На аэровокзале шумел путешествующий люд. Задерживался самолет из Мадрида, снова отменили из-за вечных забастовок работников «Бритиша» рейс на Лондон, выгружался самолет из Стамбула. Посреди гомонящей многоликой толпы стояла аккуратная рыжая девушка. В меру миниатюрная, в меру рыжая. Симпатичная и растерянная. Смешные меховые сапожки, словно две болонки, обвернулись вокруг ее стройных ножек, короткая курточка-пилот, варежки, пришитые к шарфику, повисли на шее. Этот наряд дополняла лохматая шапка-ушанка и розовая сумка с ноутбуком через плечо. Рядом стоял такой же розовый чемодан. Девушка растерянно оглядывалась по сторонам. Видимо, ее никто не встретил. И только местных «бомбил» она остро интересовала.
– Такси, недорого…
Она отрицательно мотала головой в знак отказа, но они все равно подходили и подходили, и даже на свежем воздухе, когда она решила выйти на улицу, легче не стало. На город спускались сумерки, мороз уже пробирался под короткую курточку и сапожки-собачки, и, возможно, не встреченная никем рыженькая пассажирка так и замерзла бы насмерть в московском аэропорту, если бы не случай. В тот самый момент, когда она уже решила расплакаться от накатившего на нее отчаянья, стремительный молодой человек с портпледом через плечо и портфелем в руках чуть не снес ее вместе с чемоданом.
Он выбежал из здания порта, размахивая портфелем и возбужденно обсуждая что-то по телефону. Засмотревшись в сторону, запнулся о розовый багаж девушки, зацепился портфелем за ремень ее ноутбука и описал ногами нечто вроде основного элемента танца «Ча-ча-ча».
– Приношу свои извинения, если вас потревожил! – подхватив практически сбитую с ног девушку, озорно посмотрел на нее мужчина, и, прежде чем она шевельнула замерзшими губками, добавил:
– Я не заметил вашего розового друга на колесиках.
Девушка открыла рот, а он, не дав ей ответить, подхватил ее чемодан.
– Едем? Простите, не привык бросать симпатичных девушек на произвол судьбы в аэропортах.
Девушка смотрела на него вопросительно и пытливо. Он явно был ей симпатичен, хотя вежливые и воспитанные девушки, выросшие на Западе, всегда добродушно улыбаются всем собеседникам.
– А вы кто? – задала она наивный и глупый вопрос.
Молодой человек улыбнулся.
– Я? Пассажир рейса Париж – Москва. Возвращаюсь из командировки. Спешу домой. А еще хочу спасти вас от мороза и приставучих таксистов. Ах да! Меня зовут Артем. Артем Павлов.
Он коротко поклонился.
– Но позвольте и мне узнать, кого я только что чуть не задавил из-за своей неуклюжести. За что еще раз извините!
– А я пассажирка рейса Майами – Цюрих – Москва, – она печально вздохнула. – Меня никто не встретил, хотя вроде бы ждали. Наверное, я что-то неправильно сообщила. – Девушка пожала плечами: – Со мной всегда так происходит.
Мужчина рассмеялся:
– Значит, вы особенная! Счастливая! А теперь я угадаю, как вас зовут. Хорошо?
– А вы можете? – девушка широко раскрыла глаза и откинула назад лохматую шапку.
Мужчина сосредоточенно кивнул:
– Это сложно, но я могу. Но только после этого вы мне позволите проводить вас до города и убедиться, что вы не остались ночевать на улице. Договорились?
– Хорошо. Договорились, только вы придумали слишком сложное задание. Мне жаль с вами расставаться так быстро. Вы – забавный.
– Мы не ищем легких путей, – Артем улыбнулся, сдвинул брови и смешно стал вращать глазами в разные стороны. Он умел делать этот трюк с детства и часто пугал дворовых мальчишек. Но еще больше пугалась бабушка, искренне верившая, что мальчик может остаться таким навсегда.
Девушка прыснула от смеха и прикрыла варежкой ротик.
– Ближе мысли! Ближе мысли! Ага! Вижу. Читаю по буквам. – Павлов ухватил девушку за руку и закрыл глаза. – Мою новую знакомую огненноволосую, розово-чемоданную, кудряво-сапожковую, лохмато-ушанковую пассажирку зовут… эС, О, эФ, И, Я. Так?
Павлов открыл глаза и в упор посмотрел на Соню. Та была потрясена.
– Вау! Как это вы сделали?
– Секрет! Ну, что? Правильно?
Девушка так же потрясенно кивнула, и Артем, подхватив чемодан, мягко потянул ее в сторону стоянки. Там скучал оставленный на три дня назад «Ягуар».
– Я, кажется, догадываюсь, как вы это сделали… – остановилась Соня и протянула ему варежку, на которой заботливой бабушкиной рукой было вышито ее имя «София».
Павлов рассмеялся:
– А вы сообразительная! Ну, вот мы и пришли. Котенок тут совсем замерз. Давайте погреем. – Он достал ключ и открыл дверцу автомобиля:
– Сонечка, я вам предлагаю пять минут постоять со мной снаружи и поболтать. Если хотите, можем покидаться снежками, правда, здесь в аэропорту каждый снежок – это скорее коктейль Молотова, бомба, керосиновая шашка. Котенок согреется и пустит нас внутрь. Договорились?
Он помахал ключами. Соня кивнула. Ей вообще не хотелось уезжать куда-то. Приятно было поболтать с этим парнем ни о чем. С ним вообще было как-то легко. Артем присел на водительское кресло, быстро завел машину, поставил обдув печки на значок «HI» и тут же вылез.
– Расскажете мне, зачем вы решили замерзнуть в Москве, вместо того чтобы лежать на пляже Сауф Бич или Фишер Айленда?
– Конечно, расскажу. Я вам теперь обязана!
– Вот и славно! А куда же мы едем?
Вопрос Артема, казалось, застал рыжеволосую Софию врасплох. Она наморщила лобик, потом сконфуженно улыбнулась.
– Если честно, то я не знаю…
Артем сурово покачал головой.
– Так. Ваших друзей, которые вас не встречают, нужно казнить! За головотяпство со взломом. Беспощадно.
София сконфуженно вздохнула, а Павлов вырулил со стоянки, на ходу соображая, куда можно устроить брошенную на произвол судьбы девушку. Можно было бы поселить в квартире родителей…
«Но как к этому отнесется папа?»
Павлов-старший, хотя и предпочитал каждый день ездить на работу из дальнего пригорода, но все же иногда оставался ночевать в московской квартире.
«На худой конец, можно поселить ее в гостинице. Но потянет ли ее бюджет московское гостиничное гостеприимство?»
Артем бросил взгляд на коротенькую курточку Софии, сапожки, смешные рукавички с ее именем и подумал, что прожить ночь в столичном отеле, где ниже трехсот долларов уже и не брали, ей, может быть, и под силу. Но затянись поиск потерявшихся знакомых на двое-трое суток, и пребывание в Москве станет финансовым кошмаром.
«По крайней мере, для нормального человека…»
Соломин прибыл в аэропорт незадолго до профессора Кудрофф. Расставил людей по местам, быстро переговорил с таможней и пограничниками, и когда профессор сдал багаж и встал в очередь на посадку, все было готово.
– Дэвид Кудрофф? – принялась вглядываться симпатичная девушка в переполненный штампами и марками паспорт.
– Да, это я, – улыбнулся профессор.
Девушка растерянно огляделась по сторонам и жестом подозвала парня с детектором в руках.
– Саша, глянь…
Парень глянул в паспорт и озабоченно поднял брови.
– М-да… зови Николая Петровича…
– Что случилось? – забеспокоился профессор.
– Извините, сэр, – вздохнула девушка, – ваш паспорт, похоже, негодный.
– Как так негодный? – удивился профессор. – Неделю назад был годный, а теперь вдруг стал негодный?
Девушка смущенно развела руками. Подошел Николай Петрович – высокий мужчина с умными внимательными глазами, затем профессору предложили пройти «вот сюда», затем ему начали задавать разные вопросы, а спустя четверть часа полковник Соломин уже наблюдал, как лихо потрошат чемоданы багрового от возмущения профессора.
– Это вам с рук не сойдет, – шипел Дэвид Кудрофф, набирая номер за номером.
– Это ваше? – интересовался пограничник, демонстрируя потрепанный томик или очередной предмет профессорского белья.
«Победителей не судят… – как заклинание, твердил Соломин, – победителей не судят…»
Он знал: если сейчас обнаружится хотя бы один, не отраженный в договоре, а значит, запрещенный к вывозу документ института киберфизики, он будет на коне. Потому что именно тогда можно будет начать задавать другие вопросы: и по участию в шпионаже профессора Смирнова, и по роли в деле малозаметного частного предпринимателя Алека Кантаровича, – в общем, много всяких вопросов…
– Это ваше? – доставал очередной предмет пограничник.
«Ни единой бумажки… – тупо констатировал непреложный факт Соломин, – ни единой!» Брать профессора было не за что.
– Юрий Юрьевич, вас к телефону, – подошел помощник.
– Кто?
– МИД. Андрей Андреевич…
Соломин поморщился. Он совершенно точно знал, что сейчас произойдет: ему навтыкают да так что он будет вздрагивать, вспоминая этот день, еще много-много дней.
Пограничник вытащил последний предмет и приподнял чемодан. Тот был пуст. Совершенно пуст.
– Товарищ полковник, – напомнил о звонке из МИДа помощник.
– Стоп, – выставил руку Соломин, – а где договор?
Шесть часов назад в этом самом чемодане лежал сверхважный для обеих сторон договор с Институтом киберфизики. Теперь не было даже его.
Алек добрел до проходной Института кибернетической физики уже к началу ночи. Вообще-то, Алек имел привычку приходить на работу в два часа дня. Зато покидал он рабочее место тоже не ранее двух часов пополуночи. Эта привычка у Кантаровича выработалась со времени учебы. Начиная с первого курса, он всегда прогуливал первые пары, пользуясь тем, что отец вел основной профилирующий предмет – математическую физику, и разговоры на тему посещаемости и успеваемости в деканате заканчивались в пользу Алека.
Впрочем, несмотря на постоянные пропуски и прогулы он, действительно, был одним из лучших студентов института. Но вот эти его ночные бдения доставляли ему особое удовольствие потому, что именно в эти часы он чувствовал себя Властелином Мира. Он царил над спящими президентами, министрами и академиками. Он думал за всех мудрецов, видящих сладкие или тревожные сны. Он строил планы завоевания мира…
– Куда прешься!!! – заорали из окошка авто, и замечтавшийся Алек отскочил.
Из-за шлагбаума одна за другой выезжали машины запоздало окончивших трудовой день сотрудников, и лишь один Алек стремился внутрь. И это не было чьей-то злой волей или приказом начальства; сколько он себя помнил, Алек Савельевич Кантарович сам решал, как ему поступать.
– Да-да, только сам, – пробормотал Алек.
Он вообще всю жизнь старался быть независимым, вот только независимость давали лишь две вещи: власть и деньги, а в Советском Союзе получить власть, не вступая в компартию и не участвуя в общественно-политической жизни государства, было невозможно. То есть, варианты, конечно, были. Например, можно было родиться в семье партбосса союзного масштаба или хотя бы войти в его семью на правах зятя.
Алек с юности относился к такому варианту очень серьезно и даже попробовал высчитать, какая из одноклассниц может в итоге привести его к заветным высотам. Он даже пошел на преступление! Втихаря выкрал из учительской журнал, где были записаны все родители одноклассников, и – о ужас! – у большинства одноклассниц отцов либо вовсе не оказалось, либо – в самом лучшем случае – они работали главными инженерами каких-то невнятных «ящиков». Так что самым высокопоставленным среди отцов девочек оказался папа Нади Спиридоновой – парторг автобазы.
Алек сжег журнал в ближайшем скверике. С выгодной женитьбой явно не складывалось. Нет, он все же приударил за Надькой. Она, обделенная вниманием мальчиков по причине высокого роста, готова была на многое, а уж потискаться в лифте или подъезде Алеку перепадало регулярно. Но главных задач – вхождения во власть или сколачивания капитала – это не решало, а Кантарович мечтал стать миллионером, причем настоящим, долларовым.
Алек перепробовал множество способов – вплоть до торговли кассетами, шмотками и даже ворованными на подмосковных складах сигаретами. Конечно, узнай о таких приработках пионера Кантаровича его пионервожатая, он моментально бы лишился и галстука и учебы. Но он был не глупым мальчиком и выделялся не только тем, что, несмотря на издевательства одноклассников, продолжал дружить с Надей Спиридоновой, но и тем, что учился на пятерки, нормы ГТО сдавал на «отлично», а все общественные нагрузки нес безропотно. Собственно, лишь поэтому, когда в школу приехал участковый со сторожем автобазы опознавать мальчика, который утащил через забор запчасти из вскрытого склада, он не узнал Алека и прошел мимо аккуратно причесанного на прямой пробор пионера в отглаженном школьном костюмчике.
Нет, Алек так и не стал зятем парторга автобазы Спиридонова, – Надя осталась одна, едва забеременела – сразу после выпускного. Ясно, что Алек, как честный человек, взял на себя расходы, то есть заплатил за аборт двадцать пять рублей, и сразу же прямо объявил Наде о разрыве отношений. А затем был физико-технический институт, куда его заставил пойти отец, профессор физики – аспирантура и наконец-то – после бесчисленных проверок и согласований – поездка по обмену в США. Там Алек и остался.
Времена настали новые, и никто не стал заводить дел, рвать волосы и требовать наказания для сбежавшего аспиранта. В Америке же Алек окончательно убедился, что все самые крупные капиталы заработаны самым бесчестным путем. Именно так, как утверждали его кумиры И.Ильф и Е.Петров в бессмертном произведении «Золотой теленок». И именно тогда иллюзии были им окончательно утрачены, он увидел жизнь, как она есть: огромная пирамида наживы, и он – маленький бедный человечек в самом ее низу.
– А это неправильно, – пробубнил под нос Алек и, повернув ключ, толкнул дверь и оказался у себя, на огромном институтском чердаке.
Запустил компьютер и тут же дистанционно просмотрел приходившие на его домашний телефон звонки. Прежде чем сообразить позвонить на сотовый, Павел Матвеевич звонил ему из Штатов на домашний целых восемь раз! А вот его дочь, два часа назад как прибывшая в Москву Соня Ковалевская, так и не объявлялась.
«Не попала бы в серьезную беду…» – встревожился Алек; ему лишние расходы на выкупы и отмазки были ни к чему. Но тут уже он поделать ничего не мог: Сонечка определенно была дурой. Только ведь дура могла сменить сытое и безопасное существование Там на полную неизвестность Здесь. Алек добровольно в Россию не вернулся б – ни за какие коврижки.
«А пришлось…»
История возвращения Алека в Россию не была в числе его любимых, ибо поднимался он здесь долго и с трудом. И первым делом запустил срочное производство визиток и бланков. Три компьютера, два принтера, один бэушный ксерокс и два студента-вечерника из его же института давали ему неплохую денежную прибавку. Плюс ко всему вскоре появились знакомые полиграфисты, которым он таскал заказы на фирменную продукцию для новых русских бизнесменов. И, в конце концов, он отыскал ходы в регистрационную палату, где за два часа ему выправили документы на издательско-полиграфическую фирму – «Издательство «Научная мысль XXI век».
Первым делом после регистрации он обратился к лучшему другу отца Илье Иосифовичу Рунге, вице-президенту Академии наук. Захватив по дороге в одном из первых валютных магазинов на Арбате приличный коньяк, дорогих сигар и отличный немецкий окорок, Алек весь вечер охмурял старика и убедил-таки, что спасение российской науки в руках самих научных руководителей.
Уже утром был подписан договор о совместной деятельности между издательством Алека и Академией наук. И в полном соответствии с этим договором, Алек стал единовластным хозяином всех накопленных многими поколениями ученых России и СССР научных знаний, облеченных в печатную форму с помощью издательства-монополиста «Научная мысль. XXI век».
Алек удовлетворенно рассмеялся. Столь удачно подписав договор, он выбил себе и право создать небольшой офис на чердаке здания института. Прежде помещение использовалось как склад ненужных бумаг и материалов, и когда Кантарович занялся разборкой архивных завалов, он извлек из этого колоссальную пользу.
Первой находкой стали дореволюционные работы русских ученых, которые печатались в практически нетронутой подборке всех номеров с 1820 года ежемесячного журнала с наивным названием: «Новый магазин естественной истории, физики, химии и сведений экономических под редакцией И.А. Двигубского». Алек полистал некоторые публикации и заскучал. Пожалуй, основную ценность представляли эти работы не для физиков, а для теологов, ибо такого массированного морализирования он не встречал даже в сугубо религиозных изданиях.
«Общия рассуждения о природе и об удовольствиях, почерпаемых в созерцании ея творений», – читал он презабавный титул статейки, обнаруженной в одном из первых номеров.
«Некоторыя мысли о жизненном движении в человеке, животных и растениях», «О телах органических», – обнаружил он своеобразное продолжение под заголовком в следующем номере.
«Природа ничто иное есть, как высочайшая Воля Божия», – преодолевая рвотные позывы, читал он в третьем журнале.
«Вселенная одушевляется божественным могуществом, всеобщим Духом жизни, проникшим во все ея части, которые Им единственно существуют, движутся и живут», – безапелляционно заявлялось следующим нравоучением.
А когда он, наконец, начал сваливать все это в коробку для мусора, обнаружились две книги в сафьяновом переплете. Алек вытянул пухленькие томики и прочитал английские названия: «Математические начала натуральной философии», Лондон, 1687 год и «Оптика», Лондон, 1704 год. Он до сих пор помнил охвативший его озноб. Вот этим, «унаследованным» от Института кибернетической физики книгам, похоже, и впрямь не было цены…
Алек выглянул в окно и окинул взглядом огромный двор института. Разумеется, книгам была цена. Как и всему, чего достигал его взгляд. Единственное, чему и впрямь не было цены, был он сам – Алек Савельевич Кантарович.
Это и впрямь было так, прежде всего, потому, что Алек превосходно умел заглянуть в суть. По мере того, как Алек втягивался в работу института, он все лучше понимал, что здесь происходит. Он уже различал группировки внутри коллектива и довольно быстро вычислил их негласных лидеров. К одним из самых ярких, например, вопреки своей масляно-колобковой наружности, относился профессор Смирнов. Алек любил захаживать к нему, принося с собой то коробку шотландских бисквитов, то бутылочку коньяка тридцатилетней выдержки. При этом шутил:
– Николай Иванович, по кораблю и фарватер. Вы более тридцати лет на этом посту, вам и коньяк пить тридцатилетний.
– Ах, Алек! Вы, как всегда, элегантны и учтивы. Смотрите, а то прознает об этом Рунге. – Смирнов шутливо грозил пальцем молодому коммерсанту. А тот охотно подыгрывал, изображая испуг:
– Ой! Николай Иванович, не губите! – и тут же хитро добавлял: – Не губите мой бюджет! Где же я найду коньяк столетней выдержки?
И оба радостно хохотали. Возраст Вице-президента Академии наук, который считался почетным ректором института, всегда был предметом особых насмешек. Впрочем, как и его опрометчивая последняя женитьба на молоденькой, и его привычка везде ходить в бабочке и беретке. А между тем, Николай Иванович был очень толковым ученым, и не зря уже в тридцать один год был лауреатом государственной премии. Да, премия эта в еще не развалившемся СССР была одна из последних, но диплом гордо украшал потрескавшуюся стену его рабочего кабинета.
Постепенно Алек нашел подход ко всем ведущим ученым института – вполне заслуженно. В считанные месяцы он издал около двух десятков книг профессоров НИИ и заработал репутацию благодетеля, который превращает годами наработанные умственные мозоли в живые бумажные деньги, на которые можно купить хорошую еду, прекрасную выпивку, путевку в Сочи, компьютер, наконец. Ну, а профессор Смирнов, поставивший рекорд по изданным в конторе «Научная мысль XXI век» работам, умудрился даже купить автомобиль. Не новый, но все еще прекрасный «Вольво 240». Плюс, именно ему выпало счастье попасть в загранкомандировку в Англию. Вот уже действительно, «деньги к деньгам».
Единственный человек в институте, так и оставшийся тормозом прогресса, – вероятно, в силу полной неспособности к творчеству, – был Борис Черкасов, полковник действующего резерва госбезопасности и проректор по режиму. Нет, особых проблем он Алеку не доставлял, но от профессионально тяжелого взгляда Черкасова у Алека порою подкашивались ноги. Он пронизывал его как меч на известной эмблеме, – Кантарович чувствовал это просто физически!
Алек зло усмехнулся. Зам по режиму замечательно принимал подношения издателя, большей частью спиртосодержащие, но делал это с видом большого одолжения! – мол, так и быть возьму твою бутылку, чтоб не выбрасывать. При таком отношении к нему человека, дающего (или не дающего) «добро» на публикации, Алек чувствовал себя, как на сковородке.
Ситуация осложнялась тем, что Смирнов как раз предложил Кантаровичу переиздать свой некогда секретный учебник 1972 года, с которого началась его серьезная карьера ученого-физика в области строения ракетных двигателей на твердом топливе. Да, темы, описанные в книге, были явно устаревшими, но Алек тут же ухватился за эту идею. Ему очень нужен был старт, с которого началась бы по-настоящему масштабная работа, действительно серьезный бизнес!
Вот только на пути к этому постоянно возникал Борис Васильевич Черкасов.
Когда Артем привез Соню к себе домой, был уже двенадцатый час ночи. Звонить и выяснять, почему некий Алек Кантарович не встретил человека, было попросту поздно. А потому он, быстро переодевшись, накормив и напоив чаем Соню, сослался на срочную работу и уехал в офис. Здесь все было приспособлено под круглосуточную деятельность, включая огромный мягкий диван для отдыха.
Ночь перевалила за середину, а Артем, проживший последние три дня в Париже еще не хотел спать. Он разбирал бумаги по делу известного продюсера, недавно застреленного на пороге собственного дома, и документы известного французского антиквара, которые привез с собой из поездки. В половине первого ночи раздался телефонный звонок на его личный кабинетный телефон. Он удивился, но ответил:
– Слушаю.
– Сынок, ты уже вернулся или еще не уезжал?
Артем улыбнулся: папа, как всегда, был лаконичен и столь же ироничен.
– Я уже вернулся, пап. Но и еще не уехал, – Артем никогда не уступал отцу в ёрничаньи. – Что случилось?
– Ничего не случилось. А что, отец не имеет права позвонить пропавшему сыну? Ты уехал и ничего не сказал ни маме, ни мне. Звоним домой. Отвечает какая-то Софья Ковалевская… С ума сойти! А Веры Засулич у тебя еще не появилось случаем? Дорогой мой, в прямом смысле, сынок?
– Отец. Это моя хорошая знакомая из Америки. У нее не получилось с гостиницей, и я предложил ей свой кров. Разве не так ты учил меня?
Артем любил отвечать отцу его же собственными когда-то втолкованными истинами и нравоучениями. Надо отметить, что ничего кроме пользы, они ему в жизни не принесли.
– Угу. Кров, любов, морков… – заворчал отец, – ну это твое дело. Мальчик вырос. Ты лучше скажи, давно ли внука моего видел? А то у вас, Артемий Андреевич, все Париж. А есть, сын мой, и другие города. И люди. Когда был у Любы?
Отец редко интересовался делами бывшей и единственной жены Артема, которая уже больше десяти лет жила в Кембридже, где преподавала русскую литературу, а их общий и тоже единственный сын Антон учился там же в колледже. Но регулярно летом Андрей Андреевич требовал привезти внука хотя бы на месяц в Москву, где сам водил его по музеям, театрам и выставкам. Жил с ним на даче, где учил удить рыбу, ухаживать за пчелами, добывать мед, собирать грибы и даже строить дом.
Мальчишка очень любил эти летние вылазки и ждал их с нетерпением, чем вызывал заслуженную ревность бабушки и дедушки с материнской стороны. Отец Любы, отставной генерал армии, бывший всемогущий первый заместитель председателя КГБ СССР не умел строить дома и добывать мед и имел сварливый норов, поэтому Антошку тянуло к деду-дипломату. Этот дед трудился до сих пор в МИДе, начальником управления, и каждый день грозился вот-вот уйти на пенсию, но все оттягивал и оттягивал этот приятный для многих подчиненных момент.
– Ну, так что? – напомнил о себе отец.
Артем смутился. Он действительно снова закрутился и не проведал сына.
– Я… месяц назад был. Пап, ну, что ты давишь на больную мозоль. Ты же знаешь… – Артем начал сердиться, и отец, настоящий дипломат, почувствовав недовольство сына, сменил интонацию.
– Ну-ну. Не горячись. Ты знаешь, как мы любим и тебя, и Антошку, и Любочку. Родители волнуются. Это естественно. Вот родит тебе сынок внучку, тогда поймешь!
– Пап! Я еще сам могу нарожать себе родственников. Что ж ты меня в деды записываешь? – засмеялся Артем.
Отец ответил тоже легким смешком. Но тут же перешел на серьезный тон:
– Хорошо, хорошо, сынуля. Я вот что тебе звоню… ты Юру Соломина помнишь?
– Конечно! – обрадовался Артем. – Он что, тебе позвонил?!
Они расстались с Юркой очень давно.
– Не совсем, – как-то печально произнес отец, – просто по службе пересеклись. Юра сейчас в Москве, и это не отпуск… впрочем, думаю, он сам тебе позвонит…
Артем, не веря тому, что слышит, покачал головой.
– В Москве… надо же!
Юра Соломин шел вверх на диво хорошо, как по рельсам… и то, что он после стольких лет в Лондоне вернулся-таки в Москву, означало одно: Юру повысили, и крепко!
«Позвонить самому?»
Артем вовсе не был уверен, что Юра не изменил своих приоритетов. Теперь знакомство с Павловыми могло для него, определенно достигшего нового, более высокого положения, оказаться в тягость.
– Да, папа, – признал он, что отец в очередной раз прав, – лучше, если Юра позвонит сам.
Соломин уходил из кабинета далеко за полночь – последним и весьма подавленным: дело, обещавшее быстрые дивиденды, провалилось… и с треском. Профессор Столичного лондонского университета Дэвид Кудрофф оказался достаточно умен, чтобы не брать с собой никаких бумаг вообще. Надо полагать, сейчас и договор, и иные, возможно, противозаконно вывозимые документы, идут себе с консульской почтой – безо всякой опаски…
– Козлы…
Ясное дело, что Кудрофф, едва его начали шмонать, тут же наябедничал в британское консульство, те сообщили о своих претензиях в МИД, мидовцы, а точнее, Андрей Андреевич Павлов с помощниками первым делом убедились, что Соломин ничьим разрешением не заручился и действует на собственный страх и риск…
– Блин… – почесал голову Соломин. – Ну, я попал…
Разнос, который он получил, был абсолютно заработанным и совершенно ураганным по интенсивности. Так плотно его не укатывали в грунт уже давно. И все-таки Соломин понимал, что в чем-то главном он прав! На его правоту указывали, в частности, предпринятые профессором меры предосторожности. Опытный разведчик наверняка взял бы договор с собой – специально, дабы продемонстрировать легальность своих поступков, но Кудрофф чувствовал себя виновным и боялся… слишком боялся.
Соломин закрыл кабинет на ключ и двинулся вниз по лестнице. Теперь ему предстояла тяжелая, кропотливая работа по выявлению контактов всех попавших в поле зрения лиц, и в центре стоял Алек Савельевич Кантарович.
Соломин улыбнулся и прокашлялся. Он вовсе не разделял подозрений Черкасова в адрес этого молодого человека. Однако вокруг Алека определенно что-то происходило, и эти его контакты с заграницей, в частности со Штатами, откуда столь неожиданно для всех он вернулся, наводили на мысли.
«Что ж, прослушку мы поставили, теперь будем ждать…»
Опытный разведчик полковник Соломин имел основания полагать, что под видом безобидного туриста, или студента по обмену, или вообще какого-либо экзотического персонажа типа индийского гуру Москву однажды посетит и настоящий курьер. Человек, призванный к одному: вывезти секретные разработки института киберфизики. И первым, на кого он выйдет, будет Алек Кантарович.
Это был сон из детства, еще с тех времен, когда отец пытался объяснить, почему он так и не вернулся в Москву. Догоняющий их большой черный пес пытался схватить Соню за руку, но она не отпускала руки отца, а он все бежал вперед и вперед к спасительному свету в конце подземного перехода. Но на этот раз проклятый волкодав изловчился и впился в ее запястье. Она вскрикнула, и тотчас в глаза ударил свет. Яркий, закрывающий и поглощающий все сущее. Глазам было нестерпимо больно смотреть на это божественной силы свечение. Она поморщилась и попыталась открыть глаза, но свет был слишком ярок.
Тогда она решила обмануть его и прикрыла глаза ладошкой, как делают маленькие дети, которым запрещают смотреть на солнце, чтобы не ослепнуть, а им очень хочется. Ты закрываешь глаза ладошкой и делаешь маленькую-маленькую дырочку меж пальцев. И через эту щелку можешь увидеть солнце – большое, яркое и теплое. И когда это удается, ты чувствуешь себя волшебником, обманувшим само солнце.
Почти проснувшаяся Соня потянулась и вдруг почувствовала, что пес по-прежнему держит ее левую руку в своей страшной зубастой пасти. Она потянула руку, но та не поддавалась. Было больно. Вся еще во власти иллюзий Морфея, боясь посмотреть налево, она прищурилась, как ребенок, чтобы страх не набросился сразу и его можно было побороть, и медленно приоткрыла глаза.
Пес действительно захватил ее руку, и та сильно горела и распухла, Но этим страшным, черным и зубастым псом оказалась чугунная батарея старой арбатской квартиры. Рука не хотела вылезать из межбатарейного плена.
– О нет…
Соня потянулась к предусмотрительно врезанному вентилю и, завернув его до отказа, немедленно уменьшила подачу горячей воды. Расслабив руку, резко дернула ее, охнула и признала поражение. Чугунные зубища-секции батареи не выпускали.
– И что теперь делать?
Можно было, конечно, дождаться конца отопительного сезона, когда придут сантехники, снимут батарею и отвезут их вдвоем в клинику.
«Позвонить в службу 911?»
Что-то подсказывало Софье, что такой службы в Москве попросту нет.
Она огляделась, оценила свое положение в чужой квартире и застонала. До зеркала не достать, до одежды не дотянуться, а значит, и в порядок себя не привести. Но рано или поздно хозяин квартиры придет, и что он увидит?
– М-да…
Соня мысленно перебрала в памяти все, что произошло накануне. Долгий перелет через Цюрих из Майами в Москву. Ожидание и неизвестность на аэровокзале. Встреча с молодым приятным, но слишком уж активным мужчиной. Он подхватил ее вещи, сначала чуть окончательно не раздавив, привез в какую-то квартиру, где-то в центре Москвы. Как же его звали?
Соня тряхнула головой; она почему-то совершенно упустила его имя. Кажется Артур? Или Антон? Или Андрей? Нет-нет как-то Ар… Арт… Ах, да! Точно Артем!
Она улыбнулась. В Америке это имя ей не встречалось, но именно так звали мальчика из далекого московского детства, который ходил с ней в одну группу детского сада и даже подарил стеклянные шарики. Этот Артем ничего не подарил, а оставил одну в пустой квартире. Правда, прежде напоил вкусным чаем с пирожными. Да, они заезжали за пирожными, кажется, в «Прагу». Красивый такой дом в классическом стиле. Он принес целую коробку. И Соня незаметно съела почти все.
«Будешь отрабатывать свое обжорство в спортзале», – усмехнулась она, представив, сколько калорий было в этих «эклерах». Не теряя времени, решительно сползла с кровати на пол и принялась качать пресс. Потом стала изображать велосипед, окончательно превратив свой плен в импровизированный спортзал. И лишь когда в прихожей загремели ключами, Соня подтянула выглядывающие из пижамы босые ноги поближе к себе и уставилась на дверь.
Катерина открыла дверь, вошла и сразу же поняла, о какой такой гостье предупредил ее, специально позвонив поутру, Артемий Андреевич.
– Эй! Кто-нибудь там есть? Помогите! – донеслось из спальни.
Голос звучал тонко и жалостливо.
– Ой! Ну, кто-нибудь, отзовитесь! Я же слышу – вы там. Пожалуйста.
Катерина хмыкнула и решительно толкнула дверь. Гостья – рыжая взлохмаченная девица в одной пижаме – лежала на полу, рядом с батареей центрального отопления.
«Ох уж эти американские штучки!»
– Вы кто? Соня?
– Да. Я – Соня, – шмыгнула носом рыжая «штучка», – а вас как зовут?
– Меня зовут Катя. Екатерина, – сухо представилась Катерина.
– Приятно познакомиться, – вежливо отозвалась «штучка», – а вы не могли бы мне помочь?
Катерина насторожилась.
– Чем?
– Да, я вот… тут застряла… Понимаете?
Рыжая «штучка» подергала левой рукой и показала на нее свободной правой.
Катерина вскинула брови.
– А зачем же вы залезли в батарею?
– Я? Я не залезала… она… оно само… – понесла несуразицу «штучка».
Катерина осторожно приблизилась. Подобранная шефом на каком-то вокзале американка в пижаме и впрямь застряла рукой меж секций батареи – самым нелепым образом.
«Хорошо еще догадалась горячую воду перекрыть…» – отметила Катерина. Однако ожог был уже заметен, а рука припухла.
– Можете? – потянула за обожженную руку Катерина, и гостья шефа мгновенно напряглась.
«Нет, не получается…»
Катя вышла из комнаты, прошла на кухню, достала из шкафа бутылку оливкового масла, обошла распятую на полу гостью со стороны головы и присела. Щедро смазала руку маслом и торжественно загремела металлом.
– Приготовьтесь к операции.
– Что?!
Екатерина вытащила из-за спины зубастую ножовку.
– С рукой прощайтесь, говорю… ну, и глаза лучше закройте…
И провела ножовкой по батарее.
Гостья завизжала, и уже в следующее мгновение отбивалась от домработницы обеими, совершенно свободными руками.
– Да… самый целительный в таких случаях фильм – это «Техасская резня бензопилой»! – рассмеялась Катерина. – Потому что видели его все.
Борис Черкасов с утра был не в настроении. Во-первых, после каждого телефонного разговора с Соломиным ему становилось ясно, как много он потерял… и все только потому, что в Кремле в очередной раз поменялась сексуальная ориентация. Во-вторых, вчерашняя четвертинка была не последней, и он добавил еще и получил очередную бессонную ночь, прошедшую в перебранке с женой, уговаривавшей его бросить пить, закодироваться, и сменить работу. И, конечно же, ни того, ни другого Борис делать не собирался. Работа ему даже нравилась, и он все больше чувствовал себя востребованным, а пил… ну пил просто потому что пил. В конце концов, это не бабье дело указывать мужчине, что делать!
Он вздохнул и потянулся за бутылкой коньяка, которая дежурила в тумбе стола. Он всегда держал ее на пожарный случай. Сейчас был именно тот самый случай, а трубы, как говорится, горели с утра пораньше. Но едва он вытянул бутылку из укрытия, как в дверь постучали, и раздосадованный Борис вернул дежурную бутылку на место.
– Входите!
Дверь отворилась, и на пороге возник не так давно появившись в институте и уже совершенно доставший Черкасова своей торговой жилкой коммерсант-издатель Алек Кантарович.
«Принесла нелегкая», – подумал Борис и кисло кивнул.
– Входи. Чего тебе?
Черкасов не считал нужным говорить этому сопляку «вы» и намеренно «тыкал» ему, заодно указывая, где его место в институте. Но главное, теперь, когда он достаточно четко указал Юре Соломину главного «козла в огороде», все еще не посаженный в камеру Кантарович откровенно раздражал его.
– Здравствуйте, Борис Васильевич.
– И ты не хворай. Зачем пришел? – повторил раздраженно Черкасов.
Гость уже видел, что зашел не вовремя, но не отступил.
– Борис Васильевич, я, наверное, не вовремя. Но у меня короткий вопрос.
Черкасов высокомерно кивнул.
– Если короткий, то валяй!
– Мы поставили в план некоторые новые издания на следующие три квартала.
– И?
Черкасов демонстративно уставился на прыщ, выскочивший у Алека на носу и тщательно замазанный маскирующим гримом.
«Вот баба!»
Алек смутился; он явно не знал, как отвести этот зубодробящий взор чекистского оптического прицела, и от напряжения даже икнул.
– Ой! То есть я хотел сказать, что принес вам список. Можно заверить?
– Список? – поднял брови Черкасов и кивнул на свой стол. – Ну, раз принес, выкладывай.
Кантарович придвинулся, явно смущаясь, положил перед ним папочку с тесемочными завязками и, так же неясно чего смущаясь, отступил назад.
Борис видел, что Алек, по слухам уже начавший зарабатывать весьма и весьма приличные барыши на издательстве, экономил на всем: покупал самые дешевые картонные папки, использовал самую низкокачественную бумагу, и даже скрепки у него были мало того, что железные, так еще и ржавые. При этом одевался он с иголочки.
Черкасов поморщился и развязал веревки. Выложил листы и попытался сосредоточиться. Это получилось не вполне четко. Тогда он решил довести начатый процесс до логического завершения и повернулся к Алеку.
– Так. Давай ты сейчас погуляешь полчасика, а потом зайдешь ко мне. Я посмотрю список и скажу тебе все, что думаю по этому поводу.
Кантарович забеспокоился.
– Борис Васильевич, только мне нужно обязательно не позже…
– Ишь, ты! – Черкасов скорчил старческую рожу и шутовски зашепелявил. – Куда торописся, милай?
Алек смутился и тут же через силу, словно извиняясь, улыбнулся:
– Да в типографию нужно ехать. Сами понимаете, работа.
Вышло это так униженно, что Черкасов оживился.
– Ага. Понимаю. А я, значит, тут зря свой хлеб ем? Так получается, по-твоему?
– Да нет, что вы… – начал было Алек, но Черкасов уже поднимался из-за стола.
– А ну! Кру-гом!!! Шагом! Арш!!!
Кантарович пулей вылетел в коридор, едва не сбив спешившую к Черкасову секретаршу ректора, и Черкасов удовлетворенно рассмеялся, а жизнь на мгновение стала ярче и осмысленнее.
– Как я его! Еще годик, и он, даже если его не посадят, от пола у меня отжиматься будет!
Едва не сбитая Кантаровичем секретарша взвизгнула и отскочила, и он окинул ее злобным взглядом, но нахамить не посмел.
– Здрсте! – выцедил сквозь зубы. – Тороплюсь, извините, уж.
Алек ненавидел всех: и Черкасова, и этот институт, и эту страну. Выходки зама по режиму его и раздражали, и еще больше унижали. Порой он еле сдерживался, чтобы не сказать ему что-нибудь очень дерзкое и даже оскорбительное.
«Ну, ничего, придет время, и ты заплачешь… – бубнил он под нос, – кровавыми слезами. Дай только срок. Вашей конторе вообще – день-два существовать. Всех вас изведем под корень. Вон как в Эстонии и Литве. Ответите за все, кровопийцы…»
Однако, погуляв, как было сказано, полчаса, Кантарович снова был в кабинете Черкасова. От того приятно пахло коньяком и лимоном. Настроение заместителя ректора по режиму заметно улучшилось, а в стальном взгляде бесцветных глаз заиграли искорки сознания. Алек, уже перебравший все мыслимые способы расправы над ненавистным чекистом и остановившийся на проклятье, вытащил и аккуратно поставил на стол очередные пол-литра «Хеннесси».
Черкасов криво усмехнулся, ловко подхватил бутылку за горлышко и вдруг подбросил ее высоко-высоко, под самый потолок. Алек вжался в стену и зажмурился. Однако ничего не произошло. Черкасов подхватил вращающуюся бутылку на лету и, продолжая траекторию полета, сунул ее в стол и захлопнул дверку.
– Чего прищурился? Садись.
Он явно смягчился с момента их расставания и явно не от съеденного лимона.
– Сссспасибо, – голос Алека предательски дрожал.
Он присел в потрескавшееся кресло у стола, а Черкасов повернул и подтолкнул к нему папку из дешевого картона.
– Держи свой план.
Алек, затаив дыхание, открыл папку, и его затрясло от негодования.
– Но здесь же половина вычеркнута…
Почти половина тем и названий были размашисто перечеркнуты красным карандашом с какими-то пометками. От плана издательства оставался куцый огрызок из никчемных устаревших учебников.
– Где ж – половина? Ты что, ослеп, Кантарович? – размашисто провел рукой над папкой зам по режиму. – Гляди, сплошной полет ученой мысли! Печатай на здоровье!
Алек шумно глотнул, а Черкасов развалился в кресле. Ему определенно нравилось демонстрировать свою власть, и сейчас он просто показывал, кто в институте решает, какие учебники печатать, а какие – нет.
– Вы, Борис Васильевич… вы, – Алек перебрал все подходившие к случаю слова, и не матерным было только одно, – вы – ретроград!
Черкасов подался вперед, упер здоровенные кулаки в стол.
– Кто-о-о-о? Я тебе покажу реет-ро-град! Ты у меня вообще вылетишь из института. Коммерсант, твою мать! Где ты был со своей коммерцией, когда я кровь проливал!? А?
Алек, уже понявший, что дальше будет лишь хуже, постарался смягчить свой выпад. Он улыбнулся жалкой, насколько смог, улыбкой и заставил себя посмотреть в налившиеся кровью глаза чекиста.
– Простите, Борис Васильевич. Вырвалось. Я не хотел вас обидеть. Но и вы меня поймите.
Наступила пауза, долгая, затяжная, и, наконец, Черкасов с презрением покачал головой и плюнул под стол – в корзину для бумаг.
– Тьфу-ты, тля! Вот хотел хоть раз намылить тебе шею. Нет же! Снова ты выскользнул! Ух, Канторович, поганое семя! Скользкий ты, как жаба во время случки.
Алек стоял перед ним, стиснув зубы. Он не мог допустить, чтобы столь тщательно подготовленный план издательства был сорван прихотью этого мужлана, однако возражать ему сейчас было бы неумно.
– Ладно, не гоношись, Алек Моисеевич, – то ли примирительно, то ли равнодушно махнул рукой Черкасов.
Алек вспыхнул.
– Но я не Моисеевич, извините. Я…
Черкассов опустил огромный кулак на стол.
– Все вы Моисеевичи! Живи, короче, пока. Но темы секретные не трожь! Не твоего пархатого ума дело! Понял?
Алек опустил глаза.
– Понял.
Затем, не поворачиваясь, попятился, нащупал дверь, открыл и кое-как вывалился в коридор. Закрыл дверь и огляделся по сторонам. В коридоре никого не было. Алек вобрал воздух в грудь, на мгновение замер и с чувством, смачно харкнул на дверь. Впрочем, тут же испугался и быстро-быстро размазал рукой плевок. И не успел Черкасов прислушаться к странным звукам за дверью, как Алек уже мчался в приемную ректора Рунге – аж, через три ступеньки.
Вице-президент Академии наук и ректор Института кибернетической физики Илья Иосифович Рунге раскладывал на столе платежные ведомости, хотя вовсе и не ректорским делом было распределять премии и гонорары за напечатанные в издательстве работы его сотрудников. С недавних пор у терпящего системный крах Института при почти полном отсутствии бюджетного финансирования появились собственные источники и статьи дохода. Прежде всего, это произошло из-за лоббирования интересов коммерсантов, готовых на определенных условиях участвовать в научных программах, – из тех, кто еще верил в российскую науку и ее будущее, и из тех, кто вовсе в нее не верил, но готов был конвертировать уже заработанный научный капитал в твердую валюту. Приходилось считаться с первыми и мириться со вторыми.
Илья Иосифович поправил по очереди беретку, очки, галстук и почесал седую академическую бородку. Доходы от самостоятельной хозяйственной деятельности вовсе не росли, как хотелось бы, они скорее скакали как блошки. Но подскакивали все реже и реже и все ниже и ниже. В двери появилась секретарь.
– Илья Иосифович, к вам просится Кантарович.
Рунге посмотрел поверх очков на девушку и пожевал воздух вставными челюстями.
– Ну-ну. Приглашайте. И вот что… сделайте мне… нет, нам чайку. Гостю можно без сахара. А мне положите и размешайте три… нет, два куска, – академик Рунге тоже не отличался расточительностью.
Через минуту секретарь внесла два стакана чая. Один хрустальный в серебряном подстаканнике, другой – обычный с алюминиевой ложкой внутри, но без сахара. Вслед за ней в кабинет просочился и взволнованный Алек Кантарович. Он почтительно поклонился и тут же подсел к столу. Положил на стол папочку с бумагами и затараторил, не давая старику перевести дух.
– Илья Иосифович, доброго здоровья! Скажу вам честно и откровенно, это просто гениально. Ге-ни-аль-но! Ваша работа – украшение науки!
Рунге растерялся; последний свой труд он опубликовал в конце 1982 года. С тех пор так и не сподобился.
– О чем вы? – заинтересованно прокряхтел он. – Какая работа?..
– Как же, Илья Иосифович? – поднял брови Кантарович. – Ваш труд по охлаждению ракетных двигателей!
Рунге закряхтел и пожевал воздух. Новый зубной протез никак не хотел вставать на место и все еще притирался к челюстям. Он чмокнул.
– Да-да. Как же, как же. Помню. Ах, если бы не смерть вождя… – он мечтательно закатил глаза.
– Вождя?
Ректор вздохнул, оглядел кабинет и обнаружил стакан чая.
– Да-да… – он потянулся и сладко хлебнул чайку.
– А какого вождя вы имеете в виду? – попытался поддержать беседу Кантарович.
Рунге досадливо покачал головой.
– Эх, молодой человек, я уже пережил всех до единого вождей! Владимира Ильича, Льва Давидовича, Иосифа Виссарионовича, Лаврентия Павловича, Георгия Максимилиановича, Никиту Сергеевича и, конечно же, Леонида Ильича. А после него вождей-то и не было. Так, не пойми что…
Академик опасливо оглянулся.
– Ну, разве что Юрий Владимирович что-то попытался…
На самом деле Рунге считал, что это была попытка с негодными средствами. Вместо крайне важной уже тогда либерализации, науке и ему лично засекретили большинство тем и проектов. До сей поры разгребать приходится. Но говорить все, что он думает, вслух было необязательно.
– Но и Андропов со своей манией дисциплины палку перегнул… – сказал он главное, – явно перегнул…
Алек закивал головой.
– Совершенно вы правы, Илья Иосифович! Но ведь и сейчас – полное безобразие. Вот был я сегодня у Черкасова.
При одном упоминании имени зама по режиму старик насупился и стал машинально причмокивать неудобным протезом. Борис Васильевич, фактически навязанный ему министерством и Лубянкой, регулярно пытался вмешаться в научную деятельность института. Это раздражало.
– Что там еще? – поморщился он. – Бойцы невидимого фронта продолжают классовую борьбу?
Алек закивал и принялся объяснять.
– Что-то вроде этого. У нас горит план на следующий год. Необходимо утвердить. Точнее даже – подтвердить, – тут же поправился Алек.
Рунге поджал губы. Алек Савельевич очень своевременно поправил себя. Академик хоть и был почти в маразматическом состоянии, но четко знал, что утверждать имеет право только научный совет и он, бессменный ректор Института. Любая попытка присвоения этих полномочий расценивалась им как недружественный шаг. Со всеми вытекающими…
– Так, – сурово прокашлялся он, – и что же вы хотели подтвердить?
– Всего лишь план публикаций на следующие три квартала, – пожал плечами Алек и приготовился открыть картонную папку.
– А что сказал ученый совет? – поправил очки Рунге. – Напомните.
– Ученый совет, прошедший… – Алек открыл папку и сверил дату, – две недели назад, утвердил план издания и переиздания работ по представленному списку. Вот, кстати, и списочек.
Алек пододвинул ему папку, раскрытую на нужном месте, и Рунге надвинул очки. Глянул в бумаги и тут же отпрянул, упершись трехкратно увеличенными глазами в Кантаровича. Губы отчаянно задвигались.
– Что это значит?! Это как понимать?! – ткнул он пальцем в красные линии и кресты; художества зама по режиму превратили серьезный документ в карикатуру.
– Как видите, – Алек изобразил отчаяние, обиду и беспомощность. – Такое вот отношение к делу…
Академик налился пунцовой краской и ткнул пальцем в визу ученого совета, которая была почему-то обведена красной линией, а рядом нахальной дугой изогнулся знак вопроса.
– Кто это сделал?!
Лицо Алека Савельевича стало сухим и отстраненным.
– Борис Васильевич Черкасов. Ваш заместитель по режиму.
Алек видел, что Рунге растерялся. Он, конечно же, имел право отменить любое решение своего зама, даже по режиму. Но, с другой стороны, он определенно побаивался, и даже не столько прямой ссоры, сколько возможных последствий жалобы Черкасова своим «другим» начальникам. Слово «Лубянка» никогда академику не нравилось.
«Пора», – понял Кантарович и аккуратно пришел на помощь.
– Насколько я понял из нашей беседы, Черкасов не против указанных публикаций в целом…
– Правда? – взгляд ректора вспыхнул явной надеждой на благополучное разрешение назревающего конфликта.
– Да-да. Он сказал, что очень прислушивается к вашему мнению и уважает решение ученого совета, – безбожно врал Алек.
Старый академик залился краской и удовлетворенно причмокнул.
– Это хорошо. Правильно.
Алек убедился, что ничего более сказано не будет, и перешел к решающей фазе своего плана.
– Но он, как и всякий не специалист, не совсем понимает отдельные значения и термины. И тем более не знает, по сути, многих работ.
Алек подтащил картонную папку к себе и ткнул пальцем в густо перечеркнутую красным строку.
– Например, учебник Смирнова 1972 года и ваш труд «Охлаждение ракетных двигателей» 1981-го…
Академик презрительно фыркнул.
– Откуда он их может помнить? Он тогда еще под стол пешком ходил! Мальчишка.
Алек замер: пока все шло, как надо. А Рунге тем временем сделал большой глоток чая и вытер бородку, на которую попали капли.
– Я уверен, что Черкасов и не видел ни одной из моих работ, – подытожил академик, – а тем более работ Смирнова.
– Мне тоже так кажется, – кивнул Алек. – А между тем сейчас на наше издательство выходят западные корпорации по производству бытовой и спасательной техники и детских игрушек.
– Игрушек? – вскинул брови Рунге; он явно был возмущен таким занижением значения его научных работ.
Алек замахал руками.
– Нет-нет! Вы не думайте, Илья Иосифович. Это не просто игрушки. Даже совсем не игрушки. Представьте себе настоящий военный корабль, подводную лодку, самолет вертикального взлета, крылатую ракету…
Академик насупился.
– Ну, и?..
– Так вот, все это в масштабе один к ста. Или один к пятидесяти. И даже один к двадцати. Все эти модели реально строятся в этих, с позволения сказать, «игрушечных корпорациях». Они да-а-алеко не игрушечные. И главное! Дают не игрушечные деньги.
Услышав слово «деньги», академик оживился.
– Хм. Весьма, весьма любопытно. Значит, говорите, масштабные действующие модели? Любопытно.
Рунге задумчиво прокашлялся и погрузился в себя. Его профессионально богатое воображение наверняка уже нарисовало целую баталию между игрушечными кораблями и подводными лодками с участием самолетов и крылатых ракет. Алек снова вовремя звякнул ложечкой, и старик встрепенулся.
– Да-да? Что такое?
– Так вот я и говорю, Илья Иосифович, – напомнил Алек, – они платят очень приличные деньги всего лишь за возможность производить востребованную продукцию. Настоящие игрушки для взрослых. Но Черкасову на это плевать.
– И что же делать? – опечалился академик.
Он мысленно жалел детишек, лишенных безжалостным Черкасовым радости пустить в своего соседа торпеду или ракету.
Алек откинулся на спинку стула.
– Не мне советовать ректору и вице-президенту академии наук. Но если бы вы сочли возможным утвердить данный список публикаций не только как ректор, но и провести решение через президиум Академии… – Алек замер.
Теперь решалась судьба всего предприятия. Старик решительно кашлянул, шлепнул рукой по столу и выдернул из подставки длинную ручку, стилизованную под гусиное перо. Ради детей он готов был на все. Тем более за это платили валютой.
– Где поставить визу?
Алек моментально подался вперед, убрал исчерканный список и положил на стол другую копию, также заверенную ученым советом, но без хамских отметок Черкасова и указал:
– Здесь и здесь. Как ректор и как вице-президент. И хорошо бы печать приложить…
Рунге кивнул и размашисто расписался.
– Хорошо. Итак… – посмотрел, наклонившись на лист, – мило. Печаточку приложим, вы не волнуйтесь. К вечеру получите в лучшем виде.
Академик сгреб листы в папку и поднялся из-за стола.
– А за Черкасова не волнуйтесь. Я сам с ним все улажу. Смирнова издавайте. Но и мои… скромные труды… уж, само собой… не забудьте.
Старик замялся, смутился, поправил академический беретик и галстук-бабочку, тяжело поднялся из-за стола и зашагал, опираясь на массивную трость, подарок к восьмидесятилетию. Как и подстаканник, она пригодилась. Старые суставы нуждаются в надежной опоре. Заслуженные академики тоже.
Артем Павлов начал утро, как обычно в не самые загруженные дни. Изучил почту, сделал с десяток необходимых звонков, проверил, как дела у стажеров, ну, и само собой выяснил, что произошло с пропавшим двадцать лет назад Юрой Соломиным.
В целом с Юрой оказался полный порядок: долгая работа за рубежом позволила ему обрасти такими связями, коих обычно хватает до конца жизни, – даже если не работать. После столь внезапно и красноречиво оборвавшейся командировки Юра все-таки попал не в дорожные регулировщики, а в самую настоящую контрразведку, причем не на самую слабую должность.
«Нет, Юра – действительно, железный человек… – заулыбался Артем, – в огне не горит, в воде не тонет!»
Соломинский характер проявился в Вышке довольно быстро, но вот кличка приросла к нему далеко не сразу: Железный Феликс, Железный Дровосек, Матрос Железняк… а, в конце концов, утряслась на простом и понятном Железный Юрик. Он и теперь наверняка оставался таким же – прямым и настырным.
«Нет, не буду первым звонить, – еще раз взвесив все обстоятельства, решил Артем, – Юрка сам должен решить, кто ему будет ко двору…»
И, напротив, с Алеком Кантаровичем все оказалось просто и понятно. В пять минут Артем нашел все его координаты и, отметив, что даже самая сонливая девушка в это время должна уже проснуться, набрал свой домашний номер.
– Артемий Андреевич? – взяла трубку домработница Катерина, – мы тут с Соней вашими плюшками балуемся… не возражаете?
– Не возражаю, – улыбнулся Артем, – только запишите сразу телефон и адрес. Это для Софии…
Катерина быстро записала все, что велели, затем у трубки оказалась Соня, и Артем не без вздохов вычеркнул из рабочего дня четверть часа жизни.
– Спасибо, Артемий Андреевич, я немедленно с ним созвонюсь, – заверяла Соня, и время все шло и шло, а Артем только слушал и время от времени соглашался.
– Да-да, это будет разумно.
– Я вообще не привыкла сидеть без работы!
– Что ж, прекрасное качество…
– Прямо сейчас и позвоню.
И никто не торопился первым оборвать этот необязательный разговор, и, странное дело, когда разговор все-таки был окончен, Артем почувствовал острый укол сожаления.
Уже через полчаса Алек вернулся на свой чердак и принялся любовно раскладывать так называемые гранки – только что отпечатанные листы, когда отдельные части книги еще не сверстаны брошюрками, и есть возможность насладиться запахом типографской краски. Алек особенно любил эти моменты и требовал обязательно приносить только-только вышедший из под печатного станка экземпляр, и часто, слишком часто, мастер или печатник забывал и это вовремя сделать.
Это была одна из основных причин, по которой Алек стремился создать собственные мощности. Он очень хотел не зависеть ни от кого; не спрашивать, что можно печатать, а что нет; не клянчить визы и разрешения, не обивать пороги кабинетов старых чудаков и чванливых дураков, а печатать, печатать на полную мощь станка.
Для этого нужно было сделать еще три-четыре удачных захода и получить необходимые деньги, и, в частности, энциклопедия, заказанная британцами, могла в этом существенно помочь. Алек мог подозревать, для чего нужна такая публикация. Открытой публикацией институты, не патентовавшие своих изобретений, фактически отказывались от многих важнейших ноу-хау ядерной энергетики, например, как изготавливать особо прочные, не боящиеся перегрева урановые стержни. Как британцы сумели это пробить, Алек не знал, он знал одно: уже первый тираж даст больше половины нужных ему денег. А там, если удачно подсуетиться и прокредитовать, то можно быстро отбить и все остальные деньги. А дальше…
Алек счастливо улыбнулся, прижал папку с планом издательства к груди, встал из-за стола и закружился по чердаку в ритме вальса – мимо стола, мимо окна, мимо двери… он был счастлив.
Резкий толчок в дверь прервал танец и откинул Алека к шкафу, а сверху на него тут же посыпались так и не разобранные старые рукописи и прочий хлам. На пороге возник Черкасов.
Алек замер, и тут же пронзительно задребезжал его телефон.
Черкасов, тяжело ступая, прошел в центр маленькой комнаты, под неумолчную телефонную трель сел в кресло хозяина чердака и поднял и тут же опустил трубку на рычаги. Алек тряхнул головой и выскочил из оседающей на пол тучи потревоженной пыли.
– Ну, здравствуйте, ваше преподобие! – без тени улыбки, поздоровался зам по режиму. – Пыль веков ворошите?
– Зд-д-дрррсссте, – дрогнувшим голосом поприветствовал его Алек: визит Черкасова не сулил ничего хорошего.
– Что такое? Заикаетесь? Может доктора? Логопеда? Не хотите?
– Нет, – мотнул головой Алек, – не хочу.
– А проктолога?
Телефон отрывисто затрезвонил.
– Тоже нет, – поджал губы Алек и двинулся к телефону.
– А надо бы, – недобро проронил Черкасов, поднял и тут же опустил трубку на рычаги, – залезть бы тебе в задницу и выпотрошить!
Алек собрал все свои силы в комок.
– Вы о чем, Борис Васильевич? Я решительно не понимаю вас…
– Решительно? – придвинулся вперед Черкасов. – Сейчас объясню. Я тебе, как человеку, все утверждаю. Так?
– Так, – согласился Алек, хотя это было вовсе не так. Черкасов все время норовил завернуть ему как можно больше тем и публикаций.
– Вот. Правильно. Так! Сам говоришь! – Черкасов ухватил тренькнувший телефон за шнур и яростно выдернул его из розетки. – А чего же ты бежишь через мою голову к Рунге и выцыганиваешь его «добро»? Какого хера? Я тебя, Моисеич, спрашиваю?!
– Я… не Моисеич… – начал было Алек, но Черкасов грубо его прервал.
– Знаю! И не Абрамович!!! Тоже не забывай. Это ему многое позволено. Но и его время придет. Разберемся! – Черкасов погрозил огромным кулачищем куда-то в сторону Чукотки, а может быть Кремля.
Алек сунул руки за спину, затем – в карманы, затем приосанился…
– Я не понимаю…. О чем вы…
– Не понимаешь? Сейчас поясню. Тебе что нужно? Печатать?
– В общем, да, – не понимая, к чему клонит Борис, ответил Алек.
– Ну и печатай! Какого хрена ты лезешь к ректору?
Алек на мгновение прикрыл глаза. Да, тон у Черкасова был хамский, но, по сути… по сути, он только что всем своим поведением признавал поражение.
– Запомни, Моисеич, – цедил Черкасов, – навсегда запомни: в этом институте право первой ночи принадлежит мне.
Он положил свои большие руки поверх бумаг Алека, и его взгляд упал на свежие гранки. Он поднял один лист и, шевеля губами, прочитал название: «The Nuclear Physic Encyclopedia». Ухмыльнулся.
– Энциклопедия ядерной физики? О-о-очень интересно! Что-то я не помню, чтобы ты у меня спрашивал совета по этому поводу. А? Моисеич?
Алек похолодел. Эти гранки вовсе не были предназначены для чужих глаз. И Черкасов понимал, какой замечательный рычаг попал ему в руки, и уже двинулся в контратаку.
– Но сначала объясни-ка мне, что произошло с планом…
Когда Соломину принесли первые данные прослушки, он смущенно хмыкнул и перепроверил данные еще раз. Выходило так, что Алеку в последние пять минут звонили трижды с одного и того же номера, и Алек трижды демонстративно поднимал и опускал трубку. Но не это было самым удивительным.
– Вы уверены, что это его телефонный номер? – переспросил он старшего смены.
– Абсолютно.
– А вы ни в чем не ошиблись? Ни в адресе, ни в годе рождения, ни…
– Исключено, – решительно оборвал его старший смены, – я за свою работу отвечаю.
Соломин растерянно пожевал губами и замер, уставясь в никуда. Выходило так, что Алеку Кантаровичу трижды звонил из своей квартиры Артемий Андреевич Павлов, сын Андрея Андреевича Павлова из МИДа и однокашник самого Соломина по Высшей школе КГБ.
«А может, это не он звонил? – попытался спасти положение Соломин, – скажем… ну, и кто? Жена? Но они ведь, кажется, в разводе… Домработница? Ага, нечего ей больше делать, кроме как в секретный НИИ звонить – исключительно из квартиры шефа! И кто тогда?»
К сожалению, из-за того, что Кантарович в разговор не вступал, прослушка ничего о личности звонившего сообщить не могла.
Логичнее всего был бы вывод, что звонил сам Артем, например, по заданию тех, на кого он, вероятно, работает… под адвокатским прикрытием. Просто исходя из того принципа, что «бывших не бывает».
– Так вас растак… – выдохнул Соломин.
Таких накладок быть не могло; смежники просто обязаны были его предупредить! Даже не потому, что этого требовали межведомственные приличия; но есть же элементарная техника безопасности! Не стой под стрелой! Не проверяй посты без начальника караула! Не суй свой нос в чужой вопрос, наконец!
А спустя еще полчаса ему принесли свежую распечатку. Прибывшая вчера из Штатов Софья Павловна Ковалевская вышла-таки на Алека Кантаровича! И звонила она с того самого, уже трижды засветившегося телефона, домашнего телефона бывшего разведчика, а ныне преуспевающего адвоката Артемия Павлова.
– Бр-р-р-р… – тряхнул головой Соломин, – у меня что, галлюцинации?
Но это не были галлюцинации. Хуже того, когда он кинулся к телефонам и переговорил со всеми, кто имел отношение к его работе, выяснилось, что НИКТО из смежников не ведет ни малопонятного Алека Кантаровича, ни… мгм… эту Софью Ковалевскую, ни, само собой, Артемия Павлова.
– Вот я интересуюсь, Артемий Андреевич… – поднял глаза к потолку Юрий Юрьевич, – а не имел ли ты случаем несанкционированных контактов? Ну, когда еще учился в Штатах… и не пытаешься ли ты прямо сейчас впасть в грех тридцатисребренничества?
Судя по контексту событий, нечто подобное прямо сейчас и происходило.
Уже через час после того, как Соня отыскала-таки Алека по надиктованному Артемом адресу института КФ, ей стало ясно, что здесь ничего не ясно.
– Алек Савельевич, вы это серьезно?! – хлопнула ресницами Соня.
Посреди чердачного помещения стоял штабель книг о спасении окружающей среды. И это следовало как-то реализовать в рамках организованной Кантаровичем благотворительной акции.
– А что такого? – пожал плечами Алек. – Я обещал твоему отцу подыскать достойную работу, и я тебе ее подыскал. Обходишь офисы крупных компаний и агитируешь средний и старший менеджерский состав за милосердие, благотворительность и добросердечность. Чем не достойное занятие?
Соня открыла взятый из штабеля томик и заглянула внутрь. Это были изданные Алеком и никому в стране не нужные труды по защите окружающей среды. Нетленные и бесценные в силу тотальной непокупаемости, книжонки ваялись старейшими членами Академии наук. Рунге же через эти издания имел серьезный козырь в разговоре с Президиумом, населенный такими же, окончательно выжившими из ума, авторитетами советской эпохи.
Ясно, что ни одному нормальному современному человеку, мчащемуся по нескончаемой марафонской трассе за удачей, деньгами и просто благополучием, и в голову бы не пришло читать книгу столетнего академика Снегирева «Спасти арктические снега от таяния – важнейшая задача современного общества». Всю жизнь академик работал над оружием массового уничтожения, был всемирно признанным отцом нейтронного оружия, а на старости лет решил реабилитироваться таким странным образом.
Над этим его желанием подтрунивали многие, а уж когда он попытался выдвинуть свой труд на соискание не только награды ЮНЕСКО, но и Нобелевской премии, сарказму коллег не было границ. Это все равно, что нынешний вице-президент США Альберт Гор вдруг начнет агитировать за спасение мира от глобального потепления и получит за это ни много ни мало – Нобелевскую премию мира. В общем, бред, да и только.
– Или вы тоже считаете, что заниматься этим – бред? – с подозрением прищурился Алек.
Соня решительно замотала головой.
– Ни в коем случае! Спасать арктические снега надо! И прямо сейчас! Но ходить с сумкой по офисам? Меня же ни один охранник внутрь не запустит!
Алек поморщился. Ему предстояло решить сегодня куда более важную задачу – как-то блокировать Черкасова. А тем временем Соня еще раз покачала головой и вернула книжку в штабель.
– И в фонд наш никто не захочет вступать. Где программа? Где наша группа поддержки из колледжей и университетов? – Она укоризненно покачала головой, – Алек Савельевич, так дела не делаются!
Отмахнуться от свалившейся с другого конца света дочери папиного старинного приятеля было невозможно, и Алек вымучил улыбку. С американцами нужно разговаривать улыбаясь, тогда они расслабляются. Это правило Алек усвоил еще в период своей первой неудачной эмиграции.
– Софья, не переживайте. В России сейчас многое делается впервые. И наша задача лишь заставить людей думать. Да, пока не все готовы принимать наши идеи. Но мы не торопимся. И не торопим. Но, будьте уверены, придет время, и мы воспитаем общество…
Он говорил и говорил, а Соня слушала, но почему-то не верила. Нет, речи правильные, но действия он предлагал совершенно противоположные тому, о чем только что с такой страстью рассказывал.
То же самое было с ее отцом. Соня полностью соглашалась, что именно в русских ученых нуждается весь мир. Ее отец, уехав от коммунистического режима, бредил Россией. Он вечно твердил, что только их родина может рождать «собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов». Ну, с Платоном было более менее ясно, она не могла понять другого: кто такие Невтоны? И почему именно в России должна появиться реинкарнация древнего философа? У кого хватит ума назвать свое дитя Не-в-тон?
Папе вопросов она предпочитала не задавать, потому что вместо ответа на вопрос можно было попасть на очередную папину пьесу в театре одного единственного актера – Павла Матвеевича Ковалевского. Но теперь она сама решала свою судьбу.
– И очень хорошо, что вы уже имеете опыт работы в западных экологических и прочих организациях! – восторгался Алек. – Если мы убедим наших западных партнеров, что Россия сегодня друг и партнер, то все будет супер!
Соня тряхнула головой. Напор был чересчур силен.
– Поймите, Соня, я вовсе не планировал заниматься вами круглосуточно! У меня иные, не менее важные задачи. Вот, смотрите, – приподнял Кантарович какие-то огромные листы с отпечатанным текстом. – Это то, о чем я говорил. Энциклопедия! – он произнес это слово с придыханием.
Соня подошла поближе: ровные строчки, уложенные в столбики, текст мелкий, но очень ровный. Общее впечатление от внешнего вида складывалось приятное. Она не могла различить и прочитать всех предложений и формулировок, но в целом эти таинственные листы, которые Алек Савельевич именовал «гран-ка-ми», навевали уважение.
– Красиво… – не могла не признать Соня.
– Красиво?! – возмущенно пыхнул Кантарович. – И это все, что вы можете сказать?!
Он подхватил гранки и, глянув на них восторженными глазами, попытался крутануться вокруг себя, словно в вальсе. Ясно, что маневр не удался, а Кантарович, споткнувшись о пачки книг, шлепнулся на пол. Из его кармана вылетела и на мгновенье в воздухе зависла стеклянная бусинка, и Соня не раздумывая подставила руки.
– Нет!
Соня отшатнулась.
– Дайте это сюда!
Соня послушно протянула руку. На ее розовой ладошке лежала крохотная капсула. От падения и резкого нажима крышка приоткрылась, и наружу вылез маленький листочек голубой бумаги.
– Ох, Соня, – укоризненно покачал головой Алек.
Аккуратно заправив голубой лоскут в капсулу, он прикрыл ее крышкой, сунул в карман и лишь тогда с облегчением вздохнул:
– Все, Соня, извините. Мне сейчас очень некогда. Идите. Попробуйте работать. До завтра.
Соня попыталась возразить, но Кантарович буквально вытолкал ее за дверь чердачной каморки.
– У-ф-ф-ф! – выдохнула она и озвучила первое сравнение, которое пришло ей в голову. – Кро-ко-дил.
Почему-то именно этого зубастого хищника, многократно виденного Соней на болотах Флориды, куда папа вывозил их раз в год «полюбоваться природой», напомнил ей сейчас издатель Алек Кантарович. Честное слово, она не видела принципиальной разницы между флоридскими аллигаторами и зубастыми рептилиями нового русского бизнеса.
Соня тряхнула огненной гривой; косичка безнадежно расплелась, волосы требовали ванной, шампуня и гребенки, а ей еще предстояло успеть сделать хоть что-нибудь полезное.
Положа руку на сердце, это было незаконно… пока незаконно. Однако прослушка телефонных разговоров гражданки США С. П. Ковалевской дала результат мгновенно. Едва получив инструктаж у Кантаровича, Соня принялась долго и страстно рассказывать Артему Павлову о невыносимых условиях, в которые она попала в России, и уж Павлов был – само внимание.
– И что вы теперь думаете делать? – интересовался у Сони бывший выпускник Высшей школы КГБ, а ныне отучившийся в Штатах преуспевающий адвокат.
Полковник Соломин превратился в слух.
– Схожу в рекомендованные мне места встречи деловых людей, – отвечала как на духу потенциальная связная ЦРУ.
– Это где ж такие? – рассмеялся Артемий Андреевич.
Соня принялась перечислять, но у Павлова этот перечень вызывал только задорные смешки.
– А что вы там смеетесь? – возмутилась в конце концов американка. – Или вы можете предложить мне что-нибудь лучшее?
– Могу, – уверенно заявил Павлов.
Соломин так и застыл с карандашом наперевес.
– Я могу предложить вам совместный ужин, – уже нимало не стесняясь, рассмеялся в наушниках Павлов, – скажем, в уже намеченной вами к акту благотворительности жертве – ресторане «ОБ ЖОРА», часам к восьми-девяти.
«Надо же! Уж не клеит ли он ее?!» – хохотнул Соломин.
– Ну, не знаю… – засомневалась американка, – мне столько надо успеть…
– Там я и расскажу вам о тех особенностях российского менталитета, о которых не знают эмигранты во втором поколении.
– Обещаете? – как-то игриво поинтересовалась американка.
«Ух ты! – подумал Соломин. – Да она ведь не против…»
Насколько он знал женщин, такая игривость в голосе могла означать многое, очень многое. Но это же означало, что американка, кто бы она ни была, утратит сегодня бдительность втрое. Ну, и Павлов тоже…
«Рискнуть?»
Встреча этих двоих в ресторане однозначно помогла бы раскрыть каждого из них чуть больше, чем известно сейчас. Главное, чтобы рядом, пока будет длиться встреча, был третий – некто незримый. Да, это еще не было законным, но сегодня – Соломин глянул на часы – подписать разрешение он просто не успевал.
Популярный столичный ресторан «ОБ ЖОРА» получил свое столь же смешное, сколь и успешное название благодаря своему владельцу Жоре Обрубкову. Сложенное из имени и первых букв фамилии, оно отыскало самый живой отклик в сердцах отечественных олигархов, и теперь самый короткий путь к этим сердцам лежал через «ОБ ЖОРУ». Однако сегодня в «ОБ ЖОРЕ» вот уже четверть часа происходило нечто невероятное: симпатичная рыженькая девушка с легким акцентом пыталась подвигнуть жующих бизнесменов делать взносы в пользу пострадавших от различных вооруженных конфликтов детей.
– Вы не понимаете, что речь идет о детях? О детях, которые пострадали от войны! – громко, на весь зал объясняла она, и было видно: кое-кто уже вытаскивает портмоне – лишь бы эта ДЕВИЦА не давила на совесть.
Администратор пытался ее вразумить, но безуспешно – девушка тут же объявила, что она американка и приехала помочь России вернуться к своим исконным традициям: милосердию и благотворительности. Трогать американскую гражданку многоопытный администратор не стал и просто вызвал милицию, ну, а прибывшие патрульные уже не стали с ней церемониться.
– Так. Нарушаем общественный порядок? – белобрысый сержант окинул девушку усталым взглядом.
Он сразу увидел, что никакой опасности от этой рыжей американки не исходит, но «ОБ ЖОРА» иногда выступал спонсором их отделения в некоторых вопросах, и не реагировать на вызов было нельзя.
– Нет. Не нарушаем. Это они нарушают право на свободу слова и право каждого жить счастливо, – ответила она напористо.
– Ух ты! Чем же это они нарушают? – весело оглядел затравленно жующих бизнесменов милиционер.
– А тем, что проедают и пропивают здесь деньги, – она погрозила кулачком сидящим в зале людям.
Некоторые поморщились, многие отвернулись, но основная масса так и продолжала с невозмутимым спокойствием равномерно двигать челюстями.
– Так свои деньги-то! – апеллировал патрульный к привычной логике. – И чего вам не нравится? Сами зарабатывают, сами и проедают. Все логично. Все законно.
Рыжая возмущенно пыхнула.
– Вовсе нет! Может, и законно, но совсем не логично! Когда в мире гибнут дети, кусок в горло не должен лезть! – Она непреклонно надвинулась на милиционера. – Как можно объедаться, когда вся Африка голодает?! Вот вы знаете, сколько детей умирает от голода?
Патрульный под таким напором невольно отодвинулся:
– Нет. А сколько?
– Больше ста тысяч в день! А вы говорите логично и законно! Не логично и не законно, – она вдруг протянула ему руки: – Давайте! Арестовывайте меня. Но замолчать не заставите.
Девушка решительно тряхнула рыжей копной волос, поднесла сжатые кулаки к груди сержанта и добавила:
– И не забудьте мне зачитать мои права!
Тот поморщился и легко отодвинул ее руки:
– Ну, к чему эти страсти? Фильмов, что ли, американских насмотрелись?
– Да. Я и есть американка. И не стесняюсь сказать об этом. Потому что я не поддерживаю наше правительство. Не одобряю войну в Югославии и Афганистане. И вашу войну не одобряю.
– Понятно, – вздохнул патрульный. – Ну, тогда пройдем в отделение и разберемся, что вы за птица заокеанская-американская. Вперед, – слегка придал он девушке ускорение по направлению к выходу из «ОБ ЖОРЫ».
И едва они двинулись к выходу, в дверях возник высокий мужчина.
– Постойте, сержант! Не торопитесь. Эта девушка со мной.
Милиционер остановился; для человека постороннего этот голос прозвучал слишком уверенно.
– А вы, собственно говоря, кто та…
В этот момент мужчина окончательно приблизился, и патрульный опознал в нем известного адвоката Артема Павлова. Это означало одно: сержант сегодня останется без добычи и будет вынужден выставлять неустоечку хозяину заведения. За беспокойство. Патрульный расплылся в улыбке:
– А-а-а-а. Господин Павлов. Приятно видеть и слышать. Как вы неожиданно появились…
Павлов тоже улыбнулся – широко и демонстративно:
– Я там, где меня не ждут, – с пафосом произнес он и совсем уж высокопарно добавил: – Я там, где я нужен. Мое второе имя – внезапность.
Милиционер открыл рот да так и замер: такого откровенного выпендрежа он не видел давно, а Павлов понял, что все удалось, и расхохотался:
– Шучу, сержант. Просто у меня свидание с этой прекрасной девушкой, и оно только что… – он выразительно посмотрел на красивые массивные часы, – нет, уже две минуты назад началось.
Сержант хлопнул глазами, а Павлов повернулся к американке.
– Соня, что вы натворили? Почему этот милый человек в форме предъявляет к вам претензии?
– А он против благотворительности и милосердия, – выпалила Соня.
– Нет-нет! – запротестовал сержант. – Вовсе я не против милосердия. Мне-то что? Просто вы тут скандалите, беспокоите клиентов, и администратор вызвал наряд. Вот сейчас установим вашу личность и составим протокол. Кстати, ваш адвокат поможет вам, – он кивнул на Павлова.
Соня фыркнула и скривила ротик:
– Мой адвокат? Фи!
Павлов, явно сообразивший, что нужно срочно действовать, а то можно остаться без девушки, и без обеда, перехватил инициативу:
– Сержант, прошу вас! Не надо ничего устанавливать. Никаких протоколов тоже не надо. Я беру эту общественницу на поруки и ручаюсь за нее. Она будет вести себя тихо.
Соня попыталась что-то возразить, но Артем многозначительно поднял палец:
– По крайней мере, в общественных местах. В ресторане, например. Мы ведь пришли поесть и пообщаться, а вовсе не развлекать ваше отделение рассказами про Америку и прочая. Так, Софья Павловна? Дайте слово представителю правопорядка, что впредь не будете шуметь в ресторанах. Пожалуйста.
Он заглянул Соне в глаза, та поджала губы и фыркнула:
– Хм! Не буду! Больше не буду агитировать ваших твердолобых толстосумов помогать детям. Если совести нет – пусть трескают свою фуа-гра.
– Ну вот, только дали слово и сразу ругаетесь! – милиционера возмутило незнакомое слово. – Симпатичная девушка, а так ругаетесь!
Соня тяжело вздохнула, и Павлов снова ей подмигнул:
– Ай-яй-яй, Софья Павловна Ковалевская! Слышал бы вас сейчас ваш папа, академик, профессор математики, лауреат государственной премии. Ай-яй-яй!
Судя по реакции сержанта, который чутко прислушивался к титулам отца задержанной девушки, впечатление-таки было достигнуто. Милиционер на мгновение задумался, и тут же хлопнул себя по лбу:
– Точно! Вспомнил. В школе портрет висел.
– Точно! И Софья Павловна ее внучка! – весело подхватил Павлов. – Вот видите, кого вы хотели в обезьянник отправить!? Позор! Был бы скандал на весь мир.
– Да-а-а-а, – смущенно протянул сержант. – Недоразумение вышло. Господин Павлов, скажите, а можно у вас автограф взять для жены? А?
Милиционер протянул книжицу, на которой виднелись потертая надпись: «Блокнот дежурного милиционера».
– Да это всегда пожалуйста! – Павлов лихо расписался, а милиционер замялся и спросил тихо:
– А у госпожи Ковалевской можно? Тоже.
– Можно. Можно. – Соня взялась за книжку, аккуратно вывела «Ковалевская С.П.» и вернула блокнот. Патрульный сержант удовлетворенно шмыгнул носом:
– Во. Покажу своему оболтусу. А то математику, вишь, не хочет он учить! Будет как милый! Ну, не смею мешать. Приятного аппетита. – Он козырнул и двинулся к выходу из ресторана. Незаметно погрозил здоровенным конопатым кулаком застывшему в углу при выходе администратору, прошипев, передразнивая его:
«Хулиганы, бандиты»! Я тебе покажу! Ответит Жора за твой «косяк»!
Первое блюдо они ели молча, а потом в сумочке у Сони пронзительно затрещал телефон, и посетители, почти переставшие разглядывать эту необычную пару, снова превратились в слух.
– Да, это я, – отозвалась девушка. – Нет, не планирую. Нет, я вам этого не обещала. Вы сочли желаемое за действительное. До свидания.
Она сунула телефон в сумочку, и Артем, чтобы как-то скрасить возникшую неловкость, поинтересовался:
– Ну, и как первый день на новой работе, Соня?
Соня помрачнела.
– Все не так. Нет, вроде все понятно. Общественный фонд. Дети. Милосердие. Но как начинаешь говорить об этом с вашими бизнесменами… так просто волосы дыбом встают. Я всего триста сорок тысяч за полдня собрала!
Артем поперхнулся.
– Сколько?!
– Триста сорок тысяч, – печально вздохнула девушка, – сорок тысяч одна добрая женщина дала, еще сто тысяч – молодой человек, ну, этот перед девушкой своей красовался… ну, и еще двести тысяч один бизнесмен…
– Но как вам это удалось? – заинтересовался Артем.
Соня пожала плечами.
– Подходишь, садишься напротив и начинаешь объяснять, что нужны деньги, много денег, и тот, кто не платит, тот поддерживает голод и разрушения…
Артем схватился за голову.
– И все это в общественных местах?
– А где же еще? – Соня поправила растрепавшиеся волосы, и Артем откровенно залюбовался, – у меня вон целый список таких мест… Алек Савельевич не сказал, что ваша полиция тоже это запрещает.
Артем покачал головой.
– Кстати, а как он вообще этот ваш босс? Как его там? Алик Савельевич?
– Нет. Его зовут Алек, через «е», – поправила его Соня, – не очень приятный, но умный. Определенно талантливый. Папа говорит, что таким был и его отец.
– А что с отцом?
– Он, к сожалению, умер полгода назад. Алек очень сокручинится.
– Не сокручинится, а сокрушается, – на ходу поправил Сонин «американизм» Артем.
– Да. Со-кру-шает-ся. В общем, огорчается.
– А чем он занят сейчас? Ну, кроме сбора денег жертвам голода и войн.
– Он ведет какой-то сложный издательский проект. Издает, кажется, Большую физическую энциклопедию.
Артем удивился.
– Энциклопедию по физике? Зачем? Кому сегодня нужна энциклопедия по физике?!
– Как кому? Всем. – Соня хлопнула красивыми желто-карими глазками.
– Нет, Сонечка, – не согласился Артем, – «всем», если уж использовать этот термин, сегодня нужны книги «Как заработать миллиард» или «Тысяча сравнительно честных способов отнять чужие деньги».
– А энциклопедия?
– Хм. Энциклопедия – хорошая вещь, но лучше, если это «Энциклопедия эротики» или «Энциклопедия гадания». Про экстрасенсов, магов, гадалок, знаете?
– Да, знаю. У нас они тоже есть. Но это для людей отчаянных. Которые не верят в свои силы. Потеряли, как это… – она потеребила в воздухе пальчиками, – у нас называется «сэлфэстим».
– Самооценка, – подсказал Артем и добавил: – Только не отчаянных, а отчаявшихся.
Соня кивнула и, наконец, доела свой супчик.
– О да. Зачем вам это? России нужно заниматься тем, в чем она всегда была сильна.
– Вы имеете ввиду оружие, нефть, газ? – подначил Артем американку.
Соня покраснела:
– Нет! Не это! Точные науки. Открытия, которым обязано все человечество. За Россией будущее. У нас в Америке… то есть я хотела сказать, у НИХ в Америке все лучшие умы – русские. Те, кто уехал от тоталитарического режима.
– От тоталитарного. Как ваш папа?
Соня решительно закивала.
– Да. Миссия России – будущее всего мира. Кто это не понял – просто дурак!
Девушка сдвинула брови, убрала руки со стола, и по всему ее виду было понятно: тот, кто с ней не согласится, мгновенно перейдет в разряд вечных врагов. Артем приложил ладонь к груди:
– Абсолютно солидарен!
Соня удовлетворенно вздохнула, и Артем подвел черту:
– И все же, Сонечка, Энциклопедия физики – это утопия. Не верю, что ваш гений столь слабо разбирается в конъюнктуре издательского рынка сегодня.
На него посмотрели, как на слабоумного или ребенка.
– Вы не понимаете. Кантарович прекрасно знает рынок и конъ-юн-кту-ру. Сначала, Энциклопедия выйдет на английском языке.
Артем задумался.
– Вот оно что…
Это меняло дело в корне.
– Да. Весь тираж пойдет в Британию. И вот на эти деньги Алек Савельевич сможет издать русский вариант. А за счет разницы можно будет сделать ее очень дешевой и доступной.
– Интересно… – наконец-то признал экономический гений Алека адвокат Павлов, – очень интересно.
– Интересно… – вслед за ним повторил Соломин и надвинул наушники поглубже.
Слышимость была неплохая, техники постарались на славу, но вплоть до этого момента все, что он слышал, было банальным трепом.
– Он гений, я вам говорю, – восторгалась Соня, – представьте, какая будет помощь университетам и школам! А ваши ученые смогут получить хороший гонорар, а не то, что им платит ваше правительство. Понимаете? Ученые получат реальные деньги!
– И не только они, – почти синхронно с Павловым оценил изящный ход Кантаровича полковник Соломин.
– Соня, что мы все про работу, издателя, физику? Давайте о лирике, – перевел разговор в иную плоскость Артем.
Соломин чуть не застонал. Разговоры на тему спасения России и всего мира чрезвычайно возбуждали молоденькую благотворительницу из Штатов, и она становилась необычайно говорливой – только слушай! Но Артема кибернетическая физика интересовала куда как меньше, чем сама возбужденно дышащая собеседница.
«Зар-раза!»
– Предлагаю прогуляться до знакомой вам квартиры и выпить у меня чаю, – уже перешел в наступление однокашник, – обещаю заварить особенный в вашу честь…
«Ага, – раздраженно подумал Соломин, – а после еще пообещай ей и Вахтанговский театр…»
– А после чая – в Вахтанговский, – немедленно озвучил предположение Артем, – у меня как раз два билета на премьеру. Дают «Дядюшкин сон». Редкий жанр для Федора Михайловича – комедия. Надо пользоваться случаем.
Полковник Соломин скрипнул зубами: столь многое обещавшая прослушка превратилась благодаря Павлову неизвестно во что. И только откровенно соблазняемая Сонечка была довольна.
– Ой! Я так мечтала увидеть настоящий русский театр, – щебетала она, – этих талантливых русских актеров! Прекрасных актрис! Мне очень приятно Артем, что мы можем с вами сегодня насладиться хорошей игрой! Это замечательно.
Там, за столиком ресторана, кого-то благодарно и торопливо чмокнули в щеку, и Соломин зарычал и сорвал наушники.
Спустя два часа по адвокатской квартире на Арбате разносился таинственный нежнейший аромат чая, смешавшегося с флюидами молодых разгоряченных любовников. Соня целовала его и крепко прижималась дрожащим телом. Внезапно он остановил ее, приложив палец к ее губкам:
– А как же прекрасные актеры и талантливые актрисы?
– Пусть еще репетируют. Завтра проверим. Сегодня я очень занята.
Соня, играя, прихватила палец Артема своими белыми маленькими зубками. Он не отдернул руку, а, повернув ее головку в пол-оборота к себе, ответил таким же игривым укусом за ушко.
В Вахтанговском давали в этот день премьеру с блистательным Владимиром Этушем в роли князя и искрометной Марией Ароновой в роли гранд дамы. «Дядюшкин сон» прошел с триумфом. Павлову и Ковалевской совсем не спалось…
Заседание рабочей группы кафедры, прямо с утра, началось жутким скандалом. Профессор Николай Иванович Смирнов, остро заинтересованный в соблюдении всех договоренностей с англичанами в лице профессора Кудрофф, настаивал на ускорении работы. Те же, кому следовало все это исполнять, – напротив, настаивали на выделении им дополнительного времени.
– Николай Иванович! Мы не успеваем в нужный вам срок! Переделать два доклада за неделю нереально!
Смирнов спокойно и кропотливо помечал все высказанные замечания в своей толстой амбарной книге. Когда-то в прежней еще стране все было намного проще. Академикам и профессорам были положены определенные льготы, повышенная зарплата за научную степень и звание, увеличенная жилая площадь, дополнительные несколько дней к отпуску и обязательный «библиотечный день» раз в неделю. А еще раз в квартал им выдавали письменные принадлежности, бумагу, тетради, карандаши, ручки и даже скрепки.
В первые дни после развала Советского Союза, узнав, что часть филиалов отходит к белорусским и украинским коллегам, ректор Рунге распорядился приостановить отправку в Киев партии канцелярской продукции. Он наложил табу и своим распоряжением раздал экспроприированные канцтовары всему профессорскому составу Института. С тех пор у Смирнова образовался неиссякаемый запас «амбарных книг».
Смирнов пододвинул очередную амбарную книгу поближе, а доктор наук Кубышко так и продолжал сетовать:
– В первых докладах из-за спешки в подготовке были допущены некоторые технические… как бы сказать… неточности.
– Неточности? Это вы скромно… – Смирнов положил авторучку и приподнял очки.
Кубышко покраснел.
– Николай Иванович, понимаю ваше недовольство. Именно вы несете ответственность за исполнение договора. Но мы готовы исправить.
Кубышко действительно стыдился за некоторые выкладки, которые были приведены именно его лабораторией, и он, как человек совестливый, получив деньги за некачественно сделанную работу, не мог молча отсиживаться за спинами коллег. Кубышко протянул несколько отпечатанных листов Смирнову.
– Здесь есть предложения по отработке материала. Но что неделя, что две недели – срок одинаково нереальный. У нас в наличии только половина штатного состава лаборатории.
– А где же остальные?
– Остальные? Как бы вам сказать?! Ушли в поисках лучшей доли. Как известно, рыба ищет, где глубже, а профессор – где лучше.
Смирнов озадаченно потер лысину.
– И какой вы видите выход?
– Выход есть. Дайте нам хотя бы двадцать рабочих дней. Мы все закончим.
Смирнов отрицательно покачал головой. Перед вылетом профессора Кудрофф в Лондон, они договорились об ускорении исполнения контракта, и увеличивать срок до двадцати…
– У вас было сорок…
– Это так, но данные требовали уточнения и проверки в условиях стенда. На стенде можно увидеть результаты. Были допущены просчеты. Не смертельные. Они исправимы. Я не снимаю с себя ответственности как руководитель лаборатории. Но для испытания на стенде нужно иметь хотя бы десять работающих моделей. У нас их нет и пока не предвидится… – Кубышко от отчаянья закусил указательный палец правой руки.
– Хорошо. В таком случае, я предлагаю не заниматься наукообразным стриптизом, а просто проанализировать замечания, присланные британцами. Здесь весь список, – профессор Смирнов разложил на столе десяток плотно исписанных страниц. – Всего триста восемьдесят четыре замечания и вопроса.
Кубышко схватил список и жадно побежал глазами по строкам английского текста.
– Понятно, понятно. Но… как быть с их требованием по образцам?
– Каким именно? – Смирнов углубился в вопросник.
– Вот здесь. Сто четырнадцатая позиция. Они просят отчет об испытании пятидесяти образцов. Это немыслимо! Где мы можем построить пятьдесят ракетных двигателей? Как их испытать в такие сжатые сроки? Это за гранью возможного!
Профессор и сам знал, что это за гранью возможного.
Первым делом Соломин созвонился с Борисом Черкасовым и предложил ему обсудить пределы взаимной ответственности, вдруг, что-то пойдет не так.
– Я тебе говорю, – кипел яростью Боря, – на них клейма некуда ставить! Смирнов с утра по этому британскому делу заседает. Я к академику со вчерашнего вечера пробиться не могу! А я, между прочим не хрен собачий!
– Так я могу делать то, что мне покажется верным? – уточнил Соломин размер притязаний проректора по режиму.
– Мочи каждого, кто под руку попадет, не ошибешься, – мрачно обозначил свою гражданскую позицию Черкасов, – я тебе слова против не скажу. Можешь прямо с академика начинать.
Соломин поблагодарил и тут же перезвонил в приемную академика Рунге – с простым, в общем, требованием: провести экспертизу материалов на предмет секретности. И, само собой, этому звонку большого значения там не придали.
«Как и ожидалось… – мурлыкнул Соломин. – Что ж, всему свое время…»
Он неторопливо, с удовольствием подшил в новенькую папку все скопированные документы из гостиничного сейфа профессора Кудрофф. Отдельно сложил то немногое, что накопилось по профессору Смирнову. Отдельно, любовно огладив, подколол данные о прослушке переговоров между звонящей из квартиры Артема Павлова американской связной и Алеком Кантаровичем. В перспективе почти все они должны были составить преступную группу, успешно изобличенную и определенную в места лишения свободы на самые различные сроки – в зависимости от вины.
– А теперь начнем – с самого первого шага…
Юрий Юрьевич включил компьютер и, быстро тарабаня по клавишам, начал писать: «Рапорт об обнаружении признаков готовящегося преступления в форме шпионажа и измены Родине». Мгновение подумал и поставил сверху в правом углу гриф «Секретно». Затем поднял трубку засекреченной связи «ЗАС-1», и на другом конце отозвался сухой голос дежурного офицера.
– Приемная. Дежурный подполковник Сергеев. Слушаю вас.
– Соломин на проводе. Могу я попасть к Председателю?
– Председатель в Кремле. Сегодня приема для сотрудников больше не будет.
Соломин глотнул.
– Мне нужно срочно доложить по важному государственному делу.
– Товарищ полковник, у нас, напомню вам, все дела государственные и все не менее важные, чем ваше. Придется подождать.
Соломин занервничал.
– Но у меня действительно есть срочная информация, по которой только Председатель может принять решение.