Когда я переступила порог своей квартиры, было уже начало одиннадцатого. Мы никак не могли расстаться. Стелла без конца говорила о докторе Лапине. А мне хотелось расспросить об Александре Урбане. Я думаю, мы обе не слышали друг друга, существуя как бы в параллельных реальностях. Но это неважно, так как разговор все равно топтался на месте, и одни и те же вопросы мы задавали друг другу по десять раз. Наконец нам удалось распрощаться на центральной площади. Стелла снова повторила, что доктор Лапин появляется на улице ровно в восемь и идет пешком до своего дома. Четыре квартала. И вот тут-то его и надо брать – ничего не подозревающего, сонного и беззащитного. В голосе ее звучали хищные нотки.
– Ты подойдешь к нему, – наставляла Стелла, – и скажешь… Или нет! Ты подойдешь и спросишь…
– …который час, – подхватывала я. – Он ответит, и я, как последняя дура, скажу «спасибо» и отвалю.
– Нет! – вскрикивала Стелла. – Ты просто поздороваешься…
– И что дальше?
– Ну, скажешь, какая прекрасная погода… Нет, скажи, что хочешь с ним поговорить… Господи, неужели это так сложно?
– Если все так просто, то поговори сама.
– Но ты же посторонний человек…
Не зная, как прореагирует доктор Лапин на мои приставания, я не могла прогнозировать диалог. Я представляла себе, как может прореагировать голодный Лапин на любое препятствие между собой и завтраком на собственной кухне, жалела, что поддалась уговорам, и готовилась к худшему. Я вдруг вспомнила, как однажды, очень давно, кажется, в шестом классе, я подрядилась отдать записку подружки школьному красавцу, в которого та была безнадежно влюблена. Время я выбрала неудачно – красавец был не один. Он небрежно взял записку, повертел в пальцах, развернул и издевательски прочитал вслух. «Давай дружить», – стояло в записке, причем без подписи. Самым ужасным оказалось то, что все подумали, будто это мое послание. Мне чудилось, что о моем позоре знает вся школа. Глупость, конечно, которая вспоминается сейчас как незначительный эпизод, а тогда я сгорала от стыда и домой из школы пробиралась «огородами».
Общество относится к человеку так, как он сам относится к себе. Больше хладнокровия, смейтесь над собой первой и смотрите в глаза оппоненту. Или обществу. Одним словом, «бей первым, Фредди!». Доктор Лапин был далеко не красавец, но, судя по тому, что я уже знала о нем, вполне мог испортить мне настроение надолго.
– Сразу позвони, – повторила Стелла. – В девять у меня встреча с клиентом, но ты все равно позвони, ладно? Не забудешь?
– Если он меня не убьет раньше, – ответила я. – И если не забуду!
Сбросив туфли в прихожей, я прошлепала босиком в гостиную, упала на диван. И только сейчас почувствовала, как устала. Ныли ступни, налились тяжестью плечи, словно весь день я копала клумбы или таскала ящики. В голове вертелись обрывки разговора с приятельницей. Лицо нового знакомого выныривало фрагментами: жесткие складки от крыльев носа, внимательные серые, почти фиолетовые, глаза. Голос Стеллы, мягкое журчание речи немногочисленных посетителей кафе, глуховатый смех Александра Урбана. «Необычная фамилия», – подумала я. На память пришла латынь господина Бьяготти, получившего классическое образование. «Urbi et orbi» – часто повторял господин Бьяготти. «Городу и миру» или «всему миру» – слова из благословения вновь избранного папы. Господин Бьяготти никого не благословлял, а употреблял эту фразу, когда речь заходила об общеизвестных фактах. «Ах, – говорил он, – кто же этого не знает, моя девочка? Это не тайна, а секрет Полишинеля, это известно «urbi et orbi»!»
У Александра латинские корни? Вспомнив о его визитной карточке, я достала из кармана маленький белый прямоугольник. Там были только имя, номер телефона и адрес электронной почты. Ни профессии, ни названия фирмы. Визитка казалась слепой. Черный простой шифр. Сухо, деловито, больше подразумевается, чем сообщается. Даже это необычно и цепляет воображение. Или выпендреж, как сказала Стелла?
Преодолев сонную одурь, я наконец заставила себя подняться с дивана. Нажала на кнопку автоответчика.
– Ксения Валентиновна! – резанул по нервам возбужденный женский голос, показавшийся мне смутно знакомым, и я вздрогнула, как от дурного предчувствия. – Я впарила Густаву две квартиры! За выставленную цену, он не торговался. Брокерских пять процентов! Одну на проспекте Мира, под офис, другую около площади, под жилье! Пока оформляли документы, на склады€ ехать стало поздно. Я позвонила, договорилась с владельцем на завтра!
– Оля, – подумала я с облегчением, чувствуя, как разжимаются жесткие пальцы, сжавшие сердце. Не стоило пить шампанское. Для меня его последствия непредсказуемы. Оля обычно нарочито медленно цедила слова, демонстрируя свою независимость, а тут словно проснулась. Озадаченная, я снова нажала на кнопку и услышала еще раз, что Густав купил две квартиры. Уже Густав, надо же! Молодец Оля!
Не зажигая света, странно неспокойная, не находя себе места, я бродила по квартире. В окна мигали красно-желтые огни рекламы, расположенной между шестым и седьмым этажами. В красноватой темноте комната выглядела иначе, чем при свете. На миг мне почудилось чужое присутствие, что вызвало не страх, а ожидание необычного. Предчувствие… Я застыла, не шевелясь – прислушивалась. Тишина, казалось, была наполнена шагами, шорохами, мелкими царапающими звуками, скрипами.
Потом я стала раздеваться. Одежду бросала на пол. Обнаженная, провела ладонями по груди, животу… Запустила пальцы в длинные волосы… по спине сразу побежали мурашки… Ворс ковра щекотал ступни… Тело в красном свете казалось чужим.
…Я стояла под душем, и мне чудилось, что чьи-то теплые руки гладят мое тело. Текло тягучее, как сироп, время, а я все стояла под струями теплой воды, как заклякла. «Заклякла» – так говорила бабушка. Что, видимо, значило: «застыть, как статуя». Бабушка знала много подобных словечек…
Мыслей не было, лишь полусонная томная одурь. Душ для меня так же утилитарен, как чистка зубов. То, что я испытывала сейчас, казалось удивительным и необычным. Самое подходящее для описания этого состояния слово «радость». Даже два: «радость предчувствия». Теплые мягкие струи обволакивали… Я прижала ладони к гладкой, холодной кафельной стене и медленно соскользнула вниз… Уселась на дно ванны, подтянула колени к подбородку, обхватив их руками, подставила лицо под мерные струи, закрыв глаза…
…Не торопясь накрутила полотенце на мокрые волосы. Вышла из ванной, оставляя мокрые следы на полу. Зябко поежилась от холода. Вода испарялась с моей кожи, и мне казалось, я стала невесомой. Я могла взлететь… «Колдун проклятый!» – сказала Стелла. Я рассмеялась. Достала из комода в спальне махровую простыню, завернулась, как в тогу. Вернулась в гостиную, села на диван, подобрала под себя ноги. Протянула руку, взяла пульт. Действия мои были неторопливы и неизбежны, как движения марионетки. Щелчок – и в центре экрана вспыхнула блестящая точка. Секунду спустя знакомый голос отозвался колючкой в сердце, и сразу же я увидела Александра Урбана. Он смотрел мне в глаза, и я инстинктивно запахнула простыню на груди.
– Телепатия – заложенная природой способность мозга передавать и принимать мысли, – говорил Александр. Не столько говорил, сколько вещал – неторопливо, с чувством. – В это легче не верить, чем верить… Даже те, кто наблюдал опыты, отказываются верить, считая увиденное не чем иным, как простым совпадением…
Он продолжал смотреть мне прямо в глаза, улыбаясь своей кривой улыбкой, и я почувствовала, как горячая волна накрывает меня с головой. Губы пересохли, сердце колотилось в горле. Мне стало дурно, цветная картинка экрана медленно поплыла в сторону, и я провалилась в небытие…
Когда я пришла в себя, Александр уже не смотрел на меня. Лицо его стало безразличным – казалось, его совсем не интересовал предмет разговора.
«Неужели и правда чары?» – думала я, оглушенная, пытаясь рассмеяться. Я, как и бабушка, не верила ни в бога, ни в черта.
Что со мной? Я не знала. Возможно, проклятое шампанское, усталость, Стелла со своим дурацким поручением. Я пыталась объяснить свое состояние всякими естественными причинами, не желая признавать, что это как-то связано с Александром. Не чары, нет! Гормоны, а не чары! Вегетативный бунт, чистая физиология. Со своим последним мужчиной я рассталась около полугода назад. Мое девство не мучило меня. «Дьявольские» искушения прогоняются холодным душем и работой до первых петухов. Александр влетел в тихую заводь моего воображения, как камень в болото. Да и Стелла добавила интереса, сказав, что он замечательный любовник.
Меня тянуло к Александру. Я жадно рассматривала его лицо – глубокие глаза, виски, припорошенные легкой сединой, шевелящиеся тонкие чувственные губы – и совсем не прислушивалась к его словам. Перебирала в уме возможные поводы позвонить ему завтра же. В глубине души я сознавала, что вряд ли позвоню, но даже мысль о такой возможности доставляла мне удовольствие почти болезненное. Я, казалось, превратилась в маленькую робкую девочку, влюбленную в старшеклассника, которая прячется за углом дома, подстерегая его после уроков…
Тут я вспомнила о деликатном поручении Стеллы и чертыхнулась. Наваждение исчезло. И сразу же включился звук и открылся смысл в словах Александра.
– Когда мозг, уходя в сон, удерживает одну нужную вам мысль, то все подсознание вынуждено работать над практическим претворением этой мысли… – говорил Александр без выражения. Видимо, он говорил об этом так часто, что ему надоело.
«Что за чушь? – подумала я. Разум медленно возвращался в мою бедную голову. – Как подсознание может претворять… мысль? Во что претворять?»
Александр между тем попрощался, желая «полуночникам» спокойной ночи.
На другом канале шел старый «трофейный» фильм, как называла их бабушка – черно-белый, «Серенада Солнечной долины». Первый раз я увидела «Серенаду» в третьем классе и была потрясена. С тех пор я смотрела фильм раз пятнадцать или больше. Историю беленькой, тоненькой девушки-беженки из Скандинавии и руководителя джаз-банда, красивого американского парня, я знала наизусть. В главных ролях – Соня Хэни, олимпийская чемпионка по фигурному катанию тридцать шестого года, и кумир довоенного Голливуда Джон Пейн, красавчик, которому, доживи он до наших дней, исполнилось бы уже сто пять. Господи, как несправедливо!
С удивительной легкостью хрупкая Соня добивалась своего мужчины среди сверкающих на солнце заснеженных вершин, радостной беззаботности горнолыжного курорта, ритмов джаза и скрежета вспоротого коньками льда. И песня… «When you smile at me…» «Когда ты улыбаешься мне… декабрь кажется маем и расцветают фиалки… знаю я и знаешь ты…» И так далее. Сладкая, как кленовый сироп, картинка, оставляющая после себя чувство светлого суррогатного счастья…
Уснула я сразу, как провалилась. Подсознание мое молчало, и мне ничего не снилось.
Утром, однако, мысль о предстоящей встрече с доктором испортила мне настроение, и кофий я пила, как чеховский персонаж – чиновничья вдова Мерчуткина, – без всякого удовольствия. И досада появилась на Стеллу, и искушение позвонить и отказаться от авантюры.
Легка на помине, Стелла позвонила сама.
– Ну, ты как? – спросила она. Ни здрасьте, ни до свидания. В смысле, как ты настроена, каков дух.
– Отвратительно, – ответила я брюзгливо. – Чувствую себя просто по-дурацки…
– Вот и хорошо, – ответила Стелла, не слушая. – Не забудь сразу же позвонить! Жду!
Без десяти восемь я уже стояла в засаде, ругая себя за опрометчиво данное обещание. Мне пришло в голову, что знаю я доктора Лапина только по описанию Стеллы и могу промахнуться. Невысокий лысеющий блондин, небритый, в мятых брюках. Да оглянитесь вокруг, люди добрые! Сколько их, этих небритых, мятых и невыразительных блондинов, шагает по улице ежеминутно? Десятки. Плюс те, что в шляпах и кепках, прикрывающих плешь. «Может, это и к лучшему, – подумала я. – Скажу, не смогла идентифицировать по данному описанию. Вот если бы фотография…»
Тем не менее доктора Лапина я узнала сразу. Не иначе как сработало подсознание. Он вышел из распахнутых ворот станции «Скорой помощи», остановился, достал пачку сигарет. Утро было такое тихое, что я явственно услышала щелчок зажигалки. Он закурил и с наслаждением выпустил облако дыма. Постоял, рассматривая что-то под ногами, и зашагал не спеша к центру города.
Был доктор Лапин невысокого роста, крепко сбит, и тонзура плеши уже светилась на макушке в негустых бесцветных коротко стриженных волосах.
Лицо его показалось мне невыразительным – возможно, из-за светлых волос и бровей. Все остальное было в масть: рот, нос, подбородок – не за что зацепиться взглядом.
Он был одет, разумеется, в мятые белые брюки и рубаху цвета хаки с короткими рукавами. Причем пуговицы на рубахе оказались застегнуты неправильно и уголок воротничка торчал над левым ухом доктора.
Я шла за ним, чувствуя нарастающий протест против навязанной мне роли посредника. Или сводни. Что я ему скажу? Мне пришло в голову, что только взбалмошная моя приятельница смогла отказаться от породистого Александра и запасть на этого замухрышку. Доктор Лапин! Хрестоматийное имя для типичного неудачника.
Ускорив шаг, я догнала его и произнесла: «Простите, можно вас на минуточку?», надеясь, что мой голос звучит уверенно. Он прозвучал не только уверенно, но и зло.
Доктор Лапин остановился и повернулся ко мне. Он не удивился, глаза смотрели выжидающе и, как мне показалось, довольно жестко. Веки красные, физиономия потертая. Видимо, не спал ночь. Что-то вроде сочувствия шевельнулось в душе, и я впервые подумала о докторе Лапине как о живом человеке, а не персонаже из рассказа влюбленной подруги.
Лапин, прищурившись, рассматривал меня. Взгляд его мне не понравился. Оценивающий взгляд циника, который лапает в укромных углах сестричек и пьет неразбавленный спирт.
– Мне нужно с вами поговорить, – начала я.
Он выжидающе смотрел. Выпустил дым в сторону, затянулся глубоко в последний раз и бросил недокуренную сигарету на землю. Наступил на окурок. В его молчании мне почудилась издевка. Любой на его месте ответил бы… Ну, что-нибудь вроде: да-да, конечно, весь внимание. Любой, но не доктор Лапин!
– У вас есть время? – спросила я, чувствуя себя по-дурацки.
Он продолжал рассматривать меня. Потом спросил:
– Сколько? – Голос у него был сиплый.
– Что «сколько»? – Я начала нервничать.
– Времени сколько? Сколько вам нужно минут, чтобы изложить свою проблему, – терпеливо, как умственно отсталой, объяснил он. Зеленоватые глаза издевательски щурились.
– Четыре минуты, – брякнула я.
– Валяйте! – любезно пригласил он.
– Я по просьбе моей подруги… – начала я.
– Стеллы? – перебил он меня. – Я должен был догадаться. И чего же вы хотите?
– Откуда вы знаете? – спросила я, чувствуя, что разговор заносит куда-то в сторону.
– Вы с ней одного поля ягоды, – ответил доктор Лапин и, видя недоумение на моем лице, пояснил: – Деловые женщины без комплексов, хочу – беру.
– Это плохо?
– Это никак. Как погода – бывает дождь, а бывает туман. Или ураган. Кому что нравится.
– И кто же мы, по-вашему?
– Вы? – он задумался. – Суховей.
– А вы? – Меня уже несло. Мы общались всего минуту, но доктор Лапин сумел завести меня не на шутку.
– Я? – Он снова задумался, пожал плечами. – Дождь… наверное.
– Дождь? Дождь?! – Я задохнулась. – Почему это вы дождь, а мы суховей?
– Да нипочему. Фигура речи. Хотите, будьте вы дождем. Или давайте я буду экологически грязным дождем, содержащим угарный газ и синильную кислоту. Лады? Ну, а теперь скажите, что вам от меня нужно.
– Ничего! – закричала я, чувствуя себя последней идиоткой. Диалог наш на глазах принимал иррациональный характер. – Ничего мне от вас не нужно!
Он протянул руку, сжал мое плечо и сразу же отпустил, сказав:
– Успокойтесь. Вы пришли по поручению вашей подруги Стеллы. Она звонит мне… часто в последнее время. Стелла очень красивая женщина… Вы тоже ничего, – он скользнул по мне оценивающим взглядом. – Но вряд ли у нас что-нибудь получится. Дело не в ней, дело во мне. Так что спасибо за доверие.
Он говорил небрежно, не желая хотя бы интонацией смягчить свои слова. Смотрел на меня вяло-зелеными глазами в красных веках, небритый, с уголком воротничка, торчащим над ухом.
– Да кто ты такой? – рвалось у меня с языка. – Ты… ты… посмотри на себя!
– Я пошел, – сказал он вдруг. – Устал, как бродячая собака. Подруге передайте, что она слишком хороша для меня. – В голосе его мне почудилась насмешка. Я вспыхнула – доктор Лапин, видимо, уловил мое настроение. – Как вас зовут? – спросил он.
– Ксения, – ответила я, чувствуя себя дурой набитой.
– Прощайте, Ксения, – сказал доктор Лапин, протягивая мне руку. – И будьте счастливы.
Я протянула свою ладонь. Лапин тряхнул ее, сунул руки в карманы и зашагал по улице, оставив меня стоять на тротуаре.
– Послушайте! – закричала я ему вслед. Он оглянулся. – У вас пуговицы застегнуты неправильно.
Он помедлил, соображая, потом провел рукой по груди, вытащил рубаху из брюк, принялся расстегиваться. Расстегнувшись, уравнял полы рубахи и начал застегивать пуговицы, причем снизу. Застегнувшись до пупа, кое-как запихнул рубаху обратно в брюки. Махнул мне рукой и ушел.
Я постояла, глядя ему вслед, и тоже пошла восвояси.