Первые симптомы этой так называемой моей мистической необъяснимой болезни пришли ко мне еще в юности, а точнее сказать, на границе со взрослой жизнью. Симптомы же этой моей сезонной карусели были на удивление веселы и задорны. Почему веселы? Почему задорны? Да все оттого, что это было начало, а начало, как известно, всегда искрит каким-то азартом, будь то игра, начало отношений или даже войны. На тот период моей юности я пока что все еще числился студентом в одном из учебных заведений, в простонародье называемых шарагами. И иногда да, я был вынужден посещать весь этот традиционный учебный абсурд, где массы приучались или к наркомании, или же к каторжным работам бурлаков. Но, так или иначе, все мои появления сводились лишь к каким-то личным шкурным интересам. А основную часть дня, а порой и ночи я фанатично проводил на первой в своей жизни низкооплачиваемой, но до ужаса захватывающей работе. Устроившись в качестве диджея, техника и помощника звукоинженера на еле чадящую радиостанцию, я, признаться, был доволен всем. Джеки, микшеры, кабели, разъемы, мониторы, отборный мат и плотная завеса табачного дыма. Станция уже много лет просто дрейфовала по волнам эфира, до нее попросту никому не было дела, бухтит и бухтит. Финансы в нее не вливались, впрочем, точно так же, как и из нее они и не фонтанировали. Просто радиостанция, которая вполне себе скромно занимала свое местечко на FM-частоте. Город был невелик, может, даже был он несколько уныл в плане архитектуры, в целом ничем не приметный город. Там же, неподалеку от радиостанции, находилась и моя ночлежка. Я снимал комнату у одной местной художницы. Возраст двадцать девять лет – сейчас же в моем понимании это вполне себе юная девушка, молодая женщина, это сейчас, а тогда для меня она была некая тетя. В ее квартире всегда был некий так называемый художественный беспорядок, искусство которого многие все тщетно пытаются понять, все желая в этом узреть какой-то истинный принцип свободы. Признаться, эта по-соседски отчужденная от всего бытового и повседневного мира атмосфера пробуждала у меня интерес и даже изредка зажигала во мне огонь. Ника, хозяйка квартиры, была очень добрым и нежным человечком, но жила она всегда и безвылазно исключительно в своем собственном калейдоскопе. Она много работала, частенько по ночам, отчего все мои нерегулярные маршруты преимущественно оставались незамеченными. Да и к тому же, когда она работала с красками, она пребывала в абсолютной социальной изоляции.
А тем временем весьма плавно и тихо, крадучись, словно бы мягкая кошка, подступало бабье лето. Но вопреки всем теплым тонам той ранней осени, вопреки всей той исключительно романтической ясности и прозрачности атмосферы на город опустились тучи и хлынула большая вода. А в голове у меня и, соответственно, в эфирном плейлисте радиостанции в числе прочего ежедневно звучали песни Виктора Цоя, такие как «Скоро кончится лето» и «Каждую ночь»:
Третий день с неба течет вода,
Очень много течет воды…
В офисе радиостанции полным ходом шел ремонт, и, уверен, этот небольшой технический перерыв даже в самый основной час эфирного времени никем из населения не был замечен. В тот день был самый что ни на есть будничный вечер, за окном лил дождь и я лениво сидел у себя дома, точнее, в своей арендованной комнате. Ника уже который день подряд работала над картиной, оттого квартира регулярно и жила то звуками, то полуночным движением, то скрипами, то шорохами. Понятно, что сказать… человек творческий. Я, честно говоря, никогда не интересовался ее работами, хоть и жил там уже порядком. За окном уж совсем стемнело. Усиливаясь, дождь то и дело демонстрировал свои порывы, он как-то холодно, что ли, все барабанил и барабанил по стеклу. «А что, тоже музыка, пусть и осеннего карниза», – как-то шутливо тосковал я, незатейливо вслушиваясь в эту уже почти ночную дробящую музыку моего сентябрьского сумасшествия. Я валялся в кровати и периодически пил пиво. Пялясь в экран телефона, я совершенно не обращал никакого внимания на какие-либо посторонние звуки. Оттого я и не заметил, как ко мне в комнату целенаправленно вошла Ника. Одета она была лишь в легкий полупрозрачный пеньюар. От такой внезапности я замер на мгновение. Я приподнялся и протянул ей руку, вторую, но вот странность, она будто бы не замечала меня, словно одержимая чем-то, она скоро приближалась ко мне. Она, словно бы ведомая этим порывистым ритмом дождя, подошла, страстно поцеловала и как-то бессознательно стянула с меня одеяло. Затем точно и четко, без чувств, без суеты она, как бездушный алгоритм, села сверху и молча принялась за дело. К тому моменту я, естественно, был уже во всеоружии, но ощущение какого-то тумана в голове все никак не покидало меня. Закончилось все так же быстро, как и начиналось, будто бы было все спланировано. Она, извиваясь, негромко вскрикнув от наслаждения, начала двигаться плавно, но почему-то беспорядочно, будто бы она тонущий человек под водой, которому не хватает кислорода. Вскоре она сползла и, скользнув грудью по моему извержению, незаметной тенью растворилась в полумраке квартиры. Лежу, объятый экстазом, а в голове мысль: «Что это было?»
Подобного, кстати, больше ни разу не повторялось, более того, впоследствии мне даже очень сильно показалось, что Ника той ночи попросту не помнит. Кто ее знает, что это было – творческий порыв или сомнамбула сентября? В любом случае я там долго не прожил. Вскоре мне подвернулась уютная отдельная квартирка и я переехал. После я, конечно, много думал о том позднем вечере, но именно тогда я еще не знал, что подобные явления со мной будут происходить регулярно, происходить системно по какому-то неведомому расписанию. Я тогда еще не знал и даже не догадывался, куда меня могут привести эти вначале сладкие, а впоследствии истинно горькие мои особенности. Также я еще не знал, что какая-то там мистика из всеобщей болтовни однажды сможет воздействовать на меня, на мою жизнь, на судьбу через самый обыкновенный природно-временной фактор. Так вот и появился у меня этот хронический, совершенно потусторонний диагноз – Сезон Дождей.
В череде все каких-то дел, посередь какой-то самой обыкновенной рутины в календарь моей жизни так вот, как всегда внезапно, ворвался поток новогодних праздников, которые и внесли некоторые коррективы в мое резюме. А если выражаться точнее, то весь этот предпраздничный ажиотаж попросту дал мне хорошего пинка в карьерном направлении. Пришел я, значит, однажды в офис как самый примерный работник. В офисе тишина. Открываю дверь, а там начальник в позе думающего памятника.
– А, Кольцов, проходи.
– С Рождеством вас, Валерий Степанович! – я всегда был приветлив и вежлив, но единомышленников у меня было не так уж много.
– Засунь… сам знаешь куда свои сантименты. Рождество… епт…
– А где все? Вы один, что ли, тут?
– Нет! Гх-гх, попрятались все! Короче, Леша, все уроды, все, абсолютно все. Все взбунтовались или переманились конкурентами, не знаю, наверное, газики от шампуня хорошо им в голову ударили. Короче, Леша, вся команда ушла, даже бухгалтер слиняла. А наш, значит, «Романтик коллекшен» пошел по… Короче, скоро будем попахивать шансончиком, если перестанем оплачивать счета. Кредит еще этот.
В офисе было мрачно, жалюзи были опущены, а на лице моего начальника, Валерию Степановичу было чуть больше сорока, на его лице дружно и одновременно танцевали: злость, грусть, порыв, надежда и отчаяние. Я не стал вдаваться в подробности, я продолжил спрашивать про рабочие моменты:
– А где Толик?
– А Толик твой, алкаш гребаный, он, конечно, звукач от бога и никуда от нас не убежал, но, видишь ли, эту сволочь так тряхануло от излишков праздника, что его на скорой увезли. Минимум через полгода теперь он что-то сможет, ну… или не сможет. Не знаю, да и хрен с ним. Я надеюсь, ты не зассышь при таком-то раскладе? Только мы с тобой остались, ты да я. Что скажешь?
– Ну чего я еще могу сказать, Валерий Степанович, лодка-то у нас подводная. Куда тут денешься? Командуйте!
– Отлично, Леша! Так, значит, сейчас идешь в студию, собираешь в кучу все свои знания, проверяешь готовность оборудования к эфиру, составляешь плейлист. Эфир начнем через полчаса. Я пока накидаю тебе сценарий и рекламные блоки составлю. Отлично!
У начальника аж глаза загорелись. Вообще, очень часто так бывает, что какие-либо действительно уж знаковые события, какие-то повороты в жизни, они происходят совершенно не так, как мы их там себе представляли в мечтах. Будь то какая-то встреча, первый эфир на радио, первый раз за рулем или тот самый первый секс. Конечно же, все с ног на голову, все с белого на черное. И тут главное – не заморачиваться, хотя лично у меня на эти глупости совершенно не было времени. Да, все было не так, как это грезилось мне ранее в моих карьерных фантазиях, но тем не менее все как-то само пошло и встало на свои места. И я спокойно, немного даже тщеславно начал привыкать к своей новой дороге. Как оказалось, извечно веселый и поддатый звукотехник Толик научил меня многому. Конечно, еще сыграло на руку то, что страна каждый раз весьма медленно выходит из состояния праздника и всем, по сути, наплевать, кто и как там бурчит по радио. У меня было достаточно времени, чтобы окончательно освоиться. Дни, недели придавали мне только огня, я стал увереннее, задорнее вести каждый эфир и даже стал известен среди соседей по общему офисному зданию.
– Здрасте, Алексей, – скромно улыбнулась девушка в лифте.
– Добрый день, – растерялся я, – а откуда вы знаете, что я Леша? А, ну да, ну да, простите, тупой вопрос. Мы же в одном здании работаем.
На ее бейдже было написано: «Турфирма „Оазис“, менеджер Татьяна».
– Я вас, Алексей, постоянно слушаю… Таня, – протянула она нежную и по-зимнему прохладную ручку.
– Да, я заметил, что вы Татьяна, что вы менеджер. Просто, признаться, хотелось подольше почитать ваш бейдж. Уж очень он красиво закреплен на рубашке в области вашего обаяния, – шутил я, – спасибо, что слушаете. Хоть кто-то слушает.
– Знаете, Алексей, в некоторых случаях я бываю и без бейджа.
Мы посмеялись. Наши взгляды легким напалмом скользнули, встретились и перешли в особый режим ожидания вечера. Шутливый флирт – что может быть лучше в начале рабочего дня?
– Таня, Таня, Татьяна, – думал я вслух, – что-то крутится в голове, а что – не могу понять. Важное или так? Проклятый мороз. От такой холодины мозг совсем замерз. – Я налил кофе и вошел в офис. – Худ монинг, Степаныч.
– Ага, и тебя туда же. На держи бумаги, иди работай. Меня не трогай, я за бухгалтера сегодня.
– Че? Тортики будешь жрать сегодня? А потом вечером на Михайлова отправишься? Эх, Степаныч. Вот только, пожалуйста, умоляю заранее, избавь меня от своих бухгалтерских жалобных речей насчет жены, тоски, в общем, не приходи ты ко мне плакаться.
– Балаболка эфирная! Иди! Ты сегодня в форме.
– А то!
– Я не знаю, буду ли я в офисе или нет, но ты помни, что я всегда слушаю эфир. Да, самое главное! Сегодня же День студента, чуть не забыл. Больше удели им внимания, разыграй что-нибудь там из подарков, а Татьянам так особенно удели внимание. Татьянин день как-никак.
– Степаныч, а мне, мне подарок?
– С какого?
– Так я же студент. Сегодня же ведь и мой день тоже. Степаныч, я требую подарок!
– Иди работай, студент. А подарок тебе потом будет. Директор твоей шараги – мой оппонент в одной интересной игре. Короче, будет тебе красный, алый диплом будет, если падла эта не отыграется, конечно. Все, короче, я уехал. И помни, я слышу тебя. Про Татьян не забудь.
Степаныч сам по себе, конечно, тот еще жук, но добродушный и кругловатый он мужичок. Азартный картежник, может и в нарды зарубиться, было бы что на кону.
С каждым днем мой тембр все крепчал и набирался опыта, голос мой все больше и больше приобретал нотки какого-то магического эфирного воздействие.
– О, как же вы прекрасны, милые дамы, все-все-все без исключения. Но именно сегодня, двадцать пятого января, позвольте мне сосредоточить все волшебство в эпицентре роскошных, красивых, горячих и страстных Татьян. Друзья, вот верите нет, я сегодня лично случайно встретил в лифте до головокружения обаятельную Татьяну, и я воспринял это как счастливый знак. Любите друг друга, радуйте и будьте же официальными распространителями счастья.
Едва ли я закончил эфир, как за стеклянной дверью студии меня уже ожидали ее бездонные глаза.
И снова праздничный эфир:
– Сегодня удивительный день, даже несмотря на туман и морось за окном. Пусть кардиологи и твердят, что сердце выглядит как-то иначе, а преданные политики пусть и вовсе категорически отрицают эти заморские празднования, но, ведь, согласитесь, друзья, любить нам никто не сможет запретить. С Днем святого Валентина! Любите и будьте любимы!
– Леша, Леша, ты гений! Ты талантище!
– Да брось ты, Степаныч. Я устал как собака уже от этих бесконечных розовых соплей.
– Это не я говорю! Это слушатели говорят, хвалят, а точнее, слушательницы. Я лишь цитирую выборку отзывов. Леша, там такие есть, знаешь, «Хастлер» прям отдыхает. Мы сегодня на одних СМС столько заработали! Ты влияешь на них как-то особенно, на слушательниц. Гипнотизируешь ты их, что ли? А в принципе, по фиг. С такими темпами, глядишь, и долги все скоро исчезнут.
Я, конечно, задумывался по вечерам насчет всего этого магизма, который приписывали мне все кому не лень, но что-либо серьезно вычленять из этих бредней я не собирался. Какая-то некая мистика всегда семенила тенью – еще с самого детства. Мне всегда и везде встречались числа 22 и 23. Будь то время, номера, даты или еще что-то, в общем, преследовали они меня периодически и повсюду. Сидишь, бывало, идешь или едешь – и раз мельком совершенно случайно замечаешь время на часах, а там 22:23, 22:32 и прочие подобные комбинации. Меня всегда, с самых ранних лет тянуло на все странные, таинственные вещи. К игрушкам, к гаджетам, ко всем танкам и звездным войнам я оставался равнодушным, а вот мистика, тайные, паранормальные места, агенты Скалли и Малдер у меня вызывали неподдельный интерес.
Наконец пришла весна. И в один из очередных одинаковых деньков мой внутренний мистический диагноз вновь случайно дал о себе знать. Был вечер, дождик накрапывал романтик, и мы с Таней естественно и не торопясь обоюдно купались в тумане горячих ласковых флюидов. Все было до безумия прекрасно, но в какой-то миг Таня начала меняться на глазах. Она словно бы извне начала вбирать в себя энергию, начала напитываться какой-то доселе неведомой мне страстью. Глаза ее горели, а тело дышало жаром все сильнее и сильнее. Она становилась похожей на дикую кошку, и, сходя с ума от нежности, она вдруг накинулась. Я толком не успевал ничего делать. Она, сидя сверху, то целовала, ускорялась, то стелилась, вылизывая всего меня с ног до макушки, то кусала, то вновь накидывалась. Испытывая раз за разом сильнейшие оргазмы, она на одном из таких подъемов, посреди крика и порыва внезапно притихла. Часы в изголовье звякнули 11 часов, а точнее, 23:00. Таня мгновенно прекратила все действия, свернулась рядом калачиком, и все стихло. Конечно же, я не уснул. Я укрыл некогда бывшую кошку Таню и пошел на кухню добирать остатки романтического ужина. И, решив, что тут надо бы что-то покрепче, я достал подаренный Степановичем коньяк и начал размышлять: «Опять вечер, опять дождь. Кто на них так влияет? Дождь? Время? Может, совпадение? А может, просто мне такие попадаются – ненормальные? Хотя раньше с Таней ничего подобного не случалось, даже намека на то не было. Может, влюбилась? И приятно, и страшно. Черт, и ведь опять же совпадение – опять вечер, опять дождь!» Размышляя в освещенной уличным фонарем кухне, я сам не заметил, как закончился коньяк и вдали забрезжил рассвет.
Вновь наступили будни. Мы с Таней стояли у служебного входа и не торопились расходиться по душным офисам. Появился автомобиль, и, плавно объезжая лужи вместе со всеми завсегдатыми обитателями парковки, к служебному входу вальяжно подкатил новенький блестящий кузов.
– Танюша, это, наверно, к вам в турфирму.
– Со служебного? Нет, не к нам.
– Из всего здания на таких машинах только к вам приезжают.
– Ага, с ценами, что у вас, таких туристов-пешеходов в природе вообще не существует, – греясь там же на солнце, после обеда судачили все кому не лень.
– Ба… да это Степаныч!
– Здравствуйте, здравствуйте, Валерий Степанович! – лицемерно и липко заходили языки соседних офисов.
– Шикарная тачка, шеф! Это кто? «Камри»?
– Всем добрый день. Да, Леш, она в последнем кузове. Моя теперь. Да закрой ты рот уже! Пойдем в офис.
В каком-то недоумении я последовал на свое рабочее место. В голове все никак не укладывалось, ведь намедни Степаныч у меня одалживал 300 рублей, а тут «Камри». Неужто ему этих трехсот рублей как раз таки и не хватало на эту покупку?
– Леша, ты гений! – привычно выпалил начальник.
– Шеф, спасибо, я знаю. Но что-то ты уж совсем издалека начал.
– Ты, Леша, удачу приносишь.
– Подробнее.
– Я, Леш, вернулся в большой спорт.
– Какой еще спорт, Степаныч? Ты же колобок.
– Но-но, колобок. Спорт – в смысле покер. Я вновь вернулся за стол. Вот первый трофей – машина. Я весь кредит погасил, и теперь радиостанция только моя. А, да, 300 рублей те твои – они мне, знаешь, хорошо помогли. Вот возвращаю, правда, в другой валюте. 300 евро держи.
– Обращайтесь, что еще сказать! Для вас обменник Кольцова всегда открыт. Хи-хи, по такому-то курсу!
– Гы-гы… Ладно, чего у нас там по работе?
– По работе, Степаныч, нам бы штат расширить да эфирное время увеличить.
– Да-да, я думал уже. На примете есть там одна, сестра просила за нее. Скромная, тихая, правда, ну да ладно, на завтра назначу ей, там посмотрим.
– Пусть пока программы пишет, джинглы, хотя бы так, а уж потом, когда ее научим, потом стиль сам к ней придет.
– Да… а там, глядишь, и шоу новое какое выйдет. А то вдруг тебе понадобится засопливить, жениться или свинтить куда-нибудь на отдых, а тут она побудет в эфире.
– Сплюнь, Степаныч! Жениться! Слушай, а она-то сможет, скромная-то?
– Ой, а ты будто прям сразу рьяный и обученный пришел! Иногда жизнь, знаешь, сама формирует события на свое усмотрение. И это даже лучше, раз – и сразу в бой. Ну, ты сам знаешь.
– Как зовут-то ее?
– О, придумал сразу! Ее зовут Екатерина, а рубрику будущую мы с ней назовем «Радистка Кэт». Ну или обыграем там как-нибудь по ходу. Все, никаких Кать, или Кэт, или вообще никак!
Примерно так все и получилось. Заочно мы ее окрестили, а Кэт, как оказалось, была и не против. На удивление она была скромной, но не бесхарактерной, человек без противоречий и раздражений. Была она небольшого роста, имела вполне стройную фигуру, не болтала по пустякам, а все ее колкости были исключительно интеллектуальные. Да, иногда ее выдавали глаза. Где-то там, внутри, поверх плотного слоя рутины, все же мелькали огоньки слайдов, каких-то вспышек, быть может, фантазий, которые никак не нарушали ее допустимых границ личности. Работать стало и легче, и веселее. Иногда к нам поднималась Таня с уже заготовленным арсеналом бутербродов. Мы часто сидели втроем, шутили, закусывали, говорили то о том, то о сем. Кэт как-то сразу стала своей в нашей с Таней компании. Ее никак нельзя было назвать робкой, ей просто нравилось смотреть, наблюдать жизнь со стороны и при этом не быть лишней. Ее самым любимым занятием было: натянуть наушники, примкнуть к окну и как-то уж особенно глубоко погрузиться в движение городского перекрестка. Так вот, сидя в кресле с огромной кружкой чая, она молча могла торчать часами.
Лето, как всегда, настало внезапно, и всех нас так же мгновенно и приятно накрыло большим волнующим потоком теплой жизни. И, раскаляясь вместе с коньячком и шашлычком до предела, наш эфир ежедневно все же периодически стрекотал нудной и нужной информацией о клещах, насекомых, о правилах поведения на воде, лишний раз напоминая всем о том, что надо бы все же хоть разок-другой да отдохнуть. Благо всем этим социальным шлаком занималась Кэт, а у меня наклевывались выходные. В аккурат близились именины Таниной мамули, и в эту же самую ночь у них был самолет в еще более теплые края. И если бы я хоть раз осмелился и все же назвал Танину маму ну что-то наподобие тетя Лариса, она бы попросту обиделась на меня сильно и надолго. На «Вы» – да, но исключительно Лора. Да, случается так, что иногда приходит черед темной полосы жизни и этот период частенько затягивает многих весьма надолго, а некоторых и вовсе навсегда. В такие моменты большинство женщин, разумеется, забывает и о себе, и о доме и забывает порой даже о том, что они женщины. В режиме муравейника, труда и изнуренного автопилота многие дамы уверены, причем крепко уверены, что они все так же юны и красивы, что они так же стройны, изящны и грациозны, как это было когда-то давно. И главный тезис этого всего невнимания к себе: «У настоящей женщины все должно быть натурально и от природы!» Хотя от природы у таких красоток, как правило, только лишь газ на кухне. Грубо и грустно, конечно, но тем не менее это так. «Красота – занятие не для ленивых», – цитировала себя же Лора. Она была мудрой и весьма терпеливой женщиной, и даже в самые беспросветные годы Лора шла вперед и никогда не забывала ни о себе, ни о гармонии в доме. Да, в ближайшие дни у Таниной мамы был день рождения, и именины планировалось праздновать в тесном кругу у моря. Вечер был сумбурный и походил больше на спешные сборы, нежели на предвкушение праздника. Но легкое застолье все же имело место быть, и состояло оно в основном из привычных бутеров и любимого игристого «Асти».
– Леша, охлади, пожалуйста, еще одну бутылку, кинь ее в ведерко со льдом. Невозможно душно. Такое ощущение, что голова сейчас лопнет.
– Я, знаете, Лора, я вам подарок приготовил. Да-да-да, я помню, я обещал, что никаких подарков. Ну это так – просто приятная мелочь. В общем, у нас на работе вся фонотека давно перешла в цифру, а диски лишь место занимают, вот я и решил подсуетиться, собрал вам полную коллекцию Мадонны.
– Ой, спасибо, Лешечка! Давайте выпьем, Танюш, держи бокал!
Где-то вдали грянул отголосок грома, и сквозняк принес легкий намек на облегчение в виде едва ли уловимого запаха дождя. Я не придал этому особого значения, ведь все без исключения ждали этого дождя: и зелень, и крыши, и люди, и земля – все дышало этим тягучим томлением. Ударил гром уже где-то рядом.
– Ого, – опомнилась Лора, – время-то одиннадцатый час уже! Вы сидите милуйтесь тут, а мне еще нужно мелочь кое-какую оставшуюся положить. Ну где же дождь? Дышать нечем!
Мы с Таней, как и полагается молодым людям, еще не расставшись, заранее уже пристально начинали скучать друг по другу. И вот они первые капли дождя, ударила молния, одна, вторая, следом прокатился оглушительный гром и небесную дамбу наконец-таки прорвало. Свежий теплый дождь, прямо спасительный ливень ворвался в наш душный быт, становилось легче дышать, но наряду с этим всеобщим облегчением я вновь перед собой увидел эти безумные глаза Тани. Меня вновь полоснул этот ее взгляд дикой кошки. «Не может быть», – думал я. Таня, не останавливаясь, облизывая губы, одержимо и крадучись подступала ко мне. Все ближе и ближе, все плотнее и слаще она терлась и извивалась телом, стремительно набирая обороты. Она уже не слышала моих призывов быть скромнее, ведь мы с ней в гостиной были как на ладони, но сознание ее было подвластно лишь магниту либидо. Я был уже расстегнут и частично обнажен, Таня изнемогала и скользила по мне мягкими лапками. Сама же она была уже вся обнажена, все трется и лижет меня, опускаясь все ниже и ниже. «Таня, Таня, ну мы не одни! Мама же в комнате!» Но Таня не слышала ничего. А с очередным букетом молний за окном, одновременно с безумием страсти я испытал шок. В дверном проеме в распахнутом шелковом халатике стояла Лора. Она стояла, гладила, ласкала себя и проводила откровенным языком по лакированной домашней мини-барной стойке. Подбираясь ближе, она точно так же (кошачьей поступью) начала ластиться, обтираться, целуя невпопад и меня, и дочь. Сумасшествие нарастало, и, наблюдая все это, спустя пару минут я уже отчетливо понимал, что это не просто инцест, что это явно нечто психическое и нездоровое. Мужской инстинкт, конечно, говорил о сладости, но тревога уж слишком нарастала и брала верх. Хитростью и какой-то обманной плавностью я все же смог высвободиться от этих домашних кошечек и, поймав момент первого небольшого оргазма Тани, ринулся прочь из квартиры. Отбежав несколько кварталов и стоя под проливным дождем, я в недоумении, с каким-то туманом в голове стоял и просто мок. Пустую улицу освещали молнии, а я стоял посреди и с каждой такой вспышкой все глубже погружался в образы, во взгляды, в силуэты всех тех прежних точно таких же странных ситуаций. «Опять дождь. Опять 22—23:00. Не-е-ет, нет, нет… это не случайность, это уже не совпадение! Это что-то со мной не так. Секс – это, без сомнений, круто, но это же шиза. Что за проклятие? Что это за хрень?» – спрашивал я то ли у неба, то ли у ливня. А дождь продолжал изучать анатомию моего уже изрядно озябшего тела. В каком-то забытьи я все шел пешком по каким-то темным и малознакомым мне улицам города. Просто шел, шел, шел…
Мир идей. Время. Жизнь. Взглянешь со стороны – вроде просто все. Шарик крутится, вертится в пространстве, по оси огибает другой огненный шар, принимая на себя весь его свет. А сами идеи, те, что тугой сетью опоясывают весь наш этот шарик, они то и дело, словно бы молекулки воды кипящей, то сияют и блистают, а то и попадают в немилость запутанного расписания жизни. Снаружи, со стороны всегда вроде как все понятно, чего не скажешь о непосредственной жизни внутри. И, даже познавая и разгадывая многие тайны жизни, обязательно на пути появится какая-то новая загадка жизни, века или просто дня.
С того жаркого дня (а точнее, вечера) я был несколько одержим и мыслями, и версиями, и, разумеется, поиском ответов. А подталкивали меня на все это сумасшествие мои же параллельно всплывающие воспоминания о родных, как казалось тогда, в детстве, сказочных деревенских местах.
Наверняка во всех реалиях и во все времена всюду была и есть такая улочка с неофициальным названием «Нахаловка». И именно в те края самой что ни на есть обыкновенной безотходной глубинки маленький Леша когда-то и приезжал каждое лето погостить. Были там также еще и старшие двоюродные брат и сестра, которые и по сей Лешин день по-прежнему жили в том старом доме.
– Список на столе, я там все подробно написала. Еда там же, – монотонно и как-то совсем уж серо проговорила женщина средних лет.
– Угу.
– Опять ты суррогат глотаешь. Как я устала, господи. Сколько можно? Два месяца прошло, а ты каждый день бабулю поминаешь. Да так, что порой сам себя забываешь. С тобой и я себя давно уже забыла, – бормотала, причитала, ходила и собиралась сестра Надя, – про коптильню не забудь! Слышишь? Опилки ночью подкинь, не забудь! Завтра заказчик за салом приедет.
– Езжай уже. А пью я суррогат, ты сама знаешь, потому что другого ничего нет. Калачиха, соседка, сволочь, вообще ленивая стала. Мало того что жадная, еще, падла, и ленивая! Ей, видите ли, вдруг стало лень нормально спирт разбавлять. Теперь она, значит, просто берет и наливает в бутылку 200 грамм спирта, сами, мол, разбавляйте.
Грубоватый, с весьма поникшим взглядом брат Тима понуро стоял у стола и мерно, не спеша соединял в бутылке две жидкости. Не от труда уставший Тима был очень подавлен недавней кончиной их двоюродной бабули.
– Надюх, у нас из родни никого ведь больше нет? Никого из родных где-нибудь в городе не осталось?
– Откуда? Ты же сам знаешь, что нет.
– Вчера сон какой-то приснился, такой, знаешь, как наяву. Там это, короче, дом наш был, но времена другие, те еще времена – давнишние. Там ты, я, баба Аня, дядька, тетка, что похоронили вот, – там они живые все. И пацаненок там же, то ли брат наш, то ли племяш, я так и не понял. Потом город снится, парень какой-то, но я почему-то знаю, что это тот же самый шкет. Вырос, наверное. И это… за спиной у него там этот, как его, на веревочке рупор, громкоговоритель, короче. И он его берет, значит, и что-то говорит в него. Причем говорит в облако. Обычное облачко, и он, прикинь, ему что-то вещает через этот рупор. Потом облако начало капать немного, ну оно же облако, типа дождь. А он такой за голову хвать – и давай как юла крутиться, сидя на заднице, как дурачок какой-то. Хрень какая-то, но так реально все было!
– Тима, брат, давай меньше заливай уже в себя. А то бабуля померла, ты от сивухи этой дурачком станешь. А что мне прикажешь делать? Никого у нас нет, а дочке, племяннице твоей, ей еще жить, ей еще мозги нужно вправить. Я не лечу тебя, брат, просто говорю тебе – притормози.
– Надюха! Собралась на работу? Давай топай! Да, и позвони, скажи там, что сало и мясо копченое… завтра после обеда пусть приезжают и забирают.
– Ладно. Хорошо. Пока.
Странная штука эта – память. Да и не только память, а вообще, так сказать, в целом восприятие мира. И чем человек взрослее – тем у него все более, строже и четче разграничивается весь его мир только на черное и белое. «А вот вспомнить немножко больше, немножко раньше, как захватывало дух в ту самую счастливую пору, когда сидели у костра, когда читали книги и воодушевленно глядели на звезды – почему же теперь нет такого восприятия? Хотя мир, он же ведь всегда, он же ведь по-прежнему, он же весь такой многогранный, такой интересный и до безумия разноцветный – куда это все подевалось?» – периодически и все как-то со вздохом Надежда перебирала эти вопросы в себе. Подобные темы, они как-то сами по себе, а главное, внезапно брали и возникали в ее голове. Надя работала на проходной комбината, и в ту ночную смену она отчего-то особо сильно была восприимчива все к тем же вопросам, которые сопровождались не менее скулящими воспоминаниями. Она все никак не могла выкинуть из головы этот дурацкий сонный рассказ брата, казалось бы, на кой черт ей бы думать об этой чепухе, но именно из-за этих ее мыслей в ней внезапно стали обостряться и активно кружиться, словно бы по чьему-то извне велению, все те же вопросы и воспоминания. Надя вспоминала юные яркие годы, проведенные здесь же, в этой не самой доброй деревне. Вспоминались радости, горести, ожидания жизни, ожидания любви, вспоминались даже какие-то совсем уж юные годы. Надя и Тима воспитывались бабушкой, а после теткой. Куда пропали их родители, толком никто и не знал, а те, кто хоть что-то да знали, – они не говорили ничего. Да и они с Тимой на тот момент были еще совсем молоды, чтобы хоть что-то понимать, а после не стало и тех, кто обладал даже той скудной информацией. Надя была не замужем, но имела дочь лет шестнадцати-семнадцати. Как и любая мать, она любила также погружаться в воспоминания, где было счастье: мужчина, дом, дочь, первые ее шажочки, все солнечно и ярко. От подобных воспоминаний у Надежды на полуночном ее лице уж было растянулась улыбка, как снова внезапно вклинились слова и картинки из этого дурацкого сна брата. «Так, стоп! Я вспомнила! – прикрикнула Надя. – Мальчишка тот, что Тиме снился, он же был там, в детстве! Да, был там мальчик. И да, он был из города. Внук деда, с которым бабушка жила столько лет. То ли родственник он где-то как-то, то ли нет – там не разберешь. А лето – да, теперь точно помню, мы же вместе проводили. С ним еще постоянно что-то да приключалось: то рак его цапнет, то ногу под водой судорогой сведет, то молния шандарахнет. Странный он был какой-то, невезучий. Как же его звали-то? Леша, точно Леша! Интересно, что с ним сейчас?»
Последствия длительной прогулки под дождем не заставили себя долго ждать. Жар и болезный бред выворачивали меня наизнанку, отчего весь туман в голове лишь сгущался. А более или менее начал он развеиваться только спустя неделю постельного режима. Но один недуг тут же сменился другим – мысли вновь принялись за старое, они начали неистово гудеть и сводить с ума едва ли выздоровевший организм. Но, как и прежде, самым лучшим местом и способом борьбы с головоломками оставалась, конечно же, работа. Разумеется, гораздо эффективнее бороться с размышлениями при помощи тяжелого физического труда, но, так или иначе, радиостанция одарила меня также не менее изнуряющим ворохом рутинных дел. В отсутствии всех, а именно меня и курортного жука Степаныча, наша милая Кэт продолжала вносить (теперь уж смело) свою неповторимую лепту в плотность нашего эфира.
– Фуф, Леша, наконец-то! Где там тебя твои гриппы носят? Я уж думала, аудитория меня порвет скоро, мол, где наш Леша? Беспокоится.
– Ну сказала бы, что болею. Что тут такого?
– А я и сказала на свою беду! Тут же пожалела! Оказывается, у тебя целая орда поклонниц существует. Они меня просто уже засыпали сообщениями, интересуются, переживают, настаивали даже на своем участии в твоем излечении. Сумасшедшие все какие-то у тебя бабы, Леша!
– М-да, не говори! Смешно даже как-то, но приятно.
– Ишь, смешно ему! Меня тут чуть не порвали, ревнивые эти твои.
– Ой, да это, скорее всего, девчонки-подростки бесятся, это их повадки. Я для них для многих типа идеал. Ведь взрослый парень, мужчина, а слышен только голос, интонация, тембр, акценты, а для них это самое то, что надо. Ведь портрета-то моего нет, мы же не на ящике с тобой новостями балуемся, только голос, вот каждая сама себе там в воображении и рисует идеал. Слава богу, мы с тобой бойцы невидимого фронта и наши лица (и в частности твою милую мордашку) толпы фанатов не знают.
– Чего ты ржешь-то? Ну вот вообще не смешно.
– Ух ты! У тебя что, появился поклонник?
– Ага, скорее – маньяк, извращенец какой-то.
– Ну, не фантазируй! Давай подробности, – я привстал, налил нам две кружки кофе и снова рухнул в кресло, чтобы слушать Кэт.
– В общем, повадился писать нам на портал один мужчина. Продуманный, зараза: ни номер, ни адрес не определишь. В общем, начал писать пошлости всякие, да еще в подробностях: там про чулки, про уединение в подсобках офиса, ну и все в таком духе. Главное, пишет днем просто так, не во время вечернего шоу, а днем. Рабочий день в самом разгаре, а он мне такое присылает, – Кэт одновременно вроде как испытывала и дискомфорт от таких сообщений, но эффект такого пристального внимания ей также был по нраву. Она привычно сидела у окна и нехотя перебирала какие-то бумаги. – Нет, ну оно-то, конечно, приятно, экстремально даже, местами романтично, но не анонимно и не в рабочий же чат! Поэтому и страшно. А что, возьмет да подкараулит меня где-нибудь, а потом как отидеализирует меня по полной программе. Страшно как-то.
– Ой, да ну тебя. Ты логикой вообще пробовала пользоваться? Ну смотри, тут наверняка обратная ситуация – он старше тебя и ты для него некий юный идеал, упущенный им когда-то давно.
– Ага, а мне что, от этого легче, что ли?
– По крайней мере, он точно никакой не маньяк. Он ведь пишет тебе только днем?
– Только днем, иногда утром. И только в будни.
– А знаешь, почему так?
– Ну! Говори уже!
– Ой, ну совсем ты не хочешь думать! Вечером с ним жена рядом. Огромное количество людей живут с такой проблемой. С одной стороны – фантазии и яркий мир, а с другой – серость, рутина и консерватизм. Отсутствуют доверие и откровенность между людьми, пусть и близкими. Искренности нет, а в итоге – чужие люди и нет уже ничего общего между ними. Один газетой, новостями свою страсть прикрыл, а другая – сплетнями да рассадой. Мало кто может так взять – сесть и спокойно все проговорить, все проблемы обсудить, все разногласия по полкам разложить. А с годами, видать, это накапливается, прогрессирует и чаще всего потом еще и мутирует в ярую взаимную неприязнь. Это, кстати, знаешь, не односторонняя такая социальная болезнь. Как мужчины, так и женщины нередко сбрасывают с себя все навьюченные за годы камни, но так же часто кто-то попросту не может на это решиться, кто-то боится что-либо менять в своей жизни, а кому-то и вовсе нравится быть жертвой и тащить на себе это часто надуманное бремя. Каждый по-своему балансирует свою жизнь. А поклонник твой, он попросту боится перемен. Вот возьми решись да расскажи все жене о своих интимных фантазиях – и что? Что она ему ответит? Она же ведь с самого рождения, как, впрочем, и он сам, уверена в том, что ничего не может быть хорошо, так их воспитала система, которой нет конца и края. Ну а те чулки, фантазии да страсти с фетишем, по мнению привычных казарменных семей, – это определенно удел прошмандовок. Хотя в голове, где-то в самой глубине ее припрятанного сердца, – да ведь там точно так же, как и у него, таятся фантазии и наивысший ее мужской идеал.
Так вот непринужденно рассуждая о том да о сем, мы с Кэт кочевали изо дня в день, шли недели и месяцы. Конечно, такие наши глубокие разговоры местами однозначно не обходились без язвительных фраз, таких как: «И откуда же ты такой, сука, умный взялся?» Или: «Мир вашим немногочисленным извилинам». Или: «Ты то как акушер, то как сквозняк – то залезешь, куда ни просят, то достанешь, не спрашивая!» Каждый совместный рабочий день у нас был веселый. И вот в один из таких подобных вечеров мы с Кэт сидели в офисе радиостанции. Не поднимая головы, мы усердно трудились над внезапно свалившимся на нас объемом работы. В эфире звучал вечерний плейлист, а я все так же, не отрывая глаз от монитора, параллельно работе о чем-то занятно умничал. Говорю, говорю, рассказываю что-то Кэт и вдруг слышу легкий волнующий всхлип – один, другой. А в вечернем офисе привычно темно, мало что видно. Прислушался и тут же замер с инеем на спине. Нет, не показалось! Я слышу ее прерывистое дыхание. Слегка опомнившись, я вдруг понял, что за работой я вновь не заметил ни дождя за окном, ни проклятого времени. Часы показывали 22:09. «Черт возьми! Снова дождь и снова этот какой-то заколдованный промежуток – 22:23! Что это такое?» – говорил я про себя. Паники у меня не было на этот раз, может, обстановка способствовала или пока что сдержанное поведение Кэт меня не тревожило, я не знаю. Мне, напротив, захотелось теперь посмотреть, подглядеть, разобраться, наконец, что к чему. Я, толком не поднимая головы, как бы не обращая ни на что внимания, в рабочем режиме начал совершать какие-то сидячие движения. А сам прислушиваюсь. Изменений вроде нет, остановки вздохов тоже не наблюдается, Кэт по-прежнему сидит по другую (невидимую мне сторону) и слегка, как-то совсем уж скромненько постанывает. Я придвинулся к щели между мониторами и замер в смешанных чувствах. Напротив меня сидела Кэт, она прямо смотрела на меня и ласкала себя, слегка приподняв юбку. Она в легких порывах гладила и сжимала свою небольшую аккуратную грудь, ноги ее были широко раздвинуты, а в глазах искрилось какое-то сумасшествие. Каждый раз, играя и входя в себя пальчиками, она еле сдерживала свой изнуряющий сладкий крик. Кэт не торопилась, она все томила и нагнетала свой предел возбуждения. И как бы мне ни хотелось в тот момент встать и с головой погрузиться в этот откровенный океан эйфории, я все же нашел в себе силы и решил не вмешиваться. Надо было трезво понять, что вообще происходит и что это такое. Почему и как и почему именно я на них так влияю, причем только в определенное время и только во время дождя? Все продолжая говорить, что-то рассказывать якобы в рабочем режиме, я пристально следил за всем происходящим. Нет, распаляясь все сильней и сильней, чуть позже Кэт все же не взорвалась, не бросилась на меня, хотя глаза ее блестели каким-то совсем уж неистовым порывом. Кэт все так же скромно сидела в офисном кожаном кресле, таяла и сходила с ума от своего удовольствия. Но вскоре в реальность вторгся «Золушкин» сюжет. Электронные часы на столе крупно показали ровно 23:00, и все прекратилось. Кэт так же тихо и скромно оправилась, взгляд ее снова стал ясным, и от былого наслаждения не осталось и следа. Она привстала, спросила что-то малозначительное и вышла как ни в чем не бывало в коридор, вероятно, в уборную. Озадаченный, я сел и задумался, но думать и размышлять, ввиду известных причин, я не мог, решил отложить все на завтра. Я тут же позвонил Тане, которая так же, как и все прошедшие через этот заколдованный час, ничего не помнила и была, как и прежде, рада каждому моему визиту.
Да, все же прав был наш милый, незабвенный Альберт Эйнштейн, пусть в действительности он и был мало кем понят. Прав он был в том, что время, что оно и вправду не имеет общего ритма. Оно может растягиваться, ползти томной улиткой, а может вдруг взять и вовсе скользнуть скорым галопом. Время – вещь индивидуальная, и, как бы глупо это ни звучало, время – субстанция живая.
Отбросив все домыслы, панику и всю свою нечастую меланхолию, я принялся анализировать события. Нет, я, конечно, себе фантазировал, что буду сидеть размышлять, все взвешивать и сопоставлять на протяжении ну как минимум нескольких дней, но вышло все несколько иначе. Я даже еще не дошел до дома, до своей съемной комнаты, где я и должен был впасть в раздумья, как буквально на подходе я остановился и внезапно для себя сделал очевидный вывод, что плюсов-то в этом моем сезоне дождей гораздо больше, нежели минусов, хоть это все и попахивает какой-то мистикой. «Ну раз мистикус с латинского переводится как „таинственный“, то пусть это явление и будет моей тайной!» – решил я и на радостях, правда, пока что осторожно, но все же как-то охотно и властно начал регулярно пользоваться этим своим великим вечерним даром. Я стал пристально следить за погодой, отмерял и подгадывал тем самым свой звездный час. С экспериментами, с новенькими любительницами сладкого я решил пока не торопиться. Мне одного такого инцидента однажды уже хватило. А дело было так. Моя бывшая соседка, точнее, владелица той квартиры Ника, она была не замужем, красива, в меру полновата, несколько старше меня и, разумеется, по-творчески интровертна. Я – человек тоже нередко чувствительный, и мне также было необходимо иногда на несколько дней погружаться в тишину. Я снова оказался у нее дома и никуда не собирался. Легкая, шутливая, слегка сумасбродная Ника в тот день приветствовала меня каким-то особым взглядом. Дождя не намечалось, и ничего странного не происходило, была самая обычная страсть и ничего такого. Ну да, стоны погромче, ну, объятия крепче, но ничего такого. Я даже как-то расстроился, когда все же обнаружил капли на стекле. Но метаморфозы начались с ее второго оргазма, который совпал с внезапно яркой молнией, раздирающей небо пополам. Гром лишь усилил ее чувства, и Ника еще глубже погрузилась в эйфорию. Оргазм ее не кончался, он был все сильней и сильней с каждым ударом неба. И вот он, пик безумия вместе с судорогами и хаотичными порывами, Ника, изнемогая, начала фонтанировать струей мочи, так называемым золотым дождем. И ладно, если это было бы просто в рамках физиологии, но нет же, тот ее экстаз был велик и нескончаем. Я не дождался 23:00 и брезгливо сбежал. И, поглощая виски прямо с горла, я еще долго корил себя за то, что все же необходимо более тщательно прислушиваться к своей интуиции.
Бессонная ночь прошла, и я с больной головой вновь окунулся в рутину нашей радиостанции. Все мои отношения оставались все на тех же местах. С Таней у нас было все по-прежнему, забавно даже, ведь ни она, ни ее мама Лора – они ничего не помнили. А эфиры тем временем продолжались. И в один из таких летних рабочих вечеров случилась двойная игра. Мы, окончив все дела, часто проводили время в офисе, и вот после очередного природного гонга в Тане внезапно вспыхнула страстная, но очень нежная кошка. Таня ласкалась и играла, ублажая каждую свою клеточку, она плавно терлась то об меня, то о кожаный мягкий уголок. А напротив нас, теперь уже не смущаясь, сидела кроткая любительница смотреть на все со стороны. Кэт наблюдала, гладила себя и все так же неизменно тихонько постанывала. И в таком вот выгодном экспрессе я отправился сквозь даты, сквозь месяцы, пока какой-то дурак не дернул рычаг стоп-крана. А дураком этим оказался наш начальник Валерий Степанович.
«Вечный полдень, вечный полдень…» Под игривую мелодию группы «Ундервуд» однажды летним жарким днем к нам в офис холодно, совершенно без приветствий и эмоций вошел человек. Он деловито положил на стол документ, серьезно взглянул и уж после соизволил произнести слова:
– Станция перешла к новому владельцу. Вот документ. У вас есть час на сборы. В ваших услугах мы более не нуждаемся. Формат радиостанции будет кардинально изменен. Компенсацию по заработной плате вам сегодня же выдадут. Так что всего вам доброго.
Ни один мускул не дрогнул на его лице. Я хотел было возразить, мол, а что да как? Где вообще Степаныч? Но одного его стального взгляда на меня, а точнее сказать, взгляда куда-то вовнутрь меня или даже сквозь мне вполне хватило, чтобы благополучно заткнуться. Ничего не оставалось, кроме как смириться и начать искать Степаныча. Странно, машины нигде нет, в квартире тоже никого, и даже все маловероятные места его пребывания давали все тот же тщетный результат. На ум приходила последняя хлипкая версия, что он может быть на своей давно уж заброшенной даче. Я попрощался с уставшей Кэт и один отправился в путь. Летний зной абсолютно и равноценно, не внимая ничьим мольбам, и равнодушно одновременно плавил и мозг, и асфальт. Наконец, я добрался до дачного поселка и нехотя побрел по пыльной дороге. В будние дни дачи обычно похожи на какую-то безлюдную местность из фильма ужасов. Никого, совершенно никого, лишь насекомые стрекочут, коих я с самых малых лет глобально ненавижу. «Жучье, паучье да богомолы там всякие разные, ну присутствует во мне этот какой-то внутренний необъяснимый страх! И ничего я с этим поделать не могу!» – говорил я сам с собой, идя под палящим солнцем. Вдруг с противным возгласом из кустов резко взлетела какая-то птица, отчего страх мой обострился до предела. «Тьфу ты, сердце аж чуть не выскочило! Одно дело, когда в окружении людей, пусть и незнакомых, а другое – когда наедине с такой природой. Да, оторвались мы от корней, совершенно не дружим со стихиями. Хотя это же основа всех основ. Позабыли мы все, что знали, все навыки наших предков. Ведь до массовой урбанизации мы же ведь жили в полной гармонии с планетой и были довольны, были готовы к любым испытаниям. А сегодня мы даже не то чтобы, как говно в прорубе, а хуже, гораздо хуже. Мы словно как тот топор у Достоевского: „Явился топор в эфире и вертится вокруг планеты бездумно, как спутник искусственный. Совершенно не понимая, что, куда и зачем. Так же и мы ходим по своим орбитам, по сути, бесполезно…“ Фуф, ну вот и дошел, наконец. Так вот она какая – старая дача Степаныча. И похоже, она заброшена окончательно. Забор покосился, бурьяном все поросло. Ладно, проверю домик, раз приперся. Если и здесь его нет, тогда уж не знаю, где его искать. Но что-то мне подсказывает, что он здесь», – так и не растеряв своего страха в процессе размышлений, я стал пробираться к дому по узенькой тропинке, выложенной кирпичами.
– Степаныч, Степаныч! – крикнул я, с опаской переступая рассохшийся порог. – Степаныч!
– Чего ты орешь? Тише, тише, – сказал откуда-то его голос. Самого его видно не было, а голос доносился вообще откуда-то сверху. Далее последовал шорох, движение, и вскоре, как оказалось, с чердака слез потрепанный Степаныч. – Ты один? Никто не следил за тобой? Ты точно один?
– Да вроде один. Степаныч, так ты что, Карлсон, что ли, который живет на крыше? А я же ведь подозревал…
Не обращая внимания на мой треп, весь всклокоченный, изъеденный нервами, он смотрел на меня глазами отчаяния и тоски.
– Друг ты мой, я знал, я знал, что ты истинный, что ты настоящий человек! Я неделю уже здесь, как Маугли, блин, живу. Нельзя мне появляться в миру. Короче, я круто проигрался. А самое обидное, что ведь не хотел же с ними играть, чутье ведь подсказывало, что засада здесь, причем полная и подлая. Потом подставные какие-то нарисовались, грехи какие-то мои старые вспомнили. Короче, абсурд пошел, как в дешевом русском сериале.
– Ну теперь понятно, почему станцию забрали. И чего теперь? Как дальше?
– Да все коту под хвост, там и квартира, и машина, все там. Ну да и ладно, главное, жив! А дальше прорвемся! Как же я рад, что ты меня нашел, – небритый Степаныч снова полез обниматься, – ты настоящий друг, Леша! Теперь о главном: смотри, вот документы, возьми их себе. Сохрани их, что бы ни случилось.
– А чего за документы? Тут все на немецком.
– Не вникай. Даже если ты переведешь их, все равно ничего не поймешь. Просто сохрани их – и все. Я потом тебя сам найду. Возможно, не скоро, но тем не менее. Кстати, к тебе они, возможно, придут в поисках меня. Это опасные люди. Так что сделай вид наивного романтика, а лучше поезжай в столицу. Чего тебе тут делать? А там и возможностей больше, и мне тебя там будет проще найти.
Мы еще долго и много говорили обо всем. До дома я добрался только на закате. К тому моменту я без колебаний был уже готов к следующему шагу по своей лестнице жизни. Да, вот она, эта ступенька вверх, но, куда она меня приведет, к вершине успеха или на самый верх эшафота, – этого я знать никак не мог, ведь, для того чтобы хоть что-то понять и хоть куда-нибудь дойти, нужно сделать хотя бы первый шаг.