Глава 2 Торжественный выход высокого гостя

Ближе к ночи все стало на свои места.

На сцене в мечущихся лучах светового шоу извивалось несколько фигур, мужских и женских: это был стриптиз-балет, действительно набранный из бывших балетных танцовщиков, которые, как водится, не смогли заработать себе на жизнь высоким искусством и теперь переметнулись в презренную, но денежную сферу шоу-бизнеса.

Гости разбрелись по ночному клубу; наиболее продвинутые уже отправились наверх, где к их услугам были бильярд, кегельбан, столы для покера и рулетки, а также нежные руки квалифицированных массажисток. Со всем прочим, прилагающимся к этим рукам и к этим массажным услугам.

Головин куда-то на время пропал, а потом появился с красными, как у кролика, глазами, хохочущий и неестественно бодрый. Если учесть, что перед своим исчезновением он предлагал мне дернуть по «дорожке» кокса, то не составляло особого труда догадаться, чем он занимался в этой кратковременной отлучке.

А с кокаином – это у него, кажется, довольно серьезно. «Дурь» для богатых.

Я сидела в обществе двух мужчин. Нельзя сказать, что я была сильно пьяна, но выносить общество Турунтаева, будучи трезвой, возможным не представляется.

Господи, как работают его имиджмейкеры? Почему они позволяют ему нарисоваться перед очами избирателя в таком возмутительном виде?

Впрочем, это можно несколько оправдать тем, что данный сейшн был закрытым для прессы. Конечно, несколько ретивых газетчиков и назойливых папарацци местного разлива пытались проникнуть в клуб, но потерпели полное фиаско, не преодолев заслонов «габриэлевских» секьюрити.

Разумеется, я пыталась отделаться от Геннадия Ивановича. Можно сказать, что мне это даже удалось. Но – странное дело! – не доставило ожидаемого удовольствия и облегчения. Другие мужчины из числа тех, с которыми я общалась здесь – исключая, конечно, Головина, – оказались несколько более презентабельными, чем «красный директор» Геннадий Иванович Турунтаев, но куда более скучными.

По крайней мере такого фейерверка маразма, густо сдобренного выдержками из речей Геннадия Андреевича Зюганова, от них не дождешься. Все больше комплименты да разговоры по наезженной схеме: «а не выпить ли нам шампусику, наша бесценная леди?»

Поэтому когда я наткнулась на Турунтаева во второй раз – он был уже без жены, но с каким-то довольно угрюмого вида человеком средних лет, – то почти обрадовалась.

Стоящий за спиной Турунтаева телохранитель аж вздрогнул, когда его босс подпрыгнул на месте, свалив хрустальный графин с водкой, и заверещал:

– Женя… иди-ка сюда, дорогая! Я тут доказывал Алексею Павловичу, что… ты это самое…

Он сбился, очевидно, потеряв нить мысли, и тут же предложил выпить за мир во всем мире, за бог с нами и хрен с ними… «и Ле-е-енин такой молодо-ой, и юный Октябрь впереди-и».

Последнее он пропел на редкость фальшивым голосом и опрокинул в рот стопку водки, не дожидаясь, пока я с ним чокнусь. А потом сказал:

– Вот вы думаете, что у меня тота… тора… толита…тарное мышление? Ведь так, э-э-э?.. А-а-а! – Он с хитрым видом поднял вверх палец, прищурился, видимо, полагая, что в таком виде походит на Владимира Ильича в Горках, и продолжал: – Все дело в том, что деление по политическому признаку ушло в прошлое… сейчас главное – это не партийная принадлежность, а качества хозяйственника и государ… государственника.

И тут предвыборная речь!

Впрочем, Геннадия Ивановича можно понять: у него же через несколько дней выборы.

– Кгррррм… по сути дела, коммунистическая доктрина сейчас является обычной социал-демократической… с послаблениями в сторону централизующей роли государства… наместник Северной Кореи Ро Де У… танки в Праге… вы знаете, Женя, как сильно харизма человека зависит от его хари… нет? В-в-в… – Он поморщился, словно раскусил лесного клопа, а потом забормотал совсем уж бестолково: – Шарлатанство… партийная дисциплина… не позволю про царя такие песни петь… распустились тут без меня…

Потом вскинул голову и, наклонившись ко мне, таинственным голосом проговорил:

– Вчера у Бориса Ельцина повысилась температура… Геннадий Андреевич Зюганов первым поздравил президента с повышением…

Мрачный мужчина, сидевший рядом с ним, покачал головой и проговорил:

– Может, вам нужно освежиться, Геннадий Иванович?

У него был глухой бесцветный голос, да и сам он был какой-то бесцветный, неяркий, незапоминающийся. Но в глазах – совершенно трезвых – мерцала холодная, проницательная насмешка. Вероятно, такими раньше и были наиболее влиятельные партийные функционеры, «серые кардиналы» КПСС. А не этот пьяный директор нефтезавода, вероятно, имеющий к коммунистам еще меньше отношения, чем, скажем, я.

Все-таки я училась в спецзаведении, напрямую курируемом Центральным управлением КГБ Советского Союза. Это вам не завод, пусть даже нефтеперерабатывающий.

В ответ на слова Алексея Петровича кандидат в губернаторы замотал головой:

– Н-нет, что вы! Вот лучше послушайте анекдот. Значит, так. Сочи. Знойный полдень. П-пляж… На песке лежит редкой красоты обжа… обна-жен-ная женщина. Проходящий мимо старикан останавливается и принимается восторженно созерцать такое чудо природы. А она и говорит: «Что ты смотришь на меня, старый хрен! Я ваще фригидна… холодна, как рыба». В ответ старпер пришлепывает губами и кряхтит: «Э-эх… и хороша же в жаркую пору холодная рыба да под старым хреном!»

Последнюю фразу Геннадий Иванович произнес буквально на одном дыхании, выразительно посмотрел на меня, а потом захохотал, аж прикрыв от удовольствия глаза.

Я тоже не смогла удержаться от смеха: настолько все это было забавно. Тоже мне – любитель кулинарных анекдотов с партийным прошлым и настоящим.

– Про себя, что ли, рассказываешь? – вдруг прозвучал над нами холодный женский голос.

Я обернулась.

Татьяна Юрьевна высилась надо мной, как древнеримская Фурия – богиня мщения. Впрочем, нельзя сказать, что на ее сухом вытянутом лице был написан гнев. Скорее какое-то брезгливое, холодное недоумение.

Геннадий Иванович съежился, как мальчишка, которого застали за поеданием варенья из секретных фондов бабушки. Будущий губернатор… да он будет править губернией, а им самим будет править вот эта треска маринованная, или какие там еще рыбные блюда существуют!

– Тебе не кажется, Геннадий Иванович, что нам уже пора? – вопросила она. – Похоже, ты запамятовал, что завтра у тебя по графику несколько важных встреч в рамках предвыборной кампании?

– Н-нет, – окончательно стушевавшись, проговорил тот.

…А как хорохорился, когда сидел за столом, а жена с каменной маской великого египетского Сфинкса на лице сидела рядом! Словно и не замечал ее! А тут две фразы – и полный дефолт.

Неожиданно Татьяна Юрьевна повернулась ко мне.

– Евгения Максимовна, – произнесла она тоном, в котором от свежезамороженной рыбы оказалось не так уж много, можно сказать, что проглянуло даже что-то человеческое. – Евгения Максимовна, я присматривалась к вам, и думаю, что вы очень достойная кандидатура. Дело в том, что у нас есть хорошее предложение для вас.

– Простите? – с трудом скрыв некоторое недоумение, отозвалась я.

– Мне не хотелось бы говорить сегодня: обстановка не соответствует. Да и Геннадий Иванович, откровенно говоря, не в норме.

Геннадий Иванович действительно был не в норме, потому что, когда он попытался подняться на ноги, его неумолимо занесло куда-то в сторону, и он вне, всякого сомнения, упал бы всем телом на стол, если бы его не подхватил рослый телохранитель.

«Что же они дают ему так нажираться в избирательную кампанию», – промелькнуло у меня в голове. Или кто-то нарочно его подпоил?

Я посмотрела в ту сторону, где еще недавно сидел Алексей Павлович, но серый человек с лицом и взглядом маститого партийного функционера уже ушел. Тихо и незаметно.

Как будто его и не было.

В этот момент из полумрака на меня вынырнул Самсон Головин. Он был сильно навеселе, рубашка расстегнута, галстук сбился набок, пиджак он и вовсе снял. Его гладко выбритый череп был разрисован губной помадой. В руках он держал винтовку.

Несмотря на то что винтовка была пневматической, Геннадий Иванович отшатнулся, как нервный черт от некондиционного ладана, пробормотал что-то нечленораздельное и, перегнувшись через руки телохранителя, ткнулся-таки лбом в поверхность стола, перевернув при этом прибор с обглоданными фрагментами скелета курицы.

– Я требую оформления шенгенской визы… – донеслось до меня. – А меня обокрали… собака с милицией приходила…

– Женька! – гаркнул Головин мне в самое ухо. – Пошли стрелять в тир! Я там поспорил на сто баксов, что ты легко обстреляешь одного хмыря! Он там выдает себя за бывшего члена олимпийской сборной России по стендовой стрельбе… и почему-то по бобслею!

Я поморщилась:

– Извини, Самсон, я сегодня не в форме. Хандрю, однако. Так что в следующий раз.

– Значит, завтра?

– Значит, завтра.

– Ты что, уезжаешь?

– Да, мне пора. Еще раз мои наилучшие пожелания.

– Распорядиться, чтобы тебя отвезли домой? – галантно осведомился Головин, которого, по всей видимости, мой безвременный отъезд с места торжества не очень огорчил.

– Да нет, я сама.

* * *

Так получилось, что из клуба я выходила вместе с Геннадием Ивановичем и его бесценной супругой. Хотя вместе – это громко сказано, потому что их попросту замкнули в кольцо несколько рослых детин, напрочь отрезав доступ к ним всех проявлений внешнего мира.

Надо сказать, делалось это довольно бестолково, потому что, насколько я могла заметить, высоко-классный киллер без труда нашел бы брешь в их геометрических построениях. Проще говоря, достал бы Турунтаева.

Спускаясь по лестнице клуба, я зацепилась за одного из неподвижно стоявших на ступеньке охранников, деловито выставившего вперед нижнюю конечность, и, споткнувшись, едва не полетела вниз, на тронутую вечерним мартовским морозцем землю.

Возможно, тут сыграло свою роль то обстоятельство, что я особо не стеснялась в употреблении спиртных напитков, причем неразумно смешала вино, шампанское и даже немного водки. Хотя я обычно предпочитаю водку не употреблять.

Правда, уже у самого асфальта мне удалось ухватиться рукой за изящный фигурный держак фонаря, но это только замедлило и смягчило падение, но вовсе не избавило меня от самого факта.

– Черрт!

Охранники Турунтаева повели себя так, словно никакой Жени Охотниковой нет и не было и что она не упала с лестницы благодаря одному из коллег, который расставил свои ноги где не надо. Зато сам Геннадий Иванович, несмотря на то что был определенно пьян куда существенней меня, услышал мой вскрик и, пренебрегая всеми правилами безопасности, оттолкнул своего телохранителя и бросился меня поднимать.

Пострадавший от кандидата в губернаторы верзила потер ушибленный бок и последовал за своим не в меру прытким боссом.

От момента моего падения до того, как Турунтаев очутился возле меня, прошло не более трех секунд.

– Благодарю вас, Геннадий Иванович, – пробормотала я. – Можете считать, что ваш рейтинг повысился еще на одну тысячную процента.

– Правда? – с не оставившей его и в этот момент самодовольностью спросил он, и его руки – вероятно, от переизбытка чувств в связи с неслыханным повышением рейтинга – дрогнули и выпустили меня.

Этого я не ожидала и вписалась носом прямехонько в мостовую. Мое счастье, что натренированные за многие годы рефлексы развернули мое тело, сжав его в комок напрягшихся мускулов (хотя это и не по женской части), и удар пришелся на бок.

Впрочем, и это было достаточно больно.

Я проскрежетала проклятие – лучше бы этот деятель вообще меня не трогал! – и, слыша за спиной сконфуженное бормотание Турунтаева, подняла голову.

И наткнулась взглядом на черную дверцу машины.

Но не это привлекло мое внимание, несмотря на то что дверца принадлежала «Линкольну», на котором привезли кандидата в губернаторы.

Под днищем машины четко вырисовывались контуры какого-то предмета.

Предмет лежал прямо на земле, за левым задним колесом, и был расположен так удачно, что обнаружить его можно было, лишь наклонившись к самой земле и заглянув за колесо.

Так, как это невольно вышло у меня.

Я медленно поднялась с земли и, угрюмо взглянув на виновато потупившегося Геннадия Ивановича, которого немедленно заключили в кольцо охранники, открыла было рот – и тут увидела, что один из охранников, буквально перешагнув через меня, собирается открывать перед Геннадием Ивановичем дверь лимузина.

«Это ваша машина, господин Турунтаев?» – хотела за секунду до того спросить я, но в данный момент этот вопрос был неуместен и попросту нелеп… а промедление подобно смерти.

Я бросилась на Турунтаева, как пантера бросается на свою жертву, и с силой оттолкнула его от «Линкольна» так, что он кубарем полетел на землю и растянулся во весь рост.

В тот же самый момент телохранитель потянул дверцу на себя…

Ослепительный клинок пламени с глухим ревом подбросил роскошный «Линкольн», ломая дверцы и стойки салона. Амбал разинул рот в беззвучном вопле ужаса, и тотчас же его отбросило на несколько метров и с силой ударило о тот самый фонарь, с помощью которого я пыталась удержаться при падении.

Пронзительный женский визг прорезал тишину ночной улицы, до того колеблемой лишь приглушенными разговорами у входа да звуками музыки из полуоткрытых дверей клуба.

Прозрачную серую дымку тут же разорвало порывами ветра, и стал ясно виден горящий «Линкольн». Весь салон его был чудовищно разворочен, на переднем сиденье, присыпанная осколками тонированных стекол, виднелась фигура водителя с начисто снесенной верхней третью черепа.

Я тоже не устояла на ногах и упала прямо на Геннадия Ивановича, который, кажется, даже не успел испугаться. По всей видимости, он больно стукнулся при падении, потому что на его лице было ошарашенное слепое выражение, словно его ударили обухом по голове.

А может, это было и не от боли.

– Что… это? – только и сумел выговорить он.

– Вашу машину взорвали, – быстро ответила я, поднимаясь с него. – Вот что, товарищ кандидат в губернаторы.

– Но… как же так? – пролепетал он и обвел взглядом застывшие от неожиданности и шокового испуга людей вокруг него.

Двери клуба распахнулись, словно в них ударили бревном, и выбежал Самсон Головин. Он был все с той же пневматической винтовкой, но на его широком красном лице вместо недавнего полнокровного удовлетворения жизнью прорезался откровенный ужас.

За ним бежало еще несколько человек, среди которых я успела увидеть ссутуленную фигуру и бледное лицо Алексея Павловича. Человека, который так незаметно испарился в процессе нашего последнего разговора с Геннадием Ивановичем.

Турунтаев поднялся и отряхнулся. Потом взглянул на меня, на останки догорающего лимузина, на трупы шофера и телохранителя, снова перевел взор мутнеющих светлых глаз на меня и, широко шагнув, ухватил меня за рукав и произнес совершенно осмысленно:

– Вы спасли мне жизнь, Евгения Максимовна.

* * *

Я вернулась домой поздно ночью. Тетушка Мила, которая, вопреки моим ожиданиям, не спала, вышла в прихожую в одной ночной рубашке и, увидев мое пепельно-бледное лицо с кровавыми разводами на лбу и щеке (оцарапала об асфальт), остолбенела и лишь через минуту выдавила из себя:

– Женя… что… кто это?

Я мазнула глазами по зеркалу в прихожей коротким критическим взглядом и быстро ответила:

– Это я.

– Что – я? – не поняла тетушка.

– Ну прямо как в анекдоте, где наркоман приходит домой, звонит в дверь, а его такая же обдолбанная матушка спрашивает: «Кто это?» Он отвечает: «Мама, это я». – «Не-е-ет… мама – это я!»

Тетушка всплеснула руками:

– Господи боже мой, ну когда же ты выйдешь замуж? Чем ты там, у Головина, занималась, что все лицо исцарапано?

И я почувствовала несказанное облегчение, когда четко, чеканя каждое слово, рубанула теплый и сонный воздух ночной квартиры фразой:

– Изучала предвыборную программу кандидата в губернаторы Геннадия Ивановича Турунтаева.

Загрузка...