Джереми почти не видел родителей. Всё время проводила с ним Джейн Фрай – пожилая, невысокая, стройная женщина с удивительно красивыми руками. До Пэришей она служила домработницей у семьи Уитлов, но вскоре её попросили занять место няни для двоих детей-близнецов. Близнецы любили её. Предыдущая няня ни у кого в доме не снискала симпатии, была не прочь приложиться к бутылке шерри и прикарманить парочку антикварных безделушек, коим не было счета в доме Уитлов. Уитлы сменили нескольких нянь, прежде чем обратить внимание на Джейн. Ведь она была уже не молода и не имела опыта общения с детьми. Все произошло спонтанно, близнецам было комфортно с Джейн, а Джейн комфортно с ними, Эллен Уитл это заметила и сделала домработнице предложение стать няней. Джейн согласилась – зарплата в два раза больше, и не нужно напрягаться с уборкой дома.
Эллен была подругой Дианы Пэриш, и, несмотря на то что виделись женщины крайне редко, связь их была крепка ещё со школьных времён. Когда Джереми исполнился год, Эллен порекомендовала Диане в качестве няни для малыша Джейн Фрай. Уитлы продали свой дом в Лондоне и переехали на север Англии в городок Карлайл, где Эллен унаследовала отцовский антикварный бизнес и дом, в котором выросла. Переезд случился внезапно в связи со смертью отца Эллен и оставленного им завещания. Если бы не долги, в которых погрязли Уитлы из-за неудачных инвестиций главы семейства, Эллен не вернулась бы в Карлайл. В завещании её отца было указано, что дом, антиквариат и антикварный бизнес перейдут к Эллен только в случае её возвращения в родной дом. Джейн отказалась ехать в Карлайл вместе с ними. Лондон был её домом, и как бы сильно она ни привязалась к близнецам, покидать свой дом она не хотела. Таким образом, Джереми несказанно повезло. Он стал интересен хотя бы одному человеку; пусть это не мать и не отец, а всего лишь маленькая пожилая женщина с изящными руками.
Именно Джейн обратила внимание на странности, связанные с Джереми. До своего четырёхлетия мальчик вёл себя тихо и незаметно, о чём она неоднократно говорила Диане, но та всегда казалась слишком занятой, чтобы озаботиться поведением своего ребёнка. Уолден же и вовсе вёл себя так, будто у него нет ни жены, ни сына; дома бывал редко, и иной раз Джейн задавалась вопросом – знает ли Уолден Джереми в лицо? Тихий и незаметный – это ещё не приговор. Все дети разные. Именно так думала Джейн до поры до времени.
Странности начались на следующее утро после урагана. Обычно Джейн просыпалась в 7:00, приводила себя в порядок, заходила к Джереми, а затем отправлялась в столовую и накрывала ему завтрак. Джереми всегда завтракал отдельно от своих родителей, потому что они так хотели. В 8:00 Джейн шла будить Джереми, помогала ему умыться и одеться, и спускалась вместе с ним в столовую, где его уже ожидал завтрак. Джереми знал этот режим и не нарушал его, за исключением тех дней, когда болел, а болел он редко. Но то утро отчетливо врезалось в сознание Джейн и не давало ей покоя все последующие месяцы.
Её комната располагалась напротив комнаты Джереми, и он никогда не пытался войти в неё без стука. Джейн хорошо потрудилась над манерами и воспитанием мальчика за те три года, что была с ним. По её убеждениям, воспитывать детей можно и нужно до пяти лет, пока их сознание податливое и гибкое. Кроме того, Джереми рос робким и замкнутым, даже деликатным, если так можно сказать о маленьком ребёнке. Он никогда не требовал к себе повышенного внимания от няни, которая и так проводила с ним почти всё время. В то утро что-то изменилось.
За окнами было ещё совсем темно. Позже, думая о случившемся, Джейн никак не могла понять, что же всё-таки заставило её проснуться. В комнате царила тишина, ураган прекратился, ветер перестал терзать оконные решетки. Сон Джейн никогда не отличался чуткостью. Несмотря на возраст, она спала крепко. И всё же, она открыла глаза резко и широко, сонливость её как рукой сняло. Она посмотрела на часы на прикроватной тумбочке, но ничего не увидела, в комнате было темно. Тишина казалась тревожной, вибрирующей. Джейн знала, что ещё рано, может четыре, а может пять утра. Минуту она просто продолжала лежать в своей постели и смотреть на сумрачные очертания высокого потолка. Её не мучила жажда, не хотелось по нужде, она совершенно не помнила, что ей приснилось. Уже многие годы ей вообще ничего не снилось. Ничто не нарушало её покой, но сон никак не шёл. Что-то было не так. Может быть, дело в этой гнетущей, какой-то искусственной тишине, а может быть, возраст даёт о себе знать, и она, подобно многим старикам, теряет спокойствие и безмятежность сна. Вдобавок ко всему, её одолевала необъяснимая тревога, нарастающая с каждой секундой, она усиливалась и давила в виски. Джейн казалось, что за ней наблюдают, её тело не подчинялось, словно его парализовало. Кажется, это явление называют сонным параличом, и, вроде бы, Джейн даже видела когда-то довольно жуткую картину на эту тему.
В конце концов, она смогла перебороть страх и, сев на кровати, спустила ноги вниз, перебирая пальцами мягкий ворс ковра в поисках тапочек. Она протянула руку, чтобы включить лампу на тумбочке, и лицо её застыло от ужаса и изумления. Между тумбой и кроватью, где взрослый человек никогда не смог бы уместиться, сидело съёжившееся существо и слегка раскачивалось взад-вперёд, не издавая при этом ни шороха. Джейн вскрикнула и тут же закусила большой палец правой руки, прикрывая рот ладонью. Существо дернулось, и комнату осветил мягкий свет лампы.
Это был Джереми. Он поднялся с корточек, его рука всё ещё находилась возле кнопки выключателя. Лицо его было белее снега и, казалось, он был напуган не меньше самой Джейн. В тот момент самообладание покинуло её. Она уже совсем не молода и такие выходки могут отправить её на тот свет. Она была готова закричать на него, но вдруг осеклась. С ним что-то произошло. Болезнь? Кошмар? Он сильно дрожал, волосы взъерошены, на лбу проступила испарина. Мальчик подошёл к Джейн и уткнулся в её предплечье. Джейн инстинктивно обняла его, словно закрывая от чьей-то злой воли. Она изо всех сил пыталась взять себя в руки и отогнать нарастающую дурноту. Взгляд её устремился к ящику тумбочки, где лежали её таблетки «от сердца», но Джейн боялась этих таблеток, ведь каждый раз, когда ей приходилось принимать их, в разум закрадывались липкие мысли о болезни и смерти.
− Что случилось, Джереми?! − Джейн потрогала его лоб, он оказался не горячим. Скорее, даже холодным. – Почему ты не в постели?
− Я убил…
− Кого ты убил?!
Джереми замолк. Несколько секунд он молчал, а потом тихо произнес: «Вас».
Джейн протянула руки к Джереми и осторожно усадила его на край кровати рядом с собой.
− Я не хотел. Я не мог выбраться, бежал и бежал, а сон не кончался, и всё было таким настоящим. И вы были как настоящая, а я просто… Я не хотел! Не мог убежать, и прятаться было негде. Я ничего не мог сделать, это всё просто происходило со мной…
– Это всего лишь сон, Джереми. Иногда людям снятся нехорошие сны, но они нереальны. Помнишь, я читала тебе сказку о спящей красавице?
− Да.
− Так вот, ей тоже снились сны. Хорошие и плохие, множество различных снов, но, в конце концов, она проснулась и поняла, что всё это время спала, а сны – это не по-настоящему.
− Я не мог проснуться. Это было так долго. Я убил, и это казалось настоящим. Всё было как настоящее!
− Присниться может всё что угодно. Все это происходит только в твоей голове. Я жива, сижу рядом с тобой, посмотри на меня! Всё в порядке.
Она погладила Джереми по волосам. Он поднял голову и посмотрел ей в лицо, и снова Джейн почувствовала страх, резкий, как укол в палец. Дети никогда так не смотрят – пристально, по-взрослому. Таблетки в ящике становились всё более желанными, а происходящее начало напоминать её собственный ночной кошмар. Но ведь у неё не бывает кошмаров, не бывает вообще никаких снов.
– Давай-ка я отведу тебя в твою комнату, и ты ещё немного поспишь. И я тоже. Из-за этого урагана всем не по себе.
− Вы боитесь меня? – спросил Джереми, продолжая вглядываться в лицо Джейн, словно увидел в нём что-то новое, интересное.
− Что? Нет! Я не ожидала, что ты будешь сидеть тут в темноте. В следующий раз, если тебе приснится кошмар, просто позови меня.
− Вы боитесь.
Несколько секунд он просто продолжал смотреть на неё – бледную и растерянную. От обычной строгости и собранности Джейн почти ничего не осталось. Затем он улыбнулся ей, и взгляд его стал обычным, невидимая тень снова исчезла с его лица.
− Не нужно.
− Что не нужно?
− Не нужно бояться. Ваше сердце…
− Откуда ты знаешь про моё сердце?
Джереми пожал плечами. Он всё ещё был бледен, но напуганным больше не казался.
− Я отведу тебя в твою комнату, − медленно произнесла Джейн голосом, не терпящим споров, голосом которым она ещё ни разу не говорила с ним.
Джереми взял её за руку, и они направились к двери. Он обожал держаться за изящные руки Джейн, и когда они прогуливались по Холланд парку или в магазины, он не отпускал её руку ни на мгновение. Это раздражало Джейн, но, разумеется, она никогда не подавала виду. Сейчас это не просто раздражало её, она боролась с желанием вырвать руку и оттолкнуть его от себя как можно дальше.
− Мне приснилось ещё кое-что, − сказал Джереми, когда Джейн накрывала его плюшевым одеялом с разноцветными дельтапланами на нём.
− И что же?
− Какая-то девочка, я её не знаю. Она была не похожа на остальных. Её я тоже убил. Джереми зевнул и повернулся на бок спиной к ней. Казалось, его больше ничто не беспокоило, и он снова был готов погрузиться в мир затейливых сновидений.
Джейн в очередной раз подумала, какой он умный для своего возраста, хоть и не испытала особой гордости по этому поводу. Не зная, что ответить, она молчала, думая лишь о том, чтобы поскорее вернуться в свою постель, предварительно закрыв дверь на замок, и провалиться в сон.
− Извините, что вошёл в вашу комнату без стука. Я знаю, что так нельзя делать, но мне было страшно. Я хотел убедиться…
− Что я не умерла?
− Да.
− Тебе нужно поспать, Джереми. Когда ты проснёшься, твой кошмар забудется. Это всё ураган, он всех очень напугал.
Джереми уснул быстро и без всяких проблем. Что бы ни снилось ему этой ночью, оно его измотало. Джейн посидела с ним ещё пять минут и, убедившись, что мальчик крепко спит, вышла из комнаты. Только плотно закрыв за собой дверь, она почувствовала себя спокойнее. С этим ребёнком что-то не так. Она всегда это знала, но отгоняла от себя дурные необоснованные предчувствия. Его странное спокойствие, отчужденность, замкнутость, интеллект, который всегда прятался в его недетских глазах, а теперь и вовсе какая-то чертовщина. Она вспомнила Флют – толстую, пушистую кошку хозяйки, та впадала в ярость, лишь завидев Джереми поблизости. Кстати, когда она в последний раз видела в доме кошку?
Флют любили все, кроме Джереми. И эта нелюбовь была у них с взаимной. Все, кто когда-либо гостил у Пэришей, считали Флют милейшим созданием. Когда другие дети приходили к Джереми, Флют не проявляла к ним никакой заинтересованности или агрессии; к слову, Джереми вёл себя с ними точно также. Даже, когда Джереми был младенцем, Флют шипела и рычала на его детскую кроватку. Она не пыталась запрыгнуть внутрь кроватки и навредить ребёнку, но, если они с Джереми оказывались в одном поещении, Флют надувалась и начинала шипеть. Джейн отмечала, что Флют в присутствии Джереми никогда не засыпала. Диана запрещала сыну подходить к кошке, так как несколько раз Флют довольно сильно исцарапала его, и бог знает, что ещё могла бы сделать, если бы её буквально не оторвали от мальчика. Но о том, чтобы избавиться от кошки Диана и слышать не хотела. Флют была единственным существом, которое вызывало у этой женщины тёплые чувства и робкие позывы к каким бы то ни было проявлениям заботы и нежности. Джейн приходилось следить, чтобы Флют и Джереми не сталкивались лишний раз, благо, это было нетрудно в большом доме.
Джейн и сама не понимала, с чего вдруг в такую рань её понесло искать по всему дому кошку вместо того, чтобы вернуться в постель под тёплое одеяло. Миски с кошачьей водой и едой вчера вечером остались нетронутыми, а Флют никогда не ущемляла себя в еде. «Дом большой, – успокаивала себя Джейн. – Кошка просто испугалась урагана и где-то спряталась».
Спустившись вниз по лестнице, она прошла через гостиную и столовую, намереваясь отыскать Флют в её излюбленном закутке. С каждым шагом её всё больше и больше одолевала дурнота, к горлу подступал кислый ком, она пожалела, что не выпила свои таблетки. Дом Пэришей спал, но нечто внутри него бодрствовало. Джейн казалось, что даже воздух вокруг изменился, стал гуще. Ей представлялась какая-то тревожная сущность, что не ведала покоя и блуждала по дому невидимой волной, переливалась из одной комнаты в другую, накрывала собой всех спящих обитателей дома, буйствовала, разрушала, уносила. Что разрушала? Что уносила? Мысли Джейн становились всё более сбивчивыми и бессмысленными. «Как они все могут спать, когда здесь витает это чудовищное нечто?» Женщина уже не шла, а почти бежала насколько ей позволял возраст. Холодно и страшно. Но это не тот страх, от которого просыпаешься по ночам в холодном поту, ощущая биение своего сердца где-то в горле. Это был другой страх, более глубинный и разрушительный. Страх перед медленно поднимающимся со дна подсознания ящика с воспоминаниями. «Смотри, Джейн, твой ящик боли уже здесь. И что же ты будешь с этим делать?» Многие годы воспоминания не тревожили её, а теперь они возвращаются, вот прямо сейчас. И сердце её не болело уже очень долго, таблетки в ящике лежали нетронутыми, лежали там на всякий случай. «Нужно найти кошку, – звенело в её голове. – Если с ней всё в порядке, значит ничего страшного не происходит».
Флют выбрала свое собственное место в доме, и найти её никогда не составляло труда. Это была старая ванная, неотремонтированная и покинутая обитателями дома. Там стояла корзина для белья, которая давно не использовались, и именно на ней любила спать кошка. Пробежав по коридору, Джейн оказалась перед дверью, как обычно немного приоткрытой, чтобы Флют могла беспрепятственно выходить из своего убежища. Протянув руку к двери, Джейн внезапно остановилась, ноги отказывались её слушаться. Она услышала пение за дверью, тихое, но отчетливое, и голос был Джейн до боли знаком. Так пела её мать когда-то. И она поёт снова, прямо сейчас, за этой чёртовой дверью. Матери Джейн давно нет, она умерла много лет назад, а значит этого просто не может быть. И всё же это происходит. Голос её матери, которым она когда-то пела колыбельные для Джейн и её сестры, пока они были маленькие.
«Сон! Сон! Поведи,
Где свет впереди.
Там свет – в глубине,
И – горе на дне.
Спи, схожий лицом
С заблудшим отцом.
Спи, грешен, лукав.
Спи, сыне, устав.
Спи, нежный и злой.
Спи вместе с Землей.
Сон в мире большом.
Сон в сердце твоём.
Уж сердце полно,
Всего, что темно.
Так страшный рассвет
Родится на свет.
Он брызнет из глаз
В положенный час. –
Лукав и кровав. –
И – Небо поправ».2
Вместо того, чтобы открыть дверь ванной, Джейн захлопнула её, вздрогнув от гулкого стука. Голова её шла кругом, тело дрожало, как от сильного озноба, она не могла заставить себя открыть дверь и войти внутрь. Мысли путались, Джейн сама себе начала ставить диагнозы, от худшего до почти безобидного. На ватных ногах она зашагала в свою комнату. Пение прекратилось, но слова колыбельной горели в сознании яркими всполохами. А затем всё прекратилось, мысли улетучились, словно их смела из её головы чья-то невидимая рука, и единственное, о чём Джейн могла думать – это всё ей просто снится. Не было больше ни страха, ни любопытства, не было вообще никаких эмоций и желаний, кроме одного – уйти отсюда поскорее и добраться до своей комнатки на втором этаже.
Проделав весь путь обратно до спальни, Джейн остановилась меж двух дверей − своей и Джереми. Очертания дома и всего, что окружало Джейн, стали размытыми и нереальными. Она всматривалась в свои ладони, будто хотела удостовериться, что они настоящие. Ей казалось, что она не властна над собственным телом, что она превращается в неодушевлённый предмет – в куклу, или пупса. Она чувствовала, что тупеет: мысли не могли пробиться сквозь невидимый барьер её сознания. Всё же, она понимала, что происходит какая-то дикость, что-то заставляет её разум отключаться, порабощает её. Только войдя в спальню и закрыв за собой дверь, она ощутила некое подобие спокойствия – она выполнила то, что от неё требовалось. Убралась с глаз долой, отступила перед этой блуждающей по дому стихией. Джейн признала поражение. Её воля была подавлена силой, которой она не способна противостоять. Тряпичная кукла – вот она что. По дому блуждал кукловод, он заставил её вернуться в комнату, его сила блокировала все её мысли и чувства. Он пел ей колыбельную голосом её матери. «Я схожу с ума. Боже всемогущий, я же совсем рехнулась!»
Никогда ничего подобного с Джейн Фрай не происходило, она это понимала, хоть и смутно, потому что никак не могла сосредоточиться на своих мыслях. Сердце её болело, будто, та же невидимая рука кукловода теперь сжимала грудную клетку, сдавливала её, а боль в висках пульсировала с такой силой, что Джейн, покачнувшись, медленно сползла по двери на пол. Держась за сердце, она попыталась привести мысли в порядок. За окном уже занимался рассвет, все звёзды исчезли, но в спальне всё ещё густел сумрак. «Всю неделю будет лить дождь, − подумала она и снова ощутила, будто какие-то важные мысли блокируются, ускользают от неё, заменяются бессмысленными».
Кое-что ей всё же удалось удержать в голове, что-то неоформленное и сумрачное, одну только мысль и мысль эта была о Джереми. «Чертовщина» − подумала она, прежде чем успела осознать, что уже лежит в своей постели, с головой укрывшись одеялом, как в детстве. Ноги как ледышки, а руки сжимают серебристую конвалюту с таблетками.
Джейн не знала, приснилось ей всё это или нет. Она знала только, что в тот день пропала кошка Дианы Пэриш, её долго искали, но так и не нашли.