Улица Карповская. То, что сейчас называется «частный сектор» или индивидуальная застройка. Почти везде одноэтажные домики с заборчиками и палисадниками (скромненькие, очень скромненькие). Иногда встречаются забавные двухэтажные – нижний этаж кирпичный, а верх – деревянный. Ух ты! А это что за архитектурное излишество с тремя цыганскими башенками? Наверное, дом какого-нибудь купца, построенный еще до революции. Наезженная колея посередине улицы. По бокам дороги угадываются заметенные снегом канавы. Едва протоптанные-прочищенные дорожки к калиткам. Темнотища – народ соблюдает светомаскировку. Угадывается присутствие людей только по жиденьким дымкам из труб на крышах. Улица детства и юности Лехи Журавлева. Судя по всему, мне в эту калитку. Ни звонка, ни веревочки… И чего теперь делать? Кричать: «Ау! Откройте?» Ну что за проблемы на ровном месте… Ба, а калиточка-то не заперта. Военный коммунизм, на дверях ни запоров, ни замков…
Прочищенная и чуть протоптанная тропинка привела от калитки до веранды. Видимо, так и попадают в этот дом. Вдох и резкий выдох. Спокойно! Команда была – «успокоиться»! Лучше, чем нервничать – вон валенки обстучи и обмети веничком, чтобы не наследить. Стучим. И еще раз – громче…
– Кто там? – удивленный и встревоженный женский голос. Приятный. Говорит чуть нараспев. Это мать? В смысле, мать Лешки Журавлева?
– Это я, Алексей. – Блин, а ответ-то вырвался на автомате. Всегда так говорю, когда по телефону звоню родителям или по домофону. Хорошо, что хоть имена совпали.
Тишина. Потом шуршание.
– Кто там?! – Уже мужской голос. Строгий такой, почти суровый. Чуток хрипловатый. Человек в возрасте. Видимо, отец.
– Да я же это! Мне отпуск на десять суток дали!
За дверью что-то зашуршало и пару раз стукнуло. Раздался скрип, и одна створка открылась…
На пороге появился мужик, изображение которого я видел на фотографии. Освещение плохое, но заметно, что сейчас он выглядит лет на десяток старше. И порядком поседевший. На плечи накинута телогрейка, в левой руке дрын, видимо, тот, на который в это неспокойное время запирали дверь. За ним стояла женщина с керосиновой лампой в руках. И ее я тоже видел на семейной фотографии Лехи Журавлева. Сейчас вместо берета у нее на голову и плечи был накинут темный платок.
Надо предъявить рожицу для опознания. Ушанку снимаем.
– Журавлевы здесь живут? – Это я так – пошутить чуток решил.
– Алеша! – Женский вскрик с чуть пробившимися слезами полон радости. Можно было перейти в позицию «вольно» – меня признали…
Потом был скромный поздний ужин. Пригодился сахар, заныканный в столовой госпиталя, и пирожки, приобретенные в буфете. Лишня плитка шоколада, которую я у Пашки махнул на папиросы, тоже пришлась ко двору. Ниночка оказалась старше, чем была изображена на фотографии. Она вытянулась и похудела. Пышные кудряшки, которые я видел на фото, превратились в косички, затянутые черными ленточками. Сначала сестренка дичилась и не знала, как себя со мной вести. Потом понемножку оттаяла. Сухпай семье пригодится. Очень пригодится. Мои (в этом измерении реально «мои») родственники не голодали, но и досыта ели, чувствуется, не всегда. Этих людей война уже задела своим черным крылом. Они постарели, осунулись. Если можно так выразиться, посерели. Как будто из них и вообще из всего этого мира какой-то злобный тролль вытянул яркие радостные краски. Рассказывал им про госпиталь. Про фронт что я мог поведать? Понемножку то, что читал и смотрел в кино. Совершенно точно, что никто из бойцов, которые вернулись (кто на побывку, кто по инвалидности) с фронта, не станет трепать про то, что там было на самом деле. Моя скупость в рассказах (летал, стрелял, кидал бомбы, подбили, дотянул до своих) принималась как должное. Как ребята? Как Семка и Валька, мои друзья, с которыми учился в Оренбургском училище? Врать не хотелось. Сказал, что все хорошо, все нормально. Что когда меня подбили, они продолжали летать и воевать. А как там сейчас – не знаю. За пару месяцев на фронте могло произойти все, что угодно.
Ходики с медным маятником и двумя гирьками в виде еловых шишек показывали время ближе к одиннадцати. Свет тускловато горел только над столом. И еще мерцала крошечная лампадка у маленькой иконки в углу дома. Ниночку уже отправили спать. Мы негромко переговаривались, сидя за столом. Еще раз подогрели на шестке печки чайник. Иван Прохорович смотрел внимательно. Видимо, он уловил в моих ответах некоторое напряжение и недосказанность. (Ага, решил пацан батьку провести.) Дарья Никитична просто смотрела влажными глазами на меня и была не в состоянии наглядеться. Я сейчас мог бы говорить все, что угодно, хоть стихи читать, хоть песни петь, хоть изложить математическую теорию молекулярных соударений, она продолжила бы так смотреть и слушать. У нее было простое материнское счастье – сын. Вернулся сын. Живой.
Отец веско положил ладонь на стол.
– Все, потом договорим. Мать, стели Лексею впереди.
Видимо, впереди (в передней части) жили младшие обитатели дома.
Дарья Никитична поднялась, чтобы приготовить постель. Наверное, сейчас лучший момент для того, чтобы расставить все точки над «е». Осторожно накрыл батину ладонь сверху своей.
– Погодите. Мам, ты присядь, – попросил я.
Достал из планшета, который лежал на буфете, медицинское заключение и протянул его им. Отец быстро просмотрел, придирчиво оглядел красную отметину у меня на голове, нахмурился и передал матери. Она тоже начала читать… Глаза и так были у нее «на мокром месте», а теперь слезы прочертили две дорожки по щекам. Она подняла руку и провела пальцами по шраму от края лба и почти до уха.
– Я сумел обмануть комиссию, да к тому же они не очень внимательно смотрели. Мне надо, очень надо вернуться на фронт… И летать. – Изо всех сил старался говорить как можно убедительнее. При этом старался произносить слова неторопливо, тщательно и как бы поддавливая их на выходе своей внутренней энергией. Даже почувствовал, как напряглись мышцы пресса и потеплели ладони. Как учил нас на тренировках Сергеич – «работаем Манипурой и Свадхисткханой».
– Если бы все рассказал врачам, – продолжаю говорить и давить «невидимым», – то наверняка забраковали и навсегда отстранили от полетов. А может быть, и из армии выгнали. Есть одна беда, о которой никто не догадался, – я частично потерял память. Помните, деда Никифора с соседней улицы? Которого в Империалистическую контузило, – у него такое же было. Он же потом все вспомнил… (Боже мой! А это откуда всплыло?! Какой еще дед Никифор?! Это мне Лешка Журавлев, что ли, подсказывает?! Но Дарья Никитична согласно кивнула – что, «попал в десяточку»?) И еще о таких случаях я читал в книжках, – убеждаю, почти уговариваю «своих».
Мать снова кивнула, соглашаясь. Она не отрывала мокрых глаз. Отец тяжело поднялся, встал за моей спиной и положил руки на плечи.
– У меня потом тоже все вернется. Но сейчас кое-чего не помню. Из нашей и своей прошлой жизни. Если что не так – простите… И только никому не говорите. Мне на фронт надо!
– Не пущу… – шепотом сказала мать.
– Дарья! – в голосе бати прорезался металл. Потом добавил помягче: – Ему виднее. Он же всегда знал, что делает. Ты лучше вот что… давай-ка еще чайку налей…
– Мам, да ты не волнуйся, я знаю, я читал, что потом все-превсе вспомню. – Говорю и говорю, заговариваю, скорее заваливаю словами. – Да не бойся, в остальном-то все нормально. Вот даже до полетов почти допустили. Пока в учебно-тренировочной эскадрилье буду – за пару-тройку месяцев все нормализуется. Мне летать надо и на фронт вернуться необходимо. И не волнуйтесь – я везучий, со мной все будет хорошо. И потом обязательно вернусь, мне еще свой институт окончить хочется. Стану ученым-химиком.
– И придумать твои чудесные краски, про которые ты говорил, что они сами светятся и цвета меняют, – мать продолжала тихонько ронять слезинки.
– Флуоресцирующие?!
– Вот-вот. Название научное какое-то…
– Все, – сказал отец. – Завтра еще день будет. Давайте допивать и на боковую.
Пусть будут прокляты гады, которые начали Войну! Из-за которых не стало того чудесного парня, которого я вынужден был заменить (а иначе зачем это всё?). А сколько еще вот таких же ребят не стали поэтами, музыкантами, спортсменами, технарями, художниками, слесарями, врачами, учителями…
Что же, теперь я здесь и стану воевать, но не только за Лешку Журавлева. За себя. За своих родителей и родителей жены, которых несколько раз ограбили «реформаторы». За разваленную страну, за убитое производство, за гражданские войны между прежними соседями! За нациков, марширующих по улицам городов моей страны! За все то, что случилось и что не случилось!
У Брэдбери, кажется, из-за одной раздавленной бабочки изменилась реальность. Может быть, и я смогу выгнуть эту действительность в другую сторону. Я очень попробую передавить как можно больше этих самых «бабочек»!
Не смогу, так хоть постараюсь!
Домик был небольшой. Передняя половина делилась досочками, напоминающими вагонку, на три части. Комнатка Ниночки, комнатка ребят и общая комната, в которой стояли два письменных стола и стеллаж с книгами. К стене были прикреплены еще полки, на которых тоже стояли книжки (вроде как учебники). Чуть в сторонке, опираясь на один из столов, расположилась чертежная доска. К ней прислонилась деревянная рейсшина. Это, видимо, было рабочее место братьев. К потолку на тросике прикреплена модель самолета. Не очень точная, но узнаваемая. Вроде бы как «И‑15». Бипланчик такой. А вот Ниночкин стол. В слабоватом свете лампы видны сложенные аккуратной стопкой учебники, тетрадки и книжка с красивыми картинками посередине стола. На полочке над столом тоже стояли книжки, а сбоку сидела куколка.
Кровать мои надежды не оправдала. Я думал увидеть никелированное чудо техники с блестящими шарами на стойках, а оказалась обычная металлическая кровать. Дуги покрашены эмалью в светло-коричневый цвет. Напротив стояло точно такое же изделие отечественного металло-мебельного производства, только с матрасом и сложенным одеялом. Ближе к окну за изголовьями кроватей стояли этажерка и пара стульев. Под этажеркой нашелся потрепанный чемоданчик. На нижней полке устроились инструменты. На следующей – две ручки, карандаши и приличная готовальня. Сбоку лежала стопка писчей бумаги и блокнот, на обложке которого был нарисован кораблик под парусом. Еще выше – флакончик одеколона с резиновой грушей, опасная бритва (чувствуется, что новенькая, так и не побывавшая в употреблении), несколько носовых платков, которые охраняли деревянный танк и отделение солдатиков. За одной кроватью находился шкаф. За второй стоял на заднем колесе велосипед. Переднее, поднятое вверх, фиксировал массивный крюк, вбитый в стену.
Ниночка уже сладко спит. И мне тоже пора на боковую. День выдался длинным и тяжелым, так что здоровый, крепкий сон накрыл словно одеялом.
Утром поднялся вместе со всеми. Разделил с ними скромный завтрак (хлеб с «чаем»). На предложение дальше отдыхать заверил всех, что в госпитале отоспался на год вперед. Сообщил, что мне еще требуется зайти в военкомат – отметить отпускные документы и узнать дорогу в предписанный пункт назначения. Заодно выяснил (типа «вспомнил») все «злачные места» в округе (булочная, продуктовые, «толчок» и прочие). Уточнил, где дома лежат швейные принадлежности (шинель и гимнастерку все-таки надо привести в нормальный вид). Попросил напомнить, где лежат топоры и клинья. Центрального отопления здесь нет, а дрова в «своем доме» всегда нужны. Ниночка сообщила, что сегодня в госпиталь помогать после школы не пойдет и уделит мне все свободное время.
Проводив всех до калитки, я помахал рукой и приступил к нехитрым домашним делам. Иголку с нитками держать в пальцах умел, так что на ремонт и подшивку формы времени ушло немного. Не ателье, конечно, но вроде бы стало лучше. Потом взял лопату и прочистил дорожку до калитки и от калитки до веранды, а потом и до заднего двора. Разгреб площадку перед двором, выкатил колоду и чурбаки. Эх, где мой любимый «Штилек»! Здесь, чувствуется, в ходу только «Дружба‑2».
Раздайся народ – Лешка дрова рубит! Е-э-х! У-о-х! Теперь и перекурить не грех. Стопка колотых поленьев уже поднялась у колоды. Пошарил во дворе, нашел мелкий напильник и брусок. Топор и клинья в норме, но подточить – заострить не помешает. «Окончить перекур! – Есть окончить перекур!» Продолжаем… Помахал еще немного топором и принялся убирать дрова. Чурбаки были сосновые, рубились на легком морозце хорошо, так что клинья почти не потребовались.
Сбегал за водой. Порадовало, что здесь уже есть колонка (из которой по случаю мороза текла тонюсенькая струйка воды), а не простые колодцы.
Теперь надо привести себя в порядок – командиру Красной армии в военкомат следует прибыть в соответствующем виде.
Вторая половина дома играла роль зала, кухни, родительской комнаты и умывальной. Можно чуток побаловать себя – рукомойник наполнил водой из чайника, так что брился (больше для порядка, чем по необходимости) и умывался теплой водой, как буржуй. Теперь обмундирование. Спасибо двум армейским годам – как содержать в порядке форму, научили. Раз – пройтись одежной щеткой по обмундированию и шинели. Два – обувной щеткой – по сапогам (решил их одеть «для форса»). Три – все металлические детали на портупее и пуговицы – суконной тряпочкой с зубным порошком (другого-то ничего нету). Затянулся, осмотрелся – годится! Я, конечно, понимаю, что, на требовательный взгляд старшины, можно было бы и лучше. Но «в условиях, максимально приближенным к боевым», как говорилось в наше время, мой внешний вид в полной мере соответствовал содержанию.
Черт возьми, как же тяжко без часов! Придется потом разориться и купить. Дверь веранды запер, калитку закрыл. Теперь вперед, – на поиски военкомата. По идее, он должен быть где-нибудь ближе к центру.
Все-таки зря решил пофорсить – пошел в сапогах и ушанку тоже привел в уставной вид. Да и рукавицы оказались бы предпочтительнее перчаток. На дворе декабрь и весьма нежарко. Особенно ушами это почувствовал. Так что шевелиться надо скорее.
Всего через час поисков, расспросов прохожих я нашел местный военкомат. Самое противное оказалось ждать оформления документов и выдачи всяких пропусков-карточек-талонов-справок. Заодно на складе при военкомате получил продукты. «Паек» называется. Десять журналов, двадцать подписей, три согласования, два похода за визой к военкому и три визита к его замам. Бюрократы хреновы! Я в шинели даже запариться успел. Почти целый день и так невеликого отпуска у меня «съели»! Слава богу, все выдали. На всякий случай проверил состояние аттестата. Лешка Журавлев оказался нормальным парнем – почти все деньги он переводил родным и немного отчислял в Фонд обороны. Ничего менять не стал. Тех средств, которые оставлял себе молодой лейтеха, и мне должно хватить. Интересно, а что за финансы оказались в моем распоряжении при выписке из госпиталя? Это полученные в полку премиальные – наградные? А может, мне прежние сослуживцы на дорогу скинулись?
Из всей продукции отечественной полиграфии, выданной в военкомате, интуитивно понятными были только талоны на обед в столовой, чем я и воспользовался, благо идти недалеко и дорогу подсказали.
Немножко погулял по городу, попытался ориентироваться. Надо же вживаться в образ. Получилось, как у нас выражаются, «на троечку». Гулял кругами в районе центра и вокзала.
То, что в Павлике нет метро – это терпимо. И в мое время его тоже не провели. Но хоть автобусы-то могли бы запустить! Весь встреченный по дороге транспорт – несколько полуторок или трехтонок, да пара телег. Во, гляди-ка – сани проехали. Прямо как у Деда Мороза, только старые и грязные. А тут как народ передвигается? Это ж сколько снега надо ногами месить, пока до точки назначения доковыляешь?!
Дома меня встретила озабоченная и серьезная Ниночка. Оказывается, мои «родители» велели ей помочь адаптироваться в этом мире, не вдаваясь в подробности. Я смущенно улыбнулся, предложил попить чаю. Рассказал, как сходил в военкомат, и предъявил туго набитый «сидор», в котором разместился-утолкался полученный «паек». Попросил помощи в вопросах местной коммерции – задача «как отоваривать карточки» казалась мне операцией сродни получению ипотечного кредита. Предложение растопить печку (я прикинул, что в доме несколько прохладно) встретило решительный отпор.
– Ты что! Топить будем вечером – дрова беречь надо. Следующий раз только в феврале обещали привезти.
– А самим в лес сходить?
На меня посмотрели с явным сожалением. А, ну ясно – раненый-контуженый.
– И на чем из леса привезешь? А как по лесу сейчас пройдешь? Замело же все!
– М-да… Что-то не подумал… – А как тут сообразишь, если в наше время основной и главный заслон от таких самозваных дровосеков – это егеря и полиция. Бензопила есть, машина есть, значит, дрова будут в любое время года. Только не надо браконьерствовать – валежника и так на всех вполне хватит.
– Ладушки, мисс Всезнайка, – пошли, станешь меня учить, как карточки отоваривать.
Собравшись на вторую дневную вылазку, я выпендриваться уже не стал – оделся потеплее и захватил верный «сидор». Надо было помочь «своему» дому, – купить что-нибудь нужное. В отличие от Дяди Федора у меня наличность имелась. Осталось только узнать – это было много или мало.
В конце всего бесконечного похода по магазинам и рынкам я задавался только одним вопросом: «Когда люди здесь успевали жить?» В этой очереди постой – перестройся в другую, займи в третьей и запишись на завтра в четвертой. Господи, какое же счастье в наше время: заскочил после работы в магазин, купил все, что надо, а также что не надо – и поехал домой. Сумки-пакеты предложат на кассе. По карточке расплатился, все закинул в багажник или на заднее сиденье, и через полчаса ты уже у холодильника. А уж если совсем лень – закажите доставку по интернету. Вам сказать, что мы приобрели за четыре часа хождения по магазинам? Записывайте: хлеб (у нас он называется черный или ржаной) три «кирпича», хлеб ситный (в прежней реальности в армии как белый выдавали, а здесь такой в госпитале) два «кирпича», масло сливочное – полкило в серой бумаге, неизвестная мороженая куча чего-то под наименованием рыба – два кг, кусман красноватой массы с костями под гордым названием «Говядина» – килограмм, крупа перловая, крупа пшеничная, крупа рисовая (не путать с благородным рисом!), сероватые трубочки, почему-то именуемые макароны, крупа манная. Гречку обещали выдавать на следующей неделе. Забудьте про пакетики и упаковки, – все насыпали при нас в ловко сворачиваемые кулечки из серовато-коричневой бумаги. Спички! Это же оказалось реальной ценностью, и Ниночка обрадовалась, что дали целую упаковку – десять коробков. Из приправ нашлись только черный перец и лаврушка. Сахар выдали здоровыми белыми кусками. Больше всего меня выбил из колеи развесной чай. Чай он только по внешнему виду немного напоминал. Запах отсутствовал напрочь. Мы посовещались и решили воздержаться от покупки. Тем более что, по словам Ниночки, дома чай наличествовал. Грузинский. Про кофе лучше не спрашивать, так же как и про какао. Может быть, вам еще рахат-лукум подать? Подозреваю, что для Ниночки это слово соответствует волшебнику из восточной сказки.
Сам бы подсолнечное масло и керосин не купил. Ниночка догадалась взять из дома два бутылька. На одном даже сохранилась этикетка с подсолнечником. Иначе могли налить только в карманы.
Соль йодированная? Еще и мелкого помола? Может быть, вы желаете в пачке или коробочке? Соль была только крупная и с сероватым оттенком. Не более 300 граммов в одни руки. Со слов Ниночки я понял, что нам повезло, что мы вообще застали соль в продаже.
Ни овощей, ни фруктов… Даже сухофруктов и то не было. Конфеты купить сумели – леденцы и тянучки. Больше сладкого ничего не продавалось. Я критически осмотрел свою «сестру». А ведь она после школы еще в госпитале помогает. Да, с эдаким питанием в детском и подростковом возрасте к 60 годам ей гарантирован такой букет заболеваний, что медицинская энциклопедия не вместит. И я решительно повернул к ближайшей еще не закрытой аптеке.
Покупка аскорбинки, баночки витаминов и гематогена (ого, уже есть в продаже! правда, упаковка чудная) были восприняты благосклонно. Бутылочка рыбьего жира вызвала решительный протест.
– Зачем эту гадость покупать? – подрастающее поколение с подозрением уставилось на меня.
– Затем, что моя любимая сестренка будет каждый день (и даже в выходной) выпивать по столовой ложке этой «гадости». А когда бутылочка закончится, она сама придет и купит еще или попросит маму взять в госпитале.
– Фу! – все отвращение к рыбьему жиру и негодование по поводу произвола старших было вложено в это восклицание.
– Слухай сюды, мелочь! Это не «фу», а твои зубы, глаза, волосы и кожа! И сейчас за то, чтобы они были здесь, люди платят своими жизнями.
– Это как? – В глазах ребенка непонимание.
– Это так! – Начинаем ликбез для детей среднего школьного возраста. – Вопрос на оценку «отлично»: состав рыбьего жира. Вопрос на оценку «хорошо»: где добывают рыбий жир. Вопрос на оценку «три»: кто, где и зачем разработал биологически активную добавку под названием «Рыбий жир».
– Ну и?..
– Если не знаешь – так и скажи: «не знаю»!
– Ну не знаю, нам еще не рассказывали…
– Молодец, «двойка»! – Надо же чуть поддеть для профилактики. – Мелкий троллинг, стимулирует мозговую деятельность.
– Твое «фу – гадость» начали разрабатывать еще в царской России, а закончили в Советском Союзе ведущие специалисты в области биологии, медицины и питания. Он содержит одни из самых полезных аминокислот и витаминов. Особенно важно содержание витамина Д, – это защита от многих болезней, в том числе от рахита и от «куриной слепоты». В основном эти полезные вещества содержатся в морских рыбах, в частности в печени трески. Разрабатывался он для людей, занятых на тяжелых работах, например для моряков-подводников, для полярников и летчиков. Потом оказалось, что его применение благотворно для сварщиков, монтажников-высотников, водолазов. И для детей! Ясно?
– Ясно.
– Теперь ко второй части. Где живет треска?
– В море.
– Это правильный ответ, но не полный. «Четверка». Ответ на «пятерку» – «В Северном море». А что сейчас происходит в тех краях?
– Зима? Море замерзло?
– Сейчас на море идет война, и при этом более жестокая и страшная, чем на суше.
– Почему более страшная?
– Потому что если тебя ранили, то ты упадешь на землю, если подбили танк, то ты выпрыгнешь из него. Даже если подобьют самолет и сможешь покинуть его с парашютом, все равно приземлишься на твердую поверхность. А что будешь делать, если это происходит на море? Человек, попавший в ледяную воду, погибает от переохлаждения через десять минут. Повреждение корабля или самолета – это смертный приговор экипажу, если вовремя не помогут. Вот в таких условиях сейчас и добывают рыбий жир. А еще его вместе со снарядами, танками и самолетами нам за золото поставляют союзники. Через Иран, Чукотку и Кольский полуостров. И сейчас через пургу и метели по ледяному морю в полярной ночи идут караваны в Мурманск. Грузовые корабли охраняют крейсеры и эсминцы. Наши и английские. А фашисты атакуют их на подводных лодках и бомбят с самолетов. Выходит, девушка, своим «фу» ты играешь на руку врагам.
Ниночку мои рассказы явно проняли. Последняя фраза ее совсем возмутила.
– А для того чтобы ты сама всегда употребляла рыбий жир, я научу, как это надо делать. Будет вкусно.
Еще в аптеке нашлись душистое мыло – земляничное (редкость ужасная) и брусок хозяйственного (просто редкость).
Ниночка была довольна нашими приобретениями – у нас получилось отоварить карточки, выданные в военкомате, и купить редкие вещи. Повезло, что был рабочий день и людей в магазинах и на улице было мало. Вскоре сумерки сменились полноправной темнотой. Потянулся с работы народ. В продуктовых и булочной образовались длинные «хвосты». Мы решили, что по магазинам и на рынок я еще завтра схожу, поэтому отправились домой.
Дорогу лучше коротать разговором. Тем более заметил, что Ниночке со мной интересно. Конечно же: старший брат, военный в форме, фронтовик, летчик, командир. Сестренка уже давно перестала дичиться и серьезничать.
– А летать не страшно?
– А тебе дышать не страшно?
– Ну ты сравнил!
– Вот представь себе, «сравнил»! Это же небо! Это свобода, это простор. Это все совсем по-другому. Не смогу объяснить… Ладно, вот после войны на Юг полетишь отдыхать – сама посмотришь. Еще понравится путешествовать таким способом.
– Как это «на Юг»… Летать на самолете?
– Ну вот родителям дадут путевку в санаторий или дом отдыха, купите билеты «туда – обратно», сядете в пассажирский самолет и полетите.