Самые захватывающие открытия XXI века будут посвящены не технологиям, а новым аспектам и представлениям о том, что значит быть человеком.
Близость к социальным ресурсам значительно облегчает покорение как буквальных, так и фигуральных вершин, которые встречаются у нас на пути, потому что мозг интерпретирует социальные ресурсы так же, как биоэнергетические – кислород или глюкозу.
В современной психотерапии насчитывается больше тысячи разных направлений и 400 конкретных подходов[2]. К этому следует добавить множество терапевтических «семей», у каждой из которых свой взгляд на реальность. Все подходы различаются степенью конкретизации, глубиной теории, на которую опираются, и количеством эмпирического опыта. Нельзя обойти вниманием и сотни терапевтических методов для решения потенциальных проблем. Акцент в этих методах делается на избавлении от симптомов, а не на анализе личности и контексте, в котором эти симптомы возникают. Глядя на все это (кстати, некоторые техники не меняются уже довольно долгое время), я поражаюсь хаосу, царящему в психотерапии.
Постоянно растущее число расстройств, которые множатся с каждой новой версией классификационных систем (например, DSM – «Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам»), моделей и подходов, явно диктует необходимость найти общие четкие и эффективные способы обучения и терапии. Довольно многообещающими выглядят четыре пути. Первый – целенаправленный эмпиризм. Добросовестных психотерапевтов призывают встать на путь науки, ознакомиться с исследованиями, а затем выбирать оптимальные для каждого клиента и его ситуации подход и модель. Это непростая, а может быть, и невыполнимая задача даже для самого преданного своему делу психотерапевта, особенно если учесть, что руководства и протоколы становятся все сложнее для понимания и освоения. Целенаправленный эмпиризм превращает терапевтическую практику в следование набору конкретных когнитивных схем, а терапевт исполняет роль технического специалиста.
Второй путь предлагает сосредоточиться на процессе изменений в терапии. Экономия усилий, по-видимому, достигается за счет того, что терапевт фокусируется на общих факторах в процессе терапевтических изменений, независимо от того, что они из себя представляют. Вполне разумно, если учесть, что по результатам крупных исследований все методы лечения одинаково эффективны. На самом деле такие выводы несостоятельны, поскольку основаны на метаанализе: множество исследований различного качества помещаются в общий котел, из которого извлекаются усредненные и чаще всего бессмысленные результаты. Идея взаимозаменяемых эффектов в разных методах лечения, по-видимому, артефакт методологии оценки[3]. У большинства стандартизированных методик и подходов много общих «активных ингредиентов». Некоторые терапевтические методики признаны более подходящими и эффективными для конкретных расстройств[4], хотя неясно, сохраняются ли такие различия при последующем наблюдении[5].
Терапевтический альянс и вовлеченность клиента в процесс – те переменные, которые чаще всего упоминаются при оценке факторов успешности терапии. Вы подумаете, что знание этих общих факторов значительно упростит задачу терапии – приводить к желаемым изменениям. Положительный психотерапевтический альянс и внимание к уровню вовлеченности клиента, безусловно, важны, но они едва ли могут полностью определять результаты терапии. По расчетам, вариативность результатов работы в альянсе с терапевтом составляет примерно 10 %[6]. Кроме того, общие факторы становятся более размытыми в кабинете терапевта. Будет ли альянс, выстроенный с терапевтом – приверженцем эмпирической гуманистической терапии, работать так же, как альянс со сторонником когнитивно-поведенческого направления? Концепция вовлеченности клиента в этом смысле представляется более перспективной. В исследовании депрессии, проведенном Национальным институтом психического здоровья США (NIMH), Кастонгуэй и коллеги обнаружили, что большая эмоциональная вовлеченность или глубина переживаний со стороны клиентов – предикторы позитивных изменений в различных моделях терапии[7], в то время как после окончания терапии, фокусированной на когнитивных искажениях, связанных с отрицательными эмоциями, у клиентов отмечалось усиление симптомов депрессии (на примере классической когнитивно-поведенческой терапии). Конечно, уровень вовлеченности, который считается достаточным для изменений, будет варьироваться в зависимости от целей конкретной модели.
Третий путь к ясности и эффективности психотерапии предлагает сосредоточиться на общем. В этом случае можно объединить методы, направленные на работу с так называемыми латентными структурами, например эмоциональными расстройствами (панические расстройства, генерализованное тревожное расстройство, депрессия и пр.), и рассматривать все эти проблемы как более общий синдром негативных эмоций. В этом случае терапевтам придется работать с небольшим количеством эмпирически выделенных ключевых симптомов. Например, синдром негативных эмоций можно определить как чрезмерную чувствительность к угрозе, привычное избегание пугающих ситуаций и автоматические негативные реакции в ответ на триггер[8]. Терапевт помогает клиенту провести переоценку таких угроз, снизить «катастрофичность» и благодаря этому перестать избегать пугающих ситуаций (что мешает учиться новому и парадоксальным образом подпитывает тревогу). Изменение заключается в том, что клиент учится иначе реагировать на негативный триггер. Конечно, идеальные способы, как направить клиента по этому пути, пока еще неизвестны.
Четвертый путь призывает сосредоточиться на глубинных процессах – не только том, как возникло расстройство, но и том, как в целом человек функционирует в «светлые» и «темные» моменты жизни. Иными словами, необходимо изучать, как человек развивается, делает выбор и взаимодействует с другими людьми. Это довольно выигрышная позиция. Мы понимаем, как эволюционировала психотерапия: не только используем конкретные, эмпирически обоснованные терапевтические методы, выделяем общие элементы в терапии и каталогизируем описания проблем клиентов (хотя все это, несомненно, полезно), но также изучаем общие модели человеческой личности, то есть пытаемся понять, что из себя вообще представляет человек. В таких моделях определения психологического здоровья и позитивного функционирования, расстройств и стресса гораздо шире терминов, принятых в официальных системах классификации (таких, как уже упомянутая DSM или МКБ). В наиболее современных и обоснованных моделях терапия должна рассматривать человека как целостную личность и учитывать жизненный контекст. Такие модели расширяют программу терапии и призывают изучать развитие личности, а не сосредотачиваться исключительно на облегчении одного или нескольких конкретных симптомов. Благодаря множеству таких концептуальных моделей мы можем включить описания расстройств и основные элементы изменений в единую систему. Такая система позволяет учитывать сильные и слабые стороны клиента и выбирать оптимальные способы работы с ними. Мы также можем оценивать, какие изменения по-настоящему важны и сохранятся надолго. Все терапевтические подходы основываются на некой имплицитной модели функционирования человека, но часто им недостает целостности или исследовательской базы. Например, когнитивно-поведенческая терапия для пар основана на рациональной экономичной модели близких отношений, где удовлетворенность отношениями зависит от умения вести переговоры. ЭФТ для пар, напротив, исходит из модели отношений, в которых главное место отводится эмоциям и привязанности. Ключевым фактором, определяющим удовлетворенность и стабильность, в такой терапии считается эмоциональная отзывчивость.
Ни одно направление или модель не может охватить все богатство и сложность человеческой природы. Однако для оптимальной и эффективной работы психотерапевтов необходима целостная научно обоснованная теория, объясняющая, как функционирует человеческая личность. Такая теория могла бы лечь в основу лечения эмоциональных, когнитивных, поведенческих и межличностных расстройств. Эта теория должна быть применима во всех видах терапии: индивидуальной, семейной и парной. Как и любой научный проект, она должна состоять из трех блоков: наблюдение, выделение и систематическое описание паттернов, возможность предсказать связь между факторами и общую аналитическую систему, опирающуюся на значимое количество исследований. Теория должна предлагать убедительные и опровергаемые гипотезы об оптимальном функционировании и устойчивости, о развитии личности, о расстройствах и их закреплении и о необходимых и достаточных условиях для значимых длительных изменений.
В частности, психотерапии нужна теория (карта, схема), которая стала бы опорой для помощи людям в изменении основных организующих переменных: как обычно происходит управление эмоциями, как образуются и обрабатываются основные убеждения о себе и других, как формируются основополагающие формы поведения и взаимоотношений с другими людьми. Эта теория должна выйти за пределы изучения того, что происходит внутри психики человека, она должна систематически и экономно связать личность и систему, интрапсихические реальности и паттерны межличностного взаимодействия. Она должна следовать самым современным исследованиям в области нейробиологии и учитывать, что люди в первую очередь являются социальными животными, жизнь которых без связи друг с другом невозможна.
Я считаю, что перечисленным в предыдущем пункте критериям соответствует только одна теория – это теория развития личности, которую Джон Боулби называет теорией привязанности[9]. Изначально теория привязанности разрабатывалась в рамках изучения развития детей в первые годы жизни, но потом (особенно в последние несколько лет) ее начали применять также ко взрослым людям и отношениям между ними. Как отмечают Ролс и Симпсон: «За последнее десятилетие мало какие теории и научные области дали бы столько плодотворных результатов, сколько теория привязанности. ‹…› Впечатляющая масса исследований, подтвердивших основные принципы теории привязанности, относятся к наиболее важным достижениям в современной психологической науке»[10]. Кроме того, наука о привязанности соответствует современным исследованиям в области нейробиологии, социальной психологии, психологии здоровья и клинической психологии, центральным посылом в которых является мысль о том, что люди – это в первую очередь социальный вид, для которого жизненно важны отношения и связи. На протяжении всей жизни потребность в общении с другими людьми формирует нервную систему человека, обуславливает его реакцию на стресс, организует повседневную эмоциональную жизнь и определяет ситуации межличностного взаимодействия, которые лежат в основе этой жизни.
Совсем недавно психотерапевты Магнавита и Анчин[11] предложили использовать теорию привязанности как основу для унифицированной психотерапии. Они называют эту теорию найденным после многолетних поисков «Святым Граалем», который позволит наконец сформировать единый подход к широкому спектру психологических расстройств, изменений характера и постоянных симптомов. Кроме того, теорию привязанности можно использовать в качестве фундаментальной основы для индивидуальной терапии[12], терапии для пар[13] и семейной терапии[14]. Все авторы подчеркивают интегративную природу теории привязанности, позволяющую отойти от фрагментированного подхода и перейти к тому, что Уилсон называет «непротиворечивостью»[15]. Это понятие берет свое начало от веры древних греков в упорядоченность космоса, которую можно выявить и описать в виде системы правил и процессов. Эти правила возникают в результате совмещения эмпирических данных, полученных при наблюдении самых разных явлений и объединенных в реалистичные «чертежи» мира и человеческой личности.
Итак, каковы же основные положения современной теории привязанности, развившейся из первой модели, столь блестяще описанной Джоном Боулби[16] и затем разработанной социальными психологами[17]? Я назову десять принципов. Но сначала упомяну о трех общих аспектах этой теории. Во-первых, теория привязанности по своей сути – интерперсональная теория, помещающая индивида в контекст отношений с близкими людьми. Она рассматривает человека не только как социальное существо, но также как Homo vinculum – «человека привязывающегося». Установление связей с другими людьми – наиболее важная стратегия выживания человека. Во-вторых, эта теория в основном занимается эмоциями и управлением ими, уделяя особое внимание страху. Страх рассматривается не только в контексте повседневных тревог, но также на экзистенциальном уровне – как отражение чувства беспомощности и уязвимости, то есть как отражение угрозы для выживания, связанной со смертью, изоляцией, одиночеством и утратой. Ключевым фактором ментального здоровья и благополучия считается возможность справиться со страхами и повысить стабильность и жизнестойкость. В-третьих, теория привязанности изучает развитие, а именно способность личности к адаптации и, кроме того, факторы, блокирующие или подпитывающие эту способность. Теория привязанности предполагает, что тесная связь с людьми, заслуживающими доверия, – это экологическая ниша, в которой развивались мозг, нервная система и основные поведенческие паттерны человека.
Ниже я попытаюсь простыми словами изложить десять основных принципов теории и науки о привязанности.
1. От рождения и до самой смерти люди запрограммированы на поиск не только социальных контактов, но и физической и эмоциональной близости с отдельными людьми, которые кажутся незаменимыми. Желание такой связи занимает первое место в иерархии целей и потребностей человека. Наиболее остро человек осознает ее в ситуациях угрозы, риска, боли или неопределенности. Угрозы, запускающие систему привязанности, могут исходить извне или изнутри: например, неверная интерпретация отказа со стороны любимого человека, негативные образы или напоминание о собственной смертности[18]. В отношениях люди открываются в своей уязвимости друг другу. Благодаря этому образуется связь, потому что потребность в привязанности, необходимая для ощущения комфорта, выдвигается на первый план и побуждает вступать в контакт с другими людьми.
2. Прогнозируемая физическая и (или) эмоциональная связь с объектом привязанности (зачастую в его качестве выступает один из родителей, брат или сестра, старый друг, супруг или духовная фигура) успокаивает нервную систему и формирует физическое и ментальное ощущение тихой гавани, где человек точно почувствует себя в комфорте и безопасности и сможет восстановить эмоциональный баланс. Благодаря эмоциональному отклику со стороны других людей, особенно в подростковом возрасте, нервная система менее чувствительна к угрозам и воспринимает мир как относительно безопасное и поддающееся контролю место.
3. Эмоциональный баланс способствует развитию целостного, положительного и уверенного самоощущения и способности преобразовывать внутренний опыт в единое целое. Уверенность также помогает сообщать объектам привязанности о своих потребностях. Так создается более прочная связь, на основе которой формируются положительные модели близких людей как доступных источников поддержки.
4. Ощущение того, что человек может положиться на партнера, создает безопасный фундамент, позволяющий безбоязненно выходить во внешний мир, рисковать, получать новый опыт и развивать чувство уверенности и самостоятельности. Такая эффективная зависимость – источник силы и спокойствия. В то же время отрицание потребности в привязанности и псевдосамодостаточность ослабляют человека. Способность взаимодействовать с другими, полагаться на них и ощущать безопасную связь с другими людьми – единственный ресурс, позволяющий нашему виду выживать и процветать в этом неустойчивом мире.
5. Ключевым фактором, определяющим качество и безопасность привязанности, является восприятие объектов привязанности как отзывчивых, неравнодушных и взаимно искренних. Эти качества можно представить в виде акронима О. Н. И.
6. Если что-то угрожает привязанности или безопасная связь нарушается, возникает стресс разлучения. Такой стресс может развиваться также при нарушении других видов эмоциональных связей, основанных на совместной деятельности или уважении. Но он не идет ни в какое сравнение с той «ломкой», которую вызывает угроза потери связи с объектом привязанности. Эмоциональная и физическая разлука с объектами привязанности травмирует человека, развивает обостренное чувство не только уязвимости и ощущения опасности, но и беспомощности[19].
7. Безопасная связь определяет ключевые взаимодействия в близких отношениях и то, как люди перекодируют паттерны взаимодействия в ментальные модели или типичные реакции. Ощущение общей надежности связи не застывшая черта характера, оно меняется при появлении новых переживаний, которые позволяют пересмотреть когнитивные рабочие модели привязанности и связанные с ними стратегии управления эмоциями[20]. Можно чувствовать себя небезопасно в одних отношениях и безопасно – в других. Рабочие модели в первую очередь связаны с доверием к другим и принятием себя (правом на заботу). Они одновременно транслируют два вопроса: «Я могу на тебя положиться?» и «Я достоин твоей любви?» Они включают в себя ожидания, провоцирующие автоматические предубеждения, эпизодические воспоминания, убеждения и установки, а также имплицитные представления о том, как вести себя в близких отношениях[21]. Становясь ригидными и автоматическими, такие модели могут искажать восприятие и заставлять реагировать предвзято. Они воспринимаются не как что-то искусственное, а как реальность – «просто все так и есть».
8. Безопасная привязанность позволяет комфортно воспринимать близость и свою потребность в другом человеке. Основная стратегия в этом случае представляет собой признание потребности в привязанности и соответствующее взаимодействие (например, сопоставление вербальных и невербальных сигналов в единое четкое целое), направленное на установление или поддержание контакта с объектом привязанности. Реакция объекта привязанности воспринимается как искренняя и успокаивает нервную систему. Такая эффективная стратегия позволяет справляться со стрессом и быть готовым к трудностям на протяжении всей жизни.
9. Если в ситуациях, когда человеку необходима поддержка, близкие люди воспринимаются как далекие, равнодушные или даже угрожающие, активизируются вторичные модели и стратегии. Эти модели связаны с утратой чувства безопасности и могут принимать форму чрезмерной бдительности, гиперактивности или тревоги во взаимодействии с другими людьми, форму сдерживания эмоций привязанности или избегания, отвержения и отказа действовать. Первая из таких моделей – тревожно-амбивалентный тип привязанности – характеризуется крайней чувствительностью к любым негативным словам от значимых людей и немедленной ответной «атакой», направленной на сокращение дистанции, привлечение внимания объекта привязанности и получение поддержки. Другая модель – избегающий тип – представляет собой «побег», цель которого – минимизировать фрустрацию и стресс путем дистанцирования от близкого человека, который кажется враждебным, опасным или безразличным. В этом случае потребность в привязанности сводится к минимуму, а нормой становится навязчивая уверенность в том, что полагаться можно только на себя. Собственная уязвимость или видимая уязвимость другого человека запускает избегание. Все люди время от времени используют в отношениях стратегию «бей или беги», по своей сути она не является разрушительной. Однако она может стать нормальной и привычной, единственным способом взаимодействия, который в конечном счете ограничивает возможность выбирать и способность конструктивно взаимодействовать с другими людьми.
Третий тип вторичных моделей развивается в случае получения травмы от объекта привязанности. Человек оказывается в парадоксальной ситуации, где партнер одновременно и источник страха, и способ от него защититься. В таких условиях человек часто колеблется между желанием и страхом, то приближаясь, то отдаляясь и даже нападая в ответ на предложение сблизиться. Такой тип привязанности называется дезорганизованной у детей или тревожно-избегающей[22] у взрослых и провоцирует особенно высокий уровень стресса во взрослых отношениях.
Для понимания вторичных моделей (и небезопасных стратегий), описанных выше, необходимо рассмотреть психодинамические концепции внутренней двойственности, конфликта и защитных блоков. Ребенок с избегающим типом привязанности может выглядеть спокойным и сдержанным, но на самом деле сильно волноваться из-за разлуки с матерью. Аналогичным образом взрослые с избегающим типом привязанности внешне не проявляют эмоциональный стресс или потребность в других людях, но, как показывает практика, на более глубоком и менее осознаваемом уровне испытывают крайне сильные чувства из-за разрыва связи[23]. Кроме того, такие люди недоверчивы и не используют самый важный ресурс для борьбы со стрессом и угрозой – безопасную связь с близкими[24].
10. В отличие от отношений между детьми и родителями отношения между взрослыми равноправны и не так сильно зависят от физической близости. Для создания ощущения близости достаточно представить объект привязанности (создать его когнитивный образ). Помимо привязанности, Боулби выделяет еще две поведенческие системы в близких отношениях (особенно между взрослыми): заботу и сексуальную жизнь. Эти системы не связаны друг с другом, но они действуют вместе с привязанностью, и первоопределяющей является именно привязанность, именно она является основой и определяет главные характеристики этих систем. Безопасная привязанность и эмоциональный баланс, возникающий на основе этой безопасности, способствуют более тонкой настройке на другого человека и более отзывчивой заботе. Конечно, чувство безопасности должно постоянно поддерживаться, это состояние не застыло раз и навсегда, а может меняться в зависимости от ситуации.
Кроме того, безопасность связана с более высоким уровнем возбуждения, интимности и удовольствия – следовательно, с большей удовлетворенностью сексуальной жизнью в отношениях[25]. Секс, который сам по себе устанавливает связь между людьми, имеет эмоциональную наполненность, которая зависит от типа привязанности и соответствующих стратегий обращения с эмоциями и взаимодействия с другими людьми. Люди с избегающим типом привязанности склонны разделять секс и любовь, сосредотачиваясь в сексуальных отношениях на телесных ощущениях и действиях, в то время как люди с тревожным типом привязанности считают влечение и секс доказательством любви, а не эротическим аспектом сексуальной жизни[26].
Систематические исследования практически всегда связывают безопасную привязанность, которая стала привычной, с положительными показателями психического здоровья и общего благополучия, описанными в социологии[27]. На уровне отдельного человека это стрессоустойчивость, оптимизм, высокая самооценка, уверенность и любознательность, толерантность, чувство принадлежности и способность раскрываться и утверждаться, выдерживать неопределенность, управлять сложными эмоциями, рефлексировать и понимать разные точки зрения[28]. Важные элементы – способность эффективно управлять сильными эмоциями и поддерживать эмоциональный баланс, умение обобщать информацию и не терять самообладание. Даже в травматических ситуациях, таких как трагедия 11 сентября, безопасная привязанность не только смягчает последствия болезненных переживаний, но и способствует посттравматическому восстановлению[29].
На уровне межличностных отношений среди показателей способность настраиваться на чувства других, эмпатия, отзывчивость, сопереживание, толерантность и склонность к альтруизму. Исследования показывают, что эмоционально устойчивые люди лучше понимают сигналы окружающих, осознают их потребность в заботе и действуют так, что эту заботу понимают и принимают. Ощущая себя в безопасности, мы можем уделить больше внимания и ресурсов другим людям. И наоборот, люди с тревожным типом привязанности, как правило, слишком заняты собственным стрессом или предлагают заботу, которая не соответствует потребностям другого человека. Избегающие игнорируют собственные потребности и потребности других людей, выражают меньше эмпатии и оказывают меньше взаимной поддержки. Они склонны отворачиваться от уязвимости в себе и других.
«Тихая гавань» и надежный фундамент, который дают отношения с любимым человеком, становятся источником сил для борьбы с неприятностями и конфликтами. Безопасная связь формирует уравновешенность и приспособляемость, обеспечивающие более высокое качество отношений с любимыми и друзьями, что, в свою очередь, способствует укреплению психического здоровья и усилению способности устанавливать связи с другими людьми.
Учитывая тему нашего разговора, следует отдельно отметить влияние безопасной привязанности на управление эмоциями, социальную адаптацию и психическое здоровье. Именно этими вопросами Боулби занимался в первую очередь. Небезопасная привязанность повышает вероятность депрессии и тревожности. Конкретные проявления этого процесса у каждого клиента свои, но в целом специалист, опирающийся на теорию привязанности, начинает с управления эмоциями. Люди с надежным типом привязанности лучше способны управляться с неприятными переживаниями, они не боятся потерять контроль над собой. Им не нужно менять, блокировать или отрицать эти эмоции, и потому они могут адаптивно использовать их для ориентирования в мире, достижения целей и удовлетворения потребностей. Кроме того, они быстрее переживают отрицательные чувства, например печаль и гнев[30]. Я считаю, что эффективное управление сильными эмоциями – это процесс движения через эмоцию и вместе с ней, без подавления или усиления, так что в конечном счете эмоция становится чем-то вроде ориентира в жизни.
С другой стороны, очевидно, что отсутствие безопасности существенно повышает риск дезадаптации. В частности, тревожный и тревожно-избегающий типы привязанности связываются со склонностью к депрессии и различным формам стрессовых и тревожных расстройств, включая посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР), обсессивно-компульсивное расстройство (ОКР) и генерализованное тревожное расстройство (ГТР)[31]. Более сотни исследований связали тяжесть депрессивных симптомов с ненадежной привязанностью. Можно полагать, что для тревожного типа привязанности характерны депрессивные переживания с чувством утраты, одиночества, отверженности и беспомощности, а для игнорирующего – депрессивные переживания с перфекционизмом, повышенным уровнем критичности к себе и компульсивной самостоятельностью[32]. Небезопасную привязанность также ассоциируют со многими расстройствами личности: в частности, тревожный тип с пограничным расстройством личности, а избегающий – с шизоидным и избегающим расстройством. Наблюдается также связь между отсутствием безопасности и нарушениями поведения, такими как расстройства поведения у подростков или асоциальное поведение и зависимости у взрослых людей[33].
Особое внимание в научных источниках уделяется связи привязанности и ПТСР. Тяжесть проявлений ПТСР у пациентов после операций на сердце[34], у ветеранов и военнопленных в Израиле[35], а также у людей, переживших в детстве сексуальное или физическое насилие, коррелирует с ненадежным типом привязанности[36]. Недавнее проспективное исследование показало четкую причинно-следственную связь между процессами привязанности и развитием ПТСР[37]. Было доказано, что симптомы отстранения и избегания, характерные для ПТСР, у людей, переживших вторжение США в Ирак в 2003 году, напрямую связаны с уровнем безопасности привязанности, измеренным до начала военных действий. У людей с тревожным типом привязанности чаще проявлялось отстранение, а у людей с избегающим типом привязанности – избегание. Практический опыт показывает, что терапия для пар, основанная на теории привязанности, может помочь людям, пережившим травму (в частности, пережившим в детстве насилие со стороны объекта привязанности), сделать отношения более здоровыми[38]. Кроме того, такой подход уменьшает тяжесть проявления симптомов травмы[39]. Не так страшен враг, если бороться с ним рука об руку с любимым, а не в одиночку!
И Джон Боулби[40], и Карл Роджерс[41] считали, что клиентам психотерапевта присуще врожденное стремление к исцелению. Образ психического здоровья, который рисует наука о привязанности, особенно хорошо согласуется с «экзистенциальным образом жизни». Под этим словосочетанием Роджерс – ключевая фигура в истории психотерапии и развитии гуманистической модели терапии – подразумевал открытость новым переживаниям и умение в полной мере проживать каждый момент[42]. Согласно Роджерсу, основные характеристики полноценной личности – организмическое доверие (умение прислушиваться к внутренним ощущениям и руководствоваться ими в действиях), эмпирическая свобода (способность активно выбирать разные направления действий и принимать ответственность за этот выбор) и креативность (гибкость и открытость к восприятию нового и развитию). Роджерс пришел к выводу, что у «полноценно функционирующего» человека более насыщенная и разнообразная жизнь, поскольку он глубоко уверен, что способен встретиться с жизнью лицом к лицу»[43]. Такая уверенность возникает из надежной и безопасной связи с другими людьми. Несомненно, можно говорить о широком спектре положительных эффектов при восстановлении хронически разрушенной связи.
Так, например, я совсем не удивилась значительной перемене в Адаме, который проходил у меня семейную терапию. Всего за три сеанса до этого Адам, несмотря на свой юный возраст, казался квинтэссенцией враждебного отношения, избегания и криминальных наклонностей. Но когда Стив, его отец, потянулся к нему и, всхлипывая, рассказал, как ему больно терять сына, Адам сказал: «Ну я все время злился. Я чувствовал себя никчемным, жалким неудачником и думал, что ты такого же мнения. Так что я не видел смысла ни в чем. Не видел смысла стараться что-то делать. Но теперь я начинаю верить, что нужен тебе как сын. И мне стало легче справляться со своими чувствами, легче понять тебя и себя, и я стал меньше злиться. Это все меняет. Похоже, что я что-то для тебя значу. Я недавно сказал маме, что, возможно, все еще можно изменить. Возможно, я смогу научиться и стать тем человеком, которым хочу быть».
Теория привязанности разрабатывалась и постоянно уточнялась в течение нескольких десятилетий, к тому же первые исследования в этой области были посвящены связям между матерью и ребенком. Возможно, поэтому нередко возникают определенные заблуждения, когда психотерапевты рассуждают о привязанности у взрослых. Эти заблуждения можно разделить на четыре типа.
Зависимость: конструктивная или деструктивная?
На протяжении многих лет психология развития личности описывала переход ко взрослой жизни как отказ от потребности в других и способность к самоопределению и самостоятельным действиям. К сожалению, в клинической терапии зависимость стала ассоциироваться со многими разрушительными формами поведения, которые теоретики науки о привязанности характеризовали как крайние выражения тревожного типа привязанности, возникающие в условиях постоянного страха потерять связь с близким человеком. В клинической практике до сих пор используются такие ярлыки, как слияние, созависимость и отсутствие индивидуализации. В действительности же теория привязанности утверждает, что люди определяют себя через взаимодействие с окружающими, а не противопоставление им. Отрицание необходимости связи с другими людьми – это не признак сильной личности, а барьер для развития и адаптации.
Уверенность в надежности отношений повышает чувство собственного достоинства, самооценку и стрессоустойчивость. В безопасной связи развивается эффективная, конструктивная зависимость: близкие люди выступают в роли ценного ресурса, подпитывающего позитивное, четко сформулированное и целостное самоощущение. Многочисленные исследования связей между родителями и детьми, а также между взрослыми подтверждают, что связь с надежным близким человеком повышает способность ощущать себя в безопасности[44]. Люди с тревожным или избегающим типом привязанности часто стремятся контролировать других. Первым сложно напрямую заявить о своих потребностях, но такие люди искусно используют критику или жалобы. Вторые, как правило, занимают более ярко выраженную доминирующую позицию[45].
Как говорят Микулинсер и Шейвер в своей книге о привязанности во взрослом возрасте: «испытывая боль или беспокойство, полезно искать утешения у других. Облегчение страданий дает возможность заняться другими делами и обратить внимание на другие цели. В здоровых отношениях человек понимает, что дистанция и автономность абсолютно совместимы с близостью и доверием»[46].
Суть в том, что между самостоятельностью и зависимостью нет противоречия.
Безопасная связь развивает способность с уверенностью встречать неизвестное. Модель безопасного фундамента похожа на сценарий с определенным алгоритмом ожиданий, что улучшает процесс познания[47]. Я часто привожу пример из личного опыта. Как надежная связь с отцом помогла мне, неопытной 22-летней женщине, покинуть Англию и пересечь Атлантический океан, чтобы обосноваться в Канаде, где я никого не знала и вообще слабо представляла, как буду выживать? Во-первых, доступность и отзывчивость отца сформировали доверительное отношение к людям. Раз на других можно положиться в случае необходимости, то мир по своей сути безопасное место. Связь с отцом и его поддержка сделали меня уверенной в себе и своих силах. Отец принимал все мои ошибки и трудности, утешал в сомнениях, и я научилась переживать моменты неуверенности и неудачи. Более того, отец заверил меня, что, если жизнь в Канаде окажется мне не по силам, он найдет деньги, чтобы я вернулась домой. Отец также дал мне понять, что с любым риском можно справиться.
Акцент на надежном фундаменте, который создает привязанность, позволяет теории привязанности выйти за пределы традиционной области, направленной в основном на изучение связи между родителями и детьми. Некоторые терапевты не придают особого значения привязанности, полагая ее основными функциями защиту и управление страхом в момент угрозы. Именно поэтому они считают, что теорию привязанности сложно применить для терапии взрослых. Между тем постоянное ощущение безопасности рядом с другими людьми создает основу для оптимального развития и стабильности в течение всей жизни, а также способность уверенно справляться со стрессом в неизбежных жизненных кризисах и переходных периодах и сохранять эмоциональную стабильность. Люди, знающие, что у них есть надежный тыл, и чувствующие себя в безопасности, способны идти на обдуманный риск и преодолевать сложности, что позволяет им реализовывать себя наилучшим образом. У них в буквальном смысле слова больше ресурсов (внимания и энергии), которые можно использовать для развития, а не для защиты.
Модели: статичные или гибкие?
Еще одно довольно распространенное заблуждение относительно теории привязанности заключается в том, что прошлое в жизни человека или семьи рассматривается как единственный фактор, определяющий личность и будущее человека. Работы Боулби часто ассоциируются с аналитическими и объектно-отношенческими точками зрения – подходами, описывающими, как отношения в раннем возрасте формируют подсознательные модели, которым клиент следует на протяжении жизни. Однако в описании таких моделей Боулби использовал эпитет «рабочие» и предполагал, что их можно пересмотреть в случае необходимости. С годами стало понятно, что эти модели подвижнее, чем считали ранние теоретики науки о привязанности, и могут изменяться под воздействием новых переживаний. Например, в одном исследовании у 22 % семейных пар тип привязанности изменился (изучалась привязанность за три месяца до заключения брака и через полтора года после)[48]. В целом наиболее склонны к изменениям люди с высоким уровнем тревожного типа привязанности. Можно было бы предположить, что люди с избегающим типом привязанности, которые менее открыты новым переживаниям и информации, будут и менее склонны к изменениям. Однако недавнее исследование, посвященное терапии для пар на основе привязанности[49], показало, что после каждого сеанса избегающие партнеры все же немного меняют свои модели привязанности. Исследования в области индивидуальной терапии также доказали возможность изменения рабочих моделей привязанности[50]. Таким образом, детский опыт влияет на развитие, но, если модели не стали статичными и замкнутыми, траектория этого развития может измениться. В противном случае человек избегает и игнорирует новые переживания или использует негативные паттерны взаимодействия с близкими как подтверждение самых отрицательных элементов таких моделей.
Очень важно понимать, как именно опыт прошлых отношений влияет на настоящее. Наука о привязанности предполагает, что ранний опыт формирует спектр реакций человека на действия или слова других людей, порождает стратегии управления сильными эмоциями, а также модели себя и других. Они могут развиваться и изменяться – а могут работать как самосбывающиеся пророчества. Адам говорит мне: «Знаете, я никогда ни от кого не ждал любви. Я чувствовал себя самозванцем. Моя жена вышла за меня замуж по ошибке. Именно поэтому я все время прятался и не подпускал ее к себе. И, конечно же, она бросила меня!» Хронический характер отсутствия связей усугубляется еще одним фактором. Несмотря на то что стремление образовывать любовные связи естественно (оно «вшито» в мозг млекопитающих), очень трудно понять, что это возможно, и не сдаваться, если живого примера такой связи никогда не было перед глазами. Адам отмечает: «В жизни бы не поверил, что люди могут разговаривать вот так – как мы с вами. Я не знал, что с таким сильным гневом все-таки можно совладать, и это помогает говорить о своих чувствах вслух. В моей семье такое было не принято. Но я учусь этому сейчас».
Сексуальная жизнь и надежная привязанность
Некоторые современные авторы считают, что привязанность не имеет ничего общего с романтическими сексуальными отношениями, которые в нынешнем обществе лежат в основе установления связи между взрослыми людьми. Эти исследователи утверждают, что привязанность можно ощущать к хорошим друзьям, что на корню убивает любую эротику. К тому же новизна и риск – обязательное условие хорошего секса, и потому надежная привязанность может фактически препятствовать полноценно удовлетворяющей сексуальной жизни.
Проблема взаимосвязи сексуальной жизни и привязанности более подробно рассматривается в главе 6, посвященной терапии для пар. Если вкратце: есть практически неопровержимые доказательства того, что связь между родителем и ребенком и романтическая связь между взрослыми – это «варианты одного и того же процесса»[51]. Параллели очевидны. И та и другая связь включают одинаковый спектр моделей поведения: пристальные взгляды, объятья, прикосновения, ласки, улыбки и плач. Связи обоих типов наполнены сильными эмоциями: боль и страх при разлуке, радость при воссоединении, гнев и печаль в случае опасения лишиться таких отношений. В обоих случаях люди стремятся сблизиться и чувствуют себя комфортно при сближении. Качество как отношений между родителем и ребенком, так и взрослой романтической связи определяется тем, насколько любимый человек чувствителен, доступен и отзывчив. Успешное начало отношений порождает чувство уверенности, безопасности и открытости, помогает научиться эмпатии. Утрата связи вызывает тревогу, гнев и протестное поведение, за которыми могут последовать депрессия и отстраненность. И взрослые, и дети могут тревожно «цепляться» или защитно дистанцироваться, что может стать привычными реакциями.
Понимание сути надежного фундамента показывает, что между эротизмом романтической любви и безопасной привязанностью нет никакого внутреннего конфликта. Согласно исследованиям, партнеры с надежным типом привязанности отмечают большую удовлетворенность сексуальной жизнью, а в целом безопасная связь способствует более полной и менее напряженной сексуальности в отношениях. Отрицательно же влияет на сексуальную жизнь как раз разрушение связи, в частности привязанность избегающего типа. Избегающие партнеры уделяют больше внимания телесным ощущениям и «результативности» секса. Секс у них происходит реже и приносит меньше удовлетворенности[52]. Если определить страсть как стремление к привязанности, связанное с эротическими переживаниями и игрой, то безопасная связь становится ключевым фактором оптимальной сексуальной жизни. Безопасность позволяет с максимальной смелостью принимать риски, повышает игривость и способность отпустить себя и погрузиться в приятные ощущения. Доказано, что безопасная связь особенна важна для женщин, которые более физически уязвимы в сексе и поэтому, естественно, более чувствительны к характеру отношений во время сексуальных контактов.
Хотя сексуальная жизнь может существовать отдельно от привязанности (исключительно как развлечение), она спокойно интегрируется в сценарии установления связи. В конце концов, многие называют секс «занятием любовью». Это отражение того факта, что для спаривающихся млекопитающих, которые вместе растят потомство и вкладываются в свои отношения, сексуальное взаимодействие, как правило, способствует установлению связи. При оргазме происходит выброс окситоцина – гормона любви, и именно в сексуальном взаимодействии взрослых наиболее ярко проявляется физическая сонастройка и зеркальное поведение, которое часто наблюдается во взаимоотношениях между матерью и ребенком.
Теория привязанности: аналитический или системный подход?
Еще одно заблуждение, особенно популярное среди терапевтов, работающих с парами и семьями, связано с тем, что теория привязанности возникла с точки зрения объектных отношений, как это сформулировали Фэйрбейрн[53] и Винникотт[54]. Таким образом, изначально эта теория представляла собой аналитический подход. Именно поэтому ее считают не системной и малопрактичной. Большую часть жизни Джона Боулби подвергали остракизму как еретика, посмевшего бросить вызов традиционной аналитической теории. Современные аналитические подходы, отходя от классической теории влечений, ориентированной на секс и агрессию, по-новому воспринимают теорию привязанности. В психоанализе совершился «реляционный поворот»[55], сделавший его открытым к диалогу и ориентированным на честное взаимодействие терапевта и клиента, между которыми происходит «взаимопроникновение умов»[56]. Современные аналитические и другие подходы обозначают такое взаимодействие термином «интерсубъективность». Он подчеркивает, что во время сеансов между клиентом и терапевтом возникает связь, подобная той, что рассматривается в теории привязанности[57]. Тем не менее характерным элементом психоанализа является его акцент на внутреннем субъективном состоянии, в то время как Боулби рассматривал близкие отношения как «центр, вокруг которого вращается жизнь человека в младенчестве ‹…› и до старости»[58]. Боулби живо интересовался поведенческими драмами между людьми и, подобно Дарвину, уделял пристальное внимание тому, как животные увеличивают шансы на выживание и особенно как они управляют своей уязвимостью.
Вполне логично, что Боулби поставил перед собой четкую задачу сформулировать системный подход, в котором паттерны межличностного взаимодействия и циклические петли обратной связи («внешний цикл» поведения) объединены с внутренними когнитивными и эмоциональными процессами («внутренним циклом» реакций)[59]. Как я и другие ученые уже отмечали в своих работах[60], одна из самых сильных сторон теории Боулби – ее обширность: возможность прояснить ключевые паттерны циклических петель обратной связи. Системные терапевты подвергались критике за сосредоточенность на ограниченных и ограничивающих паттернах взаимодействия или танцев между близкими людьми без учета живого опыта танцоров. Теория привязанности элегантно объединяет все это. Паттерны взаимодействия и вызываемые ими эмоции подтверждают и поддерживают субъективное восприятие танцором и отношений и себя в них. Это восприятие определяет реакции, которые формируют танец межличностного взаимодействия. Так, требовательная позиция, которую мой клиент Эндрю занимает по отношению к своей жене Саре, – это его обычный способ справиться с паникой, которая возникает вместе с ощущением, что его отвергают. К сожалению, его агрессивные требования провоцируют Сару привычно отстраниться. Такой паттерн «требование – отказ» подпитывает наихудшие страхи Эндрю и его чувство неполноценности, из-за чего он начинает еще навязчивее преследовать Сару.
И теория привязанности, и классическая системная теория[61] рассматривают дисфункцию как ограничение, то есть потерю открытости и гибкости. В свою очередь, человек становится неспособен обновлять и пересматривать свои способы реагирования на новые сигналы. И теория привязанности, и системная теория изучают процесс – развитие причинно-следственных связей, а не их статичную линейную модель, и обе теории направлены на то, чтобы не ухудшить состояние клиента. Клиенты не «неправильные» сами по себе – они лишь застряли в узких способах восприятия и реагирования. Наука о привязанности дополняет системную точку зрения, в которой внутренний опыт скорее не учитывается, поскольку постулирует обработку эмоций как организующий элемент в застывших паттернах взаимодействия с другими людьми.
За последние полвека появились сотни исследований, посвященных изучению связи с родителями, детьми, взрослыми партнерами и даже Богом. Благодаря этому сформировалась огромная и логически связная база данных, в которой впервые признается и называется основной элемент природы человека: мы социальные животные, стремящиеся устанавливать связи друг с другом. На первом этапе создания этого массива знаний психологи наблюдали за поведением матерей и младенцев: сначала мать и ребенка разлучали в незнакомой ситуации, а потом воссоединяли. Эти исследования позволили обнаружить повторяющиеся паттерны в их реакциях. Эксперимент, получивший название «Незнакомая ситуация», возможно, самый обширный протокол психологических исследований за всю историю науки (включая эксперименты на крысах). Выводы навсегда изменили не только отношение к родительству, но и понимание детской психологии. Второй этап начался в конце 1980-х, когда социальные психологи попросили взрослых людей заполнить анкеты, посвященные любовным отношениям. Исследователи обнаружили те же самые паттерны реакций на разлуку и воссоединение, что и в эксперименте «Незнакомая ситуация». Тогда же появилось направление исследований[62], в которых родителей как основных объектов привязанности постепенно замещали равноправные партнеры. Первые исследования представляли собой наблюдения. Ученые изучали, как взрослые партнеры взаимодействуют друг с другом, как утешают, когда один из них находится в ситуации тревоги и неопределенности[63], и нашли явные доказательства наличия трех основных стратегий (надежный, тревожный и избегающий типы привязанности). Кроме того, выяснилось, что у взрослых есть эквивалент детской дезорганизованной привязанности – так называемый тревожно-избегающий тип, при котором человек мечется между крайне тревожными и крайне избегающими стратегиями[64]. Стало понятно, что взрослые с надежным типом привязанности способны рассказать о своей тревоге, открыться партнеру и использовать его утешение, чтобы успокоиться, а также способны сами оказать поддержку и утешить партнера в стрессе. В то же время взрослые, которые называли себя избегающими, отталкивали партнеров в тревожных ситуациях и отказывали другим в утешении и заботе. Психологи наблюдали за поведением пар при расставании, например в аэропорту[65], и анализировали общее влияние типов привязанности. Например, Микулинсер обнаружил, что партнеры с надежной связью меньше проявляют агрессию в спорах и менее склонны приписывать другому злой умысел[66]. Он также выяснил, что такие люди более любознательны и открыты к новой информации и спокойнее чувствуют себя в условиях неопределенности[67]. Наконец, ученые стали исследовать, как проявляются в целом в жизни взрослых людей основные принципы теории привязанности. Они обнаружили, что, например, тип привязанности определяет поведение в военных конфликтах[68] и при построении карьеры[69].
Эта последняя волна исследований значительно расширила понимание привязанности у взрослых людей и ее влияния на жизнь. Масштабность всех исследований, проведенных за последние десять лет, не поддается описанию, но мы можем остановиться на наиболее интересных открытиях. В некоторых проспективных исследованиях за людьми наблюдали в течение всей жизни, начиная с детства, и сравнивали выявленный в детстве тип привязанности с поведением и качеством отношений во взрослом возрасте. В рамках лонгитюдного проекта Университета Миннесоты Симпсон и другие ученые[70] провели исследования, в результате которых обнаружили, что реакция ребенка на мать в эксперименте «Незнакомая ситуация» довольно точно предсказывает социальную компетентность таких детей в начальной школе, близость их отношений с друзьями в подростковом возрасте и качество любовных отношений в 25 лет. Однако не стоит забывать, что даже в более ранних исследованиях доказали, что траектория детского опыта и его влияние по мере взросления поддаются изменениям. В браке с отзывчивым мужчиной, способным установить безопасную связь, женщины с тревожным типом привязанности способны воспитывать детей с любовью, и их дети демонстрируют реакции надежной привязанности на разлуку и воссоединение[71].
Исследование привязанности уже вышло за пределы изучения близких отношений. В книге «Обними меня крепче»[72], [73] я подчеркиваю, что основа гуманного общества – любящие семьи. Такое общество зиждется на отзывчивости. Надежная привязанность развивает эмпатию и альтруизм, готовность действовать на благо других людей. Многочисленные исследования Микулинсера и других ученых[74] выявили связь между альтруизмом и эмпатией. Например, даже если человек просто сделает паузу и вспомнит время, когда кто-то заботился о нем или ней, активизация системы привязанности мгновенно (пусть и ненадолго) снизит уровень его или ее враждебности по отношению к чужакам. Активное сострадание и готовность помочь даже в ущерб себе обусловлены надежной привязанностью[75]. Люди с избегающим типом привязанности менее эмпатичны и реже заботятся о чужом благополучии или предлагают помощь[76], а люди с тревожным типом хоть и способны к эмпатии, но зацикливаются на собственных бедах, вместо того чтобы прислушаться к потребностям другого человека.
Надежная привязанность наблюдается в разных областях человеческой жизни, в том числе в отношении к Богу[77] и сексуальной ориентации[78]. Даже характер молитвы зависит от типа привязанности[79]. Христиане с безопасным типом привязанности склонны обращаться к Богу в более медитативном, диалогическом стиле, а тревожные требуют и просят милости. У любовников с безопасной связью мотивация к сексу может быть разной, но все они подчеркивают наличие желания. Они больше наслаждаются сексом, более открыты к экспериментам и способны обсуждать сексуальные потребности друг друга.
Уместно остановиться на исследованиях, посвященных изменению привязанности в процессе психотерапии. Каким образом можно измерять и изучать изменения привязанности, которая включает в себя так много всего: эмоции и способы обращения с ними, модели мышления, ожидания, конкретные реакции? Наиболее популярным и проверенным способом остается «Переработанный опросник: опыт близких отношений»[80] (Experiences in Close Relationships Scale – Revised, ECR-R), который приводится в Приложении 1 к этой книге. Этот опросник поможет вам уловить суть конкретных вопросов, которые используют исследователи и психотерапевты для оценки тревожного и избегающего типов привязанности. Надежный тип привязанности в этом случае характеризуется низкими баллами по шкалам и тревожного, и избегающего типов. Респондентам нужно согласиться или не согласиться с такими утверждениями, как «Я боюсь, что недостоин других людей» или «Мне сложно позволить себе зависеть от партнера». Вы можете использовать этот опросник для самооценки, чтобы получить представление о том, как изучается привязанность. Кроме того, исследователи изучают изменения в конкретных моделях поведения при взаимодействии с другими людьми (например, в конфликтных разговорах) с помощью поведенческих шкал, таких как Система оценки безопасности в отношениях[81] (Secure Base Scoring System). По этой шкале можно измерить, например, способность посылать четкие сигналы о нахождении в стрессе и формулировать, что требуется от другого человека, способность принимать заботу и утешение, а также распознавать стресс другого человека и реагировать в определенных условиях. Как изменяется восприятие привязанности и как обрабатывается информация о привязанности, можно оценить также в процессе опроса о детских привязанностях и недавних потерях. При этом ответы оцениваются по методу, который называется «Интервью привязанности для взрослых»[82] (Adult Attachment Interview, AAI). Вопрос может звучать, например, так: «Опишите отношения с матерью пятью прилагательными». У человека с надежным типом привязанности ответы и рассказы гибкие и согласованные, респондент охотно идет на контакт с интервьюером. В целом оценку безопасности по этой шкале можно рассматривать как оценку интеграции личности. У людей с ненадежным типом привязанности ответы характеризуются неопределенностью, противоречивостью, кроме того, респонденты могут отходить от темы или молчать. Так, например, Сэм отвечает интервьюеру: «Моя мать была прекрасной и ласковой. Правда, ее почти никогда не было рядом – она вечно была слишком занята [смеется], но ничего страшного. Если честно, я не хочу говорить об этом». По ответам на эту анкету можно предсказать модели поведения в самых разных ситуациях: возможность справиться с трудностями во время базовой подготовки в армии Израиля[83], управление плохим настроением и тактики преодоления конфликта в романтических отношениях[84], а также появление симптомов депрессии, осознание и принятие эмоций у несовершеннолетних матерей из бедных семей[85].
Как отмечают Дозье, Стовалл-МакКлаф и Альбус, подавляющее большинство клиентов психотерапевта не чувствуют себя в безопасности, когда приходят на терапию[86]. Пока что нет единого мнения о том, какие конкретно модели терапии лучше подходят для конкретных типов привязанности[87]. Доказано, что люди с надежным типом привязанности легче образуют положительный альянс с терапевтом. При этом некоторые ученые полагают, что клиентам с тревожным типом привязанности больше подойдет деактивирующая терапия, например КПТ, а более интенсивные, эмоционально насыщенные психодинамические методы лучше подействуют на отстраняющихся клиентов, отрицающих свои эмоции. Другие ученые приходят к прямо противоположному выводу: отстраняющимся клиентам больше подойдет терапия, созвучная их типу привязанности, чем отличная от него[88].
Нельзя также забывать о типе привязанности у самого терапевта. Терапевты с надежным типом привязанности более отзывчивы и гибки, умеют как подстраиваться под тип клиента, так и «бросать ему вызов»[89]. В индивидуальной психодинамической терапии наблюдается тенденция к повышению безопасности[90]. Семейная терапия, основанная на привязанности[91] (Attachment-based family therapy, ABFT), направленная на помощь подросткам в восстановлении разрушенных отношений, продемонстрировала впечатляющие результаты: она помогает снизить градус депрессии, тревоги и семейных конфликтов, связанных с отсутствием безопасности в отношениях. Исследования, посвященные ЭФТ для пар, показали, что у тревожных и избегающих партнеров наблюдается сдвиг в сторону безопасности. Такая терапия способна уменьшить чувствительность мозга к страху и боли и ослабить симптомы стресса и депрессии[92].
Однако мы забегаем вперед, поскольку теме привязанности и достижению изменений в процессе терапии, по сути, посвящены следующие девять глав книги. Хотя за последние несколько десятилетий теория привязанности радикальным образом повлияла на построение концепций личности, психопатологии, психологического здоровья и даже самой психотерапии[93], нам все еще есть куда расти. Ближе к концу жизни Джон Боулби сказал, что «разочарован тем, что психотерапевты не торопятся проверять эту теорию на практике»[94]. И я думаю, что сейчас он сказал бы так же!
В следующей главе мы начнем описывать значение науки о привязанности для психотерапевтической практики в целом.
• Модели психотерапии, конкретные методы и представления о психологических расстройствах множатся с каждым днем. Как терапевту найти путь в этом хаосе? Как сделать психотерапию более согласованной и упорядоченной наукой? Один из способов состоит в том, чтобы уделять основное внимание эмпирическим исследованиям и, подобно техническим экспертам, пытаться точно сопоставить конкретное расстройство с теоретической моделью и методом терапии. Второй путь – выявлять только общие факторы, влияющие на изменение, и работать на сеансах именно с ними. Третий подход – сосредоточиться на общем, особенно на глубинных процессах, в проблемах клиента и отказаться от длинных списков ярлыков для расстройств. Четвертый путь заключается в том, чтобы найти эмпирически обоснованную целостную систему, которая отражает суть человеческой личности, ее развитие как индивидуальности и части социума, а также биологические императивы, и использовать эту систему как руководство для терапии. В этой книге я придерживаюсь позиции, что лучше всего отказаться от длинных списков ярлыков для расстройств и взять за основу для психотерапии теорию привязанности и науку о ней.
• Теория привязанности представляет собой обоснованную теорию развития личности, в которой приоритет отдается роли управления эмоциями и связи с людьми, которым человек доверяет. Эти показатели считаются основными признаками, определяющими психологическое здоровье и благополучие. Основное преимущество этой точки зрения заключается в том, что она объединяет биологию и взаимодействие, сообщение и ментальную модель, личность и систему, выделяя основные потребности и страхи человека. Она отвечает на извечный вопрос: «Что такое любовь и почему она так важна?»
• Надежная привязанность предсказывает почти каждый выявленный показатель полноценного функционирования личности, в то время как отсутствие безопасности – фактор риска почти всех изученных расстройств. Надежная привязанность хранит человека на протяжении всей жизни. Чтобы измениться и исцелиться, мы должны познать себя. Мы социальные млекопитающие, и установление связей с окружающими и эмоциональная сонастройка – наша базовая стратегия выживания и процветания. Это лучший ориентир на пути к безопасности, здоровью и благополучию.