Сердца под октябрьским дождём (Дмитрий Ахметшин) - читать бесплатно онлайн полную версию книги (ч.3)

Сливное отверстие больше не сжималось, оно почернело и напоминало залитый кровью зрачок. Керамика покрылась сетью трещин, которые выглядели, точь-в-точь как морщины. Там, в трубе, что-то было, и оно привлекло внимание жако. Я выкрутил оба крана, но оно не исчезало. Раковина быстро наполнялась водой. «Чёрт-те-чё», – буркнул я, выключил воду и вышел из ванной.

И снова сейчас я бы вряд ли смог объяснить свой поступок. Не было ничего сложного в том, чтобы посмотреть. Всю жизнь я был достаточно любознательным. Всю жизнь… но не в эту минуту. Сейчас, размышляя об этом, я не понимаю, что на меня нашло. Но стоит только подумать о том, чтобы всё-таки включить в ванной свет, взять для верности фонарик и изучить нечто, застрявшее (или лучше сказать – угнездившееся?) в сливной трубе, как все мои члены деревенели и отказывались двигаться. Даже запах наводил на тревожные мысли. Он был скользким и каким-то… неземным. Ни на что не похожим. Единственное ощущение, которое он вызывал – ощущение горькой слюны на языке.

Чипса сидит на бортике цветочного горшка с алоэ и смотрит на меня как на человека, что, заснув на остановке, пропустил последний на сегодня автобус. И впереди только долгая, безлунная ночь…

Спустя двадцать минут, немного поплутав, супруги добрались до гостиницы. Юра вытащил ключ из замка зажигания и сказал с удовлетворением: «Сегодня ты мне больше не понадобишься». Это было самое длинное путешествие, что молодому учителю приходилось проделать на автомобиле. Возможно, водители-дальнобойщики и ребята, которых он подвёз по пути, посмеялись бы и повертели перед его лицом своими квадратными задницами – Хорю было всё равно.

У города были большие ладони в латексных чёрных перчатках, которые он клал на плечи гостям, говоря обволакивающим грудным голосом: «Я рад вас здесь приветствовать». А если кто-то заикался о том, что он проездом и вообще ненадолго, мягко возражал: «Ну как же… я посылал вам открытки. И вот – вы здесь».

Ни у кого не находилось больше возражений. «Действительно, мы здесь, – думала Алёнка, пытаясь справиться с головокружением. – Просто чудо!»

У города была шляпа-цилиндр, слегка примятая от неосторожного обращения, но носимая с шармом. Поля этого цилиндра были застроены в классицизме, с карнизов второго и третьего этажей, и ещё выше – крыш – сверху вниз смотрели голуби. Кустарник за низкими, часто деформированными оградами, казался неуёмно разросшимся и запущенным, но и в нём была какая-то завершённость: стоит раздвинуть ветви любого из них, и увидишь живое, бьющееся сердце. Как будто таинственные садовники, сами как тени, выходили по ночам на работы и, вплетая щёлканье садовых ножниц в чуткий сон горожан, приводили в порядок растительность, предавая положению ветвей лёгкую неряшливость. Эту растительность населяли воробьи и коты. «Хрущёвки», которые раньше попадались по дороге, здесь не встречались совсем – они были бы не к месту. Хотя вряд ли Юрий мог назвать какое другое место, где они соответствовали бы людским чаяниям и надеждам.

Город состоял из десятка улиц и улочек, которые сближались под прямым углом друг к другу, а потом в какой-то момент (может быть, когда наблюдатель смаргивал случайную слезу или тёр покрасневшие от усталости и дорожной пыли глаза) начинали непредсказуемо переплетаться.

– Неплохо было бы взглянуть на его план, – сказал Юрий и купил в небольшой букинистической лавке путеводитель.

– Только прибыли? – спросил их продавец, представительный мужчина в старом, потрёпанном жилете. Воротник рубашки у него был замят, зато выражение лица, обрамлённое седыми бакенбардами, преисполнено такого благородства, что хотелось если не поклясться ему в верности, то по крайней мере спросить, далеко ли до его фамильного замка.

– Уже почти полчаса как, – сверившись с часами, ответил Юрий. – Не считая времени, проведённого у озера. Очень мило пообщались там с местным мальчонкой. Я ополоснул руки в воде.

Мужчина подмигнул; серые губы, обрамлённые неряшливой бородкой, растянулись в улыбке, открыв пожелтевшие от никотина зубы.

– Будьте начеку, всегда. Я не буду спрашивать, что привело вас в Кунгельв, без сомнения, это стоит дальней дороги и потраченного времени, но…

Он ткнул пальцем в раскрытый на городской карте путеводитель, лежащий на прилавке:

– Улицы здесь имеют свойство менять свои названия. Более того, они запросто могут поменяться друг с другом домами. Для нас, местных, такие фокусы составляют привычный ход вещей, но неподготовленного новичка могут напугать. Я тут не шутки шучу, я серьёзен, как сам господь бог. Всегда держите голову на плечах. Считайте, это дружеское напутствие.

Он засмеялся.

– Спасибо, – пробормотал Юрий. – У вас здесь что, что-то вроде Хогвартса?

Продавец нахмурил брови.

– Не представляю, о чём вы. У нас здесь тихий провинциальный городок с хорошей экологией и лечебными комарами, каждый приезжий в котором – крошечное, но всё же событие. Поэтому отдыхайте. Зачем бы вы не пожаловали, желаю приятного времяпрепровождения. И кстати, – палец его заскользил по карте к почти идеальному круглому синему пятну, – озеро испокон веков считалось частью города, пусть и кажется что это другой мир. Оно – наша гордость. Обязательно его осмотрите внимательней.

Поблагодарив продавца и выспросив дорогу к гостинице, Юрий поплёлся обратно. Усталость давала о себе знать.

– Там должен быть указан дом Валентина, – сказала Алёна, глядя на свёрнутый трубочкой журнал в руках мужа. Она выбралась из машины и, держась за дверь, оглядывалась по сторонам, втягивая носом воздух – ну точно хорёк, готовый при малейшей опасности юркнуть в нору (по крайней мере, кому-то фамилия Хорь подошла на все сто, – с удовлетворением подумал Юра). – Улица Заходящего Солнца, семнадцать, квартира девять. В домофон не звонить, он не работает.

– Мужчина в лавке хотел за этот прекрасный путеводитель две сотни, но мы сторговались на полторы, при условии, что сразу последуем советам из него и поедем отдыхать, – сказал Юрий. – Я говорил ему, что нам очень важно найти парня из интернета, автора полоумного дневника, но он был непреклонен.

Алёна слабо улыбнулась. Что-то похожее на большую чёрную пиявку отлепилось от неё и вернуло возможность спокойно дышать. Юра почувствовал облегчение.

Расстояние до гостиницы на карте можно было закрыть подушечкой одного пальца. Они ехали медленно и глазели по сторонам. Людей немного, машин, едущих или стоящих во дворах – ещё меньше. Мальчишки, совсем не похожие на тех, кого описал их первый в этом городе знакомый, сидели возле парадных и играли в какую-то мудрёную игру с пластиковыми фишками. Люди в пыльных пальто останавливались на охраняющих пустые улицы светофорах, чтобы перекинуться парой слов. Бабульки, словно толстые ленивые наседки, выползали из дворов, сжимая под мышками раскладные столы и стулья, и рассаживались вдоль дороги, раскладывая семечки, жареный арахис и потрёпанные томики бульварных романов. Семечки! Юрий не видел такого с начала двухтысячных. Толстые коты отдыхали на перилах, ступенях и декоративных элементах домов. Жидкое небо было подёрнуто низкой облачностью. Воздух влажен и тяжёл, но местные жители, кажется, точно знали, что сегодня дождя можно не ждать: они вольготно расхаживали без зонтов.

Отель представлял собой большое здание в три этажа с почти готическим фасадом. Он располагался на углу двух улиц и напоминал по форме букву «Г». Во внутреннем дворе был небольшой сад с укромными, увитыми плющом беседками и с каналом со стоячей водой шириной всего в несколько шагов. Выгнувшие спины мосты напоминали разбитых ревматизмом, сгорбленных стариков; когда по ним кто-то проходил, от краёв отваливались и с гулким всплеском падали в воду мелкие камешки. Массивные двустворчатые двери со стороны улицы Витых Оград, там, где была парковка, открывались только при значительном усилии. Над ними висела почерневшая от времени вывеска, должно быть, когда-то она отливала медью, но сейчас буквы были зелёно-коричневого цвета. «ДИЛИЖАНС» – гласила вывеска. И ниже: «Нумера и еда».

На парковке – и это в некотором роде Юрия даже не удивило – было пусто. Только канализационные люки бахвалились затейливым литьём.

– Приветствую, – церемонно сказал метрдотель. По-другому этого импозантного, хоть и низенького седоусого пожилого мужчину называть не хотелось. Есть в местных жителях, не важно как высоко по карьерной лестнице они забрались, какая-то белая кость, – отметил для себя Юра. Он легко мог представить, как эти двое – метрдотель, который сейчас смотрел на них с терпеливым ожиданием, смешанным с чувством собственного превосходства, и продавец из букинистической лавки – могли запросто проводить вечера за приятной беседой, раскуривая трубки в гостиной одного из этих джентльменов.

– И вам здрасте, – сказал Юрий. – Надеюсь, у вас найдётся комната на двоих? Прошу прощения, что не позвонил и не забронировал номер, но я не догадывался, сколько у вас гостей.

Пересекая пустую парковку, он надеялся произнести эту фразу с сарказмом, но гостей действительно хватало. В фойе пили чай, где-то катали шары в бильярде. Хлопали окна, стучали половицы в коридорах. Они что, на автобусе все сюда приехали? – спрашивал себя Юра.

Чуть ожившая жена пихала его под бок, мол, «что ты лебезишь?» В обычное время она бы коршуном набросилась на портье, требуя комнату и еду, много еды. И доставить в номер багаж немедленно и осторожно, чтобы не разбились многочисленные, ненужные в путешествии, но приятные мелочи, вроде хрустальной фляжки, прикупленной за углом, или любимой солонки в виде поросёнка, которые непоседливые девушки берут с собой в путешествие.

– Ничего страшного, – оглядев гостей поверх позолоченных очков внимательными вороньими глазами, метрдотель раскрыл массивную книгу. На нём была безупречно отглаженная форма цвета свежей, брызжущей крови (Юру так и тянуло назвать её церемониальной) и красная крошечная шапочка без козырька, которая мистическим образом держалась на блестящей залысине. – Как вы, наверное, заметили, гостиница большая. Мы открыты с одна тысяча девятьсот десятого года. Когда-то это была городская больница, построенная великим человеком, Ларсом Йоханссеном в тысяча девятисотом году, но потом переехала в более современное здание. Нашему доходному дому достался настоящий замок, который за всю историю своего существования ни разу не заполнялся больше чем наполовину.

Он позволил себе улыбку, сверкнув золотым зубом.

– Так что я, если позволите, не буду предлагать вам номер с привидениями, а предложу один из восемнадцати других свободных.

Алёнка тихо засмеялась и захлопала в ладоши. Мужчина взял массивную затёртую ручку: с неё давно уже слезла вся позолота, осевшая на мозолистых, на вид неуклюжих, но удивительно ловких пальцах метрдотеля.

– Меня зовут Пётр. Почти как Пётр-первый, только я, конечно же, не он. Пётр Петрович. Я старший портье. Пожалуйста, ваши документы. У нас свободен прекрасный номер на втором этаже с видом во внутренний двор. Утром там включают фонтан, так что, если вас не раздражает звук плещущей воды, я запишу вас туда. По ночам и иногда днём меня замещает Лев – мальчонка старается, но если что не так, пожалуйста, делайте скидку на его молодость. И уж конечно, говорите мне. Так… уверен, вы не сможете назвать дату выезда, поэтому оставлю в этой графе пустое место.

– Всего на пару дней, – вставил Юрий. Сначала он хотел сказать «на сутки», но, почувствовав внезапную слабость в ногах, решил смягчить условия. В школе вряд ли будут ждать его раньше следующей недели.

– Как пожелаете, – пожал плечами Пётр, тем не менее оставив строчку, в которой значилась дата выезда, пустой. Пока муж разглядывал лепнину на стене, Алёна, вытянув шею, заглянула за стойку и заметила, что из-за незаполненных строк раскрытая книга посетителей походит на шкуру тигра. Метрдотель встал с намерением проводить гостей до номера, но Юрий вежливо отказался, у него ключи.

– Мы не держим большого штата, – извиняясь, сказал Пётр Петрович. – Последний наш коридорный мальчишка, к несчастью, давно уже вырос и сейчас священник в храме святой Елены. Ему уже за сорок, подумать только!

Супруги оставили качающего головой старика возле стойки; в профиль его голова напоминала голову грифа, а стоячий воротничок словно состоял из перьев с острыми, как бритва, краями.

– Он говорит так, будто сам, лично был здесь сто пять лет назад и заполнял первые строки той огромной книги, – сказала Алёнка. Она поднималась по широкой лестнице, держась за перила. Юрий подумал, что нужно было бы вернуться за багажом в машину, но потом вспомнил, что болтающаяся у него на плече дорожная сумка и есть весь их багаж.

Коридор прямой, как полёт стрелы, свет из большого обзорного окна в конце его, там, где была небольшая гостиная с несколькими диванами и круглыми деревянными столиками, проникал в каждую щель; он заиграл на пряжке Юриного ремня уже когда они достигли верхней ступеньки.

В гостиной сидели люди, они помахали руками вновь прибывшим. Алёнка махнула в ответ. Их комната была за номером двадцать четыре, приблизительно в середине коридора, прямо под большой хрустальной люстрой на изгибающемся дугой потолке. Рядом с каждой дверью висели карандашные рисунки, изображающие природу или городские окрестности. Дверь открывалась наружу, краска на стене в том месте, которого касалась дверная ручка, обилась и осыпалась. По полу стелилась красная ковровая дорожка, считавшаяся в старых, особенно советского типа гостиницах писком моды, в здешних интерьерах она смотрелась весьма органично.

Бегло оглядев номер, они вышли. Ноги сами понесли супругов в конец коридора. Юрий и Алёна были хорошим уловом для рыбаков, что сидели здесь; Хорю мерещилось, что он слышит, как жужжит, накручиваясь на барабан, леска.

– Доброго дня, – церемонно поздоровался он. Казалось, старинное здание вынимает из головы простые, всем понятные жаргонные словечки (вроде «хай», «трям» или «йо», которыми перебрасываются ученики старших классов; Юра был совсем не против от них избавиться), взамен складывая туда слова и выражения, от которых несёт едкой пылью. Не пылью пирамид, но всё же.

– Приятно видеть новые лица, – обнажив редкие зубы, сказала женщина в мешковатом костюме для бега. Рукава закатаны, открывая коричневые локти, а на груди белыми нитками вышита милая овечка в окружении крупных синих горошин. Она выглядела так, будто вышла сюда в восемь утра перекинуться парой слов с другими ранними пташками, да так и осталась, не в силах преодолеть притяжение мягкого кресла. Пятьдесят лет было для неё красным возрастом, но пышная кудрявая причёска, похожая на облако взбитых сливок, делала её старше. – Как там, в большом мире?

Юрий пожал плечами.

– Путин всё ещё президент.

Женщина подняла глаза к потолку.

– Этот милый мальчик казался таким робким по телевизору. Откуда вы?

– Из Питера.

Другая женщина, молодая и печальная, размешивающая ложкой эспрессо, вдруг встрепенулась:

– «Ладога!» Прогулочный кораблик. Ходит по Невскому, от речпорта до Васильевского. В девяносто восьмом там работал мой отец, – она говорила так, будто это было полтора года назад. – Не обращали внимания, возит ли он ещё туристов?

Алёна смущённо пожала плечами.

– Простите. Питер – огромный город.

– Но… – кажется, какая-то безумная мысль глодала женщину изнутри. Пустые глаза распахнулись, однако стоило кудрявой приветливой соседке положить ей руку на плечо, любительница кофе расслабилась и смущённо пробормотала: – Ну конечно. Мегаполис, да? Простите.

– Жаль, что не смогли помочь, – сказала Алёна.

Отвечая на вопросы, Юрий оглядывался, останавливая взгляд на каждом лице и вежливо кивая. Алёнка улыбалась, взяв мужа под локоть. Он видел двух мужчин, играющих в шахматы за одним из круглых столов, причём ладья в руке одного из них приближалась к вражеской королеве, но застыла на полдороге, когда они вошли. Его оппонент, тощий казах с тонкими губами – на вид ему могло быть как тридцать пять, так и глубоко за сорок, – глядя одним глазом на гостей, другим лихорадочно шарил по доске, гадая, как ему спасти положение. Чёрных на доске оставалось мало. Белыми играл толстый лысый мужчина, одетый с иголочки в белую рубашку и пиджак, который явно был ему мал. Он был похож на посла какой-то далёкой, солнечной и доброй страны. Несколько человек, сидя на диванах напротив телевизора, повернули лица к Юрию и Алёне так, словно они были их любимыми артистами из сериала, продолжившегося после долгой рекламы. Было над всеми этими людьми что-то, что так же трудно описать, как объяснить родившемуся без ног человеку, как мы умудряемся не падать с этих долговязых, кривых костылей, ненадёжной точки опоры. Лица подёрнуты лёгкой дымкой. «Просто тень от дерева за окном», – сказал себе Юра, но тревожащее ощущение не отпускало.

Все они смотрели на супругов Хорей, будто ожидая какой-то безумной выходки. Или откровений, вроде тех, что, случись они две тысячи лет назад, достойны были занесения в одно из Евангелий.

– Вы, наверное, хотите знать, зачем мы сюда приехали? – спросил Юра, и тут же получил чувствительный тычок под рёбра от жены. Он и в самом деле не знал, зачем задал этот вопрос: его мучила почти физическая боль в затылке, хотелось сделать саму эту ситуацию, как-то неуловимо абсурдную, более естественной. Они спрашивали о чём угодно, но не о главном. О вещах, вопросы о которых молодой учитель сам себе ежечасно задавал.

Собравшиеся совершенно одинаковыми движениями покачали головами. У кого-то в глазах мелькнул страх. Юра не видел у кого. Лишь краем глаза уловил, как эта сильная эмоция, возникнув на одном из обращённых к ним лиц, метнулась через всю комнату и исчезла в тенях на потолке. Кончики пальцев покалывало, хотелось сунуть их, все сразу, в рот.

– Конечно, нет, – искренне возмутился казах. Юрий заметил, что к подбородку у него прилипла кожура семечки.

– Даже за деньги…

– …нам весело и без ваших нудных рассказов…

– А давайте лучше поиграем в «Эрудита»! – голос, сказавший это, балансировал на грани истерики.

Мужчина, стоявший под логотипом телеканала «Культура» на телевизоре (а что ещё могли смотреть эти почтенные люди?), прокашлялся в кулак, утёр пот с лысины и, кажется, тоже сказал что-то нелицеприятное.

– Молодой человек, – прибавила женщина в спортивном костюме (Алёна назвала её про себя председательницей общества синих горошин), – неужели мы выглядим в ваших глазах настолько невоспитанными, что могли бы позволить себе совать носы в чужие дела?

Остальные закивали. Бледная девушка с короткой стрижкой и наушниками в ушах, кажется, вовсе не слушала свой плеер. Она утопила лицо в ладонях, искренне чему-то расстраиваясь.

Не было ни переглядываний, ни обмена мнениями, но у Юрия сложилось впечатление, что все они каким-то образом общаются. Как дети, которые хранят одну большую на всех тайну, и каждый, засыпая, точно знает, о чём думают все остальные.

– Простите моего мужа, – сказала Алёна. Её голос был таким, каким нужно: испуганным голоском маленькой девочки, пёс которой чуть не угодил в медвежий капкан. Он попадал точно в нужные пазы, возвращал сбившуюся было с ритма машину сознания этих людей к нормальной работе. – Он никого не хотел обидеть. Это всё, знаете, свежий воздух и близость по-настоящему чистого водоёма. Он сегодня в нём умывался. Смотрите, вот и результат!

Все сочувственно закивали. Женщина с вышитой овечкой на груди потянулась и дотронулась до локтя Хоря.

– Не расстраивайтесь так. Вы просто устали с дороги. Слушайте, вам нужно обязательно попробовать местную рыбалку! Или побродить по лесу в поисках грибов: сейчас самое время для опят, последний дождь был неделю назад. Если надумаете порыбачить, попросите Ильяса (щуплый казах, не придумавший ничего лучше, чем втихомолку убрать королеву с линии огня, застенчиво улыбнулся), а по грибным местам вас с удовольствием проведёт Софья. Конечно, если это будет не вторник и не четверг – в эти дни наша Соня занята в кружке по вышиванию в центре социализации молодёжи. Нет, она не просто балуется, она его ведёт!

Женщина окинула долгим взглядом сначала Юру, потом Алёну.

– Меня зовут Александра. Для вас – просто Саша. Я с удовольствием покажу вам гостиницу и окрестности. Поверьте, её история насыщенней, чем у Вестминстерского дворца, и здесь есть на что посмотреть.

– Мы будем очень благодарны, если вы устроите для нас экскурсию, – сложив руки на животе, как воспитанная девочка, сказала Алёна.

Саша покачала головой.

– Если только позже. Ты же с ног валишься, милочка. Единственное, что вам сейчас нужно – это лечь в постель и поспать десять-двенадцать часов. И проснуться ближе к ленчу совершенно другими людьми. Коренными обитателями Маркса, которых никто никогда не спросит, зачем они приехали и как много времени здесь провели. Это всё здешний воздух, ты права – и за ночь он напитает вас как следует.

Супруги ушли к себе в номер и, даже не переодевшись с дороги, устроились на широкой кровати.

– Странные люди, – сказал Юра.

– Да.

– Откуда ты знала, что говорить?

Алёна пожала плечами. Белые округлости её грудей под тонкой тканью майки казались удивительно заманчивыми, но Юрий, памятуя, что пережила жена за время поездки, не мог заставить себя к ним прикоснуться. Да что там – он не был уверен, что способен поднять руку. Всё тело болело, икры ног свело судорогой.

– Я и не знала. Просто извинилась и всё. Знаешь, мне кажется, у них здесь какой-то тайный кружок. Они меня приняли туда сразу, как увидели. Наверное, запрет на такие вопросы – одно из правил этого клуба.

Алёнка улыбнулась и прильнула к нему всем телом, обхватив за шею руками.

– Не засыпай, – сказала она. – Мы пойдём на улицу Заходящего Солнца и всё выясним. Сумел ли Валентин выбраться? Почему его дневник оборвался так внезапно? Наверное, Мария ему помогла. Я с самого начала чувствовала, что она добрая…

Не прошло и половины минуты, как она уже спала, и этот сон был самым глубоким, что Юрий видел в своей жизни. Словно со скалы – и в пропасть.

Несколько минут спустя уснул и он, уснул как совсем маленький ребёнок, которого в семь вечера уложили в постель, уснул, закусив краешек одеяла и безнадёжно пытаясь удержать утлое судёнышко своего сознания на плаву. Он видел там, за бортом, бездну, а потом, начав клевать носом, увидел её прямо перед собой.

Блог на livejournal.com. 17 апреля, 12:23. Кое-что здесь имеет разумное объяснение. Но не всё.

…Нашёл источник странных звуков! Войдя сейчас на кухню, я познакомился с моими (оказывается, многочисленными) сожителями – к сожалению, не теми, к которым можно обратиться за помощью.

И тут же с ними попрощался.

Добрый десяток рыжих тараканьих трупов устилал столешницу под вытяжкой, ещё больше их было в правом углу, возле холодильника, там, где плинтус и корка обоев вспучились от пролитой туда в незапамятные времена неизвестной едкой жидкости. Так вот где вы прятались, МАЛЕНЬКИЕ ЗАСРАНЦЫ! Я счастливо потёр руки… и только потом испугался.

Насекомые лежали лапками кверху. Что это? Отравляющий газ? Значит ли это, что я тоже скоро почувствую его воздействие? Безотчётным для себя движением я зажал ноздри. Воздух был совершенно обычный. Включи мозги! – сказал я себе. Если бы это действительно был газ, я бы склеил ласты куда быстрее тараканов. Чем сложнее организм, тем он хрупче.

И всё же… что их убило? Верить в метафизический тапок не очень-то хотелось. Я приблизил лицо к насекомому, лежащему ровно посреди стола, в блюде с кусковым сахаром. Никогда не видел таких огромных тараканов! Может, они погибли в какой-нибудь гражданской войне за обладание вентиляцией?

Мой попугай снова сидит в клетке, несмотря на то, что я совсем недавно посадил его на любимое место, на окно, на ветку домашнего декоративного клёна, закрепив между его ветвей кусочек сушёного яблока. Яблоко, однако, исчезло. Я проверил дно клетки на наличие перьев и обнаружил ещё два…

Глава 5. Карнавал всегда с тобой.

Думаю, каждому знаком такого рода сон – тот, что разговаривает с тобой на одном из древних языков, эхом пещерных сводов и скрипом мелового камня, которым художник выводит свои первобытные рисунки. Чаще всего он приходит во время болезни. Этот сон не желает зла, так же как не обещает ничего хорошего – просто даёт понять, что важные в твоём понимании вещи стоят против вечности столько же, сколько капля воды против Аравийской пустыни. Ненавязчиво намекает, что обжитый мир – лишь крупинка зерна среди мириад таких же зёрен, заключённых в сушильном отделении элеватора.

Юра и Алёна проспали до середины следующего дня. Когда они открыли глаза, одновременно, будто и в самом деле были теми, про кого говорят: «Они даже умрут в один день, точно тебе говорю», солнце уже откочевало на другую часть небосвода, чтобы радовать коротающих время в гостиной людей. Подумав о них, Хорь почти сразу услышал смех и голоса, приглушённые дверью. Ему вспомнилось далёкое детство в мягких сине-золотых тонах, когда он, шестилетний, смотрел, как в маленькое, круглое волшебное оконце проникает стеклянный луч света, и слушал, как внизу семья собирается завтракать. Скоро по скрипучей лестнице поднимется дед, стукнет кулаком по двери и возвестит начало нового дня, а пока – можно дремать, покачиваясь на поверхности своих снов. Голоса звучали так, что казалось там, в коридоре, они были и будут всегда. Как хорошая, пусть и слегка затасканная пластинка, которую можно слушать снова и снова.

– Спала как убитая, – сказала Алёнка. Она уже сидела на краю кровати и распутывала сбившиеся в клубок волосы. На левой щеке громадный алый пролежень от подушки. Юрий ощупал своё лицо и обнаружил у себя такой же. Чувствовал он и ещё один пролежень, под черепной коробкой, так глубоко, что до него не доберёшься самыми длинными пальцами. Что-то большое и тёмное, похожее на слепое пятно на солнце. И тяжёлое. Юрий пришёл к мысли, что без него голова была бы раза в два легче.

Должно быть, последствия трудной дороги.

– Доброе утро, – сказал он. Язык еле ворочался. – Не удивительно, потому что…

– Слушай! – перебила она. Повернулась, опёрлась на руки и приблизила своё лицо к нему. – Я хочу есть. Жутко хочу! А потом мы пойдём искать дом, в котором жил Валентин. Ты уже нашёл его на карте?

Не дождавшись ответа она встала с постели принялась рыться в дорожной сумке, выбирая себе свежую одежду.

– Думаю, члены кружка загадочных рож подскажут нам, где здесь подают омлеты.

– Будь к ним снисходительнее, – попросила Алёна. Она уже влезла в юбку и застёгивала на груди рубашку.

– Разве они не показались тебе вчера странными?

– Показались. Каждый имеет право быть странным. Посмотри на нас. Мы проехали почти четверть страны, чтобы найти человека, у которого, возможно, просто разыгралась фантазия.

Она упорхнула в туалет. Водружая на нос очки, Юрий улыбался во все тридцать два зуба. В этом вся она: Алёна из тех женщин, что, запев весёлую легкомысленную мелодию и пустившись в пляс, рушат печальную конструкцию, которую ты возводил у себя на лице.

О резких сменах настроения, жуткой дороге и тому, что ей предшествовало, Юра предпочитал не думать.

Портье сегодня был другой – мальчишка уставился на Алёнку с немым восторгом.

– Наверное, ты и есть Лев, – утвердительно сказал Юра.

Паренёк смущённо покивал.

На вопрос, где в столь поздний час можно позавтракать, он очень трогательно взял Юру и Алёну за локти и отвёл в кафе, прячущееся за пурпурной занавеской. Здесь царила атмосфера узбекской чайханы – было удивительно найти её в таком здании, более того, в этом городе. Длинные деревянные столы, похожие на суровых вояк столового фронта, чьи спины покрыты глубокими шрамами; обилие ковров на стенах; аромат чая, кофе и специй; лампы, пухлые, как воспарившие от обуявшего их чувства собственной восхитительности коты; большой приёмник, из которого доносилась инструментальная музыка. Портило картину только наличие барной стойки (хотя в глазах Юрия это вряд ли можно было назвать минусом). Он с удовольствием разглядывал бутылки, пытаясь угадать их содержимое.

Они уселись за угловой столик, заказали у Льва (который так и крутился рядом) омлет и кофе. Кроме них в кафе никого не было. На стойке поблёскивала ваза с орешками в сахаре.

Они ели, не глядя друг на друга, думая об одном и том же, постепенно настраиваясь на недобрый лад, как соперники-боксёры перед боем. Подбирая хлебом остатки лакомства, Юра безрезультатно пробовал переключить себя на что-то другое, но мрачные мысли носились по кругу, как лошадки в карусели. Лев никак не мог сообразить, что с ними случилось за время его короткого отсутствия – он ошивался поблизости, убегая на свой пост и возвращаясь, набравшись храбрости, подходил, чтобы спросить, не принести ли им добавки. Или, может, дама желает салат?

– Послушай-ка приятель, – сказал Юра, которому при всей мягкости его характера мальчишка уже начал надоедать. – Ты слышал что-нибудь о человеке, что провёл взаперти в собственной квартире почти (он сверился с лицом Алёны)… почти два месяца?

Парень затрясся, как кролик, и уронил бы с их стола салфетницу, если бы Алёнка предусмотрительно не взяла её в руки. Должно быть, он решил, что Юрий собрался сотворить с ним что-нибудь страшное. Например, заточить в чулане, подперев дверь шваброй.

– Н-не знаю… – сказал он.

– Точно? Он ведь живёт в твоём городе. Быть может, говорили в новостях? А? Пару лет назад?

Лев пискнул «нет» и испарился.

Супруги переглянулись и расхохотались, пиная друг друга под столом. На этом завершился их не то поздний завтрак, не то ранний обед – один из последних их в этом городе приёмов пищи, когда дурные предчувствия и смутные страхи оставались всего лишь дурными предчувствиями и смутными страхами.

Выйдя из гостиницы, они, не сговариваясь, пошли пешком. Сосны, растущие на газонах, качали над головами тёмно-зелёными шапками, их тени на асфальте, узорчатых каменных урнах и фасадах домов, несмотря на облачную погоду и рассеянный свет, были необычно чёткими. Приходилось высоко поднимать ноги, чтобы не споткнуться о корень, нет-нет да приподнимающий плитку тротуара.

Ветра не было, но откуда-то тянуло холодком – некто словно приподнял крышку на двухлитровой банке, в которой бушевала гроза. Это была самая странная прогулка в их жизни. Алёнка тряслась как лист на ветру, но когда Юра спрашивал: «Тебе холодно?», качала головой. Это не холод, нет. Словно что-то, что сначала робко просилось внутрь, теперь кричит и бьёт посуду, срывает со стен, комкает и бросает на пол плакаты с Майклом Джексоном и Уильямом Дефо, переворачивает в уютной комнате, в которой Алёнка обитала до замужества (кажется, полвека назад) мебель. Бумажные птички падают под ноги с кровоточащими дырами в шеях, люстра раскачивается и осыпает всё вокруг смертоносными ледяными копьями, кокон из одеял, в котором девочка пытается укрыться, рвётся, и на свет божий выползает недозрелое, неуклюжее насекомое. Сидит, пытаясь расправить несуществующие крылья, и не понимает, что через несколько минут ему суждено погибнуть.

Хрустальное, почти прозрачное лицо поворачивалось из стороны в сторону.

– Этот город… – сказала она. – Можешь не верить, но я именно так себе его и представляла. Как только прочитала первые страницы дневника, я уже знала, как он выглядит. Мне кажется, я знала даже о том, что у черепицы здесь именно такой оттенок. Видишь, вон там листья набились под крышу? Всё это ужасно знакомо.

Юру волновали более насущные вопросы.

– Интересно, как получилось, что здесь так мало туристов? С этим озером – очень необычным с точки зрения геологического происхождения – Кунгельв мог бы стать для них магнитом. Не первой величины, конечно, но всё же. Взять тот же Выборг. Да, в Выборге есть замок, но те, кто устал от замков, найдут здесь много чего интересного. Соседство города и густого леса – как тебе? Готов спорить, там уже через десять шагов начинается самая что ни на есть непролазная тайга.

Он заметил, что жена не слушает, и замолчал. Её глаза вращались в орбитах, ни на чём не останавливаясь, и Юрий, повинуясь порыву, взял её за руку. Держаться за руки – это так до дрожи приятно! Несколько странно для людей, которые уже семь лет живут вместе, но иногда этот простой детский жест позволяет вырвать с корнем самую застарелую, заскорузлую ссору, свести на нет разницу потенциалов и вновь почувствовать напряжение и чистоту тех давно утерянных времён.

Карта оставалась зажатой под мышкой – Юра запомнил названия улиц, на которые следует повернуть. Он хотел прикинуть расстояние, что им предстояло пройти, но в голову лезла всякая ерунда. Мужчина принялся бесцельно разглядывать местных жителей: сложно отказаться от искушения попялить глаза в незнакомом городе. Кто-то увлекается архитектурой и сравнивает декор ампира с декором классицизма, другие читают вывески и разглядывают ассортимент в магазинах, третьи скрупулёзно записывают на мятый листочек или в блокнот цены, чтобы перед отъездом прикупить по дешёвке купальный костюм или хотя бы набрать кулёк мятных конфет по рублю. А Юрий увлекался людьми. Часто ли жизнь даёт тебе возможность почувствовать себя инопланетянином? Мурлыкая под нос песенку из мультика о Винни Пухе – ту самую, о тучке – гадать, раскусили ли эти ребята его внеземное происхождение…

Он знал, что Алёнку тоже больше прочего интересуют аборигены, но она везде выглядит как экзотическая бабочка, наблюдая других людей как насекомых не менее экзотических – где бы она их не встретила. Пусть даже это собственный подъезд. Она из тех, кто подчас очень удивляется наличию границ, языковых барьеров, необходимости иметь загранпаспорт и оформлять визу.

Сейчас она почти не смотрела по сторонам. Заглядывая в её глаза, супруг видел, что дома и люди там растворяются под сенью деревьев, которые, сдвигаясь, переплетаются корнями и помещают девочку с коричневыми волосами в самую сердцевину, шепча: «Иди, маленькая, иди в любую сторону, в какую пожелаешь, ведь ты уже в лесной чаще. Но есть одно место, где, возможно, твоё путешествие окончится. Подумать только – не придётся больше испытывать жажду, есть повядшие ягоды и страдать от укусов насекомых, которые здесь размером с доброго пони! Эта дыра в земле выглядит непривлекательной, из неё разит тухлым мясом, но, поверь, завершиться всё может только там». И вот маленькая девочка бродит вокруг, забыв про изорванные в лоскуты сандалии и исцарапанное лицо, никак не может решиться опуститься на коленки и скользнуть внутрь…

– Эй вы! Да, вы двое!

Из пучины странных фантазий Юрия выдернул этот окрик, возмутительный в своей прямоте. Он оглянулся и, увидев двух приближающихся людей, растерял слова, уже готовые для язвительного ответа.

Потому что никто в здравом уме не станет ругаться с клоунами. Клоунам простительно многое, ведь обращаясь к взрослому, они обращаются в первую очередь к той его четверти, которая возникла прежде всего. Удивительная парочка хохотала и одаривала друг друга тычками, выглядящими довольно болезненно; они шагали наискосок через улицу, не глядя по сторонам и игнорируя пешеходный переход, находящийся в десяти метрах. Впрочем, вокруг всё равно не было ни одной машины.

– Привет! – шагавший первым наклонился, обхватив ладонями колени, словно усталый бегун за финишной чертой. В нём не без труда удалось признать женщину, чьё некрасивое, но очень подвижное лицо было вымазано густой белой пудрой. Она была очень низкого роста – возможно, самой настоящей карлицей. Бесформенный балахон с огромными красными пуговицами, похожими на пятна крови, опускался почти до пят; спереди из-под него выглядывали носки белых туфель, такие длинные, что было непонятно, как в них вообще можно было передвигаться. Волосы, разделённые ровно посередине пробором, блестели от жирного лака и закручивались в бараньи рога, причём правый рог был значительно меньше левого.

– Вы нас напугали, – попробовал улыбнуться Юрий.

– Ну конечно, а как же иначе? – другой клоун едва не лопался от восторга. – В таком мрачном городишке как вы могли ожидать увидеть людей, чьё ремесло – веселье!

Глядя на него снизу вверх, Хорь подумал о ходулях. Однако двигался он с кошачьей грацией, безмятежно нависая над мужчиной и женщиной и крутя головой. Одет в шутовской картуз и брюки, сильно оттопыренные на животе, будто не далее, чем полчаса назад этот парень сожрал шар для боулинга. Лицо скорее грустное, чем забавное; судя по тому, с какой силой товарка по ремеслу колотила его локтём по голени (потому как выше просто не доставала), он успел ей изрядно надоесть. Алые щёки, опущенные вниз краешки подкрашенных губ – кстати, отчаянно-синих – и оттопыренные уши вызывали у Юрия не вполне ясное ощущение стыда – словно это он ответственен за то, что на детских утренниках и уличных представлениях этому клоуну доставалось больше всего щипков и ударов игрушечной кувалдой по спине.

Алёнка, которая всё это время простояла за спиной мужа, выглянула, чтобы ткнуть пальчиком в живот здоровяку.

– Он настоящий?

Клоун схватился за живот и заохал, отчаянно переигрывая.

– Ай, госпожа! Ай! У вас, наверное, в рукаве спрятан стилет! Ох, я же истекаю кровью!

Он покачнулся, но каким-то непостижимым образом прервал падение, вернув себя в вертикальное положение. На другой стороне улицы собралась кучка мальчишек-оборванцев, которые свистели и улюлюкали в спины клоунам, но те не обращали на них никакого внимания.

– Как повезло, что мы вас нашли! – сказала женщина-клоун.

– Вы нас с кем-то спутали, – сказал Юрий. Очки запотели, но он не стал их снимать, боясь спровоцировать здоровяка на очередную глупую шутку. – Мы всего сутки в городе и большую часть из них проспали.

– Конечно, мы ищем вас! – карлица протянула руку и без стеснения дёрнула Юру за подол пальто.

– Откроем вам секрет, – торжественно произнёс здоровяк; звуки перекатывались у него в горле, словно обладали всеми свойствами жидкости, а он – жирафьей шеей.

– Нужно по порядку, иначе они ничего не поймут.

Карлица бросила взгляд вверх и, увидев, что её напарник не повёл и бровью, сказала Юре и Алёне:

– Он плохо слышит.

– Здесь был карнавал, – продолжил рокотать здоровяк.

– Неделю назад, – вставила карлица. – Вы пропустили его, потому что приехали только вчера.

– Что? Я плохо слышу, – сказал высокий клоун.

– Я же говорила, – лицо карлицы смяла самая уродливая улыбка из всех, что Юре довелось видеть. «Генетика», – подумал он, не слишком отдавая себе отчёт в связи с чем вспомнил это слово.

– Так что это за секрет? – носик Алёны дрожал от любопытства. На свете не было большей охотницы до всяческих тайн.

– Подожди-ка, пташка, до секрета ещё дойдём, – карлица подтолкнула локтем своего компаньона. – Продолжай, Брадобрей.

Тот, кого назвали Брадобреем, не нуждался в инструкциях. Его низкий голос звучал словно гром с небес:

– Такого карнавала как здесь, вы не видели нигде. Проходит раз в год, в конце августа, как только земля просохнет после летних дождей и печаль захватит сердца наших дорогих горожан – а это сплошь хорошие люди, они достойны лучшей доли. Мы стараемся как можем, – он потёр свой огромный живот, будто наедал его, думая обо всех этих «хороших людях». – И мы делаем так, чтобы дети и взрослые запоминали его надолго.

Юрий вообще в своей жизни не видел ни единого карнавала. Он вспомнил гуляния на Марсовом поле, где они с Алёнкой, ещё молодые и отчаянно-счастливые, не вполне оправившиеся от переезда, танцевали до упаду, вспомнил весёлый, пропитой гундёж рынка его родного городка. Но это, конечно, мало похоже на настоящий карнавал, когда весёлое праздничное шествие идёт по городу и бьёт в барабаны. Он не думал что в России такое возможно, исключая военные парады да крёстные ходы. В голове возникло воспоминание о флагах и шатрах странствующего цирка, но потом он признал один из рассказов Брэдбери. Эти двое, кстати, вполне могли оттуда сбежать.

Брадобрей, похоже, собирался говорить ещё долго, но его спутница положила этому конец:

– Этот пузан имеет ввиду что не всем удаётся попасть на шествие. Малыши болеют, – она закатила глаза так, что блестящие как камушки белки заполнили почти всё доступное пространство. – Сезон дождей – сложное время, и не каждому удаётся удержать свой нос в чистоте.

Очередной тычок, словно активировав какую-то кнопку в его многострадальном боку, заставил жердя чихнуть.

– В этом году народу было много, – продолжила она. – Но есть один мальчонка…

– Один-одинёшинек – завыл Брадобрей. – Он подхватил простуду, и…

– Теперь мы идём его навестить! – женщина звонко хлопнула в ладоши, её рот кривился от не совсем ясного, почти экстатического чувства. – Мы – последние оставшиеся в городе курьеры счастья, в то время как остальные, кикиморы и водолеи, кентавры и иллюзионисты, которые принимали участие в шествии, разбрелись по своим тайным мирам и тонким планам.

– Но нам нужна подмога, – горестно вздохнув, сказал великан.

– Как есть, нужна. Сами мы не сможем качественно развеселить малыша, поэтому без вас, – она протянула руки и взяла в одну ладонь запястье Юры, а другой цепко сжала кисть его жены, – нам не обойтись.

– Мы, мягко говоря, далеки от развлекательной индустрии, – стесняясь, сказал учитель. – Вот если бы взять образовательную…

Он почувствовал, как вздрогнула земля. Что это, землетрясение? Да нет, ерунда. Он прислушался, но ничего не услышал. Клоуны не выказывали ни малейших признаков беспокойства, Алёна, похоже, тоже ничего не заметила.

– Ну-ка улыбнись, – сказала карлица и, не ожидая пока он среагирует, протянула ладони (выпустив при этом их руки, чему Алёна была только рада: хватка у неё была будь здоров), чтобы двумя указательными пальцами растянуть уголки губ Юрия. – То, что надо! Послушай, ковбой, веселье заразительно. Если ты умеешь так улыбаться, значит, ты именно то, что нам нужно!

Они переглянулись. У Алёнки в глазах был испуг, Юру, напротив, неожиданные гости изрядно развлекли, несмотря даже на вторжение в личное пространство и оставшийся после него привкус гуталина во рту. Местные жители не отличались гостеприимством – хотя судить об этом по тому, что дети не бегали за тобой табунами, а взрослые не пялили глаза, а, сунув в рот сигарету или нахлобучив поглубже кепку, просто исчезали с твоего пути, было довольно странно. Эти же двое им нравились. Знакомство с ними сулило по крайней мере одно яркое воспоминание. Есть, правда, одно «но»… и с этим «но» приходится считаться. Нервы жены сейчас представляли собой оголённые провода.

– Мы торопимся, – сказал Хорь, стараясь скрыть сожаление, которое мгновенно нашло отражение на клоунских лицах, – извините.

Он пристально посмотрел на жену. Она была бледна.

– Да ведь?

Настойчивый вопрос пустил по её лицу трещины. Девушка несмело улыбнулась, ему и клоунам одновременно.

– Простите меня. Это всё свежий воздух. На меня он действует как шоколад на толстуху. А знаешь, наверное, ты был прав, когда говорил, что нам некуда торопиться. Мы вполне можем немного погулять.

– Уверена? – спросил Юра, а клоуны разразились аплодисментами. Жердей оттянул и отпустил лямки, что удерживали его штаны.

Она боится! Это знание лежало перед Юрием как на ладони. Быть может, они найдут пустую квартиру, но куда вероятнее – посторонних людей, которые знать не знают ни о каком Валентине. Или шутника, что будет приятно поражён тем, что ружьё, которое он давным-давно повесил на стену, вдруг выстрелило. Так или иначе, Алёна хотела узнать правду и в то же время смертельно боялась её.

Она не выдержала его взгляда, опустив глаза.

– Если я сейчас начну копаться в себе, тебе снова придётся взять меня за руку. И отвести куда нужно, потому что я-то ещё долго не в состоянии буду принять какое-то решение. Так что лучше сделай это сразу.

Юра исполнил эту просьбу с превеликим удовольствием.

Блог на livejournal.com. 17 апреля, 16:14. Тягости жизни тропической птицы на севере России.

…Чаще всего источником шума в доме была Чипса. Без неё я бы, наверное, свихнулся, слушая собственное дыхание и далёкие, как с другой стороны земли, голоса соседей. Это старый дом, и в нём, в отличие от картонных многоэтажных коробок, в том числе и той, в которой прошли моё детство и юность, отличная шумоизоляция.

Я никогда не запирал клетку, позволяя попугаю носиться по квартире. Чипса – умница. Она не собиралась бросаться грудью на стёкла, чего я втайне боялся. Зато любила ходить по подоконнику взад и вперёд и стучать клювом в окно, привлекая внимание голубей, прикорнувших на карнизах, и пролетающих мимо воробьёв, которые при виде столь необычной большой птицы сбивались с темпа, переставали махать крыльями и уходили в крутое пике.

Чипса – единственная птица, за которой я убирал с удовольствием, и, следовательно, единственная птица, которую я любил.

Когда я возвращался со смены, Чипса устраивалась у меня на правом плече и выбирала из волос мелкие листики, а зимой – склёвывала снежинки, вопя, словно корсар, который продырявил себе ступню, случайно выстрелив из пистолета. Когда я устраивался подремать после рабочей смены или же присаживался за кухонный столом с книгой, Чипса была тут как тут. Она то сидела у меня на голове, то, цокая коготками, ходила по холодильнику, сбрасывая на пол магнитики с цветными пластиковыми буквами (как и всё здесь, оставшиеся от прошлых жильцов), то игралась с каким-нибудь шнурком. Всяческие верёвки были страстью Чипсы. С ней я научился завязывать шнурки хитрым тройным узлом – такому позавидовал бы любой моряк.

Она обожала греметь на кухне грязной посудой и кататься на выдвижных ящиках. Иногда я закрывал глаза и представлял что не один. Мне чудились голоса взрослых и звонкий топот трёх девочек, что играли у себя в комнате в какую-то подвижную игру. Будто жизнь не умирала здесь. Будто я стал частью большого семейства.

Я предложил моей попугаичихе пойти немного пошуметь, но она сидела в клетке, нахохлившись, как мокрый голубь. Пластиковое колесо, которым она не пользовалась с тех пор, как получила возможность летать где вздумается, медленно поворачивалось вокруг своей оси. «У нас горе», – доложила она мне.

«Кто-то умер?» – спросил я. Это было нашим кодовым обменом словами, на который предполагался ответ: «Моя кормушка умерла. Там пусто!»

Но на этот раз она ответила по-другому.

«Чипса умер».

«Чипса не может умереть, – сказал я, просунув руку в дверцу и погладив попугая по голове. – Кроме того, ты же девочка и, судя по тому, как любишь всё блестящее и звонкое, еврейка! Ты должна говорить: «Ой, таки Чипса умирает с этого анекдота!»

Но Чипса ничего не ответила…

Гулять в компании двух клоунов было по меньшей мере необычно. Они выглядели среди строгих домов и печального вида людей словно две рыжих лисы в курятнике. Они рассыпали направо и налево приманки: «Как дела?», «Как проходит ваш день?», «А что это за малютка? Хочешь шарик, детка?». Карлица с боевым кличем гонялась за котами и стреляла присосками из игрушечного пистолета по голубям; пыталась отдавить ноги особенно серьёзным господам, хотя с её весом это не особенно получалось. Она стремилась причинить неудобство всем и каждому. Брадобрей всё время шагал рядом и посмеивался, но Юрия не покидало ощущение, что он смотрит. Что глаза его не смеются, что они подмечают каждую, самую незначительную деталь, запоминают лицо каждого человека, что свернул с дороги чтобы избежать встречи с ними – а так делали многие. Очень многие.

Должно быть, от карнавала и его участников были сплошные проблемы, – думал он, потирая виски.

Потратив около двадцати минут на дорогу, они оказались в западной части городка (Юра скрупулезно отслеживал перемещения по карте), там, где озером пахло меньше всего. Это был тихий спальный квартал с неподвижными, потемневшими от смены сезонов берёзами и частными одно и двухэтажными домами, которые касались друг друга крышами. Вымощенная красным кирпичом с обитыми углами дорожка выглядела неважно: на днях на неё свалилось старое дерево, перегородив проезд, да так и осталось здесь лежать. Листья свернулись и осыпались, словно дохлые личинки. И ещё более неважно выглядела пустая песочница посреди одного для всех двора. Брошенный автомобиль с болтающейся на одной петле дверцей стоял на белых кирпичах. На крыше Хорь увидел солидную вмятину и сразу подумал о диких зверях, что, должно быть, частенько шатались по ночам здесь, на окраине, потроша мусорные баки на предмет лакомства. Возможно, какой-нибудь медведь принял «жигули» за банку консервов.

– Вот этот дом, – шёпотом сказал Брадобрей. Его лицо опустилось на один уровень с лицами супругов, а рот изогнулся. Было что-то плотоядное в этой ухмылке и в этом голосе.

Дом, на который показывал клоун, отличался от других разве что обшарпанным видом: отколотая тут и там штукатурка, грязные стёкла. Старики, сидящие на скамейках возле домов, и алкашня, торчащая возле пивного ларька, походили на деревянных истуканов, вырезанных мастером (в случае стариков), или же пациентами сумасшедшего дома (в случае алкоголиков).

При виде клоунов, улыбающихся и корчащих рожи, все они начали расползаться по домам. «Ничего себе, квартальчик», – пробормотал Юрий, вспоминая Купчино. Алёнка просто молча пялила глаза.

Они присели на лавку напротив нужного дома. Карлица, назвавшаяся Крапивой, достала пакетик семечек и предложила всем желающим.

– Взрослые должны были укатить на работу, – продолжал Брадобрей. Он смотрел на гараж на первом этаже дома. Есть внутри машина или нет, понять было нельзя. – А мальчишку не взяли. Его никогда никуда не берут. Маленький засранец наказан за то, что устраивал истерики на пустом месте.

Последнюю фразу он произнёс чужим голосом – наверное, голосом отца мальчугана, – а потом добродушно засмеялся, стряхивая с живота шелуху от семечек.

– Самое время для веселья, – сказала Крапива, высыпав в рот остатки семечек из кулька. Она повернулась и посмотрела на Алёну. – Идите вперёд. Нам нужно подготовить большой СЮРПРИЗ для маленького непослушного мальчика. Постучитесь в дверь и скажите что вы… ну, например, опросы проводите.

– А вы? – спросила Алёна, придвигаясь ближе к мужу.

– Нам он не откроет. Но мы будем тут как тут!

Её глаза фанатично блеснули.

– Идите! Не будем терять времени. Есть ещё множество малышей, которые недополучают радости и счастья.

Как во сне Юра встал и пошёл к двери. Как только он вышел из-под тени дуба, что нависал над скамейкой, солнце на миг ослепило его, а потом снова скрылось, на этот раз за крышей. Сзади послышались торопливые шаги – Алёна догнала его и пошла рядом. По её лицу ничего нельзя было прочитать.

Он поднялся на крыльцо и постучал. Потом позвонил в звонок, звук которого напомнил ему сигнал к началу урока в родной школе. С минуту было тихо, потом детский голос спросил: «Кто там?»

Мужчина хотел было повторить то, что сказала ему карлица, но вместо этого спросил, понизив голос:

– Как тебя зовут, мальчик?

– Фёдор.

– Привет, Фёдор. Здесь два клоуна. Можешь посмотреть в окно. Скажи, ты их знаешь?

Молчание. Потом голос сказал так тихо, что Юра едва расслышал:

– Не знаю никаких клоунов.

– Родители дома?

– Нет…

– Юр, – Алёна дотронулась до его шеи сзади, как часто бывало, когда она хотела привлечь его внимание. – Я не вижу их. Где они?

И в самом деле. Клоуны исчезли. Хорь сделал несколько шагов влево, чтобы заглянуть за угол; проходя, он увидел в окне испуганное лицо пацанёнка лет девяти. Он тоже разглядывал двор, и, кажется, тоже без особого успеха.

А потом над головой оконная рама стукнулась о кирпичную кладку. Стекло зазвенело, едва не вылетев. Подняв голову, мужчина увидел торчащие из окна ноги Брадобрея в остроносых ботинках. С подошв комками отваливалась грязь.

– Как они… – сказал Юрий, но не закончил фразу. Ноги исчезли. Занавеска выпросталась наружу, словно изнутри дул сильный ветер. Она походила на огромную прозрачную руку.

– Пожарная лестница, – сказала Алёна. – Вон там.

Теперь он увидел. С пожарной лестницы можно перебраться на карниз шириной в пол метра (там стояли горшки и кадки с цветами), откуда до окон второго этажа было подать рукой. Лицо мальчика исказилось ужасом, когда он, склонив голову к плечу, слушал, что происходит наверху. Потом он пропал из виду.

– Быстрей, – Алёна положила руку на запястье Юрия и сильно сжала. Её голос дрожал. – За ними.

Хорь отогнал непрошенные мысли – в основном они касались наказания за незаконное проникновение – и полез следом за Алёнкой. Запутавшись в занавеске и сбив с подоконника цветок, они ввалились внутрь.

Комната, в которую они попали, видимо, принадлежала родителям. Большая двуспальная кровать декорирована комками одеял, не расправленных после сна. Древний кинескопный телевизор, видеокассеты в беспорядке разбросаны по выцветшему, почти чёрно-белому ковру. Немытая тарелка на журнальном столике, перегоревшие лампочки и множество всякой безрадостной всячины – половину этого Юрий расшвырял ногами, пока шёл к маршевой лестнице, виднеющейся за открытой дверью. Голоса раздавались снизу. Спустившись по лестнице на несколько ступенек (он впереди, Алёнка сзади), они увидели широкую спину Брадобрея.

– Почему ты не пришёл на карнавал? – голос карлицы окрашивался визгливыми оттенками. Она локтем пихнула Брадобрея в бок. – Мы с этим большим мальчиком так тебя ждали!

– Что? – спина здоровяка ходила ходуном, будто там, под кожей, ползали змеи. Под воротником расползалось пятно пота. – Ах, да! Отменное было шествие. Каждая дворовая собака присоединилась к нам! И одноногие люди там были, и цыгане, и всякие уродцы, и шоу-шатёр электричества и света, который ехал сам по себе. Всё, как любят мальчики. Я везде смотрел, но нигде не видел этих любопытных чёрных глаз, что у тебя на лице. Где они были?

– Я… болел… простите, я не знал…

Мальчишка не плакал, но икал, не закрывая рот, так что звуки получались громкими и раскатистыми. Неожиданно для всех он нашёл в себе крохи храбрости. Голова опустилась, словно он собирался забодать незваных гостей.

– Кто вы такие? Я вас не знаю. Я вас в первый раз вижу!

– Зато мы тебя очень хорошо знаем, – заискивающим голосом сказала карлица. Она ущипнула своего компаньона, и тот надул огроменный пузырь из жевательной резинки. – Однажды мы с моим другом услышали, что один маленький мальчик никогда не ходит на ежегодные карнавалы. Что он не любит веселье, предпочитая долгими пасмурными днями сидеть дома. Разве это жизнь?

– Я не люблю карнавалы. – Фёдор едва сдерживался, чтобы не разрыдаться. Руки больше не были сжаты в кулаки; правая загибала левую так, будто хотела её сломать. – Я вообще не хотел сюда переезжать.

– Что он говорит? – спросил здоровяк. Он наклонился вперёд под каким-то неестественным углом. Казалось, брюхо вот-вот перевесит, оно колыхалось под одеждой, как наполненный водой пузырь.

Карлица забралась по лестнице на две ступеньки, обхватив руками перила, потянулась ртом к его уху.

– Говорит, что его мамочка и папочка привезли его сюда потому, что у мальчика нервное расстройство! Представь себе! У такого молодого! Он не переносит задымлённость и суету большого города, этот шум включает у него в голове трещотку, которая пугает его до воплей. А здесь тишь да благодать! Поэтому он не ходит на наши выступления. Как тебе это нравится? И после этого он смеет говорить, что ему здесь плохо! В нашем прекрасном городе! Вот его папаша точно не оценил бы такого заявления. Ему пришлось бросить работу, доходную работу в Москве. Он нашёл себе соответствующую навыкам должность, но за неё почти ничего не платят. Он теперь ругается со всеми подряд. Может, (она понизила голос) даже пьёт?

– Я такого не говорил! – закричал мальчишка. Юрия привлекло движение наверху: между люстрой и потолком от крика заколыхалась паутина.

– Но ты знаешь, что это так.

– Нет!

Клоуны не обратили на его возглас никакого внимания.

– Тогда ему необходима частичка веселья, – пророкотал Брадобрей.

– Абсолютно, совершенно необходима, – сказала карлица, противно хихикая. По видимой Юре и его жене щеке стекала пепельно-серая тушь. Женщина была похожа на огромную, вставшую на задние конечности блоху.

– А ну-ка хватит, – слабым голосом сказала Алёна, тут же зажав себе рот. Никто не удостоил её и взглядом.

– У нас есть для тебя подарок, – сказал здоровяк. – Возможно, он поможет тебе вылечиться и стать меньшей обузой. Ведь ты сейчас у родителей как камень на шее.

– Сделай что-нибудь, – причитала Алёна. Она теребила пуговицы на рубашке мужа. – Пожалуйста!

Но Юрий не мог заставить себя пошевелиться. Мышцы одеревенели, кто-то выдавливал изнутри глаза. Он смотрел себе под ноги и видел рыжую кирпичную пыль на носках туфель. Будто здание рухнуло, и ты не можешь вдохнуть. Ведь это страшное ощущение – лежать без движения, ловя лишь отдельные импульсы боли, не зная, спасут ли. И даже если спасут – сможешь ли ты когда-нибудь пошевелить хотя бы пальцем?

Здоровяк тем временем засунул руку за отворот своего сюртука и достал небольшую картонную коробку, перевязанную яркой жёлтой тесьмой. Юре показалось, что она появилась из ниши в его животе, словно кенгурёнок из кармана матери-кенгуру.

– Это вещь из моей личной коллекции, только для тебя, – сказал он, буквально впихивая коробку в руки малышку. – Штука, о которой мечтают все мальчишки твоего возраста.

– Конечно, она ценнее, – перебила его карлица.

– Ценнее, – поправился великан, обозначив глубокий кивок. – О ней мечтают ребята даже старше тебя. О ней мечтают старшеклассники. Она даёт им власть. С ней любой шум для тебя будет не страшнее сердитого кудахтанья. И даже отец, который зовёт тебя маленьким трусливым ублюдком, трижды подумает, прежде чем раскрыть рот.

Он улыбнулся, сверкнув несколькими золотыми зубами. Дёсны были красные, словно у вампира.

– Не забудь про особые привилегии! – закричала ему в ухо карлица.

– Я когда-нибудь что-нибудь забывал, мой маленький чёртик из табакерки? Слух у меня не ахти, но с памятью всё в порядке.

– Ну так скажи ему!

– Ты счастливчик, маленький Фёдор, вытянул короткую соломинку. Мы останемся в городе ради тебя, будем наблюдать и подбадривать, когда ты загрустишь. А в следующий раз, когда ты останешься один, мы придём, чтобы устроить для тебя представление – только для тебя одного!

Он раскинул руки, и из широких рукавов с громким треском выскочили два пучка разноцветных лент. Карлица достала дуделку в виде маленького красного снегиря и дула в неё, извлекая совсем немузыкальные звуки.

Мальчик, держа на вытянутых руках коробку, отступал назад, вглубь коридора, пока не упёрся спиной в стену. Его лицо было белым как мел. Резко запахло мочой.

– Я не люблю карнавалы, потому что они всегда громкие, – тихо сказал он; в идеально круглых глазах отражались ленты, свивающиеся в кольца и медленно опускающиеся на пол. – Две недели назад мы закрыли все окна, но всё равно было немножечко слышно, а в воскресенье даже уехали из города. Я не люблю музыкантов и очень… очень боюсь клоунов.

– Что же, это ещё не преступление, – по-прежнему улыбаясь, ответил Брадобрей. Его слух возвращался и исчезал благодаря какому-то хитрому фокусу. – У тебя теперь есть нечто особенное. С этой вещью твои страхи исчезнут, как кролик в шляпе – кролик, который уже развлёк зрителей и которому пора домой.

Схватившись за бока, карлица захохотала.

– Ой, умора! – ревела она. – Кролик, которому пора домой! Только не говори, что ты не знаешь, куда деваются все эти зверушки из шляпы.

– Я просто берёг детскую веру в чудеса, – возмутился Брадобрей. – Если она исчезнет, что хорошего останется в этом мире и кому будут нужны наши трюки? Мы станем просто старыми псами, спящими на солнышке и вспоминающими, как им бросали палку.

Он покачал головой. Карлица внезапно прекратила смеяться; она остро взглянула на великана и сказала:

– Чудеса никогда никуда не исчезают, – сказала она. – Даже если пропадает вера. Без веры они чернеют и у них выпадают зубы… но и только.

Они несколько секунд смотрели друг на друга, а потом одновременно подняли глаза на двоих людей, жмущихся к стене на лестнице. Брадобрей не просто повернул голову – она словно повернулась на сто восемьдесят градусов.

– Мы уходим прямо сейчас, – сказал здоровяк.

– Отправимся по своим шляпам, – хихикнув, сказала карлица.

– И вам лучше тоже не задерживаться. У нашего общего друга ужасные соседи. Очень хмурые и очень глазастые. Не доверяют настоящему веселью.

Он надул ещё один розовый пузырь, и дальше по коридору, в прихожей, вдруг распахнулась входная дверь. Люстра закачалась, заставив тени брызнуть во все стороны. Дневной свет заиграл в выставленных у порога бутылках, отразился в зеркале на стене с ободранными фиолетовыми обоями, белый орнамент на которых давно уже перестал быть различим из-за отпечатков грязных ладоней, словно кто-то привык ходить по коридору, держась за стеночку.

Пока Юрий щурил глаза, клоуны исчезли. Мальчик тоже – его рыдание доносилось из одной из комнат на первом этаже. Коробка со смятыми углами валялась на полу. Он почувствовал, что снова может двигаться. Ступени побежали вверх со скоростью взбесившегося эскалатора.

Алёна была уже внизу, она крутилась волчком, пытаясь понять из-за какой двери доносится плачь.

– Мы должны уходить, – хрипло сказал Юра.

– Эти твари… эти изверги довели мальчишку до нервного срыва. Я должна с ним поговорить!

– Всё ведь началось с нас, – Юрий показал на заляпанное окно. – Мы успешно исполнили свою роль. Роль разведки и отвлекающего манёвра. Вряд ли он захочет нас видеть. Оставь его в покое.

Лицо Алёны приобрело выражение «я лучше тебя знаю что делать», так хорошо знакомое Хорю. Она больше не искала, где спрятался мальчик – пока не искала, – теперь её внимание привлекла картонная коробка со сбитыми углами, всё так же валявшаяся на полу. Девушка наклонилась, чтобы поднять её, и Юра не сделал ни единого движения, чтобы ей помешать. Это был фокус, в тайну которого ему хотелось проникнуть не меньше, чем убраться отсюда подобру-поздорову.

Но вмешался случай. Звук мотора мужчина слышал уже давно, однако обратил на него внимание, только когда шум покрышек затих на подъездной дорожке дома, в котором они находились. Хлопнула дверь.

– Бежим! – сказал он. – Наверх, как пришли.

Пожарная лестница спускалась с южного торца дома, окно выходило туда же. Подъездная дорожка и фасад дома были с западной стороны.

Алёна уронила коробку (внутри что-то мягко стукнулось о стенки), и они понеслись наверх, перепрыгивая через две ступеньки. Бросились в объятья занавесок и, по пожарной лестнице выбравшись на крышу, притаились в ворохе листьев на плоском её участке. Машина, стоявшая на подъездной дорожке, совсем не походила на легковой автомобиль. Это был «ГАЗик» с оранжевой линией вдоль борта, из которого, лениво покачиваясь и покуривая сигареты, вылезли двое мужчин. Уперев руки в бока, они разглядывали перегородившее дорогу дерево. Юре было прекрасно видно содержимое кузова: там валялись каски, бензопилы, топоры, какие-то пустые канистры да майка одного из мужчин, который светил отвисшим брюшком и загорелыми плечами (было решительно непонятно, как он мог получить хоть какой-то загар при такой погоде).

Ложная тревога.

Клоунов нигде не наблюдалось. Они словно растворились в воздухе… или, набрав в лёгкие воздуха, уплыли по канализации – почему нет?

Супруги спустились по пожарной лестнице, отряхнулись за углом, выбрали друг у друга из волос листья и, обогнув рабочих, которые уже вовсю пилили ветки, пошли прочь. Хорь поддерживал Алёну за локоть. Она была явно не в себе. Алкоголики снова выползли под залежавшиеся, словно перина на дачной раскладушке, небеса; в центре двора дородная женщина с накрученными на бигуди волосами развешивала на верёвках бельё. Сначала Юрий подумал, что все они смотрят как работают сотрудники коммунальной службы, но потом понял: глаза не отрываются от них двоих. Они всё слышали и, может, даже видели что-то через окна, – холодея, подумал он, – но не торопились помочь. Словно знали что-то… что-то, что не давало им двинуться с места.

– Всё это просто дико, – сказала Алёна, когда тесный тупик выпустил их на относительный простор улиц, где на газонах росли розовые кусты с сочными, остро благоухающими жёлтыми цветами; их запах сам по себе обладал шипами и карябал горло. Дома тесно смыкались друг с другом и походили на стенки картонной коробки, по дну которой бродили предоставленные сами себе игрушки.

– Да, – сказал Юрий. Что ему сейчас по-настоящему хотелось, так это опрокинуть в себя стопку чего-нибудь горячительного. И ещё одну. И ещё. До тех пор, пока сознание не превратится из геометрической фигуры с острыми углами в кляксу, а вопросы, которые разум непрерывно задаёт сознанию, не потеряют свою насущность, превратившись в ненавязчивое бормотание.

Алёна высвободилась из рук мужа и потёрла белые виски, будто там, изнутри, пытается проклюнуться птенец.

– Знаешь, я всегда, с самого детства могла видеть сквозь маски. И с самого детства знала, что клоуны и бродячие артисты – несчастные, потерянные души, что веселя других, вряд ли когда-нибудь сами испытывали радость. Помню, как ходила с мамой и с папой в цирк. Мне было тогда лет семь или около того.

Юра усадил её за стол крошечного уличного кафе – под навесом кроме них никого не было. После такого потрясения не мешало бы выпить хотя бы горячего кофе. За стойкой высился холодильник с пивом – выглядел он очень заманчиво, но учитель сделал над собой усилие, подумав, что, возможно, подъехавшая полиция проявит к ним снисхождение, если они оба будут трезвыми, с большей лёгкостью поверив в рассказ о чокнутых клоунах.

Куда большее, чем гипотетические проблемы с законом, его волновала жена, которая продолжала говорить, глядя в одну точку.

– Мы сидели аж на самом первом ряду. Проносившиеся по кругу пони обдавали нас потом, и я много смеялась… сначала. А потом, когда первая тройка артистов подошла ближе чтобы поклониться, я увидела их лица, и ни на что не могла больше смотреть до самого конца представления. Они были закованы в невидимые кандалы. Они улыбались, но эта улыбка словно вырезана из бумаги. Слышишь меня? Ты замечал когда-нибудь что-нибудь подобное? Я видела, что они занимаются совсем не тем, о чём мечтали. У них были разбитые сердца, у всех до единого. Мама сказала, что зверюшки живут в тесных вольерах и клетках, оттого они с таким удовольствием бегают по арене, и я решила, что артистов тоже держат за решёткой… До сих пор думаю, что в каком-то смысле так и есть. От них осталась только оболочка, душа же спрятана где-то в напёрстке на полке у толстого цыгана с руками, унизанными перстнями.

Она слабо улыбнулась.

– Мама сказала, что цирком – как и любыми цирками в мире – руководят цыгане, и нам с папой стоило немалых усилий уговорить её сесть на первый ряд. Она боялась, что где-нибудь ближе к концу программы кто-нибудь покажет фокус, и я исчезну со своего места навсегда.

Она помолчала, размешивая в кружке густую чёрную жидкость из автомата (ни обслуживающего персонала, ни хозяина заведения нигде не было видно), и потом спросила:

– Так почему же мы с ними пошли?

Она задавала этот вопрос в первую очередь себе, слегка переиначив его с «как я не разглядела этого в карлице и Брадобрее?»

Юра решил ответить сразу на второй. Он погладил её по руке и сказал:

– Ты не виновата. Может, они на самом деле не соображали что делали?

– Нет, прекрасно соображали, – сказала Алёна. – Злых людей на свете встречается куда меньше, чем мы думаем. Мы слышим о них каждый день, быть может, даже видим в трамваях и на экранах телевизоров, но ведь маленькая куча дерьма в огромном саду может вонять как настоящая выгребная яма, правда?

Юрий кашлянул в кулак. Одно единственное крепкое словцо из уст его жены могло заткнуть за пояс целый класс острых, молодых умов. Это напрягло бы Василину Васильевну, но не его. Если господь Бог, в которого он не больно-то верил, действительно придумал весь белый свет, то и ругаться он умел лучше всех на свете – что бы там не думали бабушки в платочках, продающие в храмах свечи.

По лицу Алёны было видно, что как ни желала она, чтобы слова мужа были правдой, она не могла отрицать того что видела. Эти двое и в самом деле запугивали мальчишку. Он говорил, что видел их впервые, но они явно знали что делали. Их фишкой было то, что у маркетологов ценится очень высоко и зовётся индивидуальным подходом.

– Знаешь, что я думаю? – спросила Алёна. – Если бы мы забыли карту в номере и заблудились, пойдя по другой дороге, нас бы всё равно выследили. Всё случилось будто бы случайно, да? Но мы должны были присутствовать в этом доме. Кто-то заранее всё спланировал. Может, за нами до сих пор наблюдают.

Было видно, что она, сидя спиной к дороге и тротуару, отчаянно борется с собой, чтобы не оглянуться. Юра никого не видел. В пыльных стёклах первого этажа зелёного дома через дорогу отражался светофор, который посылал свои сигналы в пустоту.

– Слушай, – мягко сказал Юра. Сохраняя внешнее спокойствие, он едва держал себя в руках. – Если тараканы в твоей голове почувствовали себя здесь как дома, я намереваюсь сейчас же завести нашу ласточку, погрузить тебя на заднее сиденье, пристегнуть двумя ремнями и отбыть отсюда восвояси. Если бы ты сейчас записала себя на диктофон и отправила на телеканал «ТНТ», то обязательно услышала бы потом эту реплику в одном из их тупых сериалов.

Алёна подняла глаза – в них читалось испуганное недоумение. Словно у затворника, которого разбудили, тряся за плечо. Хорь вовсе не хотел быть человеком, нарушившим душевный покой супруги. Он с недоумением разглядывал своё отражение в витрине, так же, как, наверное, грабитель разглядывает свои руки, не понимая, с чего вдруг полез будить хозяина дома.

Боже, как хочется приложиться к бутылке! Даже ссаное пиво подойдёт.

– Хорошо, прости, – она встала, оставив недопитый кофе. – Мы найдём дом Валентина. Потом решим что делать. Быть может, уедем прямо сегодня вечером.

«Но пожалуйста, не делай мои предчувствия напрасными», – звенело за ширмой её голоса.

Всё ещё потрясённый, Юрий пообещал себе что постарается.

Блог на livejournal.com. 18 апреля, 05:22. Почти не сплю, ем только сырую пищу. Возможно, скоро мой черёд.

…Не только тараканы. Растения тоже умирают. Все эти годы они как-то держались, несмотря на всю сомнительность моего за ними ухода. Когда зелёно-коричневые рты раскрывались и становились похожи на лица на средневековых гравюрах, я давал им воду. Когда тарелка под горшком переполнялась, выливал в раковину. Когда через щели в рамах совала свой любопытный нос зима и мои растения застывали в ужасе, я переставлял их на шкафы и свободные книжные полки, где наблюдался дефицит света, но хотя бы было тепло. Я никогда и ничего не подрезал, позволяя им расти как вздумается, рисовать стволами и орнаментом листьев витиеватые сообщения, которые я с переменным успехом расшифровывал.

Теперь же сообщение было однозначным. «Всё кончено». Голые тонкие стволы и стебли – клянусь! – похожи на костлявые руки, что торчат из-под земли в надежде, что кот-то ухватится за них и вытащит…

Через сорок минут ощущение, что клоуны окажутся едва ли не самыми приветливыми людьми, встреченными ими за время их недолгой прогулки, только окрепло. У каждого, к кому супруги обращались, чтоб спросить дорогу, находились неотложные дела. Лица превращались по цвету и фактуре в наждачную бумагу.

– Возможно, северный менталитет, – вслух думал Юра. – Говорят, в Норвегии предания о троллях имеют под собой вполне приземлённую основу. Это, мол, моряки дальнего плаванья, вынужденные жить под мостами, потому что жёны их не узнали.

В одном он был уверен: пусть перспектива наглотаться ледяного воздуха, стоит тебе открыть рот, и сделала некоторые народности молчунами, но шкала на градуснике злости, засунутого между ягодицами этого спокойного и миролюбивого с виду городка, явно заполнялась сверх всякой меры.

Он хотел узнать, что думает Алёна – вот уж кто умеет читать людские души как раскрытую книгу, – но она всё ещё дулась. От них старались держаться в стороне, отворачивали лица, и на многих Юрий успевал заметить что-то, напоминающее… жалость. Серьёзно? Их жалеют эти хмурые, уродливые дети чёрных подъездов и канализационных решёток, сквозь которые пробивалась рахитичная зелень? Адепты гудящих труб и дрессировщики голубей?

Юра качал головой, не веря самому себе, но раз за разом убеждался, что в этих рассуждениях есть зерно истины: за время их короткой прогулки он то и дело слышал звон стекла в окне, которое захлопывала чья-нибудь рука.

Они брели среди мрачных, почти античных построек. Небо быстро темнело, затягиваясь тёмными тучами, но ни у кого не было зонтика – словно жителей Кунгельва когда-то лишили привилегии носить с собой этот символ победы над природой. Казалось, этим хмурым людям точно известен момент, когда упадут первые капли дождя – если они упадут вообще. Спонтанно, повинуясь какому-то внутреннему порыву, супруги Хорь заходили во дворы и видели там пристройки из ветхой гниющей древесины. Иногда в глубине двора можно было заметить открытый гараж или сарай, в котором кто-то ковырялся – не покидало ощущение, что он сам себя переделывает и перестраивает, надеясь пережить грядущую зиму (такую, с наступлением которой «весь город превращается в подобие кокона из одеял»). И ни одной собаки, ни домашней, ни бродячей. Растрёпанные, грязные воробьи сидели на заборе. Дома нумеровались как попало, и обязательно где-то да находилась стена с табличкой, название улицы на коей противоречило тому, что говорил указатель несколькими десятками метров ранее. Но, как правило, название улицы совпадало с картой.

– Это улица Туве Янсон, – говорил Юрий, тыча в карту. Потом смотрел по сторонам и закусывал палец. – Или нет?

Слишком уж слабы были ассоциации с Муми Долом, страной, где живут муми-тролли.

– Это не та улица, которая нам нужна, – обоснованно утверждала Алёна.

Что-то большое прячется от взгляда, будто здесь столько потайных ходов и ниш, сколько семечек в старой высохшей тыкве. В кошачьих мисках, задвинутых под лестницы, в дождевой воде, подёрнутой ряской или белесой плёнкой, плавали мухи и остатки пищи.

Они остановились возле неработающего зеленоватого фонтана, три лошади в центре которого показались Юрию на редкость уродливыми, словно скульптор, что их изваял, никогда не видел лошадей, использовав расплывчатые свидетельства деревенских мужиков. Женщина, выуживающая из мусорного бака пустые бутылки – наткнувшись на золотую жилу, она не готова была бросить всё, чтобы спасаться бегством, – прижала к себе куль с посудой и пробурчала:

– Вы найдёте то, что суждено найти, в какую сторону ни пойдёте. Вы не найдёте то, чего не суждено, как бы ни хотели.

Она шмыгнула носом, увидев в руках Юрия путеводитель, который уже начал приобретать первые признаки потрёпанности.

– Это вам не поможет. Тех, кто их продаёт, нужно вешать вдоль западных дорог.

– Какая-то чокнутая, – сказал спустя несколько минут Юра.

– Ты видел, какой у неё берет на голове? – отозвалась Алёна. – Кроваво-красный! Такой выдают только городским сумасшедшим.

– Я бы сказал, что каждый второй здесь бежал из жёлтого дома… если бы это был не каждый первый.

На этот раз она промолчала. А через несколько шагов молодой учитель заметил, что Алёны больше нет рядом, и вновь, как в то кошмарное утро в Санкт-Петербурге, рухнул в бездны паники. Впрочем, пламя её быстро угасло: обернувшись, он увидел её смотрящей вверх и медленно поворачивающейся вокруг своей оси – движение это своей плавностью и необратимостью напоминало вращение планеты.

– Что такое? – спросил он. – Дождь?

Вместо ответа Алёна вытянула руку.

– Это здесь или там. Тот дом или этот. Ты что, не узнал двор?

Юра пожал плечами.

– Двор как двор…

Он осёкся, увидев выражение лица жены. Она никогда здесь не была, но узнала. По каким-то одной ей (да ещё, наверное, этому Валентину) ведомым признакам, по закорючкам текста, в которых притаилось сочетание, идеально совпадающее с рисунком балконов и выбоинам на асфальте – только здесь, и нигде больше. Как травмированный сустав, что в один момент со щелчком встаёт на место.

– Мы нашли его, – прошептала Алёна.

Блог на livejournal.com. 18 апреля, 23:49. Что, если я всё-таки съехал с катушек?

…Я только что кого-то видел! Я сидел в зале и в очередной раз перебирал оставшиеся от прошлых жильцов бумаги – есть нечто интересное, но об этом в следующий раз, – как вдруг заметил движение! ОНО проскользнуло по коридору из комнаты девочек и исчезло… наверное, сейчас на кухне или в уборной. Не хочу думать, что это галлюцинации. Не хочу идти проверять. Будто кто-то решил удрать от самого себя. Будто кто-то пытался наступить в свои же собственные следы, которые он оставил десятки лет назад. Жуткое зрелище. Раз – и нету! Осознание пришло секунды через четыре.

«Чипса, ты видела? – спросил я. – Клянусь, я сейчас возьму что-нибудь тяжёлое…»

Но я, конечно, никуда не пошёл. До сих пор сижу и прислушиваюсь.

Что-то мне подсказывает, что полночь не принесёт облегчения. Час ночи, половина второго – время, когда считаешь каждую бессонную минуту. До сих пор я старался уснуть до трёх ночи, чтобы самые странные часы перед рассветом прошли мимо. Теперь же мне этого точно не удастся.

Этой ночью буду подавать сигналы каждые два часа…

Глава 6. Старый город, люди прошлых эпох.

Хорошо бы убраться отсюда до зимы – ни с того ни с сего подумал Юра.

Вокруг не было ни единой таблички с названием улицы или номером дома. Карта была похожа на вулкан, извергающийся бесполезными сведениями. Повернув голову, он смотрел как из торчащего из стены пожарного гидранта, широкого, тупорылого и похожего на гигантского червя, сочится зеленоватая вода.

– Неужели это место существует? – спросил он.

– Да. Оно само нас нашло, – в голосе жены слышалось возбуждение. – Вон те окна. Первые слева. Угловые. Там, под крышей. У тебя зрение острее, видишь там что-нибудь?

Это была неправда. Алёна могла пересчитать листья на вершине любого дерева. Могла, выглянув из окна их квартиры, увидеть, кастрирован ли гуляющий во дворе кот. Сейчас она отступала назад, запрокинув голову, и упала бы навзничь, споткнувшись о груду кирпичей, лежащую у тротуара, если бы Юра не придержал её за плечи.

В окне ничего не было. Просто чёрный прямоугольник; там отражались гонявшиеся за кормом стрижи.

– Пойдём, закончим с этим, – услышал Юрий свой голос. – Пожмём ему руку, дадим посмеяться нам в лицо и посоветуем выпустить этот бред отдельной книгой. Потому что, что ни говори, а вышло довольно занимательно. Атмосферно, я бы даже сказал!

Особенно если принимать во внимание мрачный, почти картонный городок, о котором этот парень упоминал мельком. Возможно, всё дело во времени года – октябрь накладывает на людей определённый отпечаток, а некоторых и вовсе выворачивает наизнанку, и они ходят все такие странные, и никто их не узнаёт. Да… обычное ли дело – всего лишь время года, а имеет такие длинные пальцы, что, минуя простуженное горло и заложенный нос, игнорируя все законы анатомии, запросто копается в умах и душах.

Дверь в парадную оказалась открыта. В подъезде сыро, на стенах надписи, вроде «всех учили любить и верить, а я с тех пор лишь курю и всё…», лепнина отваливается кусками. Гуляют сквозняки, почтовые ящики на втором этаже гудят, словно пустые бочки. Где-то громко работал телевизор, но голуби на карнизах шумели ещё громче. Между вторым и третьим этажом на полу лежал горшок с засохшим растением. Добравшись до последнего этажа, Юра увидел, что жена стоит перед дверью, безошибочно определив нужную, словно кошка, вернувшаяся домой после долгого путешествия, стоит, занеся руку над кнопкой звонка. На лице почти животное выражение.

Он остался стоять на лестничном пролёте, расстегнув верхнюю пуговицу на горле. Она позвонила, потом ещё и ещё, потом постучала и приложила ухо к двери, довольно хлипкой на вид и обшитой вагонкой.

– Ничего?

– Как в могиле.

Оба поёжились. Юрий тайком ущипнул себя за бедро. Что это со мной? Начал верить в сказочки?

Он съехал. Просто съехал. Или на работе. Или никогда здесь не жил. Да мало ли?

В квартире номер восемь, возле гнутой лестницы на чердак, кто-то подслушивал. Они слышали шаркающие шаги и дыхание. Юра думал, что услышит ещё и стук старческого сердца: «Жух-жух… Жух-жух…», но он переоценивал здешнюю акустику. Алёна постучалась и туда. Дверь железная; судя по всему, громоподобный звук заставил хозяина спасаться бегством. На минуту или около того наступила тишина. Алёна бросила взгляд назад, на мужа, после чего постучала ещё раз.

– Кто там? – скрипучий, старческий голос. Пол определить невозможно.

– Простите, я ищу вашего соседа, – Алёна показала рукой, уверенная, что за ней наблюдают через глазок. – Из девятой квартиры.

Она заправила за уши волосы и улыбнулась. Скрипучий голос напоминал пение цикад.

– Вы одна?

– С мужем. Вон он стоит. Юра, покажись.

Юрий поднялся, уселся, как мог, на перила. К штанинам снизу пристала пыль.

Когда они решили, что человека по ту сторону двери не удовлетворило зрелище их блестящих от пота лбов, загремел дверной замок. Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы установить зрительный контакт. Юрий видел тусклые глаза на морщинистом лице старухи – ей, наверное, лет восемьдесят. Маленький рот непрерывно двигался, возможно, пережёвывая крошки с обеда, в глубоких морщинах на подбородке ледниками залегла слюна. Похожа на индианку, выглядывающую из своего вигвама.

– Зачем он вам понадобился? – достаточно бодро спросила она. Старуха, наверное, как и многие в этом городе предпочла бы с ними не говорить, но… но молодость души вечна, а любопытство есть одна из главных её составляющих.

– Он? – Алёна заглотила крючок, словно самая голодная рыба на свете. Она подалась вперёд, так, что старуха едва не захлопнула дверь перед её носом. – Вы знаете его?

Кажется, женщина решила, что её пытаются запугать или в чём-то обвинить. Выражение лица изменилось: теперь это была ассиметричная уродливая маска.

– Я здесь живу уже семьдесят восемь лет, моя милая. Знаю всех, и многих уже пережила.

Девушка сложила руки на груди, пытаясь от чего-то защититься.

– Вы видели, как менялся город…

– Он не менялся, – перебила старуха. Голые доски пола у неё под ногами вспучились, не то от влаги, не то от старости. Веяло холодом, как из склепа.

Алёне требовалось время, чтобы прийти в себя. Юрий хотел было поднять оброненную ею эстафетную палочку переговорщика, но заметил что-то, что заставило его окаменеть: старуха была не одна. За её спиной кто-то стоял.

– Так значит, знаете? – спросила Алёна, не поднимая глаз. – Как его зовут?

– Стучитесь вы хоть головой, никто бы не открыл, – старуха прочистила горло, издав сухой смешок. – Там уже никто не живёт.

– Как давно? Умоляю вас, мне нужно знать.

– Если вспомнить… да, то был ношный год. Очень тёмный, очень страшный. Около двух лет назад. Суховей и страшная жара, а к осени как хляби небесные разверзлись. Тогда многие уехали, кто на запад, а кто на восток, а кто вообще неведомо куда.

– И он?

Старуха натянула губы на выступающие вперёд зубы (удивительно, что человек в её возрасте способен сохранить их все), сделав рукой знак: «Не скажу больше ни слова». Алёна сдалась. Чтобы соврать, ей не потребовалось делать над собой усилие.

– Это… один мой родственник. Он не выходит на связь уже давно. Мне важно знать, что с ним сталось.

Лоб старухи разбила новая трещина, глубже и извилистее остальных.

– И ты даже не знаешь, как его зовут, милочка?

Алёна моргнула и сказала:

– Валентин. Его зовут Валентином.

И наткнулась на непонимающий, совиный взгляд. Старуха оттянула воротник домашнего халата, облепляющего тощую фигуру, словно болотная трава – будто ей было жарко. Юра подался вперёд, пытаясь разглядеть тень за спиной, но та отодвинулась вглубь коридора, набросив на себя саван темноты. Может, просто мерещится… Алёна и вовсе, похоже, ничего не видела.

– Неужели там жил кто-то другой? – спросила она голосом, в котором чувствовалось движение земных пластов.

– Да не знаю я, как звали-то его, – призналась старуха. Она вытянула шею и вперила недобрый взгляд в Юру. – Парень как парень. Смурной такой, еле ходит – я его на лестнице обгоняла. Такие они сейчас. А один раз видела, как он гонял голубей и счищал ихнее дерьмо с карнизов и лепнины. А с нашего дома никто вот не счищал, – она поджала губы. – Что это за работа для молодого человека? Что это за молодой человек без ответственности? Почти сапожник без сапог.

Она помолчала, улыбаясь своей зубастой улыбкой и раскачиваясь из стороны в сторону.

– Валентин, значит… Так или иначе, он уехал.

– А вы не видели, как он уезжал? – вмешался Юра. – Много у него было с собой вещей? Не сказал, куда подался?

– Ничего не видела.

– И вы не пробовали стучать? Звонить?

Старуха безразлично пожала плечами.

– Зачем мне это? Чай, мне и сыну моему за это копеечки бы не перепало. Люди появляются, люди пропадают… обычное дело. Я такого много повидала.

Алёна произнесла одними губами: «Значит, он не вернулся». Она тёрла запястья, это было задумчивое, почти медитативное движение.

Конечно, старуха больше ничего не скажет. Мужчина собрался обнять жену за талию и увести, аккуратно, как большую хрупкую вазу, спустить вниз по лестнице, но умирающий, иссыхающий на глазах мир старухи вдруг разверзся перед ними, как жерло вулкана: она подалась вперёд, блеклые глаза метались от одного человека к другому. Кожа на щеках опасно натянулась, казалось, ещё секунда, и раздастся громкий треск, босые ноги, иссечённые многочисленными, давно зажившими ранками и царапинами, перекрученные артритом, одна за другой, как рыбацкие лодки, исчезающие у горизонта, переступили порог.

– Я уже стара, – сказала она, словно сообщая большую новость. – Но до сих пор не знаю, что бояться-то надо… Этот мальчик, Валентин, просто один из многих. Один из тех, с кем мы никогда не говорили. Один из тех, кого мы не пускали на порог. Дурная примета. Иди прочь, не поднимая глаз. Не выходи из дома в дождь. Не надрывай свою глотку ради беспокойных бродяг, что скитаются по городу в поисках жилья и средств к существованию – уже через несколько лет ты вряд ли… вряд ли их увидишь. Пропадут, как сор. Но что поделаешь, если они живут рядом, через стеночку?

Не поворачиваясь, старуха указала рукой на дверь девятой квартиры, в точности как это делала Алёна. Девушка, которую от старухи отделяло каких-то полметра, раскачивалась на месте, как загипнотизированная; Юра же почти не слышал старческих речей. Он заглядывал в сырую дыру за спиной хозяйки, мальчишка, приподнявший крышку заброшенного колодца в чаще леса и увидевший там бывшего узника. Коридор с открытыми нараспашку дверьми. Нигде не горел свет, но того, что сочился из окон в комнатах, хватало, чтобы разглядеть среди дрожащих, как жилы, бельевых верёвок голову мужчины на костлявых голых плечах, его выступающие височные гребни, отвисающую нижнюю челюсть с резиново поблёскивающими зубами, безвольные, лягушачьи губы и абсолютно лысый череп. По подбородку и отвисающей нижней губе его ползали мухи… или показалось?

– Поневоле начинаешь вслушиваться, – старческий голос упал до хриплого шёпота. – И слышишь… всякое. Такое, что нельзя просто оставить на земле и уйти. Что, когда однажды услышишь, милая, будешь носить с собой до конца жизни.

– Вы слышали, как он пытается выбраться, но не захотели помочь? – прошептала Алёна.

Но старуха имела ввиду другое. Валентин пропал из её головы, как его и не было.

– Девочки так кричали… и музыка ещё играла – страх какая музыка! То ли Бах, то ли тарарах, то ли ещё кто… Я не слышала из-за неё ни звука, но прикладываешь к стене ладонь – и стены вибрируют. От криков вибрируют. Эти дети были заперты там всё время… не по-христиански это. Не по-божески… да есть ли здесь бог? Ночами я слышала, как в вентиляции кто-то ходит, и выдумывала укрытие, если в моей кухне окажется одна из этих бедняжек. Так ведь укрытие нужно подыскать такое, чтобы не нашёл мой собственный сын. Вы знаете, он ведь тоже из этих был…

Где-то внизу вдруг раздался громкий звук – грохот, словно целая секция стены отвалилась и, рухнув всей своей массой, проломила перекрытия между этажами. Секундой спустя другой шум: чердак массово покидали голуби, шум крыльев и их испуганное курлыканье, похожее на голоса с того света, заставили людей испуганно оглядываться. В глаза старухи вернулась осмысленность, кости сердито затрещали, когда она подняла над головой руки, защищаясь от чего-то.

– Они наказали меня за то, что я слушала, и за то, что пыталась помочь, – сказала она, отступая назад и затворяя дверь – Юра до последнего вытягивал шею, пытаясь разглядеть другого обитателя квартиры. Позже он спросит у жены: «Ты заметила?», на что она ответит: «Бедняга просто душевнобольной. Разве ты не видел людей с отклонениями? Таких, будто они только что вернулись с прогулки по луне?»

Но тот парень не был похож на беспечного лунонавта. Он был похож на самого дьявола.

Клацнул замок. Голос повис в воздухе облачком пыли:

– Идите восвояси. Ничего для себя вы здесь не найдёте.

Спустились вниз и вышли на улицу прежде, чем Алёна вновь смогла выдавить из себя хоть слово:

– Она… говорила про семейство Соломатиных. Это она колотила в стену, когда включали проигрыватель с «Божественной поэмой». Всё сходится, слышишь? Картинка сложилась.

Юрий ничего не говорил; он думал, что, возможно, увидит клубящуюся возле мусоропровода пыль или рухнувшую у кого-нибудь из жильцов дверь, ставшую причиной громкого звука, но всё было спокойно. В дырах, кое-как замаскированных лепниной, шныряли мыши. На листах фанеры, которые кто-то давным-давно прислонил на площадке второго этажа, кто-то крупно, размашисто написал ругательство. Хорь подумал, что когда они шли наверх, его не было, но он, конечно, не был в этом уверен. Пахло краской и жареными кабачками. Никто из жильцов не выглянул, чтобы узнать причину шума.

– Мы должны отсюда уехать, – сказал он.

– Зачем? – дрожащие пальцы вытащили из сумочки полупустую пачку вишнёвых сигарет. Юра даже не знал, что она их с собой брала. – Есть зажигалка?

– Чёрт возьми, женщина, мы должны отсюда уехать!

Он видел как зубы за тонкими, аккуратно подкрашенными губами стиснули фильтр. Казалось, двор вышит на восточном ковре, и руки продавца прямо сейчас споро сворачивают его, чтобы передать покупателю. Целое распадается на отдельные, ничего не значащие детали, каждая из которых вызывала отвращение. Груда покрышек с тухлой водой. Раздавленный машиной уж. Ботинок, застрявший между стволом и нижней веткой вяза у дома. Огромные чёрные муравьи, копошащиеся на газоне – будто не знают, что приближается зима. Кто-то идёт, шатаясь, в пятидесяти метрах справа и заворачивает за угол. Может, парень, который вёл этот дневник?

– Всё совпадает, разве ты не видишь? – голос Алёны, внешне спокойный, не мог обмануть мужчину.

– Пока совпадает, – безжалостно сказал он. – Этот засранец собрал манатки и был таков, не оставив и весточки. Мы уезжаем – прямо сегодня. С меня хватит.

Если бы Алёна могла взять метафизическую лопату и немного разбросать землю вокруг его сердца, она бы увидела, что оно стучит так, что, кажется, вот-вот даст сбой. Он был ошеломлён количеством смутных ощущений и дурных предчувствий, которые бродили вокруг с самого их приезда. Вдруг вспомнился тот несчастный мальчишка, Пашка, что не захотел ехать к бабушке. Под его песочного цвета волосами, неряшливо лежащими на лбу, была распахнутая форточка, и теперь Юра чувствовал, что такая же точно открылась и у него в голове.

< Назад Далее >