Так обломились Артуру, не в одну руку, в обе,
И кудесник, и коляда, о какой и не помышлял.
Снова садяся за стол, ему не до слушанья сказок:
Из дремучих чащоб понагнало диковиннее дела.
Гавэйн погоревал, да затеял в горелки с гостями,
Вы подивитесь: пирует и позабыл про похмелье?
Весел человек, как выпьет пол-ведра зелена вина!
А год катит кривым колесом, и в коловращенье,
Ничто почти никогда не кончается, как началось.
Поспешают одна пора за другой, все четыре погоды:
Бегут быстрые дни: было на Богоявленье белым-бело,
Сугробами да стужею откатали святки: сорокадневный
Потянулся пост, пытка грешной плоти скудною пищей.
Вот уж весна восстает против вьюжной зимы, и холод,
Проваливаясь под землю, томится пленником погребов,
Тянет теплом: протаяли тусклые дни и туманные тучи,
Мягко моросят над миром дожди, мнут снега, мерзлую
Растапливают и рыхлят почву, уже распускаются цветы,
О ту пору поля и перелески примеряют зеленые платья,
В шумной листве щебечут и счастливо вьются птицы,
Ибо солнце блещет в синеве, и серебряные струи реки
Журчат и плещут.
В ветвях не молкнет певчих хор,
Рулады горлом хлещут,
Бурлит, гремит зеленый бор,
И хвойным духом мещет.
Льется лето, ласкает ветром лепечущую листву,
В зарослях и зеленеющих злаках дышит Зефир.
На рассвете травы расплачутся сладкою росою,
Слезами счастья, завидя смеющееся им солнце…
А улыбки все угрюмей и реже, поспевает урожай,
И закаляет, гранит зерно: «зрей, зри: грядет зима»,
Пыль поднимается с пашен и пудрит пегую дубраву,
Свищут, свиваясь столбом, с силою задувая солнце,
Одичалые ветры, обрывают одежду с дерев, осыпая
Палой листвой пожухшую, вчера еще праздничную,
Гарную траву, и гибнет густившееся летом, и гниет,
Не сжатое ко сроку.
Минуется Михайлов день,
Зима змией к порогу -
И начинает сэр Гавэйн
Готовиться в дорогу.
Свиделся сэр Гавэйн на праздник Всех святых
С королем Артуром и князьями Круглого стола;
Артур закатил отменный обед, иначе – отвальную,
Пришли попрощаться с ним и прекрасные леди:
Глаза заплаканы, грустят о сэре Гавэйне, горюют,
Смеются через силу, отойдут в сторонку, скиснут,
В уголку поплачут; после угощенья, улучив минуту,
Оборачивается он к Артуру и обращается вот как:
«Повелитель и порука жизни моей, настала пора,
Дозволь ехать; ты знаешь, как дорого мне это дело.
Скажу лишь словечко, и больше не стану об этом.
Заутро поскачу к Зеленому Рыцарю, а Зиждитель
Коему предаю себя, пусть повершит мою судьбу.»
Тут, ковши побросав, краса и гордость Камелота,
Айвен, и Айрик, а за ними и многие остальные,
Сэр Доддинал де Саваж, Дюк герцог Кларенс,
Ланселот, Лайонел, и добрый лорд Лукан,
Сэр Бус и бравый сэр Бадуэр, богатыри оба,
Прочие панцырщики и сам Мадор де ля Порт,
Всей компанией, король впереди, идут ко Гавэйну,
Окружают, заключают в объятия, да про оружие,
Говорят, и с такой горечью в сердце, «грядет-де удар,
Неотвратимый, и надежды нет, а ты не шевелнись,
Как склизнет острие: свела же судьба с проклятым
Дровосеком!»
«Послушать вас, так вставши, за вытье,
Но злая ли судьба, – ответствует со смехом, —
Иль добрая, испытывать ее –
Вот все, что остается человекам».
Спозаранок одет, он шлет за снаряжением слуг -
Сбегали они, а за то время и в зале уже застлали
Каменный пол кошениловым45 тулузским ковром:
Складают на самый серед златокованную сбрую.
Воин встает над ее величественным мерцанием.
Он одет в облегающий тело объяринный46 вамс47,
И в кольчужный капюшон колокольной формы,
С огненной меховой оторочкой, осеняющей чело.
Сильные икры стягивают ему стальными сапогами,
От лодыжек до колен ладят на голени литые латы,
Покрывают чашечки полированными полянцами48,
Подхватывают повыше колен золотыми подвязками,
Битюжьи бедра берут в крутые битвенные квисы49,
Он продевает руки в проемы блестящего панцыря,
Чажелою чешуей чехлит грудь да чрево до чресел.
На руки надевают налокотни да наручи до пястий,
И пластинчатые руковицы, поособь каждый палец.
Вот, доряжен в дорогие славные доспехи, он теперь,
Напридачу убору,
Облачается в тунику «куате-армур»50,
К каблукам цепляет леву-праву шпору,
Ножны вяжет на шелковый шнур -
Задвигает добрый меч до упору.
Благородный воин ступает в богатой броне.
Кажный хлястик кручен из красного злата.
Облачен, к обедне идет, застывает у алтаря,
Там причащается тайн, твердит имя Творца,
Сходит с паперти на площадь, идет в палаты
Артура, тот обнимает его и осеняет крестом,
Целует в лоб, и лорды, и леди во имя Иисуса.
На дворе уж грызет удила гнедой Гринголет:
Седло солнечно сияет золотыми гвоздками,
Наново набитыми на такое неотложное дело,
Поводья перехлестнуты на шее, а пахвица,
Потник и подхвостник51 из парчи, и по цвету
Сочетаются с седлом и остальной сбруей.
Заклепки пылают на пурпурной попоне,
Золотые играют как зеркала в лучах зари.
Потом поднимает он шелом и, поцеловав -
А шелом важной, внутри выстелен мягким,
С высоким верхом – водружает на голову.
Ослепительное ожерелье охватывает горло,
Крепится к краю забрала лентой с каймой,
Продетой в прозоры и прихваченной бантом:
На широкой шелковой ленте, узорами шитой,
Порхают горлицы, попугаи чистят перышки,
Там свиваются сердечки и сдвоенные узелки,
И до того роскошной и редкой работы лента! —
Долгу зиму рукоделили девицы день да ночь,
Никому не сказывая.
Драгоценный обруч венчает шлем:
Обруч весь усыпан алмазами -
Он сияет светлей царских диадем -
Зеницы слепит огнями разными.
И шлют ему на верх щапной52 червленый щит,
По пурпурну полю золотая пятиострая звезда.
Приторачивает перевязью через правое плечо,
Чтобы высоко висел и всем вдозор, кто витязь.
Вас утомить и самому устать, да из уст в уши,
Я рад рассказать про рыцаря этого пятивенчие.
Сия звезда считалась символом царя Соломона:
По преданию, пятиконечник знаменует правду,
Поелику сия фигура на плоскости, о пяти пиках,
Образована двойною обводкою своих остриев,
Очерченных одной и той же линией, без отрыва
Пера, причем каждый луч проходит по разу под
И над соседним, сверху и снизу, то и сдвоенные
Внешний и внутренний периметры везде единое
Целое, зане звезда замкнута как в замόк, и зовут
Ее в Британии будто бы «безразрывным узлом.»
Вот затем она впору тому воину во всеоружии,
Что сэр Гавэйн был рыцарь сильный и светлый,
Чистый помыслом, правдивый, лишен пороков,
Пылкий и прочный, како пять и пятижды пять,
Как золото и как эта звезда, и не было в нем зла,
И мыслей низких.
Сего совершенства старинный знак
На щите он носит и на тунике:
Эмблема, как рыцарь, проста и ясна, —
По пяти сущностей в каждом пике.
Перво дело, что не подводили его пять чувств.
На себя он полагался, как на свои пять пальцев.
Уповал на пять пробоин во плоти Иисуса Христа,
Претерпленных пресветлым на перекладине креста:
Рыцарю и в рьяной сече мерещилось это распятие.
А силы черпал в пяти радостях той, чьим чревом
Мир был спасен – Божьей матери девы Марии.
Благостный образ Богородицы он перед битвой
И велел изуграфу53 изразить на исподе54 щита,
Дабы, взглянув на него, воину возвращалась воля.
И еще последние пять присущих рыцарю качеств:
Вот они все: вежливость, великодушие, верность,
Набожность и непорочность, неискривленная ничем.
Эти пять доблестей, никогда не покидая его, прочно
Соединялись с другими по пяти звездным остриям,
И поколе во имя правды пять первых поддерживали
Вторые пять, и поколе плавно по всем пяти пикам
Линии шли, ни в коем луче не ломаясь, крепчее лат, —
И в самом бешеном бою не отыскать было бреши -
Воина ни смутить, ни свалить, ни сразить, ни осилить.
Упорней брони укреплял его безразрывный сей узел,
Затем и накована златая звезда на алую земь55 верного
Его щита.
И подхватив копье сверкающею дланью,
Слиян со статью скакуна-гнеда,
Он попугаит: «до свиданья!»
Но понимает – «навсегда».
Он пришпорил коня, будто пронзая, и помчался,
Что камни вспыхивали под копытами как печка,
И все провожавшие почувствовали такую печаль,
Глядя, как сэр Гавэйн уносится на верную гибель!
И, сокрушаяся в сердце своем, сказал сосед соседу:
«Во имя Иисуса, я истерзанным взором смотрю,
Как жертвует жестокому жребию джентльмен,
Самый достойный на свете и почти что святой.
Гораздо б мудрее было сделать Гавэйна герцогом,
Господином громадной отчины, гордостью края,
Чем отдать его на заклание зеленому злыдню!
Разумно ли разбрасываться верными рыцарями,
Подбивая их на святки состязаться со смертью?
И куда смотрят и сам король, и его советники?»
– А тот взором, полным слез, провожал рыцаря, пока,
Почти потухший, в последний раз, на повороте,
Шелом его не блеснул.
Не затянул прощанья он,
Вскочил, как на войну.
Его скитаний целый том
Сложили в старину.
Вот он пересекает похолодевшие просторы Логреса,
Оглашая тракт конским топотом и не ища турниров.
Иногда глубокой ночью сэр Гэвэйн, славься Господь,
Блуждает в самой чаще бора или в бескрайней блони56,
Сбившись с дневной дороги, и нет рядом с ним друга,
Разве что конь под ним, но над ним в небесах Творец,
Отец наш не оставляет рыцаря и откликается молитве.
Он забирается далече на север Уэльса и слева от себя
Едва различает шум еловых вершин острова Энглсей.
Он переправляется через протоки порожистых рек,
Взбирается на высокие холмы Холихед и въезжает
В лесное урочище Уирол, в узких ущельях которого
Мало живет людей милосердных и молящихся Богу.
И на развилках он расспрашивает о Зеленых рыцаре
Или часовне, но ни один человек не чает, что чудной
Водится там великан.
Скакал, не думал повернуть он,
Все дали взором проникал,
В распутицу и на распутье
Зелену звонницу искал.
Он карабкался на каменистые скалы в диких краях,
Лишенный любимых друзей в лихих испытаньях;
Бывало не раз, за бурным потоком, на диком бреге
Подстерегал его злой человек, а чаще злое чудище,
И в мертвой ночи, во мраке мшистых чащоб, мечом
Он разрушал чары; на него скалились черепа и черти;
Он одолевал драконов и диких зверей; дивные видел
Дали; так что десятой доли пережитого им не упомню.
Угрожали ему матерый волк, медведь, мощный кабан,
И одержимые бесами отшельники – обитатели отрогов
Безвестных гор вступали с ним в бой, но бездыханные
Падали к ногам Божия слуги, одаренного силою свыше, —
Ибо рыцаря растерзали б рыкающие звери и разбойники,
И когда бы не Господь, где б нашел гибель сэр Гавэйн?
Железные битвы были его жизнь, но жестокая стужа
Тяготила его – во тьме трескучие морозы как тисками
Сдавливали тело: становилась зима, стекленела вода,
Дождь грохотал в горах, на лету превращаясь в град:
Приходилось спать в панцыре, спасаясь от порывов
Вьюжного ветра в улогах и впадинах, меж валунов,
Могучих валунов, поросших влажным мхом, мокрых
От снега, или под гребнем седого водопада, на скалах,
Под гул и рассерженный рев, пробуждаясь по утрам
От сумрачного света, струившегося сквозь сосульки,
Свисавшие со страшной высоты почти до самого дна –
Иссеченный иглами измороси, издрогший, иззябший,
Видя, как мечется в мутном небе метель и мерцают
Между стволов матовые сугробы, он стремит ввысь
Взволнованный верующий взор и вдруг вспоминая:
«Навечерье57 Рождества!»
Молит Милостиву Деву,
Шепчет жаркие слова:
«Укажи к укрыву, греву
Путь за снежны покрова.»
Вот спозаранку в сочельник скачет он на ретивом
Своем коне по снежным браздам в соборном лесу:
Вершины под белыми шапками шевелятся, шумят;
По обе стороны тропу опоясывают огромные горы;
В оврагах целые рощи орешника одеты невестами;
Величавые дубы важно скрипят на вековых корнях,
Сыплют с ветвей сверкающий снежок на сизый шлем,
И птицы на голых сучьях печально пищат от стужи.
Он под ними скользит на Гринголете, своем скакуне,
И летит мерзлая ископыть на мраморно-мертвый снег,
А рыцарь в эту рань думает про рождественскую мессу,
Страх боясь пропустить службу во славу Божия сына,
Дарованном миру Девой Марией, дабы избыть наш грех.
И вздохнув, он возвел в небеса взор и вот что молвил:
«Молю, Отец мой, и Дева Мария, милая матерь наша,
Дайте мне приют и покой: скоро полдень и пора мессы.
Я покорно и кротко прошу, и прочту, в подтвержденье
Верую, Богородица Дева, Отче наш. И вот, вздохнувши,
Начинает, слышно чуть.
Грунью58 конь. Гавэйн молитву
Кончив, трижды крестит грудь,
И под нехристеву бритву
У Христа пытает путь.
Перекрестясь после «Отче», он поднимает взор, и -
Замечает на заломе дубравы неожиданный замок,
Кинувшийся ему сквозь стволы и сплетенные сучья,
С лесной возвышенности, у воды, и вьющийся ров
Кругом, и замок такой красивый, как жилище князя,
Окруженный парком и обнесенный плотной палью,
Тянувшейся между дерев, может быть, мили на две.
Долгожданный приют поблескивает ему в прогале
Дубовой рощи, и рыцарь, разбирая между деревьев -
Шпили, шапки башен, – благоговейно стягивая шлем,
И с почтительностью прижимая его правой рукой,
Благодарит благого Иисуса и блаженного Юлиана,
Услыхавших усталые уста и указавших забежище.
«Помогите мне, пожалуйста, обрести там приют», —
Торопливо крестится он и тревожно трогает
Шпорами и шенкелями чуткого Гринголета.
Тот ворохнулся, прянул, и верную выбрал дорогу,
Повела путников и поставила перед подъемным
Мостом на цепях.
Мост как на дыбы вознесся,
Ворота на весь запáх:
Что для них твои морозцы,
Натиск вьюг и снежный прах!
Рыцарь и конь под ним рассматривали двойной ров,
Отделявший их от отвесных стен огромного замка,
Из тесанных каменищ крутой крепостной кладки,
Встающих из толщи воды на неподъемную высоту,
С поясным выступом вдоль периметра укрепления.
Зубцы защищены, по закону битвенного зодчества,
Брусками или балками; дозорные башни в боевой
И полной готовности; мелькают прорези бойниц:
Словом, рыцарь ни разу не видел раската59 мощнее.
Задержавшись на главной зале прекрасного замка
Восхищенным взором, он внимательно оглядывал
Округлые башни, одетые лиственным орнаментом,
И великолепные венцы их, и высоченные шпили,
И целое полчище пылких печных труб над покатом
Белой черепичной кровли, заблиставшей до боли
На солнце, и сонм свеже-выкрашенных светелок -
Выглядывая из-за военных возведений твердыни,
Бельведерчики-всходницы60 были будто резаны из бумаги.
Молодой витязь ездил взад и вперед вдоль воды,
Размышляя, как за размашистым рвом и вратами
Обрести в обители келийку, да сходить к обедне
В этот праздничный день.
«Эге-гей!» – взывает ратник.
Сей же миг в бойнице тень:
Появляется привратник -
Улыбается со стен.
«Мил человек, – молвит сэр Гавэйн, – послужи мне:
Не сочти за труд, сходи к своему хозяину, спроси –
Не приютит ли путника на самую краткую пору?
«Во имя святого Петра, – приглашает привратник, —
Мой господин будет рад, гостите хоть целый год».
Вскорости привратник возвращается с вереницей
Помощников, пожелавших поклониться принцу.
Ослабив цепи, они опускают подъемный мост,
Толпа, с топотом перейдя ров по гулкому трапу,
Встает пред вельможным всадником на колени
Прямо на стылую землю и стоит со смиреньем,
Покамест, прикрикнув, не прикажет подняться.
Поспешно распахивают они ворота на всю пяту61,
Валят за проскакавшим верховым и еще воюют,
Кому держать стремена, пока он слезает с седла.
Какие-то крепкие люди утягивают кормить коня,
У дверей дома дожидаются гридни62 и оруженосцы,
Чтобы с воином вместе войти в высокий чертог.
Он стягивает шлем, и щит долой, самые шустрые
Из толпы торопятся принять их; то же и с мечом.
Затем он здоровается с ними, заключая в объятья,
Каждый из компании норовит обнять сего князя,
Наконец, наздоровавшись надлежащим образом,
Ведут витязя во всем облачении в высокую залу,
Где в пышущей печи звонко прогорают поленья.
Входит глава дома, господин всех этих гридней -
Самолично спустился с сеней ради сэра Гавэйна:
«Добро пожаловать в мой домишко, дорогой гость!
Располагайся поудобнее и пользуйся по праву всем
Что есть, от верху вниз».
«Вот спасибо, – баит рыцарь, —
Дай Христос благие дни -
Отплачу тебе сторицей»
И к плечу его приник.
Гавэйн поглядывал на гостеприимца-хлебосола,
Владельца замка, высокорослого и на возрасте,
Могучего сложения, маховой мерной поступи:
Большая борода бурая лежит, как бобер бежит,
Лицо пышет пламенем, язык хорошо подвешен:
Достойный господин добрых людей и дружины.
Барин приказал натопить баню и принести белье,
Приставил к нему проворного парня-прислужника -
Он отвел рыцаря в отведенную ему одрину63 – покой,
С пуховой периной, хрустящей постелью, пологом,
Портьерами шемаханского шелка, на витом шнуре,
С кистями, катающимися по кольцам красна золота.
А стены в горнице не голые, на них везде гобелены,
Вышитой товар тулузской и туркестанской отделки,
И такого ж рисунка редкой работы под ноги ковер.
Слуги сноровисто и с прибаутками совлекают с него
Пожар панциря и сполохи перезвончатой кольчуги,
Несут роскошные рубахи с раскидистыми рукавами:
Он выбирает две виссоновые с богатыми вышивками,
И в развивающихся длинных рубахах точно в ризах,
Оборачиваясь ангелом в ослепительном облачении -
Стройные икры и завити64 светло сияют сквозь ткани -
Что все подумали о нем:
«Он даже среди наиславных
Стократно будет оценен,
Принц этот не имеет равных,
В Христовом воинстве земном.»
Уголек в печи, а пред печью уже и услон65,
Удобенный и богато убранный, уготован
Для путника, с подушками и подстилкой,
Он берет богатый байберековый66 балахон
С капюшоном, кидает красный на плеча,
Укутывается до пят узорным уполоком,
Хмельная брага, ходкий хмыл67 в камине,
Милостивая мантия мягчайшим мехом
Горностая греют прозябшего Гавэйна,
Все вместе возвращая ему веселый дух.
Собирают на стол, белоснежну стелят
Скатерть, солонки и судки из серебра,
Он умывается, а вот и убрус!68 – усадили…
Чашники и прочая челядь так и чешут:
Тащат в трапезную за тарелкой тарелку,
В них закуски, зелень, заливной окунь,
Разварной налим, да рыбные расстегаи,
Белорыбица, балык, в бочонке сельдь,
С хлебцем, под хреном, сомий холодец,
Снедь сдобрена смышленными речами,
Сам хозяин им первый смеется, смакует.
Трапезники галдят тосты товарищества, и уже «на ты»
С Гавэйном:
«Не еда – епитимья!69
Потерпи, поразговеем!»
«Други, вы мне как семья…»
(Вишь как забирает хмелем!)
Впрочем, они еще не ведали, как его величать!
А как оказалось, что он – Артуров огнищанин70,
Князь Кругла стола, да и королевских кровей,
И что обет верности он давал одному Артуру,
Что сам сэр Гавэйн, собственной персоной,
Располагает разговеться с ними в Рождество,
То магнат, от мысли, какого он мает молодца,
Растаял на радостях, расплылся, расхохотался,
Прочие же просто потеряли дар речи, а после
Взвились от восторга, ибо всем ведом витязь
Сэр Гавэйн, галантный, но грозный дуэлянт,
В деле ли с дамами, на дамасских ли саблях,
А потому и питук пошептал питуку на ушко:
«Это главный эксперт по этикету и экивокам,
В нашей глуши мы глядим олухами, а Гавэйн,
Можно сказать, магистр модных наук и манер,
Златоуст, умница, уговорщик, увещеватель, ух!
Господи, мы ж горевали, а Ты угадал с гостем,
Сам в сочельник свалился в руки, и станет с нами
Рождество встречать.
Славно привалило к святкам:
Нас научит, примечай,
И учтивости ухваткам,
И любезности речам.»
Засиделись за столом до самых синих сумерек -
Вот все встают, ибо и время уж идти к вечерне;
Святые отцы своим чином отворяют образную,
Воздух вздрогнул: звонница возрадовалась, раздался
Над замком перезвон, празднуя радость Богородицы
В канун Христова рождества; хозяин и его хота71
Входят во крестовую, кланяются, идут к киоту,
Госпожа проходит в боковой покойный придел,
Исчезая вслед за иерееем в своей исповедальне,
В ту минуту втиснулся наш молодец в молельню,
Тихо хрустящую свечами – тут хозяин хвать его