Тембо, Бордо, Франция, 2041 год
Воздух на дороге перед нами дрожал от жары. Жара колыхалась, похожая на воду, но когда мы въезжали в волну зноя, воздух дрожать переставал.
Лагеря было по-прежнему не видно.
Над нами синело небо. Ни единого облачка. Синее, вечно синее. Я уже ненавидел этот цвет.
Лу спала, примостившись у меня на руке, покачиваясь, когда грузовик подскакивал на выбоинах в асфальте. За дорогами давно никто не следил. Дома, мимо которых мы проезжали, были заброшены, а поля – сухие и выжженные солнцем.
Я повернулся к Лу и понюхал ее макушку. От мягких детских волос пахло гарью. Кисловатый запах пожара въелся и в нашу одежду, хотя из Аржелеса мы уехали много дней назад. Когда наша семья сократилась вполовину.
Двадцать два дня – нет, двадцать четыре. Прошло уже двадцать четыре дня.
Я сбился со счета. Может, хотел сбиться. Двадцать четыре дня назад мы бежали из Аржелеса. Я и Лу у меня на руках. Она плакала, а я бежал, пока звуки пожара не стихли. Пока от дыма не осталась далекая дымка. Лишь тогда мы остановились, повернулись к городу и…
Хватит, Давид. Стоп. Мы скоро их найдем. Они здесь. Анна и Огюст здесь, в лагере. Потому что Анна как раз сюда и собиралась ехать. Она давно про этот лагерь говорила. Здесь хорошие условия. Есть еда и солнечные панели, а значит, и электричество есть. И, главное, вода. Чистая, холодная вода из крана.
И из этого лагеря можно отправиться дальше, на север.
Водитель затормозил. Съехал на обочину и затормозил.
Лу проснулась.
– Вон он. – Водитель показал вперед.
Прямо перед нами зеленела брезентовая ограда.
Анна. Огюст.
Водитель дождался, когда мы выйдем, пробормотал: «Удачи», – и машина скрылась в клубах пыли.
Воздух накрыл нас горячей простыней. Лу заморгала и схватила меня за руку.
Огненный шар в небе высасывал из меня последние капли воды. Асфальт горел, такой горячий, что, похоже, вот-вот расплавится.
Телефон у меня разбился. Наручные часы я сменял на что-то. Сколько времени, не знал. Впрочем, брезентовая ограда отбрасывала совсем короткую тень, поэтому сейчас было часа три, не больше.
Я быстро зашагал к лагерю. Совсем скоро мы их найдем. Они наверняка нас опередили.
Мы подошли к входу, где за столом сидели двое охранников в камуфляже.
Невидящим взглядом они посмотрели на нас.
– Документы, – сказал один.
– Я ищу кое-кого, – сказал я.
– Сначала документы, – перебил меня охранник.
– Но…
– Так вы проходите или как?
Я положил перед ним наши паспорта, а паспорта Анны и Огюста оставил в сумке. Охраннику вовсе не обязательно знать, что у нас еще и их паспорта. Иначе вопросов не оберешься.
Он быстро пролистал страницы и остановился на развороте с фотографией. Сам я вздрагивал каждый раз, увидев ее. Тип на снимке – разве это я? Такие пухлые щеки, почти толстые. Может, фотоаппарат был так настроен?
Нет, это я прежде был такой. Пухлый – не толстый, а просто холеный.
Или, может, обычный. Возможно, прежде мы все так выглядели.
Он взял паспорт Лу. Ее паспорт был новее, но Лу так быстро растет. Ребенок на фотографии мог быть кем угодно. Снимок сделали, когда Лу было три года. И она улыбалась. А сейчас посерьезнела.
Сегодня утром я заплел ей косички. Заплетаю я хорошо. Расчесал волосы, разделил их на две равные части и сделал ровный пробор посредине. Потом заплел две тугие косички. Возможно, благодаря ее косичкам водитель над нами и сжалился. Сейчас я надеялся, что они не обратят внимания на то, какая она чумазая и худая. И на то, какая она серьезная и как редко улыбается, девочка моя. Прежде она все время прыгала и бегала, попрыгунья моя. Но сейчас косички безжизненно висели на спине.
Охранник по-прежнему смотрел на меня. Наверное, сравнивал с фотографией в паспорте.
– Это пятилетней давности снимок, – сказал я, – мне всего-то двадцать было.
– У вас еще что-то есть? Какие-нибудь другие документы, по которым вы – это вы?
Я покачал головой:
– Только паспорт взял.
Он еще раз взглянул на фотографию, словно надеялся получить ответ, после чего взял степлер и две светло-зеленые бумажки. Привычным движением прикрепил бумажки к свободным страничкам паспорта:
– Заполните вот это, – он протянул мне их.
– Где?
– Вот тут. Данные впишите.
– Я в том смысле, что… Где заполнить? У вас стол есть?
– Нет.
Я взял паспорта. Охранник оставил мой открытым на странице с зеленой бумажкой.
– А ручка есть у вас?
Я попытался изобразить улыбку, но охранник лишь огорченно покачал головой, не глядя мне в глаза.
– Моя куда-то подевалась, – добавил я.
Я солгал. Никуда она не девалась, просто стержень исписался. По пути сюда Лу на второй день принялась плакать и проплакала весь вечер. Закрыла лицо руками и всхлипывала. И я разрешил ей порисовать. Лу проводила тоненькие синие черточки на оборотной стороне старого конверта, который мы нашли по дороге. Она рисовала девочек в платьях, наполняла их юбочки цветом. И с такой силой налегала на стержень, что бумага рвалась.
Охранник порылся в стоявшей на земле коробке и вытащил потрескавшуюся синюю ручку.
– Потом вернете.
Бланки мне пришлось заполнять стоя. Положить паспорт было не на что. От этого буквы расползались и выглядели странновато. Я торопился. Рука дрожала. Профессия. Последнее место работы. Откуда мы следуем. Куда. Так куда же мы следуем?
«Страны, где есть вода, Давид, – твердила мне Анна, – вот куда нам надо». Чем суше становилась наша собственная страна, тем чаще Анна вспоминала о странах на севере, где дождь выпадал не только изредка в холодное время года, но также весной и летом. Где продолжительных засух не существовало. Где дела скорее обстоят наоборот, а дождь досаждает, потому что идет рука об руку с бурей. Где реки выходят из берегов, плотины рушатся, внезапно и бесповоротно.
«Почему они вообще плачут? – недоумевала Анна. – Вся вода в мире – их!»
У нас же только соленое море, уровень которого повышается. И еще у нас засуха. Это у нас вместо наводнения. Непрекращающаяся засуха. Сперва ее называли двухлетней, потом трехлетней, потом четырехлетней. Сейчас шел пятый год. Лето стало бесконечным.
Люди начали покидать Аржелес в прошлом году, осенью, но сами мы держались. У меня была работа, и бросить ее я не мог. Покинуть старую серую опреснительную станцию, превращающую морскую воду в пресную, я не мог.
Но электричество все чаще давало сбои, из магазинов исчезли продукты, город пустел и затихал. И делался жарче. Потому что чем сильнее иссушалась земля, тем жарче становился воздух. Раньше солнце тратило силы на то, чтобы выпаривать воду. Сейчас, когда влаги в земле больше не осталось, солнце принялось за нас.
Каждый день Анна говорила, что надо уехать. Сперва просто на север, пока подобное еще было возможно, пока границы еще не закрыли.
Затем она заговорила о лагерях. Памье. Жимон. Кастр. Этот, возле Тембо, был последним.
Анна говорила, а температура воздуха повышалась. Через наш город проходили беженцы с юга, задерживались на несколько дней, потом шли дальше. Но мы оставались.
Я замер с ручкой в руке. Куда же мы следуем?
В одиночку я на этот вопрос ответить не мог. Сперва надо найти Анну и Огюста.
Мужчина позади нас в очереди задел меня, но, похоже, и сам этого не заметил. Он был тщедушным и щуплым, собственная кожа словно сделалась ему велика. Одна рука была перемотана грязным бинтом.
Охранник быстро прикрепил зеленый бланк к его паспорту, и мужчина, ничего больше не говоря, отошел заполнять его. Ручку он уже приготовил.
Опять подошла моя очередь. Я протянул охраннику наши паспорта и бланки. С десятью пунктами, где говорилось все обо мне и Лу.
Охранник показал на нижнюю строчку.
– А вот здесь?
– Мы еще не определились. Мне сперва с женой поговорить надо.
– И где она?
– Мы должны были с ней тут встретиться.
– Должны были?
– Должны. Мы договорились, что встретимся тут.
– Нас просят, чтобы прибывающие все пункты заполняли.
– Мне надо сначала с женой поговорить. Я ее разыскиваю. Я же сказал.
– Тогда я напишу «Англия».
Англия, между югом и севером, по-прежнему пригодная для жизни.
– Но мы, возможно, не в Англию поедем…
Анне Англия не нравится. Ни еда, ни язык.
– Вам хоть что-то надо указать, – сказал охранник.
– То есть это ни к чему не обязывает?
Он хохотнул.
– Если вам и впрямь повезет и вы получите разрешение на переезд, то поедете туда, куда отправят.
Охранник склонился над бланком и быстро написал: «Великобритания».
Он вернул мне паспорт.
– С вами все. Ночью выходить не полагается, а днем можете свободно перемещаться и по территории лагеря, и за ее пределами.
– Хорошо, – кивнул я.
Я снова попробовал улыбнуться. Мне хотелось, чтобы он тоже мне улыбнулся. Мне не помешало бы увидеть улыбку.
– Ваше место будет в ангаре номер четыре, – сказал он.
– А где мне про жену узнать? И про сына? Он совсем кроха. Его Огюст зовут.
Охранник поднял голову. Он наконец-то посмотрел на меня.
– В Красном Кресте, – ответил он, – как войдете, сразу увидите.
Я хотел обнять его, но вместо этого пробормотал:
– Спасибо.
– Следующий, пожалуйста, – сказал он.
Мы быстро прошли через ворота. Я тянул за собой Лу. Едва мы оказались внутри, как я услышал знакомый звук. Цикады. Они сидели на дереве над нами и потирали крылышки. Воды не было, а они все равно не сдавались, гребаные неутомимые труженики. Возможно, так оно и правильно. Я старался дышать спокойно.
Лагерь представлял собой огромные старые складские секции, установленные на ровном клочке земли. Тень здесь отбрасывали большие деревья. На них по-прежнему были листья – похоже, корни уходили глубоко в землю. Судя по табличке на стене, здесь когда-то располагалась фабрика по производству навесов.
«Защита от солнца в любых условиях» – гласила табличка. Наверняка прибыльное дельце было.
Мы прошли дальше в лагерь. Между зданиями были разбиты военные палатки и поставлены бараки. Они выстроились ровными рядами, и у каждого на крыше имелась солнечная панель. Нигде ни соринки. Там и сям сидели люди. На солнышке грелись. Все выглядели опрятно, никого в рваной одежде.
Анна права. Место хорошее.
– Вон, – я показал на флаг, развевающийся над бараком чуть поодаль.
– А чьей это страны? – спросила Лу.
– Не страны. Это Красный Крест, – ответил я, – они знают, где мама с Огюстом.
– Честно? – спросила Лу.
– Да.
Своей вялой липкой ручонкой Лу сжала мне руку. Анна вечно нудит, что Лу надо почаще руки мыть. Только за стол сесть соберемся – опять двадцать пять. Мой руки, на них бактерии. Жаль, она сейчас Лу не видит.
Мы завернули за угол, и Лу резко остановилась.
– Очередь, – тихо проговорила она.
Дьявол.
– Ну, нам не привыкать, – утешил я ее делано радостным тоном.
В последние годы все было по карточкам. Мы стояли в очереди, чтобы купить литр молока. Кусок мяса. Пакет яблок, да и любых других фруктов тоже. Самые длинные очереди выстраивались за фруктами и овощами. Пчел и других насекомых стало так мало. Они исчезали постепенно, но с наступлением засухи исчезновение ускорилось. Ни насекомых, ни фруктов. Мне так недоставало помидоров. Дынь. Груш и слив. Вонзить зубы в сочную сливу. Холодную, из холодильника…
Лу не помнит жизни без очередей. И она придумала сидеть в очереди, а не стоять. В первый раз она села просто от усталости. Ныла. Готова была расплакаться. Но когда я сел возле нее и сказал, что у нас пикник, Лу рассмеялась.
Теперь мы привыкли сидеть в очереди. Очередь – наша детская площадка. Место для прогулок. Наша школа. Наша столовая. Последнее – особенно.
Лу обожает представлять, будто мы едим.
Я отдал Лу печенье, последнее у меня в рюкзаке. Она откусила и улыбнулась.
– Тут внутри как бы желтый крем. – Она показала мне черствое печенье.
Мы сыграли в закуску, главное блюдо, десерт и сыр. На несколько секунд я забылся и думал лишь про игру.
Но по большей части я высматривал Анну. Ждал. Она может объявиться в любой момент. А на руках у нее будет Огюст. И он улыбнется во весь свой четырехзубый рот. Анна протянет мне малыша, я возьму его, она обнимет меня, Лу тоже обхватит нас всех руками. И мы вчетвером замрем в объятии.
Тут дверь в барак открылась, и пришла наша очередь.
Чистый пол – вот что мне сразу бросилось в глаза. Твердый деревянный пол, и ни пылинки. Протянутые по полу провода. Здесь было прохладнее, чем снаружи. На стене громко жужжал вентилятор.
Женщина, наполовину скрытая монитором, улыбнулась и предложила нам присесть.
– Будьте добры, присаживайтесь. – Она показала на два стула перед столом.
Я объяснил, зачем мы пришли, что мы разыскиваем родных, которых потеряли, когда отправились в путь, но с которыми договорились встретиться здесь.
Женщина принялась печатать. Спросила, как зовут Анну с Огюстом и сколько им лет, а еще – как они выглядят.
– Как они выглядят? У них есть особые приметы?
– Хм… Нет… У Анны каштановые волосы. И она довольно невысокая. – Я осекся. Вдруг женщина решит, будто я считаю, что Анна некрасивая? – В том смысле, что… невысокая, но не очень. Где-то метр шестьдесят. И красивая, – быстро добавил я.
Женщина улыбнулась.
– Волосы у нее каштановые, а летом светлеют. И глаза карие.
– А ребенок?
– Он… обычный младенец. У него четыре зуба, волос мало. Хотя сейчас, может, уже больше. Он последние несколько дней капризничал. Наверное, зубы резались.
Что еще сказать? Что у него мягкий животик, в который мне нравится утыкаться? Что смех у него громкий и веселый? Что когда он проголодается, то вопит как иерихонская труба?
– Когда вы в последний раз их видели? – спросила женщина.
– Когда мы уехали оттуда, – ответил я, – в тот день, когда мы уехали из Аржелеса, пятнадцатого июля.
– Время суток?
– В середине дня. Примерно в обед.
Лу больше не смотрела на меня. Она поджала ноги и положила голову на колени.
– Что же произошло? – спросила женщина.
– Что произошло? – повторил я.
– Да.
Мне вдруг не понравилось, что она спросила об этом.
– То же, что и с остальными, – сказал я, – нам пришлось бежать оттуда. Мы покинули город одними из последних. И потеряли друг дружку.
– И это все?
– Да.
– И с тех пор вы про вашу жену ничего не слышали?
– Да откуда же? Связи нет. Телефон не работает. Но я пытаюсь ее разыскать. Иначе не сидел бы тут!
Я выдохнул. Нет, надо успокоиться, срываться нельзя. Надо сохранять спокойствие. Показать, что я человек достойный.
Вдобавок женщина показалась мне приятной. Лет пятидесяти, с узким лицом. Она выглядела уставшей – весь день трудится во благо других, вот такая у нее была усталость.
– Мы договорились, – я старался говорить отчетливо и спокойно, – мы договорились поехать сюда. Мы так решили.
Она снова повернулась к монитору. Набрала на клавиатуре еще что-то.
– К сожалению, в моей базе я их не нахожу, – медленно проговорила она, – здесь их нет. И не было.
Я посмотрел на Лу. Все ли она поняла? Наверное, нет. Она сидела, уткнувшись головой в коленки, так что лица ее я не видел.
– А вы могли бы еще раз проверить? – попросил я женщину.
– В этом никакого смысла нет, – ровным голосом сказала она.
– Есть, – настаивал я.
– Давид, послушайте…
– Как вас зовут? – спросил я.
– Жанетта…
– Так вот, Жанетта. У вас тоже наверняка есть семья. Представьте, если бы дело ваших касалось.
– Моих?
– Ваших родных. Самых близких родственников.
– Я тоже потеряла родных, – сказала она.
Она тоже потеряла родных.
Ну разумеется. Она тоже кого-то разыскивает, того, кого, возможно, больше не увидит. Мы все в одинаковом положении.
– Простите, – извинился я, – просто у вас есть доступ к базам. – Я показал на компьютер. – Вы ведь этим и занимаетесь, верно? Ищете людей?
Ищете людей. Звучит по-детски. Я для нее и есть ребенок. Ребенок, который сам притащил сюда ребенка. Я выпрямился. Погладил Лу по голове вымученным отеческим жестом.
– Нам надо найти Анну. Это ее мать, – сказал я и торопливо добавил: – И ее брата. – Пусть не думает, что я забыл про Огюста.
– Сожалею, но вы расстались двадцать четыре дня назад, – ответила она, – за это время что угодно произойти могло.
– Двадцать четыре дня – это не так долго, – возразил я.
– Возможно, они попали в другой лагерь. – В ее голосе сквозила жалость.
– Да, – быстро согласился я, – наверняка так оно и есть.
– Я могу объявить их в розыск, – сказала Жанетта и снова улыбнулась.
Она и впрямь старалась обойтись с нами по-доброму. Я тоже ответил ей вежливо – мол, спасибо, вы очень добры. Мне хотелось показать, что я тоже так умею. Сидел я, плотно прижимая руки к туловищу, пряча от нее круги пота в подмышках. Я снова посмотрел на Лу.
И снова не увидел ее лица. Она сидела так же неподвижно, как и я, уткнувшись в коленки.
После такого сидения на лбу у нее остаются отметины от ткани – клетчатые вмятины на гладкой коже.
Когда мы ушли оттуда, я не стал брать ее за руку. Мне хотелось бежать. Кричать. Но я заставил себя идти спокойно.
Цикады. Они не сдаются. Они всё выносят.
Я цикада.