Шерли - читать онлайн

Глава 9. БрайрмЕнс

Спровадив рабочих, Мур вернулся в контору. Хелстоун и Сайкс принялись шутить и превозносить его мужество и твердость. Он был хмур словно туча и выслушал похвалы с таким мрачным видом, что священник, посмотрев ему в лицо, взял менее догадливого, чем он, Сайкса за локоть и произнес:

– Пойдемте, сэр, нам по пути. Не лучше ли проделать его вместе? Пожелаем Муру доброго утра и оставим предаваться приятным размышлениям, в которые он так погружен.

– Где Сагден? – спросил Мур, поднимая голову.

– Ха! – радостно воскликнул Хелстоун. – Пока вы были заняты, я тоже не бездельничал! Решил вам немного помочь и славно потрудился. Подумал, что время терять не стоит, и, пока вы вели переговоры с тем удрученным человеком – вроде бы его зовут Фаррен, – отворил заднее окошко, позвал Мергатройда, который ждал на конюшне, и велел подогнать двуколку Сайкса. Потом тайком выпихнул Сагдена с братом Моисеем в проем и проследил, как они усядутся в повозку (разумеется, не без разрешения нашего доброго друга Сайкса). Сагден взялся за вожжи – он заправский возница, – и уже через четверть часа Барраклау прибудет в каталажку Стилбро.

– Отлично, благодарю вас и желаю хорошего дня, джентльмены, – промолвил Мур, вежливо проводил их до дверей и проследил, как они покинули фабрику.

Остаток дня Мур был молчалив и серьезен, даже в шутливую перепалку с Джо Скоттом не вступал. Джо, в свою очередь, говорил только по делу, искоса поглядывая на хозяина, заходил помешать угли в камине и по окончании короткого дня (из-за затишья в торговле фабрика работала вполсилы), явившись запирать контору, заметил, что вечер прекрасный и не худо бы мистеру Муру прогуляться по лощине.

На это замечание тот усмехнулся и поинтересовался, к чему такая забота и не принимают ли его за женщину или неразумное дитя, выхватил у Джо ключи и вытолкал взашей. Однако не успел тот дойти до ворот, как Мур его окликнул.

– Джо, ты знаешь этих Фарренов? Полагаю, с деньгами у них неважно?

– Откуда у них деньги, если Уильям уж месяца три без работы? Сами видели, как он исхудал. Они с женой продали почти все.

– Он хороший работник?

– Лу чшего у вас не бывало, сэр.

– А как насчет его семейства – порядочные ли они люди?

– Порядочные! Жена у него умница и чистюля, с полу в доме хоть кашу ешь. Они ужасно нуждаются! Вот бы Уильяму удалось устроиться садовником – он в этом хорошо смыслит. Говорят, жил у одного шотландца, и тот его научил всем премудростям.

– Ладно, можешь идти, Джо. Нечего тут стоять и глаза пялить.

– Значит, приказов больше не будет?

– Только один: дуй отсюда поскорее.

Что Джо и сделал.

Весенние вечера часто бывают холодными и сырыми, и, хотя денек выдался солнечный и теплый, после заката посвежело, землю сковал морозец, коварно прихватив молодую траву и распускающиеся почки. Он выбелил дорогу перед Брайрменсом (особняком мистера Йорка), нанес серьезный урон нежным росткам в саду и зазеленевшей лужайке. Что же касается огромного дерева с толстым стволом и раскидистой кроной, растущего у ближней к дороге стены, то оно проигнорировало мороз всеми своими голыми ветвями, как и безлистая рощица грецких орехов позади дома.

В безлунной, но звездной ночи окна светятся ярко. Дом не выглядит ни темным, ни одиноким. Брайрменс находится возле дороги. Построен он давно, еще до того, как ее проложили: в те времена к нему вела лишь узкая тропа, вьющаяся по полям. Поместье Брайрфилд лежит всего в какой-нибудь миле; оттуда доносится шум и виден свет. Невдалеке возвышается методистская молельня – большое новое, неотделанное здание; даже в сей поздний час в ней проходит служба, из окон на дорогу падают широкие полосы света и по окрестностям эхом разносится гимн такого содержания, что любой квакер, услышав его, сразу пустился бы в пляс, движимый Святым Духом. Отдельные фразы слышны вполне отчетливо. Вот тебе, читатель, пара цитат для примера, поскольку поющие радостно, легко и непринужденно переходят от гимна к гимну, от мелодии к мелодии:

Сделаем перерыв на шумную молитву, во время которой раздавались пугающие стоны. Громкий голос возопил: «Я обрел свободу!» – к нему присоединились другие прихожане: «Доуд О’Билл обрел свободу!» – и следом грянул еще один гимн:

В затянувшемся промежутке между гимнами раздались крики, восклицания, исступленные вопли, неистовые стоны, и последний гимн паства проревела с особенным пылом:

Ужасный, режущий уши вопль прорезал ночную тишь, и последний куплет уже не пели, а кричали:

Странно, но крыша молельни не слетела от воплей, что свидетельствует о ее превосходном качестве.

Впрочем, оживленно в этот вечер не только в молельне, но и в особняке Брайрменс, хотя его обитатели ведут себя не в пример тише. Светятся окна нижнего этажа, выходящие на лужайку, створки открыты настежь; шторы наполовину задернуты, заслоняя убранство комнат и горящие свечи, однако они не вполне приглушают голоса и смех. Нам с тобой, читатель, выпала честь войти через парадную дверь и проникнуть в святая святых этого дома.

В жилище мистера Йорка так весело вовсе не из-за гостей – в доме находятся только он и члены его семьи, заняв дальнюю комнату справа, малую гостиную, предназначенную для домашнего пользования.

Семья собирается здесь каждый вечер. При дневном свете читатель увидел бы, что в окна вставлены великолепные витражи цвета пурпура и янтаря, сверкающие вокруг темных медальонов по центру каждого; в одном – изящный профиль Шекспира, в другом – благостный профиль Мильтона. На стенах висят живописные пейзажи Канады – зеленые леса и синие озера, среди них – ночной вид извержения Везувия, чьи огненные потоки резко контрастируют с прохладной лазурью водопадов и сумраком лесных чащ.

Если ты южанин, читатель, вряд ли тебе часто доводится видеть камины, столь ярко пылающие. Хозяин топит жарко в любую погоду, даже летом. Он расположился у огня с книгой в руках, у локтя стоит свеча на небольшой круглой подставке, но он не читает – мистер Йорк наблюдает за своими детьми. Напротив него сидит супруга, описывать которую я не имею ни малейшего желания. Отмечу лишь, что это крупная особа чрезвычайной серьезности, согбенная лежащим на ее плечах грузом забот, причем забот не то чтобы непосильных или неизбежных – нет, мелкие повседневные хлопоты она исполняет по большей части добровольно и даже охотно, однако с такой мрачной миной, словно видит в этом свой долг. Увы, миссис Йорк неизменно мрачна и днем, и ночью, и горе тем злополучным беднягам, особенно женского пола, которые осмеливаются в ее присутствии выказывать жизнерадостность. Веселье и бодрость духа она считает проявлениями легкомысленности и вульгарности, не делая исключений ни для кого. При этом умудряется быть хорошей женой и заботливой матерью, постоянно пекущейся о детях и искренне привязанной к мужу, однако, будь ее воля, миссис Йорк не дала бы своему супругу общаться вообще ни с кем на свете, кроме себя самой. Всех его друзей-приятелей и родню она считает личностями несносными и держит их на почтительном расстоянии.

Мистер Йорк и супруга прекрасно ладят, хотя по своей природе он человек общительный и радушный, ратующий за единство семьи, а в молодости, как уже было сказано, предпочитал женщин исключительно веселых и жизнерадостных. Почему он выбрал ее, как умудрились они ужиться друг с другом – поистине загадка, хотя и не такая уж неразрешимая, если вникнуть в подробности. Достаточно сказать, что у Йорка наряду со светлой стороной характера есть и темная; вот она-то и обрела взаимное понимание и родство с неизменно мрачной натурой супруги. В остальном же миссис Йорк вполне здравомыслящая женщина, чуждая слабостям и банальностям, взглядов на общественный порядок придерживается строгих и демократических, зато на человеческую природу смотрит скептично: считает себя верхом правильности и благоразумия, в то время как остальной свет в корне не прав. Главный ее недостаток – угрюмое и упорное недоверие к людям, вероучениям и политическим партиям, которое неизменно застилает туманом взор и навязывает ей ложные ориентиры.

Можно предположить, что у такой пары и дети вряд ли будут обычными и ничем не примечательными, и это действительно так. Читатель, перед тобой шестеро ребятишек. Самый младший – младенец на руках у матери. Пока он совершенно беспомощен, миссис Йорк еще не начала в нем сомневаться, подозревать во всех грехах и осуждать, ведь дитя зависит от нее целиком и полностью, льнет к ней и любит ее больше всего на свете. В этом она вполне уверена, ведь дитя при ней, иначе и быть не может, поэтому она тоже его любит.

Далее по возрасту идут две девочки, Роза и Джесси; сейчас обе стоят около отца; к матери почти не подходят, если в том нет особой нужды. Розе, старшей, двенадцать лет, и она очень похожа на отца – больше остальных детей, – однако благодаря мягкости черт и красок ее можно назвать копией, вырезанной из слоновой кости, в отличие от высеченного из гранита сурового отцовского профиля. Впрочем, красотой Роза не блещет – у нее милое простое личико с румяными щечками, а вот взгляд серых глаз далеко не детский, и в нем светится духовная сила большой мощи; если тело будет жить, то она еще и разовьется, и тогда по силе духа превзойдет и отца, и мать. Унаследовав черты обоих, однажды Роза станет лучше их, гораздо чище и целеустремленнее. В данный момент она девочка спокойная и немного упрямая. Мать хочет сделать из нее вторую себя – женщину мрачную, живущую исполнением своего тяжкого долга; у Розы же формируется особый склад ума с множеством убеждений, о которых мать понятия не имеет. Видеть, как часто ими пренебрегают и не придают им значения, для нее тяжело. Роза еще ни разу не шла наперекор родителям, но если они станут слишком на нее давить, она взбунтуется, и тогда уже выйдет из повиновения навсегда. Отца Роза обожает: он не держит ее в ежовых рукавицах и обращается с ней мягко. Порой он боится, что дочь уйдет из жизни рано – так ярко сияет в глазах ее острый ум, так отточены и разумны слова, – поэтому часто в обращении с ней проскальзывает нежная отцовская грусть.

Он и не подозревает, что умрет рано не Роза, а веселая шалунья и затейница Джесси, которая сейчас радостно щебечет. Джесси вспыхивает, если ее задеть, и отзывчива на ласку, временами бывает тиха, временами балуется. Она то смирная, то шумная, неизменно требовательная и щедрая, вдобавок бесстрашная – к примеру, ничуть не боится матери, чьи до абсурда строгие правила Джесси частенько игнорирует и при этом доверчиво тянется к любому, кто ей поможет. Благодаря озорному личику, способности легко вступать в разговор и приятным манерам, Джесси просто создана быть всеобщей любимицей, и действительно у отца ходит в любимицах. Даже удивительно, до чего эта милая куколка похожа на мать – до мельчайших черточек, как Роза похожа на отца; при этом выражение лица Джесси совершенно иное.

Дорогой мистер Йорк, если бы вам показали в волшебном зеркале ваших дочерей через двадцать лет, что бы вы подумали? Зеркало – перед вами, посмотрите и узнайте их судьбы. Давайте начнем с вашей любимой малютки, Джесси.

Знакомо ли вам это место? Нет, вы никогда не бывали тут прежде, но кроны деревьев узнаете сразу – кипарис, ива и тис. Каменные кресты с потускневшими венками из бессмертника вы тоже узнаете. Вот и мраморное надгробие на зеленом дерне. Под ним спит Джесси. Она прожила весну своей жизни, любящая и всеми любимая. За свою краткую жизнь Джесси часто проливала слезы – на ее долю выпали многие печали; улыбалась она тоже немало, радуя тех, кто ее знал. Она умерла тихо и счастливо в объятиях Розы, которая была ее опорой и защитой во всех невзгодах; обе девушки встретили тот час одни на чужбине, и чужая земля стала для Джесси могилой.

Теперь давайте посмотрим на Розу через пару лет. Хотя кресты и венки смотрелись странно, горы и леса этой местности выглядят еще необычнее. Незнакомые берега, поросшие буйной растительностью, так далеки от Англии. Перед нами девственная природа – порхают неизвестные птицы, несет свои воды незнакомая европейцу река, на берегу которой сидит погруженная в раздумья Роза. Тихая йоркширская девушка теперь одинокая иммигрантка где-то в Южном полушарии. Вернется ли она когда-нибудь домой?

Трое старших детей мальчики – Мэтью, Марк и Мартин. Они сидят в углу и заняты какой-то игрой. Посмотрите на их склоненные головы: на первый взгляд все трое кажутся одинаковыми, но при ближайшем рассмотрении понимаешь, как резко они отличаются друг от друга. Темноволосые, черноглазые, румяные, черты мелкие, что типично для англичан, и сходные с родительскими, зато выражение лица у каждого свое, неповторимое.

Я не стану много говорить о Мэтью, первенце Йорков, хотя лицо его неизменно приковывает взгляд и заставляет гадать, что за душевные качества оно скрывает или, наоборот, показывает. Внешность у Мэтью небезынтересная: черные как смоль волосы, белый лоб, румяные щеки, живые темные глаза – в общем, внешних достоинств у него хватает. Как ни странно, сколько ни глядите, в гостиной есть лишь один предмет, который навевает мысли о сходстве с этим мальчиком: картина извергающегося ночью Везувия. Пламя и мрак кажутся неотъемлемой частью его души, в ней нет места ни яркому солнечному свету, ни даже тусклому лунному. С виду Мэтью типичный англичанин, однако по духу совсем иной – я сравнила бы его с итальянским стилетом в британских ножнах. В игре ему не везет – посмотрите, как он хмурится. Мистер Йорк это тоже замечает, и что же он делает? Тихо взывает к младшим сыновьям: «Марк и Мартин, не злите брата!» Таким голосом с детьми разговаривают оба родителя. В принципе они осуждают любую пристрастность и ни за что бы не потерпели в своем доме права первородства, однако никому не дозволяется противоречить Мэтью: родители стремятся оградить его от провокаций со стороны других детей, как оберегали бы от огня бочонок с порохом. «Уступать и примирять» – вот их девиз в отношении старшего сына. Республиканцы быстро взращивают тирана из своей плоти и крови. Младшие отпрыски всё замечают и внутренне бунтуют против подобной несправедливости. Родительских побуждений им не понять, они видят лишь разницу в обращении. Зубы дракона уже посеяны между юными оливами мистера Йорка, и когда-нибудь он пожнет семейный разлад.

Марк – настоящий красавчик, среди всех Йорков у него самые правильные черты. Он чересчур невозмутим, на губах играет злобная улыбка, и самые язвительные колкости Марк говорит равнодушным тоном. Несмотря на внешнее спокойствие мальчика, выдающийся лоб свидетельствует о гневливости и напоминает о том, что в тихой воде омуты глубоки. Кроме того, Марк слишком безучастен и флегматичен, чтобы быть счастливым. Жизнь не принесет ему радостей. К двадцати пяти годам он уже будет удивляться, как люди вообще способны смеяться, и станет считать всех весельчаков глупцами. Марк не сумеет оценить красоту поэзии ни в литературе, ни в жизни; ее лучшие строки будут звучать для него пустым вздором и тарабарщиной. Ни к чему на свете он не испытает неподдельного восхищения, а к энтузиастам своего дела станет относиться с презрением. Марк лишен юности: несмотря на цветущий вид, в свои четырнадцать лет в душе он степенный тридцатилетний мужчина.

Мартин, самый младший из братьев, обладает иной натурой. Неизвестно, сколько суждено ему прожить, но ясно одно: жизнь его будет блистательной. Он станет обольщаться ее иллюзиями, насладится ими сполна и затем отринет. Этот мальчик некрасив – по крайней мере, по сравнению с братьями. На вид Мартин довольно обычен и носит невидимый панцирь, который сбросит ближе к двадцати годам. Вот тогда он расцветет в полную силу и избавится от своих по-мальчишески грубоватых манер как от непритязательного домашнего халата – из кокона выпорхнет бабочка, надо лишь дождаться подходящего момента. Сначала Мартин обратится в тщеславного юнца, жаждущего удовольствий и всеобщего восхищения, хотя с неменьшей готовностью будет стремиться и к знаниям. Захочет получить от этой жизни все, что она сможет ему предложить, и станет пить из ее чаши жадными глотками. Что будет, когда он удовлетворит свою жажду? Не знаю. Из Мартина вполне получилась бы личность выдающаяся. Провидица не может с уверенностью сказать, произойдет это или нет: будущее Мартина от нее пока скрыто.

Если рассматривать семейство мистера Йорка в совокупности, то на шесть юных голов приходится столько оригинальности, жизненной силы и интеллектуальной мощи, что ее с успехом можно было бы разделить между дюжиной заурядных детей, и даже тогда каждому достанется больше среднего умственных и иных способностей. Мистер Йорк это знает и гордится отпрысками. Посреди холмов и пустошей Йоркшира порой встречаются подобные семейства – колоритные, хороших кровей, недюжинного ума, полные кипучей энергии, непокорные благодаря осознанию своей природной силы; манерам их не помешает немного лоску и предупредительности, зато они – личности цельные, горячие и благородные, как орел на утесе, как вольная лошадь в степи.

В дверь гостиной негромко стучат. Мальчики так расшумелись, а Джесси так сладко поет отцу шотландскую песенку – мистер Йорк обожает шотландские и итальянские песни, лучшим из которых и научил свою музыкальную дочь, – что дверного звонка никто не слышал.

– Войдите, – произносит миссис Йорк по обыкновению натянутым и торжественным голосом, который она вечно сводит к похоронной мрачности независимо от того, отдает ли распоряжения насчет пудинга в кухне, велит сыновьям повесить шляпы в холле или зовет дочерей заняться шитьем.

И в гостиную входит Роберт Мур.

Всегдашняя серьезность Мура, как и его воздержанность (во время вечерних визитов этого гостя графины со спиртными напитками не подаются никогда), настолько расположили миссис Йорк в его пользу, что она ни разу не попрекнула мужа этим знакомством. Также пока не обнаружила тайной любовной связи, препятствующей его браку, и не узнала доподлинно, что он волк в овечьей шкуре. Подобные открытия о друзьях холостяках мистера Йорка она сделала в самом начале своего супружества и отказала им всем от дома. Кстати, подобная твердость характера порой приносит не только вред, но и пользу.

– Кого же я вижу? – восклицает хозяйка, когда Мур подходит и протягивает руку. – Почему вы бродите в сей поздний час? В такое время нужно сидеть дома.

– Мадам, разве у холостяка может быть дом?

– Вздор! – усмехается миссис Йорк, презирающая светские условности не меньше мужа и всегда говорящая то, что думает, благодаря чему у иных вызывает восхищение, хотя чаще страх. – При желании уютный дом может обрести всякий. Скажите, разве сестра не создает вам семейный уют?

– Вряд ли, – вступает в беседу мистер Йорк. – Гортензия – женщина добродетельная, однако когда я был в возрасте Роберта и жил с пятью или шестью сестрами, не менее достойными и славными, чем она, это вовсе не мешало мне присматривать себе невесту.

– И тем сильнее было разочарование после женитьбы на мне, – добавляет миссис Йорк, любящая подшучивать над брачными узами, даже в ущерб себе. – Он до того раскаялся в своем решении, что надел власяницу и посыпал голову пеплом, и поверить в это несложно, стоит лишь взглянуть на постигшее его наказание. – Она указала на своих детей. – Кто в здравом уме станет обременять себя таким выводком шалопаев? Ведь их нужно не только произвести на свет, хотя это тоже непросто, их еще надо прокормить, приодеть, воспитать и пристроить в жизни. Молодой человек, если вы прельститесь идеей брака, вспомните наших четверых сыновей и двух дочерей и дважды подумайте, прежде чем совать голову в петлю.

– Идея брака меня совсем не прельщает. Вряд ли нынешние времена подходят для женитьбы.

Это скорбное умонастроение, разумеется, получило горячее одобрение миссис Йорк. Она кивнула и со вздохом согласилась, однако вскоре добавила:

– Вряд ли следует доверять эдакой соломоновой мудрости в ваши-то годы – ее сведет на нет первая же влюбленность. А пока нечего стоять столбом. Полагаю, разговаривать вы можете и сидя?

Такова свойственная ей манера пригласить гостя сесть. Мур подчинился ей не раньше, чем малютка Джесси спрыгнула с отцовского колена и помчалась прямо к нему, с готовностью вытянувшему руки в объятия.

– Ты вот говоришь тут о женитьбе, – с негодованием обратилась она к матери, поудобнее усаживаясь на коленях гостя, – а он ведь уже женат, точнее, – почти женат. Прошлым летом, увидев меня в белом платье с синим пояском, мистер Мур пообещал, что я стану его суженой! Помнишь, отец? (Дети Йорков не привыкли называть родителей «мама» и «папа», поскольку их мать терпеть не может сюсюканья.)

– Да, моя девочка, еще как обещал, и я тому свидетель. Ну-ка попроси его повторить свое обещание, а то знаю я этих лживых мальчишек.

– Никакой он не лживый! Он красавчик, а значит, хороший, – заявила Джесси, глядя на своего милого снизу вверх и ничуть не сомневаясь в его преданности.

– Красавчик! – вскричал мистер Йорк. – Вот потому-то он прохвост!

– У него слишком скорбный вид, чтобы быть лживым, – раздался из-за хозяйского кресла тихий голосок. – Если бы он всегда смеялся, то забывал бы свои обещания слишком скоро, а мистер Мур не смеется.

– Ваш сентиментальный красавчик – первый плут из всех, Роза, – заметил мистер Йорк.

– Ничуть он не сентиментальный, – возразила девочка.

Удивленный Мур обернулся к ней с улыбкой:

– Откуда ты знаешь, что я не сентиментален, Роза?

– Я слышала, как одна леди сказала это про вас.

– Voilà, qui devient intéressant![57] – воскликнул мистер Йорк, подвигая кресло ближе к огню. – Леди! Тут за милю веет романтикой. Интересно, кто бы это мог быть? Роза, шепни отцу на ушко, чтобы Роберт не слышал.

– Роза, тебе следует быть скромнее, – вмешалась миссис Йорк в своей обычной брюзгливой манере, – да и Джесси тоже. В присутствии взрослых дети должны помалкивать, особенно это касается девочек.

– Зачем нам тогда вообще нужны языки? – задорно воскликнула Джесси, а Роза посмотрела на мать с таким видом, будто хотела сказать, что запомнит эту истину и поразмыслит над ней на досуге.

Через пару минут напряженных раздумий Роза спросила:

– Почему же это особенно касается девочек?

– Во-первых, потому что я так сказала; во-вторых, потому что для девушки благоразумие и сдержанность – лучшие добродетели.

– Дорогая мадам, – заметил Мур, – то, что вы говорите, просто превосходно и напоминает мне соображения моей дражайшей сестры, однако вряд ли применимо к этим малюткам. Пусть Роза и Джесси разговаривают со мной, как всегда, непринужденно, иначе пропадет главное удовольствие моих визитов к вам. Я люблю, как они щебечут, и отдыхаю с ними душой.

– Ну вот видите! – воскликнула Джесси. – С нами вам гораздо лучше, чем с этими грубыми мальчишками! Наша мама и сама их так называет.

– Да, mignonne[58], в тысячу раз лучше! Грубых мальчишек мне хватает в течение дня, poulet[59].

– Многие люди, – продолжила девочка, – замечают только мальчишек. Все дядюшки и тетушки считают племянников лучше племянниц, и когда к нам в гости приходит какой-нибудь джентльмен, то разговаривает лишь с Мэтью, Марком и Мартином, а нас с Розой даже не замечает. Мистер Мур – наш друг, и мы никому его не отдадим! Помни, Роза, что мне он больше друг, чем тебе. Он мой близкий друг! – И она предостерегающе подняла ручку.

Роза привыкла к ее предупреждениям. Она с готовностью покоряется импульсивной малютке Джесси. Та распоряжается сестрой буквально на каждом шагу. В случаях, когда можно показать себя во всей красе и развлечься, заправляет Джесси, а Роза тихо отступает на задний план, в то время как в пору неприятностей, житейских забот и лишений Роза машинально берется за дело, взваливая на свои плечи еще и ношу сестры. Джесси давно решила, что выйдет замуж, как только достаточно подрастет, Роза же должна остаться старой девой и жить с ней, приглядывая за детьми и занимаясь хозяйством. Подобные отношения не редкость между сестрами, из которых одна невзрачная, другая – красавица, но в нашем случае если и есть разница во внешних данных, то преимущество – у Розы, поскольку личико у нее более симпатичное, чем у озорной малютки Джесси. Впрочем, наряду с живостью ума и ярким темпераментом Джесси наделена обаянием, силой очаровывать всех на своем пути. Хотя Роза обладает прекрасной, благородной душой, пытливым и развитым умом, верным и преданным сердцем, она не умеет нравиться.

– Ну же, Роза, скажи мне имя той леди, которая не считает меня сентиментальным, – попросил мистер Мур.

Другая непременно воспользовалась бы случаем и подразнила беднягу, однако простодушная Роза ответила сразу:

– Не могу. Я не знаю, как ее зовут.

– Опиши эту леди! Как она выглядит? Где ты ее видела?

– Когда Кейт и Сьюзен Пирсон вернулись домой из школы, миссис Пирсон устроила у себя званый вечер, и мы с Джесси поехали на день в Уиннбери, и там какие-то взрослые дамы сидели в углу гостиной и разговаривали про вас.

– Ты знаешь кого-нибудь из них?

– Ханну, Гарриет, Дору и Мэри Сайкс.

– Отлично. Они говорили обо мне плохие вещи, Рози?

– Некоторые – да. Сказали, что вы мизантроп. Я запомнила слово и посмотрела его в словаре, когда вернулась домой. Так называют того, кто ненавидит людей.

– А еще что?

– Ханна Сайкс сказала, что вы напыщенный хлыщ.

– Уже лучше! – со смехом вскричал мистер Йорк. – Превосходно! Ханна – это которая с рыжими волосами? Красивая девушка, только умом не блещет.

– Похоже, на сей раз ей удалось блеснуть, – заметил Мур. – Надо же, напыщенный хлыщ! Роза, продолжай.

– Мисс Пирсон заявила, что вы любите обращать на себя внимание, а черные волосы и бледное лицо делают вас похожим на сентиментального сумасброда.

Мистер Йорк снова расхохотался. Даже миссис Йорк улыбнулась.

– Вот видите, как вас воспринимают в действительности, – назидательно произнесла она, – и все же мне думается, что мисс Пирсон не прочь заловить вас в свои сети. Несмотря на юный возраст, она сразу положила на вас глаз.

– Кто же ей возразил, Рози? – спросил Мур.

– Леди, которую я не знаю, потому что у нас она никогда не бывает, хотя в церковь ходит каждое воскресенье. Она сидит на скамье возле кафедры, и всякий раз я смотрю на нее, а не в молитвенник, потому что она похожа на картину в нашей столовой – на женщину с голубем в руке, – по крайней мере, у нее такие же глаза и нос тоже, такой прямой, что лицо от этого кажется вроде как ясным.

– Как ты можешь ее не знать! – удивленно воскликнула Джесси. – В этом вся наша Роза. Мистер Мур, я часто недоумеваю, в каком именно мире живет моя сестра. Уж точно не в нашем! Постоянно выясняется, что она совершенно не разбирается в том, что известно всем. Ходит в церковь каждое воскресенье, целую службу смотрит на одну и ту же леди и при этом не удосужилась выяснить, как ее зовут! Она имеет в виду Каролину Хелстоун, племянницу священника. Теперь и я вспомнила! Мисс Хелстоун сильно разозлилась тогда на Анну Пирсон и заявила: «Роберт Мур вовсе не любит обращать на себя внимание, и он не сентиментальный! Вы заблуждаетесь насчет его характера, точнее – понятия о нем не имеете». Рассказать вам теперь, какая она, эта Каролина? Я описываю людей и во что они одеваются получше, чем Роза.

– Что ж, послушаем.

– Она хорошенькая, даже красивая, шея тонкая и белая, локоны длинные и шелковистые, свободно падают на плечи, приятного каштанового цвета. Говорит тихо, четко выговаривая слова; никогда не суетится. Платья носит из серого шелка, вся чистенькая и аккуратная – одежда, обувь и перчатки сидят на ней превосходно. Настоящая леди. Когда я вырасту, то хочу быть как она. Вам ведь нравятся такие девушки? Тогда вы на мне женитесь?

Мур погладил Джесси по голове и хотел было притянуть ее к себе, но передумал и слегка отстранил.

– Ах! Вы не согласны? Почему вы меня отталкиваете?

– Джесси, тебе и самой до меня нет дела. Почему ты не навещаешь меня в лощине?

– Потому что вы не приглашаете!

Мистер Мур тут же пригласил обеих девочек к себе в гости, пообещав, что привезет им завтра из Стилбро подарки. Какие именно, не сказал, пусть придут и узнают сами. Джесси не успела ответить, как вмешался один из мальчиков:

– Знаю я эту мисс Хелстоун, о которой вы тут болтаете. Она гадкая! Терпеть ее не могу, как и всех женщин. На что они вообще нужны?

– Мартин! – возмущенно воскликнул отец. Циничный парнишка посмотрел на него с вызывающим видом. – Мартин, пока ты лишь дерзкий щенок, но когда-нибудь вырастешь в наглого и самонадеянного юнца. Запомни свои слова – нет, лучше давай я их запишу. – Старший Йорк достал блокнот в сафьяновой коже и увековечил изречение сына. – Через десять лет, Мартин, если мы оба доживем, я напомню тебе об этом разговоре.

– И тогда я скажу то же самое. Всегда буду ненавидеть женщин! Они только и делают, что наряжаются в пух и прах и расхаживают с важным видом, чтобы все ими восхищались. Никогда не женюсь! Останусь холостяком.

– Стой на своем, мой мальчик, стой на своем! Эстер, в его возрасте я был убежденным женоненавистником, и вдруг к двадцати трем годам (я тогда путешествовал по Франции, Италии и еще бог знает где!) уже каждый вечер завивал волосы и носил серьгу в ухе – да что там, я и в нос продел бы кольцо, если бы того требовала мода, – и все ради того, чтобы понравиться дамам! Мартин кончит тем же.

– Я? Никогда! У меня-то мозгов побольше. Отец, представляю, каким ты был нелепым! Что касается одежды, то я ничего менять не намерен. Мистер Мур, я одеваюсь в синее с головы до ног, а в школе надо мной смеются и называют морячком. Сами-то разодеты как сороки и попугаи: сюртуки одного цвета, жилеты другого, брюки – третьего. Я всегда ношу синее и ничего, кроме синего. Разноцветные вещи унижают человеческое достоинство!

– Через десять лет, Мартин, в пестроте тканей тебе не сможет угодить ни один портной, и ни одна парфюмерная лавка не утолит твоих прихотливых заскоков.

Мартин посмотрел на него свысока, но от ответа удержался. Тем временем Марк, рывшийся в груде книг на боковом столике, заговорил нарочито медленным, тихим голосом с непередаваемо ироничным выражением лица:

– Мистер Мур, напрасно вы думаете, будто мисс Хелстоун сделала вам комплимент, сказав, что вы вовсе не сентиментальны. Когда мои сестры передали ее слова, вы пришли в смущение, словно они вам польстили. Вы покраснели, совсем как один тщеславный парнишка в моем классе, считающий своим долгом заливаться краской всякий раз, когда его похвалит учитель. Ради вашего же блага, мистер Мур, я посмотрел слово «сентиментальный» в словаре и выяснил, что оно означает «подверженный сантиментам». Дальнейшие изыскания выявили, что «сантименты» – это чувства, мысли, идеи. Таким образом, сентиментальный человек тот, кто обладает чувствами, мыслями, идеями; несентиментальный, напротив, их лишен.

Марк не стал улыбаться и ждать всеобщего восхищения. Он сказал свое веское слово и замолчал!

– Ma foi! Mon ami, – обратился мистер Мур к Йорку, – ce sont vraiment des enfants terribles, que les vôtres![60]

Роза внимательно выслушала выступление Марка и заметила:

– Чувства, мысли и идеи бывают разными – хорошими и плохими. Слово «сентиментальный», наверное, относилось к плохим, либо же мисс Хелстоун употребила его в этом значении, потому что она вовсе не обвиняла мистера Мура, а защищала.

– Вот кто моя добрая маленькая защитница! – воскликнул Мур, беря Розу за руку.

– Она за него вступилась, – повторила Роза. – На ее месте я бы сделала так же, потому что остальные леди ехидничали.

– Леди часто ехидничают, – кивнул Мартин. – Такова женская сущность.

Наконец заговорил Мэтью, впервые за вечер:

– Что за дурачок наш Мартин – вечно болтает о том, чего не понимает!

– Как человек свободный, я имею право рассуждать о чем угодно!

– Своим правом ты пользуешься – точнее, злоупотребляешь – до такой степени, что доказываешь: тебе следовало бы родиться рабом.

– Рабом? Сказать такое Йорку! Да как у тебя язык повернулся? Этот субъект, – добавил Мартин, вставая во весь рост и тыча пальцем в Мэтью, – забыл факт, известный каждому земледельцу в Брайрфилде: у всех Йорков такой высокий подъем стопы, что под ним свободно протекает вода, – лучшее доказательство, что в нашем роду не было рабов лет триста!