Шоумен. Министерство мокрых дел - читать онлайн

* * *

Я не знаю в жизни ничего более неожиданного, чем неприятности. Никогда не успеваешь к ним подготовиться – они возникают внезапно, не заботясь о том, что ты ещё не оклемался от предыдущих. Со счастливыми случайностями как-то не так удачно получается: они приходят не часто, не так неожиданно и быстро растворяются в потоке суеты. А вот у неприятностей удар точный – они бьют сразу и наотмашь.

Мы сидели вдвоём со Светланой в офисе нашей студии. Если вы решили, что мои мысли о неприятностях – это о Светлане, то ошиблись. У нас с ней полное взаимопонимание, крепкая любовь (в далёком прошлом) и столь же крепкая дружба (это сейчас). Такими подругами мужчины не разбрасываются, их ценят, и я не исключение. Так что Светлана для меня – друг, почти сестра и заодно коллега.

Светлана разбирала поступившую почту. Я же творил. Творческий процесс протекал следующим образом. Я сидел, развалившись на диване, и смотрел в потолок. У нас на носу была съёмка очередного выпуска программы "Вот так история!". Сценарий готов, участвующие в сценах люди замерли в положении высокого старта, герой программы уже давно созрел (хотя лично он о том даже не догадывался), а я всё тянул. Не могу точно определить причину внезапно охватившего меня ступора, но "добро" на съёмку я не давал. Что-то мне в сценарии не нравилось.

– У нас график, – спокойно напомнила мне Светлана. – Сроки.

Сказала без укора и нажима. Надо, мол, снимать – только и всего.

Я оторвался от тяжких дум и посмотрел на неё. У Светланы сейчас был вид делопроизводителя какой-то заштатной государственной конторы. Только чёрных нарукавников не хватало для полного сходства.

– Что с почтой? – спросил я, только чтобы не отвечать на хотя мягко, но прозвучавший в её словах укор.

– Пишут, – ответила она неожиданно резко.

– Подбрасывают новые идеи? – я попробовал придать своему вопросу игривость.

– В каждом втором послании, – коротко отозвалась Светлана.

– Озвучишь? – не унимался я.

– Соседа вот своего предлагают разыграть. У него машина, и в эту машину прямо на его глазах въезжает "КамАЗ», – печально ответила она.

– Да, это свежо, – заскучал я.

Светлана вздохнула и одарила меня взглядом, в котором читалось бесконечное сочувствие.

– У тебя нехорошее настроение, Женька, – осторожно сказала она.

– Ты чертовски проницательна, – машинально ответил я.

Больше всего мне хотелось, чтобы меня все и навсегда оставили в покое.

Светлана с хрустом вскрыла очередной конверт. Видимо, она всё-таки разозлилась.

– Всё нормально в нашем сценарии, – сказал я примирительно. – Всё хорошо. Всё гладко. Это-то и не нравится!

– Сценарий как сценарий, – монотонным голосом ответила Светлана, читая свежевскрытое письмо.

– Изюминки нет.

– А вот ещё! – сказала Светлана, пробежав глазами текст очередного послания. – Предлагают закатать в банки с этикеткой "Тушёнка" красную икру.

– И что?

– И так продавать.

– А смысл?

– Ну, покупает человек якобы тушёнку, приносит её домой, открывает, а там вместо тушёнки …

– Как же мы это снимем? – я не дал ей договорить. – Ну, купил, бросил в сумку, принёс домой. Как снимать его, если он сидит за бронированной дверью своего жилища? Откроет втихаря нашу "тушёнку" и помчится за следующей банкой. Этак на него красной икры не напасёшься. Хотя…

Я развеселился.

– Если вот только эту икру продавать не в жестяных банках, а в стеклянных …

– В прозрачных, что ли?

– Ну! Видно же, что икра. А на этикетке написано большими буквами: "Тушёнка говяжья". А? И цена – не как у икры, а как у тушёнки. То есть почти даром. Вот это нормально!

– Неплохо, – оценила Светлана, вскрывая очередной конверт. – Камеру прячем где-нибудь за спиной продавца и снимаем лица покупателей крупным планом.

– Покупатели продавцу: "Это всё-таки икра или тушёнка?"

– А он им в ответ: "Читать умеете? Написано же!"

Было видно, что и Светлану развеселила эта идея.

– Ага! И на ценнике тоже печатными буквами крупно: "Тушёнка говяжья".

– В общем, не верь глазами своим, – резюмировала Светлана и развернула присланную по почте газету.

– Да, из этого сюжета что-нибудь можно вытянуть …

Кажется, эта идея мне начинала нравиться.

– Жень! – вдруг всполошилась Светлана. – Как твое отчество? Иванович?

Я даже не сообразил, что у неё изменился тон, и ответил беспечно:

– Иванович.

Она опустила газету, и только тогда я увидел её лицо. На нём не осталось и тени недавней улыбки, лишь какая-то гримаса.

– Что за чушь? – сказала она с досадой и почему-то со смущением.

Если бы не выражение её лица, я бы не сдвинулся с места. Но лицо уж больно было нехорошее. Я подошёл к столу и взял газету из Светланиных рук. Светлана вроде бы пыталась мне её не отдать, но у неё не получилось.

"Это" я увидел сразу. Небольшое, окаймлённое траурной рамкой сообщение было обведено красным фломастером. Чтобы, значит, долго не искали.

"Трудовой коллектив и друзья скорбят о безвременной кончине своего товарища – Колодина Евгения Ивановича и выражают искренние соболезнования родным и близким покойного".

Подобных сообщений я перевидел тысячи, но это было особенное, потому что Колодин Евгений Иванович – это я.

– Может, речь не о тебе? – неуверенным голосом предположила Светлана.

– Тогда почему эту газету прислали в конверте именно к нам в офис? Да ещё обвели сообщение фломастером?

Я не нуждался в Светланином сочувствии.

И вдруг мне стало по-настоящему плохо. Да, обо мне речь. Я умер. Вот так дела!

***

У Кости Жихарева было удивительное и редкое по нынешним временам свойство. Он давал деньги, ничего не требуя взамен. Жихарев был бизнесменом средней руки, имел в Москве три фирменных мебельных салона, и на нашем горизонте появился совершенно случайно. Я познакомился с ним при подготовке съёмок очередного сюжета. По сценарию предполагалось разыграть одну очень небедную даму. Дело должно было происходить как раз в мебельном салоне. Дама приезжает туда, чтобы купить спальный гарнитур по совершенно сумасшедшей цене – этот гарнитур она присмотрела уже давно. Продавцы вьются вокруг неё, лепеча комплименты её вкусу.

Дама, зная цену льстивой вежливости алчных продавцов, пропускает всё мимо ушей, деловито оформляет покупку, и вот тут-то, когда она уже отдала деньги, начинается самое интересное. За те пять минут, пока ей выписывали чек и пересчитывали толстенные пачки купюр (а гарнитур, скажу я вам, стоил никак не меньше трёх новеньких "Мерседесов"), выставочный образец гарнитура подменили. Внешне он, конечно, был как и прежний, но только внешне. И когда покупательница идёт к выходу из мебельного салона (гарнитур в разобранном виде ей должны доставить чуть позже, прямо со склада), она проходит мимо выставочного образца, а там крутится один из продавцов. Продавец будто бы случайно открывает дверцу платяного шкафа, и внутри наша дама вместо виденного ранее великолепия видит грубого изготовления нешпонированные полки из древесно-стружечной плиты и прочие безобразия. Не веря увиденному, она приближается, продавец запоздало пытается прикрыть дверцу, а та дверца вдруг отрывается и – ба-бах! – об пол, при этом разлетается вдребезги зеркало. Ещё бы дверце не оторваться, если она держалась на ещё тех петлях да на кривых гвоздях вместо шурупов. Продавец заливается краской от смущения и бормочет что-то об этих чёртовых поляках, которые мебель делать не умеют и вообще …

Тут багровеет и наша дама, потому что о польском происхождении гарнитура она слышит в первый раз. До этого речь шла об итальянской мебели, и на ценнике ведь было ясно написано: "Производство: Италия". Дама метнулась к ценнику, а там: "Производство: Польша". Зато цена прежняя – эквивалент трёх "Мерседесов". Ну, внутри гарнитура, вы понимаете, обнаруживается сплошной ужас, совсем не то, что пять минут назад видела наша покупательница, и стоить этот набор древесно-стружечных плит таких больших деньжищ никак не может, но деньги покупательнице возвращать никто не собирается, потому как: "Уважаемые покупатели! Купленные в нашем салоне товары обмену и возврату не подлежат" – выведено крупно на стене печатными буквами.

Понятное дело, истерика, скандал …

Вы видели когда-нибудь разъярённую русскую бизнес-леди? Пахнет она, конечно, "Паломой Пикассо", но свои интересы отстаивает стойко, имея в генах память о битве за жизнь в коммунальной квартире, о грызне в очередях за хозяйственным мылом в семьдесят восьмом году и опыт борьбы за единственную на сто пятьдесят семь желающих путёвку в дом отдыха в поселке Суходядьково. В общем, зрелище получилось не для слабонервных. В тот раз мы отсняли превосходный материал.

А разворачивалось это действо в мебельном салоне, который как раз и принадлежал Косте Жихареву. Костя в тот раз даже не взял с нас денег. То есть договор мы подписали, и сумма там была проставлена, но Костя, после того как понаблюдал за нашей работой, неожиданно сказал мне:

– Денег не надо. Не перечисляйте ничего.

Из любви к искусству, так сказать, действовал. Мне оставалось только его поблагодарить.

А через месяц он позвонил сам.

– Ты говорил, у вас случаются дорогие съёмки, – сказал он.

– М-да, – философски изрёк я в микрофон.

Всё в нашей работе можно если не любить, то стерпеть, кроме поисков этих самых денег, которых всегда не хватает. Возможно, я и ему вскользь сказал об этом.

– Я подумал, что мог бы вам помочь.

– Предлагаешь сотрудничество?

Обычное дело. Бизнесмен даёт деньги, а за это получает рекламное время в нашей программе – в самой популярной и высокорейтинговой телепередаче страны.

– Нет, – добродушно сказал Костя. – Я просто дам денег – и всё.

– И всё? – не поверил я. – И ничего взамен?

– Ничего, – коротко ответила мне трубка.

Ещё с момента первого знакомства с Костей я вынес впечатление о нём как о человеке приятном и лёгком в общении, но чтобы вот так – деньги раздавать – я и помыслить не мог.

Тогда мы не на шутку встревожились. Он действительно ни о чём не просил. Сказал, что даст денег. Ему, мол, нравится наша программа, и он готов стать нашим спонсором.

– За рекламное время? – настаивал я.

– Нет.

– Значит, просто дать информацию о тебе в титрах?

Он подумал и снова сказал:

– Нет.

– Тогда в чём смысл?

– Ни в чём. Просто даю деньги – и всё.

Я почувствовал себя полным идиотом. Зато Дёмин, когда я ему обо всём рассказал, отнёсся к этому совершенно спокойно.

– Дают – надо брать, – голосом доброго наставника пожурил меня Дёмин.

Ему как администратору программы было виднее. И вообще он такой человек – без сантиментов.

Так мы сошлись с Костей Жихаревым. Он время от времени перечислял нам деньги. Мы (по собственной инициативе) иногда размещали рекламу его мебельных салонов в своей программе. И обе стороны, кажется, были вполне довольны подобным течением дел.

* * *

С Костей мы встретились в одном из супермаркетов. Жихарев катил перед собой тележку, в которой покоилась бутылка дорогого вина, окружённая разнообразной снедью. Вид у Кости был довольно праздничный. Он всегда производил впечатление человека, вполне довольного жизнью, но в этот день, судя по всему, судьба была особенно к нему благосклонна.

– Привет!

Его лицо расплылось в широкой улыбке совершенно счастливого человека.

– Видел вашу последнюю передачу. Великолепно!

Он всегда был очень благодарным зрителем.

– А ко мне в салон приезжала та женщина, – продолжал Костя.

– Какая женщина? – не понял я.

– Которую вы разыграли. Ну, гарнитур ей подменили.

– Скандалила?

Мне вовсе не хотелось доставлять такому милому человеку неприятности.

– Нет, нисколько. Купила пуфик и два кресла.

В тот раз, когда мы разыграли покупательницу, всех нас от расправы спас Жихарев. Он пригласил разъярённую розыгрышем даму в свой кабинет, угостил коньяком и здесь же, в кабинете, объявил ей о тридцатипроцентной скидке от цены купленного ею гарнитура. В общем, сэкономил даме один из трёх "Мерседесов".

– Мы с ней теперь друзья, – сказал Костя. – Заходи ко мне, поболтаем.

Он засмеялся.

Жихарев совершенно не виделся мне бизнесменом. Нет, в своем кабинете он, конечно, смотрелся что надо, но вот вне его стен – тут уж увольте. Глядя на него, невозможно было понять, как такой человек держится на плаву и до сих пор не разорился. В нем жил удалой купец, но совершенно не чувствовалось купеческой же хитрецы. Он жил сегодняшним днём, как будто завтрашний был где-то далеко и вообще это "завтра" могло не наступить совсем. Ему нравилось жить, это было видно, и казалось, что никакие проблемы ему не докучают. Так, чтобы уж совсем без проблем, не бывает, но Жихарев отмахивался от них, попросту не замечая, и они действительно обходили его стороной, что всем вокруг, безусловно, казалось просто невероятным.

– Что ещё будете снимать? – проявил интерес Костя.

– Сюжет про шоколадные батончики.

– Про шоколадные батончики? – будто бы даже изумился он.

– Да. Мы раскроем тайну их изготовления. Из чего, по-твоему, делаются импортные сладости?

Жихарев не ответил, только пожал плечами, а в глазах – я видел! – уже блеснули искорки азарта и ожидания скорого розыгрыша. Мальчишка мальчишкой. Какой там бизнесмен!

– Из дряни из всякой делают, – просветил я его с серьезным видом. – Из мусора. А потом травят наших детей.

Он ничего не понял, но всё равно рассмеялся.

– Ну-ну, – сказал сквозь смех. – Интересно будет посмотреть.

– У тебя, кстати, нет хороших знакомых где-нибудь в Министерстве обороны?

– Нет. В МИДе есть.

– В МИДе не надо. Надо среди военных.

– Для чего, если не секрет?

– Хотим попасть в какой-нибудь подземный бункер. Это уже другой наш сюжет. Стратегические ядерные силы, подземный командный пункт – что-нибудь в этом роде.

– С бункером без проблем! – радостно отозвался Костя. – Один мой приятель такие катакомбы отхватил …

– Катакомбы?

– Бункер в Подмосковье. Еще при Сталине строился. На случай атомной войны. Там какой-то объект был, а потом военные оттуда ушли, бросили его. А мой приятель выкупил. Под склад. Он продуктами торгует, ему нужно. Могу переговорить с ним, если хочешь.

– Бункер-то хороший?

– О! Сказка! – с чувством сказал Жихарев и даже глаза закатил от восторга. – Залы размером с футбольное поле. Проезды такие, что два грузовика могут разминуться.

Да, это бы нам подошло.

– Но придётся же самим мастерить декорации, – вспомнил я.

– Проблемы?

– Дорого.

– Дорого – это не проблема, – беспечно ответил Костя. – Помогу.

Рядом с ним действительно бессмысленно упоминать о проблемах.

Жихарев подтолкнул свою тележку.

– Ты мне позвони, – предложил он. – На следующей неделе.

– Хорошо.

– Да! – вдруг вспомнил он и снова остановился. – Я в газете видел некролог …

Я украдкой вздохнул, зная наперёд, что он мне скажет.

– Там у мужика имя, отчество и фамилия – прям как у тебя.

– Это как бы мой некролог, – спокойно ответил я.

– Твой? – изумился Костя.

Я стоял перед ним – живой, здоровый и даже разговаривал вполне связно. Ещё бы Косте не изумляться.

– Кто-то пошутил, – сказал я.

– Странные шутки.

– Это точно.

– А кто?

– Не знаю.

– Ты бы узнал, – посоветовал мне Жихарев. – И настучал бы этому шутнику по голове.

Я махнул рукой – пустое, мол.

– Как знаешь, – не стал настаивать Костя.

По нему было видно – он бы такого не спустил. Уж гульба так гульба, а драка так драка. Всё по-настоящему.

– Как знаешь, – повторил он. – Ладно, пока. Звони.

На том и расстались.

* * *

– Женька! Мы снимаем сюжет или не снимаем? – спросил у меня Дёмин.

Вид у Ильи был не очень-то веселый. Я его понимал. Он всё организовал, всё подготовил, можно было снимать, а я никак не давал согласия, тянул время.

– Какие проблемы, Женя? За чем задержка?

Я и сам не мог объяснить.

Светлана молчала, не вмешиваясь в наш разговор, и тоже, как и Илья, выглядела удручённой.

– Мы должны двигаться дальше, – напомнил мне Дёмин. – У нас на подходе сюжеты про партизан, про подземный ракетный комплекс …

– Я, кстати, разговаривал по поводу бункера.

– С кем?

– С Жихаревым.

– А с ним-то с какой стати? – изумился Илья.

– Кто-то из его знакомых приобрёл армейский бункер под продуктовый склад.

– И там можно будет снимать?

– И там можно будет снимать, а декорации оплатит Жихарев.

Мой голос звучал ровно, но, вероятно, слишком ровно, поэтому Илья перевёл свой взгляд на Светлану.

– Хорошо бы, – сказал он и смерил Светлану долгим взглядом.

Она почему-то опустила глаза. Сидела за столом и теребила уголок иллюстрированного журнала.

– А что касается этого нашего сюжета, – вернулся я к прежнему разговору, – снимать, конечно, будем.

"Но немного позже", – хотелось добавить мне.

Чтобы этого не говорить, я решил отгородиться от своих собеседников. Показать, что занят. Выдернул из-под Светланиной руки журнал и плюхнулся на диван. Светлана всполошилась.

– Верну! – сообщил я. – Когда прочту.

Я наугад раскрыл журнал и увидел себя. Моя фотография была напечатана крупно, на всю страницу. Я улыбаюсь в объектив, хотя, судя по траурной рамке, радоваться мне особенно нечему. Я вроде бы как убит. Нарисованный красным фломастером кинжал вонзился мне прямо в висок. Красные, нарисованные фломастером же капли крови брызжут в разные стороны.

Я поднял голову и увидел лица их обоих – и Светланы, и Ильи. В их взглядах застыл ужас, смешанный с состраданием. Вот отчего они были так невеселы, вот почему переглядывались, как заговорщики.

– Что это?

Я встряхнул журнал.

– Пришел по почте, – будто извиняясь, сказала Светлана. – Сегодня утром. Мы не хотели тебе говорить.

Дёмин приблизился и сел напротив.

– Ты кому-то перебежал дорогу, Женька?

– Думаю, что нет.

– Тогда почему всё это? Некролог в газете. Теперь вот этот фотоснимок в журнале …

– Не знаю, – честно признался я.

Я действительно не знал.

* * *

Главный редактор газеты смотрел на меня с доброжелательной настороженностью во взгляде. Оно, конечно, живая телезвезда приехала, но что ей, этой звезде, надо?

Я не стал томить его ожиданием и выложил на стол газету, ту самую. Редактор впился взглядом в отмеченный красным фломастером некролог, пробежал глазами текст, сильно изменился в лице и тотчас же вызвал какую-то неведомую мне Елизавету Михайловну. Выглядел главный редактор очень даже неважно. Я впервые в жизни пожалел о том, что у меня нет с собой валидола.

Елизавета Михайловна появилась почти сразу, узнала меня, несказанно обрадовалась, и из состояния всеохватного счастья её с трудом вывел главред.

– Вот! – сурово сказал он и ткнул в газету пальцем. – Читайте!

Елизавета Михайловна прочла. Перестала улыбаться. Прочла ещё раз. Побледнела. В третий раз пробежала глазами куцый текст. Судорожно вздохнула и тяжело опустилась на очень кстати оказавшийся поблизости стул. Я понял, что её хватит ещё на парочку прочтений. Потом уже одним валидолом не обойдёшься.

– Я жив-здоров, – сообщил я ей очевидное. – Просто какая-то накладочка, наверное, случилась.

Женщина опять судорожно вздохнула.

– Что это, Елизавета Михайловна? – спросил редактор.

– Мне принесли … Оплачено по квитанции … Откуда же я знала?

Я её понимал. Она принимала объявления от частных лиц и своё дело знала. Текст объявления не должен иметь оскорбительного характера и может быть опубликован после внесения оплаты в редакционную кассу. Оба требования в данном случае были соблюдены. Откуда же ей было знать, что Колодин из некролога и я – одно и то же лицо. Ей такое и в голову прийти не могло. Я-то был жив-здоров, меня Елизавета Михайловна регулярно видела по телевизору. И только сейчас она поняла, что произошло нечто крайне неприятное.

– Может быть, это ваш однофамилец? – ступил на зыбкую тропу предположений главред.

– И имя-отчество совпадают? – осведомился я. – И потом эту газету с не имеющим ко мне отношения некрологом пересылают мне по почте?

– Елизавета Михайловна! Принесите всё, что связано с этим некрологом!

Женщина тяжело поднялась и вышла. У неё был такой вид, будто она твёрдо решила направиться не в свой кабинет, а к врачу, за больничным – чтобы в ближайшие несколько дней не появляться на работе.

– Позвольте, я угощу вас коньяком? – сказал главред. – Он очень неплох, поверьте.

Он явно старался сгладить шероховатости произошедшего. И коньяком угостил действительно превосходным.

– История неприятная.

Я решил помочь этому милому человеку выпутаться из скользкой ситуации.

– Но вы и ваша газета, не сомневаюсь, тут ни при чём. Единственное, чего мне хочется, – узнать, в чём дело.

Главред кивнул, давая понять, что и сам не сомневается в безупречной репутации газеты, но в его взгляде я угадал зарождавшуюся надежду на то, что из этой истории можно будет выпутаться с наименьшими потерями.

– Как вы думаете, что бы это могло быть? – спросил он.

– Не знаю.

– Может быть – враги? Конкуренты? – озвучил он собственные подозрения.

– Конкуренты у меня есть, а вот враги …

Я развёл руками.

Пришла Елизавета Михайловна. Положила на стол перед главредом несколько бумажных листков, стараясь при этом не смотреть на меня.

Главред перебрал бумажки.

– Всё как положено, – пожал он плечами. – Квитанция об оплате, текст объявления, паспортные данные подателя …

– Паспортные данные? – встрепенулся я.

Да, там всё было. Паспортные данные, прописка, фамилия, имя, отчество. Тяпунов Павел Алексеевич.

– Вы его знаете? – спросил главред.

– Впервые слышу эту фамилию.

"Но теперь уж точно познакомимся", – мелькнула у меня будто заготовленная шутка, но я промолчал.

– Вы можете снять ксерокопии? – спросил я, когда пролистал все квитанции.

– Конечно, – кивнул главред.

Он окончательно уверовал в то, что всё обойдётся. Бумаги в порядке, да и собеседник настроен совсем не агрессивно.

Я провёл в его кабинете ещё четверть часа. Мы расстались почти друзьями. Я уехал из редакции в приподнятом настроении.

Надо только найти этого Тяпунова, всё сразу и прояснится. Так я тогда думал.

* * *

Вечером того же дня мне позвонил Костя Жихарев.

– Привет! – сказал он с беспечностью человека, которому беспрестанно везёт. – Подъехать сможешь?

– Прямо сейчас?

– Ну! Посидим, водочки выпьем. Заодно переговоришь с человечком.

– С каким человечком?

– Ну ты даёшь! Тебе бункер нужен?

Только теперь я понял.

– Еду! – быстро сказал я.

– Жду! – в тон мне ответил Жихарев и повесил трубку.

В кабинете у Жихарева, когда я туда приехал, сидел невысокого роста толстячок со щетиной недельной давности на лице. При моём появлении он вскочил (а роста действительно был небольшого) и протянул мне пухленькую ладошку с пальчиками-сардельками.

– Рад познакомиться! – сообщил он. – Люблю, в общем, вашу передачу. За её эту … ну, весёлость, в общем, за приколы, блин, там всякие …

Он прямо-таки лучился счастьем и долго не выпускал мою руку из своей. Пришлось проявить настойчивость, а не то так и стояли бы – рука в руке.

– Это наш продуктовый король, – представил небритого Жихарев. – Пол-Москвы кормит.

– Трепло! – оценил толстячок комплимент собрата-бизнесмена.

– Почему? – будто бы обиделся Жихарев.

– Потому что не люблю я, блин, вот эту трепологию. Люблю, чтоб по-простому, в общем. Меня Борисом звать, – представился мне небритый. – А тебя Евгением, да?

Он сразу перешёл на "ты". Не любил, действительно, церемоний.

Жихарев уже выставил на стол водку, три рюмки и нехитрую закуску.

– А прикольно вы ту фифу разыграли, – оценил Борис. – Ну, которая у Костяна в салоне мебель покупала. Ха-ха-ха!

У него был смех человека, не отягощённого условностями и ограничениями. Такой смеётся, когда ему смешно, и плачет, когда горько. Полная естественность реакций. В чём-то они с Жихаревым, кажется, были похожи. Только Жихарев вёл себя как интеллигент, а толстячок … в общем, обычно.

Первый тост произносил Борис.

– За знакомство! – предложил он и так двинул своей рюмкой по моей, что я её едва удержал.

Жихарев едва заметно улыбнулся.

– Я, в общем, о чём, – сказал Борис. – Это здорово, что мы встретились. Мне Костян рассказывал, что вы знакомы, но лично я вот так, лицом к лицу чтоб, в общем, за одним столом и из одной бутылки …

Он, наверное, всё ещё не мог поверить в реальность нашей встречи.

– И я, в общем, говорю: все твои программы – класс!

– Человеку надо помочь, – негромко произнёс Жихарев.

– А? – не сразу среагировал Борис.

– Помочь, говорю, надо.

– Кому?

– Вот ему, – Жихарев кивнул в мою сторону. – Они там новую программу готовят. Вроде как в центре управления ядерными силами дело происходит.

– Ну?

– Большой зал, пульты лампочками подмигивают …

– Ну? – опять повторил непонятливый Борис.

– А зала-то и нет, – подвёл его к очевидному дипломатичный Жихарев. – Такого, знаешь, огромного. Чтоб под землей. Бункера, одним словом. И снимать им негде.

Борис, наконец, дозрел.

– Бункер? Для съёмок? Так ты меня для того и звал, что ли? Не мог сразу сказать, а? Во, блин! Темнил, темнил!

Он даже руками развел, показывая, насколько обескуражен.

– Да с превеликой радостью! В любой день! У меня ж там площадя такие, что …

Он захлебнулся воздухом и замолк, представив, какие же у него там "площадя". Видимо, покупку совершил совсем недавно и сам ещё не успел свыкнуться с масштабностью содеянного.

– По дружбе, – сказал Жихарев и выразительно посмотрел на Бориса. – Потому что оплачивать аренду твоего бомбоубежища нечем.

Тот пожал плечами:

– Сколько это по времени?

– Дня три будем декорации ставить, – прикинул я. – Да день снимать.

– Хорошо, – легко согласился Борис. – Приезжайте.

Я с благодарностью взглянул на Жихарева. Он жил легко и так же легко делал дело. За пять минут решилось то, что было моей головной болью весь последний месяц.

– Приезжайте, – повторил Борис. – У меня там есть где развернуться. Я экскурсию проведу.

– У него там вино, – мечтательно сказал Жихарев. – Куда там криковским подвалам! Бутылочка к бутылочке. Раритетные, вековой пылью припорошенные …

Он засмеялся. И Борис засмеялся тоже. Поскольку один я ничего не понимал, Жихарев мне объяснил:

– Он специально их пылью покрывает, бутылки-то. Жульничает.

– Не жульничаю! – возмутился Борис. – На каждой бутылке год выпуска есть. Так что всё по-честному. А пыль – это так, для понта. Пыли там, в подземельях, до чёрта.

Это он уже мне сообщал.

– Я бабушек своих прошу, ну, из обслуги которые, чтобы мётлами раз в день там махали. Они пыли нагонят, пыль потом на бутылках оседает. Ко мне приезжает оптовик за вином, я его веду к своим стеллажам, а там – ну Франция, в общем, чистая. Вековая пыль, эксклюзивные вина. Ха-ха-ха!

– У него на складе вино месяц попылится, и в цене вырастает вдвое, – смеясь, сказал Жихарев.

– Не вдвое, а на пятнадцать процентов, – осклабился толстячок.

И опять Жихарев засмеялся.

А про пыль-то мысль была очень интересная. Много пыли на полу, и её периодически метут. Та самая изюминка, которой мне не хватало для следующего сюжета. Надо будет запомнить.

– А бьют? – неожиданно спросил у меня Борис.

– Ты о чём?

– По физиономии никто после съёмок съездить не пытается? Ну, из тех, кого ты разыграл.

Он не был оригинальным в своих вопросах. Об этом меня расспрашивал каждый второй.

– Бывает. Но до рукоприкладства дело не доходит. Я быстрый.

– Бегаешь быстро, да? – развеселился Борис.

– Ага.

Борис засмеялся и потёр свои пухленькие ручки.

– Я бы хотел посмотреть, как вы всё это снимаете.

– Это можно.

– Там, в бункере, да?

– Да.

– А что снимать-то будете?

– Центр управления стратегическими ядерными силами.

– А разыграете кого?

– Одного дядьку.

– Военного?

– Нет. Он электриком работает.

Запиликал мобильный телефон. Жихарев поднёс трубку к уху:

– Да. Приезжай. Жду.

Готов побиться об заклад – его собеседником была женщина. Потому что голос Жихарева приобрёл мягкие воркующие нотки.

– Ну, электрик, – вернулся в нашему разговору Борис. – И что?

– Его привозят в Центр управления, а там …

Я увидел, как Жихарев украдкой взглянул на часы.

– В общем, на съёмках увидишь, – пообещал я Борису.

Он не стал настаивать. Я поднялся. И Жихарев тоже встал.

– Я провожу, – предложил он.

Борис оставался в кабинете. Я попрощался и вышел. Жихарев нагнал меня уже в коридоре.

– Спасибо за помощь, – поблагодарил я его.

– А, пустое, – он махнул рукой. – Борька – отличный малый. С ним всегда – без проблем.

Мы вышли на улицу в тот момент, когда к жихаревскому офису подкатил красный "жигулёнок". За рулем сидела молодая женщина из тех, перед которыми торопишься снять шляпу и которым хочется хоть чем-нибудь быть полезным. Прекрасная, как утренний сон. Она вышла из машины и улыбнулась. Не мне, а Жихареву. И я понял, что именно она и звонила пять минут назад Константину. Подошла и, нимало не смущаясь моим присутствием, поцеловала Жихарева. От неё исходил умопомрачительный запах каких-то неведомых мне духов.

– Знакомьтесь, – сказал Жихарев. – Это Ольга. А это Евгений.

Ольга одарила меня улыбкой. Я наконец-то понял, что такое настоящее счастье.

– Костя рассказывал мне о вас, – сказала Ольга.

– Надеюсь, что-то хорошее?

Я кокетничал.

– Костя никогда ни о ком не говорит плохо.

Ольга засмеялась, обнажив два ряда идеально ровных белоснежных зубов, и прижалась к Жихареву. Они были прекрасной парой. Созданы друг для друга.

– Приятно было познакомиться, – сказал я.

От них обоих будто исходило какое-то свечение, словно аура счастья. Не каждому дано.

– Всего хорошего.

– До свидания.

И снова Ольга одарила меня улыбкой. Кто она Жихареву? Жена? Любовница? Я никогда о ней не слышал.

Из машины я позвонил Демину:

– Илья! Можем снимать сюжет про шоколадные батончики.

– Наконец-то, – пробурчал Демин.

– Но нам нужна пыль.

– Пыль?!

– Да, самая обыкновенная. Это меня сегодня совершенно случайно натолкнули на мысль.

* * *

Моё знакомство с Мартыновым состоялось в первый же год моей жизни в Москве. Прошло всего несколько лет, а вместили они столько, что казалось – позади целая вечность. Мартынов всё так же работал в прокуратуре, поднявшись за эти годы на несколько ступенек по лестнице карьеры.

Я приехал к нему в конце рабочего дня. Коридоры прокуратуры были пустынны и тихи. Казалось, что здание вымерло. Только за одной из плотно закрытых дверей настырно трезвонил телефон.

Мартынов был всё тот же: ёжик седых волос, серые внимательные глаза. Как будто в последний раз мы виделись с ним накануне.

– Как дела? – осведомился я. – Преступность снижается? Раскрываемость растёт?

– Растёт, – усмехнулся Мартынов. – Скоро все останемся без работы.

– Я вас возьму к себе.

– Мастером по установке декораций?

– Хоть бы и так.

Он балагурил, легко отзываясь на мои шутки, но глаза оставались серьёзными. Жизнь, наверное, приучила. По опыту знал, что в эти стены никто не приходит просто так. Только с бедой, только с проблемами. Я не стал тянуть время. Выложил на стол перед Мартыновым газету с некрологом и журнал, на фотографии в котором меня пронзили кинжалом.

Мартынов всё внимательно изучил, после чего поднял глаза. Ждал пояснений.

– И газета, и журнал пришли ко мне в офис по почте, – сказал я. – С перерывом в несколько дней.

– На твою фамилию?

– На адрес нашей программы.

– Ты думаешь, что это серьёзно?

– Не знаю, – честно признался я.

– Подобные штуки случаются, как я слышал, с людьми известными. На всю страну непременно найдётся один или два психопата, которым захочется потрепать нервы знаменитости.

– Я бы не стал придавать всему этому значения, если бы не некролог, – я кивнул на газету. – Одно дело – просто написать письмо с угрозами, а другое – специально пойти в редакцию, чтобы поместить на страницах газеты сообщение о смерти.

Я выложил на стол ксерокопии, взятые в редакции. Мартынов просмотрел их с нескрываемым интересом.

– Этот Тяпунов – он и координаты свои оставил?

– Ну, вы ж видите. Прописка, данные паспорта.

– Ты с ним встречался?

– Нет.

Мартынов посмотрел на меня.

– Я приехал к вам за советом, – сказал я. – История хоть и неприятная, но трактовать её пока можно и так, и этак. Я не хочу подавать официального заявления.

Мартынов провёл ладонью по ёжику седых волос. Задумался.

– Хорошо, – сказал после долгой паузы. – Если хочешь, мы проверим всё по своим каналам. Вряд ли это серьёзно. Скорее всего кто-то просто неумно пошутил.

Помолчал.

– Ты ни с кем не связываешь происходящего? – через минуту спросил он.

– Нет, – ответил я.

– И явных врагов у тебя за последнее время не обнаружилось? – допытывался Мартынов.

– Нет.

Я пожал плечами.

– Похвальная уверенность, – усмехнулся Мартынов, а взгляд был всё так же невесел. – Ты всё-таки подумай. Может, рассорился с кем-то. Или деньгами обделил. А?

– Не припоминаю.

Я действительно не мог, как ни силился, вспомнить ни одного случая, чтобы рассорился с кем-то по-настоящему.

– На досуге всё-таки подумай. Перебери в памяти. Может, что-то и вспомнишь, – примирительно сказал Мартынов.

Я неопределённо пожал плечами.

– Должна быть какая-то причина, – будто отвечая на моё молчаливое согласие, сказал Мартынов. – Просто так никогда ничего не происходит.

* * *

Фамилия нашего героя была Просекин. Анкета у него оказалась что надо: пятьдесят четыре года от роду, провинциальный автотранспортный техникум и тридцатилетняя работа на автопредприятии. Он умел работать и никогда не мог предположить, что в один не самый прекрасный день будет выставлен за ворота. Последние восемь месяцев Просекин безуспешно искал работу. Его бы взяли, конечно, но подводил возраст. Работодатели боялись разориться на оплате больничных листов. Мы решили ему помочь, но об этом наш герой пока не знал.

В фирме по трудоустройству, к услугам которой обратился Просекин, для него наконец-то нашлась работа. Правда, не совсем по профилю, но работодатель был более чем солидный – крупная фирма, производящая шоколадные батончики и прочие сладости. Фирма была западная, но батончики, как вскоре предстояло убедиться Просекину, производила на российской территории. Просекин долго не думал, восемь месяцев вынужденного безделья кого угодно способны сделать покладистым. Он согласился. Дело завертелось.

Собеседование у работодателя назначили на вторник. За полчаса до определённого срока исполнительный и заранее на всё согласный Просекин уже маячил на проходной. Но на территорию его пропустили, как и было назначено – тютелька в тютельку, минута в минуту. Просекин окончательно присмирел, убедившись, что западники порядок чтут. Если они и в сроках выплаты зарплаты столь же щепетильны – с ними можно иметь дело. Так он для себя решил.

Беседовал с Просекиным парень лет тридцати. Просекин, хоть и не был искушён в моде "от кутюр", про себя отметил и ладно сидящий костюм, и блеснувшую золотом оправу модных очков, и дорогую перьевую ручку. Парень лишь мельком взглянул на Просекина, но бывший шофёр сразу узнал этот взгляд. Так когда-то его оценивал особист, такой же взгляд он помнил и у кадровика. Парень просмотрел принесённые Просекиным бумаги, задал несколько вопросов, и на этом всё закончилось.

– Хорошо, – сказал начальник без особых раздумий. – Мы вас берём.

Просекин обмер. Он не смел поверить в то, что всё решилось настолько быстро и наилучшим для него образом.

– У нас автоматические линии, – продолжал его собеседник, не давая Просекину опомниться. – Техника хорошая, надёжная, но железо есть железо – иногда ломается. Вы как, вообще, по механике?

– Да я своими руками … тридцать лет … у меня все машины, как часы, – заволновался Просекин.

– Это хорошо, – остановил его парень.

Он вынул откуда-то из ящика стола лист бумаги с отпечатанным текстом.

– Подпишите.

– Это договор? – обмер Просекин.

– Нет, подписка о неразглашении.

– Неразглашении – чего? – совсем уж растерялся Просекин.

Ему говорили – шоколадные батончики, а здесь чуть ли не режимное предприятие.

– О неразглашении всего, что вы увидите на нашем предприятии. Это обязательное требование наших западных боссов. Без подписи ни один человек не может быть принят на работу.

Просекин не стал упорствовать, поставил подпись и вопросительно посмотрел на собеседника.

– Всё нормально, – сказал тот. – Идёмте.

В кабинете, где происходило "собеседование", съёмку мы не вели. Основные события ожидались в другом месте – в небольшом цехе, где за длинными столами не покладая рук трудились одетые в несвежие белые халаты работники. Просекин и его спутник должны были пройти через этот цех в следующий, но просекинского провожатого кто-то отвлёк, как это и было предусмотрено сценарием, и парень, извинившись, исчез. Просекин остался предоставленным самому себе. Мы снимали всё происходящее из соседнего помещения через зеркальные стёкла. Мы видели Просекина и всё происходящее, а он нас – нет.

Работники были увлечены, по-видимому, важным, но совершенно непонятным Просекину занятием: перебирали сложенные в большие ящики упаковки от шоколадных батончиков. Они брали эти упаковки (явно побывавшие в употреблении) и что-то вытряхивали из них в стоявшие перед каждым из работников глубокие ёмкости. Возьмут упаковку в руки, вытряхнут из неё нечто невидимое, после чего упаковка летит в ящик с надписью: "Мусор". Немало озадаченный увиденным, Просекин через пару минут осмелился приблизиться к одному из столов. Неопределённого возраста работница в грязно-белом халате подняла голову и приветливо ему улыбнулась. Просекин тоже улыбнулся в ответ, ещё не зная, что почти угодил в подготовленную нами ловушку.

– Работаете? – дружелюбно осведомился он.

– Ага.

– А чего это вы делаете?

– А вы кто? – вопросом на вопрос ответила женщина.

– Я работать тут буду. По обслуживанию механизмов, в общем.

– Не журналист? – строго спросила она.

– Что?

– Не журналист вы, спрашиваю?

– Не-е. Говорю же, по механике я.

– А то нам нельзя с журналистами-то.

– Запрещают? – сочувственно спросил Просекин.

– Ну! У нас с этим строго. Только слово лишнее сказал – и на расчёт.

Женщина изобразила на лице подобие испуга.

– Так что делаете-то? – не унимался Просекин.

– Сырьё готовим, – доверительно сообщила работница.

– Для чего? – изумился наш герой.

– Для батончиков этих шоколадных, будь они неладны!

Осмелевший Просекин приблизился к столу и теперь увидел, что же там такое находится в ёмкости: тёмно-коричневый порошок, больше похожий на мусор. Вот что вытряхивали работники из разорванных, побывавших в употреблении, ярко раскрашенных упаковок.

– Крошки, – пояснила работница, не ожидая дальнейших расспросов. – Шоколадные и вафельные. Всегда что-нибудь в упаковке остаётся.

– Остается после чего? – спросил непонятливый Просекин.

– После того, как батончики из упаковки вынут. Покупает человек нашу продукцию, батончик съел, а в упаковке ещё крошек осталось немного. Вот, чтобы добро не пропадало, это и придумано.

– Что – придумано? – Просекину не хотелось верить в очевидное.

– Крошки использовать. Про лотерею-то слышали?

– Про какую лотерею?

– Ну, по телевизору рекламу крутят. Что присылайте, мол, по пять использованных упаковок из-под шоколадных батончиков, и у вас есть шанс выиграть автомобиль.

Да, есть такая реклама, Просекин вспомнил. Но всё ещё ничего не понимал.

– Вот нам и шлют использованные упаковки целыми ящиками, – кивнула куда-то в угол женщина.

Просекин посмотрел. Ящиков действительно было много.

– Наша дневная норма, – сказала женщина, проследив за взглядом собеседника. – А вообще за смену каждый работник собирает по пять килограммов сырья. Полтонны в смену, полторы тонны в сутки, сорок пять тонн в месяц.

– И что? – осведомился потрясённый Просекин.

– И из сырья делают новые батончики. Аграмаднейшая получается экономия.

На Просекина больно было смотреть. Вид внезапно прозревшего человека – всегда зрелище не для слабонервных. Он-то всегда считал, что западные фирмачи травят наших людей всякой гадостью. И продукты ихние некачественные, и просроченные они, и вообще дрянь. Но чтоб вот так, из мусора, беспардонно и нагло …

Я, находясь в своем укрытии, наблюдал за выражением лица Просекина. Было видно, что наш герой испытал немалое потрясение. Но он узнал ещё не всё. Правда должна была стать куда более неприглядной, чем до сих пор представлялось нашему герою. И сейчас он эту правду должен был узнать.

– Я лично никогда эти батончики не покупаю, – сказала женщина. – Потому что знаю, из чего они делаются. Это ещё что, – кивнула она на ёмкость с шоколадными крошками. – Здесь хоть шоколад. А чего они в батончики ещё пихают …

– И чего они пихают? – спросил Просекин, почему-то понизив голос.

Наверное, он почувствовал себя лазутчиком, помимо своей воли оказавшимся в расположении вражьих порядков.

– Берут, к примеру, печенье … Ну, обычное самое, наше, российское. То, у которого срок годности давным-давно истёк. Измельчают и добавляют в свои батончики, – охотно делилась секретами производства работница.

– Зачем?

– А чтоб дешевле. Просроченное-то печенье – оно ведь ничего не стоит. А им прибыль.

Я видел, как лицо Просекина пошло пятнами. Но и это ещё был не конец открытиям. Из соседнего цеха пришёл работник с совком и веником. Смёл с пола пыль, которой здесь было предостаточно, и небрежно ссыпал её прямо в ёмкость с шоколадными крошками. Никто этому нисколько не удивился, кроме Просекина, но на него никто и не обращал внимания.

– И это тоже – туда? – медленно обретал дар речи Просекин.

– Вы же замечали – батончики на зубах хрустят. Потому что – пыль.

– Пыль?! – не посмел поверить Просекин.

– Пыль. Всё идёт в дело, – обречённо подтвердила работница.

Просекин судорожно вздохнул. Сам не раз покупал внукам эти сладости. Если бы знать раньше!

Он хотел сказать, что – гады, что – в тюрьму за подобное надо сажать, но не посмел. Не знал, как его слова воспримут окружающие.

Просекин знал, что в стране развал и непорядок, что кругом лихоимство и несправедливость, что воруют, что экология ни к чёрту и вообще всё очень и очень плохо, но чтоб вот так, средь бела дня, в столице, в сердце России, можно сказать, и никто ничего, а они ещё и рекламу по телевизору … У-у-уххх!

Градус кипения у Просекина дошёл до критической точки, но пар возмущения вырваться не успел. Потому что появился давешний его провожатый, да не один, а в компании гомонящих людей с фотоаппаратами и видеокамерами.

– Пресса! – объявил принимавший Просекина на работу парень. – Вот сюда, пожалуйста.

Он подвёл журналистов к бедному Просекину, приобнял его:

– Один из наших наладчиков. Ценный специалист.

Защёлкали фотокамеры. Просекин и заметить не успел, как в его руке оказался шоколадный батончик.

– Ешьте! – тихо потребовал его новоявленный шеф и громко добавил. – Рекламный снимок!

Вы видели когда-нибудь выражение лица человека, которому предлагают съесть дохлую крысу? Именно так и выглядел Просекин. Он держал в руке батончик, тайну изготовления которого только что узнал. Он понимал, что там внутри: просроченное печенье, шоколадный мусор из использованных упаковок и пыль. Пыль, из-за которой эти батончики так аппетитно хрустят.

Ради вот этих нескольких минут мы и затеяли съёмку. Человек перед выбором. И его реакция. То, из-за чего нашу программу и смотрят миллионы.

Пауза. Секунда, две, три. Все ждали.

– Да пошли вы к чёрту! – наконец-то дозрел Просекин.

И после этого выдал такое, что уж совсем не имело ни малейших шансов попасть в эфир. При монтаже придётся заменить его тираду писком – это "пи-и-и" звучит всегда, если герой использует слова, которых нет в словаре Ожегова.

Он хотел развернуться и уйти, но не успел – я вошёл в цех. Просекин увидел меня, узнал и сразу всё понял. И про батончики понял, и про пыль, и про всё остальное. И сам видел подобное по телевизору многократно, но никогда не смел и думать, что и с ним могут проделать такое. Разыграли. Не удержался и засмеялся. Я подошёл и приобнял его. Наши операторы снимали нас, уже не таясь.

– А на работу вы приняты, – сказал я Просекину. – Я договорился.

Пусть это будет нашей платой мужику. Испереживался, бедняга.

* * *

Борины владения расположились рядом с Москвой, в небольшом лесочке, к которому от шоссе вела неширокая, покрытая растрескавшимся асфальтом дорога. При въезде на эту дорогу висел запрещающий "кирпич", оставшийся с тех самых пор, наверное, когда в подземных бункерах обитали многозвёздные генералы, а охрана на вышках стреляла без предупреждения. Сидевший за рулем Боря смело, по-хозяйски, въехал под "кирпич", обронив бесстрастно:

– Тута всё колхозное, тута всё моё.

Попадались идущие навстречу тентованные грузовички. Борины клиенты развозили товар по всей округе.

– У нас там много пустующих помещений, – с довольным видом сообщил Боря. – Выберешь, где будете снимать.

С его слов я уже знал, что приобретённое им сооружение имеет циклопические размеры, но в полной мере представить себе не мог, пока не увидел воочию.

С небольшой, залитой бетоном площадки в чрево земли вёл огромный туннель, в который мы въехали прямо на Бориной машине. Здесь светились фонари, и тут и там сновали люди. Мы въехали в огромный, похожий на ангар зал, забитый выстроенными в штабеля ящиками. Среди ящиков обнаружились несколько машин. Их загружали с помощью автопогрузчиков.

– Конверсия по-русски, – прокомментировал Боря. – Раньше здесь хранились ракеты, а сейчас польские консервы.

Мы миновали этот зал без остановки, проехали следующий, не меньший по размерам, и только в третьем, оказавшемся пустым, Боря остановил машину. Свет фар выхватывал из темноты уходящие вверх стены и змеящиеся по этим стенам трубы.

– Вот, – сказал Боря. – Отличное место.

Я молчал.

– Снимайте, сколько хотите, – продолжал гостеприимный Боря. – Никто вам не будет мешать.

– А нет ли зала поменьше? – осведомился я.

Я уже прикинул, во что нам обойдутся декорации в таком огромном зале, и понял, что такие затраты нам не осилить. По миру пойдём.

– Что такое? – не понял Боря.

– Великовата кольчужка.

– Идём! – Боря вывалился из машины и быстро-быстро засеменил прочь, подсвечивая себе фонариком.

Я едва за ним успевал.

Мы вошли в широкий коридор, конца которому не было видно, и примерно метров через тридцать справа по ходу обнаружилась металлическая дверь. Боря не без труда её отодвинул, ржавые петли при этом угрожающе заскрипели. За дверью был зал – много меньший, чем тот, из которого мы пришли. Вот здесь было хорошо. Просто великолепно. Я прошёл через зал по диагонали. Прикинул, что и где мы разместим. Всё должно получиться превосходно.

– Ну как? – спросил Боря.

– Мне нравится.

Он кивнул, будто и не ожидал иного ответа.

– Путь, по которому мы попали сюда – единственный? – спросил я.

– Да.

Что-то придётся придумать. Будем вести нашего героя к месту съёмок, и очень важно, чтобы он не рассмотрел упакованные в ящики продукты и суетящихся вокруг загружаемых "Газелей" экспедиторов. Выручить может микроавтобус с зашторенными окнами.

– Надеюсь, мы не доставим вам слишком больших неудобств, – сказал я.

– О чём речь! Какие неудобства?

Борис махнул рукой.

– Костян попросил – я для Костяна что хочешь сделаю.

– Вы друзья?

– Да. Хотя в бизнесе друзей не бывает. Но он – особая статья.

Борис повел рукой вокруг.

– Всего этого у меня запросто могло бы и не быть. Я когда-то здорово подсел. Задолжал, в общем, меня уже в лес вывозили, я сам себе могилу копал. Дважды. На третий раз должны были точно убить. Но Костян нашёл деньги.

Он рассказывал об этом так запросто, будто речь шла о совсем пустячных делах. Как если бы у Бориса просто разболелась голова, а Жихарев выручил его, предложив "Панадол".

– Я потом отдал, конечно. Но дело не только в деньгах, ты же понимаешь.

Я понимал.

– Когда будете снимать? – очнулся от горестных дум Борис.

– На следующей неделе. У нас всё готово, но надо смонтировать декорации.

Борис согласно кивнул и пошёл к машине.

– Он и вам помогает, да?

Я понял, что он спрашивает о Жихареве.

– Да.

– Я так и думал.

* * *

– Ты бы приехал, – сказал мне Мартынов.

Позвонил по телефону – и сказал.

– Когда?

– Завтра в десять. Сможешь?

– Конечно.

Он не стал мне ничего объяснять, а я ни о чём не спрашивал. Понятно же – как-то связано с тем, с чем я к нему приходил.

Я приехал в прокуратуру на следующий день. Пропуск на меня оформлен не был. С проходной я позвонил Мартынову.

– Я сейчас выйду, – сказал он. – Подожди минутку.

Вышел и прямо здесь, на проходной, оформил пропуск. Выглядел он озабоченным.

– Занимаемся твоим делом, Женя. Пока – ничего.

– Совсем ничего?

– В общем, да.

– Но там даже были паспортные данные.

– Человека, который якобы давал объявление, мы нашли.

– Якобы?

– Паспорт оказался чужой. На владельца паспорта мы вышли сразу, а он нам: "Я паспорт потерял".

– Давно?

– С полгода назад.

– Может, врёт?

– Мы фото владельца паспорта предъявили сотруднице газеты. Той самой женщине, которая принимала текст некролога. Говорит – не он.

– Да она же по этому самому паспорту заказ оформляла!

– Паспорт тот, а человек не тот. Редко когда на фотографию смотрят, ты же знаешь. Пустая формальность.

– Но владельца паспорта вы нашли?

– Да. Только он никакого некролога в газете не размещал.

– А кто он?

– Сторожем в лицее работает.

– И среди его знакомых нет человека по фамилии Колодин?

– Нет, Женя. Он, похоже, действительно ни при чём. Кто-то другой этим занимался. Просто воспользовался чужим паспортом, утерянным.

Мы дошли, наконец, до мартыновского кабинета.

У Мартынова был посетитель.

– Мне подождать в коридоре? – поинтересовался я.

– Нет, я сейчас отпущу человека. Давайте ваш пропуск, я отмечу, – это уже посетителю.

Мартынов поставил на листке дату, время и свою подпись. Мужчина ушёл. Мартынов смотрел на меня и молчал, но лицо было такое, как будто он меня спрашивал о чём-то. Не дождавшись ответа на свой незаданный вопрос, спросил:

– Ты не знаешь его?

– Кого?

– Вот этого человека, которого только что видел.

– Нет, не знаю.

– А это и есть Тяпунов Павел Алексеевич.

Тот самый, владелец утерянного паспорта. Вот для чего меня пригласил Мартынов – чтобы я на этого человека взглянул. На тот случай, если наши с ним дорожки когда-то пересекались.

Не пересекались.

Мартынов вздохнул.

– Я так и думал, – сказал он. – Просто проверить хотел.

Я понимал его разочарование. Он упёрся в тупик. Дальше идти было некуда. Что Мартынов мне сейчас же и подтвердил.

– Этого "шутника" мы никогда, наверное, не найдём, – сообщил он. – Совершенно не за что зацепиться.

Смотрел почти что виновато. Я в ответ пожал плечами.

– Ну и ладно. А вам спасибо за беспокойство, – попытался улыбнуться я.

– Не стоит благодарности. Ты звони, если что, – грустно ответил Мартынов.

"Если что" – это когда "шутник" объявится снова.

Лично мне бы этого не хотелось.

– Вы думаете, он ещё даст о себе знать?

Я старался, чтобы мой голос звучал ровно, и как будто мне удалось спрятать страх.

– Не знаю. Всякое ведь бывает, – задумчиво ответил Мартынов.

* * *

В день съёмок в Борисовы катакомбы я приехал вместе со Светланой и Толиком. Толику было сорок лет, и к нашей программе он имел самое отдалённое отношение. Он трудился в одном из рекламных агентств и, похоже, не собирался оттуда уходить, а к нам приклеился исключительно из любви к искусству, так сказать, и помогал, чем мог, в свободное от основной работы время. Я его не гнал, присматриваясь, как присматривался к каждому из десятков людей, появлявшихся в поле моего зрения за последние годы. Кто-то, а таких было большинство, исчезал с нашего горизонта после первых же "смотрин", а кто-то оставался и теперь работал в нашей команде.

Мы плелись по забитому машинами шоссе, и я мечтал о той минуте, когда удастся добраться до съезда с этого шоссе под запрещающим "кирпичом".

– Что тебе сказал Мартынов? – спросила Светлана.

– Ничего.

– Совсем ничего? – не поверила она.

– В принципе, да. Сказал, что шутника вряд ли когда-нибудь найдут.

– Как же так?

Она выглядела обескураженной. Мне пришлось рассказать ей про растяпу Тяпунова, потерявшего свой паспорт.

– Значит, не он? – спросила Светлана.

– Не он.

Толик во все глаза смотрел на нас и ничего не понимал. Я вкратце поведал ему историю про тайного недоброжелателя, пророчащего мне смерть. Толик поменялся в лице. Он не думал, наверное, что подобное возможно.

– Ты только помалкивай, – попросил я его. – Не хватало мне ещё подобных слухов. И без того газетчики нет-нет да и напишут такое, что …

– Я – могила! – поклялся Толик.

Он никак не мог скрыть своего потрясения.

Наконец мы съехали с шоссе. Я взглянул на часы. Через сорок минут наш герой там, в Москве, будет вызван с рабочего места в директорский кабинет, где его возьмёт в оборот неулыбчивый человек в полковничьих погонах.

– А если это по-настоящему опасно? – вдруг спросил Толик.

– Ты о чём? – не сразу сообразил я.

– Об этих посланиях.

О некрологе и о том фотоснимке, на котором из меня аж брызжет кровь.

– Ну, не знаю.

Я пожал плечами.

– Честно говоря, не очень-то верится в худшее.

– Почему?

– Потому что серьёзные люди никогда не занимаются подобными глупостями. Они сразу, без предупреждения, проламывают башку. И все дела.

Светлана повела плечами, будто ей вдруг стало холодно.

– Шучу, – сообщил я специально для неё.

А Толик лишь неодобрительно поджал губы, показывая, что не понимает моей беспечности.

Мы миновали будку охранника, и машина вкатилась в полутёмный туннель. Проехали один за другим два зала, в третьем, пустынном, остановились.

– Приехали, – сказал я. – Толик, отгони машину к выходу. Здесь ничего не должно быть.

Мы со Светланой прошли по коридору, который сегодня был нещедро подсвечен тусклыми лампочками, вошли в зал за железной дверью и остановились у порога, потрясённые.

Здесь всё несказанно преобразилось с того дня, когда я обозревал владения Бориса. Стараниями Ильи Дёмина в зале был развёрнут настоящий центр управления. От стены до стены протянулись мониторы и пульты с разноцветьем лампочек. Половину стены занимала карта мира, на которой Москва была соединена со столицами ведущих держав светящимися пунктирами. Другую половину стены украшали огромные экраны. На каждом экране – небоскрёбы, заводские цеха с высоты птичьего полета и легко узнаваемые объекты: Эйфелева башня, Биг Бен и площадь Тяньаньмынь с портретом товарища Мао Цзедуна.

Откуда-то из-за мониторов выскочил деловито-озабоченный Дёмин.

– Ну? – спросил коротко. – Как?

Я показал ему большой палец.

– Илья, ты – чудо! – озвучила наше общее настроение Светлана.

Дёмин тут же подставил ей щеку для поцелуя. Светлана чмокнула. Заслужил.

– Где дежурные офицеры? – спросил я.

– Товарищи офицеры! – рявкнул Дёмин.

Из-за мониторов показались наши актёры, облаченные в военную форму старого, ещё советского, образца. Встали в шеренгу, вытянулись, изображая усердие. Светлана прыснула.

– Неплохо, – оценил я.

Дёмин сделал знак рукой. "Товарищи офицеры" исчезли, будто их и не было. Я посмотрел на часы. Нашего героя уже должны были вызвать в директорский кабинет.

– Всё готово, – доложил мне Дёмин. – Со звуком как?

Это уже к Светлане.

– Я за десять минут подключусь.

– Не тяни, – сказал ей Дёмин. – Чтобы не было задержки.

Появился Борис.

– Ну вы, блин, даёте! – он не смог сдержать восхищения. – Я всё утро бегаю, любуюсь.

На съёмках он присутствовал в первый раз, и всё для него здесь было в диковинку.

– Тут крестный ход, – неодобрительно сказал Илья. – С самого утра. Народ валит и валит. Любопытствует, так сказать. Ты это прекрати!

Последние слова были обращены к Борису. Тот даже присмирел, как мне показалось. Сегодня не он здесь хозяин, а Дёмин. Дёмин, который дневал и ночевал в этих катакомбах все последние дни, готовя площадку для съёмок.

– Я скажу своим, – кивнул Борис. – Чтоб не шастали. Вы когда начинаете?

– А мы уже начали, – сказал я, взглянув на часы. – Там, в Москве, всё уже завертелось.

* * *

А в Москве действительно все завертелось. Сан Саныч Дегтярёв, мужчина сорока с лишним лет, первостатейный электрик и вообще очень неплохой человек, был вызван к директору, в кабинете которого его уже поджидал армейский полковник крайне хмурого вида.

– Вот, – сказал директор Сан Санычу. – К вам товарищ.

Дегтярёв на всякий случай оробел, и не зря.

– Дегтярёв? – спросил хмурый полковник. – Александр Александрович?

Вид он при этом имел такой, что Сан Саныч совершенно искренне пожалел о том, что именно сегодня он, Дегтярёв, вышел на работу, а не оказался на больничном.

– Так точно! – отчеканил Дегтярёв, пытаясь встать по стойке "смирно", насколько только это позволял сделать его отросший за долгие годы семейной жизни животик.

– Электрик?

– Так точно!

– Высшего разряда?

– Так точно!

С каждым своим ответом Сан Саныч втягивал живот всё сильнее и стройнел прямо на глазах.

– Вы нам нужны, – объявил полковник. – Особое задание. Дело государственной важности.

Дегтярёв бросил быстрый взгляд на своего директора. Тот многозначительно кивнул.

– Поедете со мной! – сказал полковник таким тоном, после которого у Сан Саныча оставался выбор совсем небогатый: или соглашаться, или идти под трибунал.

– Слушаюсь! – выбрал жизнь Дегтярёв.

Он был тотчас же препровождён грозным полковником к проходной завода, где их уже поджидал армейский фургон. Там, в фургоне, Сан Саныч и был введён в курс дела.

На одном из воинских объектов замечены неполадки в электросистеме. Поскольку своего электрика у них сейчас нет – был расстрелян перед строем неделю назад за разглашение военной тайны – пришлось приглашать человека со стороны.

Дегтярёв, услышав про расстрелянного, усомнился было, но тут крайне неосторожно взглянул в глаза своему собеседнику и понял – как пить дать, расстреляли. Этот вот, хмурый, запросто способен на подобное. По глазам видно. Он же, наверное, и расстреливал, змей! Сан Саныч поник и готов был исчезнуть, испариться, но сделать это не было совершенно никакой возможности.

Наших видеокамер в машине не было, да и ни к чему они. Задачей "полковника" было подготовить Сан Саныча к основному действу, которое произойдёт в бункере. Дегтярёву сегодня предстояло пережить немало.

– Обо всём, что увидите – полный молчок! – продолжал наставлять Сан Саныча полковник. – Сверхсекретный объект! Государственная тайна!

Мог бы и не предупреждать. Если за разглашение там расстреливают перед строем – куда уж секретнее.

– У меня жена, – на всякий случай сообщил Дегтярёв. – И две дочки.

Но у полковника хмурости на лице при этих словах не убавилось.

Ехали долго, но где – Сан Саныч определить не мог. Окна в фургоне были прикрыты шторками, а раздвинуть их он не смел. В дороге почти не разговаривали. Сан Саныч медленно дозревал до полной спелости. Всё вспоминались незнакомый ему расстрелянный бедолага, а также собственная жена и дочки. Жизнь явно теряла краски. Уж лучше бы он оказался на больничном. Или запил. Или сегодня утром, направляясь на работу, попал бы под машину. Ну, не насмерть чтоб, а так, по-лёгкому. Перелом, там, допустим, или сотрясение мозга. И даже перелом вместе с сотрясением – на это он тоже уже был согласен. Всё ж не под пули комендантского взвода.

Студийная машина дежурила у съезда с шоссе, и, когда армейский фургон свернул к бункеру, к нам, в бункер, был незамедлительно дан сигнал.

– Едут! – объявил Дёмин.

Всё сразу же пришло в движение. Те, кто не участвовал в съёмках непосредственно, укрылись в других помещениях. "Товарищи офицеры" заняли места за пультами. А там всё светилось и мигало. "Товарищи офицеры" напряженно всматривались в строки сверхважной информации, пробегающей по экранам. Ядерный щит надежно прикрывал родные просторы. Страна могла спать спокойно.

Утомлённого долгой дорогой и переживаниями Дегтярёва вывели из фургона. Теперь он видел огромный полутёмный зал и смыкающиеся где-то высоко вверху бетонные своды.

– Над нами сто метров скальной породы, – просветил его полковник. – Мы находимся в Центре управления стратегическими ядерными силами.

По Дегтярёву было видно, что он никуда не хочет идти. Пусть расстреливают прямо здесь, в этом зале. Но его жизнь и его знания ещё были кому-то нужны.

– Идите за мной! – приказал ему полковник, и Дегтярёв не посмел ослушаться.

Дошли до заветной железной двери, полковник распахнул её:

– Входите!

Сан Саныч переступил через порог и обмер. Такого великолепия ему видеть ещё не доводилось. Полковник замешкался в дверях, давая возможность Дегтярёву прочувствовать давящую значительность увиденного, и только после долгой паузы напомнил о себе:

– Капитан Брусникин!

Тотчас же примчался Толик. Теперь он был капитаном Брусникиным. По нему было видно – настоящий вояка.

– Я, товарищ полковник!

– Вот вам электрик. Введите его в курс дела.

– Есть, товарищ полковник!

– Часа вам хватит?

– Так точно, товарищ полковник!

Эхо горохом отскакивало от бетонных стен зала. Дегтярёва эта обстановка подавляла.

– Даю вам час, – сказал полковник, ни к кому конкретно не обращаясь. – Действуйте! – И вышел, прикрыв за собой тяжеленную металлическую дверь.

Брусникин перестал тянуться в струнку и очень даже фамильярно хлопнул Дегтярёва по плечу:

– Ну? Будем знакомиться? Звать как?

– Александром. Сашей.

– Ты оттуда? – Брусникин ткнул пальцем вверх, где, по его разумению, светило солнце и с ветки на ветку перепархивали птицы.

– Оттуда.

– Ну и как там?

– Очень хорошо, – совершенно искренне сказал Дегтярев.

Здесь, под землёй, ему нравилось гораздо меньше. Точнее, совсем не нравилось. Но вслух он об этом сказать не смел.

– А мы тут уже закисли, – сообщил ему Брусникин. – Надоело, хоть волком вой. Ну да ладно, займёмся делом. Не управимся за час – пиши пропало. У нас тут недавно одного шлёпнули. Слыхал?

– Угу, – закручинился Сан Саныч.

Брусникин проводил его в другой конец зала, где обнаружился внушительных размеров распределительный щит.

– Беда с этим щитом, – сообщил Брусникин. – Что-то там в нём полетело, и у нас не все мониторы включаются. Ты бы посмотрел, а?

У Дегтярёва с квалификацией всё было в порядке, и он за пять минут разобрался, что к чему. Дело-то было пустячное. Пакетничек полетел. Заменить – и никаких забот. На всё про всё у него ушло пятнадцать минут.

– Молодец! – оценил его старания невесть откуда взявшийся Брусникин. – С меня сто граммов.

Сан Саныч неуверенно засмеялся, но про сто граммов, как оказалось, было совсем не шутка.

– У нас есть, – сказал Брусникин. – Сейчас вздрогнем.

– А можно? – обмер, не веря, Сан Саныч.

– А кто ж нам запретит?

– Полковник, – вжал голову в плечи Дегтярёв.

– У него своя служба, а у нас своя, – весело сказал Брусникин. – В общем, пошли.

В дальнем углу обширного зала было оборудовано что-то вроде уголка отдыха. Несколько стульев, стол, старый, видавший виды холодильник. На стене – карта СССР и портрет маршала Брежнева в маршальском мундире.

– Наша кают-компания, – сообщил Брусникин. – Место встреч, выпивонов и дружеских мордобитий.

Говоря это, он извлекал из обшарпанного холодильника бутылки с водкой, рыбные консервы и золотистые луковые головки.

– Нам это можно, – говорил Брусникин, кивая на водку. – Потому как напряжение и стрессы всякие. Ответственность-то какая! Чуть что не так – и полшарика в преисподнюю.

– Какого шарика? – не понял Дегтярёв.

– Земного, какого же ещё. Вот, иди сюда.

Брусникин вывел Сан Саныча к длинному пульту, за которым сидели несколько офицеров. По пульту одна за другой, через равные промежутки, аварийно краснели шляпки кнопок. Десятка два, не меньше. Брусникин указал на одну из них:

– Достаточно нажать – и нет Нью-Йорка.

Сан Саныч обмер. Слышал про наше ядерное оружие и про то, что есть где-то специальные люди, в случае чего запускающие смертоносные ракеты к цели, но чтоб вот так, воочию, собственными глазами, и чтоб только руку протянуть – и всё! Запуск!

– И что? – спросил он подсевшим голосом. – Надо только эту кнопку нажать?

– Ну! – ответил беспечно Брусникин. – И этот Нью-Йорк превращается в головёшки.

Он показал на большой экран. На экране теснились небоскребы. Меж небоскребов текли бесконечные потоки машин.

– Прямое включение, – сообщил Брусникин. – В реальном масштабе времени. Ты сейчас действительно видишь нью-йоркские улицы.

– А … зачем? В реальном?

– А чтоб видеть, – пояснил Брусникин. – Нажал кнопку и смотришь на экран. Если громыхнуло и изображение пропало – значит, попал. Если промахнулись – вторую ракету вдогонку.

Ошалевший от соседства с грозным оружием Дегтярёв смотрел во все глаза. Разноцветье лампочек завораживало и пугало.

– Так у вас связь? – спросил он. – С высшим руководством? Они вам, допустим, дают команду …

– Какую команду?

– На запуск.

– С запуском мы сами решаем.

– Сами? – не поверил Сан Саныч.

– Конечно! А если руководство, к примеру, уничтожено прямым бомбовым ударом? Или другая какая причина? Ну не могут они, допустим, дать команду на запуск. Так что всё сами. Нажал на кнопку – и выполнил боевую задачу. Ну да ладно, – вспомнил о главном Брусникин. – Пойдём-ка, вздрогнем. Эй, мужики! Прошу к столу!

Сослуживцы Брусникина бестрепетно покинули боевые посты, чем немало озадачили Сан Саныча.

За столом было тесно и шумно. Дегтярёв всматривался в мужественные лица офицеров, ощущая себя пришельцем, чужим.

– Человек оттуда, – представил его Брусникин, ткнув пальцем вверх.

Все посмотрели уважительно. Брусникин самолично налил всем водки.

– Ну, как всегда – за непробиваемость нашего ядерного щита! – провозгласил тост Брусникин.

Встали и стоя выпили. У Сан Саныча было торжественно-значительное выражение лица. Он сидел лицом к стене, а на стене висело зеркало, из-за того зеркала мы его и снимали.

– Что там, наверху? – спросил у Дегтярёва один из офицеров.

– Солнечно, – пожал тот плечами. – Без осадков.

– Лето какое в этом году?

– В смысле? – опешил Сан Саныч.

– Дождливое или не очень?

– Как там вообще с климатом? – подключился другой офицер.

Все смотрели на Дегтярёва, и он вдруг понял, что эти люди не шутят.

– А вы сколько здесь, под землёй, торчите, ребята?

– О-о! – сказал Брусникин. – Скажу – не поверишь.

У Дегтярёва округлились глаза.

– Уже позабыли, как трава выглядит, – сообщил Брусникин. – Людей видим только на экране, – кивнул себе за спину.

– Ну и ну, – сочувствующе выдохнул Сан Саныч.

Брусникин махнул рукой и налил ещё водки.

– За вас! – сказал он Сан Санычу. – За ваш мирный сон! За мирный труд!

Сан Саныч только и смог кивнуть благодарно. Он и представить себе не мог, что такое возможно. Знал, что в стране развал повсюду и что армия небоеспособна. Слышал, что офицеры не получают зарплату и вооружение не закупается. Что всё летит в тартарары. И кто бы мог подумать, что в то же самое время несут свою службу вот эти мужественные люди, месяцами не вылезающие из-под земли, не видевшие ещё летнего солнца …

– И за вас, мужики! – расчувствовался Дегтярев. – Чтоб, значит, служилось! Чтоб тоже мир и никакой войны!

Выпили. Лица офицеров уже смягчились и стали роднее Дегтяреву.

– А то давай к нам! – предложил Брусникин. – Электрик ты классный, я же вижу. Зарплата тут хорошая. А?

– Нет, – поостерёгся Сан Саныч. – Не могу.

– Почему не можешь?

– Ну, не могу – и всё!

Дегтярёв не мог, потому что постоянно помнил о своём расстрелянном предшественнике. Не ровен час – и самого поставят к стенке.

– Как знаешь, – не стал настаивать Брусникин и подлил Сан Санычу водочки. – И всё равно ты человек хороший. Так что за тебя!

В ближайшие двадцать минут они ещё выпили за дочек Дегтярёва, потом опять за него самого, потом за тех, кто в сапогах, потом за тех, кто не с нами, потом за Брусникина лично. Сан Саныч изрядно захмелел. И Брусникин снова подступился к интересующему его вопросу.

– Я всё насчет работы, – сказал он Дегтярёву. – Соглашайся, а?

– Не-е-ет!

– Почему?

– Я по данным не прохожу, – туманно пояснил Дегтярёв.

– По каким данным? Ты беспартийный, что ли?

– В смысле?

– Ну, не член партии?

– Какой партии?

И тут нетрезвый шум, витавший над столом, разом испарился.

Стало тихо.

– Как это – какой? – сурово осведомился Брусникин. – Партия у нас одна – наша родная, коммунистическая.

Сан Саныч начал медленно трезветь, но всё ещё не понимал, что происходит.

– И, как коммунист, я тебе скажу – ты не шути с такими вещами, – добавил Брусникин, и голос его был сейчас недобро твёрд.

Он извлёк из внутреннего кармана служебного кителя красную книжицу и положил её перед собой на стол. На книжице был вытиснен золотом маленький ленинский профиль и надпись: "Коммунистическая партия Советского Союза".

– Вот! – с чувством сказал Брусникин. – Ум! Честь! И совесть! – разделяя каждое слово и пристально глядя в глаза перепуганному Сан Санычу, сказал капитан. – Так что не надо … грязными руками … наше святое …

– Да вы что, мужики? – пробормотал стремительно трезвеющий Сан Саныч. – Какая партия? Какие ум, честь и грязные руки? Нет же ничего!

– Чего – нет?

– Партии нет!

– Провокатор! – наконец дозрел кто-то. – Вяжи его, ребята!

– Нет, погоди! – осадил товарища Брусникин. – Пусть говорит!

Глаза смотрели недобро.

– Вы чего, мужики? – Сан Саныч вертел головой, ловя взглядом глаза своих собеседников. – Какой год-то на дворе?

При упоминании о годе в его мозгу словно соскочил какой-то рычажок. Дегтярёв захлебнулся воздухом и замолчал. Медленно прозревал. Наконец всё сопоставил – и слова своих недавно обретённых знакомцев, и их старого покроя форму, и портрет Генсека Брежнева на стене – и, ещё не веря собственным догадкам, спросил:

– Вы с какого года здесь? Сколько службу несёте?

Спрашивал, а сам понимал – ну чушь же это всё, не может быть, не бывает так – а тут Брусникин в ответ:

– Я с восьмидесятого.

– Я с восемьдесят первого, – отозвался его товарищ.

– И я с восьмидесятого, – это уже третий вступил.

– С семьдесят девятого.

– С восьмидесятого.

У Сан Саныча голова пошла кругом. Здесь не было никого, кто спустился бы под землю позже восемьдесят первого года. Года, в котором колбаса стоила два двадцать, Советский Союз давал достойный отпор силам империализма, а Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР товарищ Леонид Ильич Брежнев вёл страну к новым трудовым свершениям.

– Вы это серьёзно? – переспросил начавший терять рассудок от такого расклада Дегтярёв.

– Мы люди военные, – скупо объяснил причины собственного долготерпения Брусникин. – Прикажут ещё двадцать лет под землёй просидеть – просидим. У нас тут харчей лет на пятьдесят.

– Но не может же быть! – затряс головой Сан Саныч. – Чтоб вам не сказали ничего! Чтоб не поставили в известность!

– О чём?

– О том, что происходит там, наверху!

– А что наверху? – беспечно пожал плечами Брусникин и указал на экран, тот самый, где был Нью-Йорк. – Те же дома, те же люди, та же жизнь …

– У них! – возопил Дегтярёв. – Это у них та же жизнь! А у нас всё, всё по-другому!

– Ну что может быть по-другому?

– Всё! Всё! – Сан Саныч захлебнулся воздухом, не зная, как объяснить случившиеся перемены людям, которые пятнадцать последних лет провели под землёй. – КПСС уже не самая главная партия в стране, – заторопился он. – Их у нас много, партий-то этих. И вместо Генсека теперь Президент. Жратвы в магазинах полно, а денег у людей нет. И безработица страшная, и преступность, доллары разрешили, и теперь тот, у кого их много, – молодец, а у кого долларов нет – тот, значит, в пролетариях ходит. В пролетариях – в смысле, пролетает без денег-то. На улицах стреляют, шахтёры бастуют.

На Дегтярёва смотрели так, будто решали, с какого боку к нему лучше подступиться, чтобы надеть смирительную рубашку. Но он этого даже не замечал.

– Проституция, само собой, расцвела. Торгуют, в общем, телом, – продолжал он свою просветительскую речь.

– Может, ещё и негров линчуют? – подал голос один из офицеров.

– В смысле?

– Ты про нас рассказываешь? Или про Америку?

– Про нас.

– Очень уж на Америку похоже – как нам замполит на политинформациях докладывает.

– В общем, да, – согласился Дегтярёв, поразмыслив. – У нас как в Америке. Только ещё хуже.

На него смотрели, как на прокажённого, а его уже понесло:

– Коррупция махровым цветом … Реклама по телевизору … Прокладки там всякие … И ещё от перхоти … Ваучеры опять же … Ну, Чубайс, понятное дело, доктор Дебейки и прочие молодые реформаторы … А вот еще "МММ" было … Ну это вообще – стрелять таких … А Кобзон ушёл из певцов, но не насовсем, а так – притворяется … Ещё храм построили … Да, а церковь теперь сигаретами торгует и ещё водкой …

– А водка-то почём? – спросил кто-то внезапно.

– Двадцать рубликов.

– Бутылка? – не поверил спрашивающий.

– Ну! Это если дешевая, отечественная …

Офицеры переглянулись.

– Это же во сколько раз? – задумчиво спросил один. – В шесть?

– Почти, – ответил другой офицер.

– Что – в шесть? – переспросил недогадливый Дегтярёв.

– Подорожала. Стоила-то три шестьдесят две …

– Вы же ничего, совсем ничего не знаете, мужики, – покачал головой потрясённый Сан Саныч. – Ещё было по четыре двенадцать, потом – червонец, а дальше уж пошло-поехало. До деноминации по двадцать тыщ платили за бутылку.

– Врёшь!!! – выдохнули хором.

– Не вру!!! – вступился за собственную честь Дегтярев.

– Что же – бутылка водки как четыре машины "Жигули"?

– Ну, "Жигули"-то тоже подорожали.

– Вот зараза! На сколько? Я ж на очереди стою.

Сан Саныч хотел было ответить спрашивающему, сколько же стоили до деноминации "Жигули", но осёкся, поняв, что не сможет произнести вслух кошмарную многомиллионную сумму. Слишком дико звучит.

Он смотрел на офицеров. Те смотрели на него. И Дегтярёв понял, что что-то сейчас произойдёт. Хотели ведь его повязать – и повяжут. А дальше будет только хуже. Предшественника-то его вон как – к стенке, и девять граммов свинца. Наш герой уже готов был испугаться, но не успел.

Скрипнула дверь, и вошёл полковник. И только теперь, согласно нашему сценарию, Сан Санычу предстояло пережить самое главное на сегодня потрясение.

* * *

Возникло какое-то замешательство. Как будто до сих пор офицеры знали, что им делать, а с появлением старшего по званию подрастерялись маленько.

Дегтярёв думал, что полковник, обнаружив на столе водку, а за столом – покинувших боевые посты офицеров, начнёт кричать и топать ногами, но всё вышло иначе.

– Перекур? – вполне дружелюбно осведомился главный.

Дегтярёва его дружелюбие озадачило. Какой же может быть перекур на боевом-то дежурстве?

– Ты присаживайся, Тимофеич, – пригласил полковника Брусникин. – Выпьешь с нами.

Полковник не стал нос воротить и сел как раз напротив Сан Саныча. Над столом плавало настороженно-недоброе молчание. Брусникин налил полковнику водки, придвинул и потом смотрел, как полковник выпивает и закусывает.

– Скажи-ка, Тимофеич, как там страна живёт, – подступился к интересующей его теме Брусникин.

– Как живёт? – пожал плечами полковник, самостоятельно подливая себе водочки. – Трудится! Пока вы тут покой людей бережёте, эти самые люди выплавляют сталь, выращивают хлеб и бороздят космические просторы.

– И никто … это … ну, в общем … всё нормально, да?

– Ты о чём, капитан?

Глаза полковника блеснули стальной искоркой.

– Никто, спрашиваю, не бастует?

– Да ты что! – зашёлся в благородном гневе полковник.

Даже поперхнулся. Как раз закусывал луковицей – и вот дыхание сбилось от беспардонного вопроса.

– Ты не подумай чего, Тимофеич. Я просто любопытствую, а так я любому могу дать идеологический отпор, ты же знаешь. Я как-никак в партии двадцать лет. У нас же руководящая и направляющая партия – какая?

– Та-а-ак, – догадливо протянул полковник и вперился взглядом в Сан Саныча.

Тот вжал голову в плечи, выдавая себя полностью.

– Та-а-ак, – опять протянул полковник, окончательно прозрев.

Дегтярёв подумал, что настал его смертный час, но он опять ошибся.

– Налей-ка! – властно приказал полковник Брусникину и, когда тот налил водку в стакан до краев, махнул этот стакан залпом и даже не потянулся за закуской.

– Товарищи офицеры! – сказал, глядя в стол. – Таково было решение командования! Во избежание деморализации и возможных эксцессов!

Поднял голову и обвёл взглядом присутствующих. Все замерли в ожидании, и Сан Саныч вместе со всеми.

– Там, наверху, – полковник махнул рукой в бетонный свод, – совсем не такая жизнь, как вам докладывает замполит. Вместо страны там пятнадцать независимых государств, демократия, гласность и вообще полный бардак.

Полковник вздохнул и хрустнул пальцами.

– До вас, поскольку вы на боевом дежурстве, информацию не доводили. Чтоб, значит, не снижать боеготовность и не лишать боевого духа.

Дегтярёв потерянно смотрел на полковника. Никак не мог понять, как можно решиться на подобное – пятнадцать лет морочить людям голову.

– В армии разброд и шатания, – продолжал полковник. – Боевой учёбы нет, в подразделениях некомплект, офицеры проигрывают боевую технику в карты. Вы! – он обвёл взглядом присутствующих. – Вы остались единственной боеспособной единицей!

– Тимофеич! – пробормотал Брусникин. – Как же так?!

– Вот у товарища спросите! – кивнул в сторону Сан Саныча полковник.

И Сан Саныч выдал по полной программе. Любо-дорого было смотреть. Я и подумать не мог, что этот человек обладает таким красноречием. Жаль только, что добрую половину его выступления в эфире придется заменить писком. Так и будет в эфире – "пи-и-и".

– Страну развалили! Эта … пи-и-и… мафия жирует, а простому народу осталось только … пи-и-и … Я три месяца без зарплаты, жена – шесть, а директор этот … пи-и-и … Ваучеры опять же – обещали по две "Волги" на ваучер, а дали … пи-и-и … Америка нас уже ни … пи-и-и … не ставит, а мы ей … пи-и-и… лижем. Границ этих … пи-и-и… понагородили, таможни там всякие и прочая … пи-и-и… Я к тёще ездил в Кокчетав, так мне ихний таможенник говорит … пи-и-и … пи-и-и … А я ему на это … пи-и-и … пи-и-и … пи-и-и … А он, гад … пи-и-и … Ну я ему тогда … пи-и-и … пи-и-и …

– Вот дела! – только и успел вставить потрясённый Брусникин.

– Ну! А я о чём! А то вот ещё сосед мой, Петрович, взял в киоске бутылку водки, домой принёс, а вместо водки оказалась … пи-и-и … Ну, приехали врачи по «скорой» и говорят … пи-и-и …

– Да не может быть!

– Клянусь! А Петрович им – я же молодой ещё! А они – нет, всё равно тебе … пи-и-и … Сели и уехали.

– Во гады! А сосед-то?

– А что сосед? Сосед … пи-и-и … Пришёл ко мне и рассказывает, что мои … пи-и-и … пи-и-и … Ну, мы с ним сели, выпили за его возвращение с того света и так … пи-и-и … пи-и-и … Надрались, в общем, в тот раз до … пи-и-и …

Брусникин плеснул водку в стаканы.

– Как же так! – пробормотал потерянно. – Такая страна была!

Встал, пьяно качнулся, расплескав полстакана водки, и провозгласил:

– За СССР!

В последующие полчаса тот же тост провозглашался еще пять или шесть раз.

Брусникин уже всецело доверился Сан Санычу и интересовался подробностями сегодняшней жизни там, наверху. Кое-что ему понравилось. Например, отсутствие очередей и тот факт, что импортные цветные телевизоры вполне доступны, а видеомагнитофоны продаются без предварительной записи и всем, а не только представителям льготного контингента. Зато он осудил дискуссию о выносе Ленина из Мавзолея, рекламу женских прокладок на телевидении и гегемонизм Соединенных Штатов Америки. Америка больше всего его расстроила.

– Как же так? – вопрошал Брусникин. – Да кто они такие? Я же их одним нажатием кнопки! Движением этого вот пальца!

Он осмотрел указательный палец правой руки. Сан Саныч тоже посмотрел. Наш герой ещё не знал, что события стремительно приближаются к ужасной развязке.

– А что ж! – согласился уже здорово набравшийся Тимофеич. – Проучить мы их можем!

Полковник поднялся из-за стола и пошёл, покачиваясь, к пульту.

– Они думают, всё по-ихнему будет! А по-ихнему не будет …

– Пошли! – предложил Брусникин Сан Санычу. – Потеха начинается, я чувствую.

Полковник уже стоял у пульта.

– Какая тут из кнопок – по Нью-Йорку?

– Вот эта, товарищ полковник.

Рука Тимофеича потянулась к красной кнопке. Я следил за выражением лица Дегтярёва.

Он протрезвел, клянусь! В одно мгновение! Понял, что сейчас произойдёт, но всё ещё никак не мог поверить.

На большом экране жил Нью-Йорк. Там в окнах домов горел свет и по улицам катили машины.

– Вы что! – выдохнул потрясённый Сан Саныч. – Там же народу миллионов, наверное, десять!

Оказалось, что, несмотря на все тяготы жизни, он остался совсем не кровожадным человеком.

– "Десять", – хмыкнул Брусникин и указал рукой на экран компьютера. – Шестнадцать миллионов пятьсот двадцать шесть тысяч сто три человека … Сто четыре … Сто пять … Сто семь … Двойня, видно, родилась. Плодятся, как кролики.

– Мы рождены, чтоб сказку сделать пылью! – провозгласил лозунг ракетчиков полковник и нажал страшную кнопку.

Мигнули лампочки.

– Пошла ракета! – сказал Тимофеич и обрадованно потёр руки. – Мы им покажем, как негров обижать!

Дегтярёв смотрел на экран остановившимся взглядом. Сегодня утром, попивая дома чаёк с бутербродами, а позже толкаясь в вагоне метро по дороге на работу, он и помыслить не мог, что к вечеру станет свидетелем начала третьей мировой войны.

– Лицо – крупным планом! – сказал я оператору.

Собственно, ради вот этих кадров мы всё и затеяли. Видели ли вы раньше лицо человека, который знает то, чего не знают миллиарды других людей?

Изображение Нью-Йорка на экране дрогнуло и исчезло.

– Вот! – сказал Тимофеич бесстрастно. – Будут знать, как выделываться.

Сан Саныч не успел ни осознать произошедшего, ни испугаться по-настоящему. В зал уже входила его жена. Она же и прислала к нам в программу письмо – предлагала разыграть своего благоверного.

Я шёл следом. Увидев нас обоих, Дегтярёв изменился в лице – в который уже раз за сегодняшний день. Понял, что произошло. И что всё не всерьёз.

– Ну, вы даёте! – пробормотал он после паузы. – Я же поверил! Я же думал – война!

И дальше такая тирада – сплошное "пи-и-и". Хорошо ещё, что съёмка уже закончилась.

* * *

Борис поджидал меня в зале, в котором загружались продуктами машины.

– Ну, вы дали! – сказал он восхищённо. – Я в полном восторге!

Я вежливо улыбнулся ему в ответ.

– А когда полковник запуск произвёл! У этого мужика челюсть отвисла, клянусь!

Я продолжал улыбаться, хотя уже ничего не понимал.

– Это, наверное, потому, что вы его напоили. Иначе бы он вряд ли клюнул.

– Погоди-ка, – остановил я его. – А где ты был во время съёмок?

Рядом со мной его точно не было. И откуда же он мог знать, как всё происходило там, на съёмочной площадке?

– У себя я был, Женька. И всё видел в прямом, так сказать, эфире.

Борис засмеялся и потянул меня за рукав.

Мы свернули в один из боковых проходов, прошли мимо одной двери, другой, а третью справа по ходу Борис распахнул. Я увидел небольшую комнату и ряд мониторов на длинном столе. На тех мониторах была вся жизнь подземного Борисова царства. Я видел все залы и тот, где мы только что снимали наш сюжет – тоже.

– Полный, в общем, контроль за обстановкой, – хмыкнул за моей спиной Борис.

В комнате находился только один человек, огромных размеров парень – что в высоту, что в ширину. Как бы Борис, но раза в три увеличенный. Даже лицом они были несколько похожи.

– Мои глаза и уши, – представил его Борис. – Звать Алексеем.

Алексей осторожно пожал мою руку своей лапищей. Сжал бы по-настоящему – быть мне калекой.

– Классная работа! – сообщил мне Алексей. – Мы тут падали со смеху.

– Как же вы камеру там установили? – удивился я. – Мои ребята монтировали декорации – и никто ничего не заметил.

– Высший пилотаж! – сказал Борис. – Есть и у нас специалисты!

Похлопал Алексея по плечу. Тот, наверное, и был тем самым специалистом, умеющим незаметно устанавливать видеокамеры.

– Может, ещё что будете снимать у нас?

Я в ответ неопределённо пожал плечами. В ближайших планах ничего такого не было. Декорации будем разбирать.

– Я не против, – сообщил Борис. – Чтоб, в общем, вы снимали.

Ему понравилось, я видел. Поблагодарил Бориса и пообещал когда-нибудь обратиться к нему опять.

Расставались мы друзьями. Борис долго тряс мне руку. Потом то же самое проделал Алексей.

Я думал, что с этим великаном никогда больше не встречусь.

Но ошибался.

* * *

Через две недели разыгрывалось большое действо. Вручались премии лучшим телевизионщикам страны. Так сказать, от коллег – коллегам. Мы выдвигались сразу по четырём номинациям. И что-то должны были получить.

Когда-то мы выдвигались по семи номинациям и не получили ничего. Совсем. Нас проучили за строптивость и за нежелание играть в чужие игры. Мы тогда выстояли, чего не скажешь о наших недоброжелателях. Они кончили очень плохо. А мы окрепли. И с нами теперь так жестоко обходиться не решались. Так что что-то получить мы были должны обязательно.

Я, как представитель попавшей в шорт-лист программы, получил право от своего имени пригласить на церемонию нескольких гостей. Два приглашения я отправил Жихареву: одно для него, как для друга программы и спонсора, другое – для Ольги. Я хотел её видеть, и, чтобы Жихарев поступил так, как нужно мне, а не как-то иначе, я в приглашении поставил её имя. Приглашение было отпечатано типографским способом, но там оставалась одна свободная строчка, как раз для имени и фамилии приглашённого. Я и написал имя: Ольга. А с фамилией затруднился: то ли она Жихарева, то ли носит другую фамилию. Я до сих пор не знал, кем она приходится Константину.

Вы бывали когда-нибудь на тусовках телевизионщиков? Зрелище почище цирка. Море эмоций и страстей, но всё прикрыто маской радушия и равнодушия, проявляемых одновременно. Здесь нет друзей, а есть конкуренты. Здесь нет великих и нет начинающих, потому что все – гении. Хотя бы в своём собственном представлении. Здесь весело, потому что здесь настоящая жизнь. Все льстят друг другу, но каждый знает цену этой лести. А если все всё знают – то это и есть цирк. Театр. Очевидное – невероятное.

Дёмин встретил нас со Светланой у входа в зал. Он приехал раньше нас и уже успел многое узнать.

– Нам отдают три номинации из четырёх, – сообщил Илья. – Забрали приз "За лучший сценарий". Не потому, что не тянем, а потому, что это единственная номинация, в которую попали кавээнщики. Если им этот приз не отдать – они вообще остаются ни с чем. Посчитали, что несправедливо.

– Несправедливо, – согласилась Светлана. – Они заслужили.

Нам улыбались и с нами раскланивались. Мы вежливо отвечали на приветствия. Я выискивал взглядом Жихарева и его бесподобную спутницу.

– Ты кого-то ищешь? – спросила меня Светлана.

– Нет, – буркнул я и отчего-то смутился.

Светлана посмотрела на меня подозрительно.

Наши места были рядом со сценой.

– Садись у прохода, – предложил мне Дёмин. – За призами будет ближе ходить.

Он уже все вычислил. Настоящий администратор.

Я оглянулся и наконец-то увидел Жихарева. Ольга была с ним. Она и увидела меня первой. Улыбнулась благодарно и чуть смущённо тронула своего спутника за руку. Теперь и Жихарев меня увидел. Помахал мне рукой. Вместе они смотрелись великолепно. Идеальная пара. Я вообще-то не завистник, но Жихареву завидовал. Хотел бы я быть на его месте в эти минуты.

Действо тем временем началось. Роскошно украшенная сцена, ослепительные ведущие и вспышки блицев. Всё как положено. Дёмин не зря приехал раньше нас. Он уже знал, кто какой приз получит. Когда ещё только объявляли очередную номинацию, Илья говорил, кто победил. И практически не ошибался.

– Вот тебе и тайна деятельности жюри, – усмехнулась Светлана.

– Жюри – те же люди, – сказал Илья голосом человека, прекрасно осведомлённого о внутреннем устройстве этой штуки под названием "жизнь". – Так что ничего странного.

И насчёт наших побед информация у него была достоверная. Мы взяли призы в трёх номинациях из четырёх возможных. За призами выходил я, все три раза. Ещё когда вышел впервые, отыскал взглядом Жихарева и его спутницу. Мне предстояло сказать несколько слов, и я произнёс их, глядя на Ольгу.

– Спасибо моим зрителям. Я делаю эту программу для них, для тех, кто нас любит.

Я смотрел Ольге прямо в глаза и понял, что она знает, к кому я сейчас обращаюсь. Опустила бархатные ресницы, стыдливо оградившись от меня, и чуть порозовела. Чёрт побери, она была прекрасна. Божественна. Великолепна. От неё как будто исходил какой-то ток. Хотелось быть рядом с нею. И вечно хранить ей верность.

– Ты великолепен, – оценила Светлана, когда я вернулся на своё место. – Если и есть у нас король эфира – то это ты.

Я смутился, потому что не мог ответить ей взаимной приязненностью. Ведь думал я в эти минуты не о ней.

Потом, в перерыве, в буфете я столкнулся с Жихаревым и Ольгой. Костя пожал мне руку с таким чувством, будто я был форвардом его любимой команды и только что забил решающий гол.

– Классно ты их! – оценил мои успехи Жихарев. – Молодец!

– Я болела за вас, – сказала Ольга.

Голос её был певуче прекрасен. Я обнаружил, что погибаю. Хорошо ещё, что в эти минуты рядом со мной не было ни Дёмина, ни Светланы.

– Может, выпьем за успех? – предложил Жихарев.

Я не нашёлся, что сказать, и он отвлёкся, оставив нас с Ольгой наедине.

– Вам нравится? – спросил я, чтобы только не молчать.

Чувствовал себя полным идиотом.

– Очень. Спасибо вам.

– За что?

– За приглашение.

– А-а, вы об этом. Пустое.

Я даже рукой махнул.

– Мне нравится ваша программа. Я от неё без ума.

"Я от неё без ума" – в этом мне что-то послышалось. Можно было решить, что её слова относятся лично ко мне, и хотелось верить, что я не ошибаюсь.

– Я смотрела последнюю вашу передачу. Про подземный ядерный центр.

Она улыбнулась очаровательной мимолетной улыбкой. Как воспоминание о приятном.

– Хотя это немного жестоко.

– Жестоко? – опешил я.

– А вы не находите? – спросила мягко. – Этому человеку, которого вы разыгрывали, пришлось очень несладко.

– М-да, – согласился я.

Мне почему-то стало стыдно за ту нашу съёмку. То есть до сих пор всё было нормально, а вот теперь вдруг моё мнение о собственной работе вмиг переменилось.

– Я сказала что-то не так? – Ольгины ресницы вспорхнули.

– Н-нет, почему вы так решили?

– Увидела, – ответила она. – Простите меня.

Появился Жихарев. Он принёс шампанское. Пузырьки шампанского поднимались к поверхности и исчезали. И точно так, без следа, исчезло то, что только что было между нами – между мною и Ольгой. Как будто возникла зыбкая и неустойчивая общность – и вдруг пропала от малейшего сотрясения. Сотрясением было появление Константина. Теперь Ольга была не со мной, а с Жихаревым. И это меняло моё восприятие жизни. Скучнее становилось. Хуже. Давно со мной такого не случалось.

– За тебя! – поднял свой бокал Жихарев.

За мои успехи, надо понимать. Но мне совершенно не хотелось пить за собственные успехи. Мне хотелось поднять бокал за Ольгу. Я посмотрел на неё и вдруг понял, что она обо всём догадалась. По дрожанию её ресниц понял, по тому, как держала бокал. По лёгкому отблеску румянца, уже в который раз за сегодняшний вечер окрасившему её прекрасное лицо.

– Если можно – за Ольгу, – сказал я, обращаясь к Жихареву. – Не возражаешь?

Он вдруг засмеялся и согласно кивнул. Нисколько не ревновал, хотя о чём-то догадался, безусловно. Он был лёгок в общении. Грязное к нему не приставало. Я понял, кому достаются такие женщины. Тем, кто уверен в себе и никого не боится. Жихарев нисколько меня не опасался. Потому что я мог быть хоть десятикратно звездой экрана, но Жихарев оставался Жихаревым, и его личные качества перевешивали всё остальное, потому что это "остальное" было наносным, а он, Жихарев, – настоящий. Сильный и всегда верящий в свою собственную звезду.

– За вас! – сказал я Ольге.

Сейчас я их не разделял. Они вместе. Одно целое. И так будет всегда. Созданы друг для друга.

Когда всё закончилось и участники действа разъезжались, я не сел в машину, пока Константин и Ольга не сели в свою. Помахал им на прощание. Почему-то было немного грустно.

– Я позвоню тебе завтра! – крикнул мне Жихарев.

Я кивнул. На том в тот день и расстались.

Жихарев действительно позвонил на следующий день:

– Ты очень занят?

– А что? – ответил я вопросом на вопрос.

– Хотел с тобой встретиться. К тебе можно приехать?

– Прямо сейчас?

– Да.

– Приезжай, конечно, – ответил я, недоумевая по поводу его желания встретиться.

Он приехал через час. В офисе, кроме меня, была только Светлана. Жихарев учтиво поздоровался с ней. Светлана почему-то сделала серьёзное лицо. Излишне серьёзное. Так неопытные в сердечных делах женщины прячут неравнодушие. Жихарев, похоже, пользовался немалой популярностью у представительниц слабого пола.

– Прошу заранее меня извинить, – сказал Жихарев. – Не очень-то удобно обращаться к тебе с личной просьбой …

Совершенно меня заинтриговал.

– И если это невозможно – скажи об этом сразу.

Он сделал паузу.

– Я хочу преподнести Ольге сюрприз. С твоей помощью.

– И что я должен сделать?

– Разыграть её. Так, как ты это делаешь в своих передачах.

Я сидел, словно громом поражённый. То есть мой ответ, конечно, был безусловно отрицательным, но я просто на время потерял дар речи, поскольку не мог понять, как подобное могло прийти Константину в голову. Шутливый розыгрыш и божественная Ольга – два этих понятия не стыковались у меня в мозгу. Этого просто не могло быть. Даже не подлежало обсуждению.

Жихарев терпеливо ждал. За его спиной я видел Светлану. Она наблюдала за происходящим с интересом, который не могла скрыть.

– Это невозможно, – сказал я.

– Почему?

Я не мог ему объяснить. Не знал, какие подобрать слова. Потому что "невозможно" – это когда нельзя. Когда есть какая-то черта, граница, через которую нельзя переступать.

Я лишь пожал плечами.

– Женя! – Жихарев заглянул мне в глаза. – Я никогда ни о чём тебя не просил …

Подразумевалось, что настал тот час, когда он просит. И будет настаивать до тех пор, пока я не сдамся. А я не сдамся, потому что не представляю себе Ольгу в роли разыгрываемой.

– Зачем это тебе? – я попытался вяло увильнуть.

– Сюрприз! Я же сказал.

– И как тебе это представляется?

– Хочу сделать ей подарок.

– Хорош подарочек! – засмеялся я. – Ославим на всю страну. На посмешище выставим.

Я пытался сыграть на его чувстве собственника. Мужчина он или нет? Мачо? Самец? Разве ему небезразлично, как будет выглядеть в глазах окружающих его женщина?

– На всю страну не надо, – дал задний ход Жихарев. – Ты всё отснимешь, как обычно. А в эфир это не пойдёт. Кассету, в единственном экземпляре, подарим Ольге. Все расходы по съёмке я оплачу. А?

Он почти просительно заглянул мне в глаза.

– И что же мы будем снимать? – спросил я без особого энтузиазма.

– Я уже всё продумал!

Он придвинулся ко мне и заговорил голосом заговорщика – мальчишка мальчишкой:

– Представь! Приходит она в банк … У неё персональная ячейка там, в банке. Такой маленький сейф – знаешь?

Я кивнул, совершенно заинтригованный.

– Безделушки кое-какие хранит, в общем – ничего особенного. И вот она свою ячейку открывает – а тем временем ты всё это осторожненько снимаешь! – а там, в ячейке …

– Нет ничего? Всё украли?

Я спросил и тут же понял, что поспешил, потому что Жихарев счастливо засмеялся и замотал головой.

– Нет! Всё на месте, Женя! И даже более того! Кое-что прибавилось!

Жихарев откинулся на спинку стула и торжествующе посмотрел на меня. Я ждал продолжения.

– Я же говорю – сюрприз! Там лежит умопомрачительное колье! Все королевы рыдают от зависти! Жёны миллиардеров отдыхают!

Я поймал взгляд Светланы. В том взгляде были восхищение и восторг. Я её понимал. Вот так надо дарить подарки. Не за обеденным столом в своей опостылевшей квартире. И не в ресторане между третьим и четвёртым бокалами вина. А так, чтобы сразить наповал. Чтобы запомнилось. Этот сейф в банке – как сказочная волшебная шкатулка, из которой ничто не исчезает, а только добавляется – как бы само собой. Конечно, потом Ольге всё объяснят, но вот это первое чувство – изумление и недоверие! – это запомнится на всю жизнь. Так дарить подарки надо уметь.

– Чёрт побери, – пробормотал я. – Я возьму тебя сценаристом.

Жихарев победно оглядел нас со Светланой.

Светлана улыбнулась ему ободряюще.

– Извини меня за этот вопрос, – сказал я. – Ольга – твоя жена?

Это была чудовищная бестактность, но я хотел в конце концов знать, кто она ему. Секундная пауза, после которой:

– Да.

Значит, не расписаны. Секундное замешательство его выдало. В общем, так и должно было быть. Невозможно представить Ольгу чьей бы то ни было женой – чтобы штамп в паспорте, пошлые слова работницы загса и все прочие прелести бюрократического оформления отношений. Такая женщина не может быть женой. Только объектом поклонения и любви.

Светлана смотрела на Жихарева так, что было ясно – наконец-то увидела настоящего мужчину.

– Ну, допустим, – сказал я. – Но как всё это сделать технически?

– То есть?

– К сейфу наверняка нет прямого доступа. Какой-то код. Или ключ, в конце концов.

– Ключ. Даже два ключа.

– Два? – приподнял я бровь.

– Один хранится в банке, другой – у Ольги. Открыть ячейку можно только двумя ключами. Служащий банка открывает свой замок, Ольга свой …

– И как же ты собираешься положить колье в нужную ячейку?

– Ольгин ключ будет!

– А ключ, которым пользуется служащий банка? И кто тебя вообще подпустит к той ячейке?

– Женя! – сказал Жихарев. – Ну не может быть, чтобы тебе отказали!

– Кто?

– Руководство банка.

– Да ты сошёл с ума!

До меня, наконец, дошло, к чему он клонит.

– Ты хочешь, чтобы я пошёл договариваться с ними?

– Тебе не откажут! Тебя знает вся страна! И если ты этого захочешь …

– И не надейся!

– Почему?

– Как ты себе это представляешь? Я прихожу к руководителю банка и говорю: "Хочу забраться в сейф одной из ваших клиенток. Не возражаете?" И как ты думаешь – что он мне ответит?

– Но ты же ему всё объяснишь! Ну, хочешь, пойдём вместе? Я буду с ним разговаривать.

Я представил, как Жихарев будет разговаривать. Очень будет настойчив. Как бы директору банка не пришлось вызывать охрану, чтобы выставить нас с Жихаревым из своего кабинета.

– Это чушь собачья, – сказал я.

Сказал – и встретился взглядом со Светланой. Она, кажется, была со мной не во всём согласна.

– Как ты думаешь? – спросил я у неё.

– А что здесь такого?

– И ты ещё спрашиваешь! – взвился я.

– Женя! Представь, что этот сценарий придумали мы сами. Сами! И решили снимать сюжет. Ты разве не пошёл бы договариваться с руководителем нужного нам банка? И разве не смог бы договориться? А? Что здесь такого? Вспомни, какие сюжеты нам доводилось снимать. И – ничего. Всё получалось.

Я знаю, для чего в этот мир пришли женщины. Чтобы в нужный момент всё правильно и спокойно объяснить и придать нам, дуракам, веры в собственное всемогущество.

– В принципе, конечно, – признал я. – Особенного тут ничего и нет.

– Вот! – сказал Жихарев. – Я и говорю …

Но я всё ещё сомневался. Мне нужно было время, чтобы всё обмозговать в спокойной обстановке.

– Давай отложим этот разговор, – предложил я Жихареву. – Денька на три. Ладно?

Он хотел возразить, но взглянул мне в глаза и понял, что сегодня окончательного ответа всё равно не добьётся.

– Хорошо! – согласился легко, как будто нисколько не сомневался в конечном успехе. – Я тебе позвоню.

* * *

– Надо соглашаться! – убеждённо сказал Дёмин.

Мы сидели втроём – он, Светлана и я – в баре телецентра. Пили кофе и держали совет.

– То, что он оплачивает нам съёмку в банке – чепуха, – говорил Илья. – На этом мы, конечно, не заработаем, а вот время потеряем, это ясно. Но вся штука в том, что – не можем отказаться!

Илья щёлкнул пальцами.

– Он столько денег в нас вложил, Женька, а сколько ещё вложит! Клиента надо ублажать!

Дёмин знал, что говорил. Он был нашим администратором и знал, что сколько стоит и как нам достаются деньги. У каждого успеха есть причина. Причиной нашего успеха было то, что мы имели возможность тратить большие деньги. Это всё и решило. Будь мы бедны, как церковные мыши, мы разыгрывали бы прохожих где-нибудь на улице – от случая к случаю, всегда надеясь на авось, снимая происходящее одной-единственной камерой и надеясь, что при монтаже сможем слепить из снятого хоть что-нибудь более-менее смешное. А зритель ждал постановочных съёмок. Чтобы всё было подготовлено заранее, чтобы интерьер и всё как будто бы всерьёз. Он хотел видеть маленький фильм, а не случайно отснятый скрытой камерой материал. Денег, получаемых от продажи нашей программы, нам худо-бедно хватало. Но помощь Жихарева была совсем не лишней. Не будь его денег, чего-то мы, возможно, просто не смогли бы снять.

– Я бы тоже согласилась, если честно, – сказала Светлана. – И не из-за денег, а просто потому, что придумка хорошая.

Ей это понравилось, наверное, – колье в подарок, да ещё таким способом.

– Она красивая, да?

– Кто? – не понял я.

– Жена Константина.

– Очень, – не стал я кривить душой. – Ты разве не видела её на церемонии?

– Не обратила внимания.

Жихарев и его спутница сидели в тот день позади нас, через несколько рядов.

– Поздравляю с успехом! – пропел над нами женский голос.

Настя Полякова, директор службы новостей нашего телеканала. Умна, недурна собой, острый язычок и доля цинизма – гремучая смесь. Я не то чтобы её опасался, но всегда напрягался, не зная, чего от неё ждать на этот раз.

– С каким успехом? – на всякий случай не понял я.

Настя села за соседний столик, положила перед собой мобильный телефон, с которым не расставалась никогда.

– Я об этих премиях. Вы же победили сразу в куче номинаций. В шести или в семи, если я не ошибаюсь?

Вы можете уколоть вот так – будто бы хваля? Не можете? Значит, до Насти вам ещё расти и расти. Потому что она сказала о шести-семи номинациях, а на самом деле их у нас три. Всего. И говоря об этом, уже держишь в голове как бы не успех, а вроде бы даже провал – потому что получил вдвое меньше призов, чем она, Настя, якобы ожидала. Хотя всё она прекрасно знала – и про наш невыдуманный успех, и про три номинации. Просто метод у неё такой – человека на место ставить. На место, ею, Анастасией Поляковой, определенное.

Я слышал, как украдкой вздохнул Дёмин. Он был искушён в интригах здешних коридоров и тоже всё прекрасно понял. К тому же к нему лично Настя Полякова всегда относилась с неприкрытой иронией. Наверное, такие мужчины, как Илья – невысокие, округлые и с усами – никогда не были предметом её грёз, что она Илье из раза в раз и демонстрировала.

– Как тебе ваш новый диктор? – спросил я у Насти, чтобы сменить тему разговора.

– Ты о ком?

– О том парне, которого Кондаков прочит в ведущие "Новостей".

При упоминании о Кондакове Настя даже подобралась, и во взгляде уже не угадывалось иронии. Ну, во-первых, какая же ирония при упоминании о руководителе телеканала Кондакове – непосредственном, можно сказать, начальнике Насти Поляковой. Настя шефа уважает и побаивается, как уважают и побаиваются человека, который выплачивает тебе зарплату в десять тысяч долларов ежемесячно. А во-вторых, Настя в службе новостей – наипервейший человек, и, если что-то проходит мимо неё, то есть делается без её ведома, она от этого становится больной.

– Кто такой? – спросила Настя.

Начала собирать информацию. Когда Кондаков наконец-то поставит её в известность, она уже о многом будет знать.

Но я, к сожалению, не мог удовлетворить её любопытства.

– Не знаю, – пожал я плечами. – Видел его только мельком. Не молод и не стар. Говорят, какой-то дальний кондаковский родственник.

Настины глаза оставались бесстрастными, но губы она поджала. Просчитывала варианты. Её кофе стыл в чашке.

– А от кого ты о нём узнал?

– На-а-астя-я! – протянул я с улыбкой и развёл руками, давая понять – здесь источники информации раскрывать не принято.

Неписаный закон телевизионных джунглей. Оплошавшего съедят.

Полякова понимающе кивнула. Не обиделась. Так принято, она знала правила игры.

Через пару минут мне понадобилось отлучиться. А вернулся я не один.

– Вот! – представил я Насте своего спутника. – Прошу любить и жаловать! Случайно увидел в коридоре и решил вас познакомить. Тот самый человек, о котором я тебе говорил.

Надо было видеть лица Ильи и Светланы в этот момент. Потому что "кондаковским родственником" был Толик. Тот самый, из рекламного агентства. Я украдкой показал Светлане и Дёмину кулак. Но Настя на них и не смотрела. Она смотрела на новоявленного ведущего "Новостей".

Толика я выдернул прямо из нашего офиса, где он нас дожидался. Одной минуты хватило на то, чтобы ввести его в курс дела. И теперь он взирал на Настю благожелательно и без вызова. Как и подобает взирать на своего будущего шефа.

– Здравствуйте! – пропела Настя с чарующей улыбкой и протянула Толику руку. – Мне о вас говорили.

Толик склонил голову. То ли здоровался, то ли давал понять, что не сказать о нём Насте никак не могли.

– Вы присаживайтесь, – сказала Полякова. – Кофе хотите?

Толик отрицательно мотнул головой.

– У нас открылась мужская вакансия, – сообщила Настя.

И тут как раз объявился Толик. Какая удача! Просто блеск! Ей повезло.

– Вы когда-нибудь вели выпуски "Новостей"?

Толик мотнул головой. Не вёл.

Дёмин хмыкнул в усы, торжествуя. От Настиной спеси не осталось и следа. В милейшего человека превратилась. Любо-дорого смотреть.

– Все это когда-то делают в первый раз, – благосклонно заметила Настя. – У нас есть курсы дикторов, и вы, я думаю … Как вас зовут, кстати?

– Т-т-толик.

Настя обмерла и перестала дышать. Светлана прыснула. Я двинул её локтем в бок. Шоу началось.

– К-как? – осведомилась Настя, тоже начав заикаться – от неожиданности.

– Т-т-толик.

Было видно, с каким трудом даются согласные бедолаге.

– А фамилия?

– К-к-кондаков.

Настя стремительно менялась в лице. До этой секунды ещё надеялась, что произошла какая-то ошибка, но теперь убедилась – перед ней тот самый человек, о котором я ей говорил. Она повернула голову и посмотрела на меня. Я пожал плечами, демонстрируя, что, мол, и сам ничего не понимаю.

– Вы насчёт работы?

– Д-да.

– А к кому?

– К П-п-поляковой. П-п-полякова – эт-т-то вы?

– Я, – цепенея от ужаса, признала очевидное Настя.

– З-з-значит, к-к-к вам.

Молодость – великая сила. Ещё нервишки туда-сюда, да и давление не скачет. Только это Настю и спасло. Будь постарше да поболезненней – без таблеток бы ей не обойтись.

– А с кем вы разговаривали о работе?

– С д-д-дядей.

– С каким дядей?

– С Ле-леонидом С-сергеевичем.

С Кондаковым, стало быть. Родственнички.

– И что он вам сказал? – спросила Настя, опуская глаза.

Хотела скрыть растерянность.

– В-вакансия есть. В-в-в "Н-н-новостях".

– И что?

– И я см-м-могу там раб-ботать.

– Кем?

Ответ можно было прогнозировать заранее, поэтому голос Поляковой упал до шёпота, но верить в очевидное нашей гордой красавице очень не хотелось.

– Д-д-диктором.

Я видел, как колыхнулся животик Дёмина, но лицо нашего администратора оставалось бесстрастным. Только в глазах прыгали озорные чёртики.

– Д-диктором? – с запинкой переспросила Настя и тут же спохватилась: – Извините! Это я не передразниваю вас … Это так … Само собой получилось.

Судорожно вздохнула. Лицо было такое – будто вот-вот расплачется.

– Я п-понимаю, что с д-дикцией у м-меня не очень, – самокритично признал Толик. – Но эт-то нич-чего.

– Как? – вырвалось у Насти. – Как вы себе представляете работу диктора?

Она уже запаниковала и начала делать глупости, попросту говоря – стала дерзить.

– Я могу м-м-медленно г-говорить. И т-тогда у м-м-меня п-получается лучше. И еще т-т-тексты чтобы мне т-т-такие п-писали, где согласных пом-м-меньше.

– Поменьше? – затосковала Полякова.

– Н-н-ну! Чтобы я н-н-нараспев г-говорил. П-п-понимаете?

На Настю нельзя было смотреть без слёз. До сегодняшнего дня у неё в активе были: хорошая должность, отличные отношения с руководством канала и приличная зарплата. С этой минуты всё круто менялось. Потому что непослушания ей не простят, а выпустить в эфир диктора-заику …

Я взглядом показал Толику, что ему пора бы покинуть нас. Он всё понял и посмотрел на часы.

– Ещё вст-третимся, – с дружелюбной улыбкой поведал он находившейся в прострации Насте. – Извините, я сп-пешу.

Поднялся из-за стола, раскланялся и ушёл. Целую минуту Настя сидела неподвижно, а когда повернулась к нам, у нас – всех троих – были скорбно-сочувствующие физиономии.

– Как это понимать? – осипшим голосом спросила Настя.

– Совсем совесть потеряли, – согласился я с ней. – Конечно – семейственность, конечно – родственникам надо помогать, но такое … Я лично вижу в первый раз!

Я развёл руками.

– Только через мой труп! – дозрела до решительных действий Настя.

Взметнула челкой. Вот теперь я её узнавал. Боец. Она ещё поборется.

– Ты так и должна сказать Кондакову, – подсказал невинным голосом Дёмин. – Что есть же какие-то нормы приличия …

А Настя уже раздувала ноздри. Рвалась в бой.

Попутного ей ветра.

Когда она ушла, Светлана набросилась на нас с Ильёй:

– Вы сошли с ума! Она же действительно сейчас пойдёт к Кондакову!

– Пусть! – мстительно сказал Илья.