Подразделение спецназа оставило после себя чудовищный бедлам. Стекло хрустело под моими ногами, точно лед на замерзшем пруду, готовый проломиться и утянуть меня в бездну холодного безмолвия. Мерзкий запах алкоголя и застоявшегося сигаретного дыма висел в воздухе ядовитым туманом. Атмосфера была пропитана мукой и отчаянием. На дом напали и разорили его, превратили в руины – почти так же, как мое сердце.
Это было первое января. Новый год. Меньше суток назад мы с мужем попрощались с трудным годом, молясь о том, чтобы наступающий был лучше. Хотя от нашего тихого дома до этого катастрофического бедлама была всего пара миль, казалось, между мной и пониманием, как человек может влачить столь жалкое существование, пролегли световые годы.
Да, спецназ по долгу службы внес свою лепту в разруху, но не нужно было иметь наметанный глаз, чтобы увидеть, что и до того, как полицейские нанесли свой неожиданный визит, этот дом был далек до опрятности.
– Смахивает на окружную свалку, – пробормотал мой муж, качая головой.
Дом снимался для одного человека, но, похоже, служил ночлежкой для множества. Здесь явно была вечеринка, и я пыталась угадать, сколько людей всего несколько часов назад праздновали здесь Новый год.
Когда мы смотрим полицейские шоу по телевизору, то не ощущаем особых запахов запустения, которые возникают в доме после того, как команда высококвалифицированных полицейских методично его обыскивает. Они витают в воздухе, свисают со стропил, точно ядовитые летучие мыши, готовые броситься в атаку.
Прошли недели с тех пор, как я в последний раз была в этом доме, и теперь он казался не таким, каким я его помнила. Я разинула рот, глядя на это убожество. Замерла столбом у кухонного разделочного стола, который несколько месяцев назад очистила и привела в порядок. Теперь содержимое шкафчиков было бесцеремонно вывалено со своих законных мест, рассыпано кучами по столам и полу. В алюминиевой раковине, точно в гигантской чашке Петри, в луже застоявшейся воды громоздились стопки грязной посуды. Осколки стекла блестели в протухшей еде, приставшей к тарелкам и столовым приборам. У меня скрутило желудок. Окно за кухонной раковиной оказалось разбито – причем снаружи. Оно было крохотное – слишком маленькое, чтобы кто-то мог попытаться вломиться через него внутрь.
– Дымовая шашка, – тихонько пояснил полицейский, а мне оставалось лишь кивнуть в ответ.
На плите стояли сковородки в корке застарелого жира. Пивные бутылки, банки от лимонада, переполненные пепельницы и такие же переполненные мусорные ведра оскорбляли все органы чувств. Полупустые бутылки виски, рома, текилы и водки рядами выстроились на столешнице, как часовые, каким-то чудом уцелевшие в недавней битве. Из-за случившегося переполоха соседи до сих пор опасливо выглядывали из окон, а местные бандиты кружили по кварталу на машинах, точно акулы вокруг перевернувшейся лодки. Передняя и задняя двери дома были сорваны с петель, замки выдраны с мясом и болтались, точно переломанные конечности. Кухонные ящики валялись на полу, все, что в них лежало, вывалилось наружу, точно мусор из перевернувшегося мусоровоза. Компакт-диски, видеоигры, DVD, разнообразная электронная аппаратура вперемешку со стопками одежды устилали кухонный пол. Достаточно было заглянуть в прилегающие столовую и гостиную, чтобы понять, что там такой же хаос.
В столовой, где не было никакой мебели, кроме пары книжных шкафов, стоял огромный стеклянный террариум с двумя большими змеями – насколько я могла понять, боа-констрикторами. Тишину нарушал только мерный гул тепловой лампы. Змеи выглядели здесь так же неуместно, как я себя ощущала. Темное предчувствие начало овладевать моей душой, посылая дрожь вдоль позвоночника.
Если я пойду и долиною смертной тени… (Псалтирь 22:4)
От фактов никуда не деться. Команда быстрого реагирования сделала свою работу, тщательно обшарив дом в поисках того, за чем пришла, перевернув все вверх дном.
Когда мы приехали, сотрудница полиции сказала одному из своих:
– Славный вышел рейд – «чистый», – как она выразилась. – От этого он так легко не отвертится.
Сказанное никак не укладывалось у меня в голове.
Этот «он» был моим единственным ребенком – моим сыном.
Куда бы я ни бросила взгляд, свидетельства полицейского обыска обнажали мои чувства, грозя выпустить боль, которую я упорно заталкивала внутрь.
– Бог ты мой, а на втором-то этаже какой бардак! – ахнул мой пасынок. – Это еще домовладелец не видел, что они натворили. Кто будет за это расплачиваться?
Он отпихнул ногой кучу грязного белья, пробираясь по комнате, – осторожно, словно боясь наступить на мину.
Скорее всего, я.
– Он сейчас в местной тюрьме вместе с парой своих приятелей. Сейчас праздники: неизвестно, когда ему предъявят обвинение, – сообщил полицейский моему мужу. – Можете попросить своего адвоката это выяснить.
Моего адвоката? Это вряд ли.
Стыд и неловкость захлестывали меня, заливая щеки краской, пока я смотрела, как муж разговаривает с полицейским в форме. Представитель пятого поколения коренных жителей этого маленького городка, мой муж не должен был оказаться втянут в эту позорную драму. Он такого не заслужил.
Никто из нас этого не заслужил.
Куда я ни поворачивалась, везде видела свидетельства жизни даже не на краю, а где-то еще глубже – в жалкой яме развращенности. Злокачественную опухоль зависимости, безответственности, безрассудства и преступления невозможно было удалить. Она постоянно отрастала заново, становясь каждый раз еще более заразной, чем в предыдущий.
Вонь впустую прожигаемой жизни наполняла мои ноздри.
– Заберите отсюда телевизор и электронику, – велела я приехавшим помочь пасынкам, роясь в горах хлама на полу в поисках рулончика мусорных мешков. Я точно знала, они должны были быть где-то там. – Если мы их оставим, к утру этого уже не будет. Сомневаюсь, что он скоро сюда вернется. Мы можем оставить его вещи у себя на ферме, пока он не выйдет на свободу. Что делать с остальным, придумаю завтра.
– Пойду гляну, получится ли запереть двери, – сказал муж.
Найдя рулон мешков, я оторвала один и принялась сгребать в него омерзительно грязные тарелки из раковины, осторожно извлекая осколки стекла. Следующим на очереди было спиртное, и я опорожняла в раковину бутылку за бутылкой, без всякого пиетета швыряя пустую тару в раздувшийся мешок с мусором.
Я превратилась в одержимую. Бурные, примитивные эмоции заструились по телу, точно неоновый газ, с нараставшим напряжением заполняя каждую мою клетку. Какая там рациональность, какое соблюдение приличий! Как будто приличия имеют какое-то значение после ареста, произведенного командой спецназа!
Я продолжала выбрасывать грязные чашки и утварь, выгружать заплесневелую еду из холодильника, опустошать пепельницы и собирать пустые банки из-под пива и лимонада. На крыльце вырастала гора из заполненных мусорных мешков.
И пропорционально ей рос мой гнев.
Просто не верилось, что всего пару месяцев назад я с помощью моей дорогой подруги обустраивала этот самый дом для своего сына, которого выписали из больницы. Он попал в серьезную мотоциклетную аварию и теперь возвращался домой, долечивать множественные переломы, решив начать все с чистого листа. Он должен был попасть в опрятную, чуть ли не девственную среду.
Сейчас, оглядываясь по сторонам, я не узнавала этот дом. Боль пронзила мне сердце, когда взгляд упал на освещенный шкаф-витрину в углу гостиной. Я каким-то образом упустила его из виду, преисполненная праведного негодования из-за окружавшего меня хаоса.
Муж вернулся с ящиком инструментов в руках и сказал:
– Замки теперь только в утиль, но я заколотил двери до тех пор, пока мы не найдем кого-нибудь, кто сможет их починить. Думаю, нам сейчас лучше поехать домой, дорогая.
Видя, что я не отвечаю, он проследил за моим взглядом, устремленным на шкаф.
Глубокая печаль переплавилась в гнев, а потом в ярость, пока я разглядывала возмутительную коллекцию военных сувениров, гордо выставленную на обозрение: нарукавные повязки, ременные пряжки, каски, флаги и фотографии – все с эмблемами нацистского режима в виде черного паука.
Боже милостивый…
Мне стало еще тяжелее на душе. Для меня эта коллекция была полной противоположностью всему доброму, достойному, святому и справедливому. Освещенная, окутанная безмолвием, эта отвратительная экспозиция изрыгала ругательства, не произнося ни единого слова.
– Помогите мне убрать отсюда эту мерзость! – крикнула я, ни к кому конкретно не обращаясь, вываливая содержимое из стоявшей рядом бельевой корзины, чтобы использовать ее вместо коробки.
– Что ты планируешь делать с этими вещами, Эллисон? – спросил муж, неся коробку к моей машине. – Некоторые из этих книг, кажется, очень ценные; есть даже подписанные документы времен Третьего рейха. Взгляни-ка на это… – он приостановился.
– Я не хочу никуда смотреть! – отрезала я. – Не хочу это видеть, мне тошно даже прикасаться к этому. Не знаю, что с этим делать! Выбросить, отдать в музей Холокоста – что угодно. Я не оставлю это здесь, чтобы оно еще кому-нибудь не отравило душу.
Ценность в этом была лишь одна: коллекция олицетворяла уничтожение бесчисленного количества невинных жизней.
Пока мы упаковывали эту дрянь, атмосфера давила на нас тяжестью.
– Давай уедем отсюда сейчас же.
У меня перехватило горло, когда я напоследок окинула взглядом сцену, которая навсегда останется выжжена в моем сознании.
Потом, выходя за дверь, я заметила еще один знак того, насколько низко опустился мой сын, наполовину погребенный под обломками зря потраченной жизни. Я подобрала с пола декоративную табличку с цитатой, которую подарила ему давным-давно, и слова Генри Дэвида Торо заставили меня разрыдаться: «Если человек идет не в ногу со своими спутниками, возможно, это потому, что он слышит другого барабанщика. Пусть он шагает под ту музыку, которая ему слышится, в каком бы ритме она ни звучала».
Я всегда чувствовала себя немного «не от мира сего», и это ощущение было знакомо мне еще в юности, а с возрастом все лучше понимала его смысл.
Помню слова сына в тот день, когда я подарила ему эту табличку: «Мой барабанщик не просто другой».
Да, мой сын определенно был уникальной личностью. С одной стороны, умный, привлекательный, красноречивый и харизматичный, а с другой – глупый, опасный, пугающий и заблудший. Да, его внутренний мир был уникальным. Настолько, что мало кому из сверстников удавалось его понять, из-за чего он по большей части сторонился всего, что имело хотя бы легкий налет традиционных ценностей.
Обладавший ограниченными социальными и эмоциональными навыками, заторможенный из-за многолетнего злоупотребления алкоголем и наркотиками, вкупе с моим материнским попустительством, мой сын имел искаженное представление о реальности. И оно всегда было готово подбросить ему очередное оправдание беспорядку в его жизни.
Кто же на сей раз виноват, думала я? Кто возьмет на себя вину за это нарушение закона? Ведь наверняка оно не было результатом только его решений.
И почти никогда не было.
Моему сыну было почти тридцать пять лет, и он редко нес ответственность за то, что с ним происходило.
Потребовалась эта экстремальная ситуация и последовавшие за ней дни и недели, чтобы я отчетливо поняла – и это разбило мне сердце, – какую роль я много лет играла в той драме, которую представляла собой его жизнь. И, самое главное, поняла, что мне надо сделать, чтобы разорвать этот замкнутый круг раз и навсегда.
Возможно, ваша история не так драматична, как моя. А может быть, она еще трагичнее. Не имеет значения, лучше она или хуже: если у вас есть взрослый ребенок, в жизни которого один кризис сменяет другой, и вы втянуты в его (или ее) непрекращающуюся драму так, будто это ваша собственная жизнь, выход есть.
Не имеет значения, сколько лет вашему ребенку, восемнадцать или пятьдесят; есть шаги, которые вы можете предпринять, чтобы освободиться от подавляющих оков вины, страха, стыда, гнева, разочарования, скорби и отрицания. Вы можете (и должны) соскочить с неуправляемой карусели катастроф, которая вращалась годами. Вы можете (и должны) обрести надежду и исцеление.
Вы можете вернуть себе свою жизнь!
Почти целый год миновал с момента новогоднего ареста моего сына, и я много месяцев не видела и не слышала его. Я не знала, где он живет. Его телефонный номер, который он дал мне когда-то, был давным-давно отключен, почтовый ящик – заперт, а адрес электронной почты больше не обслуживался.
Я периодически пыталась найти его – в моем интернет-браузере в «Избранном» сохранены несколько веб-сайтов для поиска по тюремным базам данных. Как будто попытка выяснить, сидит ли твой единственный ребенок в федеральной тюрьме, может быть «избранным» занятием для матери!
А потом однажды вечером мне позвонила подруга.
– Ты видела сегодняшние газеты, Эллисон? – спросила она.
Тон моей подруги говорил сам за себя. Он был похож на раздающийся поздним вечером неожиданный звонок, от которого по всему телу разбегаются иголочки страха. Что-то случилось с моим сыном.
– Нет, а что такое? – я сглотнула, задерживая дыхание.
– Округ только что открыл новый веб-сайт. Его задача – помогать гражданам опознавать «самых разыскиваемых» преступников. Твой сын в этом списке. Его фото опубликовано в газете.
Я схватилась за непрочитанную газету и нашла эту статью, которая мало того, что заняла всю верхнюю половину раздела местных новостей, так еще и была цветной.
Как и у ФБР, у нашего округа теперь есть собственный список «самых разыскиваемых».
С газетной страницы на меня смотрело лицо сына. Под ним были напечатаны его имя, возраст и последние предъявленные обвинения. Однако только под его фотографией значилось красными буквами: «Задержан».
Это значит, что он сейчас в тюрьме?
Я зарегистрировалась на этом новом веб-сайте, но, как ни странно, на странице, появившейся на экране моего компьютера, не было его имени и фотографии. Потом я нашла список непогашенных судебных ордеров, выданных на моего сына, и длинный перечень обвинений, выдвинутых против него по результатам обыска, проведенного спецназом в его доме. Я не могла понять, о каком задержании говорится на сайте: каком-то недавнем или о том, которое произошло год назад.
Господь всемилостивый, пожалуйста, продолжай присматривать за ним – да будет воля Твоя.
Я поймала себя на том, что разглядываю размещенные в газете фотографии остальных «самых разыскиваемых» преступников. Помимо моего сына там были еще девять мужчин и две женщины. Только одному мужчине было 54 года, а всем остальным от 20 до 40 лет.
Я не могла не задуматься о том, сколько других матерей и отцов, бабушек и дедушек, как и я, смотрят на фотографии близких, пытаясь осмыслить случившееся, гадая, как же так вышло. Что бы мы сказали друг другу, оказавшись вместе в одной комнате, делясь своими историями о том, как наши взрослые дети дошли до жизни такой? Многие ли из нас были пособниками катастрофических решений наших детей – и многие ли продолжают быть ими до сих пор?
Я думала, есть ли у этих других людей хоть малейшее ощущение того, что они не одиноки? Далеко не одиноки.
Некоторым людям так и хочется закричать «Я отвратительный родитель!» – настолько глубоки терзающие их чувства боли и вины. Но при этом посвятить других в свой «секрет» немыслимо. Однако этот внутренний конфликт встречается гораздо чаще, чем нам кажется.
Я – лишь одна из многих родителей, идущих по этому заполненному людьми, но при этом страшно одинокому пути. Я знаю, что большинству из нас непросто найти ответ на вопросы, почему все настолько разладилось; как мы оказались в таком тоскливом месте, полном разочарования и страха. Мы же старались изо всех сил, сколько у нас их было на тот момент! И даже если мы теперь понимаем, где могли напортачить, у нас попросту нет никакой возможности изменить то, что случилось в прошлом.
Пусть это звучит не особенно обнадеживающе, но хорошая новость заключается в том, что мы все-таки можем кое-что сделать, чтобы изменить будущее.
Мы можем вернуть себе свою жизнь – с этой самой минуты.
Должна предупредить вас сейчас, пока вы еще в самом начале, что это книга про суровую любовь. Она о том, как справляться с дисфункциональными взрослыми детьми, неважно, мужского пола или женского, живущими с вами вместе или отдельно. Она о том, как осмыслить наши собственные шаблоны потакающего поведения и выяснить, как можно изменить ту роль, которую мы, родители, играем в порочном круге безответственного поведения наших взрослых детей.
Как родители, которые любят своих детей, мы действительно хотим – и всегда хотели – поступать правильно. Но «правильно» – это как? Для меня «правильно» оказалось совершенно не таким, каким я его всегда себе представляла.
Должна также добавить, что это не книга том, как защитить ваших детей от наркотиков, и не пошаговое руководство, чтобы заставить бунтующих детей хорошо себя вести. Это книга для родителей, которые давно перешагнули эти этапы. Сегодня можно найти множество полезных книг, фокусирующихся на указанных выше проблемах; жаль, что некоторые из них еще не были написаны, когда мой сын был младше. Однако, зная то, что я знаю сегодня, не уверена, что прислушалась бы к их советам, будучи настолько озабочена «помощью» своему сыну, насколько я была тогда.
Мало того, я думаю, мне нужно было пережить все до единого уровни этой эпидемии потакания, чтобы четко понять, что происходит. У Бога есть план для моей жизни и жизни моего сына, так же как у Него есть план для вашей жизни и жизни вашего взрослого ребенка. Все происходит в должное время и по определенной причине. Я верю, что пришла к осознанию, как будет правильно поступать в отношении моего взрослого ребенка, точно в нужный момент.
Надеюсь, и вы сейчас точно так же приходите к осознанию того, что вам нужно делать. Вот почему вы читаете эту книгу: вы знаете, что-то необходимо менять, и готовы к этому. В том случае, если кто-то ее вам подарил, молюсь лишь о том, чтобы вы читали ее непредвзято.
Правда заключается в том, что я должна была написать эту книгу для вас – и для себя. Для всех нас, кто хочет освободиться от удавки, которую наши взрослые дети набросили на наши сердца. Для тех из нас, кто слишком долго бичевал себя вопросами «что, если бы я…», «почему я не…» и «если бы я только не…» Я поняла, что суровость к самой себе бессмысленна и на самом деле контрпродуктивна для тех перемен, которые должны произойти.
Долго – слишком долго – я думала, что готова к переменам. Я плакала, ныла, жаловалась, молилась и притворялась, что готова к тому, чтобы начать что-то менять, однако мое «каменное сердце тогда еще не стало сердцем из плоти». Я не была готова делать то, что должно, чтобы изменить мою жизнь – и, как следствие, жизнь моего взрослого ребенка.
В результате своего опыта общения с сыном и многочисленных бесед на эту тему с группами родителей я открыла ряд принципов, которые, как мне кажется, подойдут вам и любому родителю, готовому и желающему реализовать необходимые перемены, которые приведут к возвращению здравомыслия. Эти принципы, первые буквы которых в английском языке складываются в слово SANITY (здравомыслие, душевное равновесие), подробно изложены во второй части этой книги. Надеюсь, что группы поддержки SANITY будут возникать в среде родителей, которые понимают необходимость вернуть себе контроль над собственной жизнью, вне зависимости от исхода жизни их взрослых детей.
Из своего общения с другими страдающими родителями я знаю, что потребность в помощи велика. И, еcли честно, думаю, что очевидные в нашем обществе проблемы со взрослыми детьми, не желающими нести ответственность за собственную жизнь, будут существовать еще долго. Наше общество, похоже, переживает эпидемию дисфункциональных взрослых детей. Я вижу ее признаки повсюду.
Недавно в очереди в местной закусочной «Сабвэй» передо мной стояли мать и ее сын-подросток. Он спросил у матери, будет ли действителен его купон, если он разделит сэндвич длиной в фут на два полуфутовых «саба», и она ответила:
– Не знаю, тебе надо спросить у продавца.
Сын заговорил было с продавцом, собирающим сэндвичи, но мать тут же грубо перебила его:
– Он сможет использовать свой купон на футовый «саб», если вы сделаете ему два полуфутовых с разной начинкой?
Юноша опустил глаза, позволив матери вести разговор вместо него.
Я сперва посочувствовала ему, потом разозлилась на его мамашу. Меня обуревали самые разные чувства, и я задалась вопросом: давно ли она общается за него? И что парень чувствует, когда она посылает ему смешанные сообщения, сперва внушая, что он может о себе позаботиться, а потом подрывая его уверенность в себе своими поступками в стиле «я сделаю это за тебя». Действиями, которые могут указывать на то, что он имеет дело с потакающей родительницей.
Утром того же дня я бегала по делам и случайно разговорилась с владелицей малого бизнеса, которая была вся на нервах. Мы с ней не были знакомы, но нас с ней в эту минуту явно свел Бог. Она была измотана до крайности – и, подозреваю, являла собой еще один пример потакающей матери.
Не успела я и глазом моргнуть, как эта женщина уже пожаловалась мне на то, что никогда не получает помощи ни от двоих сыновей-подростков, ни от мужа. А потом сердито указала, что всегда дает им деньги на то и на это, а сдачу ей никогда не отдают.
– Просят дать взаймы десятку, я даю двадцать, а остаток никто не возвращает! – возмущалась она, говоря о том, что ее используют и не уважают, а потом задала риторический вопрос. – Они что, не могут хоть раз прибрать за собой? Разве я многого требую?
У этой женщины был успешный индивидуальный бизнес по оказанию услуг: она явно была главной добытчицей в семье. Ее муж тоже работал, но, когда у него заканчивался рабочий день, он считал, что он вправе отдохнуть. У нее же, как у владелицы бизнеса, работа длилась намного дольше, чем у большинства людей.
– Почему же вы не считаете, что заслуживаете уважительного отношения? – спросила я ее.
Она пару мгновений смотрела на меня с явным непониманием, а потом продолжила сетовать на то, как муж и дети ее используют, неуважительно с ней обращаются, как они то, да как они се… А на самом деле она только и говорила, что об их проблемах и их потребностях, их бедах и их вещах. Каждый раз, когда в разговоре возникала пауза, я снова повторяла ей свой вопрос.
– А вы-то сами что же? – раз за разом спрашивала я ее. – Почему вы позволили нарушать ваши личные границы? Дети и муж не знают ваших границ, потому что и вы их не знаете.
Это заставило ее задуматься. Напомню, она была совершенно посторонним человеком; мы не были знакомы. Я просто зашла в ее мастерскую, чтобы сделать заказ, но прошел час, а мы все еще разговаривали – но уже о ее жизни, а не о причинах, которые меня туда привели. С другой стороны, возможно, именно ради этого я там и оказалась. У Бога есть способы подстраивать необходимые встречи.
Потом она рассказывала о своих родителях – о том, как жестоко обращалась с ней в детстве мать, как она клялась никогда не вести себя так со своими детьми.
И тогда я спросила:
– Что жестокого в том, чтобы определить свои границы и научить детей понимать, что правильно, а что нет? Что жестокого в том, чтобы подавать здоровый пример, на котором ваши дети смогут учиться? Сейчас они знают только одно – что мамино слово ничего не стоит, что мама всегда уступает, что она – ходячий банкомат. А еще, что им не нужно отвечать за свои решения и поведение, потому что мама – это страховочная сеть, которая всегда готова их подхватить.
Я затаила дыхание, опасаясь, что наговорила слишком много.
Но после секундной паузы женщина пробормотала:
– Вы правы: я знаю, что вы правы. Но они – хорошие дети. Они не пьют, не употребляют наркотики, не ввязываются в неприятности…
– И все же вы сейчас рассказываете мне, что они делают вашу жизнь безрадостной, – перебила я. – Что вы испытываете невероятный стресс, вам никто не помогает, и вы чувствуете, что вас используют, принуждают и не уважают. Разве так должны обращаться с той, кто так много для них делает?
– Нет, не так, – согласилась она.
– В таком случае, – допытывалась я, – почему вы продолжаете для них стараться? Почему продолжаете давать им деньги? Почему ведете себя прежним образом? Это вы должны измениться, а не они.
Женщина снова заговорила о своих сыновьях, об их проблемах, а потом о своем муже. Я поймала себя на том, что качаю головой – потому что она по-прежнему ничегошеньки не понимала.
Дело было не в ее детях, не в ее муже и не в том, что они делали или чего не делали. Менять надо было не их. Дело было в ее способности установить здоровые границы, а потом придерживаться их. Дело в нашей способности сделать то же самое. В том, чтобы быть последовательными в своих реакциях, когда наши границы нарушают.
Мы не можем изменить другого человека. Мы можем изменить только самих себя и свои реакции на плохое и хорошее поведение наших близких, которые продолжают ежедневно причинять нам боль.
Вы готовы установить эти границы и вернуть себе свою жизнь?
Читайте дальше! Я молюсь о том, чтобы вы, пользуясь принципами здравомыслия (SANITY), изменили свою жизнь в лучшую сторону.