– Смотри, куда мой уже уплыл! – Мишка бежит впереди, догоняя свой кораблик-спичку, который успешно преодолев все препятствия, состоящие из мусора, сучков и маленьких камушков лихо устремился вниз, крутясь в бурлящем русле ручейка.
Мой кораблик менее поворотлив, потому что, в отличие от Мишкиного, сделан из спичечного коробка. Сейчас он уперся в булыжник, торчащий над водой, как огромная скала, и крутится на месте, не в силах обогнуть препятствие.
Солнце палит как летом, и я расстегнул своё серое в клетку пальто, но голова всё равно потеет под кроличьей шапкой. Мишка одет по-весеннему. Он всегда одевается хорошо и по погоде. На нём красная дутая болоньевая куртка, синий петушок с надписью «Биатлон» и резиновые сапоги. Ему хорошо, а вот мои ноги насквозь промокли в зимних сапогах с мехом.
Я наклоняюсь и подталкиваю пальцем свой кораблик-коробок, который, проплыв ещё немного, застревает под нависшей сверху льдинкой. Мне представляется, как внутри корабля резко стало темно, там началась паника. Матросы, набранные из бывших пиратов, захватили оружие, перебили весь экипаж, а капитана захватили в плен. Только трём офицерам из всей команды удалось спрятаться в трюме, и сейчас, они будут противостоять всей этой ватаге вооруженных до зубов головорезов.
– Ну ты чё, ещё здесь? А мой уже в колодец упал. Сейчас новый запускать буду.
Щёки Мишки горят румянцем. Под носом как всегда мокро, две прозрачные ниточки свисают до самой верхней губы.
– Возьми тоже спичку! Смотри, как она быстро плывёт, – он снова бежит вниз по ручью. Его синие школьные брюки, заправленные в резиновые сапоги, забрызганы рыжей грязью. Мишка никогда не следит за своим внешним видом. Всё на нём одето как-то набок и наперекось. Мятая рубашка выправлена из брюк, и торчит из под пиджака, который вечно чем-то уляпан. Чаще всего, это остатки еды. Но, иногда, на нём бывают следы зубной пасты, и тогда мне кажется, что Мишка спит прямо так, в школьном костюме, и утром ему остаётся только встать, почистить зубы и бежать в школу. Сегодня на его костюме нет следов каши и зубной пасты, зато прямо над октябрятской звёздочкой висит засохшая сопля. Я никогда не делаю Мишке замечаний, всё равно он отмахнётся и может даже обидеться.
Наши с ним игры различаются, хоть вроде бы играем в одно и то же. Вот и сейчас его больше интересует техническая сторона. Он смотрит, как быстро его кораблик преодолевает препятствия и достигает цели, потом запускает другой и сравнивает результаты. Дальше он будет запускать две спички наперегонки.
Мои игры всегда отличаются от игр сверстников, и их редко кто понимает. Во что бы я не играл, в кораблики ли, в машинки, в солдатиков, я всегда представляю какую то историю.
В моей игре всегда присутствуют поиски сокровищ.
В моей игре всегда присутствует тайна.
В моей игре всегда есть война и смерть.
В моей игре всегда есть красивая принцесса.
Не знаю, может со мною что-то не так, но без всего этого мне не интересна любая игра, и любая игра, в какую бы я не играл, всегда будет содержать эти вещи.
На проталине я нахожу несколько маленьких камушков. Сейчас моих героев ждут новые испытания. Как только корабль выйдет из льдов, он будет обстрелян неизвестной третьей стороной. Вот он боком выбирается из ледяного ущелья. Я прицеливаюсь и бросаю первый камень. Он падает сбоку, подняв небольшой фонтанчик грязной воды. Кораблик уворачивается и продолжает неторопливое движение, но второй камень попадает прямо в него, и он, перевернувшись, утыкается в отмель.
Вот и конец всей Вашей истории. Пока Вы там жили своей жизнью, конфликтовали, строили планы, кто-то большой готовил для Вас снаряды. Хлоп, и всем Вам крышка.
– Смотри Женя идёт! – Мишка показывает на другую сторону дороги и, вложив пальцы в рот, пронзительно свистит.
Женька замечает нас и переходит дорогу, оглядываясь по сторонам. Бледное его лицо угрюмо сосредоточено. Он чем-то озадачен. Наверное, выдумывает, где он был час назад, когда мы стучались к нему в квартиру. Мы-то знаем, что он был дома, просто не хотел открывать. За Женькой иногда такое водится. Он любит, когда я прихожу один, а в этот раз мы в компании с Мишкой, хотели зайти в гости. Сначала мы не планировали, да и на улице так хорошо, но нам вдруг захотелось есть, а лучшего места, чтобы перекусить нельзя и придумать.
В холодильнике у Женьки есть всё, от копчёной колбасы до сгущённого молока. Мамка у него врач, а отец работает на стройке и получает много денег. Это у нас с Мишкой отцы простые инженеры и работают на одном заводе, хотя у Мишки дома тоже всегда есть вкусная еда. Просто его родители запрещают водить друзей домой. Недавно у него ограбили квартиру и своровали большую сумму денег.
Я часто задумываюсь, почему наши отцы такие разные, хотя и работают в одной должности и в одном месте. У Мишкиного отца есть всё: машина, дача, домашний телефон, и сам Мишка всегда одет в новую модную одежду. У моего отца ничего этого нет, и в холодильнике нашем шаром покати. Этот вопрос, похоже, мучает и мою мать. Она часто ругается с отцом, приводя в пример Мишкиного.
«Потому что я не лижу жопы и не ворую!» – обычно отвечает на все её доводы отец, и я снова задумываюсь: неужели все у кого есть машины и домашние телефоны лижут кому то жопы? Тогда лучше пусть наша семья ходит пешком.
– Ну и где ты был? – Мишка уткнул руки в бока и стоит, воинственно расставив ноги.
– За картошкой ходил в погреб, – Женька отвечает сходу, видимо заранее заготовил ответ.
– Не ври, мы знаем, что ты дома был. – Напирает Мишка, шагая на Женьку.
– Да не было меня! – громко оправдывается Женька.
– Божись! – напирает Мишка.
Тут в разговор вмешиваюсь я.
– Да ладно Миша, не было его дома, я верю. – Поворачиваюсь к Женьке. – Слушай Женя, ты по математике сделал? Дашь списать?
Женька мнётся. Он не любит давать списывать, но сейчас я его спас, и ему приходится согласиться. В отличие от нас, на его шее повязан красный пионерский галстук. Он был принят в пионеры одним из первых, а мы с Мишкой не попали даже во вторую очередь, но рано или поздно нам повяжут эти галстуки, поэтому мы сильно не переживаем.
– Ну чё, идём в школу? – спрашивает Женька.
Мы учимся со второй смены и до уроков ещё целый час, хотя можно побеситься и в школе.
Я наклоняюсь, чтобы взять мой коричневый ранец, который стоит рядом с Мишкиным на газоне . Огромная черная тень подкрадывается сзади и накрывает меня сверху, словно гигантское чудовище подошло сзади и хочет меня схватить. Я сжимаюсь от страха и боюсь обернуться назад. Всё погружается во тьму, как будто наступила ночь, и земля подо мной начинает дрожать.
БАХ! – неведомая сила сбивает меня с ног.
БАХ! – темнота вокруг.
БАХ! – огненная вспышка и снова темнота.
БАХ! БАХ! БАХ!
***
– Эй, сучёнок, ты чё, сдохнуть собрался? Погоди, тебе ещё рано. – Кружащиеся как в калейдоскопе разноцветные кружочки сливаются в одну точку, образуя яйцевидный вытянутый овал лица. Кир не может разглядеть его сквозь пелену, залепившую глаза, но по голосу понимает, что это Нос. Несмотря на то, что он выключился всего на мгновение, как ему показалось, всё вокруг когда-то успело погрузиться в сумерки.
– Вставай давай, сука, я с тобой ещё не закончил. Цепкие сильные пальцы сгребают воротник афганки, затягивая его в узел под кадыком. Рывок, и Кир оказывается в положении сидя. Ещё одним рывком Нос пытается поставить Кира на ноги, но тот, приподнявшись на полусогнутых ногах, снова заваливается на бок.
– Встать падла! – Кир чувствует болезненный удар ботинка чуть выше копчика. Он стонет, скорчившись от боли, переворачивается на живот и утыкается носом в землю. Тупая боль перерастает в острую, и он, задыхаясь, хватает ртом землю вперемешку с сосновыми иголками, которыми она обильно усыпана.
« Больше не встану! Пусть лежачего добивают…» – ноющая мысль проскакивает сквозь боль.
Сейчас будет ещё один удар. Он чувствует, как Нос, изготовившись, заносит ногу.
– Витя, хорош… – рядом слышится шум возни. Кто-то, судя по голосу, Томилов оттаскивает Носа в сторону, поэтому нога летит мимо, слегка чиркнув Кира по затылку.
– Пойдём, выпьем лучше, и решим, что дальше делать…
– А я уже знаю, что с ними делать… – голос Носа слышится теперь на безопасном расстоянии, а вскоре совсем удаляется.
Кир продолжает лежать, уткнувшись носом в иголки. В лёгкий сосновый аромат подмешивается металлический запах крови. Разбитые губы и нос саднят, а всё тело ноет от долгой пытки. Первый раз за несколько часов они немного успокоились, и есть время подумать. Где то справа бьют Емелю. Слышатся глухие удары, мат и его стоны.
Избивают серьёзно, не опасаясь поставить синяки, значит дело-труба.
«Они продолжают напиваться, поэтому для нас это ничем хорошим не кончится. Интересно, как они собираются объяснить пропажу трёх солдат? – Кир глубоко вздыхает, вдруг осознав страшное. – Заявления! Мы же сами написали заявления о переводе. Мы отписаны из этой части, а в другую просто не попадём. А что, спишут всё на побег. Поначалу и искать никто не будет. Мы ведь никуда не приписаны. Как я сразу не понял, что это была подстава?».
Теперь, когда он понимает, что точка невозврата для них пройдена, страх куда-то уходит. Его сменяет спокойная рассудительность. Голова становится совершенно лёгкой и ясной, как после хорошего глубокого сна.
«Скоро в любом случае, всё будет кончено, поэтому времени в обрез. Сейчас у них короткая передышка и ей нужно воспользоваться. Сейчас, или уже никогда».
Кир приподнимает голову. В ста метрах перед ним горит костёр, отбрасывая блики на сосны и кучку активно жестикулирующих людей. – «Выпивают, болтают. Сейчас очередная порция алкоголя даст в башку, и они снова примутся за нас. Вот бы сейчас чу̀хнуть, от костра-то они ничего не видят».
Кир пытается пошевелить руками, но они, как и ноги крепко стянуты матерчатыми ремнями. В таком виде далеко не убежишь. Можно, как заяц, проскакать метров сто, до первого пенька. Всё равно догонят, но так ждать конца тоже не вариант.
Иногда, в самых опасных ситуациях, действия опережают мысль. Кир поворачивает голову вправо и в нескольких метрах от себя, видит покатый спуск. Он приподнимается и, сделав несколько мощных прыжков, достигает спуска, падает и кубарем катится вниз. Он прижал связанные руки к спине, а ноги вытянул так, чтобы не мешать телу перекатываться подобно полену. Его тело быстро катится вниз по мягким иголкам, которые забиваются за шиворот в уши и нос. Боль от быстрого падения и ударов о кочки где-то далеко на заднем плане. Теперь им полностью овладевает инстинкт самосохранения. «Нужно оказаться как можно дальше от них!».
Прокатившись несколько десятков метров, он падает с небольшого выступа и спиной врезается в маленькую берёзку. В любое другое время от болевого шока у него перехватило бы дыхание, но только не сейчас.
Приподнявшись, он крутит головой, озираясь по сторонам. В сумерках почти ничего не видно, только огромной горой перед ним чернеет холм, с которого он только что скатился. Где то за ним красные отблески костра. Там опасность. Он поворачивается в противоположную сторону. Справа от него кусты и мелкая поросль берёз. Он перекатывается туда и врезается в гущу крапивы и репейника. Нужно как можно дальше забраться в эти заросли. Страшными усилиями, рыча, он продирается всё дальше. Заросли дикой малины рвут афганку, раздирают шею и лицо. Вот она. Он видит канаву, густо заросшую крапивой, и скатывается в неё. Канава оказывается глубокой, и он делает ещё несколько перекатов, пока не достигает бугристого дна. Бурые хлысты крапивы, густо облепившие края канавы, и примятые телом Кира, неторопливо возвращаются в своё прежнее положение, тем самым частично перекрывая видимость. Всё. Теперь лежать тихо и не двигаться, сколько бы не потребовалось.
Сбитое сорвавшееся дыхание постепенно успокаивается и теперь он лежит в полной темноте. Но эта темнота живая; она облепляет лицо, шею, грудь, руки насекомыми; она шевелится, дышит, свистит, стонет. Но сейчас опаснее не эта темнота, а та, освещённая костром часть леса, откуда уже доносятся обрывки криков. Он не различает слов и голосов, но ясно чувствует панические нотки. Они его хватились. Сейчас вся надежда на удачу. Он слышит шорох, потом отчётливый глухой звук шагов. Кто-то быстро спускается по холму. Шаги приближаются и слышатся всё громче и отчётливее, как будто, кто-то точно знает, где находится беглец и идёт прямо к нему. Слышится хруст ломающихся веток, он удаляется куда то в сторону. Разговора не слышно, значит, преследователь спустился сюда один. Постепенно звук удаляется и всё опять стихает. Проходит какое-то время, и Кир уже начинает отвлекаться на муравьев. Он пытается елозить спиной и шевелить ногами, чтобы муравьи знали, что это не дохлое тело, которое можно просто так взять и сожрать.
– Серёга, ты где? – отдалённый крик заставляет его замереть и насторожиться.
– Да здесь я, – отвечает голос Томилова, где то совсем рядом. – Не видно ни черта.
– Он где то здесь, не должен далеко уйти, у него ноги спутаны. – Второй голос приближается, и Кир узнаёт в нём Носа.
– Значит распутался. Со спутанными он бы и трёх шагов не сделал. Посвети сюда.
Сквозь темноту пробиваются розовые блики. Ходят с факелом.
– Говорил я тебе, что это хуёвая затея. Чё теперь делать?
– Ты лучше не ной, а смотри внимательно. Найдём, никуда не денется!
– А если не найдём?
– Я даже думать об этом не хочу. Вон в тех кустах смотрел?
– Да смотрел и там тоже всё облазил. – Голос Томилова стал неуверенным, бабьим.
– Вот чую я, где то здесь он, рядом в кустах, или в яме спрятался. Эй, падла, а ну ка выходи, пока я сам тебя не нашёл! – Крик Носа отдаётся в лесу гулким эхом.
– Да не ори ты, – шипит голос Томилова, – так мы его точно не найдём, лучше иди там справа в низине посмотри.
Опять всё затихло. Теперь Кир уже не чувствует муравьёв и холода. Всё его тело горит, как будто его жарят на вертеле. Нос забит засохшей кровью, и он пытается дышать ртом, то и дело сплёвывая заползающих туда муравьёв. Шаги возвращаются, и он слышит хруст веток уже с противоположной стороны. Шум нарастает, и уже совсем где то близко шуршат раздвигаемые кусты.
Звук ломающихся сучьев и хрустящих под подошвами ломающихся игл отчётливо слышен прямо над головой. Сучки, иголки, комки грязи сыплются на лицо Кира.
«Всё, теперь всё», – он с силой зажмуривает глаза. Движение замирает и наступает тишина. Эта тишина почему-то тревожно звенит у Кира в ушах. Он открывает глаза. Сквозь склонившиеся над канавой заросли крапивы виднеется белое овальное пятно. Замершее пятно неподвижно и напоминает неодушевлённый предмет. Постепенно пятно превращается в бледное вытянутое лицо с тонким прямым носом и маленькими усиками. Большие, широко расставленные глаза горят в темноте, как у кошки. Они смотрят. Они смотрят прямо на него. Кир не шевелясь и не моргая, смотрит в эти глаза.
« Ну всё, ты выиграл. Туки туки тук. Ты меня застукал, как в детской игре. Но галить наверное не придётся. Игра сейчас закончится. Делай что собираешься. Зови своих головорезов, только не жди, что я отведу взгляд». – Этот молчаливый крик Кир адресует застывшему, наставленному на него взгляду. Бегут секунды, проходят минуты, а они продолжают, не моргая смотреть друг-другу в глаза.
– Серёга, ты куда пропал? – Крик Носа разрывает тишину. Этот крик заставляет одновременно вздрогнуть и Кира и капитана.
«Всё!»
Капитан преодолел оцепенение. Он отводит взгляд от Кира и оборачивается на крик Носа.
– Серёга, чё там? – повторно орёт Нос
– Да ничё! Бесполезно его в этих чигирях искать. – Лицо капитана вдруг пропадает, и Кир слышит, как удаляется хруст его шагов.
– Надо ждать пока не рассветёт, – слышится голос Носа.
– Пока не рассветёт? Ты чё, с дуба рухнул. Если ещё хотя бы час промурыжимся, нас прямо здесь и накроют. Надо забирать этих двоих и уходить. – Кир слышит, как голос Томилова удаляется.
– Уходить без него? Да он же тебя первого сдаст! – голос Носа удаляется всё дальше.
– Сдаст, не сдаст, надо быстрее валить. Он уже в любом случае далеко. – Последняя фраза уже еле слышна.
Тишина!
Кир с облегчением выдыхает. Похоже, он временно спасён, а вместе с ним спасены и друзья. Теперь они с них пылинки будут сдувать, пока Кир не даст знать о себе.
Но пока нужно терпеть и лежать, не двигаясь, как можно дольше, пока он не убедится, что они ушли. От усталости и изнеможения его накрывает дрёма.
***
Открыв глаза, он долго не может понять, где он, потом долго, как страшный фильм в памяти прокручивает события минувшей ночи, пока не доходит до момента, когда он оказался в этой яме.
«Сколько я здесь лежу?».– Он прислушивается. Лес наполнен звенящей тишиной. Кажется, что даже муравьи и те уснули. Стало холодно, и его дыхание превращается в лёгкий дымок.
«Пора выбираться». – Он пытается пошевелиться, но не чувствует своего тела. Усилием воли, он заставляет пошевелить себя пальцами ног, потом рук. Пальцы ног оказываются более послушными, а руки лежат под телом, как инородная ватная подложка.
«Вот и приехали. Так я, похоже, и останусь здесь лежать» – Кир, почему то думает о себе как-то отстранённо, как о постороннем человеке. Кровь в перетянутых ремнями руках и ногах застыла, и он тщетно пытается разбудить своё тело, ставшее ватным.
На помощь приходит муравей, внезапно заползший ему в ухо. Он чувствует дикую боль и скрежет в перепонке, словно кто-то ковыряется ржавым гвоздём прямо в его мозгах. Он истошно орёт, не в силах сдержаться, но даже не слышит своего крика. Эта пытка оказалась самой изощрённой за эту ночь, но именно она сотворила чудо. Боль отступила так же мгновенно как и пришла, видимо муравей, не найдя в ухе Кира ничего интересного его покинул. Кир обнаруживает себя в положении сидя, причём правая нога почти вылезла из сапога. Он активно крутит ступней, чтобы окончательно вытащить её из тесной колодки. Наконец, ступня освободилась, и он, продолжая активно ею работать, вытаскивает её из голенища. Ремень, стягивающий ноги на щиколотках, ослаб и Кир, продолжая двигать ступней, освобождает ноги. Перевалившись на бок, он пытается встать, но это удается ему не с первого раза. Деревянные ноги не хотят слушаться, а связанные руки висят сзади как плети. Наконец, ему удаётся встать. Пытаясь выбраться из канавы, он теряет равновесие и снова падает назад. Боль снова крепко обнимает всё его тело. В отчаянье он кричит, орёт что есть силы, и запёкшиеся раны на разбитых губах и носу снова открываются и начинают кровоточить. Порыв отчаянья и сопровождающий его дикий крик помогают Киру в считанные секунды выбраться из ямы и подняться на холм. Он не замечает, как сосновые иголки и шишки больно ранят правую босую ногу. Теперь ему нужно только одно – освободить руки. С этой целью он и возвращается на поляну, где их инквизиторы пили водку между пытками. Здесь должны быть бутылки, а бутылки это стекло.
Уже светает, и поляна не кажется такой страшной. Она словно сбросила с себя кошмар прошедшей ночи, оставив только пепелище от костра и примятую, покрытую инеем траву. Бутылки из-под финской водки хаотично валяются вокруг кострища, но Кир не может найти ни одной разбитой. На глаза ему попадается банка тушёнки, открытая наполовину, так что изогнутая жестяная крышка торчит острым краем кверху. С помощью ног он выравнивает положение банки, делая его более устойчивым, а потом, повернувшись к ней спиной, присаживается и ложится на неё, так чтобы связанные руки оказались над ней. Выгнувшись мостиком, что причиняет сильную боль в отбитой спине, он прижимает связанные руки к острию банки и пытается делать ими поступательные движения. Несколько раз банка падает, и ему с трудом связанными руками удаётся возвращать её на место. Наконец, он находит самое удобное положение, и пытается движение за движением разрезать ремень. Самое неприятное то, что он не видит, как продвигается дело, и продвигается ли оно вообще. Остаётся только стиснуть зубы и работать. Работать до победного конца. Другого выхода у него нет.
Прошло очень много времени, по его меркам целая вечность, пока он не стал ощущать, что ремень начинает растягиваться и рваться. Наконец-то руки освободились, и он в изнеможении падает на спину и снова отключается.
Очнувшись в очередной раз, он чувствует тупую боль в спине от впившейся в неё острой крышки. Кир с трудом перекатывается на бок, затем на живот. Застывшие, онемевшие руки продолжают оставаться за спиной. «Надо двигаться, надо срочно вставать. Сейчас совсем не время разлёживать» – он пытается мысленно подбодрить своё тело, но похоже оно отдало свои последние силы борьбе с верёвкой на руках. Белая корка инея начинает темнеть от его частого дыхания и вырастает в большое бурое пятно.
«А-а-а…а-а-а! – дикий вопль подбрасывает его тело и переворачивает на спину. Он видит ровный круг мрачного серого неба, обрамлённого покачивающимися верхушками сосен. В ушах продолжает стоять его собственный крик. Он не в силах пошевелить ни одной частью тела. Оно ему больше не принадлежит. Круг неба начинает медленно вращаться, и он чувствует небывалый экстаз, эйфорию. Ему больше не нужно это тело, эта обуза. Без него так легко и свободно. Вот та свобода, о которой он всегда мечтал. Он летит ей навстречу, растворяется в этом волшебном пространстве. Единственное, что ещё подчиняется ему в этом теле, это глаза и губы, которые сами по себе растягиваются в широкой улыбке. Засохшая на губах кровь снова оживает и ручейками течёт по щекам. Вместо неба в его стеклянных глазах отражается золотистое свечение.
«Это всё?» – спрашивает он кого-то, находящегося там, высоко в небе. Наверное, этот кто-то кивнул со вздохом сожаления, поэтому Кир задаёт ему следующий вопрос.
– Если это конец, то по всем правилам, сейчас у меня перед глазами должна пронестись вся моя жизнь.
– По каким таким правилам? – спрашивает голос, один в один похожий на его собственный.
– По Вашим… по небесным.
– Учитывая, сколько тебе осталось времени, вся твоя жизнь пронесётся мимо тебя, как скорый поезд. Ты только почувствуешь, как тебя обдаст ветерком, и увидишь мелькание света в окнах, проносящихся мимо. Зачем тебе это?
– Так…не знаю…положено. – Блаженная во весь рот улыбка не сходит с лица Кира, когда он ведёт мысленный диалог. – Раз положено, давай, показывай…наколоть хочешь? Со мной не прокатит…
– Нет, не хочу. Просто, за то время, что тебе осталось, ты мог бы увидеть самые яркие моменты. По сути это и есть твоя жизнь. Даже в проносящемся поезде, ты видишь только светящиеся окна.
– Согласен…давай хотя бы так…– Кир продолжает улыбаться.
– Говори, чтобы ты хотел увидеть, я тебе покажу…
– Много чего. Детство, свой двор, пацанов, наши приключения, Алёнку, Безумного, даже Ботаника. Ещё хочу пересмотреть всё, что было связано с «Системой» и с моими друзьями.
– Определись, с чего начнём, – спрашивает голос.
– С начала и начнём…
– С какого начала?
– С начала конца. Если сейчас конец, я хочу увидеть всё, что ему предшествовало, всю цепочку событий которые к нему вели.
– Хорошо, выбирай то, с которого считаешь, что всё началось.
– Знаю, на что намекаешь…– веселится Кир, – скажешь, всё и началось с самого твоего рождения. Согласен, но если так издалека смотреть, то, пожалуй, времени и вправду не хватит. Мы начнём откуда-то поближе. Найдём отправное событие, результатом которого явилась «Система» и то, что я в итоге валяюсь в этом лесу.
Наверное, больше к такому событию подходит история, которая случилась на полигоне. Пожалуй, с неё и начнём. Если бы не эта чёртова иголка, я бы не попал в лазарет, не встретил там Медного и эта дьявольская карусель под названием «Система» так и не пришла бы в движение. Давай небесный механик, крути свою киноленту.