, подумала Венди.

– Пойдемте на четвертый этаж, а оттуда спустимся вниз, – сказал Уллман. Определенно, в его голосе звучал энтузиазм.

– Если мы вас задерживаем… – начал Джек.

– Нисколько, – сказал Уллман. – Магазин закрыт. «Ту фини», по крайней мере на этот сезон. Кроме того, я собираюсь переночевать в Боулдере – конечно, в «Боулдерадо». Единственный приличный отель по эту сторону Денвера… не считая, конечно, самого «Оверлука». Сюда.

Они все вместе вошли в лифт, богато украшенный медными и латунными завитушками, но тот заметно осел еще до того, как Уллман раскрыл дверцу. Дэнни пошевелился с легким беспокойством, но Уллман сверху вниз улыбнулся ему. Дэнни попытался улыбнуться в ответ – без заметного успеха.

– Нечего бояться, паренек, – сказал Уллман. – Безопасно, как у Христа за пазухой.

– Про «Титаник» тоже так говорили, – заметил Джек, поднимая глаза на стеклянный шар в центре потолка кабины. Венди прикусила изнутри щеку, чтоб удержаться от улыбки.

Уллмана это замечание не развеселило. Он с шумом и треском захлопнул внутренние дверцы.

– «Титаник» сделал только один рейс, мистер Торранс. Этот же лифт, с тех пор как его установили тут в тысяча девятьсот двадцать шестом году, сделал их тысячи.

– Что вселяет уверенность, – заметил Джек и потрепал Дэнни по голове. – Ну, док, самолет не разобьется.

Уллман передвинул рычаг, и какое-то время слышался только жалобный вой замученного мотора да пол трясся у них под ногами. Венди представилось: вот их четверка застревает между этажами, как мухи в бутылке, а весной их находят… слегка обглоданных… как команду Доннеров…

(Прекрати!)

Лифт, дрожа, начал подъем. Поначалу снизу доносились клацанье и стук, потом дело пошло более гладко. На четвертом этаже Уллман остановил глухо стукнувший лифт, распахнул створки внутренней дверцы и открыл наружную. До этажа оставалось еще дюймов шесть. Дэнни широко раскрытыми глазами смотрел, насколько ниже пол лифта пола четвертого этажа, будто только-только уразумел, что Вселенная устроена не так разумно, как ему говорили. Уллман откашлялся, немного поднял кабину и остановил ее, при этом она содрогнулась (пару дюймов они все-таки не доехали), и все выбрались наружу. Стоило кабине освободиться от их веса, как она поднялась почти вровень с этажом, но, по мнению Венди, уверенности это не прибавляло. Безопасно в лифте или нет, но она решила пользоваться лестницей, если нужно будет спуститься или подняться наверх. И ни при каких условиях она не позволит забраться в эту хрупкую штуковину всем троим вместе.

– На что смотрим, док? – весело поинтересовался Джек. – Пятна нашел, да?

– Нет, конечно, – возразил уязвленный Уллман. – Все ковры мыли с шампунем всего два дня назад.

Венди и сама бросила взгляд на дорожку в холле. Симпатичная, но, если настанет день, когда у нее будет собственный дом, такую она определенно не выберет. На темно-голубом фоне сплеталось что-то вроде сюрреалистических джунглей со множеством лиан, побегов дикого винограда и усеянных экзотическими птицами деревьев. Трудно сказать, что это за птицы, потому что весь узор был совершенно черным и просматривались лишь силуэты.

– Тебе нравится ковер? – спросила она у Дэнни.

– Да, мам, – лишенным выражения тоном ответил он.

Они прошли по приятно широкому холлу. Обои были шелковистыми, более светлого голубого тона, чтобы сочетаться с ковром. Через каждые десять футов на высоте примерно семи футов висели электрические светильники, стилизованные под лондонские газовые фонари, поэтому лампочки прятались за стеклом туманно-кремового оттенка, перехваченными крест-накрест железными полосками.

– Как они мне нравятся! – сказала Венди.

Довольный Уллман кивнул:

– Мистер Дервент поставил их после войны – второй мировой, я хочу сказать, – по всему отелю. Фактически почти весь – хотя и не совсем – интерьер четвертого этажа – его идея. Вот номер трехсотый. Президентский люкс.

Он повернул ключ в замке двустворчатой двери красного дерева и распахнул ее настежь. От явившейся их взорам панорамы в выходящем на запад окне гостиной все разинули рты – наверное, такого эффекта Уллман и добивался.

– Вот это вид, верно? – улыбнулся он.

– Да уж, – сказал Джек.

Окно занимало почти всю длинную стену гостиной, а за ним, прямо меж двух зазубренных вершин, стояло солнце, льющее золотой свет на скалы и сахарно-белый снег высоких пиков. Облака по бокам и позади этого прямо-таки предназначенного для почтовой открытки пейзажа тоже были подкрашены золотом, а ярко сверкающие снопы солнечных лучей медленно угасали в темных мохнатых омутах ниже границы леса.

И Джек, и Венди были столь поглощены этим зрелищем, что не обратили внимания на Дэнни – тот тоже не сводил глаз, но не с окна, а с того места, где открывалась дверь в ванную, с красно-бело-полосатых шелковистых обоев слева от себя. И его аханье, слившееся с «ах!» родителей, не имело никакого отношения к красоте.

На обоях запеклись большие пятна крови, испещренные крошечными кусочками какого-то серовато-белого вещества. От увиденного Дэнни затошнило. Это напоминало написанную кровью безумную картину, сюрреалистический офорт, изображающий запрокинутое от боли и ужаса человеческое лицо с зияющим ртом и снесенной половиной черепа.

(Так что, если увидишь что-нибудь… просто отвернись, а когда опять посмотришь, все исчезнет. Сечешь?)

Дэнни нарочно перевел взгляд на окно, соблюдая осторожность, чтобы по выражению его лица нельзя было ни о чем догадаться, а когда его руку накрыла мамина, он взялся за нее, следя, как бы не вцепиться или не подать какой-нибудь иной сигнал.

Управляющий говорил папе что-то о том, что следует убедиться, закрыто ли это большое окно ставнями, иначе сильный ветер разобьет его. Джек кивал. Дэнни осторожно взглянул на стену еще раз. Большое пятно засохшей крови исчезло. Маленьких серо-белых пятнышек, разбрызганных по нему, тоже не было.

Потом Уллман вывел их из номера. Мама спросила, понравились ли Дэнни горы. Он сказал «да», хотя на самом деле горы его совершенно не волновали. Когда Уллман закрывал за ними двери, Дэнни оглянулся через плечо. Кровавое пятно вернулось, только на сей раз оно было свежим. Оно растекалось. Уллман, глядя прямо на пятно, продолжил беглый рассказ об останавливавшихся здесь знаменитостях. Дэнни обнаружил, что сильно, до крови, прикусил губу, и даже не почувствовал этого. Пока они шли по коридору, он немножко отстал от остальных, утер тыльной стороной руки кровь и подумал про

(кровь)

(мистер Холлоранн видел кровь или что-нибудь похуже?)

(Не думаю, что такие штуки могут причинить тебе вред.)

Во рту у Дэнни притаился крик, но он не выпустил его. Папа с мамой не умеют видеть такие вещи, они никогда этого не умели. Он промолчит. Мама с папой любят друг друга, вот это настоящее. Прочее напоминало картинки в книжке. Некоторые были страшными, но причинить вреда не могли. Они… не могут… причинить вред…

Мистер Уллман провел их по коридорам, которые своими изгибами и поворотами напоминали лабиринт, и показал еще несколько номеров на четвертом этаже. Тут, наверху, сплошь луки, сказал мистер Уллман, хотя никаких луков Дэнни не видел. Он продемонстрировал им комнату, где как-то раз останавливалась леди по имени Мэрилин Монро – она тогда вышла замуж за человека по имени Артур Миллер (Дэнни смутно понял, что, пожив в «Оверлуке», Мэрилин с Артуром вскоре после того РАЗВЕЛИСЬ).

– Мам?

– Что, милый?

– Если они были женаты, почему у них разные фамилии? У вас с папой фамилия одна.

– Да, Дэнни, но мы-то не знаменитости, – сказал Джек. – Знаменитые женщины сохраняют свою фамилию даже после того, как выйдут замуж, потому что фамилия – это их кусок хлеба с маслом.

– Хлеба с маслом, – повторил совершенно заинтригованный Дэнни.

– Папа хочет сказать, что люди привыкли ходить в кино и смотреть на Мэрилин Монро, – сказала Венди, – но им может не понравиться, если они придут и увидят Мэрилин Миллер.

– Почему? Это ведь все равно будет та же самая леди. Разве никто не догадается?

– Да, но… – она беспомощно посмотрела на Джека.

– Однажды в этом номере останавливался Трумэн Капоте, – нетерпеливо перебил Уллман, открывая дверь. – Это было уже при мне. Ужасно милый человек. Европейские манеры.

Ни в одном из этих номеров не было ничего примечательного (вот только луков, которые не переставая упоминал мистер Уллман, там не было) – ничего, что испугало бы Дэнни. Всерьез на четвертом этаже Дэнни встревожило еще только одно, но почему – он сказать не мог. А встревожил его огнетушитель на стене, в том месте, где коридор сворачивал, возвращаясь к лифту. Тот, раскрытый, зиял в ожидании, как рот, полный золотых зубов.

Огнетушитель был несовременным: один конец свернутого плоского шланга крепился к большому красному вентилю, а другой – заканчивался латунным наконечником. Витки шланга удерживал красный металлический обруч на шарнире. В случае пожара можно одним сильным толчком откинуть такой обруч в сторону – и шланг ваш. Это Дэнни понимал, ему удавалось хорошо сообразить, как работают вещи. К тому времени, как Дэнни стукнуло два с половиной, он уже отпирал защитные дверки, которые отец сделал на верхней площадке лестницы в их стовингтонском доме. Он понял, как работает замок. Папа называл это СНОРОВКОЙ. У некоторых СНОРОВКА была, а у некоторых – нет.

Этот огнетушитель был постарше тех, что случалось видеть Дэнни – например, в детском саду, – но ничего сверхнеобычного в этом не было. Тем не менее шланг, свернувшийся, как спящая змея, на фоне голубых обоев, рождал в мальчике смутное чувство тревоги. Так что, свернув за угол, он обрадовался, когда шланг скрылся из вида.

– Естественно, все окна следует закрыть ставнями, – сказал мистер Уллман, когда они снова зашли в лифт. Кабина у них под ногами опять неловко осела. – Но особенно меня беспокоит окно в президентском люксе. Обошлось оно нам в четыреста двадцать долларов, а ведь прошло больше тридцати лет. Сегодня замена такого стекла обойдется в восемь раз дороже.

– Я закрою, – сказал Джек.

Они спустились на третий этаж, там были другие номера, а коридор оказался еще извилистее и поворачивал еще чаще. Теперь, когда солнце зашло за горы, свет в окнах начал заметно убывать. Мистер Уллман показал им один или два номера, и на этом все кончилось. Мимо номера 217, насчет которого предостерегал Дик Холлоранн, он прошел, не замедляя шага. Дэнни посмотрел на неброскую табличку с номером, очарованный и встревоженный одновременно.

Потом – еще ниже, на второй этаж. Там мистер Уллман не стал показывать комнаты, пока они не оказались возле покрытой толстым ковром лестницы, которая вела назад в вестибюль.

– Вот ваша квартира, – сказал он. – Думаю, вы найдете ее подходящей.

Они вошли. Дэнни взял себя в руки – мало ли что там могло оказаться. Там не оказалось ничего.

Венди Торранс вздохнула с облегчением. Президентский люкс своей холодной элегантностью вызвал у нее чувство неловкости, собственной неуклюжести. Конечно, это здорово – посетить отреставрированное историческое здание, где в спальне висит мемориальная табличка, гласящая: «Здесь спал Авраам Линкольн» или «Здесь спал Франклин Рузвельт», но совершенно другое дело – представить, как лежишь с мужем среди целых акров постельного белья и, может статься, занимаешься любовью там, где случалось возлежать самым великим (во всяком случае, самым могущественным, поправилась она) в мире людям. Но эта квартира была попроще, более домашней, она прямо-таки манила к себе. Венди подумала, что без особого труда сумела бы мириться с ней до следующего лета.

– Тут очень мило, – сказала она Уллману и услышала в своем голосе благодарность.

– Простенько, но подходяще, – кивнул Уллман. – В сезон тут живут повар с женой или с помощником.

– Тут жил мистер Холлоранн? – вмешался Дэнни.

Мистер Уллман снисходительно склонил голову.

– Именно так. С мистером Неверсом. – Он повернулся к Джеку и Венди: – Тут гостиная.

Там стояло несколько стульев, с виду удобных, но недорогих; кофейный столик – когда-то он стоил немало, но сейчас с одного бока у него был отколот длинный кусок; две книжные полки (Венди с некоторым изумлением отметила, что они битком набиты сборниками литературных обозрений и трилогиями «Клуба детективных романов» сороковых годов) и казенный телевизор неизвестной марки, куда менее элегантный, чем консоли из полированного дерева в комнатах.

– Кухни здесь, конечно, нет, – сказал Уллман, – но есть подъемник для подачи блюд. Квартира находится прямо над кухней отеля. – Он сдвинул в сторону квадратный кусок обшивки, открылся широкий квадратный поднос. Уллман подтолкнул его, и тот исчез, открыв взорам направляющий трос.

– Тайный ход! – возбужденно заявил Дэнни матери. Потрясающая шахта за стеной мигом заставила позабыть все страхи. – Прямо как в «Эббот и Костелло встречаются с монстрами»!

Мистер Уллман нахмурился, но Венди виновато улыбнулась. Дэнни подбежал к подъемнику и заглянул в шахту.

– Сюда, пожалуйста.

Уллман отворил дверь в дальнем конце гостиной. Она вела в широкую и просторную спальню. Там стояли две одинаковые кровати. Венди взглянула на мужа, улыбнулась, пожала плечами.

– Нет проблем, – ответил Джек. – Мы их сдвинем.

Мистер Уллман оглянулся, искренне озадаченный:

– Простите?

– Кровати, – любезно пояснил Джек. – Их можно сдвинуть.

– О, конечно, – сказал Уллман, мгновенно смутившись. Потом его лицо прояснилось, а из-под воротничка рубашки вверх пополз румянец. – Как угодно.

Он проводил их обратно в гостиную, из которой еще одна дверь вела в другую спальню, где стояла двухэтажная кровать. В углу лязгал радиатор, а коврик на полу был украшен кошмарной вышивкой, изображавшей кактусы и шалфей. Венди заметила, что Дэнни уже положил на него глаз. Стены комнаты, не такой большой, как соседняя, покрывали панели из настоящей сосны.

– Док, как, по-твоему, выдержишь ты здесь? – спросил Джек.

– Еще бы. Я буду спать на верхней койке, ладно?

– Как хочешь.

– И коврик мне тоже нравится. Мистер Уллман, почему у вас не все ковры такие?

На мгновение лицо мистера Уллмана сделалось таким, будто он запустил зубы в лимон. Потом он улыбнулся и потрепал Дэнни по щеке.

– Вот ваши комнаты, – сказал он, – только ванная находится за основной спальней. Квартира не слишком велика, но, конечно, вы можете располагаться и в других номерах отеля. Камин в вестибюле – в хорошем рабочем состоянии, так по крайней мере мне сказал Уотсон, и если внутренний голос подскажет вам обедать в столовой – не стесняйтесь, обедайте.

Он говорил тоном человека, дарующего большую привилегию.

– Хорошо, – сказал Джек.

– Спустимся вниз? – спросил мистер Уллман.

Они съехали на лифте в теперь уже совершенно пустой вестибюль, только Уотсон в кожаной куртке подпирал входную дверь, ковыряя в зубах зубочисткой.

– Я думал, вы уже далеко отсюда, – прохладным тоном произнес мистер Уллман.

– Да вот, торчу тут, чтоб напомнить мистеру Торрансу про котел, – сказал Уотсон, выпрямляясь. – Не спускать с него глаз, приятель, тогда все будет в лучшем виде. Раза два на дню скидывайте давление. Оно ползет.

Оно ползет, подумал Дэнни. Эти слова эхом пошли гулять по длинному тихому коридору в его сознании, зеркальному коридору, в который люди редко заглядывают.

– Хорошо, – сказал отец.

– И проживете, как у Христа за пазухой, – сказал Уотсон и протянул Джеку руку. Тот пожал ее. Уотсон повернулся к Венди и склонил голову.

– Мэм, – сказал он.

– Очень приятно, – отозвалась Венди и подумала, что это прозвучало совершенно абсурдно. Она была родом из Новой Англии, прожила там всю жизнь, и ей казалось, несколькими короткими фразами этот лохматый Уотсон воплотил все то, что, по общему мнению, и есть Запад. Пусть даже до этого он ей развратно подмигивал.

– Мастер Торранс, – серьезно произнес Уотсон и протянул руку. Дэнни, к этому времени уже целый год прекрасно разбиравшийся в рукопожатиях, робко подал свою и почувствовал, как она утонула в ладони Уотсона. – Заботься о них хорошенько, Дэн.

– Да, сэр.

Уотсон отпустил ручонку Дэнни и, выпрямившись во весь рост, взглянул на Уллмана.

– Ну, до будущего года, – сказал он, протягивая руку.

Уллман вяло коснулся ее. Бледно-розовый камень в его перстне поймал свет люстры в вестибюле и зловеще подмигнул.

– Двенадцатого мая, Уотсон, – промолвил он. – Ни на день раньше или позже.

– Да, сэр, – ответил Уотсон, и Джек ясно представил, как мысленно тот прибавил: Козел вонючий.

– Хорошей вам зимы, мистер Уллман.

– О, в этом я сомневаюсь, – высокомерно ответил тот.

Уотсон отворил одну створку большой парадной двери, ветер взвыл громче и принялся трепать воротник его куртки.

– Ну, ребята, поосторожней, – сказал он.

– Да, сэр, – ответил за всех Дэнни.

Уотсон, чей не столь уж далекий предок владел отелем, застенчиво проскользнул в дверь. Она закрылась за ним, заглушив ветер. Они все вместе посмотрели, как Уотсон простучал поношенными черными ковбойскими сапогами по широким ступеням парадного крыльца. Пока он пересекал стоянку и забирался внутрь своего пикапа «интернэшнл харвестер», у его ног крутились хрупкие желтые осиновые листья. Он завел машину, из заржавленной выхлопной трубы вылетел синий дымок. Пока машина задним ходом выезжала со стоянки, все молчали, словно находясь во власти заклятия. Грузовичок Уотсона исчез за выступом холма, а потом появился снова, маленький, на главной дороге. Он держал курс на запад.

На мгновение Дэнни почувствовал себя одиноким, как никогда в жизни.

13. Парадное крыльцо

Семейство Торрансов стояло на длинном парадном крыльце отеля «Оверлук», словно позируя для семейного портрета: в центре – Дэнни в застегнутой курточке, которая с прошлой осени стала мала и уже протиралась на локтях; позади него – Венди, опустившая руку ему на плечо; слева от мальчика – Джек, чья ладонь невесомо покоилась на макушке сына.

Мистер Уллман в дорогом коричневом мохеровом пальто, застегнутом на все пуговицы, поотстал на шаг. Солнце, уже совсем скрывшееся за горами, обвело вершины золотой огненной каймой, а падающие от предметов тени сделало длинными и лиловыми. На стоянке осталось только три машины: здешний грузовичок, «линкольн-континенталь» Уллмана и видавший виды «фольксваген» Торранса.

– Ну, вот ключи, – сказал Уллман Джеку. – Вы все поняли насчет котла и топки?

Джек кивнул, чувствуя к Уллману что-то вроде искреннего сочувствия. В этом сезоне дела закончились, клубок смотали до двенадцатого мая будущего года – не до одиннадцатого, не до тринадцатого, – и отвечающий за все Уллман, Уллман, говорящий об отеле тоном, в котором звучала несомненная страсть, не мог не поискать недочетов.

– Думаю, я справлюсь как следует, – сказал Джек.

– Хорошо. Буду держать с вами связь. – Но он по-прежнему медлил, будто ждал, что ветер придет на помощь и, может быть, отнесет его к машине. Наконец Уллман вздохнул: – Ну ладно. Желаю хорошо провести зиму, мистер Торранс, миссис Торранс. И тебе, Дэнни.

– Спасибо, сэр, – сказал Дэнни. – И вам тоже.

– Сомнительно, – еще раз произнес Уллман, и это прозвучало грустно. – Этот отель во Флориде, если говорить начистоту, настоящая помойка. Убиваешь время на суету. «Оверлук» – вот мое настоящее дело. Хорошенько заботьтесь о нем для меня, мистер Торранс.

– Надо думать, будущей весной, когда вы вернетесь сюда, он окажется на месте, – сказал Джек, а в мозгу Дэнни молнией промелькнула мысль

(а мы?)

и пропала.

– Конечно. Конечно, он окажется на месте.

Уллман посмотрел на детскую площадку, где под ветром потрескивали кусты-животные. Потом еще раз деловито кивнул.

– Тогда до свидания.

Он быстро и чопорно прошагал к своему автомобилю – до смешного большому для такого маленького человечка – и скрылся внутри. Заурчал, оживая, мотор «линкольна», а когда он выбирался из своего стойла на паркинге, вспыхнули задние фары. Машина отъехала, и Джек сумел прочесть маленькую табличку над местом ее стоянки: ТОЛЬКО ДЛЯ МАШИНЫ МИСТЕРА УЛЛМАНА, УПР.

– А как же, – тихо произнес Джек.

Они провожали его взглядами, пока машина не исчезла из вида, съехав вниз по восточному склону. Когда она пропала, все трое переглянулись – молча, почти испуганно. Они остались одни. По аккуратно подстриженной лужайке, не предназначенной для глаз постояльцев, стайками бесцельно носились листья осины, они кружились, едва касаясь земли. Кроме них троих, некому было увидеть, как осенняя листва крадется по траве. От этого у Джека возникло странное ощущение – как будто он уменьшается и его жизненная сила съеживается в жалкую искорку, зато отель и его территория удваивались в размерах, становились зловещими, и их мрачная неодушевленная сила превращала его, Джека, семью в карликов.

Потом Венди сказала:

– Посмотри-ка на себя, док. У тебя из носа течет, как из пожарного шланга. Пошли-ка внутрь.

И они пошли внутрь, решительно закрыв дверь перед непрекращающимся воем ветра.