Шестое сомнение - читать онлайн

НОЧНОЙ СОСТАВ

Семён проснулся в три часа ночи внезапно.

– Надо что-то делать, – сказал он сам себе и быстро сел на кровати, оглядываясь по сторонам, безуспешно пытаясь вспомнить, что же всё-таки надо делать.

Ему приснились большие рыжие собаки, вынюхивающие его следы под старым ветвистым дубом, на котором он сидел, прячась от погони. Но вот одна из собак вдруг подняла свою морду, увидела Семёна, зарычала, оскалив клыки, и неожиданно заорала человеческим голосом:

– Вот он! Хватайте его!

«Фу ты чёрт, приснится же такое» – подумал Семён, заглядывая в соседнюю комнату и коридор. Собак нигде не было.

Он уже почти два года жил один в двухкомнатной «хрущёвке» на четвёртом этаже в заброшенном военном городке авиаторов. Раньше здесь был аэродром для тяжёлых бомбардировщиков, но потом его закрыли, военных разбросали по всей стране, а ненужных людей бросили здесь, пообещав трудоустройство. С тех пор так и стоят десять пятиэтажек посреди бескрайнего поля. Половина домов пустует, пугая людей разбитыми окнами и обгоревшими фасадами, а в оставшихся целыми домах живут старики и бомжи, периодически совершающие ночные набеги на соседние деревни для добычи средств пропитания. Отца Семёна отослали служить в отдалённую воинскую часть, мать ушла жить в санаторий с молодым санитаром, работающим там, а Семён остался один в квартире. Профессия музыкального учителя по классу фортепьяно, которую он приобрёл, окончив музыкальное училище по настоянию родителей, ему не пригодилась, и он бомжевал вместе со всеми односельчанами.

– Ну и набрался я вчера, – опять сказал сам себе Семён и стал большими глотками пить газированную воду из пластмассовой двухлитровой бутылки, которую вытащил из холодильника. Выпив почти половину, смачно отрыгнул и стал понемногу вспоминать вчерашний день.

Они с приятелем вчера долго спорили у него в гараже о том, кому на этот раз ехать в город в бюро по трудоустройству отмечаться в списках безработных раз в две недели, чтобы получать пособие. Пили какую-то гадость из трехлитровой банки, жутко воняющую прокисшей брагой, пока всю не выпили и не сошлись на том, что тащиться надо ему.

«Стоп, так это сейчас мне надо ехать, – Семён быстро посмотрел на настенные часы. – Почти полчетвёртого, составной поезд через час».

Состав проходил раз в неделю мимо их военного городка и останавливался на одну минуту на противоположной стороне широкой реки, протекающей мимо них. Моста не было, а на ту сторону реки желающих перевозил небольшой катер за символическую плату, который должен был отойти через полчаса.

«Надо спешить, – Семён посмотрел в окно, опять ночью навалило снега. – Не опоздать бы». – Одевшись потеплее, он выскочил на улицу и, проваливаясь почти по колено в снегу, побежал к речной пристани. Впереди следов в снегу не было, значит, на катер бежал он один, и оглянувшись, чтобы убедиться в этом, увидел бегущую за ним тётку в распахнутом полушубке, в платке и валенках, которыми она старалась попадать в его следы. С боку у неё болталась большая брезентовая сумка на длинном ремне, перекинутая через плечо. На пристани катер уже собирался отходить, палубный матрос сбрасывал швартовые концы с причальных уток. Семён крикнул ему, чтобы он подождал, но матрос не услышал, и катер стал медленно отчаливать. Семён с разбегу прыгнул с причала на корму и едва успел, тётка немного замешкалась и тоже прыгнула, но катер уже отошёл метра на три от причала, и она упала в воду. Полы полушубка всплыли на поверхность и держали её в студёной воде, Семён с матросом закричали рулевому, чтобы он вернулся. Катер дал задний ход, и от водяной струи винта толстая льдина резко надвинулась на плавающую тётку. Тётка, увидев идущую льдину, не растерялась и поднырнула под неё, льдина дошла до деревянных свай пирса, ударилась о них и отошла в сторону. Тётка тут же вынырнула опять у борта подошедшего катера, и Семён с матросом с трудом вытащили её из воды.

– Ну ты, тётка, даешь! Как русалочка ныряешь, – восхитился палубный матрос.

– А вы какого хрена пошли, что, глаза повылазили, не видели меня? – грубо оборвала его тётка.

Она села на палубу, сняла по очереди с себя валенки, вылила из них воду, выжала портянки и опять напялила на ноги, затем выжала платок, повесила его себе на плечи и с невозмутимым видом стала выжимать мокрые волосы, продолжая сидеть на палубе.

– Ты бы, тётя, вниз спустилась, просушилась у двигателя, – участливо посоветовал ей Семён, узнав в ней бывшую кладовщицу из авиаполка.

Она жила также одиноко, через два дома от него, и каждую неделю ездила в город неизвестно зачем.

– Ничего, не сахарная, не растаю, согреюсь, пока до поезда добегу. Да вон и он, кажется, показался, – добавила тётка, махнув рукой в сторону противоположного берега.

Действительно, по ночному небу, усеянному большими дрожащими от холода звездами, мелькал на горизонте одинокий прожектор от фары тепловоза, нащупывая дорогу составу. Состав с углём ходил каждую ночь за границу, и только раз в неделю к нему цепляли два пассажирских вагона от старой электрички для удовлетворения растущих потребностей трудящихся. Он делал короткую остановку у старого поселкового перрона на противоположной стороне реки, если были пассажиры.

Катер через пять минут причалил к пирсу на противоположном берегу, и тётка первая, спрыгнув на берег, побежала, шурша обледеневшим полушубком, в сторону перрона, находившегося в двухстах метрах от реки. Перед ними были две железнодорожные насыпи помимо основной, и тётка перемахнула через них, как олень, а Семён, задержавшись, услышал приближающийся из темноты гул на рельсах и едва успел перескочить через насыпь, как за спиной с грохотом пронеслась ручная дрезина, на которой никого не было. Не успев испугаться, Семён побежал дальше. У высокого деревянного перрона уже бегала тётка, ища способ забраться на него, чтобы не идти в самый конец, заваленный снегом, да и рельсы уже гудели от приближающегося поезда. Наконец, она нашла выломанную доску у зашитого низа перрона, вставила туда одну ногу и, подпрыгивая на второй ноге, безуспешно пыталась влезть на перрон, обеими руками загребая с него снег под себя. Семён подбежал и двумя руками подсадил её, толкая под массивный зад, тётка завалилась всем телом на перрон, закинула на него ноги, перекатилась по нему и, кряхтя, с трудом поднялась, отряхивая с себя снег. Семён также вставил ногу в дырку, подпрыгнул и легко залез на перрон.

И как раз вовремя: бесконечно длинный состав с углём медленно, со скрежетом, стал выползать из-за поворота как гигантский фантастический питон, освещая перед собой путь одним глазом. Тепловоз, поравнявшись с перроном, дал оглушительный гудок, напугав темноту, и Семён с тёткой отчаянно замахали руками, чтобы машинист их подобрал. Но тепловоз продолжал тянуть бесчисленные открытые вагоны с наваленным доверху углём, не замедляя хода. Они побежали за идущими мимо них вагонами и продолжали махать руками в снежной пыли, поднятой составом с перрона, и только когда из темноты показались два грязно-зелёных вагона от электрички, состав с визгом заскрипел тормозами и нехотя остановился. Дверь первого вагона на одну половинку открылась и впустила в себя замёрзших и радостных пассажиров.

В полупустом салоне вагона было тепло и душно, несмотря на разбитое стекло в одном из закопчённых окон, а на грязном полу валялись окурки сигарет, обрывки газет и пустые пластиковые бутылки. На вновь вошедших никто не обратил внимания, немногочисленные пассажиры сидели усталые с отсутствующим видом или вяло переговаривались. На лавке у входа сидел парень и чистил сырую картофелину перочинным ножичком, бросая очистки себе под ноги. Закончив обрезать кожуру, он стал отрезать от неё кусочки как от яблока и забрасывать себе в рот, жуя и жмурясь от притворного удовольствия.

– Чего расселся, – сказала ему тётка грубо и плюхнулась рядом с ним, бросив на сиденье свою мокрую сумку. Парень испуганно посмотрел на неё и отодвинулся к окну, продолжая машинально жевать. Семён хотел пройти дальше, но тётка схватила его за рукав и спросила сладким голосом:

– Скажи, милок, а чо, в Грузии тигры есть?

– Нет, откуда вы взяли? – Тётка быстро достала из своей брезентовой сумки книгу и показала Семёну. Он посмотрел на обложку и с удивлением прочел: «Шота Руставели. Витязь в тигровой шкуре». – Этот витязь жил в Индии, а там тигры есть, – объяснил он тётке в шубе и прошёл дальше в салон, усмехаясь про себя: «Тоже мне, невеста витязя».

Репродуктор в вагоне закашлялся и объявил металлическим голосом:

«В связи с отсутствием финансирования следующие три остановки состав пропускает для экономии на тормозной системе».

Из тамбура в вагон зашёл путевой обходчик в грязной форменной одежде с горящей керосиновой лампой в руках.

– Я по совместительству вагоновожатый и кассир. Сами понимаете, кризис. Приобретайте билетики, пожалуйста, вновь вошедшие. Сто рублей за билетик, на любое расстояние единая тарификация, – быстро проговорил он, заглядывая Семёну в глаза. Получив от него сторублёвку, кассир отработанным жестом засунул её в карман своих брюк и оторвал кусочек бумаги от узкого рулончика, надетого на мизинец левой руки, вытащил из-за уха огрызок химического карандаша, послюнявил его, поставил на бумажке крестик, держа её в левой ладони, и торжественно вручил Семёну.

– Приобретайте билетики, единая тарификация, – плачущим голосом забубнил вагоновожатый, двигаясь дальше по вагону и ища глазами тётку, вошедшую с Семёном на остановке. Семён повертел в руках так называемый билетик, не зная, куда его деть, и услышал совет торговца рухлядью, сидевшего на лавке напротив и разложившего товар перед собой.

– Не рекомендую билет выбрасывать, время сейчас, сами понимаете, какое, могут и шлёпнуть, если при проверке его не будет.

Семён сунул билет в задний карман своих брюк и подошёл к торговцу посмотреть на его товар. Старый еврей аккуратно разложил перед собой на лавке разноцветные пуговицы в коробочке, срезанные с ветхой одежды, цепочки от бачков общественных унитазов, деревянные прищепки, пять маленьких портретиков Николая Угодника, пять портретиков президента в военной форме, значки победителей соцсоревнований и ударников комтруда, всевозможные ржавые гайки, болты и гвозди в пластиковых прозрачных стаканах, любовно изготовленных из пустых бутылок. На всех товарах были приложены бумажные ценники, нарезанные ножницами из газет с красным карандашом нарисованными цифрами.

– А почему у вас одинаковое количество гвоздей в двух стаканчиках, а стоит по-разному? – спросил Семён равнодушно.

– О, это очень хороший товар, я ценю ваш выбор, в стаканчике за сто пятьдесят рублей прямые гвозди, а в стаканчике за сто – кривые, – охотно пояснил продавец.

– У Изи весь товар порченый, – прошептал Семёну на ухо подошедший сзади второй торговец. – Ви лучше купите мой товар, не пожалеете, это настоящий товар, можно сказать, бестселлер. – И показал рукой на соседнюю лавку, где были кучей навалены пожелтевшие от времени всевозможные газеты и журналы. – А я знаю, – продолжил второй торговец шептать Семёну на ухо, – там, за шторкой, голоса избирателей подсчитывают сейчас, по выборам депутата в Государственную Думу. За меня проголосовало шестьдесят восемь процентов электората, а выберут Вас, и это не справедливо. Ви меня понимаете?

Он ткнул крючковатым пальцем в конец вагона, где действительно стояла ширма из красной материи с надписью на ней: «Выборы депутата». И без всякого перехода показал этим же пальцем в сторону разговаривающих между собой четырёх горнорабочих, сидящих на лавке в середине вагона, и прошептал, брызгая слюной:

– А эти шахтёры, господин Семён, недозволительные разговоры разговаривают.

Семён повернулся в сторону беседующих рабочих и услышал слова самого старого из них:

– Я этими руками уже уголёк добывал, когда наш президент ещё маленьким был, – показывая собеседникам свои мозолистые чёрные ладони с корявыми пальцами.

Самый высокий из шахтеров, увидев, что за ними наблюдают, громко возразил:

– Наш президент не может быть маленьким, он всегда был и будет большим и великим.

– Он и родился сразу большим? – ехидно спросил его сосед.

– Да, он родился сразу большим, как богиня Афродита, из пены…. людской. И мы все умрём, а он по-прежнему будет жить, освещая народу путь своими указами, как Юлий Цезарь – мартовскими идами, – закончил пафосную речь длинный шахтёр и гордо задрал голову, перед непонимающими рядом сидящими.

– Может, ты ещё скажешь, что у него и дырки сзади нет, – продолжил ехидничать сосед.

– Нет, отверстие у него имеется, – ответил другой за длинного. – У него в целлофане, наверное, выходит, как сосиски, чтобы без запаха. Великий человек не должен плохо пахнуть, – и все горняки рассмеялись удачной шутке товарища.

В этот момент со звоном коровьего колокольчика распахнулась красная штора в конце вагона и перед сидящими пассажирами предстала избирательная комиссия в единственном лице, письменный стол, покрытый зеленой скатертью, на котором стоял графин с водой и гранёный стакан. За столом сидел щупленький человек с зализанными назад мокрыми волосами, в чёрном костюме и белой мятой рубашке с оранжевым галстуком. Перед ним лежала раскрытая красная папка, в которую он заглядывал, стуча карандашом по графину.

– Прошу тишины, товарищи! – торжественно произнес он высоким тенором, хотя в вагоне итак было тихо.

Но тут дверь из тамбура у него за спиной с грохотом распахнулась, и в вагон с шумом втиснулись два здоровенных и пьяных забойщика скота в клеенчатых фартуках и резиновых сапогах. Они тащили за собой за задние ноги, продев пальцы в прорези сухожилий у копыт, мокрого освежеванного кабана килограммов на сто двадцать, сочащегося утробными соками на пол вагона.

– Поберегись! – заорал один из них, натружено таща окровавленного кабана по узкому проходу.

Передние копыта у свиной туши торчали вверх, а оскаленное клыкастое рыло болтались из стороны в сторону, задевая и пачкая сидящих рядом с проходом пассажиров.

– Совсем озверели, окаянные! – взвизгнула маленькая старушка и попыталась пнуть кабана ногой, но зацепилась за него и была сброшена с лавки на пол центростремительным движением туши по вагону. Мясники с трудом протащили кабана в другой вагон, оглушённую и контуженную в неравной схватке с кабаном старушку подняли с грязного пола и опять усадили на лавку, и суматоха, поднятая поставщиками свежины, понемногу улеглась.

– Тише, товарищи, тише! – опять прокричал звонким тенором член избирательной комиссии, он же и председатель. – Это пронесли мясные продукты для торжественного фуршета в честь победителя на выборах депутата от нашего вагона. Так вот, путем тайного и независимого голосования большинством голосов в вашем вагоне избирается…

И он, как фокусник, быстро достал из-под стола беличий прозрачный барабан с билетиками, скрученными в трубочку, резко крутанул его и немного повращав, остановил хлопком ладони, а затем достал из него первый попавшийся билетик.

– Айн, цвайн, драйн! – прокричал он, показательно разворачивая бумажку, – избирается Семён из военного городка авиаторов! Прошу поаплодировать победителю, товарищи! – произнёс членком торжественно и сам первый захлопал в ладоши, противно улыбаясь.

Пассажиры вялыми хлопками поддержали его. Затем членком достал из тумбочки стола красною книжечку с золотой надписью «Депутат Госдумы», развернул её, стёр ластиком старую надпись и собственноручно вписал имя нового владельца карандашом, который достал из-за уха: «Семён из посёлка авиаторов». Затем строевым шагом подошёл к обалдевшему Семёну, вручил ему депутатское удостоверение, долго тряс руку, не отпуская, и пафосно произнёс:

– От всей души поздравляю Вас! С честью носите это почётное звание народного избранника. И не посрамите достойный выбор нашего коллектива! – и сделал широкий жест рукой в сторону пассажиров вагона.

Второй торговец достал из-под кипы газет футляр со скрипочкой, аккуратно достал из неё инструмент, закрепил под подбородком, взмахнул смычком и стал играть «Марш авиаторов» немецкого композитора Хорста Весселя из документального фильма «Триумф воли», бодро напевая:

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,

Преодолеть пространство и простор,

Нам разум дал стальные руки-крылья,

А вместо сердца пламенный мотор.

Затем, повернувшись к пассажирам, он взмахнул смычком как дирижёрской палочкой, приглашая спеть с ним припев. Хмурые народные избиратели нестройно поддержали его, запев вразнобой:

Всё выше, выше и выше

Стремим мы полёт наших птиц,

И в каждом пропеллере дышит

Спокойствие наших границ.

Но тут опять с грохотом распахивнулась дверь из тамбура, и в вагон вваливлись два здоровенных красномордых матроса, одетые в бушлаты с прикреплёнными на них аксельбантами и в бескозырках с надписью на ленточках «Громобой». Они стали рядом по стойке смирно, синхронно подняли правые руки, согнутые в локте, со сжатыми кулаками, приподняли по правой ноге, согнув их в колене, и одновременно рявкнули:

– Разрешите пёрднуть! – и по салону вагона разнеслось громкое, троекратное, приветственное: «Пр-р-р-р-уф!». Затем они также синхронно заложили руки за спину, поставили ноги на ширину плеч, задрали квадратные подбородки кверху и замерли, как истуканы, с невозмутимым видом.

– Это прибыл наш почётный караул к выборам депутата, – поспешил объяснить внезапное и эпатажное появление громил в вагоне членком. – Несколько, правда, запоздали, выборы уже состоялись, но ничего. Ступайте, ребятки, на кухню в соседнем вагоне, там вас покормят, – небрежно обратился он к матросам, указывая им пальцем обратно на тамбур. Верзилы молча повернулись и, подталкивая друг друга, также с шумом вывалились в тамбур.

Семён сел на лавку рядом с высоким сухощавым мужчиной, одетым в офицерскую шинель без погон и в форменную фуражку с кокардой железнодорожника, открыл депутатское удостоверение, так неожиданно вручённое ему, и с удивлением прочёл: «Податель сего документа имеет право:

Избираться и быть избранным.

Указывать на всевозможные недостатки.

Иметь своё мнение при себе.

Пользоваться бесплатно общественными туалетами и туалетной бумагой без перфорации».

Чуть ниже было написано: «Удостоверение выдано сроком на один год

без пролонгации. Главком избиркома: Сироткин С.С.», – и далее –размашистая подпись с красной печатью с изображением на ней кузнеца, ударяющего молотом по наковальне.

Прочитав странное удостоверение, Семён сунул его в карман брюк и стал смотреть в окно вагона. В сереющем утреннем рассвете видна была заснеженная долина, по противоположному краю которой скачкообразно двигались пять чёрных точек наперерез поезду. Состав в этом месте делал большую плавную дугу, огибая заболоченный участок долины, а странные точки двигались напрямик, и расстояние между ними неуклонно сокращалось.

– Вон они, гонятся! – вдруг неожиданно злорадно и громко сказал его сосед в офицерской шинели, до этого всё время молчавший и неотрывно глядевший в окно. Услышавшие его возглас пассажиры тоже стали пристально смотреть в окна, и кто-то испуганно воскликнул:

– Волки! – и уже весь вагон прильнул к замёрзшим стёклам окон, стремясь разглядеть странных существ, бегущих навстречу поезду. Наконец, когда расстояние между ними сократилось вдвое, всем стало видно, что это никакие не волки, а всадники на конях скачут к ним, утопая по колено в снегу, но от этого пассажирам вагона спокойнее не стало. Все всадники были одеты в ватные телогрейки, на головах у них были шапки-ушанки, завязанные на подбородках, чтобы не потерять, у всех за спиной торчали карабины, а у переднего помимо карабина на боку болтался «маузер» в деревянной кобуре на портупее. Все всадники скакали на высоких чёрных лошадях с длинными гривами, кони яростно храпели, пар валил у них из ноздрей, они выбиваясь из сил, утопая в глубоком снегу. Но отряд упорно продолжал скакать, подхлёстывая нагайками своих уставших лошадей, явно пытаясь догнать состав.

И вот, наконец, когда расстояние между всадниками и наблюдателями

сократилось настолько, что стали видны перекошенные от злобы лица наездников, поезд закончил поворот и стал быстро набирать ход, неуклонно отдаляясь от преследователей. Передний из всадников, видя, что состав уже не догнать, вытащил на скаку «маузер» из кобуры и три раза выстрелил в сторону вагонов с пассажирами. Слышно было, как одна из пуль ударилась в их вагон, но не пробила его крепкую стальную обшивку. Всадники остановились и быстро исчезли из вида в снежной пыли, поднятой поездом, а машинист дал три издевательских гудка.

– Местные шалят, – сказал сосед Семёна, медленно вытаскивая правую руку из кармана своей шинели, которую всё это время держал там во время погони.

Поезд проскочил три станции, не останавливаясь, и на четвёртой состав нехотя стал тормозить, подходя к большому железнодорожному вокзалу. Как и в прошлый раз, он протащил грузовые вагоны мимо платформы, отчаянно завизжал тормозными колодками при подходе к перрону двух прицепленных пассажирских и остановился, дёрнувшись всем телом.

Прямо на перроне состав ожидали пять чёрных «мерседесов» и три чёрных джипа, в которых сидели люди. Горнорабочие и крестьяне, приехавшие в город за спичками и солью, потянулись к выходу, прихватив с собой контуженую старушку. Торговцы тоже, связав свое барахло в узлы, потащили по полу товар на перрон, обвиняя друг друга во лжи и стяжательстве. Знакомая Семёна, тётка, всю дорогу проигравшая с любителем сырой картошки в карты в «дурочка», вскочила, бросила свои карты в лицо напарника и закричала:

– Шулер! У нас черви козырь был, а не пики! – и на ходу одевая уже просохший полушубок, стала пробираться к выходу, расталкивая крестьян.

– Сама мухлёвщица, – парировал обвинение партнёр по игре, тоже проталкиваясь к выходу, оставляя после себя на полу кучу картофельных очисток и шелуху от подсолнечных семечек. Последним вышел сосед Семёна. Держа руки в карманах шинели и подняв воротник, он, оглядываясь по сторонам, быстро прошёл к чёрному джипу, стоявшему в сторонке, и сел в него, не вынимая правой руки из кармана. Джип рванул с места так, что его занесло на заснеженном перроне, и через секунду исчез за поворотом.

«А погоня-то на лошадях была за ним», – почему-то подумал Семён, глядя вслед умчавшемуся джипу.

Через пять минут все пассажиры вышли из вагона, кроме Семёна, который не знал, у кого спросить, что же ему делать в связи с назначением на высокую депутатскую должность.

В это время все дверцы стоявших на перроне машин одновременно

открылись, и из их салонов вальяжно вышли мужчины в норковых и собольих шубах и длинноногие раскрашенные девицы в блестящих коротких разноцветных пуховиках и длинных сапогах на высоком каблуке, из-за чего они поскальзывались и цеплялись за рукава мужчин, весело смеясь. Все вышедшие из машин с весёлым шумом стали заходить в опустевший вагон и рассаживаться на лавках, не обращая внимания на одиноко стоявшего в середине вагона Семёна.

Когда поезд тронулся, из-за красной ширмы опять показался знакомый членком, только одетый уже в ливрею, и торжественно объявил:

– Товарищи приглашённые! Прошу всех вас сейчас пройти в трапезную на торжественный ужин в честь выборов нового члена в депутаты Государственной Думы. На сегодня у нас подают: нежнейшие стейки из мраморной телятины, каспийскую стерлядь слабого посола, рябчиков, запечённых в духовке с ананасами, и многое другое. А также всевозможные напитки и вина и, конечно же, шампанское «Мадам Клико»! После ужина будет предложена турецкая баня с банщицами высокого разряда, дополнительный банный вагон уже прицепили. И в конце торжеств, как всегда, концерт-варьете из Парижа! Танцовщицы из кафе «Мулен Руж» уже прибыли. Прошу Вас, товарищи!

– Молодчага половой, – сказал здоровенный краснощёкий толстяк в собольей шубе. – Держи золотой пятак, водки выпьешь за наше здоровье.

– Премного благодарен, – сказал заискивающе членком, благоговейно принимая подарок и низко кланяясь.

Все вновь прибывшие не спеша пошли в соседний вагон, довольно

переговариваясь между собой.

Но когда следом за ними попытался пройти Семён, то половой своим

телом перекрыл ему дорогу.

– Посторонним нельзя, только по пригласительным билетам, – быстро

произнёс он, растопырив ладони.

– Так я же новый депутат! – возмутился Семён.

– Всё равно не велено, – стоял на своём половой.

– Эй, мордатенький! – прокричал Семён мужчине в собольей шубе, последним входившему из вагона в тамбур. – Я вновь избранный депутат Госдумы!

Толстяк в шубе медленно повернулся, брезгливо посмотрел на нег, и

небрежно сказал:

– А-а-а, так это и есть наш новый избранник. Поздравляю! У вас, наверное, сейчас много предстоит встреч с избирателями, рабочими и крестьянами, что вам совершенно некогда трапезничать с нами и тем более смотреть варьете. Весьма сожалею.

Сказав это, толстяк повернулся к Семёну спиной и важно удалился в соседний вагон. За ним ловко проскользнул половой, быстро затворив дверь тамбура и подперев её палкой с обратной стороны.

Оставшись один, Семён стал отчаянно колотить в подпёртую дверь, крича ругательства:

– Сволочи! Вы слуги народа, а я депутат от народа! Впустите меня сейчас же на банкет!

И он колотил в дверь до тех пор, пока подпорка с обратной стороны не

упала. Тогда Семён осторожно приоткрыл дверь тамбура и заглянул туда. В тамбуре сидела огромная рыжая собака и молча наблюдала за ним.

– Пёсик, на-на-на, – ласкательно сказал Семён собаке и сделал движение, будто даёт ей кусочек хлеба. Но неблагодарный пёс угрожающе утробно зарычал, приподняв верхнюю губу, и вдруг, неожиданно рявкнув, бросился на Семёна. Он едва успел захлопнуть дверь перед мордой озверевшего пса, но зверюга не унималась и стала грызть своими клыками деревянную дверь и орать человеческим голосом:

– Сёма, открой дверь! Открой дверь, Сёма!

Семён от страха окончательно проснулся на этот раз и опять услышал противный крик за окном:

– Сёма, открой внизу дверь, чёрт тебя побери, я весь уже промок!

Это кричал его приятель, с которым он вчера пил брагу в гараже. Семён вскочил с кровати, подошёл к кухонному окну и посмотрел вниз, на двор дома. На улице шёл проливной дождь, а его дружка не было видно из-за нависающего козырька над входом в дом. Стоял, наверное, перед закрытой дверью в подъезд и орал ему.

– Сейчас открою! – крикнул он приятелю в форточку, открыл холодильник, достал оттуда банку с солёными огурцами и стал из неё пить рассол.

Семён всегда подпирал палкой изнутри входную дверь своего подъезда на ночь, чтобы бомжи не нагадили и не подожгли, так как он жил в доме вдвоём со старушкой, которая находилась этажом ниже.

Выпив весь рассол из банки, он достал двумя пальцами кривой огурец и стал смачно его грызть, тупо глядя в окно и пытаясь хоть что-нибудь вспомнить. Но тут его внимание привлек какой-то хлюпающий звук из соседней комнаты. Семён осторожно заглянул туда и обомлел.

Посередине его комнаты стояла огромная рыжая собака из его сна и, опустив голову, лакала молоко из большой миски.

– Пёсик, ты чей? – полушёпотом спросил собаку Семён.

Собака подняла морду, испачканную в молоке, молча посмотрела в глаза.

Семёну и опять принялась лакать молоко.

– Я глючу, что ли? – сказал сам себе Семён, на цыпочках возвращаясь в спальню и не посмев прогнать собаку.

– Семён! Да откроешь ты, наконец! – опять прокричал приятель, мокнущий на улице.

Семён схватил брюки и стал лихорадочно натягивать их на себя. Из заднего кармана выпал какой-то клочок бумажки, он поднял его и рассмотрел. Это был трамвайный билетик старого образца, на котором был нарисован крестик химическим карандашом.

– Ничего не понимаю, – сказал Семён, начиная что-то вспоминать. И когда из правого кармана брюк он вытащил какую-то красную книжечку и прочитал на ней «Удостоверение депутата Государственной Думы», он вдруг всё вспомнил. И выборы в вагоне, и гимн авиаторов, и погоню всадников по заснеженному полю… Стоп! А откуда взялся снег?

Семён опять осторожно заглянул в соседнюю комнату: рыжая собака продолжала лакать молоко. Тогда он на цыпочках прошёл в прихожую, стараясь не шуметь, взял на вешалке плащ и зонтик, выскочил в коридор, захлопнув за собой дверь.

«Так-так, допустим, что это приятель ему собаку подарил с миской молока, гад, а как же быть с удостоверением?» – продолжал рассуждать Семён, сбегая вниз по лестнице.

Откинув запор, он широко растворил дверь подъезда, но на пороге никого не было. «Ушёл, наверно, паразит», – подумал Семён, – ну и чёрт с ним». – И опять захлопнул входную дверь.

На улицу идти под проливной дождь желания не было никакого, и он решил зайти к соседке старушке, проведать её и расспросить про собаку и вообще про всё, что с ним случилось, она, как говорят знающие люди, колдуньей была, может, что подскажет.

Поднявшись на третий этаж, Семён громко постучал в дверь и, не дождавшись ответа, толкнул её и вошёл внутрь. Старушка никогда не запирала дверь своей квартиры, чтобы Семён каждый день мог навещать её и смотреть, жива ли она, а если нет, то похоронить до того, как труп начнет разлагаться и издавать отталкивающий запах, причиняя неудобства жильцам посёлка, чтобы не оставлять после себя неприятных воспоминаний. И он старался каждый день заходить к ней: приносил продукты из магазина, выносил мусор и вообще присматривал за бабулей. Иногда, навестив ее, Семён не мог разбудить старушку и, глядя на её жёлтое пергаментное личико, думал, что вот, наконец, она представилась. И только поднеся зеркало к её рту, он обнаруживал слабое дыхание по запотевшему пятнышку на отражении. Иногда старушка была бодра и весела. Вот и сейчас, войдя к ней в комнату, он увидел старушку, сидящую в кресле-качалке в чистеньком пёстром халатике, аккуратно причесанную и не спеша пьющую кофе из маленькой красивой фарфоровой чашечки на блюдечке. Из проигрывателя неслась бодрая музыка Рихарда Вагнера из оперы «Валькирия», – начало третьего действия под названием «Полёт валькирий».

– Доброе утро, Анна Григорьевна! – громко поздоровался Семён.

– А, Сёмужка! – радостно ответила старушка, – доброе утро. Проходи, внучок, присаживайся.

– Сегодня у Вас хорошее настроение. Как здоровье, сердце не пошаливает? – спросил он, садясь в кресло, стоявшее рядом.

– Какое может быть здоровье у древней старухи? Сегодня, Сёмушка, у меня юбилей, – девяносто лет исполнилось, как на этом свете живу.

– От всей души поздравляю Вас, Анна Григорьевна, со знатным юбилеем и желаю до ста лет дожить без печали. «Да вообще-то сто лет уже рядом, немного осталось ждать», – подумал при этом Семён.

– Спасибо, внучок, мне и этого хватит, спасибо, – прочитала его мысли

старушка. – В этот день всегда проливной грибной дождь идёт, Луна от Земли отключается для перезарядки, можно и пошалить, – весело сказала старушка и игриво посмотрела на Семёна.

Семён вспомнил про слухи в посёлке о том, что она ведьма, а также то, зачем он к ней пришёл, и спросил:

– А я к Вам, Анна Григорьевна, по своему неразрешимому делу зашёл.

– Какие могут быть дела в такой славный денёк, – опять весело продолжила старушка, – радоваться жизни надо.

– Что Вы можете сказать про вот этот документ, который неизвестно откуда появился у меня в кармане брюк, – и он протянул ей красную депутатскую книжечку.

Анна Григорьевна отставила в сторону недопитый кофе, надела на нос

очки, взяла в руки удостоверение, внимательно посмотрела его со всех сторон, зачем-то даже понюхала и сказала:

– Да такие удостоверения будут вручаться народным избранникам только через семь лет у нас в стране, сейчас их даже не выпускают, а где ты его взял? – спросила удивлённо старушка.

И Семён рассказал ей подробно всё, что с ним произошло за эту ночь,

про рыжую собаку у него в квартире, лакающую молоко из миски, и даже достал железнодорожный билетик с карандашным крестом и показал его старушке. Она взяла билетик, так же внимательно его рассмотрела и сказала:

– Э-э-э, милок, так это тебя ночью псы-паромщики на тот берег реки

времени переправляли, в наше будущее, на семь лет вперёд, хорошо, что обратно вернули, а то бы остался там навсегда, как твоя знакомая тётка, вот она уже никогда не вернётся, потому что карты свои там бросила и книгу на лавке забыла, будет работать там дрессировщицей индийских тигров. А вот дружок твой застрянет там ненадолго, псы-паромщики вскоре его вернут, а пока только голос его возвратился.

– Лучше бы я там остался вместо него, здесь жить – тоска зелёная, просто бессмысленное существование.

– Никто не знает, что его ждёт впереди, но я могу посмотреть, что он делает сейчас там, в будущем.

– Как это?

– Очень просто, давай сюда вон тот тазик под столом, – указала пальцем старушка на старый помятый алюминиевый таз, прислонённый к стенке. Семён принёс его и поставил на стул. – А теперь принеси мне дождевой воды в ведре, которое стоит на балконе, и налей её в этот тазик.

– Так можно из-под крана набрать.

– Нет, из-под крана не годиться, нужна дождевая: в ней вся вселенская

информация содержится – прошедшая, настоящая и будущая. Да в ведро, наверно, она уже налилась, вон какой дождь на улице льёт.

Действительно, ведро на балконе наполовину было наполнено дождевой водой. Семён вылил всю воду из ведра в таз и спросил:

– Что теперь делать?

– Прикрой штору на окне, зажги свечку и смотри.

Семён сделал всё, что она сказала, и стал смотреть на старушку.

– Да не на меня смотри, а в тазик, на воду смотри.

Он стал смотреть на воду. Сначала вода в тазу колыхалась, затем

успокоилась и стала ровной, и только поблёскивали блики от пламени свечи. Но вдруг он увидел в воде, как в телевизоре, бегущего по редколесью человека, он спотыкался, падал и снова бежал, постоянно оглядываясь. За ним бежали, окружая его слева и справа полукругом и стремясь замкнуть кольцо, огромные тараканы величиной с галапагосских черепах. Они быстро переставляли свои многочисленные остроконечные лапы, стуча ими, как пиками по камням, и расстояние между человеком и тараканами быстро сокращалось. В оглянувшемся очередной раз человеке он узнал своего приятеля, несмотря на то, что лицо его было искажено ужасом.

В этот момент старуха задула свечку и изображение пропало.

– А что дальше будет с ним? – испуганно спросил Семён.

– Ничего, выкарабкается, они догонят его, немного покусают и бросят в лесу, потому что он не их пища. Никто не знает, что его ждёт впереди, – резюмировала Анна Григорьевна и откинулась в кресле.

– В общем, так, – подвела итог старушка, немного передохнув, – возьми обратно удостоверение и билет, отнеси домой и положи в собачью миску, но при этом самой миски старайся не касайся.

– А как же рыжий пёс, который лакает молоко в моей комнате?

– Лакающий пёс случайно к тебе попал, но он уже вернулся за реку времени, а миска с твоими бумагами завтра исчезнет, – устало пояснила она и махнула рукой, дав ему понять, что разговор закончен.

Действительно, когда Семён вернулся домой, пса в комнате уже не было. Он осторожно положил в его миску удостоверение и железнодорожный билет, затем прошёл на кухню и стал смотреть в окно.

На улице по-прежнему шёл сильный дождь, а по оконному стеклу беспрерывно торопливо текли ручейки воды, как река времени, и ему казалось, что эти ручейки будут течь бесконечно долго, пока вода на Земле совсем не кончится.

ЧУЖИЕ ЗУБЫ

Деда Гриша по воскресеньям и праздникам с превеликим трудом заталкивал в свой рот вставные челюсти жены, умершей в прошлом году от старости, выходил на центральную деревенскую площадь шаркающей походкой, осторожно переставляя ноги и с приоткрытым ртом, так как рот полностью не закрывался из-за протезов, вставленных, чтобы здороваться с односельчанами. Но несовместимость протезов жены с его ртом деда Гришу не очень смущала, а даже наоборот, вполне устраивала, так как соседи и знакомые могли по достоинству оценить его моложавый вид с полным ртом пластмассовых зубов и сказать у него за спиной:

– Ай да Гришка! Смотрите, как молодо он выглядит! У него все зубы на месте. Никак до ста лет жить будет, – при этом за глаза посмеиваясь над выжившим из ума стариком.

Хотя на самом деле выглядел он ужасно: сгорбленный, лысый, трясущийся, со слезящимися глазами, с кривой палкой, на которую он опирался двумя руками, да ещё с выпирающими изо рта, как у вампира, синеватыми зубными протезами покойной жены.

Хотя ему не было ещё и шестидесяти, но выработался он на родной животноводческой ферме так, что ему и сейчас уже можно было дать сто лет.

С двенадцати лет деда Гриша работал на ферме, сначала пастухом коров, затем скотником, а к сорока годам стал бригадиром коровника. Каждый день в пять часов утра он вставал и спешил на ферму, чтобы накормить и напоить телят, коров, выгнать их на пастбище, убрать навоз в коровниках, засыпать пол чистой соломой, подремонтировать стойла, а вечером встретить стадо с полей, завести на дойку, потом опять попоить, покормить. И так каждый день – в праздники и выходные, в дождь и жару, в снег и стужу деда Гриша не разгибался, получая за этот рабский труд почётные грамоты, благодарности, значки ударника коммунистического труда, победителя социалистических соревнований от председателя деревни, а иногда даже (на первое мая) трёшку на пропой. Руководство коровьей фермы выделило Григорию к двадцати пяти годам комнату в бараке, когда он женился на молодой доярке – весёлой толстушке, которая работала на этой же ферме. А когда у них стало четверо детей, поселили их в шлакоблочном домике с утеплёнными опилками стенами и посыпанным угольным шлаком на полу чердака, чтобы тепло не уходило зимой и жара не проникала летом. Домик стоял рядом с кладбищем и был холодный, как могила, так как раньше в нём лежали усопшие перед захоронением. Зимой приходилось топить печку круглосуточно, чтобы не замерзнуть, отчего по оконным стёклам постоянно текла вода и они были покрыты толстым слоем льда и изморозью, почти не пропускали свет с улицы, поэтому тусклая «лампочка Ильича» горела зимой в домике даже днём. Но супруги были безмерно рады, что у них есть отдельное жильё, а не общий барак, похожий на коровник, и ничего, что комнатка была только одна, в которой спали он с женой, а дети – на кухне, поближе к печке, на широких просторных нарах; справляли нужду в ведро за занавеской у дверей.

Раз в год, летом на неделю, председатель заказывал в деревню передвижной фельдшерский пункт, смонтированный в большом автобусе, и всё население деревни с удовольствием в него ходило что-нибудь полечить. Фельдшером там был младший брат председателя деревни и за свои услуги насчитывал сельчанам кругленькие суммы, которые оплачивал председатель деревни, но ему ничего не было жалко для своих подчиненных, и он платил с лихвой, правда, высчитывая потом у крестьян с зарплаты за предоставленные докторские услуги. Хотя фельдшер был какой-то ненастоящий, в основном, он всех слушал «слушалкой», ставил градусники, перебинтовывал ранки и давал нюхать нашатырь. А в качестве компенсации за скудный набор услуг фельдшер всем подряд заглядывал в рот и безжалостно рвал зубы, затронутые каким-то кариесом, а когда зубов у пожилых людей практически не оставалось, то великодушно отливал пластмассовые челюсти за счёт фермы, благо всё оборудование для этого у него в автобусе было. Дело в том, что фельдшер раньше практиковался в городе зубным техником, пока его не выгнали из поликлиники за вопиющую безграмотность, он был самоучка, и тогда они вдвоём с братом создали передвижной врачебный пункт за счёт районного бюджета на коммерческой основе, стали ездить по деревням и вставлять пластмассовые зубы крестьянам в счёт будущей зарплаты, с которой председатель высчитывал по своему усмотрению.

И вот прошлым летом фельдшерский автобус приехал в деревню очередной раз. Супруге деда Гриши фельдшер вырвал последние четыре зуба, а взамен поставил ей две новенькие розовые челюсти с белоснежными, крупными, ровными зубами, как у лошади. Счастью у его старухи не было предела, для неё это было настолько грандиозное событие, что несмотря на то, что говорить в протезах, а тем более есть в них она не могла, первое время их практически не снимала, беспрерывно пялилась в зеркало и ослепительно улыбалась, как американская киноактриса, как ей казалось. А когда ротовая полость у неё воспалилась настолько, что одеть протезы было невозможно, то старуха стала держать протезы в прозрачном большом стакане с водой, и по несколько раз в день они по очереди с дедом подходили к буфету, чтобы полюбоваться зубами.

Эта безграничная забота председателя деревни о своих работниках запала глубоко в душу старикам, прожившим всю свою жизнь в коровнике.

Правда, неблагодарные дети не оценили безмерную заботу председателя и как только получали в шестнадцать лет паспорта, тут же уезжали от построенного им коммунизма в отдельно взятой деревне кто куда, бежали от всеобщего, невыносимого счастья как от чумы.

И остались деда Гриша с со своею старухой вдвоём. Со временем прохудилась крыша дома, и летние обильные грозы, и затяжные осенние дожди стали часто посещать их кухню, отчего прогнили доски в полу, а местами даже стал виден подтопленный погреб, выкопанный дядей Гришей с детьми пятнадцать лет назад под кухней для хранения картошки и солений, отчего в домике образовался устойчивый запах гнилой картошки, плесени, сырости и ещё чёрт знает чего.

Печку топили раз в день, вечером – экономили дрова и уголь, спали на кухне, не раздеваясь, прижавшись к печке и друг к другу, но всё равно к утру было так холодно, что изо рта шёл пар.

Весной у супруги деда Гриши неожиданно отнялись ноги, и она не могла уже самостоятельно ходить, а помутившийся рассудок не позволял ей заниматься домашними делами. Дед с помощью знакомого слесаря отремонтировал ей инвалидную коляску, выброшенную фельдшерским автобусом за ненадобностью, и стал каждое утро сажать старуху в коляску и выкатывать на улицу, чтобы дома не путалась под ногами. А для заметности старухи подобрал на свалке тряпочный зонтик от солнца и втыкал ей за спину в развёрнутом виде. Старуха к коляске быстро привыкла и довольно шустро ездила на ней по дворам деревни, выпрашивая любые таблетки на лечение ног. Жители деревни, зная, что она не в себе, охотно отдавали ей всевозможные просроченные таблетки от разных болезней. Затем бабуля аккуратно распаковывала разноцветные таблетки и ссыпала в специальный маленький мешочек. С этой добычей она катилась на федеральную трассу, проходящую через деревню, и становилась на самом её краю, у автобусной остановки, чтобы проезжающие мимо автомобилисты подумали, что старушке надо помочь переехать в коляске на другую сторону дороги. А когда кто-нибудь останавливался и подходил с предложением о помощи, старушка хватала его одной рукой за край одежды цепкими пальцами, а другой доставала из мешочка несколько таблеток и спрашивала у сердобольного:

– Скажите, доктор, а эти таблетки помогут мне вылечить ноги? – при этом продолжая удерживать его. И если недоумённый путешественник отвечал:

– Я не знаю, бабушка, я не доктор.

Или:

– Нет, нельзя, они негодные.

Или что-нибудь в этом роде, тогда старуха предлагала:

– Господин хороший, купите у меня эти таблетки, они обладают омолаживающим эффектом, не пожалеете, всего сто рублей прошу за всё, – и не отпускала его, пока незадачливый автомобилист или прохожий не отдавал ей деньги взамен таблеток, чтобы отцепиться от сумасшедшей старухи, а потом незаметно их выбрасывал. Таким образом супруга деда Гриши невольно стала зарабатывать себе на хлеб, так как председатель продолжал высчитывать всю её пенсию за протезирование зубов.

Незадолго до Нового года его старуха закашляла так, что не давала деду спать своим утробным беспрерывным кашлем, и деда Гриша стал уходить спать в комнату, а её оставлял у печки одну. Старуха лечила кашель чаем из чаги, приготовленным дедом, сосала разные таблетки из своего мешочка, даже протезы зубные одела, чтобы отпугнуть болезнь молодыми зубами, ничего не помогало, только кашлять стала громче и звонче. На седьмой день под утро она, наконец, затихла, и впервые за всю неделю деда Гриша хорошо выспался, а когда к обеду проснулся от холода и пошёл посмотреть, как там его старуха, то увидел, что она представилась и уже даже закоченела с открытым ртом, поблёскивая голубоватыми зубами. Поскорбив немного над усопшей, деда Гриша почесал затылок под шапкой и произнёс вслух:

– Да, надо что-то делать.

И решил, что хоронить супругу с дорогими протезами (как ему говорил председатель) не следует, тем более что за них ещё не все деньги выплачены. И деда Гриша долго, двумя ложками, выковыривал из окоченевшего трупа пластмассовые протезы, а потом осторожно положил розовые челюсти в специальный стакан с водой и подвязал ей платок под подбородком через голову, чтобы закрыть опустевший рот, чёрный, как дупло в старом дереве. Затем пошёл к председателю и сообщил ему о смерти супруги. Председатель, дай Бог ему здоровья, решил, что оставлять усопшую не похороненной за два дня до Нового года не следует, так как после новогодних праздников для копки могилы никого невозможно будет найти недели две, и выделил деду Грише шесть иноверцев, работающих на вывозе навоза на поля, чтобы они похоронили старушку до Нового года.

Шустрые могильщики сразу же притащили гроб, похожий на ящик из не струганных досок, и стали запихивать туда покойницу, но гроб оказался маловатый, будто бы с чужого плеча, и молодцы подогнули старушке колени и приподняли голову, от чего крышка гроба не стала закрываться. Тогда старший из иноверцев предложил:

– Послушай, дед, а давай твою жену похороним по нашему обычаю, в саване.

– Это ещё как? – удивился деда Гриша.

– Туго запеленаем её в несколько слоёв простынями с головой и так похороним.

– Нет, это будет как-то не по-христиански, надо в гробу хоронить.

– Ну что ж, будем наращивать крышку гроба, – вздохнул старший из могильщиков и пошёл искать на ферму доски и рейки, а остальные отправились на кладбище рыть могилу. На второй день всё было готово, правда, могила получилась небольшой, глубиной чуть больше метра, из-за сильных морозов, сковавших землю, а гроб сильно смахивал на упаковочный ящик, из-за наращивания его крышки, чтобы усопшая поместилась в него полулёжа. Но всё равно деда Гриша был безмерно благодарен председателю за оказанную помощь в похоронах супруги, даже несмотря на то, что земли едва хватило на то, чтобы присыпать гроб.

И стал деда Гриша единственным обладателем бесценного сокровища – розовых зубных протезов в стакане с водой. Он каждый вечер засыпал, глядя на них, и просыпаясь утром, любовался ими. Посоветовавшись со знакомым слесарем на местной МТС, вырвал плоскогубцами с его помощью у себя последний зуб и, подточив напильником мешающие места в протезе, стал надевать зубы жены по праздникам и воскресеньям, перед выходом на деревенскую улицу, в люди.

Всё бы ничего, да через два месяца после похорон стала ему часто сниться усопшая супруга в гробу под землей, будто она что-то хочет сказать ему, да беззвучно, только губами едва шевелит. Деда Гриша усиленно пытался во сне услышать и понять, что же хочет ему сказать покойная, но безуспешно. От этого он просыпался и ворочался до утра, ругая про себя старуху за её бестактность и бесцеремонность. Деда Гриша решил посоветоваться со своим знакомым слесарем: что ему делать с наглой старухой, которая мало того что умерла, до конца не рассчитавшись с председателем за вставленные протезы, так ещё пытается мешать ему по ночам сладко спать.

– Послушай, приятель, что мне делать с проклятою бабой? – начал он жаловаться слесарю словами из сказки Пушкина.

На что тот деду отвечал:

– Не печалься, поживи немного у меня на ремонтной станции, заодно и посторожишь её ночью, а там видно будет.

Так деда Гриша и сделал – перебрался в мастерскую приятеля и стал там ночевать на топчане, попутно охраняя совхозное добро. Здесь по ночам старуха перестала сниться, чему он был несказанно рад. Домой теперь дед заходил только днём истопить печку, чтобы не замёрзла картошка, которую он теперь хранил в комнате, так как осенью погреб затопило грунтовыми водами, а вычерпать её у деда Гриши уже не хватило сил. Варил кастрюльку картошки себе на обед и присматривал за розовыми зубами в стакане, чтобы никто не стащил.

Только он приспособился к новой для себя жизни кочевника, как однажды, недели через две, деда Гриша, придя, как обычно, после обеда из дома в мастерскую, увидел на дверях большой амбарный замок. Соседи по мастерской ему объяснили, что слесарь неожиданно заболел и его увезли в районную больницу с подозрением на аппендицит.

Делать нечего, пришлось деду Грише опять возвращаться в свой дом. В первую же ночь ему приснилась его старуха и по-прежнему беззвучно пыталась ему что-то сказать. Деда Гриша опять перестал спать по ночам, проклиная старуху, которая с каждой ночью появлялась во сне всё раньше и раньше, шептала всё громче и громче, вконец измучив старика, пока, наконец, он не услышал, что же всё-таки она шепчет.

– Отда-а-ай зу-у-убы, – зло шептала покойная супруга деду Грише каждую ночь.

От неожиданности он проснулся, включил свет и, подскочив на нарах, посмотрел на буфет. Зубы в стакане стояли на месте, поблёскивая синевой.

– Ах ты, старая дура! – вскричал старик, – ишь чего вздумала! Зубы ей подавай! Зачем тебе челюсти в гробу? – кричал старик в ночное окно, выходящее на деревенское кладбище. Деда Гриша никак не мог успокоиться от такой наглости старухи, нервно бегал по дому, проклиная её, в глубине души осознавая свою вину перед ней за отнятые протезы, и лихорадочно соображал, что бы такое предпринять, чтобы её умилостивить.

Едва дождавшись утра, деда Гриша завернул в головной платок покойной жены две варёных картофелины, оставшиеся со вчерашнего обеда, два солёных огурца, налил в пустую бутылку немного самогона из трехлитровой банки через старую клизму и пошёл на кладбище. Погода была сырая, пахло весной, подтаявший вчера снег, за ночь слегка подмерз и громко похрустывал под ногами у деда Гриши в настороженно притихшем деревенском кладбище в ожидании очередного снегопада. Нахохлившиеся вороны, сидевшие на деревьях, с недоумением молча наблюдали за странным стариком, бредущим по пустынному кладбищу ранним утром с узелком в левой руке и кривым посохом в правой.

Деда Гриша с трудом нашёл могилку жены, несмотря на то что кладбище было маленьким и все памятники и кресты отчетливо темнели на белом снегу. Место захоронения супруги было без могильного холмика, а деревянный крест валялся рядом – видно, кто-то, проходя мимо, нечаянно свалил его. Деда Гриша попытался крест вновь поставить, но земля была замёрзшая, а камней, чтобы подпереть крест, под снегом найти не удалось. Тогда он положил крест на могилу и сложил принесённые подношения на него, а старухин выходной платок привязал на ветку берёзы, свисающей над могилой.

Довольный своей работой дед к обеду вернулся домой, растопил печку и стал чистить картошку, сидя на маленьком стульчике перед ведром для мусора. Одна картофелина выскользнула у него из рук и упала на пол. Деда Гриша нагнулся, чтобы её поднять, и увидел в щель между досками в полу полузатопленный погреб, расположенный прямо под кухней, где на поверхности мутной воды плавал большой продолговатый белый предмет округлой формы, похожий на кокон бабочки. Он то погружался совсем, то всплывал наполовину, слегка покачиваясь и раздвигая над собой плавающий мусор. Старик посидел немного над щелью, пытаясь вспомнить, что это за мешок и когда он туда его положил, но так и не вспомнив, решил заглянуть в погреб завтра и рассмотреть поближе странный предмет.

Сварив кастрюльку картошки и наковыряв ложкой в бочонке, стоящем в коридоре, солёной капусты, деда Гриша с удовольствием поел, запил обед травяным чаем и лег пораньше спать, измученный предыдущими бессонными ночами.

Первую половину ночи он спал спокойно, а в полночь к нему опять пришла старуха и стала шептать уже отчетливо:

– Отда-а-ай зу-у-убы, отда-а-а-ай зу-у-убы.

И опять дед не спал до утра.

На другую ночь то же самое, а на третью ночь шёпот старухин был настолько близким, что деда Гриша во сне почувствовал её дыхание на своей щеке и от этого проснулся.

– Она не на кладбище! Она где-то рядом! – вскричал он, быстро сел на топчане и стал судорожно оглядываться по сторонам.

Днём деда Гриша взял лестницу, приставил её к дому и полез на чердак. На чердаке было пыльно, повсюду висела паутина и пахло мышами. Он хотел пролезть в конец чердака, чтобы посмотреть за трубой, может, старуха там прячется, но потолок под ним хрустнул и стал прогибаться, и деда Гриша вынужден был вернуться назад. Возвратившись в дом, он ещё раз обследовал все углы, заглянул под кровать и отодвинул топчан, даже порылся в картошке, наваленной в углу, но никаких следов пребывания своей старухи в доме не нашёл.

И тут его неожиданно осенило, и он радостно закричал:

– Я всё понял! Она в погребе прячется! Иноверцы не положили её в гроб! Они закутали её в саван, как предлагали мне сначала, и опустили в погреб!

От такой догадки деда Гриша даже рассмеялся, сотрясаясь всем старческим телом, и покосился на щель в полу. Чтобы проверить своё предположение, он слез с топчана, взял в руки фонарик и, присев на корточки перед щелью, стал светить в погреб. Там по-прежнему плавал в грязной воде продолговатый белый предмет размером с человека, плотно завёрнутый в обрывки простыней с утонченными концами, похожий на огромный кокон бабочки, и деду Грише показалось, что он даже слабо шевелился, слегка извиваясь, как будто пытался освободиться от савана.

– Ну нет! Меня не проведёшь! – вскричал старик и не дожидаясь ночи, чтобы проверить свою догадку и увидеть, как старуха выползает из погреба к нему, пошёл в сарай, нашёл там две доски, молоток, гвозди и заколотил крест на крест крышку погреба.

– Вот теперь попробуй вылезти, старая дура, – сказал деда Гриша, нагнувшись в щель пола, довольный своей работой.

День прошел как обычно, а ночью, как только он закрыл глаза, тут же у самого уха раздался голос старухи:

– Отд-а-а-ай зу-у-убы, отда-а-ай зу-у-убы! – и это уже был не шёпот, а утробный голос.

Деда Гриша подскочил, схватил фонарик и, светя через щель в погреб, закричал:

– Дохлая дура! Ничего я тебе не отдам! Не нужны тебе зубы там!

Дед увидел в щель, как саван медленно полностью всплыл из мутной воды, раздвигая мусор на поверхности, и стал недовольно мелко вибрировать всем телом.

Тогда дед подбежал к буфету, вытащил из стакана протезы, расплескивая воду, затолкал их себе в рот, лёг на пол и прогундявил в щель погреба:

– На, смотли! Они на мне, дуга! Я их ношу всега, – подсвечивая при этом фонариком то себе, то в погреб через щель.

Деда Гриша увидел, как кокон бабочки стал местами трескаться и из трещин потекла желтовато-зелёная густая суспензия, растекаясь по воде. Затем саван стал медленно изгибаться посередине, продолжая трескаться и приподнимаясь над водой. Когда средняя часть его почти достала до кухонного пола, кокон неожиданно шлёпнулся опять на мутную воду, подняв фонтан грязных брызг, а один конец его резко выгнулся вверх и со страшной силой, пробив доски пола, как ломом, проткнул насквозь, лежащего деда Гришу, потом медленно опустился обратно в погреб и с шипением погрузился полностью в зеленоватую жижу. Щепки и мусор опять сошлись над мутной водой, скрывая следы преступления. В доме наступила тишина, только бездыханное тело старика лежало на полу, неловко согнувшись, с розовой пеной у рта, и напоминало строки из стихотворения Сергея Есенина:

На губах – как прелая морковь…

Пахло инеем и глиняным угаром,

А в ощур сочилась тихо кровь.

Экспертная комиссия, приехавшая из района по случаю трагической смерти одинокого старика в своём доме, после недолгого осмотра места происшествия дала заключение, что смерть произошла вследствие обрушения потолка. Сломавшаяся от старости поперечная балка, падая, своим острым концом проткнула тело дедушки насквозь, что и явилось причиной его смерти.

Местные старухи, правда, поговаривали, что убила его умершая зимой супруга за то, что он отнял у покойницы вставные челюсти, которых после смерти деда Гриши так и не нашли.

ПРОДАВЕЦ БУДУЩЕГО

На перекрёстке двух дорог, у подножья горы, стоял большой деревянный дом с двухскатной крышей, покрытой дранкой. Дом весь почернел от времени и невзгод, а четыре окна, смотрящие на дорогу, по-прежнему весело поблескивали пыльными стёклами на проезжающих мимо в автомобилях редких путников. Через низенький забор из осиновых жердей, прибитых как попало, сикось-накось, к сосновым столбикам, видна была входная дверь с широким крыльцом, на котором часто сидел худой, невысокого роста человек неопределённого возраста, курил свою длинную трубочку и рассеяно посматривал по сторонам. Он был одет всегда одинаково, в короткий тёмно-зелёный халат, расшитый по краям причудливыми узорами и подпоясанный кожаным ремешком, на котором болтался небольшой ножик в чехле, короткие серые штаны, а на ногах – красные тапочки с загнутыми вверх носами.

Своим внешним видом он походил на туземца, хотя имел продолговатое лицо и прямой длинный нос, всегда прищуренные глаза не давали возможности определить цвет глаз, а усы, небольшая клинообразная бородка и жидкие волоски на голове были совершенно белые, но некоторые жители деревни говорили, что у Аимки (так все звали старика) глаза голубые, а волосы были когда-то каштановыми. Сам он называл себя нанайцем, хотя нанайского языка не знал, а говорил по-русски, иногда с маньчжурским акцентом, а родственников среди нанайцев, живших намного севернее, никого не имел.

Дед Аимка ничем особо не занимался, небольшой огородик за домом он давно забросил, и там расплодилась дикая конопля, которую он иногда покуривал, добавляя в табак, на охоту не ходил, пушного зверя не промышлял, рыбу в речке не ловил и вообще по большей части бездельничал, сидя на крыльце под навесом, часто выстругивая ножичком разных деревянных зверюшек. Но иногда неожиданно пропадал, подолгу нигде не появляясь, и когда уже жители деревни, не решаясь войти в его жилище, начинали беспокоиться: «Не помер ли, случаем, наш дед Аимка?», он вдруг опять появлялся после двухнедельного отсутствия, сидел на крыльце со своей трубочкой, никому не объясняя, где он пропадал и куда ходил. А деревенские побаивались расспрашивать, так как считали его колдуном и шаманом, умеющим предсказывать будущее.

Дед Аимка этот дом не строил, он достался ему по наследству от дальнего родственника, как он говорил. В этом доме у дороги, на окраине деревни, три года назад жил бобылём другой странный человек.

Это был здоровый мужчина, лет под шестьдесят, с чёрными, слегка волнистыми длинными волосами на голове и каштановой бородой с усами, контраст был разительный и создавалось впечатление, что дядя Гера (Герман, так звали мужчину) постоянно чем-то красил бороду с усами, хотя при ближайшем рассмотрении было видно, что это его собственный цвет. Глаза у Германа были ярко-зелёные, магические, как у сказочного змея, он мог взглядом заставить спать человека, не в меру развеселившегося на деревенском праздничном застолье, мог остановить скачущего коня и, говорят, мог даже убить медведя взглядом в упор.

Однажды зимой, рассказывали, днём к ним в деревню забрёл медведь-шатун и стал гоняться за домашним скотом, не обращая внимания на собак, одну из которых он задрал, а все взрослые мужики были в лесу на работе, и стрельнуть в медведя было некому. Деревенские бабы побежали к дяде Гере за помощью, в надежде, что он отгонит зверюгу. Герман в одной рубахе вышел на улицу навстречу шатуну и вперился в него взглядом. Медведь заревел, встал на дыбы, но потом неожиданно лёг на снег, зевнул и уснул, а когда мужики пришли вечером из леса, то он был уже мёртв.

При Германе на заборе дома было привязано объявление, выполненное на красном полотнище большими белыми буквами: «У НАС ЕСТЬ ЧЕМ УТОЛИТЬ ЖАЖДУ ПУТНИКУ», а на бельевой верёвке, натянутой поперёк двора, всегда висели разноцветные модные лифчики и женские трусики, якобы сушились, хотя женщины у него никогда не жили. Изредка жаждущие городские путешественники останавливались у него перекусить и испить сладкого нектара, иногда на сутки, а то и на двое. И тогда по вечерам в доме Германа ярко горел свет во всех окнах, доносилась громкая музыка и звучал весёлый женский смех. А два раза в год, в ночь на Ивана Купала, с шестого на седьмое июля, и зимой на Святки и Колядки, в канун Рождества, Старого нового года к Герману приезжали – на дорогих иномарках и неизвестно как – множество гостей из города. И празднество тогда бывало особо шумным и продолжалось у него почти до утра, со стрельбой, фейерверками и многочисленными красочными салютами.

Немного в стороне от дома стояла русская бревенчатая баня с верандой, которая всегда топилась к приезду гостей. Любители попариться подолгу в ней мылись, периодически выскакивая окунуться в рядом расположенный небольшой, но довольно глубокий пруд с родниковой водой. Раскрасневшиеся в парной голые мужики и девки бежали туда по каменистой тропинке и, разгорячённые, прыгали с разгона в ледяную воду с визгом и криками, а остудившись, опять неслись со смехом в баню париться, и так почти всю ночь.

На обширной веранде с видом на пруд стоял стол с плетёными креслами, в которых гости сидели после бани, пили чай со сладостями, дышали сосновым воздухом и любовались природой. На берегу пруда со стороны дороги росли два старых толстенных корявых дерева, кедр и тополь. Своими низко растущими раскидистыми ветками они почти полностью скрывали от улицы купающихся в пруду, но доставляли немало хлопот, периодически сбрасывая с себя пожелтевшие листья и хвою в воду, которые со временем почти полностью закрывали пруд. И хозяину приходилось всякий раз к приезду гостей собирать специальным длинным сачком опавшие листья и хвою с поверхности пруда, придавая ему голубоватый цвет. Местные деревенские дети иногда подсматривали издалека, как голые девки и дядьки с криками бегают по вечерам вокруг бани, а зимой даже валяются в снегу, пока матери не отгоняли их от этого бесстыдства. Ну а опытные, бывалые деревенские старики философски рассуждали об этом:

– Ну а что, дело молодое! – и поглаживали свои белые бороды, вздыхая.

Да и местные жители не ругались и не жаловались на дядю Геру за его буйные ночные пиршества с гостями. Во-первых, они бывали не так часто, и дом его стоял на отшибе, а многочисленные гости, внезапно приезжавшие и так же внезапно исчезавшие, почти никак не тревожили деревенских жителей, а во-вторых – Герман слыл целителем от многих неизлечимых болезней, с которыми не могли справиться городские врачи, и за это его уважали и почитали. Он излечивал людей от псориаза, рожи, заикания и даже от слабоумия. К нему приезжали из разных сёл и далёких городов со своими неизлечимыми болячками, и дядя Гера всем помогал избавляться от различных недугов. Способ его лечения был до шарлатанства подозрительно прост. Он разговаривал с приведшими больного на разные отвлечённые темы: о погоде, о видах на урожай, о том, когда же наконец власти построят мост через реку в деревню, обо всём на свете, кроме болезни приведённого больного, и минут через десять дружеской беседы начинал прощаться.

– Помилуй, родимый, а когда же мой внучок заикаться перестанет? – спрашивала его, к примеру, бабушка, приведшая своё пятилетнее чадо, почти совсем не говорящее.

– А, внучок, – улыбаясь в бороду, отвечал ей дядя Гера, поглаживая ребёнка по голове, – ничего, к завтрашнему утру начнёт говорить.

И действительно, ребёнок утром просыпался и начинал говорить чисто и внятно, навсегда.

Или привозили к нему из города больного с распухшей от рожи ногой, хоть отрезай. И так же, после десятиминутной беседы на городские темы, дядя Гера выпроваживал приезжих, даже не осмотрев больного.

– А как же нога у моего мужа, посмотрите на неё, что с ней и когда он поправится? – недоуменно спрашивала супруга больного.

– Поправится ваш муж, поправится, – спокойно отвечал ей Герман, поглаживая больного по голове, – через неделю уже ходить будет.

И через пару недель к Герману приезжал сам бывший больной, пританцовывавший от радости обеими ногами, с бесчисленными благодарностями и дарами.

Конечно, злые языки говорили, что он с чёртом дружит, но тем не менее от этих злословий поток страждущих к нему не уменьшался.

Одно время к Герману даже из столицы стали приезжать важные чиновники с желаниями дальнейших личных богатств и светлого будущего для них. Нет, конечно, эти ответственные государственные люди, планировали или намечали запланировать определённые улучшения для подведомственных жителей городов и деревень, но как-то не очень верили в них, и поэтому приезжали за хорошими прогнозами для себя, к сильному шаману. Но так как предсказания у дяди Геры были для них в основном отрицательные, ввиду отсутствия оплаты за его труды и за труды работающих на них, то важные чиновники обиделись на Германа, и вскоре прекратили его досаждать, по привычке считая, что для важных чиновников светлое и богатое будущее должно доставаться им бесплатно.

Но однажды зимой, на третий день после снегопада, некоторые жители деревни обратили внимание, что тропинка к дому Германа не протоптана, хотя он почти ежедневно ходил в магазин за хлебом. Нет, летом он иногда уезжал из дому надолго, но всегда предупреждал об этом односельчан, а тут никому ничего не сказал. Старший в деревне решил зайти к нему, проведать, не случилось ли чего. К его удивлению, в доме никого не было, и по холоду в нём чувствовалось, что дом был не топлен уже несколько дней, а на столе лежала записка, в которой было написано карандашом старославянскими буквами: «Люди, я уезжаю совсем, в Америку, а права на дом передаю моему брату названому, Аимке. На том и прощайте. Брат Герман». Рядом на столе лежало официальное завещание, заверенное городским нотариусом, какому-то Аиму.

Деревенские долго обсуждали эту странную новость, горевали, что теперь у них не стало целителя, и втайне надеялись, что дядя Гера всё же вернётся, как раньше, летом.

Но проходило время, а в доме никто не появлялся. И только весной, когда стали прилетать на лето журавли, на крыльце пустующего дома Германа жители деревни неожиданно увидели сидящего человека. Он преспокойно курил трубочку и с интересом посматривал по сторонам, ни с кем, особо не здороваясь и не разговаривая. При проверке документов старшим деревни оказалось, что это и есть названый брат дяди Геры и нынешний хозяин дома.

Деревенские старушки через недельку-другую стали выпытывать деда Аимку насчёт его целительных способностей, как у брата Германа, на что тот неизменно отвечал, улыбаясь:

– Нет, я исцелять не могу. Сказать, что будет завтра, могу, а исправить будущее – нет. Я не такой сильный шаман, как мой брат. Но, думаю, мало кто захочет узнать своё будущее, если его невозможно изменить. И старушки отстали от него с их просьбами по лечению неизлечимых болезней.

Иногда, по привычке, останавливались у его дома проезжающие мимо джипы из города, но ненадолго. Во-первых, объявление с забора было снято, а во-вторых, на верёвке уже не сушилось бельё, ранее символизировавшее уют и ласку.

Проезжие спрашивали у деда Аимки, где и какая рыба ловится, как туда проехать и стоят ли там мосты через речки, или их по сносило во время наводнений, и проезжали дальше, не задерживаясь, отблагодарив его чем-нибудь незначительным за хороший совет.

Как-то раз, в пятницу утром, к дому деда Аимки подъехали два больших и красивых чёрных джипа, из них вышли четверо мужчин брутального вида и зашли к нему во двор. Аимка в это время невозмутимо сидел на крыльце и строгал какую-то палочку.

– Здорово, дед! – громко поприветствовал его один из них, – а куда подевался Герман?

– В Америку уехал.

– Как в Америку? А когда вернётся?

– Не знаю, он редко сейчас сюда заезжает, и то проездом.

– А как мы узнаем, что он приехал?

– А вон видите баню, вон ту у пруда, как дым из трубы у неё пойдёт, так значит брат Герман и приехал. Любит он в этой баньке попариться, ох любит, – и показал выструганной палочкой на почерневшую от старости баню, дорожка к которой совсем заросла высокой травой.

– Да, долго же нам придётся его ждать, – с сомнением в голосе сказал спрашивающий, глядя на заросшую тропинку.

На что дед Аимка равнодушно пожал плечами.

– Ну, а ты, дедуля, что тут делаешь? – переключился старший на деда Аимку, поняв, что Германа он не увидит.

– Сижу вот, палочку строгаю, вас дожидаюсь.

– Да ну, а зачем? – деланно удивился старший.

– Рассказать вам, как проехать через перевал на Залесье, – ответил странный дедок, хитро улыбнувшись.

– Опа! А ты откуда знаешь, что мы туда сейчас хотим попасть? Об этом никто не знает, кроме нас, – насторожился старший и его попутчики.

Дело в том, что эти мужики действительно ехали в сторону Залесья коротким путём, с целью использовать эффект неожиданности, появившись с другой стороны, чтобы работающие на их совместном золотом полулегальном прииске старатели не успели разбежаться в лес, как это они уже два раза делали, при приближении их джипов к работающим.

Три года назад эти мужики на джипе тоже работали там в частной старательной артели по добыче золотого песка, рядом с государственным прииском. Они, якобы, повторно промывали отвалы грунта после промышленной драги и довольствовались случайными остатками после основной проходки. Добытое повторной промывкой золото, несравненно в меньших количествах, также сдавали в контору госприемки, находящуюся здесь же, недалеко, в деревне, но уже за несколько высшую цену, чем основные добытчики, дабы стимулировать частного старателя в его тяжёлом труде. Этим иногда пользовались предприниматели госартели и излишки в плановой добыче золота передавали частникам, а вырученные деньги делили пополам. Но это были разовые операции, связанные с риском, что кто-нибудь обязательно проболтается следящим органам, приходилось «отстёгивать» и им, в общем прибыль на выходе получалась небольшой, по сравнению с рисками. Но как-то раз к ним на работу пришёл Герман и временно устроился рядовым старателем. После месячной работы и распределения зарплаты по паям он сказал бригаде:

– Послушайте, мужики, как вы можете горбатиться за такую мизерную зарплату, промывая пустую глину, когда в соседнем распадке вдоль ключа Казённого золота в десять раз больше, и лежит оно почти на поверхности.

– Да ладно, – выразил сомнение бригадир Петро. – Откуда тебе знать? Ты что, маркшейдер? Он нам определяет, где небольшой процент золота, там и даёт нарезы. А в этот распадок драга не пройдёт, поэтому Лёва (так звали ихнего маркшейдера) даже пробные замеры там не делал.

– Вот именно, пусть он отдаст нам этот участок как бесперспективный, мы намоем там бабки и его в обиде не оставим. Там золото есть по всем приметам, я вам гарантирую.

– Ну хорошо, а где наша материальная гарантия, что мы не пролетим и не потеряем время впустую? – опять засомневался Петро.

– Ну, а сейчас что? Разве не впустую вы работаете? Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. В то время, как светлое будущее совсем рядом, а не за далёкими горами и не через двадцать лет – «надо только напрячься и потерпеть», как нас в школе всё время учили. А оно вот тут – за склоном сопки. Надо только подойти, толкнуть дверь рукой – и светлое будущее само нам откроется. Поверьте, никто для нас эту дверь в будущее не откроет, кроме нас самих. Можно прождать всю жизнь, сидя перед ней в ожидании (как это делали ваши отцы и деды), когда же наши сказочники-руководители нам эту дверь приоткроют. Не дождётесь, никогда. Им выгодно, чтобы мы работали за мизерную зарплату в надежде только на будущее, а будущего у нас не будет. Потому что мы вкалываем на них, а не на себя. Это они сейчас живут в светлом будущем вместо нас, и так будет продолжаться до тех пор, пока мы горбатимся на них за «хавчик». Но нет никакого будущего, надо жить сейчас, а мы цепляемся за прошлое, и оно не даёт нам жить свободно, как долг перед родителями. «Продолжим дело наших отцов!». Чушь. Обман.

– Ну хоть какие-то деньги мы всё равно получаем. Кто нам компенсирует их в случае пролёта, это минимум три месяца, а там зима, и на что жить? – продолжал осторожничать бригадир.

– Я вам, мужики, компенсирую возможные потери за все три месяца. А деньги завтра принесу, для вашего спокойствия, все, – предложил Герман. И тогда бригадир согласился.

На следующий день Герман принёс деньги в качестве залога и положил их в сейф бригадира, на случай неверного прогноза. Тогда бригадир позвал маркшейдера Лёву и высказал ему предложение бригады по поводу нового участка добычи золота.

– Ну я, вообще-то, не против, – сразу стал соглашаться Лёва, – но как я дам вам разрешение на добычу шлихта в ключе Казённом, когда я даже замеров в нём не делал, ни одного шурфа там не пробил, да и смысла нет, потому как склоны там крутые и драга туда не пройдёт, если даже золото там есть.

– Вот и хорошо, что не пройдёт, – вмешался в разговор Герман, – ты составь соответствующий планчик и отпиши этот участок нам как труднодоступный и – по причине низкого процента содержания золота – бесперспективный. А мы со своим маленьким оборудованием сможем туда заехать и попытаться найти его.

– А если вдруг там много золота окажется? Меня ведь с работы могут уволить за подтасовку геодезических карт.

– Да кто ж узнает об этом, – успокоил его Герман. – Мы так же будем сдавать ежемесячно положенное количество золота приёмщику.

– А излишки куда денете? Если они вдруг будут. По песку ведь легко определить, откуда золото, – продолжал умничать Лёва, набивая себе цену.

– Ну, а это уже не твоя забота, поверь, здесь излишки золота уже никогда не засветятся. А за усердие – вот, держи это пока, – добил его Герман, сунув в руки маркшейдеру пачку стодолларовых банкнот.

Этот аргумент оказался самым весомым, и на второй день артельная бригада старателей получила разрешение на добычу золота в распадке ключа Казённый. Мужики за три дня перетащили на новый участок дизель-генератор, насосы, помпы, транспортёры с ковриками, – в общем всё своё оборудование. И приступили к промывке.

Золотой песок пошёл сразу же на второй день работы, члены бригады не могли нарадоваться, за неделю промывки они выполнили месячный план и покрыли все расходы, связанные с переездом на новое место, а золото всё шло и шло. За неполный месяц работы на новом месте было добыто, как за весь сезон, а суточное количество намытого золота всё увеличивалось, и радость от хорошей добычи стала сменяться тревогой: «А куда нам всё это девать?». Сдавать всё добываемое в госприёмку – значит подставить маркшейдера, и прииск закроют, как незаконно выданный, а его уволят. Продавать на стороне? Кругом сексоты, подставят.

– Что будем делать, Герман? – с тревогой спросил его бригадир Петро, – уж больно много излишков получается, здесь хранить их нельзя, не дай бог проверка.

– Не переживай, грузим всё на грузовик, завтра я поеду на нём в деревню за продуктами, а по пути заеду к хорошим ребятам и продам. А они его потом за кордон переправят с морским лесовозом, а деньги нам отдадут сразу. Только давай по цене определимся.

Они договорились о продажной цене, загрузили почти все излишки золотого песка в грузовик, и Герман уехал на нём в горы, по ему одному знакомым лесным тропам. И действительно, через два дня Герман вернулся и привёз вырученные деньги, как договаривались, в основном валютой. Прибыль распределили между членами бригады и, довольные хорошим заработком, мужики продолжили вкалывать с удвоенной силой.

Бригадир Петро не раз спрашивал потом у Германа:

– Скажи, Гера, как ты узнал, что в этом распадке золото есть, ведь даже местные не верили, что мы здесь вообще что-то нароем.

– Там, на верху, всё написано, только читать надо уметь, – всегда отвечал ему Герман полушутя-полусерьёзно, указывая пальцем в небо.

И так продолжалось весь сезон. Герман ещё четыре раза ездил на грузовичке, якобы в деревню за продуктами, увозя добытые излишки всякий раз по новому пути, и через два дня привозил выручку всё больше и больше.

К концу сезона работы мужики заработали столько, сколько раньше за четыре года не зарабатывали, и довольные разъехались по домам.

А на следующий год все собрались опять и продолжили разработку перспективного месторождения. Но только сам Герман уже не участвовал, он прислал вместо себя доверенное лицо, по имени Бэк, для сбыта излишек добытого золота.

Это был молчаливый, коренастый молодой человек азиатской внешности, неопределённой национальности, так как на все наводящие вопросы он односложно пожимал плечами, якобы не понимая, чего от него хотят. Приезжал он всегда в разное время, на маленьком грязном полноприводном грузовичке с открытым верхом, грохоча пустыми бидонами из-под молока, в которые он собирал молоко у деревенских частников. Говорил бригадиру одну и туже фразу: «Грузи», пропуская приветствия, и молча уезжал после погрузки золота в один из бидонов, стоящих у него в открытом кузове, нисколько не заботясь о его сохранности, выдавив из себя: «О Кей», как бы подтверждая принятый груз золота. А через два дня так же возвращался в разное время, молча заносил простой холщовый мешок с деньгами, перевязанный шпагатом, бросал его на пол, заходя в теплушку, и подтолкнув мешок ногой в сторону бригадира, говорил: «Здесь!», затем поворачивался и уходил, не дожидаясь результатов пересчёта, считая, что всё и так чётко, и это действительно было так.

К концу второго сезона старатели заработали ещё больше и, разбогатев, решили на третий сезон нанять работяг по твёрдой ставке и контролировать их, приезжая на прииск по очереди. Герман, правда, выразил сомнение в правильности принятого ими решения, но не стал возражать, так как с ними уже не работал, а своего посредника Бэка забрал у старателей с логистической линии по сбыту, логично считая, что он уже примелькался там. Добытые излишки золота старателям стал помогать реализовывать маркшейдер Лёва через свои каналы.

На третий год выручка, правда, получилась в два раза меньше, чем планировали, но это как бы объяснялось нерасторопностью связующих звеньев и неопытностью новых рабочих. Да и с реализацией Лёва мутил воду, отдавая денег меньше, чем договаривались. Но, тем не менее, бывшие старатели всё равно были не внакладе, получив половину от планируемого и обещание от наёмных рабочих, что на следующий год они наверстают всё упущенное.

Но на четвёртый год всё пошло наперекосяк, то сначала якобы затяжные дожди не давали работать, хотя они и раньше всегда были, то посредник куда-то пропал вместе с грузом, то реализация добытого затягивается… и так далее. Мужики даже два раза все вместе ездили на свой прииск выяснять отношения, но работяги, завидев издалека приближающееся джипы, убегали в лес и прятались там от своих компаньонов. Вот поэтому они в третий раз ехали туда на джипах окольным путём, мимо дома Германа, чтобы застать наёмных работяг врасплох.

– Там, наверху, всё написано, только читать надо уметь, – ответил словами Германа дедок на вопрос бригадира и ткнул пальцем в небо, чем ещё больше удивил приехавших мужиков.

– Ну, если тебе, дед, всё известно, то расскажи нам тогда, как проехать короткой дорогой в сторону Залесья? – спросил его старший, Петро (бывший приятель Германа), и развернул перед ним местную карту.

Дед Аимка показал на карте самую короткую дорогу к Залесью и обстоятельно рассказал, где и когда сворачивать, чтобы не сбиться с пути.

– А мы там проедем, дороги там не размыло? – спросил Петро деда Аимку.

– Туда-то вы проедете все и должок почти весь заберёте, а вот обратно только один из вас вернётся. Вот он, – сказал дедок и ткнул своей палочкой в сторону самого молодого из них, Серёгу.

Все путники опешили от осведомлённости старика и некоторое время помолчали, переваривая сказанное им.

– Болтаешь ты всякую ерунду, старик, – наконец раздражённо сказал Петро и добавил своим: «Всё, поехали! Хватит слушать всякие глупые байки».

Все они сели в машины, джипы рванули с места и скрылись за поворотом, а вскоре и звук их затих.

Дед Аимка посмотрел вслед клубящейся пыли и произнёс:

– Бедовые ребята, ох бедовые, – и покачал головой.

Следующий день прошёл тихо, Аимка почти целый день просидел на крыльце, выстругивая очередную деревянную зверюшку и напевая какую-то песенку про беспечное детство. А к вечеру со стороны леса послышался гул приближающейся машины, и вскоре из-за поворота вынырнул грязный чёрный джип, таща за собой облако пыли. Подъехав к дому деда Аимки, он резко затормозил и заглох. Из машины вышел парняга, быстро посмотрел назад, не едет ли кто за ним, затем вытащил из кабины увесистую брезентовую сумку, похожую на рюкзак, и с ней забежал во двор дома.

– Здорово, дед! – громко сказал он и поставил сумку перед ним на крыльцо. – Всё сидишь? – И, видя, что Аимка никак не реагирует на его внезапный приезд и брошенную перед ним сумку, пояснил: «Спрячь пока это», – и указал рукой на рюкзак.

Дед Аимка вопросительно покосился на него и тогда Сергей (а это был вчерашний Серёга) добавил тихо:

– Здесь деньги.

– А, должок всё-таки выбили у наёмных старателей? А остальные ребята что – полегли? – так же тихо спросил его дедок.

– Да там остались, не знаю. А меня Петро сюда отправил.

– Нехорошо, однако, совсем нехорошо, – печально покачал дед Аим головой и затем, повернув её в сторону бани, громко спросил:

– Что делать будем, Гера?

Серёга тоже посмотрел на баню и с удивлением увидел, что из её трубы идёт белый дым, хотя дорожка к ней по-прежнему была заросшая высокой травой и не затоптана. Но самое странное – на веранде баньки сидел, вальяжно развалясь в плетёном кресле-качалке, их бывший компаньон Герман. На нём был надет банный халат белоснежного цвета, в руках он держал чашку с чаем на блюдечке, из которой поднимался парок. На плетёном столе перед ним стоял, дымя своим носиком, белый фарфоровый чайник с летящим чёрным журавлём на толстом боку, рядом с ним – большая тарелка с наложенными в неё золотистыми, жирно поблёскивающими блинами, сложенными треугольниками, и хрустальная ваза с вареньем с воткнутой в неё ложечкой, солнечный блик от которой светил Сергею прямо в глаза, мешая хорошо рассмотреть Германа. Но было видно, что он внимательно слушал весь их разговор и прервал чаепитие, обдумывая решение:

– Ну, что, – ответил Герман, немного помолчав, глухим спокойным голосом, – там лесорубы сейчас возвращаются домой с лесосеки, завернут, я думаю, на боковую просеку (а то на основной дороге камнепад только что произошёл со склона сопки и засыпал им проезд) и подберут сидящих на ней наших ребят. Раны у них не глубокие, видно дробью стреляли, через неделю-другую заживут, и все поправятся вскоре.

С последними словами человек, сидящий на веранде бани, медленно растворился в блике луча заходящего солнца от чайной ложечки – вместе с вазой, чайником и блинами. Только остался пустой стол на веранде и слегка качающееся плетёное кресло.

– Ну вот, видишь, всё образуется, – сказал дед Аимка, вставая со ступенек крыльца и стряхивая со своего халата стружку. – Так что езжай себе спокойно домой, а через пару неделек возвращайтесь и заберёте свой рюкзак.

И неспешно пошёл провожать его до калитки.

– А что это было? – таинственным шёпотом спросил Серёга деда, на ходу оглядываясь на баньку, из трубы которой уже перестал клубиться дым.

– Много в мире есть того, что вашей философии не снилось, – ответил ему, многозначительно улыбнувшись, Аимка словами Горацио из пьесы Шекспира «Гамлет» и добавил:

– Ну, давай, езжай, и не задавай глупых вопросов, – и похлопал Сергея по плечу, выпроваживая его за ограду.

Серёга сел в свой грязный джип с помятым бампером, завёл его и уже не спеша поехал в город. Через полмесяца четверо брутальных мужиков действительно приехали к деду Аимке, но уже на одном джипе, и забрали оставленную сумку с деньгами, отложив немалую часть содержимого дедуле, для передачи Герману за помощь.

А дело у них обстояло так. Мужики поехали той заброшенной просекой, которую на карте показал им дед Аимка. Она, правда, была уже почти заросшей от редкого пользования ею из-за двух проблемных участков пути, размытых ливневыми ручьями, оставившими после себя камни и валуны, по которым невозможно было проехать легковому транспорту. Но они на джипах потихоньку проехали и выехали прямо на прииск, с противоположной стороны от деревни, застав наёмных старателей врасплох. От неожиданности их появления наёмные рабочие растерялись и, не сопротивляясь, отдали нанимателям почти всю сумму задолженности по договору, пообещав в ближайшие две недели отдать остальное.

Довольные мужики, получив так легко долг, тут же сели в джипы и поехали обратно той же дорогой, чтобы не проезжать через деревню, где возможно могут возникнуть трудности с проездом от предупреждённых силовиков, крышующих добытчиков. Но вскоре после отъезда двух джипов работяги быстро очухались, поняв, что эти деньги, к которым они уже привыкли как к своим, им никто не вернёт, и бросились в погоню на своём грузовике, прихватив с собой охотничьи ружья. На первом же участке размытой дороги они догнали джипы, медленно пробирающиеся по камням, стали сигналить и стрелять вверх, требуя остановиться.

Старший Петро, сообразив, что их догоняют не с благими намерениями, отдал сумку с деньгами Серёге и приказал ему на первом джипе гнать к деду Аимке, а оставшиеся мужики развернули второй джип поперёк дороги, перекрыв её полностью, спрятались за него и стали выяснять отношения с догнавшими их старателями. Петро понимал, что как только нападающие увидят, что деньги им не догнать, развернутся и поедут обратно, постреляв немного в их сторону.

Так и произошло. Как только наёмные старатели на догнавшем их грузовике увидели, что первый джип уходит и догнать его невозможно из-за перекрывшего им дорогу второго джипа, за которым засели их работодатели, и объехать тоже нельзя, они постреляли дробью в сторону поперёк стоящей машины, прострелив ей колёса, нечаянно ранив Петро и второго защитника. Получили в ответной стрельбе из пневматических пистолетов из-за джипа многочисленные синяки, немного поматерились и, поостыв, с трудом развернулись и уехали обратно.

А часа через полтора неожиданно подъехал со стороны первого уехавшего джипа грузовик с будкой, в которой сидели лесорубы, возвращавшиеся домой с работы. Они случайно оказались на этой заброшенной просеке потому, что их основную дорогу домой внезапно засыпало камнепадом. Лесорубы перевязали молчаливых раненых, развернули их повреждённый джип, взяли его на буксир, и все вместе поехали к себе, в соседнею деревню. Переночевав там, мужики вернулись в город в нанятом автобусе, не объяснив лесорубам причину нападения неизвестных в лесу, да и лесорубы не особо допытывались, догадавшись, что это разборки городских при дележе прибыли от совместного бизнеса со старателями, и не вмешивались, от греха подальше.

Полулегальный прииск в распадке ключа Казённого вскоре закрыли, ходили слухи, что маркшейдер Лёва излишки золота от его разработки продавал бандитским группировкам, а те, в свою очередь, вывозили контрабандой за границу за полцены, ну и Лёва попался при очередной передаче из-за жадности, видно не поделился со следящими.

С тех пор городские, наслышанные о правдивых предсказаниях деда Аимки, и помнившие Германа путешественники стали часто останавливаться у его дома, завидев на крыльце сидящего деда в зелёном халате, и спрашивали, за небольшую плату, прогноз на предстоящие дни. А дед всегда охотно говорил, в двух словах, что их ожидает, не ошибаясь никогда.

– Послушай, деда, как у нас сегодня рыбалка будет? – спрашивали его иногда по весне рыбаки, не выходя из машины, остановившись у калитки, завидев Аимку, сидящего на крыльце.

– Да какая нынче рыбалка, маета одна. Мало того, что ничего не поймаете, так ещё номерной знак на своей машине утопите. Ну, разве что грибочков жёлтых насобираете, сейчас их много в лесу.

– Вот дед сочиняет, даже глазом не моргнёт, – сказал парень приятелю, сидящему рядом за рулём, – думает, наверное, что мы реки вброд переезжать будем, а мы и не собираемся этого делать, – рассмеялись они и поехали дальше.

Весь день они проходили вдоль речки и ничего не поймали, а на обратном пути случайно наткнулись на ильмаки по их грибному запаху и нарвали их в качестве компенсации. Проезжая обратно мимо дома деда Аимки, увидели его также сидящим на крыльце и остановились.

– Послушай, дедуль, а ты отчасти оказался прав, рыбы вообще нет, зато грибов жёлтеньких набрали, как ты говорил. А вот номер машины мы в реке не утопили, так как через неё не переезжали, – сказал деду водитель, не выходя из машины.

– А я и не говорил, что вы в реке его утопите, в воде, я сказал. Да, кстати, переднего номера у вас сейчас нет, можете посмотреть.

Парни выскочили из машины – и действительно с удивлением увидели, что передний номер отсутствует, он как бы был вырван из пластмассовых креплений.

– Ну, ни хрена себе! – вскричал один из них, – где же мы могли его потерять? Ведь я буквально недавно проверял, номер был на месте.

– Наверное, в большой луже на дороге оторвался, которая перед деревней, – высказал предположение дед Аимка, улыбаясь. – Вы её с разгона проехали для куража, волну впереди машины нагнали, вот она ударила об бампер и вывернула вам номер.

– И что нам теперь делать? – озадачились ребята, – нас теперь на трассе только ленивый полицейский не остановит без переднего номера.

– А вы вернитесь к этой луже, он, наверное, там и валяется на дороге, – посмеиваясь в бородку, посоветовал им дедок.

Парни вернулись к луже перед деревней – и действительно нашли там свой номер, валяющийся у обочины. Радостные, они прикрутили его на место и, заехав к дедушке Аимке, поблагодарили его за советы и дали ему в подарок бутылку вина из своих запасов.

В начале лета к ним в деревню прислали из города двух студенток филологического факультета университета на практику, для сбора старинных былин и легенд. Сперва их поселили в деревенском общежитии на четырёх человек для временно приезжающих, а так как их там было только двое, то по ночам к ним под окна приходила и не давала спокойно спать местная неокрепшая молодёжь, стучали в окна и двери, пугая городских «фифочек», желая, видимо, поближе познакомиться и не находя другого способа, как пугать по ночам. Девушки были симпатичные и общительные, но такого оригинального ночного способа знакомства не приветствовали и пожаловались на третий день старшему в деревне.

– Александр Петрович, ваши мальчишки не дают нам спать по ночам, ходят, под окнами мяукают, гавкают и ревут, изображая, видимо, медведей. Мы выходили к ним на крыльцо, спрашивали: «Ребята, что вы хотите от нас?», но они сразу все разбегались, чтобы потом опять вернуться рычать и мяукать. Так же нельзя, – выразила ему протест Аня, черноволосая, с косичками на голове и красными бантиками по бокам, как у пионервожатой.

– Прямо не знаю, что с вами делать, – сказал пожилой дядечка, тоже наслышанный о хулиганских выходках местных подростков. Почесал свой затылок, приподняв кепку на голове, и нахмурился. – Навязались вы на мою голову, тут без вас дел невпроворот, а тут ещё вы, со своими сказками.

– Не сказками, а былинами, нам для диплома это нужно, – поправила его Аня. – Ну придумайте что-нибудь, Александр Петрович.

– Сказки, былины, хрен редьки не слаще. Некоторые наши невоспитанные детишки развлекаются по ночам таким образом, не приставлю же я вам часового к общежитию, да и нет у меня их, – и, немного подумав, предложил:

– А что, если я вас в частный дом заселю, к деду Аиму? Дом стоит на краю деревни, места у него много, там тихо, никто вам мешать не будет, занимайтесь своими легендами, сколько вам угодно.

– Ага, если в центре деревни мальчишки к нам в окна лезут, и вы с ними поделать ничего не можете, то на краю её, да ещё у какого-то дедушки, вообще житья не дадут, со своими дурацкими ночными завываниями, – возразила ему Аня.

– К его дому они не пойдут, не беспокойтесь, побоятся, – ухмыльнулся староста деревни.

– Это почему же? – насторожилась Аня.

– Дед Аимка у нас в деревне шаманом слывёт, может наколдовать так, что у пацанов мочеиспускание непроизвольное начнётся.

– Ой, как интересно! – радостно всплеснула руками вторая практикантка по имени Жанна, до этого молчавшая. Это была рыженькая девушка с пухлыми губами, чёлкой на лбу и с заколотыми сзади волосами, похожая на барменшу, как на картине художника Эдуарда Мане.

– Ань, а давай и правда пойдём к колдуну жить, он нас заколдует – и мы станем принцессами, – засмеялась Жанна и запрыгала на месте, хлопая в ладоши.

– Подожди, не суетись, – остановила подружку Аня. – Ну хорошо, Александр Петрович, а какие там условия для проживания, если мы пойдём туда жить? – обратилась она к старосте.

– Да что вы, доченьки, условия там почти идеальные, – обрадовался Александр Петрович возможности сбыть практиканток деду Аимке, – у него две комнаты с кроватями, всегда свободные на случай гостей. Хотите – в одной комнате живите, вторую кровать перенесём, электроплита есть, стиральная машинка есть, постельное бельё вам туда свежее сейчас принесут из общежития, и никто к вам по ночам стучаться не будет, я ручаюсь. А дедушка Аимка очень образованный и вежливый человек, в обиду вас никому не даст, и я всегда буду спокоен за вас.

– А сам-то дедушка не против будет поселить у себя на время двух студенток?

– Ну что вы, он всегда рад гостям. Так как они у него редко бывают, и то ненадолго, повеселятся, попарятся и уезжают. Но это ещё при Германе, а сейчас и того реже. А оплату за проживание у него я возьму на себя.

Девушки пошли с Александром Петровичем к дедушке Аимке, познакомились с тихим старичком, а он с весёлыми девочками – и они друг другу понравились. Вместе осмотрели дом, комнату для их проживания, придворовой участок с прудом, и даже заглянули в его баню. А к вечеру студентки переехали жить на новое место, убедившись в безопасности и приличных условиях для проживания.

Весь следующий день ушёл у студенток на изучение усадебного дома и его двора. В самом доме помимо двух гостевых спален была ещё столовая с длинным обеденным столом и буфетом, битком набитым разными винами и сладостями, библиотека с большим количеством старинных книг на разных языках. Тут были книги на немецком, французском, английском и, конечно же, на русском и кажется, даже на хинди и фарси, а компьютера не было, интернет не доставал до этой деревни. В мансарде, посредине, находился теннисный стол, а в стороне стояли два кресла со столиком для шахмат и других развлекательных игр. Ещё две двери в зале, напротив гостевых комнат, были закрыты на ключ. И вообще, создавалось впечатление, когда Аня с Жанной ходили по дому, что он какой-то бесконечно огромный, хотя снаружи не казался таким.

В небольшом пруду, возле бани, вода была синевато-прозрачная и холодная, а в ней видны были быстро плавающие какие-то красно-синие рыбки. День был жарким, а старые шершавые деревянные ступеньки для спуска в воду с такими же древними потрёпанными перилами, заманивали искупаться, и девушки попросили разрешения у дедушки, сидящего на крыльце и отрешённо созерцающего пространство вокруг.

– Искупаться вы, конечно, можете, но вода в прудике родниковая и очень холодная, так что осторожно, смотрите, не простудитесь, – благодушно разрешил им дед Аимка. – Но только никогда без моего разрешения в этом пруду не купайтесь, это опасно для посторонних, – таинственно предупредил их дедушка.

Подружки сбегали в дом, надели купальники и с последней ступеньки деревянной лесенки, ведущей к воде, разом прыгнули в пруд, а вода в нём оказалась настолько холодной, что перехватило дыхание и даже застыли зубы. Они с визгом выскочили оттуда, мгновенно покрывшись пупырышками от холода, но вскоре согрелись под жарким солнцем. Однако купаться больше не решились.

К вечеру, после совместного ужина, состоящего из жаренной картошки, яичницы и чая, Аня с Жанной подсели на крыльце к деду Аимке и стали его выпытывать:

– Дедушка, а почему ты здесь один живёшь? – обратилась к нему Аня, – дом такой большой, в нём столько свободных комнат, здесь так красиво – и никого нет.

– Ну почему же один, ко мне часто приезжают в гости из города, разные знакомые. Вот скоро на Ивана Купала опять соберутся все. Здесь шумно будет и весело.

– Ой, как интересно! – вставила слово Жанна, – и откуда они к вам приедут?

– Из разных городов: из Москвы, из Нью-Йорка, из Шанхая, из Амстердама, да всех и не перечесть, и почти всегда из разных.

– Вот здорово! И все иностранцы? – восхитилась опять Жанна.

– Ну почему иностранцы, все наши, русские, просто они там живут, а приезжают сюда только на этот день.

– А зачем они сюда приезжают из разных стран именно в этот день? – спросила Аня дедушку.

– В ночь на Ивана Купала люди могут увидеть своё будущее и даже попытаться изменить его, при желании, с помощью сильных ведунов, находясь в определённых местах земли, и одно из этих мест – вот этот пруд у бани. А если нашего Германа хорошо попросить, то он поможет и скорректировать судьбу человека в эту ночь. Вот и приезжают к нему со всего света в этот день с различными просьбами друзья и знакомые. Но это небезопасно, можно изменить своё будущее так, что, устранив, с помощью Германа все препятствия для беспечной жизни, совсем один останешься, как я, – закончил разговор дедушка Аим, вздохнул, поднялся и пошёл к себе в спальню.

Современные продвинутые студентки не очень-то поверили ему про сказочный пруд, из которого можно не только увидеть, но и изменить будущее с помощью какого-то шамана Германа, и решили, что дедушка Аим их, как детей, разыгрывает.

Последующие два дня девушки продолжили обследовать усадьбу, как они её между собой стали называть, и, спустившись по широкой лестнице в конце коридора в полуподвал, наткнулись ещё на три двери, две из которых оказались незапертыми, и осмотрели эти помещения. Направо, за дверью, находилась танцевальная комната, выстланная дубовым узорчатым паркетом концентрическими кругами, с большой люстрой на потолке, укутанной жёлтым покрывалом. В углу стоял концертный рояль, накрытый чёрным чехлом. А за левой дверью находился каминный зал с буфетом, диванами, чучелами голов диких животных, висевшими на стенах, и большим бильярдом, также закрытым чёрным чехлом.

– Дедушка, а за третьей дверью, в полуподвале, что находится? – спросила деда Аима, после осмотра ими полуподвала, пытливая Аня.

– Ох, какие вы у меня шустрые, всё-то вам надо знать, – заулыбался дедушка студенткам, – там находится парадный вход, выход в сад и на вокзал.

– Какой сад и вокзал, дедушка, – не унималась Аня, – за домом ничего нет, мы смотрели, там растёт бурьян на огороде, а за огородом стоит гора.

– Вот неугомонные, вокзал за сопкой находится, туда по гроту надо идти, что под горой проходит.

– Ой, как романтично! – захлопала в ладошки Жанна, – а нам можно туда сходить, дедуль?

– Нет, нельзя, нечего вам там делать, маленькие ещё, – притворно насуровился дедушка и вышел во двор по своим делам, не объяснив им про вокзал и про то, почему нельзя туда ходить.

Но подружки на этом не успокоились и решили при случае разузнать всё-таки, где находится таинственный вокзал. На другой день, встретившись с Александром Петровичем в деревне, куда они ходили каждый день в поисках старинных легенд и преданий, девушки попытали его про вокзал за горой, на что староста рассмеялся и сказал:

– Подшучивает деда Аимка над вами, нету там никакого вокзала, сюда идёт единственная дорога, по которой вы к нам приехали, и всё. Не верьте ему, любит старик подшутить над своими гостями и напустить мистики, – разочаровал их староста и рассмеялся над ними.

Но подружек и такой ответ не совсем устроил, им хотелось, чтобы в доме дедушки Аимки была какая-нибудь интригующая загадочность, и они решили продолжить свои поиски таинственного грота и мистического вокзала из преисподней.

Вечером, как всегда после ужина, дедушка сидел на крыльце и курил свою длинную трубочку, глядя перед собой, девушки подсели к нему и продолжили задавать наводящие вопросы:

– Дедушка, а правду говорят в деревне, что вы шаман и можете видеть будущее людей? – спросила его Аня.

– Ну, кое-что могу, – ответил дед Аим, вынув трубку изо рта.

– Да? И вы можете рассказать, что у нас будет в будущем? – недоверчиво вытаращила на него глаза Жанна.

– Не многим людям нравится их будущее, когда они узнают про него, все мечтают о лучшей доле. А ты про что хочешь узнать? – обратился он к Жанне.

– Ну, хотя бы про то, за кого я замуж выйду, сколько у меня детей будет?

– Замужем ты будешь четыре раза и детей у тебя будет четверо, все девочки, от разных мужей, – прищурившись, глядя на Жанну, ответил дед Аимка.

– Фу, как неинтересно, а я мечтаю выйти замуж за арабского принца, или хотя бы за местного олигарха, и родить ему мальчика и девочку.

– Ну вот, видишь, и тебе не нравится твоё будущее, – вздохнул с сожалением дедушка.

– Дедушка Аим, а у меня сколько будет мужей и детей? – заинтересовалась своим будущим Аня.

– А у тебя, внучка, будет только один муж и двое детей, мальчик и девочка, – глядя на неё, ответил дед Аим.

– А как сделать, чтобы мы вышли замуж за миллионеров? – смеясь, спросила его Жанна.

– Ну, изменять будущее я не могу. Вот брат мой, Герман, тот может, если захочет, – развёл руками дедушка.

– Да ладно, – не унималась Жанна, – а где сейчас ваш брат находится?

– Сейчас он где-то в Америке, но на следующей неделе приедет сюда со своими друзьями в гости, на день Ивана Купала, и вы его можете даже увидеть, – опять заинтриговал девушек деда Аимка.

На другой день, после обеда, подружки опять решили искупаться в пруду и рассмотреть его более внимательно, но не нашли дедушку Аимку на его привычном месте сидящим на крыльце, чтобы спросить разрешение, и стали его искать. По примятой траве на тропинке к бане и по стуку молотка с той стороны они определили, что он находится где-то там и пошли в сторону пруда. Но оказалось, что это стучал клювом большой чёрный дятел с красным хохолком. Он сидел на спинке одной из скамеек, стоящих вокруг пруда, и яростно колошматил трухлявую досточку, периодически поднимая голову, с немым вопросом: «А короеды-то, где?». Но не это удивило подружек. На веранде бани стоял их дедушка и тихо разговаривал о чём-то с высокой стройной блондинкой с короткой стрижкой, одетой не по-деревенски. На ней было очень короткое облегающее жёлтое платье, чуть-чуть прикрывающее длинные ноги, с глубоким вырезом, неприлично открывающим полные груди, а на ногах – белые туфли на высоком каблуке. На левом изгибе локтя она держала большую дамскую сумочку, тоже белого цвета, а на шее у неё, в ушах и на пальцах рук поблёскивали дорогие украшения. Дедушка, завидев приближавшихся практиканток, кивнул дамочке головой в знак того, что разговор окончен, и, отвернувшись от неё, быстро сошёл по ступенькам бани вниз к подходящим практиканткам. А дамочка в жёлтом платье посмотрела на студенток, показала в улыбке ровный ряд белых зубов и, не спеша, зашла в баню, плотно притворив за собой дубовую дверь.

– Что вы здесь ищете? – спросил дедушка, подойдя к ним.

– Мы тебя, дедушка, ищем, – ответила Аня, – хотим попросить опять искупаться в пруду.

– Искупаться? – рассеяно переспросил дед Аимка, думая о чём-то своём, – да, конечно, купайтесь, дети, только недолго, вода в нём ещё очень холодная.

– Мы уже знаем, дедушка. А с кем вы там сейчас разговаривали на веранде бани, и зачем она в баню зашла? – спросила деда Аимку любознательная Жанна.

– А, это, – оглянулся в сторону бани дедушка, – это приятельница Германа, приходила спросить, когда он приедет, хочет попросить его опять скорректировать своё будущее. Всё ей кажется мало. Вот ведь ненасытная какая, была раньше, как говорится, «чёрной крестьянкой», а уже хочет быть «столбовою дворянкой». Стремление к лёгкому богатству у неё неистребимо.

И без перехода добавил, глядя на дятла, продолжающего отчаянно долбить шершавую скамейку своим острым клювом:

– Надо бы скамейки подправить, а то, вишь, бедовый дятел как их молотит, знать скоро гости приедут. Пойду, возьму молоток с гвоздями и тоже постучу.

– А что знакомая Германа делает в бане, ведь она даже не затоплена? – спросила его вдогонку Жанна.

– Её уже там давно нет, она ушла, – ответил, уходя, дед Аимка, не оборачиваясь.

Девчонки не поверили дедушке, вернулись к себе, надели купальники и пошли искупаться в пруду, накинув сверху халаты и взяв сменное сухое бельё с собой. Прыгнув, как и в первый раз, в ледяную воду с последней ступеньки лесенки, подружки завизжали от холода и побежали в баню переодеться. В просторном предбаннике было тихо и чисто, посередине стояли стол и две широкие лавки, изготовленные из толстых досок, на полках лежали стопками сложенные толстые белые полотенца, простыни, и висели на плечиках махровые халаты, пахло банной свежестью и сухими дубовыми вениками, которые во множестве свисали со стен и потолка. Переодевшись в сухое, девчонки заглянули в парную, в ней тоже никого не было, но здесь почему-то пахло скипидаром и кислой корой липы, как на провинциальном железнодорожном вокзале. У противоположной стены обширной парной с табуретами, кадками и ковшами, изготовленными из дерева, была ещё одна небольшая дверь, наверное, для прохода в кочегарку, но за дверью что-то шуршало и постукивало, и подружки не решились её открыть.

Когда практикантки развешивали просушиться купальные принадлежности на бельевой верёвке, натянутой поперёк двора, проезжающий мимо легковой автомобиль притормозил, из его окна выглянул круглолицый парень и весело воскликнул, глядя на них:

– О, наверное, Герман опять вернулся и новых красавиц с собой привёз?!!

– Германа нет, а красавицы есть, – шутливо ответила ему Жанна и рассмеялась, желая завязать разговор.

Но их намечающийся диалог пресёк бдительный дед Аимка, выйдя из-за дерева у пруда с молотком в руках:

– Нету здесь никаких красавиц, а это мои племянницы. Проезжайте, товарищ, не задерживайтесь.

И парень, увидев его, тут же спрятал улыбку, послушно дал машине газу и быстро уехал.

– Как они все здесь вас боятся, дедушка, – с сожалением вздохнула Жанна.

– А нечего шляться по деревням в поисках приключений. Если женилка выросла, то женись и обзаводи семью, а не ищи клубничных удовольствий по чужим дворам.

Девчонки весело рассмеялись на нравоучительную тираду дедушки.

На следующий день дедушка Аим объявил студенткам:

– Так, детки, сегодня к вечеру прибудут ко мне гости на праздник Дня Ивана Купала, ведите себя прилично, не приставайте к ним со своими вопросами: «Вы откуда и куда?», чтобы мне потом не краснеть из-за вас.

– Ну вот ещё, больно надо, – обиженно ответила ему Аня, – не беспокойтесь за нас, лишь бы они к нам не приставали.

– А сколько их будет? И где они будут находиться? – заинтересовалась заинтригованная этой новостью Жанна.

– Приедет их человек десять-пятнадцать, как обычно, а располагаться они будут в нижних комнатах, что находятся в конце коридора и на веранде бани. Ночью будут купаться в пруду и жечь костёр перед ним на поляне. Но вас они не потревожат и не обидят, не беспокойтесь. Так как все, кто живёт у меня и приезжает ко мне в гости, неприкосновенны и в полной безопасности от любых недоброжелателей.

– Ой, как здорово! – по обыкновению захлопала в ладоши Жанна, – а посмотреть на них можно будет, когда они купаться в пруду станут, вода же там жутко холодная?

– Посмотреть, конечно, можно, отчего ж нельзя. Только близко к ним не подходите, а то смешаетесь со всеми и потеряетесь, ищи вас потом в бездонных просторах межзвёздного бытия, – ответил им загадочно дедушка и почесал озабоченно свой затылок.

Вечером, с заходом солнца, вдруг неожиданно загорелись многочисленные лампочки в доме и на веранде бани, а из трубы бани повалил белый дым с искорками, и вокруг запахло горелыми кедровыми ветками и древесной смолой.

Девчонки вышли на крыльцо посмотреть, кто и на чём приедет к дедушке Аимке, но деревенская дорога была пустынной и никакого шума приближающихся машин не было слышно. Вдруг за спиной у них, в доме, послышались людские голоса и смех, подружки зашли в дом и с удивлением увидели: в конце коридора горел яркий свет на лестнице в полуподвальные помещения, двери которых были все распахнуты, и в их комнаты входили празднично одетые люди, мужчины, женщины, парни и девушки.

Гости появлялись из дальней, широко распахнутой двухстворчатой двери, за которой виднелось большое фойе, напоминающее театральное. Весело переговариваясь между собой, они расходились по комнатам, кто в каминный зал, кто в танцевальный, а кто в комнаты, которые раньше были заперты. Входящие передвигались самостоятельно, без дедушки, и было видно, что им здесь всё хорошо знакомо, а те из них, кто обратил внимание на стоящих двух девушек в коридоре дома, вежливо здоровались с ними кивком головы, как с незнакомками, и проходили дальше.

Из концертного зала донеслись звуки вальса Штрауса «Сказки Венского леса» и весёлый смех танцующих. Наконец из глубины фойе появился их дедушка, одетый в чёрный костюм, белоснежную рубашку и галстук-бабочку, его с трудом можно было узнать, он выглядел, как денди. Дедушка Аим сопровождал степенно вышагивающего здоровенного мужчину с кучерявой каштановой бородой и усами, а волосы на голове у него были чёрные, с проседью, и тоже волнистые. На представительном мужчине был надет атласный кафтан тёмно-синего цвета с широкими рукавами, расшитый причудливыми золотистыми узорами по краям, полы которого он придерживал левой рукой, а правую периодически поднимал вверх, здороваясь с окружающими.

Дедушка проводил почётного гостя, по всей видимости, в каминный зал и подошёл к практиканткам.

– Ну вот, все гости и прибыли, кажется, – бодро сказал он, – и совсем вас не потеснили. Так что спокойно можете продолжать заниматься своими делами, а я пока с ними побуду, – и быстро ушёл в сторону бильярдной.