У неё ни имени, ни рода.
Страх и боль в больших её глазах.
Каждый день по новой. Снова-снова
Голод и обида на усах.
Сразу заприметил рвано ушко —
Затаилась кошечка в кустах.
Вся прижалась к молодой елушке,
Затесалась камушком в цветах.
Стал кормить я эту незнакомку —
Фыркала, шипела на меня!
Как поест, бежит, а я вдогонку:
«Стой, малая! Может, до утра
Ты со мной останешься на кухне?
Я тебе лежанку постелю.
Есть захочешь, мне скорей мяукни,
Может, хватит бегать по двору?»
…Кто же так обидел незнакомку?
Взгляд кошачий – всем немой урок.
Так и жили: к вечеру котомку
Выносил я кошке за порог.
Но под август стало мне тоскливо —
Не пришла. Один я на крыльце.
Солнце обнимала томно слива,
Утопал наш дворик в багреце.
Через месяц вижу – ушко в клумбе!
Дорогая, где же ты была?!
Я тебя искал по всей округе.
Слава Богу, ты ещё жива!
Тут вторые ушки показались,
А потом и парочка усов.
Ушки на макушке вмиг прижались.
Не видал таких я храбрецов!
Незнакомка сына облизала
И потёрлась об него щекой.
После подтолкнула и смолчала —
Наблюдала, как мы попервой
Повстречали с нежностью друг друга,
Обнялись, сказали пару слов.
Ну и озорной же, нахалюга!
Бойкий малый, важный рыжебров.
Ну пойдёмте! Дом для вас открытый.
Обернулся… Кошки в клумбе нет.
Только георгин шуршит поникший,
Укрывает незнакомки след.
В часы полуночных скитаний,
Под негою ночных забот,
Когда чуть слышно рог шаманий
Меня с собой во сны зовёт,
Из тьмы покажется мордашка:
Два ушка, носик и глаза.
Глаза в три с четвертью карата
Посмотрят нежно на меня.
Придавят грудь с любовью лапки,
И хвост обхватит пальцы рук.
Кошмары впредь не так и страшны,
И глас шамановый пожух.
Мои два стража полуночных,
Цирилла с Тильдой – мой покой…
Их топот, двух неугомонных,
Из снов ловлю я, чуть живой!