Шла вторая неделя с тех пор, как Дитер Шнауц приехал в Сарнатх и остановился в вихаре Учителя. Не перекинувшись с ним ни единым словом, он по глазам индуса с первого же взгляда понял, что правильно сделал – здесь его действительно ждали.
В ожидании призыва к конкретным действиям Шнауц вёл себя как остальные ученики, внимая каждому слову Учителя. Светловолосые подростки-шведы, любопытная Ингрид и скептичный Ларс, быстро заскучали и ушли отсюда ещё несколько дней назад. После них ушла смуглая девушка с многочисленными оспинами на лице, а ещё чуть позже – трое подростков откуда-то с севера Африки, которые, по слухам, жили в вихаре почти полгода. На место ушедших пришли новые – два угрюмых брата из России и целая компания китайцев, которые не чувствовали себя достаточно чистыми, как они сами выразились, и остались снаружи в ожидании момента, когда поймут, что достойны войти внутрь и принять свет, что несёт Учитель.
Спали все на своих ковриках прямо на полу – было так жарко, что не нужны были даже одеяла, а многочисленных насекомых отпугивал дым благовоний. Нужду справляли в отдельном помещении во дворе. Нехитрую еду – овощи, фрукты, рис и свежие лепёшки – дважды в день приносили местные крестьяне, приходившие, чтобы поприсутствовать на утренней и вечерней службе, и, если вдруг появится возможность – прикоснуться к Учителю. Сладкий чай на молоке с острыми пряностями прямо во дворе вихары готовили по очереди ученики почти круглые сутки: в любой момент каждый желающий мог выйти наружу, получить чашку ароматного напитка и поговорить с другими учениками.
Как правило, здесь все были немногословны: могли даже не называть своего имени, не говорить, откуда приехали, зачем, что привело их к Учителю. Никто не настаивал: храня собственную тайну и переживая собственную боль, каждый понимал, что он не вправе просить другого вывернуть перед незнакомцем душу наизнанку. Но если кому-то надо было выговориться, его всегда терпеливо слушали – сколько бы времени он ни говорил.
Однажды, когда в «чайную очередь» заступил Дитер и тогда ещё не успевший уйти вместе со своей хипповой подругой Ларс, им пришлось сутки напролёт слушать исповедь девушки из России. Татьяна очень плохо говорила по-английски, и это сильно затрудняло понимание того, что с ней происходило по жизни, но никто не мог просто встать и уйти: во-первых, это невежливо, а во-вторых, кто знает – может, завтра тебе понадобится выговориться, и кто-то должен быть рядом… Приготовление чая в большом казане на костре, в таком жарком и влажном климате, было не самым лёгким занятием (хотя по ночам на землю спускалась благословенная прохлада, и становилось намного легче дышать), но устали все тогда не от работы, а от необходимости слушать бесконечную историю – кажется, что-то о несчастной любви и отвергнутых чувствах – на отвратительном английском…
Время текло незаметно – уже через неделю своего пребывания в Сарнатхе Дитер решил, что не стоит даже пытаться определить, какой сегодня день: он здесь не для того, чтобы цепляться разумом за реальность.
День за днём молодой немец с удивлением отмечал, что чувствует себя всё лучше (хотя приехал он сюда вовсе не потому, что ему было плохо) – ощущение было такое, словно к нему по частицам возвращается его собственная душа… как будто он понемногу припоминает то, что когда-то давно знал, а потом почему-то забыл. Понимание и очищение – а вместе с ними покой – исцеляли, просветляли, благословляли уставшее сердце. Шнауц словно медленно рождался заново и постепенно наполнялся божественным светом, созревая для выполнения своего предназначения.
В то утро Дитер проснулся от того, что Учитель вдруг перестал говорить. Парень даже не помнил, как он вообще заснул – он был искренне увлечён убедительной речью индуса о необходимости отпускать своё прошлое, чтобы двигаться дальше. Это было именно то, что жаждал услышать Шнауц – с каждым словом он всё больше осознавал, что теперь, наконец, готов отпустить свою прежнюю жизнь, готов простить себе всё то, что он сделал – и особенно то, чего не сделал. Готов начать всё заново, ступить на новый путь… Не то чтобы Дитер чувствовал себя уже окончательно просветлённым, но он определённо был готов к любым поворотам судьбы.
Почти все остальные ученики – за исключением тех, кто непрерывно готовил пряный чай во дворе, и ещё пары-тройки человек – спали крепким сном. Бодрствующие в замешательстве наблюдали за тем, как Учитель поднимается и медленно идёт к выходу. Перед тем, как шагнуть за порог, он оглянулся, обвёл взглядом присутствующих и указал пальцем на Шнауца. Тот понял всё без слов: для этого он и приехал сюда. Парень бесшумно вскочил на ноги, сложил ладони в молитвенном жесте и склонил голову. Индус едва заметно кивнул и тихо вышел на улицу. Немец оглянулся: не спавшие ученики приветствовали его, сложив ладони и смиренно склонив головы.
Две минуты спустя Дитер занял место Учителя на возвышении, сел в позу лотоса и взял в руки большую поющую тибетскую чашу. Пришло время многочасовой – а то и многодневной – молчаливой медитации…
***
Рабочий день в галерее Шереметева пролетел быстро – наверно, потому что все пятницы пролетают быстрее других рабочих дней недели.
По пятницам Юрий Котов частенько собирался с друзьями у кого-нибудь дома – чаще всего у самого Котова, поскольку он не был обременён семьёй и детьми – за игрой в покер. Приезжал обычно коллега Юрия Корякин со смешливой миниатюрной женой, бывшие соседи по съёмной квартире Столяровы (оба заядлые фанаты велоспорта и скалолазания, и не менее азартные игроки в покер) и Рептилоид, с которым Котов был знаком уже целую вечность.
У того было, конечно, обычное человеческое имя – Николай Голубев, – но близкие друзья звали его не иначе как Рептилоидом – за то, что голова мужчины (уже, кстати, далеко не юного – ему было слегка за пятьдесят) была постоянно забита всевозможными теориями заговора, любимой из которых была паранойя о том, что Землёй издавна правят некие разумные рептилии, успешно маскирующиеся под людей. Все эти теории с завидной регулярностью подпитывались новыми свидетельствами «очевидцев», псевдонаучными статьями безымянных британских и российских учёных и интервью с независимыми экспертами, которых никто не знал. Частично эти «доказательства», как подозревал Котов, фальсифицировал сам Рептилоид в силу профессиональной необходимости – газета, где он работал, выходила раз в неделю, и в каждом номере просто жизненно необходима сенсация, которую и должен был добыть если не сам Рептилоид, то кто-то из его коллег.
Тем не менее при всей своей зацикленности на теориях заговора и околонаучной ереси Рептилоид был жизнерадостным, оптимистичным и лёгким на подъём человеком, за что его и любили. За душой у мужчины не было ни гроша, жил он в убогой съёмной «однушке», где на облупленных стенах до сих пор висели плакаты с Брежневым и советскими партийными лозунгами, а бывшая жена давно забрала обеих дочерей и укатила за границу в поисках лучшей жизни. Однако, несмотря на все беды и то, что жил Рептилоид в своём особом мире, недоступном для всех остальных, общаться с ним было удивительно легко – мужчина всегда проявлял неподдельный интерес к собеседнику и был готов поддержать его любые, даже самые безумные, начинания.
В эту пятницу, как обычно, первым из гостей явился Рептилоид – как человек с самым свободным графиком работы.
Заходя в квартиру Котова, он остановился в уютной прихожей и посмотрелся в зеркало: высокий полный мужчина с проницательными карими глазами, в которых, по его собственному мнению, «плясали чёртики», провёл рукой по сияющей лысине и довольно крякнул:
– Представляешь, мне сегодня один мужик из комиссии по астрологическому надзору сказал, что я как две капли воды похож на одного алтайского шамана, который умер почти сто лет назад. Что скорее всего это я и есть – в прошлой жизни. Интересно, как он узнал, что я с Алтая.
Юрий на кухне насмешливо фыркнул:
– Комиссия по астрологическому надзору? Ты серьёзно?
– А что такое? – обиделся, разуваясь, Рептилоид. – Ты сомневаешься, что я мог быть в прошлой жизни…
– Боже упаси, – Котов выглянул в коридор, примирительно поднимая руки: на эту тему с приятелем лучше не заводиться, иначе это надолго. – Я просто понятия не имел, что у нас есть такая комиссия… Давай, проходи.
Пока Юрий располагал в холодильнике упаковку пива (которое сам на дух не переносил, но всегда покупал для друзей), Рептилоид удобно устраивался в кресле, кряхтя от удовольствия.
– Ух ты, что это у тебя такое? – услышал Котов, ставя в микроволновку блины с мясом.
– А что там?
– Рисунки какие-то детские… твои, что ли? И распечатка… ритуальное убийство на юге Москвы… интересуешься криминальными новостями? С каких это пор?
Котов нажал кнопку «старт» и подошёл к приятелю.
– Рисунки мои, да, – признал он с большой неохотой. Надо было убрать альбом. – А распечатка – это… Рита, наверно, распечатала. Мы утром смотрели телевизор, и она сказала, что в новостях показали фигурку, которую я рисовал в детстве… вот я и подумал…
– Ух ты! – повторил Рептилоид. Юрий мысленно сделал ставку на то, что приятеля заинтересовало скорее упоминание о Рите – к совпадениям, новостям и мистике он привык на работе, а Котов довольно долгое время жил один, и намёк на то, что в его жизни наступил новый период, не мог не вызвать самого живого интереса.
Парень не ошибся. Рептилоид многозначительно поднял брови:
– Рита?
К собственному удивлению Юрий почувствовал, как его лицо медленно заливается стыдливым юношеским румянцем:
– Ну… да. Рита… Переехала ко мне на той неделе…
– А ну-ка давай подробности! – потребовал Рептилоид. – Что ещё за Рита, откуда, кто такая, как познакомились?
Микроволновка просигналила о готовности блинов, и Котов направился за тарелкой.
– Вилку, нож? – он оглянулся на приятеля, но столовые приборы того явно не интересовали.
– Давай руками, – решил Рептилоид. – Сметана есть?
Сам Юрий предпочитал есть блины вилкой и не макать их в сметану, а наоборот, поливать сметаной сверху, но иногда это было здорово – сидеть вот так со старым другом и есть брутально, руками – было в этом что-то… настоящее, что ли. Даже самая незамысловатая еда в такие моменты единения казалась вкуснее, чем обычно.
– Нуу, – потребовал Рептилоид. – Я жду. Давай, рассказывай! Ты же знаешь – пока я не получу то, что мне нужно, я с тебя не слезу.
Юрий прокашлялся. Это точно – не слезет.
– Мы познакомились давно… Ну как давно – месяца три назад… Рита работает официанткой в кафе на Тверской – недалеко от галереи Шереметева… Ну ты знаешь, «Де Марко», – я там обычно обедаю… – в тот вечер Котов засиделся в кафе допоздна: работы было много, обед он пропустил, и пришёл уже поужинать. Рита работала в кафе недавно, и с момента её появления там парень, сам того не осознавая, каждый день приходил в надежде снова увидеть жизнерадостную официантку и перемолвиться с ней парой слов… Посетители уже давно разошлись, постепенно стали расходиться работники кафе… Рита подошла к единственному оставшемуся в зале Котову и, извинившись, дала понять, что им пора закрываться, хотя лично она готова носить ему еду и напитки хоть до утра. Котов, ни на что особо не надеясь, пригласил девушку к себе. К его удивлению она согласилась, и с тех пор они были вместе. – Рите двадцать пять, учится на заочном, на последнем курсе психфака… пишет диплом по каким-то там играм разума… надо бы, кстати, выяснить, что у неё там за игры. Стыдно, но я как-то до сих пор не особо интересовался. А ведь надо, наверно, да? Для приличия хотя бы… В общем, она не местная, приехала из какого-то городишки – я название всё время забываю – откуда-то из Сибири. Красивая – ну то есть я думаю, что красивая, потому что она в моём вкусе… умная… заботливая…
– И главное – Рита, – ехидно закончил Рептилоид.
Котов сразу понял, на что намекает приятель – его бывшую девушку, которую он всегда считал любовью всей своей жизни, звали Марго…
Строго говоря, она не была Маргаритой, родители назвали её Инной, но однажды, ещё в детстве, в разговоре с подругами девочка перепутала название книги, которую тогда читала – вместо «Королевы Марго» сказала «Принцесса Марго». С тех пор это прозвище приклеилось к ней намертво: долгое время даже родители звали девушку не иначе как «принцесса Марго», а позже – просто Марго.
Юрий любил Марго – по сути, она была первой любовью до ужаса стеснительного парня. Они были вместе несколько лет – чуть ли не с первого дня, когда Котов после окончания университета приехал в Москву и устроился на свою первую работу в Пушкинский музей. Марго тогда работала переводчицей и привела на экскурсию шумную группу студентов из Японии. Стройная рыжуля в коротком синем платье и босоножках на высоких каблуках понравилась Юрию с первого взгляда. Ни на что не надеясь, он подошёл к ней с замирающим сердцем и предложил выпить кофе тем же вечером. Девушка неожиданно ответила ему взаимностью, и в спокойную, устоявшуюся жизнь Котова ворвалась всепоглощающая страсть, затмевающая собой всё… Друзья говорили, что нельзя позволять девушке вить из тебя верёвки, что, какой бы красоткой она ни была, она должна знать своё место, и что никто не стоит того, чтобы полностью менять из-за него свою жизнь, но Юрий был убеждён, что они ему просто завидуют: Марго была само совершенство.
Она не запрещала ему общаться с друзьями, а иногда и сама принимала участие в их вылазках на природу или походах на выставки и другие мероприятия, но, если у любимой не было настроения куда-то идти, Котов буквально мог отказаться от чего угодно, чтобы только быть рядом с ней. Без неё ему не нужно было ничего, она одна составляла всю его бесконечную Вселенную. Постепенно Юрию стало казаться, что все люди и вещи, которые существовали в его жизни, должны были так или иначе быть связанными с ней или, по крайней мере, не противоречить ей – в противном случае в их существовании просто не было смысла.
Позже, когда яркие страсти немного притупились, Котова стали раздражать отдельные привычки и манеры Марго, а девушка была слишком независима, чтобы меняться ради кого бы то ни было. Особенно сильно Котова задевало то, что она не готова меняться ради него – он-то ради неё был готов на всё! …Какое-то время их отношения развивались по накатанной: Юрий постоянно шёл на компромиссы и закрывал глаза на недостатки любимой, но всё-таки, спустя семь лет совместной жизни – и несколько месяцев почти непрерывных ссор – они расстались. Марго заявила, что любимый должен принимать её такой, какая она есть, но к тому времени Котов был уже так сильно обижен на девушку, что уже не был готов искать какое-то разумное решение: он просто устал. Марго собрала вещи и ушла, но с тех пор не было ни дня, когда Юрий не вспоминал бы о ней. Даже сейчас, когда после бесконечных лет одиночества Котов, наконец, встретил Риту, которая мгновенно сумела заполнить пустоту в его сердце, парень по-прежнему тосковал по Марго и время от времени невольно сравнивал Риту с ней, втайне надеясь, что Рита никогда об этом не догадается.
Но изредка – совсем редко – когда Юрий оставался наедине со своими воспоминаниями и грёзами, он нехотя признавался себе в том, что единственной причиной, по которой он до сих пор не примчался к Марго, не приполз к ней на коленях, умоляя всё забыть и начать всё сначала, было то, что он просто не знал, как с ней связаться. Её новый адрес был ему неизвестен, на телефонные звонки девушка не отвечала (Котов был уверен, что она сменила номер прямо в день расставания, по привычке сжигая за собой все мосты), в соцсетях больше не появлялась, а с её друзьями и родными он никогда и не был знаком. Теперь его самого это удивляло, а тогда казалось логичным – Юрий был уверен, что кроме этой девушки ему никто не нужен. В конце концов, с собственной матерью он её тоже не познакомил, а Марго никогда даже не намекала… А может, и намекала – просто он, дурак, не понял, а она не настаивала…
В любом случае пути назад не было. Оставалось лишь смириться и учиться жить без Марго. Иногда Котов по-прежнему садился за руль своего старенького мерседеса и подолгу колесил по городу, вглядываясь в каждую встречную девушку, или часами бродил по улочкам, которые когда-то нравились Марго, и посещал её любимые места – уютные книжные магазины с запахом новых книг, маленькое несетевое кафе, где, по уверению Марго, готовили лучший кофе в Москве, набережные и парки, где она любила гулять в дождливую погоду, когда там почти не было людей… Всё было бесполезно. С каждой такой вылазкой парень всё больше убеждался в том, что их пути разошлись навсегда.
– Ну ладно: Рита – так Рита, – сказал, наконец, Рептилоид, и Котов понял, что уже несколько минут молчит, думая о Марго. – Пусть будет Рита. Хотелось бы всё-таки с ней познакомиться, раз уж у вас всё так серьёзно…
– Сегодня не получится, – пожал плечами Юрий: – У неё вечером смена… Так что в другой раз.
– Жаль, – серьёзно произнёс приятель и переключился на другую тему: – Ну так что там с твоими фигурками и криминальными новостями? Расскажешь?
Говорить о фигурках Котов тоже был не готов – он уже настроился провести приятный вечер за покером с друзьями, и совершенно не собирался заниматься самокопанием. Поэтому он рассказал всё Рептилоиду так коротко, как только мог, и к его удивлению приятель не стал умничать и строить догадки относительно мистического совпадения. Даже наоборот – предложил свою помощь: используя служебные связи и удостоверение журналиста, Рептилоид мог попытаться выяснить подробности ритуального убийства из новостей и узнать, если это возможно, какую роль в преступлении сыграла маленькая резная фигурка.
К счастью Котова долго рассуждать об этом не пришлось – гости стали съезжаться на покер, и дружеские разговоры перешли на более лёгкие и беззаботные темы…
***
Инспектор Интерпола Ричард Корриган, поджарый седой мужчина лет шестидесяти, среднего роста, обладающий в целом неприметной внешностью (что при его профессии – несомненное достоинство), проработал в департаменте международного розыска похищенных ценностей тридцать пять лет и уже достиг пенсионного возраста, но на покой всё не уходил. Ричарду так нравилась его работа, что он решительно не мог представить себя тихим пенсионером, разводящим гортензии в своём саду – эдаким божьим одуванчиком… Благо, начальство высоко ценило талант инспектора Корригана и откладывало его выход на пенсию уже дважды – каждый раз находилось какое-нибудь дело, справиться с которым было под силу лишь ему. Конечно, в департаменте полно других талантливых ребят, но подчас только Корриган, с его огромным опытом и удивительно тонкой интуицией, мог раскрыть дело с минимальными затратами времени и финансов – и, как он сам шутил, ещё неизвестно, что важнее… Планировалось, что на следующей неделе Ричарда всё-таки отправят на заслуженный покой, и на это очень рассчитывала его супруга Линда, полноватая крашеная блондинка с мягким характером.
Дети Корриганов, 36-летний Пол и 32-летняя Салли, давно жили отдельно от родителей. У Пола был собственный дом и семья – жена и двое замечательных ребятишек, а Салли жила в арендованных апартаментах с бойфрендом, делила с ним все расходы пополам и считала, что «в наше время спешить с потомством ни к чему, а можно и вовсе обойтись без него». Надо сказать, что оба просто обожали родителей и сожалели, что Линда, которая осталась без работы после закрытия местной детской библиотеки, вынуждена почти всё время проводить в одиночестве, пока её муж бегал за преступниками по всему миру. Конечно, женщина не скучала, много времени проводила в саду со своими гортензиями, часто общалась с соседями и души не чаяла во внуках, которых Пол периодически привозил к бабушке погостить, но ведь это не предел мечтаний для совсем ещё не старой женщины…
У Корриганов был прекрасный дом в пригороде Лондона и достаточно сбережений для того, чтобы поддерживать неплохой уровень жизни после того, как Ричард уйдёт на пенсию. Впрочем, Линда и не требовала от супруга, чтобы тот целыми днями просиживал с газетой в кресле-качалке у камина в их уютной гостиной – по её мнению, Ричард вполне мог вернуться к написанию книг. Тем более, что кое-какой писательский опыт у Корригана уже был: лет пятнадцать назад собственное издательство Интерпола опубликовало его книгу по практике международного розыска похищенных предметов изобразительного искусства, и теперь её успешно использовали при подготовке новых сотрудников департамента. Благодаря лёгкому, доступному стилю изложения и увлекательным поворотам книга, которая, к тому же, базировалась на всем известных реальных событиях, пользовалась популярностью и у людей, не имевших отношения к розыску чего-либо, так что миссис Корриган нисколько не сомневалась в том, что её супруг способен создать ещё не один шедевр.
Чтобы порадовать мать и поддержать отца, для которого утрата активной работы могла стать серьёзным ударом, Пол и Салли приготовили для них подарок – кругосветный круиз. Он должен был стать, по сути, первым совместным отпуском четы Корриганов после медового месяца, со времени которого прошло уже почти сорок лет…
Мысли Линды унесли её далеко, в самое начало восьмидесятых: вот они с Ричардом соединили свои судьбы воедино, произнеся слова клятвы в маленьком костёле в присутствии только самых близких родственников и друзей, вот после рождения Пола родные помогли им приобрести дом – тот самый, где они счастливо прожили целую жизнь… потом Линда узнала, что снова беременна, а Ричард столько работал, что его буквально никогда не было рядом… как раз тогда он стал принимать участие в операциях по всему миру и постоянно пропадал в командировках.
1983-й стал годом славы Ричарда Корригана, когда о нём узнали все: во многом благодаря ему удалось раскрыть «преступление века», как тогда писали газеты – похищение картин Рафаэля и других знаменитых художников из Национального музея изобразительных искусств в Будапеште. Стоимость похищенного оценивалась в 35 миллионов долларов, и весь мир искусства следил за ходом операции, затаив дыхание… Потом было ещё одно дело и ещё – так Ричард пропустил рождение дочери и её первые шаги, пропустил день, когда Салли сказала своё первое слово, дни, когда дети впервые пошли в школу, день, когда Пол забил свой первый гол в составе школьной футбольной команды, и день, когда Салли впервые призналась однокласснику в любви, а избранник не ответил ей взаимностью…
Своё извечное отсутствие дома Ричард Корриган компенсировал тем, что обожал свою семью и постоянно баловал домочадцев. Из каждой поездки он неизменно привозил всем кучу подарков и подолгу возился с детьми – Линда позволяла им не ложиться спать, пока дети сами не свалятся с ног от усталости и сильных эмоций. Господи, как же давно это всё было…
Дети преподнесли сертификат, когда Линда собрала всех на традиционный семейный ужин, который она обычно готовила раз в две недели по субботам. Так что на следующий день настроение миссис Корриган было чудесным: она разогревала на обед вчерашние бифштексы (трайфл на десерт пришлось готовить новый – от вчерашнего не осталось ни крошки) и планировала покупки к незабываемому отпуску. Надо купить себе новый хороший чемодан, и купальник, и летнюю шляпу с большими полями – непременно соломенную, и новое яркое платье, и… Женщина даже не услышала, что говорит ей муж, и очнулась от сладких грёз лишь тогда, когда Ричард переспросил:
– Линда, дорогая, с тобой всё в порядке? Ты услышала, что я сказал? А то ты как-то странно улыбаешься…
– Прости, что ты сказал? – мечтательная улыбка всё ещё не сходила с уст Линды. – Я просто думала, что нам ещё столько всего надо купить – круиз ведь уже через месяц с небольшим… А у меня нет ни купальника, ни шляпки! Да и тебе нужно… Всё-таки у нас замечательные дети, скажи?
– Дети замечательные, да… – терпеливо повторил мужчина. За столько лет совместной жизни он уже понял, что, пока жена щебечет о какой-то своей ерунде, её лучше не перебивать – иначе начнутся слёзы, обвинения Ричарда в чёрствости и в том, что он никогда её не слушает, и вечные обиды.
Произнеся на автомате ещё несколько счастливых фраз (что-то о правильном воспитании детей и долгожданном отпуске, который Корриганы заслужили) женщина, наконец, остановилась:
– Ричард, ты, кажется, хотел что-то сказать.
– Я… да. Прости. Тебе придётся обедать без меня.
– Без тебя? Почему? Что-то случилось?
– Бишоп хочет со мной поговорить.
– Бишоп? – Линда насторожилась. То, что с мужем хочет поговорить незнакомый ей человек (к тому же, названный лишь по одной фамилии), ничего хорошего женщине не сулило. Наверняка это снова работа – причём какое-то новое дело, которое грозило срывом всех её планов. – Какой ещё Бишоп?
– Из «наркотического» департамента. Мы с ним пересекались пару раз по работе.
– Из «наркотического»? Что за дело у него может быть к тебе? Ты же не занимаешься наркотиками!
– Наркотиками – нет, – мягко согласился Ричард. – А картинами – да… Они вроде взяли кого-то… на границе с Мексикой… То есть не они, а американские коллеги… вот… и там нашлись картины, которые у нас давно в розыске… Ну что я тебе объясняю, я сам почти ничего не понял из сумбурной речи Бишопа! Это не телефонный разговор. Мы должны встретиться.
Линда медленно опустилась на стул. Картины. Вот оно. То, что разрушит её планы на идеальный отпуск. В глубине души женщина продолжала надеяться на то, что, если эти картины уже нашлись, значит, ничего больше расследовать не надо, и это всё-таки не начало нового дела, а просто закрытие какого-то старого, но что-то ей подсказывало, что, если Ричарду позвонили в воскресенье, то всё не может быть так просто.
– Я пойду? – нерешительно спросил Корриган, переминаясь с ноги на ногу, как будто от ответа жены что-то зависело.
– Куда?
– На встречу с Бишопом. Он ждёт меня в пабе за углом.
– Да, конечно… – Линда услышала свой голос со стороны и удивилась тому, насколько тускло он прозвучал. Если Ричард что-то решил, бесполезно пытаться заставить его поменять решение.
– Ну не расстраивайся ты так, дорогая! – Мужчина начинал чувствовать себя виноватым. – Он же не задержит меня до ночи! К ужину я точно вернусь. Можем накрыть стол в гостиной и зажечь свечи, как ты любишь.
– Иди уже, – устало сказала Линда и выключила плиту, где на сковородке всё ещё шкварчали аппетитные бифштексы.
– Ты у меня умница! – Корриган поцеловал жену и резво умчался переодеваться.
«Вот так всегда, – горько подумала Линда. – И это не закончится ни-ко-гда»…