С середины XX века проблема ментальности, благодаря усилиям французской школы социальной истории, стала важным концептом социально-гуманитарной науки. Подчеркивая это, культуролог А. Флиер пишет: «Одной из немногих понятийных новаций гуманитарного знания, появившихся и завоевавших общее признание в XX веке, стала именно категория ментальности, тесно связанная со всем набором человеческих проявлений и мироощущений…» (1). Проблема ментальности широко представлена и в социальных науках, ввиду того, что в структуру этих наук, в частности, социологии входят факторы субъективности, культурных представлений, символические структуры коллективного и индивидуального опыта, которые определяют специфику поведения людей и социальных общностей и групп в конкретных условиях жизнедеятельности. Обращение к ментальности есть облечение структурных, экономических и других факторов социальности переживаниями, представлениями, ценностно-эмоциональными восприятиями, «чувством жизни» (Л. Февр), что способствует системному пониманию жизненных процессов. Поэтому изучение ментальных структур на различных уровнях социальных образований и индивидов является углублением возможностей современного социогуманитарного знания.
Ж. Дюби, один из пионеров исследования ментальности, определяя это понятие писал, «… что это система (именно система) в движении, являющаяся, таким образом, объектом истории, – но при этом все ее элементы тесно связаны между собой; это система образов, представлений, которые в разных группах или стратах, составляющих общественную формацию, сочетаются по-разному, но всегда лежат в основе человеческих представлений о мире, и о своем месте в этом мире и, следовательно, определяют поступки и поведение людей» (2). В ментальную систему, если конкретизировать определение Ж. Дюби, входят определенные образы мышления, коллективные представления, включающие архетипы социокультурной памяти, символы, ценности, традиции (установки) и чувства, сформировавшиеся в определенных условиях природной и социальной среды. Многие исследователи отмечают в ментальности два уровня – уровень бессознательного и рационально-эмоционального. С этим можно согласиться, только проявление их в реальном поведении, деятельности индивидов и социальных групп может быть сложным.
Ментальность имеет реально-мифическое содержание, поэтому сводить только к фактору реальной истории или воображению (мифу) неверно. Безусловно, в любой ментальности отражаются реальная история (эпоха), различные условия жизни, а также она мифореальна. Последнее не делает ее фантастической или чистым конструктом, ибо, как писал А. Ф. Лосев, сам «миф транцендентально-необходимая категория мысли и жизни, и в нем нет ровно ничего случайного, ненужного, произвольного, выдуманного или фантастического. Это подлинная и максимально конкретная реальность» (3). Сложившаяся ментальная структура, как определенный конструкт, умонастроение активно проявляется в поведении, в восприятии окружающего, в ценностных ориентациях, установках, в нравственных критериях взаимодействия в повседневной жизни, имеющих осознанный и неосознанный характер. Ментальность выступает в определенной мере, как фрейм, предвосхищающая схема, сценарий или как контекст значений поведения индивидов, группы или общности (4). Логика фрейма, представленная И. Гофманом позволяет конкретизировать сущность и проявления ментальных структур как надиндивидуальных социальных норм и порядков повседневного взаимодействия.
Среди видов ментальных образований особое место занимают территориально-географические формы, характеризующие население определенных регионов, территорий. В них проявляются модальные черты населения – представления, символы, ценности, установки, родовые предрасположенности (архетипы), традиции; в целом социально-нравственные смыслы населения территории, их умонастроения, которые создают определенные стили, схемы отношения и понимания и структуры поведения.
Анализ специфики менталитета населения по территориальному признаку, его хозяйственной деятельности, духовных черт особенно важно для таких стран как Россия, которая составляет сложный пространственный организм, что нельзя рассматривать как монообъект. Россия, многорегиональный организм, в том числе и в территориальном плане. Мы можем четко выделить такие территориальные регионы как Поволжье, Урал, Север, Центр, Северный Кавказ, Дальний Восток, Сибирь и т. д. На этих территориях существуют различные административные субъекты (областные, городские, этногосударственные) не разрушая некоторой территориальной общности населения. Поэтому необходимо различать понятия региональные образования и территориальные образования поселения. Первые, как правило, характеризуют население поселенчески-административных образований, а вторые – территориальных.
В последние годы территориальный аспект социокультурного, экономического развития становится чрезвычайно важным, что заставляет говорить, например, о Европе регионов, а не государств, выделяя такие территориальные регионы, как Средиземноморье, Скандинавия, Северные страны, Балтия, Восточная Европа, Кавказ и т. д. Широко известны исследования о территориальных особенностях развития отдельных стран, например США (Р. Дж. Хикл), о территориальной организации экономики (А. Гранберг). Уолтер Дж. Хикл, ученый и бывший губернатор Аляски, утверждает, что на этой территории существует региональное сообщество адекватное природной среде и традиционной форме хозяйствования – аляскинцы, со своими ценностными ориентациями и др. своеобразными ментальными элементами. Они поддерживают дух истории, экологического поведения, традиции перед лицом различных вызовов, в том числе эмиграционного (5). Территориальный тип населения, с точки зрения Р. Х. Симонян, составляет определенную целостность, характеризующуюся выработанными веками особыми формами симбиоза с природой, своеобразными хозяйственными и нравственными формами выживания, ментальными структурами, которые делают это население определенной общностью. О роли территориальной ментальности, вмещающей ландшафт, климат, общую судьбу пишут многие.
Сибирь одна из редких, классических в этом плане территорий, что подчеркивает Р. Дж. Хикл, где сложилась своя субкультура и соответственно структура местной ментальности, местного своеобразного умонастроения. Более ста лет тому назад (1888) А. Пыпин писал, что «… Сибирь отличается от России своим гражданским положением, и, кроме того, в своем русском населении представляет этнографический тип, которого опять нельзя отождествлять с господствующим типом русской народности в европейской России» (6). Этому способствовали особые природно-климатические условия жизни, тип хозяйствования, пространственная организация, сложившаяся структура социально-культурных и этнических отношений, отношений с метрополией (Центром). Начало региональной общности сибиряков, такие исследователи населения Сибири, как Н. Ядринцев, Г. Потанин, А. Пыпин и др., видели в конце 17 века, когда стали особенно заметны черты «сибирского патриотизма» (идентичности), особливости образа жизни сибиряков и ментальности.
Безусловно, формированию сибирской ментальности большую роль играли климатические условия региона, огромность и замкнутость Сибири в своих пространствах, что позволило ее населению не чувствовать в полной мере сословных отношений, власти чиновничества, которые мешают демократизму отношений и проявлению самостоятельности. Для развития Сибири с самого начала колонизации была определяющей земско-областническая идеология, что определялось вольным характером освоения земель, без поддержки властей, без государственных услуг. Государственно-политическая система отставала от процесса вольного заселения и для нее почти до начала 20 века она оставалась далекой окраиной. Колонизация Сибири осуществлялась в основном людьми, которые бежали от государственной власти, бедности, преследований, и это определило во многом идеологию ее развития. В Сибири изначально наблюдалась вольность, обилие пространства, отсутствие гнета чиновников и дворян, которые в Центральной России, как писал В. Ключевский, отбивали «у простонародья всякую охоту приложить к чему-нибудь руки: угнетение духа, проистекшее от рабства, …до такой степени омрачило всякий смысл крестьянина, что он перестал понимать собственную пользу и помышляет только о своем ежедневном скудном пропитании» (7). Сложившийся демократизм социальных отношений в Сибири определил многие черты характера населения, а также свою систему взаимоотношения людей. В умонастроении людей сформировались черты независимости, свободы, открытости, стремление к активной деятельности, общению, коллективизм и солидарность.
В становлении элементов сибирской ментальности сыграла большую роль окружающая людей природная среда. Сложности адаптации к климатической и пространственной среде определили многие представления, навыки, ценности и отношения к природным явлениям, от которых часто зависела судьба человека. В результате сформировалось особое экологическое сознание и верования населения, традиции природопользования, пространство жилья. Суровость климата и пространства Сибири научили население ценить общение, взаимопомощь, формировали коллективистские представления, которые стали основой сибирской ментальности. Огромность пространства и ее малая заселенность определяли особое отношение к семье, к родственным отношениям, к детям, что было проявлением народного понимания демографических проблем края, ценность семьи, детей стало одной из важнейших факторов местного менталитета. К сожалению, сегодня теряется ценность семьи, детей в регионах Сибири. Эта же тенденция наблюдается и аборигенных народов, у которых ценность детей, деторождения была чрезвычайно высокой до последнего времени. Это связано с социально-экономическими факторами, влиянием глобализации, но в большей мере с утратой ориентаций местного менталитета.
Действительно, природная среда, климат, как писал Г. Потанин – один из представителей сибирского областничества, «обусловливает физиономию страны…, и, наконец, культуру человека».
Огромную роль в становлении сибирской ментальности сыграли изначально сложившиеся межэтнические отношения толерантности. Это, как мы говорили выше, было заложено самой спецификой колонизации. Вольное освоение территории без государственного сопровождения заставляло переселенцев к общению с аборигенами, взаимодействию с ними в хозяйственных делах и они не чувствовали представителями власти, «высшей расой». Это снижало противостояние культур, конфликты. Колонизация края из-за этого носила не разрушительный характер для местного уклада жизни, а, наоборот, адаптивно-деятельностный, который объединял переселенцев и аборигенов (С. Лурье). Поэтому, между европейцами-переселенцами и местными народами не возникали острых противоречий, барьеров и длительных кровопролитных конфликтов. Если они и возникали, то имели частно-локальный характер. Все это способствовало их взаимопониманию, сближению, обучению друг у друга, формированию общего умонастроения. Известный публицист, патриот Сибири Д. Завалишин писал, что в Сибири «в состав населения входит масса инородцев, не только мало еще подчиняющихся русскому влиянию, но скорее подчиняющих русских своему…». Приведенное свидетельство говорит о демократическом, народном характере освоения Сибири, и это определило взаимное доверие и уважение переселенцев и аборигенов друг другу. Этим русская колонизация в корне отличалась от опыта западных народов, которые «осваивали» новые территории огнем и мечом. Примером этого является колонизация Америки. Имея ввиду это, А. Пыпин писал, что «Сибирь, колонизированная только русскими с самого начала, однако, стала приобретать особый склад административной и бытовой, который с течением времени все больше удалялся от обычного хода жизни в метрополии… и стала издавна казаться чем-то отдельным, исключительным, почти чужим, как и в самой Сибири стали складываться новые нравы и развиваться особый «местный патриотизм» (8).
Демократическая колонизация Сибири на основе вольного движения населения из России способствовала смешению русских и местных аборигенов. Это связано, во-первых, с недостатком женщин, т. к. приезжали в новые районы в основном мужчины. В составе переселенцев женщины увеличились с реализацией государственной переселенческой политики в конце 19 века. Анализируя эту ситуацию А. Пыпин утверждал, что «русские поневоле брали женщин из местных инородческих племен». Межэтнические браки способствовали активному смешению народов, взаимопроникновению культур, традиций. Это сопровождалось складыванием особого населения с сибирским характером, менталитетом, физическими и бытовыми чертами на русской племенной основе, которое тот же А. Пыпин назвал «сибирской разнородностью русского народа».
Во-вторых, формированию сибирского типа населения, его менталитета способствовала обоюдная социально-экономическая и культурная ассимиляция. Речь в данном случае идет о социально-трудовом и культурном сближении русских с аборигенами и наоборот. Известный социолог и историк А. П. Щапов в своих работах, исследуя развитие населения Сибири, отмечал два типа ассимиляции – русско-татарский (тюркский) в Западной Сибири, и русско-бурятский в Восточной ее части. Например, об этом процессе в Забайкалье и Прибайкалье он писал, что «занимаясь по примеру бурят больше скотоводством, чем хлебопашеством, русские в умонастроении своем во многих отношениях более походят на бурят, чем на русских, много усвоили бурятских понятий, суеверий, примет и привычек» (9).
Это еще раз характеризует демократизм сложившихся отношений, отсутствие у европейских переселенцев (русских и др.) чувства господства и наличие адаптивно-деятельностного сотрудничества. Для русских и коренных народов региона утвердились формы совместной деятельности по выживанию в суровых климатических и пространственных условиях, обмен трудовым опытом, традициями и как пишет А. П. Щапов общее умонастроение.
Определенную роль в сближении народов играло православие. Крещение представителей коренных народов создавало новый климат духовно-нравственного единения и формирования элементов регионального сибирского менталитета. Крещенные инородцы более активно приобщались к русской культуре, традициям, вступали в межнациональные браки, получали европейское образование.
О названных процессах, А. Щапов в 1872 году писал, что «в Сибири, вследствие скрещивания славяно-русского племени и других разноплеменных выходцев из России с сибирско-азиатскими племенами, мало-помалу, слагается своеобразная однородная масса населения, не удерживающаяся в одинаковой степени признаков ни чисто славянско-русской расы, ни чисто азиатских племен» (10). Этот тип населения региона он называл «русско-сибирским» типом, который обладает региональными физическими и ментальными чертами.
Сибирский менталитет как определенное рационально-эмоциональное умонастроение включает в себя первичное мировоззрение (отношение человек – природа, представление о пространственных и временных отношениях и нормы нравственности), ценностные ориентации и предпочтения, понятие жизненных перспектив и определенный настрой, социальный характер. В нем, другими словами, находит своеобразное сочетание архетипов, ориентаций, верований, нравственных и других социальных норм, которые проявляются своеобразно и определяют модальные черты этой территориальной общности, личностные характеристики, поведенческие стили и схемы. В сибирском менталитете проявляется специфическое качество населения, сформировавшегося на этой территории в определенных условиях и социальных отношениях, т. е. «закодированный» опыт жизни, особенности мыслить и чувствовать (М. Блок). В нем, кроме сказанного, проявляется особое сочетание культурных традиций, верований и опыта различных народов. Это фактически наднационально-территориальная форма субъективности, связанная с определенной географо-социальной территорией. Безусловно, было бы неверно утверждать, что на всей территории Сибири существовала и существует единая ментальность. Сибирская ментальность имеет, на наш взгляд, два проявления: это ментальность русских (и других) старожилов и ментальность сибирских аборигенов, которых Ф. Достоевский в «Записках из Мертвого дома» называл «закоренелыми сибиряками». Эти формы имеют свои особенности. Например, в ментальности коренных народов Сибири преобладают черты этнической принадлежности и традиций. У них историческая территория проживания ставится ниже по значению этнического феномена. У европейцев-старожилов сибирство, привязанность к территории имеет большее значение, чем этническое происхождение. Особо выделяются «новые» поселенцы, о приверженности которых к сибирским традициям, умонастроению, стандартам жизни или о «сибирском патриотизме» пока говорить трудно. Поэтому среди этой категории населения Сибири наблюдается активный отток. Только за последние 10 лет из районов Сибири уехало свыше 1 млн. человек, среди них в основном «новые» поселенцы, у которых не сформировалась сибирская идентичность, как важное проявление ментальности.
Сибирство – это феномен, который определяет специфику отношения к окружающей среде, социально-трудовую практику населения, проявление социальной памяти, формирование жизненных стратегий и их перспектив. Это своеобразная культурно-психологическая энергетика населения, ее нормальное функционирование эффективнее всех других ресурсов для развития региона, считает экономист В. Иванченко, с чем мы согласны полностью.
В сибирской ментальности как нигде выражена связь с местом жизни, его особенностями, с природой в ее величии и разнообразии. По наблюдениям исследователей в ментальности населения Сибири особенно ярко выражается связь человека с природой, ее различными проявлениями и понимание их для жизни человека, ее мифологизация.
Это связано с тем, что в культуре населения Сибири большое влияние имеют языческие верования коренных жителей. Русский писатель И. С. Соколов-Микитов подчеркивая это утверждал, что язычество включает в себя поклонение матери-природе, ее силам, единство человека и природы, по сравнению с конфессиональными образованиями, например, христианством (11). Известно, что элементы шаманизма стали частью обыденной жизни жителей Сибири, они остались в быту и у аборигенов, несмотря на то, что многие были крещены. Таким образом, языческое благоговейное поклонение матери-природе стало одним из основ менталитета населения. И в настоящее время языческие традиции активно соблюдаются жителями Сибири независимо от национальной и конфессиональной принадлежности. Традиции языческого единства человека с природой, определили специфическое экологическое сознание сибиряков, суть которого заключается в осознании огромной ценности природы, и не отделение себя от нее. Он часть этой природной среды, которая окружает его.
В современных условиях чрезвычайно актуально изучение ментальности населения Сибири по многим причинам. Во-первых, это средство глубокого изучения социально-культурной истории края, дополнение ее антропологически-гуманитарным аспектом, что сделано до сих пор недостаточно. Подобные исследования включают в историю территории духовное содержание, духовное состояние населения, проблемы человека, его ожидания, ценности, символы и т. д. Это конструирование духовности и предложение к самопознанию, репрезентация общности, что является важной стороной существования общностей и индивидов.
Л. Февр, один из пионеров исследования ментальности, писал, что обращение к ментальности есть фактически изучение «живых людей» с их отношением к природе, к своему дому, семье, к обществу, в котором они живут, т. е. того, чем живет человеческий коллектив и индивид в повседневной жизни, каково его актуальное умозрение. Непонимание регионально-территориальной специфики повседневной духовной жизни людей и тем более попытка разрушения или унификации чревато экономическими, политическими и культурными последствиями. К счастью, как показывает сибирский опыт, ментальное качество устойчиво, оно имеет внутренние скрепляющие факторы. Ни массовая переселенческая политика в последние годы царизма, ни подобная переселенческая политика на «стройки коммунизма», ни постсоветский период, когда забыли про население региона и стали говорить только о ресурсах, ресурсном дополнении к Центру не уничтожили ценности, символы, традиции сибирства, сибирской идентичности, сибирского умонастроения. Например, по данным исследования Н. В. Сверкуновой 77,8 % жителей Приангарья относят себя к сибирякам и считают, что существует сибирский характер, сибирская ментальность и это является основой их достоинства и жизненных ориентиров (12).
Таким образом, исследование духовно-антропологического аспекта такого региона, как Сибирь, есть основа системного представления о ней, раскрытие основных факторов устойчивости региональной жизни, развития экономики в первую очередь. И, в конечном счете, знание и актуализация особой ментальности населения региона есть одна из основ развития гражданского общества, и ее территориальная мобилизация, а также отвержение сложившегося ресурсного взгляда на регион. Сегодня развитие Сибири путают с эксплуатацией ее недр, что является чисто колониалистским подходом. Местное население (сибиряки) не контролируют использование природных ресурсов. При том суровом климате, при разрушенной экономике и малочисленности населения, она не может решать свои проблемы за счет налогов, а во многом за счет контроля за природными ресурсами, как например, сделано на Аляске (Р. Дж. Хикл) т. е. за счет природной ренты.
Во-вторых, обращение к структуре ментальности населения Сибири есть выявление социально-культурной энергетики жителей территории, актуализация их жизненных сил, витальности (С. И. Григорьев), их нравственное возрождение. Без этого трудно идет адаптация населения к новым формам социально-экономических отношений и практикам либерального общества, которые разрушают сложившиеся устои жизни, охранявшие их элементы ментальности.
В сибирском обществе складываются новые социальные отношения, которые разделяют общество на конфликтные группы, усложняются межэтнические отношения. Отчуждение от идеологии «сибирства» не будет способствовать решению социальных, экономических проблем, в том числе и демографических, что и определит необходимость вахтового метода добычи сырья, о чем много говорят в последние годы властные структуры. На разъединение населения влияет происходящее «деление» территории на сферы влияния, что противопоставляет население и оно не может защитить себя, свои интересы. Этому особенно способствует деление административных субъектов на территории богатые и бедные, что уничтожает самодостаточность Сибири. К сожалению, у новой элиты наблюдается эксистенциональная чуждость специфике Сибири, непонимание чаяний, умонастроения и вызовов ее населения. Это особенно проявляется и в СМИ, особенно центральной. Для них Сибирь и проблемы сибирской общности, культуры ее народов неактуальны или находятся вне ценностей современной цивилизации. Поэтому Сибирь с ее населением остается для другой части России экзотической, ресурсной окраиной, а не «реальной кровной и основополагающей частью России» (Н. Михалков). При этом забывается, что сегодняшнее благополучие России определяется этой территорией, ее ресурсами.
В-третьих, актуализация важна в современных условиях глобализации и распространения образа ресурсного региона, что приведет к деструкции структур общественного сознания и идентичности. Это грозит стиранием социально-исторической памяти, ценностных и нравственных ориентаций жизни на этой земле, что приведет к массовой миграции населения, в том числе и коренных сибиряков [13]. Новые вызовы требуют консолидации населения территории, поисков защиты своих ценностей, традиций, норм поведения и социально-исторической памяти.
Таким образом, без обращения к ментальности, без изучения ее содержания невозможен поиск путей адаптации населения к новым условиям, возрождение его витальных сил и формирование территориальной социальной политики, которая чрезвычайно необходима в современных условиях.
1. Флиер А. Я. Культурология как гуманитарная наука // ОНС, 2005, 31, с. 167.
2. Дюби Жорж. Развитие исторических исследований во Франции // Одиссей, 1991, с. 52.
3. Лосев А. Ф. Философия. Мифология. Культура. М. 1991, с. 24.
4. Гофман Ирвинг. Анализ фреймов. Эссе об организации повседневного опыта. М. 2000, с. 42.
5. Хикл, Уорлтер Дж. Проблемы общественной собственности. Модель Аляски – возможности для России? М. 2004, с. 306.
6. Пыпин А. Сибирь и исследования ее // Вестник Европы, Кн. 4-ая, апрель 1899, с. 684.
7. Ключевский В. О. Сочинения. Т. 4, с. 132.
8. Пыпин А. Сибирь и исследования ее // Вестник Европы, Кн. 4-ая, апрель 1899, с. 684.
9. Щапов А. П. Историко-географические и этнологические заметки о сибирском населении // Собрание сочинений. Дополнительный том. Иркутск, 1937, с. 119.
10. Щапов А. П. Там же, с. 129.
11. Соколов-Микитов И. С. Карачаровские записи // Новый мир, 1991, № 12.
12. Сверкунова Н. В. Сибиряки и «сибирство» // Восточно-сибирская правда, 7 октября, 2000 г.
13. О миграционных настроениях см. Статью П. Чукреева и в настоящем сборнике.