Ночью мы не сомкнули глаз. Лизу доставили в клинику к Кате и положили в соседнюю с Кирюшкой палату. Все началось по новой: капельницы, уколы, промывание желудка.
Около девяти утра я оказалась дома, влезла под душ, потом схватила Аду, положила ее на заднее сиденье и порулила в ветлечебницу. Собаке предстояло провести в процедурном кабинете несколько часов.
Умостив Дюшу на каталке, я спросила Романа:
– Нельзя ли попросить какую-нибудь нянечку присмотреть за мопсихой?
– Лучше, если с больным животным сидит хозяин, – сурово отрезал ветеринар.
– Да, я понимаю, но у нас форсмажор, два ребенка одновременно попали в больницу.
– Что случилось? – Ветеринар снял очки. – У вас инфекция? Между прочим, некоторые человеческие болячки опасны для собак.
– Лиза и Кирюша отравились.
– Чем?
– Ну, похоже, недоброкачественным персиковым нектаром.
– Чем?
– Ну, знаете, такой сок продают, в маленьких картонных пакетиках, с трубочкой, – пустилась я в объяснения. – Кирюша купил две упаковки, одну выпил сам, и ему сразу стало плохо. А вторую схватила Лиза и тоже едва жива осталась.
– Странные дела творятся у вас дома, – протянул Роман, – сначала Ада крысиного яда отведала, потом мальчик с девочкой дряни напились. Подозрительно это. Прямо как сглазил кто.
Я опустилась на табуретку. Сглазил. Ада отравилась, Кирюша и Лиза тоже. Правда, Дюше уже лучше, вон она лежит, вертит головой, очень смешная, в памперсе!
Памперс! Однако странно получается. Пришедшая цыганка держала в руках младенца в меховом конверте. Иногда я натыкаюсь на улице на таборных гадалок и знаю, что они не слишком озабочены соблюдением стерильности и не кутают своих детей. Вызывая оторопь у нормальных женщин, цыганята спокойно разгуливают босиком на холоде, очень часто девочка лет десяти тащит младенца, привязанного у нее за спиной при помощи грязного платка. Ни разу мне не попалась цыганка с крошкой в меховом конверте. Потом, на девочке был памперс. Я купила это приспособление для Адюши и была немало удивлена его ценой.
Пачка, содержащая десять штук непромокаемых штанишек, стоила больше двухсот рублей. Как дорого! Небось ребенок использует такую упаковку за два дня! Ладно, за три, все равно это удовольствие не для всех, и уж никак не для цыганки. Одета эта Галя была не самым лучшим образом. И потом, она очень неумело стаскивала с малышки штанишки, даже не расстегнув их. Я поступила точно так же, увидев памперс впервые. Но сегодня в клинике одна молодая женщина, заметив, как я пытаюсь освободить Дюшу от испорченных подгузников, сказала:
– Не дергайте так. Сбоку есть язычок, потяните за него, и сами расстегнутся.
Похоже, Галя не умела пользоваться памперсами, у нее не было запасного подгузника, свою голубоглазую малышку цыганка просто замотала в пеленку. Голубоглазую… От кого ребенку достались такие очи? Может, от отца?.. И где Ада нашла яд? Галя пошла к мусоропроводу, я на пару минут упустила ее из вида, а потом мопсиха стала умирать. Напрашивается лишь один вывод: цыганка отравила Адусю. Но зачем? Значит, она решила убить собаку, а потом Кирюшу и Лизу? Соком?
Но ведь, когда дети угостились нектаром, цыганки давно и след простыл.
– Если хотите съездить к ребятам в больницу, – вдруг участливо сказал Роман, – можно попросить мою жену посидеть с Адой. Лена ветеринар, сегодня у нее выходной, мы живем в двух шагах отсюда, она быстро придет.
– Спасибо, – обрадовалась я, – естественно, я заплачу вашей жене за дежурство.
– Договоримся, – буркнул Роман, и снова его лицо приняло равнодушное выражение.
Обвешавшись пакетами с едой, я ворвалась к Кате в ординаторскую. Подруга раздавила в пепельнице окурок и устало спросила:
– Ты чего притащила?
– Все, что они обожают. Для Кирюшки твердокопченую колбасу, слабосоленую семгу и торт, а Лизавете ее любимые конфеты.
– Уноси все домой, – перебила меня Катя, – потом, на Новый год, это на стол поставишь.
– Почему? – удивилась я. – Надо же несчастных больных побаловать.
– Они пока на капельницах, – объяснила Катя, – а потом детям придется на диете сидеть, после отравления. Кстати, пустой пакет сока, ну тот, что Лиза выпила, ты оставила?
– Нет, выбросила в помойку, а что?
– Ничего, – вздохнула Катюша, – теперь уже ничего, надо было упаковку на анализ послать, посмотреть, что там внутри имелось.
– А с ребятами поговорить хотя бы можно?
– Лиза спит, к Кирюшке загляни.
Я вышла в коридор и приоткрыла дверь палаты.
– Лампа, – слабо улыбнулся Кирюшка, – классно вышло.
– О чем ты, дружочек? – не поняла я. – Что «классного» ты нашел в столь неприятном событии?
– Сегодня городская контрольная по математике! – радостно воскликнул Кирюшка. – Вера Алексеевна сказала вчера: «Если кто прогуляет, тому сразу в четверти «два» поставлю». А Лариска Кристова ее спросила: «Что, даже больным приходить?» Верка надулась вся, покраснела и как взвизгнет: «Всем симулянтам «банан» влеплю, даже не пытайтесь пропустить урок. Исключение сделаю лишь для того, кто попал в реанимацию, ясно вам, Митрофаны?» А я как раз в палате интенсивной терапии и оказался. Во суперски вышло! Прям как по заказу получилось. Мне эту контрольную никогда бы не решить.
– Послушай, – перебила я ликующего дурачка, – скажи, что ты ел вчера на завтрак?
– Я не успел даже чаю попить, – пожаловался Кирюшка, – меня Серега из постели вытолкал и как заорет: «Скорей, опаздываем!» Умыться и то не дал.
– Значит, дома ты ничего не брал из холодильника?
– Нет.
– А в школе чем полакомился?
– Печенье съел, потом булочку с изюмом и один пакетик нектара выпил, второй на потом оставил.
– Сосиски в столовой не ел?
Кирюша сурово глянул на меня:
– Лампа, в нашей школе, в местном ресторане, харчатся лишь малыши, потому что училку боятся. Она их строем приводит и велит: «Жрать молча, иначе всему классу «два» по поведению поставлю». Вот первоклассники и давятся, а с нами уже такое не пройдет, старшеклассники в буфет ни ногой. Никому в голову не придет местные сосиски хомякать, их даже дворовый пес нюхать не станет. Поняла?
– Да. А где ты взял сок, печенье и булочку?
Кирюша помолчал, потом усмехнулся:
– Знаешь, Лампудель, тебе пора пить танакан или стугерон. Вон наша географичка стала эти лекарства употреблять и теперь больше не рассказывает на уроке, что Киев на Волге стоит. Ты тоже сходи в аптеку, сейчас маразм лечат.
– Я не просила оценивать мои умственные способности, просто хотела узнать, откуда у тебя взялся завтрак?
Кирюша захихикал:
– Маразм крепчал! Откуда, откуда – из портфеля! Ты же мне его сама положила!
– Я?!
Кирик взглянул на меня с огромной жалостью.
– Знаешь, Лампудель, очень тяжело видеть, как деградирует близкий человек. Вот ты уже не помнишь утром, что делала вечером, затем начнешь вместо хлеба деревяшки грызть, макароны гвоздями заменишь, нацепишь на голову кастрюлю и так гулять отправишься. Прямо беда с этими стариками. Нет, я точно в тридцать лет с собой покончу, чтобы не влачить ужасное существование развалины. Напоминаю: Лампудель, ты постоянно кладешь мне завтрак, правда, часто невкусный.
Я слегка растерялась. Может, конечно, моя память и начинает подводить хозяйку. Вот, например, неделю назад я ускакала на работу, не помню, говорила ли вам, что теперь веду передачу на радио «Бум»[1], а когда прибежала домой, то не нашла в сумке ключей, пришлось звонить в дверь. Целый час потом я перетряхивала карманы и рылась в ридикюле. Тщетно, ключи испарились. Вечером ко мне, хитро улыбаясь, вошел Кирюша и, положив на подушку железное колечко с брелком, сказал:
– На.
– Ты нашел мои ключи, – обрадовалась я, – где?
Мальчик прищурился:
– А там, где ваше высочество их забыло, в замочной скважине, с наружной стороны. Дверь заперла и убежала, а ключики висят себе, покачиваются, заходите, воры дорогие, нам ничего для вас не жаль. Балда ты, Лампа, просто жуткая балдища!
И что было ответить? Кирюшка-то прав, ключи ни в коем случае нельзя оставлять снаружи, и теперь я самым тщательным образом, прежде чем двинуться к лифту, осматриваю дверь. Но вот завтрак! Я очень хорошо помню, что в тот день проспала, домашние сами собирались кто на работу, кто на учебу, никакого пакета с печеньем в рюкзак мальчика не клала!
– Кирюша, – осторожно спросила я, – тебе завтрак не показался странным?
– Да нет, – он пожал плечами, – впрочем, мне больше нравятся глазированные сырки, чем печенье с булкой, но я просто идеальный ребенок, ем, что сунули.
– Значит, ничего особенного?
– Нет.
– Совсем?
– Абсолютно. А в чем дело?
– Да так просто…
– Нет уж, отвечай!
– Видишь ли, я не клала тебе в сумку еду.
– Кто же ее положил?
– Ну… надо спросить у наших. Может, Катя?
– Мама в тот день дежурила.
– Точно. Тогда Юля или Сережка.
– Да ты чего, – засмеялся мальчик, – еще про Костина вспомни или на собак погреши!
– Действительно, – протянула я, – откуда же появился пакет?
– Не знаю, – тихо ответил Кирюша.
Я молчала.
– Слушай! – вдруг воскликнул он. – Была одна странность.
– Какая?
– Помнишь, год назад я раздавил в рюкзаке йогурт и пришлось выбрасывать тетради?
– Было дело, ужасная картина. Как назло, десерт оказался с черникой.
– И что ты мне велела?
– Никогда не засовывать завтрак во внутреннее отделение.
– Верно. И я больше не кладу бутерброды вместе с учебниками.
– Ну и что? Я вытащила остатки еды из внешнего кармана!
– Правильно, я положил туда несъеденное, но первоначально печенье, булка и сок кантовались на книгах.
– И кто поместил харчи туда?
– Понятия не имею, – вздохнул Кирюша.
– Ты за портфелем следишь?
– Ну…
– Да или нет?
– Бросаю его на пол, возле класса, чтобы постоянно с собой не таскать, – признался Кирюшка, – а чего его стеречь? Кошелек и мобильный выну, остальное никому не надо. Может, кто перепутал и свою хавку ко мне пихнул? Ранцы-то у многих одинаковые!
Внезапно я вздрогнула. Цыганка! Это она! Сначала отравила Аду, потом подсунула яд мальчику. Зачем? Чем ей насолили мопсиха и парнишка? Хотя Аду отравили на день раньше…
– Скажи, ты ни с кем в последнее время не ругался?
– С Анькой Левитанской подрался, – признался Кирюша, – но она сама виновата, чес слово. Дразнила меня, дразнила и получила в лоб.
– Это ерунда, я имею в виду на улице, с посторонними людьми. Ну, допустим, подошла к тебе цыганка и предложила погадать, а ты ей нагрубил. Не было такого?
Кирюша вытаращил глаза.
– Не. Никакие гадалки ко мне не приставали.
– Точно?
– Конечно. А в чем дело?
– Ничего, потом объясню, – пообещала я, вставая, – ты лежи смирно, и вот что – если вдруг принесут пакет с едой, ничего не ешь. Никто из наших не станет передавать тебе сладости через нянечку, сами в палату доставим. Будь осторожен.
– Лампа, объясни, в чем дело, – заныл Кирюша.
– Тебя хотели отравить, – сказала я, – не исключаю возможности, что Ада просто слопала шоколадку, которую некто положил в детской, на подушке. Поняв, что попытка не удалась, преступник решил предпринять новую попытку и пихнул в твой портфель завтрак.
– И зачем меня травить? – подскочил Кирюша. – Че я сделал-то? Аньке пятак начистил?
– Думаю, Левитанская тут ни при чем.
– А кто?
– Пока не знаю.
– Лизку-то тоже хотели убить?
– Наверное, нет, сок предназначался тебе, Лизавета – случайная жертва.
– Ох и ни фига себе, – дрожащим голосом сказал Кирюша. – Я фильм на днях смотрел, там дядька просто так людей мочил, без повода, псих был. Может, и на меня такой напал?
– Есть у меня одна мыслишка, – протянула я.
– Выкладывай! – жадно воскликнул мальчик.
– Пока нечего, но, как только что-нибудь узнаю, мигом сообщу. А ты до поры до времени никому из наших не говори ни слова. Вдруг мне в голову глупость пришла, потом засмеют и дразнить до конца жизни будут!
– Ага, – кивнул Кирюша, – молчу и ничегошеньки не ем!
– Ну это уж слишком, если свои принесут, угощайся. Ладно, лежи, отдыхай.
– Лампа, ты уж постарайся разобраться в этом деле, – взмолился Кирюшка, – а то мне чего-то страшно!
– Не волнуйся, – обняла я его, – все раскопаю обязательно и найду того, кто задумал эту гадость.
Выйдя из больницы, я позвонила Роману, узнала, что Адюша мирно спит под присмотром Лены, слегка успокоилась и поехала домой. Сначала на секунду заглянула к нам, а потом доехала до последнего этажа и стала требовательно звонить в квартиру Маши.
– Хтой-то тут торопливый такой, – понеслось из-за створки, – чаво колотиться?
Дверь распахнулась. Я никогда до этого не была в гостях у соседки и невольно вздохнула. Маша, очевидно, недавно сделала хороший ремонт. В частности, она разбила стену между прихожей и комнатой, получился большой холл, в котором стояла вешалка, пара кожаных кресел и висело круглое зеркало.
– Ну, – прищурилось существо, открывшее дверь, – ты, ваще, хто? Чаво меня дергаешь? На время глянь! Народ спит ищо, срання явиласся!
– Полдень на дворе, – возразила я.
– И чаво? Пили отсюда!
Я окинула взглядом девицу, маячившую у порога. Слов нет, хороша, как конфетный фантик. Темно-каштановые кудри тяжелыми волнами спускаются на точеные плечи. Огромные, бездонные карие глаза сияют на смуглом личике, нос тонкий, очень аккуратный, рот совершенной формы, да и фигура хоть куда. Нахалка не потрудилась набросить на себя халат и стоит сейчас передо мной в лифчике и крохотных мини-шортиках. На запястье тонкой руки видна довольно крупная родинка, но она не портила девчонку, скорей придавала ей шарм. Не произноси девица ни слова, ей бы цены не было.
– Вы Марийка? – вежливо поинтересовалась я.
– И чаво?
– Так да или нет?
– И чаво?
– Марийка?
– Ну?
Я решила заехать с другой стороны:
– Ваша свекровь, Маша, дома?
– Не.
– А Павлик?
– Хто ты якая, шоб у меня спрашивать про мояво мужика?
– Видите ли, я ваша соседка…
– Коли вода на башку льется, то не от нас.
– Вы меня не поняли…
– Ступай в жэк, там и скандалься! Ищь, заявятся усякие, денег им на обои давай! Нашли дурней. У свекровки ничаво нет, усе в бизнес вложено, а я нищая, уматывай вон!
Разозлившись, я отчеканила:
– Марийка, перестаньте идиоткой прикидываться, со мной это не пройдет. Я на самом деле Машина соседка, но живу не под вами, затопить нашу квартиру вам трудно.
– В чем тогда дело? – удивленно и вполне по-русски осведомилась Марийка.
– Ко мне приходила ваша сестра, Галя.
– Хто? – снова перешла на привычный сленг Марийка. – Якая такая Халя? Да ты заходь в хату, не мнись на приступке.
Я вошла в квартиру, Марийка быстро захлопнула дверь, ловко задвинула две огромные щеколды, села на диван и нахмурилась:
– О чем вы балакаете? Прям пургу гоните!
Ее стройные, гладкие, без признаков какой-либо растительности ножки начали постукивать по полу. Девушка либо нервничала, либо в силу природной живости была не способна спокойно сидеть на месте.
– Ваша сестра, – повторила я, – Галя, на днях заглянула ко мне. Она хотела перепеленать дочку и забыла у нас шарфик, вот я принесла его вам, отдайте ей.
С этими словами я вытащила из кармана ярко-синий кусок кашемира, которым заматываю в мороз шею, и продемонстрировала его Марийке.
– Брешешь! – рявкнула та.
– Что? – не поняла я.
– Комедию ломаешь, – сказала Марийка. – Нету у меня никакой сеструхи Халки, и ваще, сиротина я, одинокая! Ни матери, ни отца, по улице толкалась, капустой торговала, пока Павлуху не повстречала. Ён мине таперича и родитель, и муж, и брат!
– У вас нет сестры, цыганки Гали? – спросила я еще раз. – Точно помните?
– А то я на мозги зашибленная, – затрясла роскошными кудрями Марийка, – и родню не упомню. Померли усе мои, в хате погорели. Дед с пьяных глаз полез самогонный аппарат вострить, ён электричество економил, ну и попер на столб, прямиком в линию, его током шандарахнуло, пожар пошел, уся изба погорела, с народом, тама люди пьяные лежали.
– Вы, значит, выскочили?
– Мине там не було, в поле горбатилася, свеклу полола, приперлася домой, глянь, пепелище черное. Вон какой рулет случился. Крайняя, одинешенька осталась, а штоб с голодухи не сгибнуть, поехала в Москву.
– Мне всегда казалось, что таборные цыгане – люди очень родственные и одну девушку на заработки в чужое место не отпустят.
– Хто? Цыгане? Так они мне хто?
– Вы не цыганка?
– Ваще, прям! Ищо скажи эфиепка, – всплеснула руками красавица, – с Молдавии я, с хутора, цыганам не родня. Во, сказанула! И никаких сестер с братьями не имею!
– Но эта Галя…
– Набрехала она тебе, – улыбнулась Марийка, – облохала. Небось чего спереть пришла, ты глянь-то вокруг, мабуть деньги пропали але золото, а шарфик-то выброси, наверно, заразный.