Зачем-то я послушался Мирона, и мы возвратились к Бабуину домой.
Возможно моя реакция на «винт» была бы иной, не такой истеричной, если бы я не был знаком с Вадиком-барменом и не наслушался от него историй про эту гадость. Если бы я ни разу не видел людей, покорёженных и разбитых наркотиками.
Я серьёзно боялся.
Мы с Мироном убили бутылку вискаря в пару глотков. Он бросил бутылку куда-то в чёрные кусты между гаражами и мы направились к дому Бабуина, пошатываясь. Шуршал пакетом ветерок, изредка с неба падали холодные большие капли. Небо весело гораздо выше, чем обычно, очень высоко. Оно было двухлойное, внизу густое мутное желе, в котором плавали крохотные тучки, я их прекрасно видел, – сгустки темноты с чёрными венами и прожилками, а сверху беспросветная тьма, монолитная, тяжёлая, как гигантская бетонная плита, которой накрыли планету.
Дверь была слегка приоткрыта, мурлыкала музыка. Мирон вошёл первым, широко открыв дверь, попутно продолжая меня о чём-то спрашивать. Я попеременно отвечал то «ага», то «ну да». Он начинал ни с того ни сего громко смеяться, а может повод был, шутку какую-то рассказал, а я пропустил мимо ушей.
Мы шумно ввалились в прихожую. На полу куча обуви, Аллкины красные туфли, гигантские ботинки Пенька, лежали вверх брюхом, как мультяшные зверьки. Пенёк всегда стряхивал обувь со своих ножищ, иногда у него уходило на это уйма времени. Мы разулись, швырнули свою обувь рядом с остальной, когда обувь подружиться, всё обувное стадо будет бегать по квартире, а утром, каждый из нас найдёт свою обувь где угодно, только не в прихожей.
Пахло духами, потом, алкоголем и чем-то жаренным. Дверь в комнату Бабуина нараспашку, там пусто, но телевизор работал.
Мирон повесил пальто на вешалку под лосинным рогом, а я остался в куртке, – мне отчего-то было прохладно.
Из гостиной, дверь в которую тоже приоткрыта, выбежал Зомби, бегал он тяжело, громко, как хряк. Мирон взял его на руки, погладил, – он безумно любил животных.
– Тяжёлый… – заметил Вова, – разжирел!
Коту надоело, он спрыгнул с грохотом на пол, – как бомба упала. Мирон направился на кухню, взяв пакет.
Я помедлил, раздумывал. Нахера мне было туда входить, чтобы снова глядеть на эту счастливую обезьянью морду?
Однако счастья на лице бабуина поубавилось. Он сидел на стуле у окна, в шортах, дымил в форточку.
Аллка у плиты, косолапая в колготках телесного цвета, нацепив передник, ковырялась в сковородке, – яичницу жарила. Всё шкварчало, шипело, брызгалось.
В переднике Аллка очень даже ничего, симпатичная, милая. Косметику с неё смыть, переодеть и не такая она и пропащая. И шлюху можно переделать.
Пенёк стоял у стола, заваленного яичной скорлупой, рылся в телефоне, как всегда сутулился.
– Проголодались? – спросил Мирон.
– Ой, Вовка! – весело произнесла Аллка, заулыбалась, начала что-то рисовать деревянной лопаткой в воздухе.
Мирон бросил пакет на пол, поздоровался с Пеньком, у того глаза задумчивые, мысли в телефоне. Аллку поцеловал в розовую щёку, она легонько коснулась его плеча. Я поцеловал её следующим, но мой поцелуй, разумеется, не произвёл такого эффекта. Аллка всегда по Мирону сохла. Она частенько пыталась его затащить в постель, но всегда оставалась ни с чем. Все кто пытался трахнуть её саму и даже те, которые трахали, – её не интересовали, во всяком случае, долго, а вот Мирон совсем другое дело.
Бабуин не улыбался и на меня не смотрел. Докуривал сигарету у окна, на голой его спине красноватый едва заметный след от Мироновской ладони.
Музыкальный центр выдавал какие-то звуки, попса, к тому же русская.
– А ты куда ходил, Даня? – спросила Аллка, перемешивая жёлто-белую комковатую жижу в сковородке. – Пенёк, соли дай!
– Аа!? – не сразу откликнулся Пенёк.
– Соли дай! Ааа! Выброси свой дурацкий телефон! – Она отвернулась от плиты. – Скучно как-то, вы чего молчите?
– Я курю, – оправдался Мирон.
Аллка долго смотрела на Бабуина, затем на меня.
– Музыку смените, – сказал я.
Бабуин кивнул.
– Да, Аллка, ты херню какую-то включила.
– Русская попса – это пиздец, – поддержал Мирон.
– А западная не лучше, – Бабуин переключал станции. – Для попсы главное обложка, а не содержание.
– Сейчас для всего главное обложка, а не содержание, – откликнулся вдруг Пенёк, – такой сейчас мир. Люди тоже за внешностью гонятся, а не за содержанием. Бабы жопы качают, больше, чем мозги…
– Ладно вам, зато весело, не нагружает.
– Музыка должна нагружать.
– Да иди ты, на свадьбе у себя тоже груз слушать будешь?
– Нее, – улыбнулся Мирон, – У меня на свадьбе «Gans n Roses» играть будут.
Аллке сразу стало невесело, как о свадьбе Мирона услышала. Она готова была с ним под венец, в любую минуту, даже ежели на свадьбе звучал бы какой-нибудь Кинг Даймонд.