Иным достался от природы
Инстинкт пророчески слепой
Они им чуют, слышат воды
И в темной глубине земной…
Великой Матерью любимый,
Стократ завидней твой удел
Не раз под оболочкой зримой
Ты самое ее узрел…
‹…› Да – есть связи на жизнь и смерть. За минуту участия женственного этой мужески-благородной, этой гордой души, за несколько редких вечеров, когда мы оба бывали настроены одинаково, – я благодарю Провидение больше, в тысячу раз больше, чем за всю мою жизнь.
Ему хотелось скрыть от меня слезу – но я ее видел.
‹…› Если я спас его для жизни и искусства – он спас меня еще более, для великой веры в душу человека. ‹…›
А. А. Григорьев. Из повести «Листки из рукописи скитающегося софиста».
‹…› Всем прожитым был он пресыщен, все прожитое было ему гадко.
А между тем он был в полном цвете молодых сил, которые развились в нем свободно и широко.
Он был хорош, как муж, но на устах его мелькала иногда обаятельная, змеиная улыбка женщины. Минуты такой улыбки бывали редки, но они бывали. И то не были минуты мечтательности, ибо мечтательность есть ожидание лучшего. Нет! То был страшный, непостижимый, противоречащий рассудку возврат первоначальных детских снов, розовых сияний, какими окружен Божий мир для едва пробудившегося сознания. В нем была способность усыплять свое я и во время сна накидывать на него сброшенную оболочку.
В нем была способность обманывать себя, отрекаться от своего я, переноситься в предметы.
Он был художник в полном смысле этого слова: в высокой степени присутствовала в нем способность творения… ‹…›
С способностью творения в нем росло равнодушие.
Равнодушие – ко всему, кроме способности творить, – к Божьему миру, как скоро предметы оного переставали отражаться в его творческой способности, к самому себе, как скоро он переставал быть художником.
Так сознал и так принял этот человек свое назначение в жизни… Страдания улеглись, затихли в нем, хотя, разумеется, не вдруг.
Этот человек должен был или убить себя, или сделаться таким, каким он сделался… Широкие потребности даны были ему судьбою, но, пущенные в ход слишком рано, они должны были или задушить его своим брожением, или заснуть, как засыпают волны, образуя ровную и гладкую поверхность, в которой отражается светло и ясно все окружающее. ‹…›
Я не видал человека, которого бы так душила тоска, за которого бы я более боялся самоубийства.
Я боялся за него, я проводил часто ночи у его постели, стараясь чем бы то ни было рассеять это страшное хаотическое брожение стихий его души. ‹…›
Он смеялся цинически над моею жаждой веры, убеждая меня, что я слишком умен, чтобы верить во что-нибудь. ‹…›
…Но зачем же сердце просит доверенности, зачем стремится оно жадно разделить каждое святое, прекрасное впечатление?… ‹…›
Да! Этот человек один из немногих избранников искусства – и у меня есть назначение около него… ‹…›
А. А. Григорьев. «Офелия».