– У вашей проблемы, ВанКовенберх, существуют два варианта решения. В первом вы признаетесь виновным в заговоре против короны, получаете клеймо предателя и отправляетесь на каторгу. Пожизненно. Впрочем, его величество часто проявляет милосердие, заменяя каторгу казнью. Учитывая, что вы не безродный крестьянин, а дэршан, вам отрубят голову – быстро и безболезненно. Во втором…
Пауза, которую сделал этот великолепно поставленный мужской голос, вещающий с холодом абсолютно уверенного в своих словах человека, заставила мое сердце очнуться наконец от ужаса и забиться с удвоенной силой. Эмоции захлестнули, окуная в прорубь страха. Чтобы не выдать себя, я зажала ладонью рот.
«Отрубят голову», «каторга». Слова льдинками кололи сердце, заставляя его сжиматься от боли. Милосердие! Чудовищно извращенное милосердие обрывающее жизнь, заменяя страдания смертью. Бедный, бедный отец.
Под окно кабинета меня привела судьба, спор с кузиной, ну еще любопытство – что могло понадобиться гостю из столицы в нашей глуши, да еще и в межсезонье? Зимний сезон балов только-только завершился, знать благополучно разъехалась по пригородным усадьбам, лишь самые стойкие да связанные службой или делами короны оставались в городе.
Знание отравой вползало в душу, порождая жалость к отцу, ужас – что с нами будет, но в первую очередь – недоумение. Как мой отец, милый, добрый, увлекающийся карточными играми да охотой, мог оказаться замешанным в заговоре против императора?! Где, когда и почему? Почему рискнул нами?
Солнечно теплый, один из первых по-настоящему теплых этой весной день показался неуместным своей красотой. Холодом повеяло от стен родного дома. Холодом и предательством.
– Дела семьи, ВанКовенберх, требуют, чтобы я обзавелся наследником. У вас три дочери, если я не ошибаюсь?
О да! Он не ошибся. Старшая Дорота была обручена с соседом – отставным военным, скучным малым, который чем-то покорил сердце моей сестры. Младшая Дейзи еще не достигла возраста выхода в свет, а кузина лишь на словах считалась родственницей, будучи принятой в нашу семью сиротой. Так выходило, что единственной дочерью на выданье оставалась я – Шанталь ВанКовенберх, дочь дэршана, чей род мог похвастаться близостью с короной, лет эдак сто назад, но кто считает года, когда будущий король снизошел до брака с одной из моих пра-пра-бабушек. Главное, сам факт брака, который вкупе с привлекательностью, молодостью и приданным давал женихам право считать меня перспективной невестой и расписывать бальную карточку от начала и до последней строчки.
Так что предисловие «три дочери» можно было сразу заменить на «Шанталь ВанКовенберх. Я бы хотел бы взять ее в жены».
Я уже приготовилась услышать привычное: «Видите ли, я слишком люблю свою Шанти, чтобы решать за нее». А еще приготовилась бросить отказ тому, кто посмел обвинить отца в заговоре. Отец и заговорщики. Клянусь сыном бездны, ничего глупее в своей жизни не слышала. Это чья-то шутка. Безжалостная, наиглупейшая шутка.
От этой мысли стало легче. Настолько, что воздух перестал быть стылым, а солнце засияло с привычной теплотой.
Отвлекшись, не сразу узнала голос отца. В нем не было привычной мягкости и приветливости. Сейчас это был голос старика.
– Да-да, вы правы. Три дочери, три моих дочери. НЕ ГУБИТЕ!
Крик кинжалом полоснул по спине. Я до крови прикусила ладонь, острая боль помогла вынырнуть из омута отчаяния и не выдать себя.
«Не губите». Значит, правда. Заговор, предательство и наша разрушенная жизнь. Что дальше? Арест, суд, имущество отойдет короне, родственники мгновенно отвернутся от семьи заговорщика, и мы с матушкой пойдем просить милостыню.
Я представила себя в серых лохмотьях, босиком на дороге. Слезы защипали глаза. Белый с розовым замок жизни стремительно превращался в поросшие мхом руины.
От подступивших рыданий удержало только осознание: слезами делу не поможешь. Опять же рыдать, когда подслушиваешь, как минимум глупо, как максимум вредно для здоровья. Я уже примеряла на себя роль дочери заговорщика. Пытки и молчание. Да, именно так. Молчание с гордо поднятой головой и презрительной улыбкой на лице.
– Вы можете помочь и мне, и себе, Гьюзеппе. Мое предложение более чем щедро. Я готов удовольствоваться любой из ваших дочерей. И так как дела государства отнимают практически все мое время, помолвку и все связанное со свадьбой возьмет на себя моя матушка.
Шаги и звук захлопывающейся створки окна. Ответ отца я не услышала, но интуиция подсказывала – его слова мне не понравятся.
Надо что-то делать. Сейчас.
Я подобрала подол платья и сорвалась с места. Мир расплывался в мутной пелене слез. Так больно мне не было никогда в жизни. Предательство отца, поставившего нашу жизнь под угрозу, ударило прямо в сердце. Не корону он предал, а нас с мамой и сестрами.
Наткнувшись на бочку, собиравшую дождевую воду с крыши, и больно ударившись об нее бедром, я пришла в себя.
Зачем я здесь? Ах да… глупая шутка, на которую меня подговорила кузина. Залезть в гостевую спальню, пока гость в кабинете разговаривает с отцом.
У девиц мало дозволенных развлечений. Балы, вышивка, верховая езда, благотворительность, уроки музыки, этики и словесности. Благородная дарьета должна быть идеальной хозяйкой и женой, если у семьи хватает влиятельности и денег, чтобы обеспечить ей достойного мужа. Все остальное под запретом. Любовные романы, которые обожала читать Дорота, игра в мяч и беготня с мальчишками младшей, мои занятия с дядей. У каждой из ВанКовенберх был свой изъян и, подозреваю, именно это и привлекало в нас мужчин.
Знал ли об этом гость, столь опрометчиво остановивший свой выбор на нашем семействе? И кто он вообще, этот дэршан, приехавший по столичному тракту, но верхом, без кареты? Мне удалось разглядеть лишь его спину, широкую, обтянутую черным камзолом, собранные в хвост темные волосы и высокие кожаные сапоги.
Если бы гость приехал на карете с гербом, мы бы с Фаби не затеяли спор, я бы не пошла на преступление и не услышала бы этот разговор… Во всем виновата скука, и лишь она одна. Не сама же я решилась на порочащий честь поступок и, встав на бочку, в данный момент перелазила через подоконник открытого окна. Сознаюсь, мною руководила банальная месть. Я была в такой ярости, что вещам дэршана грозила участь быть приведенными в полную непригодность.
Как он посмел воспользоваться ситуацией и приехать сюда с таким предложением?! Я ошиблась. Он не дэршан, а скользкий дождевой червяк! Замуж за «червяка»? Никогда!
Спор, который мы затеяли с Фаби, становился чем-то большим. Местью, шагом в пропасть или шансом?
Тайны и, так уж и быть, буду честной, сплетни были слабостью Фабианы. Она могла часами разглядывать генеалогический каталог благородных семей, первой прочитывала «Столичного вестника», знала, кто будет блистать в этом сезоне, кто останется в невестах, а кто заполучит обручальное кольцо на безымянный палец. Словом, у нее всегда можно было уточнить на балу: «А кто тот высокий, в синем камзоле?» и получить исчерпывающий ответ.
Любопытство было главной слабостью кузины, но лезть в гостевую спальню, чтобы его удовлетворить, выпало мне. Тысяча муравьев в панталоны!
Вдох-выдох. Я сидела на подоконнике, комната была ярко освещена, южная сторона, солнце в зените. Один шаг до преступления дался удивительно легко. Рука сама легла на кожу саквояжа.
Чего бояться? Палец скользнул по блестящей застежке. Меня выдадут замуж за дождевого червяка. Что-то хуже? Спросила себя и поняла: хуже только отказ отца от сделки и последующая расплата – ссылка. Только сейчас пришло осознание – семья пожертвует мной, чтобы сохранить не только жизнь, но и положение в обществе, чтобы выдать замуж еще двух дочерей, чтобы не отправиться просить милостыню, чтобы… А самое противное… я не буду против.
Щелк. Саквояж услужливо распахнул свое темное нутро.
Кто же вы, дэршан «червяк»? Какие грязные секреты прячете от своей будущей жены? Может, мне удастся найти что-нибудь по-настоящему ценное, что вы сочтете достойным обмена на мою свободу?
Очнись, Шанти, ты обменяешь его секреты на веревку на шее.
Но руки уже перебирали чужие вещи. Сменная рубашка, белье, дорожный набор. Резкий запах мужского одеколона. Гладкая кожа книги – дневник.
Дыхание перехватило, в ногах поселилась слабость, но руки уже обхватили переплет, потянули дневник на свет.
Давай, Шанти, ты не простишь себя, если не попытаешься.
Резкая боль и мгновенно нахлынувшее осознание: дневник защищен магической печатью. Стоит отнять руку, как о попытке взлома узнает его владелец. А если вспомнить, что владелец в паре комнат отсюда обвиняет отца в заговоре против короны… Впору писать завещание и заказывать отпевание. Что там говорил «червяк» о милосердии его величества? Палача мне, палача!
Собственный стон заставил подскочить на кровати. Схватилась за сердце – левой, ума хватило не снимать правую руку с дневника. Пока не сняла, пока остались силы терпеть жжение печати, сигнализация не сработает. Пока ничего страшного не случилось…
Очнись, Шанти. Все, что могло плохого случиться, уже произошло. Простой дневник не защищают печатью.
Что там еще вещал «червяк»? «Дела государства отнимают практически все мое время». Как можно было не понять прямой намек? Он работает на корону. Отсюда и знание о заговорщиках. Отсюда и защита на дневнике, и приговор девице, сунувшей любопытный нос в чужие секреты.
Я с тоской посмотрела в окно. Солнышко, голубое небо. И одна глупая я, идущая на плаху.
Не хочу умирать! Не сейчас и не так. Никак не хочу.
Выскользнула в коридор, плотно прижимая дневник к груди. Страх смерти притупил боль от печати, а решимость остаться в живых заставила работать мозг, как никогда в жизни.
Я справлюсь. Обязательно справлюсь.
В спальню я ворвалась, Фаби подскочила с кресла и вытаращила на меня круглые от удивления глаза. Подозреваю, вид у меня был еще тот…
– Платок, нет, шарф, быстро.
Слава Небесному отцу, задавать глупых вопросов она не стала. За что я и любила Фаби – когда пахло жареным и нужно было уносить ноги, она действовала, вопросы шли потом.
– Руку приматывай крепко. Не так сильно, – поморщилась, когда шарф стянул запястье, – ты же не хочешь, чтобы рука отсохла.
Лучше бы она отсохла…
– И что теперь? – кузина отступила, вперив в меня внимательный взгляд.
Действительно, что теперь? Я выиграла час, может, два, если отец решит повести гостя в оружейную галерею и продемонстрировать коллекцию редкостей, собранных дядей.
Нет, о чем я думаю? Побег? Какая глупость! Надо признаться. Пойти, упасть в ноги, вымолить прощение. Прикинуться дурочкой. Поплакать. Порыдать, в конце концов. Полчаса унижений и все, Шанти. Давай же, будь умницей, не делай глупостей.
– Собери вещи, нет, сначала сбегай к Гаврину. Пусть закладывает коляску. Скажи… Скажи, что у меня потерялись шпильки и надо съездить в лавку. Срочно. У нас же гость, не могу я выйти к нему растрепанной.
Удивительно, насколько быстро начинает работать мозг, стоит только осознать, как близко ты стоишь к пропасти и насколько страшно в эту пропасть заглянуть. Сейчас я была готова на все, лишь бы не встречаться с хозяином дневника, лишь бы не смотреть в его глаза и не слышать приговор. Дочь заговорщика крадет личный дневник служащего короны. Крадет секреты короны. Кто поверит в глупый спор двух дурочек? Естественно, её попросили. И кто, как не родной отец, подговорил дочь? И уж точно дэршан не захочет жениться на воровке.
Ах, если бы можно было изменить прошлое! Но есть ошибки, которые точно подвернувшийся под ногу камень, спихивают тебя со склона горы. И вот ты катишься, получая синяки и шишки и мечтаешь об одном – не свернуть себе шею.
Я позволила на мгновенье представить себе жизнь без ужаса, случившегося десять минут назад. Слезы, истерика, виноватое лицо отца – он же обещал не принуждать меня к замужеству. Горечь признания и слова, за которым пряталась мольба о спасении. Согласилась бы я? Конечно, да. Страшно вообразить, какой бы стала наша жизнь, если бы отца посадили в тюрьму за измену.
Свадьба с незнакомцем – тяжелая цена, но ради родных я бы ее заплатила.
Впрочем, сейчас о замужестве можно было забыть. Никто не женится на воровке, пусть и благородного происхождения. Выбор невелик: тюрьма или бегство.
Писать левой рукой было жутко неудобно, но я справилась.
Они не смогут отмахнуться от признания, а проверить его будет нельзя. Когда найдут письмо, я буду уже далеко. Поезд на Вальстарн отходит через сорок минут. То, что надо, чтобы вскочить в него в последний момент.
Сжала ладонь в кулак. Я стремительно взрослела, настолько стремительно, что становилось страшно. Внутри словно просыпался кто-то чужой, и в его хладнокровных рассуждениях была взвешенная логика, никаких истерик, страхов или сожалений. Прав был дядя, когда говорил, что во мне живет мужчина, настолько порой мои вопросы ставили его в тупик. Я не верила, считала шуткой. Но дядя не ошибся, как на моей памяти не ошибался ни разу.
Вещи кузины – благо мы были одного роста – наскоро упаковали в потертый саквояж. Деньги и мои драгоценности запрятали в пояс. Руку с дневником я сунула в муфту, на плечи накинула плащ. Жарковато, но к ночи станет прохладнее, и плащ придется кстати.
Что еще взять с собой беглянке, точно тать убегающей из дома, не попрощавшись ни с кем из родных? Лишь самое необходимое, оставив здесь частичку своего сердца.
Лошади мерно трусили по дороге, а мне хотелось, чтобы они неслись во весь опор. Я спиной ощущала, как утекает время и собирается по мою душу грозовая туча. Гаврин рассуждал о погоде, о ценах на рынке, о посевной, которая скоро должна начаться. Я почти не слышала, о чем он говорит, мои мысли метались от дома: обнаружилась ли уже пропажа, до поезда и побега.
– Гаврин, заверни, пожалуйста, на станцию. Я решила съездить в Локсвиль, навестить кормилицу.
Гаврин хмыкнул, но коляску повернул. Некоторое время мы ехали молча.
– Натворили что-нибудь, дарьета? – спросил, не поворачиваясь, кучер.
– С чего ты взял?
– Так это в детстве, вы как нашалите, так и удираете в деревню. А помню, один раз с цирком сбежали, когда обиделись на ваших родственников.
Я невесело улыбнулась. Тот цирк и тот случай я помнила хорошо. Меня обвинили в пропаже тетушкиного браслета, мол, взяла без спросу и потеряла. Родственники матери гостили у нас почти месяц, и этот был нелегкий месяц в моей жизни. У тетушки Лаврель было две дочери. Обе пошли в мать: крикливые, болтливые, а главное – не видящие в жизни ничего ценного, кроме платьев, драгоценностей и мальчиков. Браслет нашли, меня тоже, но тетушку с семейством к нам больше не приглашали, а я тогда на пару лет серьезно заболела цирком.
Гудок паровоза вернул к жизни. Под возглас «Куда? Вот бедовая девчонка!» я соскочила с коляски на ходу, саквояж больно стукнул по ноге и быстрым шагом, искренне сожалея, что бегом нельзя, вошла в вокзал.
Во рту пересохло от волнения, руки подрагивали, но голос, когда просила один билет до Вальстарна, был тверд. Сожалела об одном – на станции меня, как и мою семью, знали хорошо. Скрываться было бесполезно. Одна надежда – мне удастся опередить преследователей настолько, что хватит времени избавиться от печати и дневника.
Мне не верилось, что все это происходит со мной, что сейчас закроется дверь вагона, раздастся гудок и мы… О! А вот и он. Поезд дернулся и тут же тронулся, набирая ход. За широким окном замелькали дома, деревья, а потом широкой панорамой раскинулась долина. Вдалеке, на холме, на мгновенье мелькнуло белое пятно – усадьба Ковенберхов.
Сердце сдавило, но глаза остались сухими. Может, я и совершаю величайшую ошибку в своей жизни и совсем скоро пожалею об этом, но раскаиваться и возвращаться пока не намерена. Сейчас и за меньшее, чем кража секретов короны, сажают…
Нынешний император Тадеус-Эрам-Шари взошел на престол лет пять назад. Так уж сложилось, что его отец с дядей погибли под оползнем, накрывшим охотничий домик в горах, где венценосные братья изволили баловаться охотой. И потому правящий император был возмутительно молод – лишь на семь лет старше меня. Его короновали на престол в девятнадцать. И вот, скажите, можно ли в столь юном возрасте управлять страной? Пусть и при помощи советников? Я считаю – нет.
Первое время все шло хорошо. Два года император правил под надзором опекунского совета. Женился. Сплетничали – удачно. А после смерть снова навестила самую известную семью нашего государства, забрав на этот раз сестру императора – красавицу Аршану.
Горе всегда чему-то учит. Кого-то делает сильнее, кого-то мудрее, а кому-то показывает, что перед смертью все равны. Но императоры… их учить бесполезно. Они сразу начинают вопить про заговоры, подозревать каждую собаку в измене и усиливать меры безопасности.
Три года страну лихорадит. У нас: то простуда – каждый чих считается подозрительным, то температура под сорок – все старательно доказывают свои верноподданнические чувства на бесконечных балах и приемах, то бросает в холод – и семейства стройными рядами отправляются на богомолье, раздавая нищим милостыню и бальные наряды.
Клянусь, одно время я встречала нищенку на паперти в красном бархатном платье.
Но императору наши молитвы помогли слабо. Этой зимой заболела императрица. Лучшие лекари делали все возможное. Жизнь сохранили, а вот способность продлить род – нет. Не думайте, что об этом болтают открыто. Но три года в браке, а детей нет. Да и бальный сезон вышел скомканным, словно черновик романа. Отличие лишь в том, что черновик можно переписать, а жизнь нет.
Мы старательно делали вид, что все хорошо. Заказывали новые платья, пили чай, посещали школы и приюты и сплетничали, сплетничали, сплетничали… Скука смертная. Император почтил высший свет своим присутствием раза три за сезон. Императрица – ни разу.
Определенно, злой рок преследует правящую семью. А теперь вот перекинулся на нашу. Я в бегах, отца обвиняют в измене… Семье грозит опала с лишением титула и конфискацией имущества. Император скор на подобные решения, стоит только намекнуть об угрозе его высочайшей персоне. Как будто мой отец, который и мухи не обидит, может на самом деле быть угрозой!
Проводник в третий раз прошел мимо меня, бросая подозрительные взгляды. Надо идти в купе, улыбаться попутчикам, делать вид, что все нормально, когда меня попеременно бросает то в жар, то в холод. Мысль, что я оставила «червяка» с носом, заставляла кривить губы в злой усмешке, но приходящее следом осознание – одна, без семьи, с клеймом воровки в бегах от закона – сводило тело от страха.
Я бросила последний взгляд на свое отражение в окне. Шляпка кузины совершенно мне не шла, делая старше. Простое домашнее платье. Потушить огонь в глазах, стереть злую усмешку и вот я – небогатая, но благородная дарьета, едущая по своим делам в… Например, в Даштарн. Тетушка в последний момент заболела и не смогла поехать со мной. Какая жалость! А так как я срочно должна составить компанию своей дальней, но жутко богатой бабушке, поездку отложить нельзя.
– Так жаль вашу тетушку, – покачала головой Лоанна Боргвейн. Ее муж подбадривающе улыбнулся. Милая пара, чем-то похожи на моих родителей, только без знатной приставки Ван.
Вечерний чай с песочным печеньем и крохотными пирожными сблизил нас, позволив перейти на имена – позволительная вольность, доступная попутчикам. Я пила ароматный чай маленькими глотками, наслаждаясь своей временной безопасностью и привыкая к новому имени.
– Эшаль, как вам этот сезон?
Мы обе делали вид, что посещали те же балы, сидели за столиком в отдельном кабинете ресторана ЛьяГрасс, смотрели премьеру из ложи Императорского театра. Только дворец и бальная зала какой-нибудь нувориша – как локоть и нос: вроде рядом, а достать друг до друга не могут – даже если доход у этого нувориша раз в десять больше, чем у дарьеты из благородного, но обедневшего рода.
Впрочем, все меняется… Сегодня дарьеты выходят замуж за деньги, даря мужьям титул. И если в прошлом сезоне такие браки осуждались открыто, то в этом они удостаивались максимум одной фразы, да и то от почтенной матроны: «А вот в наше время чистоту крови блюли строго».
И я слышала, что не только дарьеты, но и дэршаны готовы смешать свою благородную кровь с не слишком благородной, получая в обмен достаточно золота, чтобы проигрывать его в карты.
Когда страну лихорадит, а императору снятся заговорщики, золото – надежней титула.
– Мы пропустили сезон, – я опустила глаза, принимая смущенный вид, – по семейным обстоятельствам. Но слышала, он был ужасен.
– Да-да, – закивала Лоанна, на симпатичном и ухоженном лице явственно читалось облегчение. Я не стану озвучивать фамилии, приемы и знакомства, выстраивая титулованную стену между нами. Сегодняшняя вольность общества позволяла садиться за один стол богатым и благородным. Но не во всех вопросах мы были равны. Нас судили по-разному и казнили тоже, впрочем, смерть у всех одинакова, чтобы там не воображал себе император.
Светская беседа текла неспешно. Погода, с осторожностью императорская семья, мода, меню столичных ресторанов и снова погода. Долгая практика позволяла легко поддерживать темы, практически не думая о том, что говоришь. И заметьте, логика не терялась ни разу. Мама бы мною гордилась, будь она здесь.
– Скажите, Эшаль, ваша семья живет около Норберна?
Глава семьи Боргвейн решил задать свой вопрос, который я читала в его глазах с момента нашего знакомства.
– Можно сказать, нет. Моя бабушка живет в поместье. Остальные разъехались. Меня отправили к тете, а сейчас пригласила пожить к себе другая наша дальняя родственница. Ей нужна компаньонка, как раз моего возраста.
«А также положения», читалось между строк. Потому я и назвалась ВанНорберн, воспользовавшись фамилией подруги моей матери по пансиону. Приставка благородного рождения накладывала ограничения, но давала кое-какие вольности. Например, у меня не посмеют потребовать документы, если только я не нарушу закон. Моему слову поверят без доказательств, да и путешествие без сопровождения привлечет, конечно, внимание, но не вызовет серьезных подозрений, скорее, наоборот, сочувствие, как в случае с семейством Боргвейн.
– Дорогой, мы идем по графику? Прибудем вовремя?
Милейшая Лоанна пришла на помощь, отвлекая внимание мужа на себя.
– Конечно, дорогая, – звонко щелкнули часы, открывая позолоченную крышку, – прибудем по расписанию. Ровно через три часа сядем на экспресс до Нойзича, там нас будет ждать автокар, который довезет до Рильсгара. Все, как я и рассчитал, – не без самодовольства объявил мужчина.
«Рильсгар» – откликнулось внутри меня эхом. Порт на западном побережье империи. Быстроходные пароходы за трое суток доставляющие пассажиров через море на другой континент.
Ельзан еще не закончил говорить, а я знала: Рильсгар – это то, что требуется. С короной и его приближенными никогда нельзя быть уверенным, что именно творится в их головах. Насколько разозлился дэршан «червяк», какие именно секреты он записывал в свою книжку и кого готов привлечь к моим поискам? А если он объявит в розыск, и меня будут ждать на въезде в любой крупный город? Как тогда найти нужного человека, чтобы снять печать?
Решено. Самым надежным и быстрым вариантом уехать из страны будет порт Рильсгар.