О Господи, ну дай же мне прощенье:
Я выстрадал почти совсем как ты!
Все боли вынес, голод, наущенья,
Чтоб выйти в мир забот и суеты…
В то время, о котором пойдёт речь, я окончил ВГИК – режиссёрскую мастерскую Е. Л. Дзигана, уникальную по интернациональному составу. Ирэн Тенес из Франции, работавшая после окончания ВГИКа с великим режиссёром Антониони. Рыжий парень Раймо О. Ниеми из Финляндии, ставший впоследствии одним из самых известных в своей стране режиссёров.
Ян Прохазка из Чехословакии, возглавивший одну из программ телевидения в Праге. Немец Ганс Мюллер, ныне один из вице-президентов «Гринпис». Узад Дахман из Алжира, уверявший нас, что его отец – пастух, тогда как на самом деле он был одним из богатейших людей Алжира.
Мурад Оморов и Сергей Шутов из Казахстана. Джангир Шахмурадов из Таджикистана и Борис Горошко из Белоруссии.
Посчастливилось мне получать высшее режиссёрское образование и со многими будущими звёздами российского кино: в нашей мастерской учились тогда Владимир Грамматиков, возглавлявший недавно Студию имени Горького, Александр Панкратов-Чёрный, Николай Лырчиков и другие…
При помощи Г. М. Алёшечкина – начальника Управления кадров Госкино СССР – я после многочисленных отчаянных попыток самостоятельно устроиться на одну из московских киностудий был направлен на стажировку на «Ленфильм», в распоряжение директора киностудии Виктора Блинова.
В первых числах декабря 1973 года я был зачислен в киногруппу телефильма «Сержант милиции» в качестве режиссёра-стажёра и на целый год покинул Москву.
Работа мне очень нравилась, и я с головой окунулся в режиссуру, тем более что режиссёр-постановщик этой картины – Герберт Морицевич Раппопорт – предоставил мне отличную возможность самостоятельных профессиональных действий. Я выбрал один из эпизодов картины, связанный с активной погоней доблестной милиции за преступниками, сделал режиссёрскую разработку этого эпизода, которую утвердил Раппопорт, и самостоятельно снял свою первую небольшую работу на профессиональной студии, с профессиональными мастерами своего дела. И очень горжусь тем, что именно моя интерпретация и вошла в окончательный вариант фильма.
Меня просто распирала гордость от собственной значимости, и хотелось горы свернуть. Мне казалось, что я уже вырос из режиссёров-стажёров, и когда Глеб Панфилов, снимавший в то время фильм «Прошу слова», предложил мне заменить заболевшего второго режиссёра, я согласился, не раздумывая, чтобы лишний раз приобщиться к любимому делу и понаблюдать за работой великого мастера.
Потом меня приметил Владимир Мотыль, готовившийся снимать фильм «Звезда пленительного счастья». И я горжусь тем, что, во-первых, Владимир Яковлевич предлагал мне роль императора «всея Руси» – Николая I. Которую, к своему огромному сожалению, я не смог сыграть, поскольку был занят на съёмках телефильма «Сержант милиции», а во-вторых, тем, что моё предложение взять на роль молодого Анненкова моего давнего протеже Игоря Косталевского с благодарностью было принято Владимиром Яковлевичем. До сих пор считаю эту роль Игоря одной из самых значительных в его актёрской биографии.
Однако всех этих занятий мне было мало, душа требовала чего-то ещё, и я взялся сочинять собственный киносценарий, который по ходу дела вылился в небольшую киноповесть. Свое первое серьёзное произведение я многозначительно назвал «ДЕНЬ, прожитый завтра…».
Вероятно, во мне что-то назревало и мешало спокойно жить: в этом произведении я пофантазировал о том, что коммунистическая партия в нашей стране развалилась и к власти пришла военная хунта.
Сейчас, обладая знанием того, что в действительности произошло в СССР, мне трудно объяснить, откуда взялась такая необычная тема. Ясно одно: меня как творческого человека, да просто как человека, не устраивало то, что творилось в стране, в которой мне выпало жить.
Две вещи неподвластны человеку – выбор своих родителей и Родины.
В то время я сблизился с тогдашним главным редактором «Ленфильма» – Дмитрием Молдавским и после некоторых колебаний, наверняка интуитивно сознавая, что написанное мною, мягко говоря, не соответствует тогдашним стандартам, тем не менее дал ему прочитать своё творение.
Прочитал он довольно быстро и уже на следующий день предложил встретиться. Молдавский сказал, что киноповесть поразила его настолько, что он почти всю ночь не спал (до сих пор жалею, что не спросил тогда, почему он не спал: из-за того, что его поразил сюжет повести, или из-за того, что обдумывал, когда меня заложить Органам – сразу по прочтении или после разговора со мной?), а потом он произнёс сакраментальную, провидческую фразу:
– Слушай, Виктор, ты либо гений, либо тебя скоро посадят!
Я рассмеялся, услышав такую оценку моего труда, но…
Но через день в снимаемую мною квартиру пришли трое в штатском в сопровождении упитанного капитана милиции.
– Доценко Виктор Николаевич?
– Так точно! – весело ответил я, не понимая причины появления этих «мушкетёров» с нелепо толстым «Портосом» во главе.
– Предъявите ваш паспорт! – не обращая на моё возбуждённо-радостное настроение никакого внимания, попросил капитан.
– Может быть, вы объясните мне цель вашего визита? – С трудом стерев с лица дружелюбную улыбку, я попытался воззвать к правовому сознанию пришедших незнакомцев.
– Паспорт! – рявкнул один из штатских, сверкнув стальной фиксой на правой стороне челюсти. – Или не расслышал? Может, тебе уши прочистить?
– Хорошо, товарищ капитан, я дам вам паспорт, но потом, надеюсь, вы мне объясните цель вашего визита! – даже не взглянув в сторону грубияна в штатском, стараясь сохранить достоинство, ответил я.
Не без труда вспомнив, где он лежит, я протянул паспорт капитану, который внимательно просмотрел его, убедился в наличии штампа временной прописки, после чего выразительно пожал плечами, взглянув на того штатского, что был постарше остальных. Потом я понял, что этим жестом капитан сообщал, что со стороны милиции ко мне нет никаких претензий, а потому предлагал старшему группы в штатском действовать самому.
Тот, не изменив безразличного выражения лица, кивнул своим коллегам:
– Приступайте к обыску!
– К какому обыску?! – удивленно воскликнул я. – На каком основании? Где ордер, подписанный прокурором?
– Вы посмотрите, товарищ майор, уголовник-то пошёл грамотный! – с ехидцей заметил «фиксатый».
– Достаточно грамотный для того, чтобы знать, что для обыска частного жилья нужно иметь ордер, подписанный прокурором! И называть меня уголовником вы не имеете никакого права! – огрызнулся я. – И пока вы не предъявите мне ордер на обыск, я вам не позволю рыться у меня в комнате! – решительно заявил я и встал у них на пути.
(Наивный был тогда – нашёл с кем права качать!)
– Капитан, разберитесь! – брезгливо бросил старший в штатском. Видимо, ему не очень понравилось моё определение их действий: «рыться».
– Напрасно ты так, Доценко! – с неким сожалением вздохнул и покачал головой капитан милиции.
Ему явно не нравилось делать то, к чему его подталкивал старший в штатском и некоторым образом я сам своим непокорным поведением.
Реакция была быстрой и весьма эффективной, эти ребята не зря получали свою зарплату. Чётко и профессионально заломив мне руки за спину, они сцепили правую кисть наручником.
– Вы что, чокнулись здесь все? – вскричал я и попытался оказать сопротивление: как-никак, а мои восемьдесят пять килограммов и звание Мастера спорта по десятиборью предоставляли такие возможности.
Однако лучше бы я этого не делал: несколько профессионально направленных ударов по корпусу мгновенно не только сбили мне дыхание, но и ослабили желание сопротивляться. Меня подтащили к окну, насильно заставили опуститься на пятую точку и пристегнули вторую часть наручника к нижней трубе отопительной системы.
– Между прочим, точно так поступали и фашисты! – никак не желал успокоиться я.
– Ещё вякнешь что-нибудь подобное, и я тебе почки отобью! – как-то уж слишком спокойно, словно делясь чем-то обыденным, тихо проговорил «фиксатый».
– Хватит, старлей, займитесь делом! – строго приказал старший в штатском. – А вы, Виктор Николаевич, лучше помолчите, если не можете сдерживать свои эмоции! Грубостью вы только себе навредите! – вполне вежливо обратился он ко мне.
– Вы из Госбезопасности? – поинтересовался я.
– Догадались? – чуть заметно ухмыльнулся он. – Тогда не мешайте нам работать!
– Могу я задать один вопрос? – никак не мог успокоиться я.
– Только один!
– Разве сотрудники Комитета Государственной Безопасности имеют право вторгаться в квартиру к добропорядочным гражданам и обыскивать её, не имея на руках никаких документов?
То, что я услышал в ответ, заставило меня надолго задуматься…
– Собственно говоря, вы должны благодарить нас за то, что мы пришли без каких-либо прокурорских санкций, – устало проговорил он и пояснил: – Без санкций для вас, возможно, всё ещё обойдётся, а с ними, то есть когда делу уже дан официальный ход, точно бы лишились свободы. Так что сидите молча и молитесь, что на каком-то этапе в отношении вас произошёл незапланированный сбой и нас направили к вам без санкций.
Несколько часов, пока шёл обыск, я мучительно размышлял над словами старшего в штатском, пытаясь отыскать в них потаённый смысл, но только через много лет, когда нечто подобное повторилось с совершенно другими последствиями, я сумел по достоинству оценить справедливость этих слов и даже запоздало мысленно поблагодарить его за них.
Но до этого осознания нужно было ещё дожить…
За несколько часов обыска набралась такая куча бумаг, что работники Органов при всем желании не могли втиснуть их в прихваченные ими три портфеля. Выход из дурацкого положения нашел милицейский капитан.
Заметив на кухне ополовиненный мешок с картошкой, он спокойно высыпал клубни на пол, для порядка потряс им, подняв такую пыль, что едва сам не задохнулся, и принёс мешок в комнату.
– Пойдёт? – спросил капитан старшего.
– Лучше же всё равно не найдёте, – отмахнулся тот.
И в картофельный мешок стали аккуратно складывать мои рукописи, наброски сценариев, записи по стажёрской работе режиссёра и вообще всё, что им встретилось, написанное рукой или напечатанное на машинке.
Когда обыск был наконец закончен, меня отстегнули от батареи, «фиксатый» снял с меня наручник, сунул себе в карман, потом подхватил один край мешка, его коллега – второй, и они направились к выходу, за ними двинулись и капитан милиции со старшим в штатском.
Сообразив, что меня действительно не арестовывают, я немного воспрял духом.
– Извините, старшой, а к кому обращаться, чтобы вернули мои рабочие записи? – спросил я.
– Вот, звоните по этому телефону, – ответил он, быстро написав номер на бумажке.
– Надеюсь, что по нему кто-то ответит, – пробурчал я как бы про себя.
– Не сомневайтесь… – усмехнулся тот. – До свидания.
– Лучше прощайте… – совсем осмелел я.
Когда они ушли, я взглянул на часы: восьмой час вечера. Звонить по выданному мне телефону было явно поздно, и я отложил проверку на завтра.
Почему-то я был уверен, что врученный мне номер телефона принадлежит какому-нибудь следователю, который, услышав, кто звонит, начнёт «качать права».
Настроившись именно на такой приём, в девять тридцать утра я набрал номер, после того, как безо всякого интереса проглотил свою любимую глазунью с ветчиной.
Я был крайне удивлён, услышав довольно приятный молодой женский голос, вежливо оповестивший:
– Приёмная начальника УГБ по Ленинградской области полковника Надсона… Кто вы и по какому вопросу звоните?
Если бы не легко запоминающаяся и довольно редкая для СССР фамилия – Надсон, она вряд ли сохранилась бы в моей памяти:
– Я могу переговорить с товарищем полковником?
– Назовитесь, пожалуйста, – вежливо предложил голос.
– Режиссёр Доценко Виктор Николаевич!
– Минутку, Виктор Николаевич…
В первом издании этой книги, когда я представил рукопись Издателю, мне «посоветовали» не упоминать об эпизодах знакомства с будущим Президентом России, но сейчас, во втором издании, я решил написать, как всё было…
«Минутка» несколько затянулась, и я уже подумал, что сейчас секретарша передо мной извинится и распрощается, но в трубке раздался приятный баритон.
– Доброе утро, Виктор Николаевич, здравствуйте, вы хотите со мной встретиться? – спросил приятный баритон и, не дожидаясь ответа, неожиданно предложил: – Через час вас устроит?
– Да, конечно… – тут же согласился я…
Ровно через час я уже подошёл в его приёмную, и секретарь попросила меня чуть подождать…
Вскоре дверь его кабинета распахнулась, и оттуда вышел Надсон с каким-то молодым человеком:
– Вот, Владимир, это и есть тот самый молодой режиссёр-стажёр, о повести которого я вам и рассказывал, Виктор Доценко…
– А мне понравилось! – улыбнулся он. – Легко читается…
Попрощавшись, он ушёл, а Надсон пригласил меня в свой кабинет.
Я вдруг решил спросить:
– А кто этот молодой человек?
– Понравилось, как он вас поддержал? – подмигнул он и тут же добавил: – Это Володя Путин, мой стажёр, студент юрфака ЛГУ… но вернёмся к вашей киноповести… Владимир прав: действительно читается легко! Но… – Он сделал паузу и уже серьёзным тоном проговорил: – Если вы хотите, чтобы у вас в будущем не возникало никаких проблем и вы спокойно продолжали бы работать на воле, анев других местах, как говорится «не столь отдалённых», советую сменить тематику вашего творчества!
В его тоне не было ни раздражения, ни угрозы, можно было подумать, что старший товарищ даёт дружеский совет младшему…
– Вам что, недостаточно письма, полученного вами из-за границы?
Здесь необходимо пояснение для тех Читателей, которые не имели возможности ознакомиться с романом «Отец Бешеного».
Полковник Надсон напомнил мне о письме моего родного отца, уехавшего из СССР ещё до моего рождения. Тогда я учился в Высшем техническом училище имени Баумана на первом курсе. Письмо принёс нарочный, вызвав меня из общежития. На конверте был обратный адрес в Лос-Анджелесе, и в нём, кроме нескольких листочков с убористым текстом, имелось пятьсот долларов.
Отец писал о том, что он столько лет разыскивал меня и наконец нашёл, где я проживаю, мечтает со мною встретиться, чтобы наладить отношения. Очень сожалеет, что не имел возможности помогать мне, и сейчас посылает немного денег как бы для проверки, получу ли я их.
Мне до сих пор непонятно, каким образом в Органах госбезопасности узнали об этом письме, тем не менее вскоре я был вызван на Лубянку, где некий полковник, фамилия которого мне не запомнилась, продиктовал мне ответное письмо отцу и забрал присланные им пятьсот долларов. Тон письма был таким дерзким и обидным, что, если оно и дошло до него, вряд ли отцу захотелось бы продолжать общение со мной. Доллары, естественно, были реквизированы, наверняка в доход семьи полковника…
Именно на это письмо и намекал полковник Надсон. То ли случайно, а скорее всего, намеренно он давал мне понять, что с того злополучного письма моя персона и попала под пристальное внимание Органов…
– Я доходчиво вам говорю? – со значением спросил полковник.
– Более чем! – вздохнул я.
– Вот и ладненько… Надеюсь, мне не придётся слышать о вас в подобном контексте? Всего доброго!..
Тон его голоса не слишком-то соответствовал пожеланию, высказанному им в конце.
Это был уже второй звоночек, предупреждавший о пристальном внимании ко мне со стороны Органов КГБ, но я был молод, беспечен и всё в моей жизни складывалось так удачно, что я отнёсся к этому сигналу несерьёзно, а напрасно…
Прошло много-много лет…
…и «тайное сталоявным»…
Я ещё не был известным режиссёром и писателем, и моя фамилия вряд ли заставляла кого-то задуматься: «Где я её слышал?» – но буквально через несколько дней после окончания августовского фарсового путча 1991 года мне позвонил незнакомый мужской голос:
– Виктора Николаевича Доценко можно?
– Вы с ним разговариваете.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте.
– Вы – режиссёр?
– Да, – ответил я, не понимая, кто звонит и почему интересуется моей профессией.
– Кажется, вы и писатель?
– Вроде бы да… – Я удивился ещё больше.
– Скажите, вы сидели в тюрьме?
– Да, сидел, но кто, чёрт возьми, интересуется моей биографией? – недовольно воскликнул я.
– Вас беспокоит редактор программы «Времечко». Дело в том, что нам позвонил бывший полковник КГБ и рассказал, что более десятка лет вы находились в его разработке, а потом он вас посадил. Сейчас этот человек лежит в госпитале в очень тяжёлом состоянии, и груз вины перед вами настолько его тяготит, что ему захотелось перед смертью покаяться перед вами. Разыскать вас он не сумел, потому и позвонил в программу. Эта история показалась нам очень интересной, но настолько неправдоподобной, что мы решили разыскать вас и прояснить лично у вас, как говорится, из первоисточника… Скажите, Виктор Николаевич, вы не возражаете против того, чтобы дать нам интервью?
– А тот полковник?
– От интервью он отказался наотрез, а вы?
– Я – не откажусь…
Через пару дней ко мне приехала группа из программы «Времечко», и получилась очень неплохая передача…
Тогда, сразу после баррикад у Белого дома, мне не захотелось прощать полковника, отобравшего у меня около семи лет, причём в самый ответственный период жизни – творческого подъёма и становления человека. Кстати, после того как передача прошла в эфире, мне позвонили и сказали, что полковник смотрел её, благодарил программу за выполненное обещание и на следующий день скончался во сне, словно только непокаян-ность передо мною и удерживала его на этой земле…
Сейчас, когда прошло столько лет с тех трёх баррикадных дней, во время которых погибли за демократию трое молодых людей, а страна погрузилась в такую грязь и пошлость, что становится тошно, и при мысли же о Государственной думе возникает только раздражение, а то и негодование. Мне пришло в голову, что я не имею права держать зло на того полковника и просто обязан его простить. Мне даже стало его жалко: столько лет свято верить, что Органы и партия не могут ошибаться, и в одночасье потерять эту веру. Это действительно страшно!..
Во всяком случае, тот полковник достоин уважения хотя бы за то, что у него хватило мужества признаться, что служил неправому делу, и достало совести покаяться хотя бы перед смертью…
Пусть земля тебе, полковник, будет пухом…
Интересно, где вы сейчас, полковник Надсон? Пришло ли к вам покаяние, как к вашему коллеге? Поняли ли вы, что служили «идолу на глиняных ногах»?
Вряд ли…
После стажировки на «Ленфильме», на трёхсерийным телефильме «Сержант милиции», я вернулся в Москву с хорошей творческой характеристикой, горящими глазами и огромным желанием работать. Почему-то я полагал, что сейчас, после того как все увидят мою работу на фильме, на меня посыплются предложения со всех сторон. Какой же я был наивный! У меня не было известного папы или мамы, не было «мохнатой лапы» среди тех, кто мог подтолкнуть меня и придать ускорение моему творческому развитию.
«Доценко? А кто такой Доценко? Просто талантливый режиссёр, говорите? У нас в стране все талантливы! А если он ОЧЕНЬ талантливыйто рано или поздно сам пробьётся…»
Мне кажется, так или примерно так происходил разговор обо мне, если вдруг кто-то решался по доброте душевной напомнить мою фамилию в Госкино СССР или на одной из студий страны. А мне даже негде было жить в то время. Если с пропиской вопрос был решён при помощи всё той же Тамары, начальницы паспортного стола из одного подмосковного села (дай Бог ей здоровья: сделала временную подмосковную прописку, дававшую право жить и работать в Москве), то сложнее было с местом проживания: оставалось дело за малым – найти себе жильё.
И вновь помог Господин Случай, подарив мне встречу с одним однокашником по спорту, который порекомендовал мою кандидатуру районным властям на должность педагога-воспитателя: в то время была такая должность при ЖЭКах. И вскоре я был направлен в ЖЭК-7 на улице Станкевича с предоставлением служебной жилплощади.
В мои обязанности входило создание детской спортивной команды: летом – футбольной, зимой – хоккейной. Короче говоря, нужно было сделать всё возможное, чтобы отвлечь «трудных» подростков от преступных уличных шалостей, могущих привести в колонию для несовершеннолетних. Должен заметить, что это было одно из самых полезных изобретений того времени, таких команд явно сейчас и не хватает…
Занимаясь с детишками по вечерам, днём я продолжал бороться за своё место под солнцем в советском кинематографе. Но всё было тщетно, а чтобы прожить нормально, не шикуя, тех несчастных семидесяти рублей, получаемых в качестве зарплаты педагога-воспитателя, было конечно же недостаточно. Именно тогда у меня и появилась мысль попробовать себя в качестве журналиста.
Думаю, я был не самым плохим журналистом, по крайней мере мои исторические эссе о старой Москве, статьи о фотографиях В. И. Ленина, расшифровками которых занимался мой сосед по лестничной площадке – генерал Михаил Петрович Ерёмин. Он пытался восстановить имена тех людей, кто был сфотографирован рядом с Вождём. Позднее я снял на ЦСДФ о нём фильм – «Рядом с Лениным»… А также статьи о двухлетней Одиссее почти восьми сотен детей революции, мотавшихся вокруг света, чтобы вернуться к родителям, которые отправили их из Москвы и Питера в «хлебные» районы СССР, нередко признавались «статьёй недели», «статьёй месяца», атои «статьёй года», но мне кажется, что они не для этой книги. Другое дело художественно-публицистическая проза.
Для того чтобы вы, мой уважаемый Читатель, познакомились и с «другим» Доценко, я рискую включить в своё повествование и стихи, написанные в разные периоды моей жизни. На мой взгляд, лирика наиболее концентрированно доносит до слушающих и читающих людей внутренний мир и внутреннее состояние Автора.
Кроме того, мне хочется познакомить моего Читателя со своими небольшими формами художественно-публицистической прозы. Очень надеюсь, что вас не разочарует и такой Доценко.
Признаюсь, желание представить вашему вниманию малые формы моего литературного творчества возникло вовсе не из-за стремления потешить собственное самолюбие! А по гораздо более серьёзным причинам: мне важно, чтобы мой Читатель понял, до какой степени убогости дошла наша страна, которой управляли такие типы, безжалостно сажавшие в тюрьму достойных людей, к которым, надеюсь, имеет честь принадлежать и ваш покорный слуга.
Оговорюсь, что представляю эти малые литературные формы вашему вниманию именно в том виде, в котором они были опубликованы в различных столичных газетах в те годы.
Если Автор убедил вас, то прочитать их можно в приложении к данной книге…