Синдром Фигаро - читать онлайн

Глава 3

– Так что там с Фигаро? – Кристина вздрогнула от неожиданности, вынырнула из воспоминаний и вопросительно уставилась на Асю. Та смутилась. – Прости, если помешала! Мне показалось… Я подумала…

– Мы будем расследовать Фигаро? – сформулировал ее мысль Федор.

И хотя Асе – учительнице русского языка – не понравилась столь небрежно построенная фраза, Асе-детективу предложение пришлось по душе, и она несколько раз кивнула.

Однако Кристина предложение не одобрила.

– Конечно же нет. У нас и без него работы полно.

– Как по мне, – с опаской покосившись на Асю, заявил Рыбак, – от его смерти спектакль только выиграет.

Сколь ни жестоко звучала эта фраза, Кристина была вынуждена согласиться с ее справедливостью.

Встреча с Ольгой Котовой в Вене и приглашение на премьеру уже успели подзабыться, когда, неделю назад, одногруппница напомнила о себе.

– Кристина, привет! – голос Ольги переполняла радость. – Не забыла? Коронавирусные ограничения сняли, и в субботу мы наконец-то выносим «Моцарта и Сальери» на суд широкой публики. Как вы? Пойдете? Прислать приглашения?

Положа руку на сердце, идти не хотелось. С одной стороны, ничто так не укрепляет коллектив, как совместные походы на культурные мероприятия. Но почему-то сразу вспомнилась Венская опера, колбасная лавка с мятным зайцем на крыше, встреча на следующий день в соборе Святого Стефана, и в особенности взгляды, которыми обменивались Тимур и Нана. Конечно, отрицать бессмысленно – о Моцарте она рассказывала здорово, как-никак кандидат искусствоведения, защитившая диссертацию именно по этой теме. И все-таки…

Кристина окинула взглядом коллег. Ася с Федором что-то горячо обсуждают, Рыбак режется в «Морской бой», Тимур с головой погрузился в чтение Financial Engineering News. Ася, разумеется, будет очень рада пойти, а Лебедев, даже если есть какие-то планы, ни за что не откажется составить ей компанию. Рыбак, хотя и не любитель театра, не отпустит Асю одну. Остается Тимур. Пойдет? Не пойдет? Как бы хотелось, чтобы пошел… Как бы не хотелось…

– Алло, Кристина, ты еще тут? – нетерпеливо окликнула бывшую одногруппницу Ольга, и Кристина решилась:

– Прислать, пять.

Приглашения и еще пахнущую типографской краской программку в тот же день принес курьер.

«Наверное, это была плохая идея – устроить культпоход на спектакль», – подумала Кристина, рассматривая черно-белый буклет, который венчал автопортрет Пушкина, а замыкало изображение Моцарта. Не того, что растиражировано на одноименных конфетах и разнообразных сувенирах, продававшихся в Вене на каждом углу, – белый парик с буклями на висках, мясистый нос, пристальный взгляд. Это был незаконченный портрет, написанный другом Моцарта: пышная грива темно-русых волос, грустные глаза. Композитор напоминал печального скворца. Нана рассказывала, что он очень любил птиц. В доме Моцартов всегда жили канарейки, скворцы. На похороны своей любимой птицы Вольфганг потратил 8 флоринов 56 крейцеров. Ровно столько же дал на похороны композитора друг семьи барон Готфрид ван Свитен, добавив дополнительно 3 крейцера на похоронные дроги…

Раскрыв программку, Кристина с удивлением пробежалась глазами по фамилиям задействованных в спектакле актеров. Моцарт – Андрей Хромов (в Вене, кажется, был Славик?), Сальери – Антон Скворцов, Констанца Моцарт – Ольга Котова, скрипач – Наннерль Серова, Фигаро – Фигаро. Надо же! Нана превратилась в Наннерль. Кажется, так близкие называли сестру Моцарта. А Фигаро? У него что – нет настоящего имени и фамилии?

Кристина скользнула глазами вниз. Художник по свету… Звукооператор… Ага, вот: режиссер-постановщик Фигаро. Ерунда какая-то. Ольга сказала, что спектакль поставлен за счет гранта. Значит, вся документация, в том числе и акты полиграфической организации, изготовившей эту программку, а также ее образец должны быть приложены к отчету. Просто Фигаро, без фамилии, даже если это сценический псевдоним, выглядит как-то неуместно.

Увлекшись, Кристина не заметила, как к столу подошел Тимур.

– Билеты? – спросил он.

– Да, – подтвердила она и постучала ногтем по возмутившему ее слову «Фигаро».

– Богема, – пожал плечами Тимур.

Через день сотрудники агентства «Кайрос» в полном составе заняли места в пятом ряду Дома культуры железнодорожников. Может, в связи с коронавирусными ограничениями, а может, по каким-то другим причинам зрителей оказалось немного, и зал был заполнен примерно на треть. Внешне он абсолютно ничем не напоминал Венскую оперу – ни роскошностью убранства, ни удобством кресел, ни красотой занавеса, который попросту отсутствовал, ни лаконичным оформлением сцены, состоящим из деревянного стола, пары стульев и черного фортепиано, покрытого толстым слоем пыли. Но стоило прозвучать первой реплике Сальери, и Кристина словно выпала из окружающей реальности:

Сальери в исполнении Антона, с которым они познакомились возле колбасной лавки с мятным зайцем на крыше, безусловно, был талантливым актером. Он говорил негромко, с такой непередаваемой горечью в голосе, что у Кристины мурашки побежали по спине. А после слов: «…Я сделался ремесленник…» – на глаза набежали слезы. Конечно же, она в школе изучала Пушкина, вернее, проходила. Проходила мимо. И только сейчас ей открылась вся мудрость поэта. Ей казалось, что строки эти – про ремесленничество – сказаны про нее, Кристину Светлову. Вся ее жизнь – однообразная рутина с редкими всплесками вроде поездки в Вену или вот этого похода на спектакль самодеятельных актеров. Хотя нет, Антона-Сальери к дилетантам отнести нельзя. Уж очень он был профессионален. Тем временем на сцене появился Моцарт. В противовес Сальери, одетому во все черное, он был воистину блистающим – камзол, обшитый золотым шнуром, кружевные манжеты, жабо с искрящейся в свете софитов брошью. От серебряных пряжек на его туфлях, щедро украшенных стразами, по всей сцене разбегались солнечные зайчики. Из-за белокурых волос, собранных в небрежный хвост и перетянутых черной лентой, Кристина сначала решила, что это Фигаро, но почти сразу поняла свою ошибку – Моцарт был моложе и выше ростом, чем руководитель театра. Оправдывая пушкинское «гуляка праздный», он принялся балагурить:

Моцарт хлопнул Сальери по плечу, и тот от неожиданности закашлялся.

На сцене появилось высокое создание со скрипкой в руках в длинном обшарпанном плаще и мятой шляпе с обвислыми полями, полностью скрывавшими лицо. Благодаря программке Кристина знала, что это Нана, но в первый момент засомневалась, так ли это на самом деле.

Скрипач тряхнул головой, и Кристина поняла, что ошибки нет: это действительно Нана, вернее, Наннерль. Уставившись невидящими глазами в зал, она прижала скрипку к подбородку и вскинула смычок.

Нана не попадала в ноты, то гнала куда-то, то тянула, словно кота за хвост. Одним словом, играла отвратительно, но игра ее была во сто крат лучше поведения Моцарта. Тот хохотал и скакал по сцене, словно орангутанг, периодически останавливаясь и хлопая себя ладонями по обтянутым панталонами ляжкам. Кристина покосилась на Тимура, и по его абсолютно невозмутимому виду поняла, что он жалеет о потраченном на культпоход времени. К счастью, бесчинство вскоре закончилось. Получив горсть монет, скрипач отправился восвояси, а Моцарт по просьбе Сальери сел за фортепиано и задумчиво перебрал клавиши. Похоже, фортепиано как музыкальный инструмент умерло еще в прошлом веке. Но тут на помощь исполнителю пришла фонограмма. Музыка, чистая, трепетная, то простая, то замысловатая, как кружева на манжетах Моцарта, то тревожная, то умиротворенная, наполнила зал. Сидящая рядом с Кристиной Ася судорожно вздохнула.

Закончив играть, Моцарт принял приглашение Сальери отобедать с ним в трактире «Золотого Льва» и отправился домой, чтобы предупредить жену. Пока Сальери произносил свой монолог, на сцену выскочили два дюжих молодчика, тащивших огромную кровать. Зрители оживились, и прекрасные пушкинские строки были проглочены этим оживлением.

Вот она – истина. Сальери убил Моцарта не из зависти. Это была самозащита, а еще защита коллег Сальери – служителей музыки. Почему-то словам Пушкина, вложенным в уста своего героя, верилось безоговорочно. И обвинять Сальери в преступлении бессмысленно – он сделал то, что считал единственно необходимым. Как бы поступила она, Кристина, если бы оказалась в подобной ситуации – узнала, что неминуемая смерть угрожает всем сотрудникам «Кайроса»? Расправилась бы с убийцей? Однозначно – да. Хотя, может быть, не так радикально. Ведь есть еще закон… Полиция… Андрей…

Кристина вздохнула. Каждый раз при воспоминании о майоре Андрее Щедром, начальнике отдела особо тяжких преступлений городского управления МВД, у нее возникало состояние определенного дискомфорта. Майор был в нее влюблен и в силу природной прямолинейности не считал нужным этого скрывать. Когда-то давно, воспользовавшись моментом, он сделал Кристине предложение и терпеливо ждал ответа[13]. Дать положительный ответ Кристина не могла – обжегшись когда-то на своей первой любви, она боялась серьезных отношений[14]. Вот если бы на месте майора был Тимур Молчанов…

Было в Кристинином заместителе нечто притягивающее. Свои чувства Тимур надежно скрывал, словно пушкинский скупой рыцарь. Лишь изредка, осторожные и тонкие, они пробивались через броню, которую он никогда не снимал, словно вездесущая весенняя трава сквозь асфальт. В эти редкие моменты до Кристины доносились отголоски испытываемой им симпатии. Именно они тормозили развитие отношений с майором. Но очень уж много плюсов детективно-консалтинговому агентству «Кайрос» давала дружба с Щедрым, и перечеркнуть их отказом было с ее стороны по крайней мере некорректно, а по большому счету просто глупо. Глупостью никто из сотрудников «Кайроса» не страдал.

Пока Кристина разбиралась в своих чувствах к Щедрому, Сальери встал из-за стола и с горделивой осанкой удалился. Один из молодчиков вынес стул и поставил его на край сцены, следом выпорхнула Ольга. Высокую замысловатую прическу украшала кокетливая шляпка с цветами. Пышное нежно-розовое платье с многочисленными воланами, рюшами и драпировками делало ее похожей на шаловливого ребенка, а никак не на мать шестерых детей. Покружившись по комнате, Ольга с размаху плюхнулась на кровать, и Кристина заподозрила, что сейчас последует постельная сцена. Иначе зачем держать на сцене не стреляющее ружье? Но в ту же минуту ее подозрения развеялись, ибо Моцарт явился не один, а в сопровождении Наны.

Все в тех же шляпе и плаще, со скрипкой под мышкой, она села на стул, посмотрела в зал невидящими глазами, вскинула смычок, на мгновение замерла, словно обдумывая что-то, и тишину зала прорезали первые торжественные ноты «Маленькой ночной серенады». Яркие и уверенные, они тут же были подхвачены оркестром, а Моцарт, галантно поклонившись Ольге, протянул руку, в которую она кокетливо вложила свою.

Они танцевали старинный менуэт: поклоны, грациозные жесты, плавные приседания, легкие прикосновения, выразительные взгляды. Блистательный Моцарт, воздушная Констанца, чарующие звуки музыки – это было гораздо более эротично, чем самая откровенная постельная сцена.

Танец закончился, и зал взорвался аплодисментами. Пока счастливые исполнители кланялись, кровать снова заменили на стол.

На сцене все в том же черном костюме появился Сальери.

– Что ты сегодня пасмурен? – спросил он.

– Я? Нет! – отозвался Моцарт, подходя к столу и отодвигая стул.

И это не соответствовало действительности. За короткое время, прошедшее после танца, он изменился до неузнаваемости. Это был все тот же актер, и одежда на нем осталась та же. Но благодаря игре света он уже не сиял. Поблекло, потускнело золотое шитье, попрятались солнечные зайчики. Лицо Моцарта утратило свежесть, сделалось серым, под глазами залегли тени.

С болезненной горячностью он стал рассказывать о незнакомце, заказавшем ему «Реквием», делиться с Сальери своими страхами.

Тот, успокаивая его, сказал:

Тут боковая дверь с шумом распахнулась, прожектор метнулся и высветил фигуру Фигаро. Белая широченная рубашка с рюшами, расстегнутая на груди, черные штаны до колен, распущенные вьющиеся волосы – и Моцарт, и Сальери мгновенно были позабыты, все внимание сосредоточилось на нем. Заиграла музыка, и Фигаро, идя по проходу, запел:

– Ла-ла-ла-лейла, ла-ла-ла-ла!

С точки зрения Кристины, пел он здорово: с чувством, с воодушевлением, но абсолютно не к месту. Если танец и «Маленькая ночная серенада» украсили спектакль, то ария была подобна осиновому колу, вбитому в его душу. Она перерубила нерв действия, фактически убив его. Вряд ли в зале остался хоть один зритель, которому было дело до борьбы в душе Сальери, до сумасшествия Моцарта. Они, словно отыгравшие свое и забытые на сцене марионетки, поблекли, потеряли смысл. Сейчас здесь царил Фигаро. Поминаемый Пушкиным мимоходом, он превратился в главное действующее лицо.

«Но почему эта ария? – недоумевала Кристина. – Это же не Моцарт!» Россини, «Севильский цирюльник». Та самая опера, которую они слушали в Вене. Она написана после смерти Моцарта и, выражаясь современным языком, является приквелом «Женитьбы Фигаро» Моцарта. Кристина покосилась на сидящего рядом Тимура, но на его лице не отражалось никаких эмоций.

– Это Моцарт? – громким шепотом спросил Лебедев у Аси, перегнувшись через сидящего между ними Рыбака.

– Нет! Тише! – возмутилась она.

Окончание спектакля: выпитый бокал, слезы Сальери – самые что ни на есть настоящие, «Реквием» – все было скомкано, повисло, словно паруса в штиль. Трагедия превратилась в фарс.

Но на щедрость аплодисментов это абсолютно не повлияло. Зал аплодировал минут десять. Какая-то очень высокая и худая женщина в несуразно длинной тунике, отчего она казалась еще выше, и широких брюках вручила Нане букет роз, который та, смутившись, сунула Фигаро.

Выходя из зала, Кристина столкнулась со Славиком, тем самым, который должен был играть Моцарта.

– Привет! – сказала она, но тот не обернулся, и Кристина решила, что обозналась. Все-таки со встречи в Вене сотрудников «Кайроса» и участников спектакля «Моцарт и Сальери» прошло довольно много времени.

Раздражение и разочарование – вот два чувства, с которыми Кристина вернулась домой. Хотя, если откровенно, частично их вызвал не столько спектакль, сколько поведение Молчанова. Проводив Кристину до подъезда, он не стал напрашиваться на чай-кофе, а она сама не решилась его пригласить.

Ну вот и все. Пока мысли Кристины витали где-то далеко, мозг привычно выполнял свою работу. Пробежав глазами подготовленный документ и оставшись удовлетворенной его содержанием, она переговорила по телефону с заказчиком. Браться за что-то новое не хотелось. Пожалуй, есть смысл уйти с работы пораньше – ведь ей еще нужно ехать за Настей Дубровиной в детский сад на Вокзальной.

– Уже уходишь? – удивилась Ася. – Может, пойдем выпить моккачино?

Вкуснейший моккачино подавали в кафе в двух шагах от офиса «Кайроса», и Кристина, как бы ни была загружена работой, практически никогда не отказывалась от подобного предложения. Но сейчас его подоплека была шита белыми нитками. «Расследование Фигаро» – вот что хочет обсудить Ася. А какое может быть расследование, если они даже фамилию его не знают? Вряд ли в паспорте и прочих официальных документах режиссера-постановщика «Моцарта и Сальери» фигурирует имя персонажа Бомарше.

– Завтра, завтра! – покачала головой Кристина и, подхватив со стола сумку – увесистую торбу, в которую помещался ноутбук и пара-тройка объемистых папок, – поспешила к двери.

– Завтра так завтра, – пожала плечами Ася под звон колокольчика над входной дверью, провожающего Кристину.