Предисловие
Посвящаю этот роман моему другу, самой сильной женщине на свете – Ирине Карловне Осиповой.
Книга должна порождать огонь в сознании читателя, иначе, что это за книга? Строки следует писать так, чтобы они отпечатывались в памяти, врезаясь в повседневность вихрем эмоций. С каждой страницей, воспламеняли душу читателя сильнее и жарче.
Настоящий автор… вкладывает в произведение часть души, бросая вызов и призывая к раздумьям.
Так я писала эту книгу. Часть меня навеки затерялась среди ее страниц, и будет жить в каждом из читателей. Классическая система российской психиатрической больницы, описанная здесь – нарицательное имя любой жесткой структуры. Каждый может столкнуться с тем, с чем столкнулась главная героиня романа. Но, не каждый после падения распрямляет крылья и готовится к новому взлету. Эта книга написана не просто как некоторый опыт, в сочетании с художественными фантазиями. Она призвана вселить надежду на торжество любви и справедливости, подарить то, чего не хватает в современном, обезличенном обществе. Это вызов всем правилам и любовь, которая случается раз в сотни лет.
Имена и фамилии в романе выдуманы, номера отделений изменены.
Все совпадения – случайны.
Выражаю благодарность:
Родителям и бабушке – которые терпеливо читали произведение по главам, выискивая ошибки и опечатки.
Коллегам по творчеству – Татьяне Ивановой и Александре Обвинцевой, с которыми, до двух часов ночи на форумах, при теплом свете гостиничных ламп, штопали друг другу сюжетные дыры в каркасах романов.
Наставникам и крестным отцам – Олегу Валерьевичу Лукьянову и Евгению Ивановичу Губину.
Вдохновительнице и наставнице, поддержавшей в трудный момент – Ирине Карловне Осиповой.
Близким друзьям, за колоссальную поддержку, которой подвластны и расстояние, и время –Веронике Сенниковой, Марине Сульдиной, Марии Хамматовой, Алексею Дядькину, Игорю Голованову, Павлу Опанасенко, Шевченко Александру.
И, конечно же, супругу – Денису Гоман, который с трудом, но принял повествование от первого лица.
«Кто знает, что такое любовь? Любовь всей жизни?..
Это… когда радуешься от одного подаренного взгляда.
Когда ее улыбка вселяет веру, что все хорошо.
Когда у нее на глазах слезы, а ты их делишь с ней у себя в душе.
Когда на расстоянии чувствуешь легкий аромат ее духов, и этот запах… просто сводит с ума.
Когда ее сон – для тебя тайна, а от этого так приятно, как никогда.
Когда касаешься ее руки, и душа дрожит от счастья.
Когда держишь ее в своих объятиях… и это миг навсегда.
Когда она знает, о чем ты думаешь, а сама при этом – полная загадка.
Когда ты можешь говорить так, как думаешь, не боясь раскрыть самые темные уголки души – ведь знаешь, что она тебя поймет.
Когда она одна такая во всем мире, и другой – не надо.
Когда она ставит свечку в церкви, молясь за тебя… и ангелы поют вместе с ней.
Когда она уходит, а ты живешь лишь той надеждой, что увидишь ее вновь, и ожидание – в сладость.
Когда ты перестаешь жить закрытыми стенами, не замечаешь безликие лица, омраченные души и черствые сердца, согреваясь мыслями о ней.
Когда ищешь ее во всех мирах, во всех жизнях, во всех снах и… находишь, любишь… а любя – не требуешь!
Когда рад, что она просто – есть!»
Одно из писем Ветра.
Глава 1. Непризнанные святые.
–Как ваше настроение, Родион Евгеньевич?
Я с интересом изучала лицо местного представителя творческой интеллигенции, одетого в клетчатую балахонистую пижаму. Голубые глаза с нездоровым блеском, легкая небритость, скорбно опущенные вниз уголки рта, изящный и тонкий нос. На голове, правда, птичье гнездо, но для творческого человека такой беспорядок вполне уместен.
В голове кавардак, почему бы, и на голове ему не быть, в самом-то деле?..
–Эх, настроение-то нассстро-ень-ице… так себе, эх, – он театрально вздохнул. –Были бы друзья, лучше, чем эти таблетки… А так… Эх… А вы можете меня, милая Арина Витальевна, по-другому называть?
–Как это, по-другому? Просто Родион?
Клиническое интервью только началось, а я уже устала делать записи. Вот интересная же личность к нам угодила!
–Барон Рэйдель. РЭЙ-ДЕЛЬ, – медленно произнес он в ответ на мой вопросительный взгляд. –Да, я творческий человек, и псевдоним у меня есть, тоже творческий, дааа… – он задумчиво почесал затылок.
–Все-таки, буду вас называть официально, – я отвлеклась от записей. –Как вам живется-то у нас, в отделении?
–Не живется, не мое! – барон Рэйдель скорчил кислую рожицу. –Я особый, у меня тоска по недостигнутому…
–В чем выражается ваша особенность? – я взяла другую ручку.
Чернила в старой стремительно заканчивались от веселых историй, и я чуть не расцарапала лист.
Сильно зачесался нос от терпкого запаха дешевого одеколона.
–Мне снился сон про вылет души из тела… Я исследую параллельные миры, ииииии… обязательно, обязательно напишу об этом научную работу! – он заерзал на стуле. –И еще, подождите, подождите… Я хочу построить новое, аристократическое государство – чтобы люди жили вместе, понимаете, улавливаете суть, да-да? – в его глазах заплясали безумные искорки.
–Пока не совсем, ну ладно, – я вздохнула. –Родион Евгеньевич, у вас голоса есть?
–Были, крыша несколько раз ехала… – он опустил голову и закрыл лицо руками с тонкими пальцами, но неприятно длинными ногтями. –Десять лет назад, я прыгал с третьего этажа… Говорили, что встретят… А еще, еще я, Богородицу видел… Печальную и красивую, матерь Божию, – он поднял на меня глаза, полные слез.
–Это же все позади, верно? – я смягчила тон. –Лекарства помогли ведь…
–Да что, эти лекарства… Люди нужны, ЛЮ-ДИ! –он замахал руками так, словно хотел за что-то ухватиться, но не мог.
–Нужны люди, как лекарства, и лекарства, как люди… – задумчиво прошептала я.
–Ого! Вот! Это так, имеенннно так! Как вы точно отметили, Арина Витальевна! Ох… – барон Рэйдель сложил руки на груди.
–Отметила не я, ну да ладно… Родион Евгеньевич, нам нужно пройти пару тестов… – я закопошилась в бланках многочисленных методик.
–Ох, а мы можем просто, поговорить?.. Как я не люблю, ну не люблю это все, знали бы вы! – он нахмурил тонкие брови.
–Здесь совсем немного, Родион Евгеньевич. Ну заполните, пожалуйста.
–Ну ладно, только ради такой девушки как вы… Эх… ну ладно…
Он взял ручку и принялся судорожно рисовать галочки, на каждом вопросе то вздыхая, то охая. Я внимательно наблюдала за его возбужденными действиями.
Что еще остается одинокому клиническому психологу, заинтересованному в своей работе?..
–Ну вот, все… – он протянул коряво заполненные бланки минут через десять.
–Спасибо, Родион Евгеньевич, очень хорошо, – я взяла бланки и отложила в сторону. -И, последний вопрос… Какие у вас планы на будущее? После выписки?
–Как, какие? – тот пожал плечами. –Поехать к Урганту, паспорт отдать! Заехать к уважаемым людям, дать гражданство своего государства… Вернее, так! – он поднял указательный палец и выпучил глаза. –МИКРО-АРИС-ТОК-РА-ТИ-ЧЕС-КО-ГО государства…. БА-РО-НА РЭЙ-ФЕЛЬ-ДА! Или, «Жизнь после жизни», – скромно добавил он, понизив голос.
–Ну, планы у вас, как погляжу, далекоооо идущие, – улыбнулась я. –Спасибо за откровенный разговор, Родион Евгеньевич. И, можете идти.
Последний день марта…
Для кого-то, этот день не значил ничего, но для меня, знаменовал собой новый поворот. Перевод в другое отделение. На сегодня, осталось посмотреть еще одного пациента и, разумеется, успеть написать по нему патопсихологическое заключение.
Крошечная стеклянная египетская пирамидка переливалась в лучах весеннего солнца. Одна из немногих посторонних вещей, что приютилась на моем рабочем столе и радовала глаз в любую погоду. Сейчас, она смотрелась наиболее великолепно.
В дверь нетерпеливо постучали.
–Да, войдите! – вздрогнув, я отвлеклась от беспечного созерцания пирамидки.
Грузный санитар (банка – хоть куда!) в зеленой форме, привел тощего, как спичка, пациента. В отличие от перевозбужденного предыдущего, этот явно пребывал в подавленном состоянии. Казалось, что скорбная маска намертво приклеилась к его лицу. Глаза и щеки впали, губы застыли тонкой прямой линией. Мясистый нос неуместно смотрелся на исхудавшем лице. На пациенте висела не очень чистая пижама грязного синего цвета, рукава которой он закатал по-разному.
–Прошу, присаживайтесь.
Не здороваясь, пациент приземлился на стул рядом с моим столом.
–У него бачки скоро. Долго не задержите? – прогремел санитар.
–Бачки? У этого качка Бухенвальдского?! Вы шутите? – я вопросительно уставилась на санитара.
И вообще не понимала, почему труд пациентов так безбожно эксплуатируют. Мало того, что кормят баландой, так еще и тяжелые бачки для еды заставляют таскать, спины гнуть.
Зарплата мертвых душ, простых работников больницы – бесперебойно летит в карман администрации.
–Больше некому идти! – развел ручищами санитар.
–Другого поищите, пожалуйста. В отделении, так-то, покрупнее ребята есть, – я смерила его многозначительным взглядом. -Последний день работаю, нужно посмотреть парня, врач попросил.
–Ладно! – быкоподобный санитар громыхнул дверью.
–Арина Витальевна, психолог, немного с вами побеседую, – я перевела взгляд на пациента. –Как к вам обращаться?
–Ефим. Борисыч, – выдавил из себя тот.
–За что к нам-то попал, Ефим Борисыч?
–Наркотиками, отравился. Суицид. Три года. Назад. И, снова… – рублено ответил Ефим.
–Из-за чего… с собой-то так? – я сделала скупые пометки на листе насчет попыток самоубийств.
–Из-за чипов. Я был святым человеком, и отец мой был святым человеком… Потом, меня поймали китайцы и внедрили… внедрили чип, а сами китайцы – это люди Антихриста, – взахлеб затараторил он. –Когда в меня верили, меня больше не было…
–Вы верующий, или… – я судорожно записала религиозный бред.
–Нельзя в храмы ходить, мне… – он жутко закатил глаза. –А то найдут, Христос в храме найдет, проверит…
–И, что будет тогда?..
–Если найдут в храме – то грядет преосвященный месяц Рамадан, а с ним – и чеченцы… Я являлся чеченцам в облике святого возле первого подъезда, именно возле первого, да… а то, мог бы лохануться… – он уставился в голую стенку, словно говорил сам с собой. –А китайцы, китайцы дали мне прозвище Расим…
Ярко-выраженный синдром монолога. Веселый же последний день в любимом четвертом отделении!..
То вождь аристократического государства, то непризнанный святой…
–Голоса у вас, значит, были? А видения?.. – спросила я, параллельно описывая бредовую систему пациента.
–Я видел Чингисхана… Он ходил, подобно лотосу, но я порешил Чингисхана… Я… как святой… И Чингисхан катится, пьет потому что… спирт технический, – продолжал бубнить Ефим.
Я прикрыла улыбку рукавом халата. Не так уж много лет работаю в больнице. Некоторые вещи, до сих пор, и смешат, и пугают.
Тесты со святым проводить бесполезно.
Придется сообщить врачу, что бедняга снова за свое взялся.
Неизбежно, добавят лечение.
Так здесь и решают проблемы.
Глава 2. Перевод.
–Вот тебе грамота! – шустрая медсестра Кристина бросила грамоту врачу на стол.
Грамота с российским гербом и флагом легла на пухлые тома историй болезни. Игнат Васильевич, врач-психиатр, поправил кривоватую дужку очков и начал читать:
–Ну дык… За вклад… Во что? Чурикова, ты шутишь?!
Та прыснула от смеха, закрывая лицо листом назначений.
Среди каракулей, понятных только врачам, я разобрала зловещее для пациентов слово «аминазин». Да, кому-то из ребят сегодня туговато придется.
Не доброе утро.
–За вклад… В парашютный спорт?.. – врач уставился на медсестру непонимающими глазами.
–Игнат, ну миленький же ты мой, – она игриво улыбнулась, обнажив белые аккуратные зубки. –У тебя же пациент на прошлой неделе окно разбил и вышел… с нашего второго этажа. На КПП задержали. А сегодня у нас… что? – она перевела взгляд на меня.
–Первое апреля, – я развела руками, сохраняя при этом кирпичное лицо.
Хотя, эта сценка забавляла. Только подумать – «вклад в парашютный спорт… оригинально… походу, медсестра у нас еще более-менее сообразительная».
Игнат Васильевич, со свойственной ему пролонгированной реакцией, засмеялся только через несколько секунд после моей фразы. Кристина расхохоталась вместе с ним.
Я выдавила из себя подобие улыбки. Люблю свой коллектив, но особо внедряться в него – никогда не хотелось. Удобно быть отшельником. Меньше знают – крепче спят. Меньше тебе кости перемывают в процедурке. И врачи надменные не задают неловких вопросов, чтобы на очередной твой ответ дать циничную шутейку. Вернула историю болезни – и ладно. Здороваться – и вовсе, необязательно. Пациенты же ждут. И, какими бы они не были – они, в первую очередь, люди. Запертые в этих… как бы выразиться мягче, особых условиях. А врач пусть сидит, играя в нарды с компьютером.
Я очень хотела ускользнуть незамеченной в свой аскетичный кабинетик, как Алина обратилась ко мне.
–Аринка, так ты что… Уходишь от нас, что ли?
–С первым апреля, – я хмыкнула.
–Нет, я серьезно! – она оперлась одной рукой на спинку стула врача.
–Да уходит она от нас, уходит, – пробурчал врач, не отрываясь от очередной партии.
Судя по расположению фишек на зеленом поле, компьютер его снова обыгрывал.
–Куда же? – она демонстративно надула губки.
Блин, как не вовремя зашла… Да подождало бы заключение об этом эпилептике! Зря поторопилась. Теперь, придется терпеть допрос.
–К принудчикам. 15-е отделение.
–Аааа, вот оно что… Ну, удачи!
–Спасибо, – бросила я, с радостью оставив их с врачом наедине.
Вот тебе и первое апреля!
Вещи почти собраны. Аккуратно упакован в коробку пузатый электрический чайник «Redmond». Собраны в папки методики, которые обычно используют патопсихологи для исследования. Распечатки для групповых занятий, кисточки, карандаши и краски для рисования, пособие по психиатрии, кружка со следами чая на стенках… Опять забыла содой помыть! Так, ладно… Канцелярия, флешки, египетская пирамидка, рисунки пациентов…
Вроде, все.
Я закрыла окно и окинула прощальным взглядом уютное помещение. Стены персикового цвета создавали ощущение весны и теплоты. Решетки на окнах нисколько не удручали, а длинный прямоугольный стол не казался неуклюже широким и колченогим. На нем остались лишь два служебных компьютера, да принтер, беспощадно комкающий бумагу.
Пусть новый психолог с ним тоже помучается.
С легким сожалением я заперла дверь на ключ.
Первый раз, она закрылась на удивление легко.
Наше (вернее, уже не наше) отделение номер четыре, считалось самым здоровым и неприятно пахнущим во всей психбольнице. Было, правда еще одно, интерьером похоже на сарай. После его посещения хотелось скорее обработать руки обеззараживающим средством. Того гляди, подхватишь еще какую-нибудь гадость, и потом на больничный минимум на неделю.
Я достала второй ключ – вездеход. С его помощью, можно открыть дверь почти любого отделения.
Четверка еще славилась тем, что ряд палат пациентов отделялся от сектора обитания медперсонала тяжелой дверью.
Дверь натужно заскрипела, и в нос ударило тошнотворное сочетание запахов нечистого белья и дешевого курева.
Высокие, грязно-лиловые стены подпирали собой потолок. На полу красовались харчки.
Я шла, словно по минному полю – обходя не только харчки, но и хронов, совсем не чувствующих дистанции.
–Здрасти, Арина Витальевна! – закричал высокий хромоногий пациент.
–Денечек добренький, – подскочил сбоку эпилептик с несоразмерно большой головой.
–З-здддддррр…расти! – пропыхтел долговязый, умственно-отсталый заика.
Устав отвечать, я просто кивала головой и улыбалась краешком губ. Осталось пройти половину пути, чтобы добраться до своего нового, соседнего отделения, как меня чуть не сшибла врач.
Добрая душевная бабушка, комплекцией похожая на черепашку. Короткие черные, вечно растрепанные волосы, скидывали ей года. На круглом лице всегда улыбались карие глаза. А будучи занятой и напряженной, старушка часто поджимала нижнюю губу.
–Валентина Кузьминична! – я заулыбалась.
Она – единственный человек в отделении, с кем мне действительно приятно пить дешевенький «Нури» и заливать в себя горячий цикорий вместо кофе.
–Аринка! Ну что, убегаешь уже? – она остановилась и похлопала меня по плечу.
–Да…– я поймала ее внимательный взгляд. –На днях, обязательно зайду!
–Да заходи хоть каждый день! Чай, совсем ведь недалеко от нас убежала… – она махнула пухлой рукой. –У нас, сама знаешь, что ни день… Сегодня вон, Аркаша наш Реутов… Чуть в щиток не залез, балда!
–Здрасте, Арина Витальевна! – низкорослый олигофренчик, бесцеремонно вклиниваясь в разговор, схватил меня за рукав халата.
Белоснежного, недавно постиранного медицинским мылом и тщательно выглаженного.
–А ну пшел отсюда! – крикнула Валентина Кузьминична, сделав серьезное лицо.
–Я на вас женюсь! Заберите меня домой… Жраааать буду варить! – он скалился и подпрыгивал, потирая маленькие ручонки.
–Ты уже на Кристине раз сто женился! Иди за шваброй, помоги вон санитарке лучше! – продолжала кричать бабушка-врач.
Так я ее мысленно и называла – бабушка-врач.
Олигофренчик (умственно-отсталый, то есть), послушно удалился. Бабушку здесь уважали и боялись.
–Так что там с щитком-то? – полюбопытствовала я.
–Ну что… А! – она вновь заулыбалась. –Аркаша голоса оттуда слышал… они его… ну, голубым обзывали… Воздействие мол, плохое идет оттуда, вот ему надо было залезть и выключить, вот оно что!
Я прыснула от смеха и покачала головой.
Что ни день, то очередная история. Блог в инстаграме завести, что ли…
И строчить на обеде постики с хэштэгом #историиизщитка.
–Ладно, Валентина Кузьминична, я побегу. Пора уже, время… – я многозначительно кивнула на пакеты с патопсихологическим и бытовым скарбом, и перевела взгляд на круглые запыленные настенные часы, показывающие без пяти девять.
–Ну беги, дорогая, беги! Заходи! – переваливаясь, она направилась через отделение в свой кабинет.
Я ускорила шаг. Не забывая о минах, добралась до заветной серой двери.
Одна дверь отделяла меня от новой работы…
–Арина Витальевна, очень жаль, что вы больше не будете группы у нас вести…
Со спины, я узнала голос сухощавого и патлатого Витьки. Он всегда носил разноцветный шарфик на утонченной шее, за что его окрестили «поэтом».
–Ну, Витя… Новый психолог теперь будет с вами заниматься, – я повернулась к нему лицом.
Спиной вообще к психическим больным лучше не поворачиваться – одно из многочисленных правил пресловутой психиатрической бдительности.
–Да не будет никто с нами общаться, заниматься! – его мутные серые глаза заблестели. –Опять свои скучные тесты сунут, и все! – он махнул рукой и уныло пошаркал в свою палату.
Хроны беспорядочно сновали по отделению. Этакое броуновское движение по-психовски.
Родные все такие стали, зараза… И Витька, и олигофренчик тот Женька, что всей женской части медперсонала предлагал услуги домашнего повара. И слащавые эпилептики, и шизофреник Максим, беспрерывно мурлыкающий себе под нос доводы о бесконечности Вселенной… Много их. Всех помнишь по именам, едва стоит увидеть.
–Тимоша, дай сигаретку! Тимоша, ну дай сигаретку? Си-га-ре-то-чку… дай! Ну пожалуйста, сигаретоньку…
–Иди отсюда! – прогремел толстенный, как бочка, санитар несчастному куряге Петьке.
–Тимошенька, ну одну сигаретку, и все… Перекурчик, сигаретка, – не унимался тот, назойливой мухой кружа вокруг неприступного санитара.
–Снова на режим загремишь! Вон! – прорычал тот.
Петька съежился и отбежал в сторону, потеряв всякую надежду на перекур.
Ну прощай, четверка…
Я с трудом повернулась и вставила ключ. Дверь бесшумно открылась.
В нос ударил запах хлорки, а глаза чуть не ослепил чистейший пол.
Я стояла на пороге нового отделения.
Глава 3. Новое отделение.
Путь до кабинета заведующего пролегал через пустынный коридор. Лампы подмигивали, выхватывая из мрачных, залитых тенями ниш огромные вазы с пестрыми искусственными цветами.
Первый раз, мне довелось попасть в такое чистое и роскошное отделение…
Салатовые стены украшали причудливые картины. На одной из них, за множеством золотистых солнц, притаилась белесая вытянутая маска, невидящим взором наблюдая за гостями и постояльцами отделения.
Аккурат напротив, на ярко-оранжевом неоднородном полотне, пожирал свой хвост гигантский змей Уроборос.
В конце коридора белела дверь с табличкой «Заведующий». Минуя запертый буфет и череду закрытых кабинетов, я в нерешительности застыла у самой двери.
Огромная белая перегородка слева отделяла сектор медперсонала от сектора пациентов. Оттуда доносились крики… похоже, что не пациентов.
Вряд ли, в мужском отделении могут так истошно вопить. На психе, конечно, можно и не такое услышать, но для более-менее «сохранного» отделения – это слишком.
За неплотно прикрытой дверью замелькали тени.
Надо же, на ключ-то не закрывают, как в четверке…
–Дебила кусок! Перемывай! – истошный визг обрел очертания.
С грохотом упала деревянная швабра.
Наверное, санитарка какая-то, с озвучкой мерзкой, приставучей болонки. Визг ударил по ушам.
В четверке так не орали даже на самых «спецотловленных».
То-то, тут подозрительно чисто. Пациенты пол и стены наверняка драят несколько раз на дню.
Я снова перевела взгляд на табличку. Под жирными синими буквами алело изображение телефонной трубки. На двух других кабинетах справа такой значок отсутствовал.
Кстати, на двери одного из них значилась надпись: «Кабинет медицинского психолога».
Видимо, мой будущий кабинет.
Кто-то, считал заведующего душкой. Некоторые именовали тираном, волком в овечьей шкуре. Так или иначе, он любил порядок.
Что ж, к режиму – не привыкать!
–Войдите! – ответили за дверью на мой робкий стук.
Нога ступила на мягкий, обволакивающий ковер.
Кабинет утопал в полумраке. Пахло свежезаваренным зеленым чаем, как на китайской церемонии.
Сначала, мой взгляд упал не на заведующего, а на еще более крупные и причудливые картины. Поле боя горело адским пламенем, а чернеющее небо опускалось на солдат, потерявших всякую надежду. Побросав окровавленные мечи и копья, они возвели руки к небу, моля пощады у разгневанных высших сил.
На другой картине извивалось двуликое существо со множеством изогнутых лап, напоминающих щупальца. Ровно посередине, его рассекала прямая линия ни черное и белое. На каждой стороне блестело по глазу.
Кто-то из пациентов нарисовал. Фрагментарность, разрозненность шизофренического мышления налицо.
Хаос, раздирающий души, первобытный страх и абсурд – с этим, и сталкиваются психотики. Едва ли кто понимает их. Суровая система больницы в виде «правильных» врачей и фанатичных до соблюдения режима представителей младшего и среднего медперсонала не беспокоится об их внутреннем мире, обращая внимание лишь на…
–Носки!!! Перевертов не хочет менять носки!
В кабинет бесцеремонно ворвалась – наверное, медсестра – с впалыми безумными глазами, эпичным фонарем под одним из них и ногами, выгнутыми колесом.
Как говорится – первое, что в глаза бросилось.
Резко запахло дешевым парфюмом с центрального рынка.
–Так… психолог? – заведующий проигнорировал медсестру, первым делом, обратившись ко мне мягким, льняным голосом.
–Да, Борис Аркадьевич!
–Присядь. Я тут пока… С Надеждой Сергеевной разберусь. Кстати, это – сестра-хозяйка.
Та не поздоровалась и не повернулась в мою сторону, продолжая буравить взглядом стол заведующего, откуда он вещал вкрадчивым, гипнотическим голосом.
Я неловко присела на краешек первого попавшегося кресла.
Твердое, зараза.
Мягко здесь, видимо, стелят, да жестко…
–Не знаю, что с ним делать, задолбал! – продолжала орать сестра-хозяйка.
–Надя, не кричи! Криком ничего не добьёшься, так ведь? – пухлая рука загребла и переставила одну стопку историй болезней, затем другую…
Наконец, показался сам заведующий.
Грузный, он едва умещался на офисном стуле. Короткие седы волосы блестели в теплом желтоватом свете единственной настольной лампы. Пухлое лицо избороздили морщины, мутные серые глазки бегали под роговыми очками, выискивая нужную фамилию среди многочисленных томов историй болезни.
–Перевертов… Весна, обострение… Впрочем, – он опустил очки на мясистый нос, -Укольчик добавлю. Пусть процедурная придет за листом назначений, – он снял очки и откинулся на спинку стула.
Не сломался бедный стул, уже хорошо.
–Так что с носками?! Они Н-НИ черта не понимают! Плохо стирают! – Надя уперла руки в бока.
–Попытайся разъяснить… спокойно, – заведующий скрестил руки и невозмутимо смотрел на пустующее кресло рядом со мной. –Скоро я и всех соберу и популярно объясню… Что медперсонал всегда прав. Иди пока. С новым работником нужно побеседовать.
Сестра-хозяйка круто развернулась и вышла из кабинета, захлопнув дверь.
Облокотившись на стол, заведующий слегка прищурился, молча изучая меня.
Только сейчас я заметила, что он сидел в клетчатой жилетке вместо халата поверх рубашки. Рубашка застегивалась не на все пуговицы, обнажая массивную красную шею.
Потные руки сами собой сжали ручки пакетов, пристроившихся у моих ног. Сердце стучало неровно и быстро.
Полумрак кабинета угнетал и давил, заведующий производил двоякое впечатление.
–Так, ну что… Наслышан о твоей работе, наслышан, – Борис Аркадьевич наконец отцепил взгляд. –Заключения у тебя неплохие, но работать над ними еще надо. У нас принудка, собираются комиссии по снятию принудлечения… Так что, заключения должны быть емкие, четкие, короткие. Без психологических замудренных терминов, проще, чтобы я не плыл на суде, представляя пациента… Ясно? – он снова закопошился в историях болезни.
–Да, Борис Аркадьевич, – послушно ответила я, скользя взглядом по приоткрытому шкафу со стеклянными дверцами, забитому папками с историями пациентов.
–Хорошо. И, лучше всего, судя по четверке… у тебя получается психокоррекция. Сейчас, дам тебе первую группу, с шизофренией… Потом, возьмешь умственно-отсталых… Пусть порисуют, полепят из пластилина – поведение упорядочишь… И, на индивидуалку – возьми пока вот этого деда, он пару недель назад чуть не повесился на проводных наушниках, – заведующий протянул толстую, как книга, историю болезни. –Записывай, кого на группу брать.
Я судорожно порылась в пакетах и нащупала рабочую тетрадь для заметок. Среди ее страниц удачно оказалась и любимая шариковая ручка.
–Перевертов… Тот самый, что с носками – посмотришь на его поведение, таааак…, – он изучал длинный список пациентов, -Нечипорук – тот, что у доктора, он не мой… С молодым доктором познакомишься, кстати, – невзначай добавил он, -Харонов, Лесницкий – у него биполярное расстройство, очень активный сейчас, смахивает на фазу мании, осторожнее с ним… Любит к женской части медперсонала симпатии испытывать, кхм-хм, – хмыкнул заведующий, слегка улыбнувшись толстыми, как сосиски, губами. –И, Алин – он у нас философ, возможно, тебя заинтересует…
–Ну, у меня первое образование…
–Философское, знаю, – перебил заведующий и вновь расплылся в улыбке, -Госпожа психолог у нас еще и философ, хе-хе… Будут вопросы – обращайся. Чаю, кофе заварить – приходи. В общем-то, пока все. Вот, ключ от твоего кабинета… Держи в курсе всего, чем будешь заниматься. Все, работаем.
Он запустил компьютер.
–Всего доброго, Борис Аркадьевич. Буду держать вас в курсе! – я схватила пакеты и скорей выскочила из кабинета.
Обстановка в коридоре изменилась.
Очередь из пациентов выстроилась от перегородки до одной из дверей неподалеку от четверки. Та часть коридора теперь ярко освещалась светом.
Отделение проснулось и зажило своей жизнью.
Как и следовало ожидать, пациенты обратили на меня заинтересованные взгляды.
–Здравствуйте!
–Здрасте!
–Доброе утро! – отличился кто-то из толпы.
–Вы – наш новый психолог? – выкрикнул один из пациентов с конца очереди.
Вместо приветствия.
–Здравствуйте, ребят, доброе утро. Да. Куда… такая очередь? – я стояла спиной к своему кабинету.
Всего пара шагов, открыть, и все… Как бы там ни было, неприятно, когда в тебя всматривается столько пар глаз одновременно…
Ладно, просто пациентов. Но тут – принудчиков. Кто-то среди них – убийца. Кто-то – насильник. А кто-то, что еще менее приятное – педофил.
–За сигаретами, к сестре-хозяйке, – громогласно ответил самый высокий и здоровый из них.
–Понятно, – я развернулась.
Два поворота, и дверь подалась.
–Подождите… А… как вас зовут? – спросил все тот же здоровяк.
За спиной зашушукались.
–Арина Витальевна, – ответила я в пустоту и заскочила в кабинет, поспешно прикрыв за собой дверь.
Глава 4. Санитарка и носки.
-Андрей, что с тобой?
Пациент Харонов сидел на табуретке в закрытой позе, впившись тонкими пальцами в кудрявые русые волосы. На мой вопрос, он даже не поднял головы.
–Сахара… скачут, – прошептал он.
–Андрюш, иди… Не надо тебе сегодня на группу.
–Спасибо, Арина Витальевна… Я полежу, – он посмотрел на меня запавшими карими глазами и вышел из холла, где проводилась группа.
–Так, начнем, – я обвела взглядом собравшихся пациентов.
Вот биполярный Лесницкий с блестящими зелеными глазами, смугловатой кожей и синей воровской перчаткой. Обычно, подобные тату делают на зоне.
Толстенький Перевертов со скучающим видом сидел, развалившись на стуле. И, не скажешь, с виду – что из-за носок мог так повздорить с персоналом.
Самый молодой из пациентов, кудрявый и рыжий Нечипорук – наблюдал за каждым моим движением мутными серыми глазами.
Большее внимание привлекал Алин – мрачный пациент с ассиметрией лица. Глубоко посаженные карие глаза наблюдательно скользили по каждому человеку и предмету в холле. Искривленный рот создавал впечатление постоянной ухмылки, а сутулая спина и записная книжка с ручкой выдавали в нем охотника за знаниями. Читали здесь немногие – большинство предпочитало крутить бахилы в картонажном цехе или шить одежду для медперсонала в «швейке».
–Доброе утро всем, еще раз, – слегка волнуясь, я уткнулась в свою записную книжку. –Вы, вероятно… полагаете, что здесь будет много теории?
–Грузить будете, да… Упражнения, все дела… – Перевертов уставился на меня круглыми глазами. Ммммм…. еще и, до завтрака… Я от лечения сплю как сурок, понимаете? – он потер мясистый нос.
–Знаете, мне целый час до работы добираться… Так что, очень даже вас понимаю. Насчет грузить – ошибаетесь. Ваши группы не будут похожи на остальные.
–Арина Витальевна, можно сказать? – поднял синюю руку Лесницкий.
–Да, Петр?
–А я… буду рад… любым группам, – он широко улыбнулся во все свои золотые зубы. –Я первый раз, как вас увидел, понял, как приятно будет с вами пообщаться… – затараторил Петр.
–Собственно, а о чем будем беседовать? – подал голос Алин, бесцеремонно перебив говорливого Лесницкого.
–О жизни… Здесь, и на воле, как вы говорите… О том, что будет поддерживать вас. О том, как вам поддерживать друг друга.
В не очень свежем воздухе холла повисла пауза. Здесь сильно пахло четверкой – «хроньём», как выразилась на днях сестра-хозяйка, с большим раздражением показывая мне отделение.
–То есть, упражнений не будет, будем просто беседовать? – смягчился Перевертов, даже выдавив подобие улыбки.
–Именно. Это уже, поддержит вас здесь, – кивнула я.
–Согласен, – просиял Нечипорук.
–И я, я за все, обеими руками, – поднял руки Лесницкий.
–Ну-с, посмотрим… что из этого получится, – пожал плечами Алин.
–Жаль, что мы сегодня без Андрея. Ну ладно, будем надеяться – в следующий раз присоединится. Ребят, объясняю правила группы, – я снова посмотрела на всех поочередно. -Правило первое, самое важное – уважать друг друга, выслушивать и не перебивать. Правило второе – не выносить того, о чем говорится на группе. Не рассказывать в отделении, кто чем делился. И, последнее правило – искренность. Если вам тяжело говорить о чем-то личном – то, можете воздержаться. Все понятно?
Пациенты послушно закивали.
–Поговорим сегодня о проблемах – и, об их разрешении.
–Может, лучше о любви поговорим? Я тут эссе написал, – Алин развернул свои записи.
–Уверена, что и до любви доберемся, – я флегматично улыбнулась.
Потому что, никогда не верила в нее.
Группа пролетела незаметно. Проблемы отделения заняли почти час, поэтому до эссе Алина добраться так и не удалось. По завершению занятия, я все-таки спросила у Перевертова про носки.
–Данил, так что там было-то? Что с персоналом-то постоянно конфликтуешь? – я поднялась и только коснулась рукой спинки стула, как подскочил Лесницкий и забрал его вместе со своим, чтобы унести в столовую.
–Даааааа, там такоооой смех был, – Перевертов, улыбаясь, потирал руки. –В общем, санитарка эта, шмон палаты наводит…
–Это ТСЖ которая? – с кривой ухмылочкой спросил Алин, еще не успев встать со стула.
–А кто такая ТСЖ? – поинтересовалась я.
Ухмылка Алина искривилась еще больше. Схватившись за живот, он затрясся от смеха. Лесницкий так и застыл у выхода вместе со стульями. Чувствовать его липкий взгляд на себе было как минимум неприятно.
Нечипорук, не особо принимавший участие в группе, весь обратился в слух.
Перевертов потер нос и ответил за всех:
–Сокращенное прозвище одной санитарки, полной такой. Которая орет громче всех в отделении. Она еще, когда злая, глаза так выпучит, – Перевертов для наглядности сам выпучил глаза, -На бешенного краба похожа. Меня это так забавляет! – он снова скорчил умиленную рожицу.
–Так расшифровывается-то как? – полюбопытствовала я.
–Вариант первый – Толстая Сложная Женщина, ха-хах-ха, – Алин пустил холодный смешок.
–Вариант второй, – подхватил Перевертов, -Более распространенный в нашем отделении – Толстая Слоновья Жопа. Так вот, – он продолжил, -Добралась значит до меня… Говорит такая, ахахахах… Перевертов, ты носки менял? И стоит у стены почти… Ну, я снимаю значит с себя носки, подхожу к ней и тычу прям в нос: Наталья Николаевна, да они чистые! Не верите? Да я только что поменял! Чиииистые… аххаха… И, продолжаю ей эти носки в нос совать… Она как к стенке попятилась толстым задом…
Алин окончательно зашелся холодным смехом, затрясся и подрумянился Нечипорук, следом подхватил смехотворную эстафету Лесницкий.
Я тоже не выдержала и захохотала от души вместе с ними.
–Ну, ребят, вы даете…
Не менее веселое отделение, чем раньше – если не смотреть, кто за что здесь оказался.
Закрывать глаза на преступления, иногда – поистине чудовищные…
–Арина Витальевна, спасибо! А с вами не скучно! – Перевертов первым заторопился на завтрак.
–Спасибо вам, всего доброго! – следом за ним, вышел Лесницкий с двумя стульями.
–До свидания, – бросил Нечипорук, засунув за ухо сигарету.
–Арина Витальевна, – Алин рылся в своих бумажках, -Вижу, вы человек начитанный… Интересно с вами… Знаете, я вот прозу философскую пишу… Эссе мое почитаете? – он протянул мне сложенные вчетверо исписанные листы, вырванные из клетчатой тетради.
–Да, Влад, конечно… Спасибо за доверие. До свидания, – я аккуратно вложила листы в свой рабочий блокнот.
Глава 5. Комиссия по настроению.
Этому заведению, возведенному в поселке еще во времена царской России, присуща особая атмосфера. За высоким черным забором и КПП протекает иная жизнь, тягучая и размеренная, чуточку мрачная. Даже деревья здесь лениво колышутся от ветра… Нежатся, блаженно прикрыв глаза, на молодой зеленой травке местные дворняги. Лениво бредут в ближайший «Ярче» пациенты из вольного отделения или общежития, неся подмышкой старенький магнитофон с задорной мелодией, разбавляющей общий мрачноватый фон. Даже «скорые» – совсем не скорые, вползают в городок, минуя хмурых охранников у поднятого шлагбаума, и катятся по основной дороге к приемному отделению.
Торопится и суетится здесь только медперсонал. Он и подталкивает пациентов – то на физиопроцедуры в «башню», то потаскать «бачки» со столовой, которые, по несколько раз в день, подвозит старенькая газелька к каждому из отделений.
Местное питание – не трапезы в профилактории. Скорее, оно напоминает баланду в зоновских условиях. Помню, как в четверку однажды занесли бачки с рыбным вторым – вонища долго стояла на все отделение, даже у пациентов носы свернулись, не то что у чистоплюев из медперсонала. Последние, после памятного рыбного дня, больше не сетовали на отвратный запах «хронья».
Все познается в сравнении.
Сегодня, собиралась майская комиссия. Наши пациенты тряслись в ее ожидании, сидя на кожаных диванчиках возле моего кабинета и кабинета заведующего.
Некоторые перешептывались между собой. Играли в ромашку – «выпишут, не выпишут».
Трясся даже здоровенный Пашка – тот самый, что первым поздоровался в день моего прибытия.
–Паш, все нормально будет. Держитесь, ребят, – для пущего эффекта я подняла кулачок вверх.
–Спасибо, Арина Витальевна, – хором ответили пациенты.
–Арина Витальевна, все равно не выпишут, – отмахнулся Пашка.
Его ноги тряслись от огромной дозы препаратов. Бывает такой побочный эффект – у пациента ноги «бегут» или непрестанно трясутся, даже при лежачем положении.
–Значит, будет надежда на следующий раз, – я оперлась спиной о дверь своего кабинета. –Унывать-то никогда не стоит!
–Арина Витальевна, сегодня ОНА, – Пашка перешел на шепот и посмотрел на меня круглыми глазами.
Я перевела взгляд на дверь кабинета заведующего. Там и выносила приговор пациенту комиссия из трех врачей. В ней принимал участие сам заведующий Аркадьич, молодой врач Марк Яковлевич, временное, но более-менее приятное явление в нашем отделении, и заместитель главного врача Милена Альбертовна.
Ее-то и боялись. Не только потому, что решающее слово оставалось за ней.
А потому, что выписка пациента зависела не столько от его состояния, сколько от настроения зам главврача.
–Плохое настроение? – шепотом спросила я.
–Не то слово, – Пашка поджал губы и опустил голову.
С самого начала я пожалела этого пацана. Попал, по сравнению со многими – за ерунду. Подрался в День Святого Валентина… Соседи знали, что он на учете в психдиспансере состоит – ну и все, вызвали нашу скорую. Четвертый год уже сидит… В то время как одного убийцу выписали за год – за взятку. С родственниками богатыми повезло.
Что же, не у всех они есть.
И, не всегда хорошее настроение у Милены Альбертовны.
Только я хотела зайти в свой кабинет, как со стороны сектора пациентов раздался до боли знакомый, прокуренный голос:
–… твою мать! Так и знала! Ваш чай! Опять засыпаетесь!
Грубый голос принадлежал не санитару, а сестре-хозяйке.
Не носки, так чай.
–Лукин! Ах ты ж…
Дальше следовал поток базарной, нецензурной брани. Досталось рыжему олигофренчику Лукину… Дурачок Артем, аккуратнее же надо!
«Спалился» парень…
–Иди мой ТУАЛЕТ! Бегом! Домывай, … ! – к базарной перепалке добавился узнаваемый, воинственный глас ТСЖ.
И все-таки, зачем ТАК ОРАТЬ?!
Чтобы не слышать лишний раз отборного (и не очень) мата, я прикрыла за собой дверь.
Все равно слышно, зараза…
А как же им, по-вашему, облегчать симптомы от тяжелого лечения – после того, как запретили заваривать чай… Обычный чай по 2 пакетика!
Пациенты ловко вышли из положения и стали «засыпаться» – кто чаем, простеньким «Нури» или дешевенькой «Лисмой», кто-то, умудрялся шиковать сублимированным кофе. Любой такой «допинг» принимался дозированно, чтобы не подавиться сухим порошком, и запивался обильным количеством воды.
Я приземлилась в офисный крутящийся стул без одной ручки – «подарок» от заведующего.
На Боже, что нам не гоже.
На мониторе зависло недописанное заключение по одному насильнику, которое еще предстояло обмозговать, но сейчас, крайне не хотелось. Куда приятнее, залипнуть на пару картин на салатовой стене.
Мой новый кабинет оказался очень светлым. В отличие от прежнего – он располагался на солнечной стороне. На окошке покачивались от теплого майского ветра сиреневые колеусы в белых аккуратных горшочках. Стол с двумя компьютерами находился рядом с окном, так, что ровно ложился свет. Справа от стола возвышался шкафчик со стеклянными дверцами, а рядом с ним скромно приютилась низенькая тумбочка с чайником.
Разбирая и расставляя вещи месяц назад, я нашла в шкафу картины – художественные работы пациентов. Самые яркие, решила повесить в кабинете – и стены не голые, и ребятам приятно, что их творения оценили.
На стене напротив радовало глаз изображение амфитеатра – огромного, с колоннами, на ярко-малиновом фоне. Да, немного дико и ядовито, но старался ведь человек. Рядом с амфитеатром распустили пушистые ветви деревья разных видов, но в самом сердце картины – темнело одно одинокое, тонкое деревце без листьев.
Метафора одиночества в толпе… С чем часто сталкиваются неординарные, одаренные люди.
А позади моего стула, над головой, обрела свое место фантазия кубиста – куча разноцветных кубиков, гнездившихся друг на друге. В редких перерывах и утром, давая отдых глазам, я снимала осточертевшие очки и смотрела на размытые яркие пятна, добавляя к картинам долю своих фантазий…
Не прошло и десяти минут, как за дверью раздался топот.
Пашка. Он один так топает. Еще в разведке служил, тоже мне.
Санитары постоянно подшучивали над ним, когда он запивал лекарства – «давай, Пах, покажи, как ВДВ пьет!»
Он смог бы сделать военную карьеру. За ним, высоким, голубоглазым и видным, носились бы девчонки. Но, пять лет назад, он продал душу за «спайс», а некогда подтянутое тело расплылось из-за ухудшения обмена веществ.
От уколов и препаратов – побочка разная, реакция индивидуальная.
–Арина Витальевна? – в дверях показалась его квадратная голова.
–Да, Паш, поняла, что это ты. Заходи, – я нехотя нацепила очки. –Ну, как прошло, рассказывай…
–Не выписали, как я и говорил… Взъелась она на меня… – его кожа пошла красными пятнами.
–Тише, спокойно… Присядь, – я указала на стул для пациентов рядом со своим столом. -Через полгода, еще одна комиссия, как полагается… Твой брат писал ходатайство?
–Нет, – Павел сел и шумно выдохнул.
–Вот, пусть в следующий раз напишет. Родственники должны напоминать врачам о себе… Что есть, кому забрать и кому заботиться… Паш, а что с голосами? Сейчас, они есть?
–Нет, – Пашка помотал головой. –Бывают иногда… Но чаще, видения… То мой сосед по палате танцует с пейсами под веселую еврейскую музыку, то Леху, другана моего, в нижнем белье покажут… Ужас, – он принялся грызть заусенцы на пухлых руках, -А на днях, так вообще, такое видел, Арина Витальевна… Что мне изнутри живот распороли, а оттуда вылезла крошечная женщина… Посмотрела на меня и закрыла живот молнией изнутри, на замок…
–Да, Паш, что же творится-то в голове у тебя… – я все это время терпеливо слушала, сочувственно кивая.
Повисла неловкая пауза. Паша вдруг заозирался по сторонам и потупил взгляд.
–Все в порядке?.. – я настороженно посмотрела на пациента.
–Арина Витальевна, представляете, хах! – у него вырвался нервный смешок. –Они… голоса, то есть… мне только что сказали – «КАК ЭТО НАС НЕТ?!» …
Я не успела прокомментировать этот веселый момент – в кабинет без стука зашла зам глав врача.
Паша испуганно смотрел то на меня, то на высокопоставленную гостью.
–Паш, можешь идти, поговорим потом. Будь здоров!
–Ага, – окончательно растерялся тот и, с несвойственной для здоровяка проворностью, пулей вылетел из кабинета.
–Здравствуйте, Милена Альбертовна, – я поднялась.
Она молча зашла с высоко поднятой головой, скептически осматривая кабинет. Без халата, в черном строгом платье, вся сухая и подтянутая. Волосы на голове собраны в тугую шишку, а сеть морщинок едва проступает через килограмм макияжа. Тонкие поджатые губы, нос с горбинкой, тяжелый взгляд ореховых глаз и острые брови добавляли властности общему образу.
–Как погляжу, вас пациенты уже полюбили, Арина Витальевна, – она цокнула каблуком.
–Работаю помаленьку, отделение нравится, – спокойно ответила я.
–Очень хорошо. Будьте осторожны с ними – они принудчики, преступники, убийцы, – она сверкнула глазами и уперла руки в бока.
–Психиатрическая бдительность, угу, – кивнула я.
–Меня заинтересовали ваши заключения по сексологической части… – она вновь заходила по кабинету. –Развивайтесь дальше, занимайтесь исследованиями. Начальника держите в курсе. Вы совсем к нему не заходите! – она незначительно, но повысила тон.
–Работы… Много, – выдавила я.
–С врачами тоже общаться надо! Будут конструктивные вопросы – обращайтесь! – выплюнула она напоследок, развернулась и захлопнула дверь.
Да, быстро сегодня прошла комиссия по настроению.
Глава 6. Любовь в понимании Алина.
В ту комиссию выписали только одного человека.
Узнала я это не от врача (к которому, совсем не хотелось заходить), а от местного эпилептика, которого пациенты окрестили «стукачом». Он постоянно бегал к врачу, по делу и без, бесцеремонно подслушивал разговоры и так же бесцеремонно в них влезал. Как и любому пациенту, страдающему эпилепсией, ему свойственна патологическая обстоятельность во всем и тягучий, как разбавленный мед, слащавый голосок.
–Лихачеввввааа Пашшшшку не вииииписссали, а Емелииинннаа вииииписссали… М-меняя нне виписссали, потому что моя м-мама не напииисссала хо-да-тай-ство, давно не заходииила к врачу… А в сссследующую комиссссиииию м-меня обяззательно випишшшут… Борииисс Аркадьевич… обещал, что меня виииипишшшшет… – он нависал над ведром и сжимал в руках швабру.
–Выпишут, Митя, со временем, всех выпишут.
Я как раз шла по коридору за Алиным. Эссе обсудить. Воздух пропитался резким запахом «Комэта» с лимонной добавкой.
Эпилептик Мочалин по фигуре сильно напоминал кенгуру – выпирающий, как сумка, живот, тонкие руки, но крепкие ноги, яйцеподобная голова, вытянутое лицо и слегка приплюснутый нос.
–Иди на… отсюда! – прогремел Пашка, неся второе ведро.
–Паш, а ну тихо! – прошипела я на Лихачева.
–Арина Витальевна, ой! – тот непосредственно прикрыл рот рукой. –Извините!
Следом за ним надменно шел санитар, которого ненавидело все отделение. Ну, разве что кроме нескольких молоденьких медсестер, которые отчего-то очень любили дежурить с ним в ночную смену.
Он свысока смотрел на пациентов, отталкивая тех, кто попадался ему на пути. Гордой походкой, пристальным взглядом серых мутных глаз, всегда зализанными русыми волосами и хищным орлиным носом, он смахивал на гестаповца. Вероятно, в своих фантазиях он себя таким и представлял, и в реальности стремился соответствовать своему образу.
–Здррравствуйте, Арррина Витальевна! – он натянул любезную улыбку. –Вам кого позвать?
–Добрый день, Александр Игнатьич. Спасибо, сама отыщу, – бросила я, желая скорее отделаться от приставучего ко всему женскому полу в отделении, малоприятного санитара.
Мочалин воспользовался моментом и присел на уши Игнатьичу:
–Алееексссссандр Игнааатьевввиииич, а меня только что Лихххачеееввв… на триии буквввы послаааал…
–Пошел на…! – прогремел санитар и удалился в отсек персонала вслед за Лихачевым.
Высокие отношения.
На все отделение заиграла песня Металлики Sad but true.
Горькая правда.
Упитанная санитарка Олеся вздрогнула, а медсестра Даша с ярко-алыми губами вытаращила на меня глаза.
Я, привыкшая к своему резкому рингтону, достала телефон из кармана халата.
Карман уже слегка засалился – эх, опять халат стирать!
–Слушаю, Марина Евгеньевна.
Марина Евгеньевна являлась моей прямой начальницей. Она возглавляла патопсихологическую лабораторию, принимала на работу новых психологов, и всеми силами поддерживала старых. Я всегда уважала ее, но и побаивалась.
Тем не менее – редко, когда начальник оказывается и отменным специалистом, и хорошим человеком.
–Арина Витальевна, здравствуйте! Зайдете в «башню» через час, после обеда? Нужно обсудить некоторые детали вашей работы. Вам удобно? – спросила она приятным, но сильным голосом.
–Поняла вас, подойду. Через час, буду в «башне», – отчеканила я.
–Спасибо. Жду, – она положила трубку.
С самого начала работы в больнице, я старалась ее не подвести, работая от души и помногу. Она это ценила, ценили мою работу и четверке. А вот здесь я, возможно, перестаралась.
–В-возится она с этими пациентами… Ночевать скоро здесь будет! – плюнула в спину санитарка Олеся, которая, совсем недавно, широко улыбалась в лицо.
-Здравствуйте, Арина Витальевна! Здрасте! – наперебой кричали пациенты.
Я проходила мимо примитивно нарисованных плакатов, пропагандирующих здоровый образ жизни. Иногда, заглядывала в палаты.
«Дома» остались те пациенты, что не пошли на работу в лечебно-трудовые мастерские. Кто-то из них занимался исключительно трудотерапией в отделении – перемывал раз по пять полы в коридоре вместо санитарок, натирал до блеска общую ванну и драил унитазы.
Из первой, наблюдательной палаты, выпускали только на прогулки. Большинство пациентов этой палаты носило пижамы – кто-то, отбывал наказание на режиме, кто-то, совсем недавно поступил и к нему «присматривались». Только Андрей Харонов, диабетик, полусидел-полулежал на кровати в своей любимой, черной спортивной форме. Он пребывал в наблюдательной палате по одной причине – из-за скачки сахаров.
–Андрей, как самочувствие? – я зашла в палату.
Андрей оторвался от книжки и вскочил с кровати, не успев нацепить тапки.
–Здравствуйте, Арина Витальевна! Гораздо легче… На группы буду ходить, – он смущенно заулыбался.
–Хорошо. Что за книжку читаешь? – я всматривалась в цветастую обложку с витиеватыми буквами, но прочитать фамилию автора так и не смогла.
–Дэн Браун. Код да Винчи, – он переминался с ноги на ногу. –Дать почитать?
–Нет, спасибо. Я кино видела. Не до чтения сейчас… Любишь, значит, книги про всякие ордена и заговоры?
–Ооооочень, – просиял тот.
–Ладно, на личной беседе… поговорим как-нибудь о литературе. Может, что посоветую. Ладно, будь здоров! – я вышла из палаты.
–Обязательно приду на личную беседу! – прокричал вслед Харонов.
Делать подобные обходы меня научила Валентина Кузьминична – мамонт психиатрии и мать многих отделений. Впечатленная и суетливая, я бегала за ней с горящими глазами и впитывала каждое слово.
Мы часто ходили вместе с ней по четверке, беседуя с пациентами прямо в коридоре. Никогда не забуду свой первый обход – когда одному из пациентов, дежурному по палате, было настолько лень мыть полы, что он решил помыть их прямо из кровати. Накрывшись сальным одеялом, он лежал, блаженно прикрыв глаза, и стереотипно водил шваброй по полу. Тряпка давно уже ваялась под кроватью.
Обычно, патопсихологи не делали обходы, предпочитая сидеть в кабинете и звать пациентов через санитаров. Но, мне полюбилась эта врачебная привычка. К тому же, в отделении, в непосредственной среде обитания, можно лучше отследить изменения в поведении.
–Арина Витальевна? Вот, на работу из-за вас не пошел, – Алин отложил тетрадку.
Наконец-то, я добралась до шестой палаты – палаты Алина.
–Прямо-таки из-за меня, Влад, – я улыбнулась. –Пройдем в кабинет?
Митя Мочалин медленно, но верно добрался уже со своей шваброй до шестой палаты. Вокруг периодически сновали другие пациенты и бросали косые взгляды санитарки.
Не очень удобное место для беседы.
–Ага, – тот прихватил записи и последовал за мной.
–Арина Витальевна, когда кофе пить пойдем? – нам навстречу шел санитар Антон в легкой куртке и кепке.
Один из немногих, с кем у меня сложились хорошие отношения.
–Привет-привет, – я остановилась. –После обеда можно. Ты где был-то?
–Лесницкого к хирургу водил, варикоз у него, – пропыхтел санитар. –Ну ладно, я к вам сегодня постучу!
–Договорились!
Переваливающейся походкой, невысоким ростом и упитанным телосложением он напоминал медвежонка. Он не влезал ни в какие пересуды отделения и больше говорил о своей семье. Я сразу поняла, что он другой – по добрым, иногда смеющимся, теплым зеленым глазам. И не скажешь, что человек в СИЗО много лет проработал, чтоб прокормить большую семью. Как, работая в такой структуре, он смог остаться порядочным семьянином и достойным человеком?..
Он даже на пациентов никогда не кричал. Как и ко мне, остальные относились к нему настороженно. Старшая медсестра и сестра-хозяйка разом замолкали, когда мы с ним заходили в обеденную комнату попить сублимированный кофе или разогреть домашней еды в пластиковом контейнере.
-Ну что, Владислав… прочитала твою работу. Пишешь, как настоящий философ.
–Да… Сам философскую прозу не читаю, но вот, пишу, – Алин положил ногу на ногу и философски устремил взгляд в окно.
С самооценкой, у парня однозначно нет проблем.
–Интересно ты тут вот пишешь, – я достала из ящичка его записи, -«Любовь есть Бог и любить следует так же, как любит Бог» … Знаешь, Влад, я вообще конечно не верю во все эти любовные моменты… Но, исходя из твоего понимания… Разве может вообще человек любить настолько сильно?
Алин медленно перевел взгляд на меня и потер подбородок.
–Такая любовь представляет собой идеал… Недостижимый идеал, так как Бог недостижим и непостижим. Но, мы можем стремиться к этому идеалу, не останавливаясь… Иначе, если мы останавливаемся, считая, что достигли идеала… Мы останавливаемся в развитии, – он криво улыбнулся.
–В-верно… То есть, нам надо как бы «взращивать» в себе любовь… – сказала я скорее не Алину, а самой себе, с шелестом перелистывая страницы. –Вот это, вообще красиво звучит: «Любовь обязана знать человека, понимать и любить таким, какой он есть, а не таким, каким удобно его представлять» …
–Да… Потому что, довольно часто, мы любим не человека, а свои представления о нем, – отчеканил Влад.
Воздух в кабинете зазвенел от тишины. Я переваривала озарение за озарением, удивляясь, как человек, при таких условиях и ограничениях, дошел до таких грамотных рассуждений. Он верил в свою философию и спасался мысленными образами от гнета в отделении, жил ими.
С ним, я вспоминала философские студенческие годы и ностальгировала. А он, отвлекался от однотипных будней.
Алин попал в больницу шестнадцать лет назад. Заболел он рано – уже в подростковом возрасте, у него сформировался бред по отношению к матери, младшей сестре и даже кошке. Ему казалось, что они настроены против него и хотят поскорее от него избавиться.
И, тогда, Алин их опередил – убил топором сначала мать, затем сестренку, зарубил также и кошку. Последнюю, употребил в пищу.
Этот человек раньше мог долго и вычурно рассуждать о своем преступлении, как о грандиозной победе. Он даже не оправдывал себя – он гордился страшным деянием.
Но сейчас, он стыдился того, что произошло. Предпочитал умалчивать о преступлении, искать Бога и рассуждать о ценности любви.
Это отделение… научило меня не осуждать людей.
Глава 7. Новенький.
-А, это вы, Арина Витальевна! Добрый день, проходите!
Марина Евгеньевна возилась с папками. Как всегда, ее стол был завален кучей заявлений от психологов, распечатанными заключениями по пациентам из отделения постстрессовых расстройств и служебными записками.
Ее кабинет располагался на последнем, шестом этаже «башни». Несмотря на тренированность, отдышка все равно дает о себе знать после высоких, чертовски неудобных ступенек.
–Ух… далеко же забрались… – выдохнула я.
К тому же, еще и нос зачесался – в кабинете дурманяще-сладко пахло лилиями, на которые у меня аллергия.
–Да… Зато здесь тихо, спокойно. Никто не мешает, – Марина Евгеньевна подошла к вешалке и накинула на плечи изящный халат с оранжевыми вставками.
Эта женщина, на голову выше меня, внушала уважение. Не только прямой осанкой, как у проглотившей кол и килограмм лимонов Милены Альбертовны. Наверное, дело в том самом спокойном, тихом, но в то же время сильном голосе, или, серо-зеленых, проницательных глазах… Она не старалась прятать морщинки под косметикой, предпочитая естественность, а слегка вздернутый нос и распущенные, белокурые локоны молодили ее. Стиль одежды она предпочитала строгий, без излишеств.
–Ну, к делу, Арина Витальевна, присаживайтесь, – она указала на одно из круглых кресел рядом со своим столом. –Слышу о вас очень хорошие отзывы, – она скрестила руки и посмотрела в окно, -Но, за каких-то полтора месяца, вы стали почти что «мамкой» в отделении. Это недопустимо в нашей профессии, с пациентами, все-таки, следует соблюдать дистанцию, особенно – с принудчиками. Сами не заметите, как на голову сядут. Просто, напоминаю вам, – она перевела взгляд на меня. –Хорошо?
–Помню об этом, Марина Евгеньевна, – кивнула я. –Никакой там «мамкой» и не собиралась быть… Да, даю им почитать книги, формирую разные группы… Ну, фильмы им несколько раз на флешки качала и статьи распечатывала, – я слегка заерзала в мягком кресле.
Нос совсем дал течь. Глаза зачесались. К горлу подступал тот самый неприятный ком, затрудняющий дыхание.
–Аллергия? – сразу поняла Марина Евгеньевна. –Ох… психосоматическое между прочим заболевание… Вам салфетки дать? – она полезла в ящичек стола.
–Нет, спасибо, все есть, – я достала второй бумажный платочек из кармана халата.
Марина Евгеньевна оперлась локтями о столешницу и снова посмотрела в окно. Я сидела к нему спиной, но и так знала, что там открывается панорама на весь психиатрический городок, утопающий в молодой зеленой траве и белом цвете яблонь.
–Помогать – конечно, можно, – продолжила Марина Евгеньевна. –Но, помните, что не всегда врачи понимают наши методы и ценят нашу работу. Я знаю, что вы обстоятельно подходите к каждому пациенту – подбираете полезные статьи, фильмы, книги какие-то выбираете… Продолжайте – но аккуратно, согласовывайте, все-таки, с врачом некоторые моменты… Или, если возникнут спорные вопросы – сразу мне звоните. Стесняться не надо, – она улыбнулась. –Я тоже, в своем отделении… К каждому подход нахожу. Попала к нам однажды девочка, уже подросток. В детстве, ее укусила собака. С тех пор, она их панически боится. Съеживается, когда слышит лай… И вот, – она поймала мой внимательный взгляд и снова улыбнулась, -Мы с ней ходили вместе по территории больницы и искали собак. Не все они страшные, так ведь?.. Но, если бы увидели меня с пациенткой в поселке врачи… Не думаю, что одобрили бы. Так что, будьте осторожнее. И всегда, советуйтесь со мной.
–Поняла Вас. Во всем остальном – с работой справляюсь, – я воспряла духом после рассказа главного психолога.
Пациенты для нее тоже люди…
–Еще нагрузку осилите? – она открыла одну из папок.
–Да! – ответила я, как пионер, который всегда готов.
–Хорошо. Может, в июне дам вам женское отделение. Психолог в отпуск уходит. Замените. И опыт тоже, хороший получите, – она захлопнула папку и снова посмотрела на меня проницательными, добрыми глазами. –Вопросы есть?
–Нет.
–Работайте, тогда. Спасибо, что зашли. Всего доброго!
–До свиданья, Марина Евгеньевна! – я прикрыла за собой дверь.
Беседа прошла приятно.
Если бы не эти лилии – так вообще, замечательно.
Попить кофе с Антоном я так и не успела в этот день.
Пациенты пришли на кинотерапию еще раньше меня. Два раза в неделю, мы смотрели фильмы. Со смыслом и не совсем.
Пациенты отвлекались от суеты в отделении, а я – от заключений, от которых уже рябило в глазах.
–Андрей, держи, – я протянула флешку диабетику Харонову, который всегда ждал кинотерапии как праздника и, даже выпросил у отца очки.
–Что смотрим на это раз, Арина Витальевна? – Пашка улыбнулся желтыми от чая зубами
Опять засыпался на работе в ЛТМ.
–Сейчас увидишь, – я загадочно улыбнулась и нажала «play» на кнопке пульта.
В холле воцарилась тишина, а на экране высветилось название фильма.
«Хижина».
На этот раз, фильм со смыслом.
Даже персонал, сновавший туда-сюда по коридору, периодически останавливался, глядя на экран.
Так и пролетали дни, один за другим. Во многом, друг на друга похожие. Диагностики, группы, кино, индивидуальные беседы… Появился на днях, правда, «Литературный клуб», самым частым докладчиком и наиболее активным участником которого стал, конечно же, Владислав Алин. Активно обсуждались идеи фитнес-тренировок в отделении, но подойти к заведующему с таким вопросом я пока не решилась.