Утром, когда я выползла из своей комнаты, мама уже стояла в коридоре возле зеркала, готовая уйти на работу. Вчера, после нашей размолвки, мы так и не разговаривали. И не потому, что я такая упертая. Просто мама, если решила добиться своего, то уж обязательно добьется. Неделями может со мной не общаться, пока я сама не повинюсь. Железобетонная мадам.
Я встала рядом с ней: она – на каблуках, в узких джинсах и кожаной куртке, я – в тапочках-зайцах и мятой розовой пижаме с сердечками, она – с аккуратной стрижкой-каре, я – со взлохмаченными разноцветными патлами.
– Ну? – спросила она меня в зеркале.
– Извини, – вяло промямлило в ответ мое отражение, – я тебя вчера обидела.
– Хорошо, что ты это понимаешь. – Мама смягчилась: – Завтрак на столе, там же адрес и расписание занятий в профессорской группе. И приведи в порядок голову. Такие волосы, как у тебя, стоит беречь!
Я чмокнула ее в щеку и потянулась закрыть за ней замок.
– И больше никаких танцев! – донеслось из-за полуоткрытой двери.
Дверной хлопок принес мне огромное наслаждение. Я быстро щелкнула ключом на два оборота. Если можно было бы больше, то крутила бы ручку замка до бесконечности – настолько меня выбесила ее последняя фраза.
Я, недовольная, прошлепала на кухню и тут же размякла. В воздухе витал аромат ванили и свежезаваренного чая. На столе меня ждали золотистые сырники, стакан сметаны и мамины указания в блокноте.
Но расписание подготовительной группы неумолимо перечеркивало время занятий в моей стрит-дэнс-студии. Я с ненавистью скомкала бумажку и опустилась на стул. Что же, я так вот сдамся, предам мои увлечения, страсть мою и даже протестовать не буду? Против танка не попрешь, и на танцы мне путь закрыт, но сделать кое-что с собой мне никто не запретит. Моя жизнь – что хочу, то и творю!
Я метнулась в ванную комнату. Наши зубные щетки: моя красная и мамина оранжевая – были еще мокры, на мыле пузырилась пена, и пахло мятной пастой.
Попытавшись расчесать спутанные пряди, я плюнула на эстетику и открыла навесной шкафчик. Большие остро заточенные ножницы удобно легли в ладонь. Но тут мне пришла в голову одна идея. Это гораздо интереснее, чем обкорнаться собственными усилиями.
Хитро улыбнувшись своему взлохмаченному отражению, я положила ножницы на место, быстренько написала эсэмэску Таське, чтоб не ждала меня, потому что в школу я сегодня не приду.
– Такие волосы надо беречь! – громко повторила я мамины слова и ехидно ухмыльнулась.
Все еще посмеиваясь, набрала телефон тети Лены – нашего мастера-парикмахера.
К счастью, у нее нашлось для меня время, и уже через час я сидела в кожаном вертящемся кресле напротив огромного ярко подсвеченного зеркала. В кабинете пахло розовыми нотками кондиционера и стоял теплый дух от недавно работавшего фена.
Я протянула тете Лене предусмотрительно обрезанную листовку с изображением короткостриженой девчонки.
– Ты хорошо подумала?
Я кивнула. Тогда тетя Лена надела передник «Schwarzkopf» и взялась за ножницы.
Похоже, она сомневалась в разумности принятого мною решения. Я – нисколько. Мне даже не обидно было видеть, как на пол падают пепельные локоны, выкрашенные в ядовитые цвета.
Когда все было закончено, я еще раз вгляделась в смазанную черно-белую картинку. Сомнений больше не было: теперь я окончательно похожа на пропавшую год назад девушку, как родная сестра. Зачем мне это нужно? Я не знала. Но то, что судьба подкинула мне ее фотку, не могло быть простым совпадением. К тому же, обрезав свои волосы, я безусловно испорчу настроение маме. Она ведь мне портит!
На вечерние занятия в профессорской группе я уже явилась в образе изящной молодой леди со стрижкой «пикси». И, судя по косым взглядам будущих студенток и покрасневшим щекам абитуриентов мужского пола, она мне шла.
Занятия были назначены в большой гулкой аудитории. Оглядевшись, я выбрала место подальше от кафедры. Установленные полукругом сиденья создавали впечатление цирковой арены, но вместо конферансье появился бодрый старичок-профессор в белом медицинском халате и, нет чтоб занять кафедру, водрузил стул прямо напротив меня. Пришлось сделать вид, что я его слушаю.
Но, вопреки ожиданиям, его лекция мне понравилась – он оказался не таким занудой, как я сперва подумала. И когда он вдруг обратился ко мне, я даже обрадовалась – снова стоять на виду у всех, пусть не на сцене, но на глазах у многих, – ни с чем не сравнимое удовольствие!
– Девушка! Да-да, вы! – Он поманил меня узкой ладошкой, и я спустилась вниз. – Берите мел, рисуйте!
Я растерянно оглядела нижний край доски, на которой должна была что-то рисовать. Мела там не было.
– Хо-хо-хо! – совсем как Санта-Клаус, рассмеялся профессор, бодро подпрыгнул со стула, схватил кусок мела с кафедры и протянул мне. – Пишите! – снова скомандовал он и начал диктовать.
Я старательно выводила буквы и наслаждалась вниманием аудитории за спиной.
– Данный рисунок доказывает, – комментировал профессор, – и вы, надеюсь, это видите, невозможность рождения кареглазого ребенка у светлоглазой пары. Вот у вас, девушка, – он энергично обежал меня и заглянул в лицо, – у кого из родителей такие прекрасные глаза?
– У папы, – вздохнула я.
У моей мамы глаза голубые, а у меня – переспелая вишня, как и у отца, фотку которого я храню в секретном месте в ящике своего стола. Это даже не целая фотография, а только половина. Кто-то отрезал стоящего рядом человека. На моей части виден молодой мужчина в черной кожаной куртке, а на плече у него лежит чья-то рука, в которой зажат небольшой золотистый предмет. То ли зажигалка, то ли портсигар. А чья эта рука – неизвестно. Понятно только, что мужская. И на заднем плане – гранитная набережная Невы. Расспрашивать об этой фотографии маму я не решалась. Потому что она терпеть не может вспоминать о моем отце, это я с годами опытным путем выяснила.
Однажды, когда еще с нами жила бабушка, я искала в маминой комнате сборник стихов Есенина – нам по литературе было задано выучить любое его стихотворение, только не из учебника. Я перебирала книги на полке, как вдруг прямо мне в руки упала эта фотография.
Бабушка на кухне мыла посуду. Вытерев руки о фартук, она взяла протянутую мной фотку и надела очки.
– Спрячь подальше и, главное, маме не показывай, – сказала она, возвращая фотографию.
– А кто это?
– Твой отец, – бабушка тяжело вздохнула и опустилась на табуретку, попутно погладив меня по голове. – Он был нехороший человек.
Меня охватило возбуждение: наконец-то мне рассказывают об отце. Раньше, стоило только его упомянуть, взрослые замолкали или переводили тему разговора.
– Почему?
– Он обманул твою маму, меня и, получается, тебя.
– Как это? Я ведь его даже не видела! – удивилась я. – Сейчас вот в первый раз!
– Вот этим и обманул. Уехал от тебя, а куда – не сказал! Ну да нам и без него хорошо. Правда, Лера? – Бабушка снова потрепала меня по волосам и еще раз попросила не напоминать маме об этом неприятном человеке.
Мне мужчина на фотографии неприятным не показался, у него были такие же, как у меня, темные глаза и ямочки на щеках. Но бабушкину просьбу я выполнила, фотографию спрятала в самый дальний угол письменного стола и маме ничего не сказала. И вот теперь бодрячок-профессор невольно напомнил мне об этом эпизоде.
Но в целом на занятиях было довольно сносно, невзирая на общество ботаников и заучек. Жаль только, что возвращаться домой пришлось после десяти вечера.
Я не любительница ночных прогулок, тем более в одиночестве, тем более в нашем районе, неподалеку от темного лесопарка, где нет ни единого фонарика.
Оставив позади уютно-желтый свет холла метро, я пересекла улицу по пешеходному переходу. Случайные спутники, которые перешли дорогу вместе со мной, свернули кто куда, и я осталась одна. Старые деревья вдоль аллеи покачивали ветвями. От земли тянуло холодом и влагой. Слышался шорох листьев и равномерный цокот каблуков моих туфель. Но мне мерещились тени за спиной и слышался хруст веток под ногами маньяков-убийц. Из-за этого я поминутно оглядывалась и прибавляла ходу. В конце концов запуталась в собственных ногах и чуть не рухнула на кучу свежесметенных березовых листьев. Знала ведь, что нельзя изменять любимым «конверсам» в угоду сверхженственности и напяливать туфли на каблуках! Достаточно было бы и платьица с накинутым поверх плащом!
Спотыкаясь и дрожа от страха, я все же благополучно добралась до дома, ворвалась в квартиру и заперлась на все замки. Скинула злополучные туфли, завернулась в пушистый розовый халат, но только включенный во всех комнатах свет и задернутые наглухо шторы принесли мне успокоение.
Пока грузился ноутбук, я позвонила маме на работу и отчиталась о проведенном дне, благоразумно не упомянув о пропущенных уроках.
А вот в ВК меня ждал неприятный сюрприз. Таська, шпионка недоделанная, прислала мне снятую на телефон фотографию. Отличного качества, надо сказать. Гор и Японка идут рядом. Вид сзади. Вполоборота друг к другу. Улыбаются. У нее косая челка на один глаз и белоснежные кеды, у него узкие джинсы и рюкзак на левом плече. Спасибо, подруга, порадовала!
Хорошо, что я знаю, где лежит снотворное. Бело-голубая коробочка. Это одно из преимуществ, когда твоя мама – врач. Лекарства, которые обычные люди получают только по рецепту, в твоем доме хранятся просто так на полке. Без этих таблеток сегодня мне заснуть бы точно не удалось!
Новый имидж, короткая стрижка и мое появление в школе на следующий день фурора не произвели. Одна лишь Любаша выдала, поймав меня в коридоре:
– Тихонова, этот эксперимент тебе удался больше.
Да еще Таська оценила новую прическу, сказав, что сейчас это самый тренд, и всегда надо пробовать что-то новенькое.
После большой перемены мы сидели в кабинете в ожидании физика. Он, как всегда, задерживался, и ученики, зная эту его особенность, вяло подтягивались в класс. Меня поведение физика вполне устраивало, потому что давало возможность дочитать закачанную в телефон книгу. Я полностью погрузилась в переживания главного героя, как вдруг прямо на экран шлепнулся огромный мерзкий паук. Распластал отвратительные волосатые лапки по желтой странице и желейно затрясся. Я взвизгнула и закрыла лицо ладонями.
О моей арахнофобии в классе не знал, наверное, только совсем не интересующийся людьми человек. И только ленивый не использовал мою боязнь для гадких шуток. Но это осталось в прошлом, мы ж не дети! Ан нет, кому-то и сегодня приспичило поглумиться.
Я продолжала сидеть зажмурившись. У меня такая тактика выработалась: когда мне страшно, я стараюсь не смотреть на эту гадость, а жду, пока кто-нибудь милосердный, вроде Таськи, избавит меня от напасти. Но подруга моя, как назло, застряла где-то за пределами кабинета, и надеяться мне было не на кого. А поскольку однокласснички мои – народ не самый дружелюбный, то оставаться мне впотьмах еще долго.
Несмотря на все мои усилия оставаться спокойной, внутри все сжалось, во рту пересохло, и я уже готова была броситься вон из класса, как вдруг услышала возню сбоку от себя и осторожно приоткрыла левый глаз. В проходе между партами растянулся Женька Саур, из-за своей странной фамилии прозванный Сауроном, и, как оказалось, не зря. Он самый злобный и доставучий парень в нашем классе. С легкими признаками дебильности и быдловатости. И вот сейчас он валялся на полу, а через него перешагивал Вербицкий с невозмутимо-каменным спокойствием на лице. Открыв оба глаза, я обнаружила, что паука на парте нет, и облегченно выдохнула.
– Макс, ты чего? – возмущенно завопил Саурон, пятясь на четвереньках, как енот в норе.
– Пройти мешаешь, – процедил Вербицкий и швырнул свой рюкзак на парту аккурат позади меня.
Наконец явился физик, следом просочилась незамеченная им Таська. Все заняли свои места и зашуршали учебниками.
– Внимание! – Неожиданно из громкоговорителя разнесся вопль директрисы.
Хлебом ее не корми, дай поорать. Мне так и представляется, как, накричавшись досыта, она выходит из школы после рабочего дня и ни слова не произносит – копит силы. И папка у нее есть специальная. «Поводы для крика» называется.
– Обращаюсь к учителям и ученикам нашей школы! – басила она. – Чрезвычайное происшествие! Сегодня поступила информация о том, что пропали две ученицы десятого «б» класса нашей школы: Сергеенкова Дарья и Ковальчук Марина. Сейчас девочки находятся в розыске. Убедительная просьба: всех, кто что-либо знает об их местонахождении, оказать содействие полиции. И, дорогие дети, – голос приобрел непривычную слащавость: – Соблюдайте осторожность, не вступайте в разговоры с незнакомцами.
Громкоговоритель зашипел и отключился.
– Что за девки? Знаешь их? – обратилась я к Таське: подруга моя всегда в курсе событий.
– Ага, – Таська торопливо вытаскивала тетрадки из сумки, – это две готоподобные курицы. У одной ноздря проколота, другая черные круги вокруг глаз малюет.
Я смутно припомнила тех девчонок. Таська швырнула учебник на стол, застегнула сумку и мотнула головой назад, где сидел Вербицкий:
– Во, такому самые подружки!
Непроизвольно мой взгляд скользнул за ее кивком и столкнулся со взглядом Макса. Отчего-то мне стало неловко. Я почувствовала, как щеки заливает краска, и быстро отвернулась. Неприлично говорить про человека гадости, особенно если он сидит у тебя за спиной и все слышит.
Но Таська уже оседлала своего любимого конька, придвинулась ко мне и жарко зашептала на ухо.
– Я как-то слышала, родаки между собой болтали, что папаша его теперь большая шишка в ФСБ. Так что, если этот решит кого-нибудь на тот свет отправить, то ему точно ничего не будет! – Таська захихикала. – С такого станется!
– Почему ты так думаешь?
– А ты что, не помнишь, как он Кисличенко уделал? – Таська вытаращила глаза: – И папаша его отмазал?
Я кивнула: то была давняя неприятная история.
– Но, по-моему, с тех пор ни с кем конфликтов у него и не было, – вяло возразила я.
– Да? – Таська даже повысила голос, и мне пришлось ткнуть ее в бок. – А то, что он с фингалами на морде ходит, тебя не смущает? – Ее злорадный шепот так и сочился ехидством.
– Ну мало ли, – я пожала плечами, – всякое бывает.
– Бывает, – согласилась Таська. – Может быть, сам папаша его и лупит. Я не удивлюсь.
– Да с чего ты взяла? – Мне уже стало как-то неприятно: зачем придумывать про человека неизвестно что, непонятно на каком основании?
– Да с того, что его даже родная мать бросила!
– Таська! – Теперь уже она одернула меня, чтоб я не возмущалась вслух. – Что ты такое говоришь?
– Говорю, что слышала! А ты со своими танцами вообще не замечаешь, что у тебя под носом делается! – отрезала она, насупилась и переключила свое внимание на доску, на которой уже была начерчена таблица внушительных размеров.
А я, впечатленная ее словами, снова обернулась. Но Вербицкий этого не заметил. Он сидел, склонившись над партой, и сосредоточенно записывал в тетрадь формулы.
Уроки закончились, и мы спустились вниз. Там, снимая свой плащ с вешалки, я была вынуждена наблюдать сквозь прутья решетки, отделяющие гардероб от основного холла, душераздирающую картину. Егор Кисличенко, безучастно подпирающий одну из колонн, вдруг встрепенулся, выдернул таблетки наушников из ушей и подался навстречу спускавшейся по лестнице Японке. И рука об руку, мило улыбаясь, они покинули школу.
Я сделала вид, что мне на них фиолетово, но рукава плаща предательски путались и раздражали меня. Психанув, я перекинула его через ремень сумки.
– Пойти с тобой? – Таськины кошачьи глаза выражали сочувствие, смешанное с любопытством: интересно же понаблюдать, как я отреагирую на подобное предательство!
Я покачала головой. Не хочу жалости, пусть даже и от лучшей подруги.
– Тогда я побежала, – обрадовалась она, – мне еще деньги за билеты надо завезти одному человечку. – Она чмокнула воздух и растворилась.
А я побрела по березовой аллее, цепляя носками туфель желтые листья. Из уличного кафе доносился запах шашлыка, напоминая о лете, но прохладный ветерок не позволял забыть, что уже наступила осень.
– Лерка!
Я оглянулась. Меня настигал Макс Вербицкий. В черной толстовке, которая заменяла ему школьную форму, черных брюках с карманами на коленях и тяжелых черных кроссовках. После всего, что мне наговорила Таська, я смотрела на него каким-то другим взглядом. И внезапно он показался мне Лунным медведем. Такое название гималайского медведя, черного, с белым треугольником на груди, запало мне в душу неожиданно, но показалось чрезвычайно красивым.
В прошлом году я сильно простудилась и провалялась дома дней десять, не меньше. И когда я уже почти выздоровела, как назло отключили Интернет. Это было ужасно – ни тебе в соцсетях посидеть, ни киношку посмотреть. Маясь от безделья, я наткнулась на мамину свежекупленную книгу. Она пахла типографской краской и издала довольное похрустывание, когда я впервые открыла ее. Я начала читать и неожиданно увлеклась. Это была этакая смесь мистики, психоанализа и сказок.
И вот в одной сказке я прочла о лунном медведе, которого приручала маленькая японская женщина. Непросто далось ей доверие свирепого зверя, но ее настойчивость и желание оказались сильнее.
Макс как раз и показался мне лунным медведем. Таким же большим, мрачным и опасным. Из школьной программы и научно-популярных телепередач я усвоила, что медведь – животное непредсказуемое и свирепое. Точь-в-точь репутация Вербицкого. И внешность у него соответствующая. Для полного совпадения не хватало только белого треугольника на груди.
Странно, что до меня никто не заметил сходства, и Макс не носит кличку Гризли, или Гималайский, или что-нибудь подобное. Хотя окрестить его в нашей школе вряд ли кто осмелится. Гор однажды попытался, так теперь они друг друга пятый год обходят стороной. Во избежание.
В шестом классе – Вербицкий тогда только поступил к нам – Егор имел неосторожность обозвать его шепелявым – Макс чуть присвистывает на шипящих. И хотя Макс был на голову меньше Кисличенко, разнять их смогли только с помощью Остапчука и нашего дворника. Вербицкий, как разъяренный бультерьер, вцепился в своего противника, и даже выбитый зуб не отменил его тактику. Весь класс, помню, ходил смотреть на место происшествия, пока уборщица в спешном порядке не замыла кровавые плевки на полу.
Егор недели три с сотрясением мозга в больнице пролежал, а дело Вербицкого отец приходил улаживать. Говорили, что он фээсбэшник со связями, поэтому Максу все сошло с рук.
Но Гор на этом не успокоился. Вместе с группой поддержки, а это не меньше половины класса, он подкараулил Вербицкого за школой. Жаждал мести и удовлетворения. Рассказывали, что Вербицкий даже не стал дожидаться условий поединка. В его руке мгновенно нарисовался выкидной нож. Хотя некоторые утверждали, что это была заточка или что-то подобное. В общем, схватка не состоялась – Кисличенко капитулировал под предлогом невменяемости противника.
С тех пор эти двое друг друга в упор не замечают, а одноклассники предпочитают общество жизнерадостного Гора и, отдавая дань уважения непримиримой хватке Вербицкого, стараются держаться от него самого подальше.
Макс поравнялся со мной. Слава богу, знакомых вокруг не наблюдалось, значит, никто не заметит меня в его обществе.
– Домой идешь?
Я кивнула.
– Слушай, Лерка, извини за сообщение. Ты не обиделась вчера?
Ошарашенная неожиданным вниманием нелюдимого Вербицкого, я только помотала головой.
– Так, значит, не из-за этого подстриглась?
Я рассмеялась. Он думает, что из-за его подколки я могу кардинально поменять имидж? Глупый мальчишка!
– Что ты ржешь? – взъерошился он. – Тебе, между прочим, идет.
– Спасибо, – я стрельнула уголком глаза на высокую темную фигуру рядом.
Удивительно было слышать комплимент от человека, говорившего со мной за все время нашего совместного обучения от силы три раза.
– Ты стала похожа на эльфа. Эльфийку. Не знаю, как правильно выразить, – заулыбался он.
Эта улыбка так преобразила его лицо, что я засомневалась: неужели я шагаю рядом все с тем же мрачным мизантропом?
Вот уж не думала, что подобный тип знает о существовании милых сказочных существ. Мне представлялось, что таких парней занимают только терминаторы, железные люди и GTA с танками, вместе взятые. Но все же было приятно. Его внимание чуть подштопало нанесенную Японкой свежую рану.
– «Властелина колец» пересматривал недавно?
– Почему пересматривал? – Он пожал плечами. – Перечитывал.
– Фильм мне понравился больше, читать очень уж муторно, – заметила я.
– Как скажешь, – он снова пожал плечами, но улыбаться не перестал – смотрел серо-стальным взглядом прямо в глаза так, что я даже смутилась.
– Я кино больше люблю смотреть. Книгу, пока дочитаешь, уже десять фильмов вышло и еще десять сиквелов и приквелов, – объяснила я.
– А какой жанр тебе больше всего нравится?
И вдруг слово за слово выяснилось, что вкусы к кинофильмам у нас почти совпадают. Только все фильмы в жанре фэнтези и фантастики Макс еще и перечитал. Это было удивительное открытие. Словно в соседней комнате, дверь в которую, ты думал, надежно заперта, вдруг обнаружилась коллекция картин или еще чего-нибудь увлекательного и диковинного.
– Далеко живешь? – спросил он, когда тема про киноленты исчерпала себя, а мы остановились возле светофора.
Я указала на компанию блеклых хрущевок через дорогу.
– Провожу, – констатировал он, – а то девицы пропадать начали. Аж по две штуки за раз.
– Боишься, что всех расхватают и на твою долю не хватит?
– Не, – он достал из кармана толстовки пачку мятного «Орбита», предложил мне и после щелчком отправил подушечку в рот, – я свою долю сам определяю, независимо от обстоятельств.
– Ладно, идем. Дружеская поддержка мне сейчас не помешает. А то Таська убежала моя.
– Да и хорошо. Мне она вообще не нравится.
Я не знала, что ответить на подобное заявление. Макс Таське не нравился тоже. И я поинтересовалась:
– А ты где обитаешь?
Он как-то погрустнел и невесело подтвердил:
– Точно сказано. Обитаю. Остановка отсюда, вон там высотка, видишь? – Он указал на красно-кирпичный дом этажей в двадцать пять.
Я помнила этот дом: подземный гараж, консьерж и все такое.
– Ага, элитный домишко.
– Это для тебя важно? – Макс как-то странно посмотрел на меня, будто решал, стоит ли вообще со мной разговаривать.
И я вдруг почувствовала себя как та маленькая японская женщина из сказки, которая приманила дикого зверя и боится спугнуть, потерять доверие.
– Нет, не важно, – ответила я. – Просто теперь знаю, где ты живешь. Через мой двор добираться неудобно будет, крюк придется делать.
– Ничего, переживу, – усмехнулся Макс, – должен же тебя кто-то проводить в нынешней неспокойной обстановке. Тем более при такой трогательной и беззащитной внешности.
– У меня беззащитный вид?
Я никогда не рассматривала себя с этой точки зрения и задумалась: может, действительно от перемены имиджа и поведение меняется? Недаром я вчера чуть концы от страха не отдала, возвращаясь с подготовительных курсов.
– Еще какой! Любой маньячелло позарится. Даже если до этого и не имел дурных намерений, – пообещал Вербицкий.
– Макс, прекрати меня запугивать, – я дружески шлепнула его по плечу. – Мне тут трижды в неделю темной ночью с курсов возвращаться придется.
– А хочешь, я тебя буду возле метро встречать? – неожиданно предложил он. – Мне все равно вечерами делать нечего.
– Нет, спасибо. Это, наверное, уже лишнее. Достаточно того, что ты меня сейчас провожаешь.
Он опять пожал плечами. Мы помолчали.
– Что за курсы?
– В медицинском, – коротко ответила я.
– Врачом хочешь быть?
– Вообще, нет. Мама хочет.
– Зачем же ты соглашаешься?
– А что я могу?
– Ты можешь сама решать, что или кто будет присутствовать в твоей жизни. – Макс многозначительно посмотрел на меня: – Ты чего хочешь?
– Я не знаю, – промямлила я. Казалось, что я на собеседовании по определению будущей профессии. – Я знаю, чем люблю заниматься. А кем быть хочу – не знаю. А ты? – Я решила перевести тему, потому что чувствовала, что тону и ответить на его прямой вопрос мне нечего.
– В военмех готовлюсь, – Макс машинально подтянул рукава толстовки, и я заметила на внутреннем сгибе локтя татуированную надпись. Латинские буквы, вроде группы крови. В средней школе, когда появился новенький с татуировкой на руке, которую он пытался прятать под длинными рукавами, весь класс только о ней и говорил. Нашим тринадцатилетним пацанам украсить себя чем-то подобным в голову тогда еще не приходило.
– Военное дело уважаешь? – удивилась я. Хотя чему тут было удивляться: он был весь такой брутальный-пребрутальный и органично представился мне в камуфляже с ног до головы.
– Не особо. Там комнату в общаге могут выделить сразу. Да и с компами я на «ты».
Незаметно, за разговором, мы подошли к моему дому.
– В гости напрашиваться не буду. – Макс улыбнулся, но в уголках его губ я заметила нечто совершенно противоположное сказанному и поспешила заверить:
– В другой раз. Ладно?
Я ведь знаю, как легко меня уговорить пообщаться с приятным человеком. А ведь еще полчаса назад Вербицкий мне таковым не представлялся.
– Ловлю на слове! – сказал он и перекинул рюкзак на другое плечо.
Протянул на прощание руку. И тут я заметила в боковом сетчатом кармашке его сумки того самого мерзкого игрушечного паука, которого мне кто-то сегодня бросил на парту. И теперь ясно, какой урод это сделал!
– Знаешь что, Вербицкий, – я поискала куда спрятать руки и демонстративно завела их за спину, – я тебя, конечно, плохо знаю, но такой подлости все-таки не ожидала.
– Не понял, – он нахмурился и заледенел.
Я кивнула ему на рюкзак, и он оглянулся, не сознавая в чем дело.
– Паук. У тебя. В сумке, – пояснила я.
Макс скинул рюкзак и принялся разглядывать мерзкое создание сквозь сетчатую ткань, будто впервые увидел. Потом сокрушенно покачал головой. Я надеялась, что это знак раскаяния, но прощать его даже не собиралась. Знать его до сегодняшнего дня не знала и дальше тоже не хочу.
– Дура ты, Лерка, – вдруг сказал он, развернулся и бросил через плечо: – Это Саура паук.
Я смотрела в черную широкую спину, и мне было стыдно. Словно я не прошла испытание и спугнула доверившегося мне дикого зверя.