Темы для этих историй вынимались из виртуальной шляпы, придуманной в одном довольно закрытом сетевом сообществе, которое я был бы рад назвать, но не имею на то полномочий. Шляпа-генератор исправно прикармливала муз, разметывая корм для нас, рыбок хрупких и не от мира сего. Конечно, она была ни к чему; мы и сами вполне себе шляпы, способные напридумывать темы вроде «бежать вприпрыжку», «табак» или «водоросли», но мы ленивы и нуждаемся в пинке. Я доил эту шляпу добросовестно, пока не решил, что достаточно. Что даже виртуальное вымя нуждается в отдыхе и боится мозолей.
Темы свалились с неба, все остальное я напел с земли; темы обозначены курсивом и предваряют собственное развитие; на эти темы не распространяются мои авторские права.
Мы решили поставить ветряк. И поставили. Окупится за год! Нас пригласили в управу. Наша затея привела чиновников в хорошее настроение.
– Откуда ветряк? – Чиновник спросил с недоуменным весельем. – Оглянитесь. Где вы видите ветряки?
– В том-то и дело. Нигде не видим. У нас будет первый.
– Нет, – покачал головой тот. – Это невозможно.
– Вот взятка.
– Спасибо. У вас нет санитарного разрешения.
– Есть. Вот график прививок. От чумы, белой горячки, беременности.
– Все равно. У вас очень маленький участок.
– Ничего подобного! Нас двадцать семей, и еще тридцать на вокзале.
– Тогда очень большой.
– Снова мимо. Детей четырнадцать штук. Из них трое с волчьей пастью, четыре – с заячьей губой. Грамота от президента за программу «Семья».
– Вы не заплатили налог.
– Мы не платим налоги. Мы заслуженные артисты науки и техники, инвалиды и ветераны.
Чиновник посмотрел на нас хитро:
– Я говорю про налог на ветер. У нас особенный ветер. Суверенный Ветер Перемен. Это торговая марка. Импорт и экспорт.
– Ах, так? А вот вам справка. Читайте. Это справка о том, что нам можно ВСЁ.
Чиновник взял бумагу, пожевал губами.
– Действительно, можно. Все равно ничего не выйдет.
– Выйдет, увидите! Стоял и будет стоять.
– Нет, не будет, – чиновник начал нам сочувствовать. – Посмотрите в окно, вон он горит.
Мы посмотрели и убедились: да, ветряк горел, превращаясь в облако дыма.
– Мы не виноваты, честное слово, – искренне объявил чиновник. – Это молния. В него попала молния. Специфика географии.
Писателя воссоздали в музее-квартире. Понадобился лаптоп в соединении с инкубатором, куда положили добытую из мощей сесамовидную косточку. Конвертация прошла успешно. Писатель съехал по языку выпускника, словно с горки, встал, запахнул халат и обвел присутствующих довольным взглядом.
– Добро пожаловать, – сказали ему. – У нас к вам много вопросов.
– У меня к вам тоже, – писатель озирался по сторонам и постепенно темнел лицом. – При мне, между прочим, здесь все выглядело немного иначе. Например, эта чашка. Я использовал ее в качестве пепельницы, а у вас она стоит под стеклом.
– Мы вынуждены напомнить, что это в некотором роде музей.
– И тем не менее. Я, как-никак, у себя дома. Вы позволите мне закурить?
Не дожидаясь разрешения, писатель отодрал крышку и вынул чашку. Взвыла сигнализация. Хозяин квартиры похлопал себя по карманам.
– Спички! И трубка. – Его взгляд упал на экспонат номер два. – А! вот они.
Хранитель экспозиции содрогнулся, и сигнализацию отключили. Писатель устроился в кресле, утрамбовал табак.
– Здесь всегда царил творческий беспорядок, – сообщил он. – Ничего – не пройдет и часа, как я верну этому помещению жилой вид. А пока уберите все эти таблички. И указатели. Я прекрасно помню, где у меня что.
– Точно все помните?
– Конечно. Вот тапочки, вот халат. Вот диплом. Совмещенный санузел. Вон там, направо. Я помню решительно все. Кроме… – Писатель уставился на колоду карт, хранившуюся под стеклом на самом видном месте. – Кроме этой колоды. Она не моя. Я никогда не играл в карты.
Оператор выглядел озадаченным.
– Разве? Видите ли, эти карты сыграли – простите за каламбур – решающую роль в вашей судьбе.
Писатель, попыхивая трубкой, пренебрежительно махнул рукой:
– Бросьте. Ничего подобного.
– Вы просто запамятовали. Вы застрелились в хмельной и шумной компании. Сказали, что застрелитесь, если проиграете. И проиграли в дурака. Пистолета вы тоже не помните?
– Пистолет мой, а карты – нет.
– Но вы же славились страстью к игре! Вы слыли азартным человеком и вообще выдумщиком.
– Чушь, – писатель улыбнулся собственному портрету. – Это домыслы придурковатых потомков. Азартный – не спорю, грешен, но в карты не играю. Мне нравятся скачки.
Потомки зашевелились и зашептались. Хранитель экспозиции подался к оператору:
– Вы все испортили. Почему он не помнит?
Оператор держался нахально:
– Небольшой сбой. Подумаешь, какие пустяки. Спросите у него еще что-нибудь.
Хранитель выразительно посмотрел на комиссию. Выступил один:
– Скажите, что вы хотели сказать вашим незавершенным романом «Бастионы рассудка»? Вы сожгли эпилог и намекнули, что это неспроста. И унесли ответ в могилу. Человечество считает ваше произведение шедевром и бьется над ним уже много лет.
Писатель махнул рукой:
– А, это… Да я пошутил.
– Простите?
– Херня это все, – писатель поднялся из кресла. – Вы ничего не поняли, это розыгрыш. Принесите мне выпить. Здесь нет ни капли, мои запасы не доживали до вечера.
Хранитель экспозиции налился яростью, повернулся к оператору, шепнул:
– А вот это уже недопустимо. Что теперь с ним делать?
Теперь оператор был смущен.
– Я думаю, в расход. Пистолет у нас есть. Уважаемый! – окликнул он писателя. – Не желаете в картишки? Спорим, что вы не застрелитесь, если проиграете.
В глазах писателя зажегся азарт.
– Не застрелюсь? Давайте сюда ваши карты. Объясните мне правила…
Добро пожаловать в преисподнюю. Мы – Спящие, и мы приветствуем вас.
Если выразиться точнее, мы – Спящие Ангелы, они же – Падшие.
Мы спим людей.
Вашему глазу странно такое читать, вашему уху – слышать. Вы привыкли считать глагол «спать» непереходным, тогда как сами же позволяете себе выражения вроде «спать день», «спать ночь», «спать сутки». Мы открываем вам, что спать можно не только что-то, но и кого-то, равно как и проспать. Именно этим занимаются Спящие Ангелы.
Вас не спасти, и откровенность – наша награда, ибо другой мы не имеем.
Книга Жизни, прообраз книг человеческих, написана буквами, слагаемыми в слова; слова же разделены пробелами. Иначе их трудно прочесть, вы знаете сами. Поставить пробел – такая же работа, как набить букву; на эту работу поставили нас, Падших Ангелов. Наш издатель жаден и за пробелы не платит, поскольку считает, что они ничего не стоят.
Говоря откровенно, так оно и есть. Вы ничего не стоите. Вы – скрепляющее вещество, соединительная ткань. Совершенно не важно, чем вы занимались при жизни. Вас проспали. Почему отобрали именно вас, мы не имеем понятия; вас назначили на просып. Может быть, методом тыка. Кто-то из вас жил долго, кто-то коротко; одни добились впечатляющих по вашим меркам успехов, другие не достигли ничего. Все это не имеет никакого значения, потому что вы заведомые пробелы.
Мы спали вас. И вот проспали. Не ваше ли выражение – «проспать всё на свете»? А вы – далеко не всё, так что нечему удивляться.
Ваши соседи жили не хуже, хотя и не лучше, но они были либо буквами, либо знаками препинания. Нищие духом означали восклицания, а земные цари – апострофы. Впрочем, среди вас есть и те, и другие, потому что пробелом могут назначить кого угодно.
Книга есть книга, текст остается текстом; сообща вы играете важную роль, но каждый в отдельности не имеете смысла. Вы одинаковы и называетесь легионом.
А мы, как нам велено, стучим по длинной клавише.
Вот и все. Мы высказались и этим удовлетворены.
Впрочем, ваша участь еще не самая неприятная. Трудно поверить, но бывает хуже. Например, когда вставляют картинку – сейчас, кстати, именно этим и займутся наши коллеги. Но вам сии сведения ни к чему, этого не понять даже буквам, а вам и подавно.
Полковник Безопасности отмечал юбилей.
Сослуживцы приготовили сюрприз: большой художественный торт в виде пакета с секретными бумагами, который приходится есть перед лицом наступающего врага. На торте так и было написано: «Секреты».
В кондитерской игриво шутили:
– Это чей же секрет? Это для кого же секрет?
– Это ни для кого ни секрет, – буркнули заказчики.
Майор поднял тост:
– Выпьем за нашего юбиляра! Выпьем за его вечную пионерскую молодость, которой свойственно есть пакеты!
Полковник смущенно раскланивался и сыпал шутками:
– Попробуйте! Возьмите ложечкой. Ах, постойте! у вас же нет допуска к таким секретам!…
Его следственные замашки, однако, не дремали:
– И кто это догадался?
– Это все товарищ генерал, – добродушно пробасил майор. – Он у нас выдумщик.
Генерал обиделся:
– Я? Я ничего не выдумывал. Это не моя идея.
Гости переглянулись.
– Но как же? От вас пришла бумага…
– Я не писал никакую бумагу!
– Да вот же она!..
Майор сунул руку за пазуху и вынул конверт. Развернул, высыпался пепел. Воцарилась тишина.
– И кто же заказал этот торт? – зловеще спросил генерал.
Полковник покрывался смертельной испариной.
– Там было что-то твердое. Секрет. И я его раскусил.
– Все понятно. Тревога! – гаркнул генерал. – Мои соболезнования, полковник. Что это за секрет – скоро покажет время. Хотя, скорее, пищеварение.
Не двигайтесь, очень просим. Замрите.
Вам нельзя шевелиться.
Вы часто говорили, что на вас держится небо. Что вы отвечаете за все. Что ваше дыхание аукается катаклизмами. А если не говорили прямо, то думали так. Это было написано у вас на лице. Вы излучали такую уверенность, были настолько убедительны, что вам верили.
Вам нравилось думать, что мы не винтики. Что судьба мироздания в наших руках. Особенно – в ваших. Вот и дождались. Наступил момент, когда малейшее ваше движение отзовется катастрофическими последствиями. Вы шли к этому всю свою жизнь. Двигались. Теперь стойте тихо. Вам запрещается моргать, вам запрещается дышать.
Если вы дернетесь, то в эфире, атмосфере и прочем вакууме распространятся тонкие колебания, которые чуть искривят пространство и время. Этого не заметит ни один телескоп. И даже микроскоп. Но этого хватит, чтобы начался неприятный и необратимый процесс. Солнце погаснет, Земля остановится, звезды взорвутся, и случится много чего еще, хотя нам до этого уже не будет никакого дела.
Так что двигаться незачем.
Вас даже к черту опасно послать – вдруг вы пойдете?
Не огорчайтесь, просто стойте на месте. Вам это к лицу. В вашем случае статика ничем не хуже динамики. Вам должно быть приятно узнать, что вздор, который вы несли, оказался правдой. Судьба мира зависит от вашего чиха – вы так считали, правильно? Оказывается, вы угадали.
Вот и стойте.
Вы опасная фигура.
Утешает то обстоятельство, что вы монумент. Мы посетили вас, высказались и двинулись дальше, потому что нам пока можно. Хотя вы придерживались иного мнения.
Так что мы спокойны. Замри, умри, а третьего, что там дальше, мы не допустим.
Лучше бы вас вообще не было, конечно.
Старуха угомонилась к утру, а старик так и маялся бессонницей. Он ворочался на печи, вздыхал, сползал выпить капель, вскарабкивался обратно и снова ворочался, страдая от бабкиного храпа. Уже светало, когда он, в сотый раз отвернувшись от стены и старухи, обнаружил в горнице незнакомую бабу средних лет. Баба сосредоточенно рассматривала на свет стакан, в котором плавали его вставные челюсти.
– Что за черт, – бормотала баба, не замечая старика.
Тот кашлянул, гостья вздрогнула.
– Ты кто? – прошамкал дед.
– Зубная фея, – рассеянно отозвалась баба. – Что это такое, дедушка?
– Это протезы, – ответил хозяин.
– Как же я оплошала? – расстроилась фея. – Очень похожи на настоящие. Я впервые попадаю в такое идиотское положение.
Старик приподнялся на локте.
– Оставь подарок и ступай, – предложил он. – Я никому не скажу.
– Какой же подарок? – вспылила фея. – Это же искусственные зубы. Мне нужны натуральные.
– Странное дело, – не сдавался старик. – Зубы нужны натуральные. А подарки твои – резиновые. Вот, например, мячик. Помнишь, как ты подарила мне мячик, когда я был маленьким?
– И что? – возразила фея. Но видно было, что она колеблется.
– Ты не имеешь права уйти без подарка, – дед поднажал и понял, что попал в точку.
– Это верно, – признала фея. – Но за искусственные зубы я не смогу подарить тебе искусственный мячик. Только естественный.
– Валяй, – согласился дед. – Пусть будет естественный мячик.
– Ты пожалеешь, – предупредила фея.
– Это мы посмотрим, – успокоил ее тот.
– Хорошо, – гостья поставила стакан на стол. – Закрой глаза и спи. Подарок появится, когда ты проснешься. Таковы правила.
– Естественный мячик?
– Естественный мячик.
Старик послушно закрыл глаза и через минуту заснул.
Когда он проснулся, естественный мячик уже вовсю катался по комнате, а старуха всплескивала руками и умиленно кудахтала, приговаривая, что боженька сжалился и послал им на старости лет утешение.
Колобок ухмылялся, но до поры помалкивал и только посматривал на дверь.
Мне хотелось развлечься, и я завернул в кафе.
Там я немного выпил и подсел к нарядно одетой барышне. Она откровенно скучала.
– Коньячку? По случаю знакомства? – предложил я.
– Но мы не знакомы, – возразила барышня.
– Сейчас познакомимся. Меня зовут Петр Иванович. А вас?
– Анна Петровна, – улыбнулась она.
– Да вы мне в дочки годитесь. Ваше здоровье!
Мы чокнулись.
– Чем вообще занимаетесь? – осведомился я, разваливаясь посвободнее. Барышня была ничего себе, довольно изящная. Слишком накрашенная, но это необходимое и достаточное условие.
– Я работаю ночью, – она потупилась. Меня покоробил ее неуклюжий эвфемизм.
– А где же ужас, летящий на крыльях ночи? – я оглянулся в поисках сутенера.
Она жеманно рассмеялась.
– Думаю, мы поладим, – обнадежил ее я. – Договоримся. Как насчет Госпожи?
– Пока не доверяют, – вздохнула она.
– Жаль. Ну, не беда. И сколько денег это стоит?
– Тысячу рублей. Заходите.
– Что-то дешево, – отозвался я деловито. – За анал, конечно, доплата?
– Нет же, – она вскинула брови. – Я работаю ночью. Я играю Ночь в Театре Юного Зрителя.
Я встал. На мое плечо легла большая рука и усадила обратно. Я покосился: надо мной нависал огромный бугай – кавалер барышни, ненадолго отлучившийся.
– А вот и Ужас, – сообщила барышня. – Он играет Ужас.
– Очень убедительно, – голос мой дрогнул.
И я не ошибся в оценке.
Тема: призраки
Грех
Призрак, поселившийся в дальнем углу комнаты, мне не сильно мешал. Он никому не мешал, потому что ничего не делал, кроме как проступал на фотографиях уродливым пятном.
Я заметил его случайно; в дальнейшем не однажды фотографировал с разных точек, под углами косыми, прямыми и тупыми. Проверял объектив – нет ли пятнышка, не закрываю ли пальцем; ощупывал пустоту, на глаз остававшуюся пустотой, угол и угол, в нем ничего не было. Но снимки показывали, что это не так, что-то есть. Я накрывал призрака кастрюлей, пинал, поливал водой, ставил блюдечко с молоком, изводил расспросами, ругал, хвалил, выдавливал мебелью, но он никуда не девался и продолжал маячить.
– Что с ним делать? – спросил я у приятеля.
– Это неупокоенная душа, – ответил тот. – Я думаю, это душа какой-то вещи. Поэтому она ни хрена не делает и молчит. Что у тебя здесь стояло?
Я пожал плечами.
– Пианино. Давным-давно.
– А что с ним стало?
– Выбросил. Оно сгнило насквозь.
– Что ж – вполне может быть! – воскликнул приятель. – Очевидно, его что-то мучает. Наверное, совесть.
Я посмотрел на него недоверчиво:
– Совесть? У пианино? Скорее, его мучает то, что я свез его на помойку.
– Нет, это будет мучить тебя, когда призраком станешь ты… А сейчас мучается пианино. Что-то оно тебе сделало нехорошее.
Мне пришлось напрячь память.
– Оно прищемило мне пальцы, – припомнил я. – Когда я был маленьким. Когда оно еще только прививало мне любовь к музыке.
– Это серьезно, – кивнул приятель.
– Но у меня все прошло. Слышишь, ты! – я обратился в угол. – Давно все зажило! Я прощаю тебя. К тому же ты искупило вину, ведь ты мне привило любовь к музыке.
Мы сделали пару снимков; пятно упорствовало в раскаянии. Казалось, что призрак даже немного сгустился.
– Плевать оно хотело на твое прощение, – объявил товарищ. – Оно само себя не прощает. Это самое трудное – простить себя.
– Ну, я тоже наплюю. Черт с ним! Пошли репетировать. Эй, пианино! Можешь заниматься самоедством, сколько хочешь, но учти: я тебе очень признателен. Любовь к музыке – откуда ей было взяться без тебя?
Мы перешли в соседнюю комнату, там у меня стояла ударная установка. Я оседлал ее, мой товарищ начал настраивать бас. Я проехался по тарелочкам, и дом замер в ожидании неизбежного-ежедневного.
Пишу вам жалобу.
Начну с того, что Ко и Фе – это ноты. Нот больше, чем вам кажется. Эти две ноты различают лишь люди с очень тонким слухом, хотя воспринимают все подряд.
Основная масса догадывается, что где-то в Эмпиреях играет высокая музыка, имеющая аналог в мире грубых предметов: кофе. Поэтому люди, развитые эстетически, относятся к кофе с благоговением. Я и сам такой. Есть Штраусы кофе, есть Малеры кофе, а я его Бетховен.
Для грубых умов священнодействие, которым делается приготовление кофе, давно является поводом грубо и плоско шутить. Они довольствуются эстрадным растворимым эрзацем.
Но я слышу ноты, звенящие в вышине днем и ночью, летом и зимой: Ко и Фе.
Ими проникнуто мироздание.
Интуитивно с этим согласны даже глухие. Кофе пьют по любому поводу. Даже самое важное – размножение – никогда не обходится без кофе. Вы начинаете с того, что предлагаете попить кофе, а сами начинаете размножаться.
За нотную грамотность я, собственно, здесь и сижу.
Вам не понравилась симфония, которую я написал с добавлением этих нот. Вы имеете дерзость утверждать, что помимо кофе я употребляю внутрь другие неизвестные ноты. Даже если так – а это так, потому что нот, вообще говоря, очень много, – не вам об этом судить, потому что бисер не для свиней.
Да черт с вами. Здесь полным полно композиторов, и мне приятно и лестно находиться в их обществе.
А жалуюсь я на то, что вам медведь наступил на ухо, и вы прописали мне в капельнице бездарную музыку, которая нарушает контрапункт и создает какофонию.
Царь был деятельным человеком и трудился, не покладая рук. Больше всего он любил рубить окна в государственном заборе.
Он одевался в кепку и фартук, запрягал собак и ехал по периметру, высматривая, где бы еще чего прорубить.
Его стараниями окон стало видимо-невидимо.
И наступил момент, когда это перестало нравиться царю. В стране, где прежде господствовал лютый континентальный климат, возникло брожение атмосферных фронтов. Начались сквозняки. Из одного окна тянуло вольномыслием, из другого – каким-то дерьмом, из третьего – нетрадиционными международными отношениями.
Дровосеческий зуд, однако, не унимался, и царь продолжал путешествовать. Однажды его сани остановились возле глухой стены, которую он по непонятной причине еще не успел осчастливить ударами голландского топора.
Царь поплевал на руки и взялся за дело. Когда дыра была готова, он высунулся наружу, так что придворные, уже изрядно продрогшие, забеспокоились и начали шепотом обсуждать, как бы им половчее вынуть эту затычку. Царь никак не мог налюбоваться картиной, открывшейся ему одному, и лишь огрызался, когда его тянули за штаны. Наконец, он высвободился и приказал заколотить все окна, кроме этого, единственного. И вообще превратить его в царские врата.
– Что же там, государь? – изумились придворные.
– Да там Рай, – небрежно ответил царь, но видно было, что он очень доволен и просто скромничает. – Рай! Классический. Надо же, как повезло. Чтобы только нам, и никому больше! Отозвать все посольства, закрыть командировки. Теперь наши люди поедут прямо сюда…
Тема: побег
Комната матери и ребенка
Над последней версией «Комнаты матери и ребенка» мне пришлось попотеть.
Прежнюю я проходил шутя.
Вполне безобидная игра: лабиринт, и в каждой ячейке – солнце, то есть по матери и ребенку, а сам ты, соответственно, вроде султана, и все эти дети твои, ну и матери тоже, только жены; надо сбежать от них как можно быстрее.
Начальный уровень примитивен: «дитям мороженое, бабе цветы»; бежишь из камеры – из комнаты – в комнату; погладил по головке – можешь идти дальше, нанес поцелуй – свободен, ступай, все довольны. По дороге, естественно, вооружаешься артефактами – конфетами, букетами, просто кошельком; женщины неприхотливы, дети послушны.
Но продвинутый уровень, когда идешь в первый раз, вынуждает понервничать. Это не бабы, а пиявки. Букетов им мало; требуют извращений, и ты подбираешь новые артефакты – страпоны, наручники, вазелин; дети вооружаются рогатками, курят, пьют, хулиганят, попадают под арест, а милиция вымогает взятки. Ты несешься по лабиринту, и только успеваешь поворачиваться: там заплатил алименты, тут увернулся от камня, а в следующем месте выполнил небольшую операцию: достал из ребенка сломавшуюся иглу от шприца.
Не уложился в норматив – появляется адвокат с иском о разделе имущества, и матери с детьми пускают тебя по миру.
Но я с этим справился. Решение оказалось неожиданным, но довольно приятным. Сунувшись за очередным артефактом – для этого мне пришлось купить очередной жене шубу и полюбить ее в этом наряде камасутрой, – я обзавелся помповым ружьем. Да, именно! Доброе старое помповое ружье, стреляющее в низу монитора, как принято в квестах. Ничего особенного, но неожиданно и приятно. С этим ружьем я быстро выскочил из лабиринта, оставив позади дымящиеся руины.
Выключил машину и, довольный, отправился погулять.
Я не выношу ни детей, ни женщин. Я и в реальной жизни сбежал от них чрезвычайно удачно. Виртуозный побег. Полтора метра ростом, девяносто килограммов весом; псориаз, синдром Туретта и храп. Ловко! Попробуй, возьми меня. Мастерство не пропьешь, хотя я большой любитель крепкого пива.
Жилы-были две страны. В одной стране пили, а в другой – ели.
У них была общая граница, даже две, морская и сухопутная; на границе стоял железный занавес. Их столицы были городами-побратимами. Страны засылали друг дружке шпионов, так что в одной школе будущих агентов откармливали, а в другой – спаивали. Так им было легче раствориться среди резидентов.
Еще у них имелись обоюдные посольства. В посольстве страны, где ели, политическим беженцам можно было закусить, а в посольстве страны, где пили, – выпить.
В стране, где ели, жили долго, но скучно. В соседнем государстве жили недолго, но весело.
Время от времени эти государства воевали между собой. Иногда начинала страна, в которой пили, потому что она становилась немного буйной. Зато в стране, где ели, иногда становилось тесно, и приходилось либо прирастать землями, либо убывать населением.
В стране, где пили, господствовали галлюцинации. В стране, где ели, правил сон разума.
Бывало, что обе страны объединялись в коалицию против государства, где пить запрещалось, а жрать было нечего. Коалиция неизменно проигрывала, и страны ссорились.
Но потом мирились, руководимые торговыми соображениями. Между ними был хорошо налажен импорт, и экспорт тоже, а какие были товары – это, наверное, ни к чему объяснять.
Жизнь продолжалась своим чередом, пока оба государства не начали нюхать.
Если бы не это – стоять им еще и стоять.
Тема: качели
Каша во рту
Товарищество оккультистов при Жилкомсервисе номер два проводило собрание. Доклад Председателя о качелях, установленных в отдаленном уголке парка, вызвал смущение.
По словам Председателя, с этими качелями было неладно. Опытный лозоходец открыл ему, что качели наскрипывают жалобы мертвых деток, свалившихся и сломавших себе шею.
Пожилая активистка поджала губы:
– Мы не располагаем соответствующей статистикой. И если мое мнение кому-то важно, то уважающий себя оккультист пользуется столиком или спиритической доской, но никак не ржавыми качелями.
– А пойдемте проверим, – предложил второй активист.
…В парке было ветрено, и качели поскрипывали. Оккультисты, за исключением Председателя, встали вокруг и взялись за руки. Председатель записывал.
– Точка, тире… тире… нет, точка… или тире?… точка…
Он увлеченно шевелил губами.
– Это азбука Морзе, – пробормотал он. – Ш. Ш-у-к-а… Т-в-а-р-ь… Б-л-я-т-с-в-о…
– Пойдемте отсюда, – нервно попросила пожилая активистка. – Это никакие не дети. Это всего лишь демон низшего порядка.
Площадка опустела, качели скрипели.
Дело было в том, что однажды в зимнюю стужу их лизнул один идиот-волшебник. О нем говорили в том духе, что умная голова досталась дураку, но это было мягко сказано. Волшебник шел по городу, завернул в парк и лизнул. Насилу отодравшись, он устремился прочь, изрыгая ругательства. Между прочим, он действительно заколдовал качели с тем, чтобы они сломались в неподходящий момент и кто-нибудь свернул себе шею, но колдовать ему было больно, заклинания получались невнятные, и толком ничего не вышло.
Мы решили провести медовый месяц на Земле, а если понравится, то прикупить и землицы. Земляне – безнадежные бюрократы. Их визовая служба выставляет коварное условие: приезжие должны быть совсем как люди. Казалось бы, нам-то что? Мы ксеноморфы. Мы можем быть кем угодно. Но не тут-то было.
Им нужны доказательства, справки.
– Повернитесь в профиль. Другой стороной. У вас торчит хвост.
– Извините, сейчас уберу.
– Покажите анализы.
– Извольте. Кровь, моча и все остальное. Мазок. Соскоб. Снимок черепа.
– Отпечатки пальцев?
– Вот они. Двадцать штук. Три на четыре, без уголка.
– Выписка из банка.
– Пожалуйста. Мы неимущие. У нас нет счета.
– Но деньги у вас имеются?
– Конечно. В носке. Вот справка. Вот носок.
– Воинская обязанность?
– Сержанты запаса. Вот белые билеты. Вот боевые награды.
– Судимости?
– Вот справки. Поджог, два убийства, хулиганство, агитация и пропаганда. Подготовление к изнасилованию. Недонесение о самогоноварении.
– Отличия?
– Будьте любезны. Грамоты. Спасение утопающего, отвага в лесу, искусственное дыхание. Вот благотворительность. Вот санитарное просвещение, вот охрана общественного порядка. Вот мученичество.
– Вероисповедание?
– Экуменическое в широком смысле. Вот выписка из приходской книги.
– Вы атеисты?
– Разумеется. Извольте, бумага. Подпись куратора.
– У вас есть хобби?
– Бабочки. Альпинизм. Совмещаем. Вот четыре копии.
Чиновник мучил нас до обеда, но мы его сделали. Мы были совсем как люди, куда ни сунься. Он пропечатал нам визы и пожелал хорошо провести время.
Мы облегченно расправили крылья и щупальца.
Люди в городе, где мы остановились, вовсю щеголяли щупиками, хоботами, рогами. Они были совсем как мы. Собственно говоря, это мы и были. Наши давно облюбовали это место.
– Кто-то курит, – сказал директор.
Мы сидели и молча смотрели на него.
– Курит! – директор сам удивлялся тому, что говорил. – В нашем офисе это запрещено. Но кто-то все равно.
Мы возмущенно заозирались, пожимая плечами.
– Я запираю лестницу, – объявил директор. – Я знаю, там у вас ведро. И туалет.
На следующий день, с утра пораньше, устроившись за своей перегородкой, он снова потянул носом и включил громкую связь.
– Курите, – сказал он убежденно. – Кто-то курит. Выверните карманы и выложите все на стол.
Он вышел из закутка, обошел помещение, изучил наши носовые платки.
– С сегодняшнего дня вам запрещается покидать рабочее место, – распорядился директор. – В рабочее время. Вы сами виноваты, кто-то курит.
И лично запер офис на ключ. Изнутри.
Наступило новое утро.
– Кто-то курит! – развел руками директор. Выдернул ящик стола, высыпал наручники. – Все будут в наручниках. Руки и ноги. Я вижу, гуманные меры не помогают.
Еще через день он принес рулон скотча.
– Я заклею вам рты, – молвил он доверительно. – Кто-то курит.
Сказано – сделано.
Директор вернулся на место. Он сел и принялся наблюдать, как мы работаем. Мы тем временем отлепили скотч, отстегнулись. Как обычно, бродили туда и сюда. Пепел стряхивали в ладошку.
Директор сидел с довольным видом. Вскоре он вышел к нам: