Последнее время с молодыми футболистами происходит что-то не то. В Лотарингии, в департаменте Мозель, в матче 18-летних игрок команды гостей, увидев красную карточку, озверел, полетел на нее как бык, ударил судью кулаком, а потом, догнав под трибунами, еще и ударом головы сломал ему челюсть. Арбитр госпитализирован, прооперирован, а хулиган пойдет под суд. А на другом конце Франции, в Тулоне, во время матча 14-летних озверел уже судья (он же тренер одной из команд) – во время дискуссии о правильности пенальти ударом ноги достал голову игрока. Следователь назначил судье психиатрическую экспертизу.
УЕФА пытается сократить приток легионеров в Европу. Руководство УЕФА выступило с новым предложением. Чиновники пытаются заставить европейские клубы выпускать минимум по шесть собственных воспитанников в каждом матче, дабы ограничить возрастающий приток легионеров. Однако, скорее всего, эта инициатива ничем не закончится, потому что вступает в противоречие с законами Евросоюза о правилах приема на работу. И все же УЕФА не сдается и надеется, что клубы будут больше заботиться о создании собственных футбольных школ.
– Давайте начинать, синьор Кандолини, – американский журналист отложил недокуренную сигару, пересел с мягкого, так располагающего к послеобеденной дреме дивана на стул, вытащил из кармана блокнот и тоненькую золотую ручку, – не то я совсем растаю от вашего гостеприимства, а мои читатели ждут острых и беспощадных вопросов. – Он расхохотался громко и заливисто, как будто и в самом деле выдал нечто остроумное.
Синьора Винченцо Кандолини веселье американца не заражало. Он спокойно наслаждался вкусом любимого коньяка и ароматом кубинской сигары. За свою долгую жизнь, которая вся, за вычетом разве что детства, так уж получилось, прошла на публике, он привык давать интервью. Самым разным людям и в самой разной обстановке. Когда-то это было ему не безразлично, он готовился ко всякой встрече с журналистами, отвечая, тщательно взвешивал каждое слово, в обязательном порядке перечитывал напечатанные статьи и ужасно злился, когда репортеры умудрялись в прямых и категоричных его репликах отыскать некий второй, скрытый смысл. А ведь умудрялись, и умудрялись постоянно, черти эдакие.
Но все это уже очень давно приелось, ответы на самые щекотливые вопросы находились сами собой, почти не требуя работы ума, существовал некий накат жизненных алгоритмов, который также изливался как бы сам собой, и процесс общения с журналистами превратился в обременительную рутинную обязанность.
– Самое яркое воспоминание детства… Какое оно?
Синьор Кандолини полуприкрыл глаза, мечтательно улыбнулся и ответил:
– Первое причастие. Я в новом костюме, в церкви все сверкает…
Конечно, это была ложь. Самое яркое, самое счастливое воспоминание – это первое утро на собственной кровати. Ему было тогда одиннадцать лет. И каждый день он просыпался рядом с Луиджи, царство ему небесное, – брат уже десять лет как умер. А в то чудесное, замечательное, самое значительное утро Винченцо лежал, раскинув руки, на огромной кровати, смотрел в закопченный потолок и думал, что когда-нибудь у него будет не только своя кровать, но целая своя комната, а лучше собственный дом! Он благодарил Господа за то, что брат Витторио (ему тогда как раз исполнилось пятнадцать) нашел работу на винограднике очень далеко от дома, так далеко, что вынужден был жить прямо там, а тринадцатилетний Луиджи переселился на освободившуюся кровать. Сестры, конечно, не могли претендовать на такую роскошь. Мария и Амелита, хоть и старшие, продолжали спать вдвоем, а малышки: Клаудиа, Анжелика и Изабелла – и вовсе втроем. В «детской» было всего четыре кровати, а в квартире – две комнаты и маленькая кухня. Вся семья не помещалась за одним столом, ели по очереди: вначале отец со старшими братьями, потом сестры, потом мать кормила малышей…
– У вас была большая семья?..
– Большая.
Это еще мягко сказано. Даже слишком большая. Одиннадцать братьев и сестер было у синьора Кандолини. Он был восьмым ребенком и четвертым сыном. Но каким же все-таки счастливым было то утро! Серый хлеб с оливковым маслом никогда не был таким вкусным. И козье молоко, и маленький ломтик овечьего сыра… А потом Винченцо возил на маленькой тележке уголь для отцовской кузницы и чувствовал себя совсем взрослым.
Но тем, кто станет читать это интервью, незачем знать о сокровенном. Сильные мира сего имеют право выглядеть по-настоящему сильными мира сего.
– А правда, что этот замок, в котором мы с вами беседуем, был построен во времена инквизиции? В этих подвалах пытали еретиков? Вам не являются по ночам призраки загубленных жертв?
Кандолини поморщился.
– Это строение семнадцатого века, тогда уже не пытали.
– Вас называют одним из главных претендентов на кресло премьера после отставки нынешнего кабинета министров. Вы бы не хотели прокомментировать эту точку зрения?
– Я не собираюсь повторять этот опыт. Мне вполне достаточно того, что я уже однажды попробовал себя в роли премьера.
– Каково ваше жизненное кредо?
– Не останавливаться и не возвращаться.
– И где та цель, к которой вы, не останавливаясь, движетесь?
– Она… за границами жизни.
Этого американца звали Дик Слай, и паясничал он на деньги журнала «Пипл». И деньги наверняка немалые. Журнал неплохой. По американским меркам даже хороший. Синьор Кандолини не любил американцев. Самовлюбленные, восторженные идиоты. Нация без истории. Общество тупых потребителей, возомнивших себя хозяевами планеты (читай – Солнечной системы, галактики и тэ дэ). Конечно, с ними приходилось иметь дело, приходилось считаться. Но как же раздражало хамское панибратство, невежество, которое даже не пытаются маскировать… И еще эти новомодные односложные имена: Брэд Пит, Шон Пэн, Ник Нолт – тыр-пыр, бла-бла. Даже государственные деятели именуют себя Биллами, Диками, Алами. Плебеи вкуса. Люмпены духа. Что с них возьмешь.
То ли дело имена итальянские. Певучие, звонкие, значительные: Массимо, Витторио, Сальваторе, Винченцо!
– Расскажите, синьор Кандолини, как вы отдыхаете? – не унимался Дик Слай.
– С удовольствием.
– А все-таки?
– Хожу в оперу или на футбол.
– Кстати, а почему вы стали владельцем именно футбольного клуба? Вы любите футбол?
– О, какой же итальянец не любит футбол! Разумеется, вы, американцы, называете футболом что-то совсем другое, это ваше варварское побоище… Но я говорю о нашем футболе, футбол – это настоящее искусство, высокое искусство!
– В Штатах сейчас тоже популярен футбол, – как бы вскользь заметил журналист.
– Я слышал, – буркнул Кандолини.
– Особенно после чемпионата мира, который проводился у нас в девяностые, знаете, американцы просто влюбились в футбол!
– Только у вас, в Новом Свете, его называют соккер, – с презрением отозвался итальянец.
– Дело не в названии, а в сути, – возразил американец. – Европейцы не могут не признать, что мы добились в этом виде спорта большого прогресса, и уж, кстати сказать, на последнем Кубке мира выступили удачней, чем сборная Италии.
– О мамма мия, нас же засудили! – немедленно взорвался Кандолини. – Это было ясно и ребенку! Вьери забил два мяча, которые не засчитали! Мы были на голову сильнее корейцев!
– Разумеется, синьор Кандолини, разумеется, – закивал журналист. – Я, кстати сказать, хотел узнать у вас о судьбе русского футболиста, о котором последнее время так много пишут.
– Шевченко, что ли?
– О нет, конечно, Шевченко не русский, он украинец, он играет за «Милан», и по поводу его будущего ни у кого сейчас нет вопросов. Вы лукавите, синьор Кандолини, вы, конечно, понимаете, что речь идет об Антоне Комарове. Я хочу спросить вас напрямую, пользуясь удобным случаем. Собираетесь ли вы приобрести его для своей «Бонавентуры»? Команда переживает сейчас нелучшие времена, и ей жизненно необходима свежая кровь.
– Ладно, – проскрипел Кандолини. – Хорошо, что вы спросили. Меня уже достали все эти чертовы слухи, так что я даже рад поводу разобраться с ними окончательно. Никаких русских я покупать не намерен! Это мое окончательное слово. Русские футболисты, может, и талантливы и имеют хорошую школу, но у них неважная репутация в Европе, и я не собираюсь рисковать. Моим тренерам не нужны русские. Я удовлетворил ваше любопытство?!
– О! В полной мере, благодарю вас. – Дик Слай уже предвкушал, как сорвет двойной куш, предоставив информационным спортивным агентствам столь эксклюзивную информацию. Но пора было сменить тему, Кандолини явно оказался не в духе от этого поворота беседы. Слай осушил свой бокал мартини. – А вы ведь и сами когда-то были спортсменом? Кажется, гонщиком? Или юношеское увлечение давно забыто?
– Как я уже говорил, не люблю возвращаться. Кончено – значит кончено.
Но конечно же не забыто. Разве такое можно забыть.
1950 год. Первый чемпионат мира по автогонкам в классе «Формула-1». Конечно, Винченцо в нем не участвовал, ему только-только исполнилось четырнадцать, он работал помощником механика в одном из гаражей, обслуживавших легендарную команду «Альфа-ромео», и только издалека с завистью наблюдал за блестящими, мощными и в то же время ужасно капризными красавцами болидами.
Тогда, безусловно, Винченцо не понимал, что присутствует при рождении совершенно нового гоночного автомобиля. Двигатели стали шести-, а потом и восьмицилиндровыми. Магнето вылетело на свалку истории, начиналась эра батарейного зажигания. Он работал как вол, но однажды, сделав всего один круг по двору на только что собранной машине, заболел гонками. Даже не мечтая о том, чтобы когда-нибудь стать пилотом, Винченцо ловил малейшую возможность посидеть за рулем. Сам вызывался обкатывать только что собранные болиды, прекрасно понимая, что новый мотор вполне может просто-напросто взорваться и разнести его на куски, – не было тогда времени на долгие стендовые испытания, не было оборудования, а главное – кругом шла непрерывная гонка. «Альфа-ромео» сражалась с «Феррари». Гонщики – на трассах, механики – в мастерских.
А гонщиками «Альфа-ромео» были титаны, колоссы! Джузеппе Фарина, выигравший первый чемпионат, Хуан Мануэль Фанхио, который потом стал пятикратным (!) чемпионом мира. Где было молодому, неопытному Винченцо тягаться с такими грандами?! И тем не менее через три года он подписал с руководством «Альфа-ромео» контракт уже в качестве пилота. Он был на седьмом небе от счастья. Пусть условия были чересчур жесткими: он оказался шестым в очереди на основные этапы, ему светило выйти на настоящую гонку только в случае, если первые пять пилотов по каким-то причинам не смогут этого сделать. Винченцо не роптал. У него была возможность гоняться на тренировках, и ему за это еще платили.
Он учился у мастеров. У всякого великого своя фортуна, своя изюминка. Но все они обладали и обладают одним общим качеством: они сильнее своего автомобиля, умеют извлекать из машины больше того, на что она способна. А для этого нужно понимать и любить свою машину. Винченцо видел много пилотов, и быстрых, и умных, и расчетливых. Но им не суждено было стать победителями по одной простой причине – для них машина была только лишь средством достижения цели, не более. А ведь автомобиль как женщина, к нему нужно быть внимательным и нежным. Особенных усилий это не требует, но воздается сторицей.
Кумиром Винченцо был Фанхио. Потрясающе реактивный, агрессивный и в то же время осмотрительный. Он обладал каким-то потусторонним чутьем, интуицией. Его называли экстрасенсом. Но самое главное – Фанхио умел учиться на чужих ошибках и никогда не повторял своих.
Три года в запасе не прошли даром. На этапе чемпионата мира 1958 года в Сан-Марино Винченцо стал вторым в квалификации и вышел на основной этап в числе фаворитов. Но первая его серьезная гонка, увы, стала последней.
На выходе из быстрого поворота у болида отвалилось левое крыло, проскочило под передними колесами и застряло под днищем машины. Винченцо не мог ни повернуть, ни затормозить. На большой скорости машина вылетела с трассы и уткнулась в насыпь. Потом врач сказал, что у Винченцо сломаны шейные позвонки – и с гонками придется распрощаться. Хорошо, если вообще удастся встать на ноги…
– И все-таки «Формула-1» – это потрясающе зрелищно. – Американец Дик Слай, восторженно брызгая слюной, вернул его в двадцать первый век. – По зрелищности не уступает ни бейсболу, ни футболу. Тысячи людей на трибунах автодромов, миллионы – у экранов телевизоров два часа с азартом наблюдают за болидами, носящимися по трассе с бешеной скоростью, видят автомобиль считанные секунды, не всегда успевая различить даже шлем пилота. Я несколько раз смотрел вживую – незабываемо. А вы сидели внутри…
– Это было так давно, что все чувства, которые я тогда испытывал, в смысле скорости, сегодня доступны в любом самом обычном автомобиле, – проворчал Кандолини.