Двухэтажный особняк под остроконечной черепичной крышей тонул в промозглых сентябрьских сумерках. Ни одно окно, а выходило их на дорогу с дюжину, не светилось. Темно было и на подъездных дорожках, и возле беседок. В прежние времена Виталий Рыков на электричестве не экономил. Когда бывал дома, светилось все, светились все. Доброжелательным был, веселым, шумным. Прислуга бегала по дому и участку, выполняя его бесконечные поручения: растопить баню, разжечь мангал, почистить бассейн, приготовить кучу закусок – гостей будет много к ужину. Вымести в гараже, они насорили там с друзьями дубовыми листьями, когда за вениками лезли, чтобы попариться. Почистить стол для бильярда – снова будет много гостей.
Шумно было всегда, весело, суетно. Но никто не роптал. Ни соседи, ни прислуга. Потому что все любили его – Виталия Рыкова, – тридцатилетнего удачливого бизнесмена, веселого, добродушного. Да, временами он мог перебрать со спиртным. Да, мог быть и хамоватым и грубоватым. Но за щедростью его души этого почти не замечалось. Почти…
В доме тоже было темно и тихо, как и во дворе. Скорбь по умершему без времени хозяину, казалось, обволакивала стены, скапливалась в пыли в углах, отражалась в многочисленных витражах высоченных шкафов с коллекционным оружием. И если бы не приглушенный гул из цокольного этажа, можно было подумать, что все в доме умерло вместе с хозяином.
Шлейф печали, скользя по дому, спотыкался на пороге просторного помещения, когда то пустовавшего, но недавно переделанного под танцзал. Там горел яркий свет. Играла негромкая, но очень зажигательная музыка, и в центре зала был накрыт стол на троих человек. К застолью еще не приступили. Сервировка оставалась нетронутой, бутылки не были открыты. Но запахи, чудные запахи жарящегося мяса, острых соусов витали под высоким потолком.
– Настя! – сдавленным шепотом окликнула молодую женщину в черном платье та, что хлопотала возле барной стойки. – Иди, возьми у меня салат!
– О господи, мама! Ты хотя бы сейчас можешь оставить меня в покое?
Настя возлежала в дальнем углу зала на огромном диване, полукругом отгородившем большую часть помещения. Длинные ноги в черных чулках были вытянуты и грациозно сплетены, изящные туфельки на плоской подошве, короткое черное платье с высоким воротником. Узкая черная лента, обхватывающая белокурую головку. Все вроде бы намекало на вдовство, если бы не удовлетворенное выражение лица, не сходившее с симпатичного юного лица. И еще улыбка, без конца трогавшая полные яркие губы.
На зов матери она так и не пошла. Так и осталась полулежать в мягких велюровых подушках. Все, что она сделала, так это вздохнула глубоко и прерывисто и несколько иначе переплела ноги. Короткое платье ее при этом задралось чуть выше, тут же показалась резинка чулок, а выше – гладкая холеная кожа цвета топленого молока.
Третий участник готовящегося пиршества сидел на диване напротив Насти. И, не отрываясь, наблюдал за движениями ее шикарных длинных ног. Видел он и резинку чулок, и кожу, которая – он знал – такая гладкая, такая нежная! Видел и знал, что скрывается выше. И знал, не только по наблюдениям, каким бешеным темпераментом обладает эта милая крошка с внешностью холодной, неприступной красавицы. Еще он знал, что может прямо сейчас схватить эту девку в охапку, оттащить куда нибудь подальше от ее вездесущей мамаши и взять, как захочет. А может и не тащить и взять прямо здесь, прямо на глазах у матери. Она ведь не раз за ними наблюдала, хотя и отрицала все. Он мог сделать это, и желание мешало ему сосредоточиться. Настя знала о его мыслях, и это тоже мешало ему сосредоточиться. А сосредоточиться было просто необходимо. Нужно было держать ухо востро. Пиршество не зря устраивалось. Не зря эта мерзкая старая сволочь приготовила его любимый соус к так любимому им мясу.
Вернее, сначала Виталик все это полюбил из ее рук, а потом уже и ему перепало.
Виталик, Виталик…
Добродушный грубоватый великан. Знал ли ты, какие змеи вползли в твой дом?! Мог ли догадываться, какую роль ты должен сыграть в их стратегическом жизненном плане?! Вряд ли! Вряд ли и догадывался. Он вот тоже не догадывался. А попал. Слава богу, что жив еще! Но это до тех пор, пока он им нужен. Как только надобность в нем отпадет, его тоже уберут. Тихо, незаметно, под видом несчастного случая. Поэтому…
Поэтому он должен быть им полезен как можно дольше. Как можно дольше делать вид, что ест из их рук. Что во всем слушается маму и уважает ее. И что хочет, да нет, не хочет – любит! – эту похотливую мерзкую суку Настю.
У него нет выбора. Вернее, был. Но он его упустил, просрал, как любит говорить мама.
– Стерва, – беззлобно отозвалась от стойки мама, подхватила сразу три широкие тарелки и потащила к столу. – Никакого проку от тебя, кроме…
И она с любовью осмотрела творение рук своих и господа. С головы до ног осмотрела. И от ее глаз не укрылось, что Настя соблазняет сейчас третьего участника их застолья.
– Прекрати дыркой сверкать, шалава! – прикрикнула она на дочь. – Дело есть… Очень важное дело. Дэн, затвори глаза!
Дэн тут же отвернулся, а через мгновение встал с дивана и пошел к столу.
Он не ошибся. У старой кобры снова созрел какой то план. Интересный, опасный, авантюрный и очень, очень преступный. Ей плевать было на деньги, понял он уже давно. Плевать было на кучу денег, драгоценностей, горы ценных бумаг и долю в бизнесе. Ей это не было нужно.
– Кастрюлю с похлебкой я давно заработала, выйдя на пенсию по вредности, – любила она повторять.
Ей нужен был риск. Головокружительный, на грани жизни и смерти, успешный. Она этим жила. Она этим дышала. А Настя…
Ей было все равно, этой красивой глупой корове.
«Как мама скажет, так и будет», – говорила она, лениво перебирая украшения в шкатулках, которые прилипали к их преступным рукам.
Мама умела говорить. А они – слушать. Вернее, он научился ее слушать. Поначалу пытался спорить. И что вышло? Ничего! Они сломали его, подмяли под себя, не оставили выбора.
– Дэнчик, ешь мяско, – мама скользнула по его лицу алчным глазом. – Для тебя, милый, готовила. Специально для тебя!
Он чуть не поперхнулся. Виталику так тоже было сказано за четыре часа до смерти.
– Не бойся! – тут же угадала она и заржала мерзким квакающим смехом. – Ты нам нужен, милый. И мне, и Насте!
«Мне» – она выделила особо, и у него тут же свело внизу живота.
Все, что угодно, только не ночь с этой старой сукой!!! Он лучше удавится, лучше в полицию пойдет и сдастся, чем тискать эту одутловатую, мерзкую бабу. И Насте сказал уже давно об этом. И маме прямо в лицо. Она все равно не думает успокаиваться. Ну ничего, он выстоит. Хоть в чем то!
– Наливай, Дэнчик, – приказала мама в четвертый раз.
Бабы уже охмелели изрядно. Он держался. Он сильным оказался по отношению к выпивке. Сам от себя не ожидал.
– Ну, выпьем за наш успех! – в четвертый раз провозгласила мама, поочередно повернув в их стороны довольную, лоснящуюся рожу.
– Уже пили за успех, – захныкала Настя, нашарила под столом своей ступней его промежность, слегка надавила, а потом принялась поглаживать. – Давайте за любовь!
– Мы пили за успех нашего прошлого предприятия, – хитро прищурилась мама.
И у Дэна тут же снова все заныло, не от ножки Настиной, а от страшного предчувствия. Очередного страшного предчувствия.
– А теперь я хочу выпить за успех нашего будущего предприятия, дети! – Мамаша опрокинула в себя стаканище виски.
Начинается!!!
– Нашего совместного будущего предприятия!!! – И еще один стакан ушел в алчную утробу.
– Не пора притормозить? – вдруг выпалил Дэн помимо своей воли.
Он знал, что нельзя возражать этой старой паскуде. Знал, что она держит его на подозрении, но вместе с тем – и на крючке, и зарок себе давал молчать. Но не сдержался. Наверное, от Настиной ступни разомлел.
– Ссышь, голубок? – Мамашина пятерня прошлась по его волосам, больно ухватила за короткий хвостик на затылке и оттянула голову назад. – Соскочить хочешь?!
– С чего это? Что мне – бабло лишнее? – Он нервно улыбнулся, вспомнив о нетронутых средствах на разных депозитных счетах. – Просто…
– Что «просто»? Что?!
Она привстала с места, нависла над ним, низко опустив над его запрокинутым лицом свою голову. И пожирала его глазами, пожирала. Если бы не Настя, вдруг подумалось Дэну, мамаша точно запустила бы свои ручищи в его ширинку.
– Не надо частить, мамуля! Это может привлечь внимание. Лучшее всегда враг хорошего. Пора притормозить. Я не сказал остановиться! Притормозить! – Он осторожно, но с нажимом оторвал ее пальцы от своих волос, отодвинулся и сделал два глубоких вдоха и выдоха.
Видит бог, он еле сдерживался. Он давно уже не был в таком бешенстве, как сейчас. Еще одно ее слово, и он точно превратит ее рожу в этот кроваво-красный острый соус, так полюбившийся ему к мясу. Он станет рвать ее мерзкую грузную плоть руками, разбрасывая куски вокруг себя. Он станет плясать в лужах ее крови. Он…
– Размечтался! – ухмыльнулась старая мразь ему прямо в лицо. – Если что со мной случится – пакет с компроматом на тебя тут же ляжет на стол прокурору. В том конверте на три пожизненных, Дениска…
– Ма, отстань от него, – вдруг заныла Настя.
Как всякая глупая баба, она терпеть не могла никаких непонятностей и треволнений. Она обожала удовольствия. Нервничала, когда мать заставляла ее рисковать. Слушалась, но нервничала. Так то было ради дела. А теперь ради чего? Чего собачиться своим же?!
– Заткнись, дырка!!!
Мамаша тяжело задышала, ревнуя непонятно кого к кому. Потом с грохотом выбралась из за стола и тяжело заходила по танцзалу. Походка ее напоминала Дэну походку старой медведицы. Или носорога. Или слонихи. Огромное, бесформенное и очень опасное тело. Может…
Может, правда задушить ее как нибудь, а? И удрать за границу с Настей? Он устал. Устал от вечного риска, от необходимости приносить в жертву приятных зачастую парней. Устал жить скромно, когда на его счетах за границей была уйма денег. Чего ради убивать, если ничего нельзя тратить? «Погоди до поры», – вечно твердит мамаша. А когда она, эта пора, наступит? Когда он станет таким же вот неуклюжим и старым, как она?!
– Короче, так… – Она повернулась к ним, взглянула холодным, не терпящим возражений взглядом. – Последнее дело – и разбегаемся.
– Ух ты!!! – недоверчиво выдохнул Дэн.
– Ух ты!!! – с надеждой выдохнула Настя.
– Дэн прав, – вдруг нехотя признала мамаша и покосилась на него с неодобрением или укором, черт ее разберет, змею эту гремучую. – Слишком хорошо – уже нехорошо. Бабла у нас столько, что и внукам хватит. Можно было бы и завязать, но…
– Что «но»? – надула губы Настя, успев размечтаться о белоснежной яхте, уединенном красивом острове и замке на самой высокой скале, поросшей пальмами.
– Есть еще один клиент, которого надо… приложить, – подыскала мать нужное слово.
Дэн тяжело выдохнул и закатил глаза, расставив под длинной скатертью ноги так, чтобы Настина ступня могла беспрепятственно там бесчинствовать. Хоть что то, господи, хоть что то!
– Мне что, снова надо за него замуж выходить?
Настя, ощутив ногой возбуждение, довольно ухмыльнулась, плотнее вжалась спиной в спинку стула, чуть съехав попкой по сиденью, и принялась с силой водить вверх-вниз по ширинке Дэна.
– Нет. Замуж не надо. Тебе вообще не надо будет светиться.
Мамаша поморщилась, уловив методичное колыхание края скатерти. Поняла по Настиной довольной ухмылке и поплывшему взгляду Дэна, чем они занимаются, плюнула и через минуту ушла, плотно закрыв дверь в танцзал.
– Ну, иди сюда, мой ненаглядный, – промурлыкала Настя, выбираясь из за стола. – Иди, я тебя чем то угощу. Чем то лучшим, чем эта мерзкая огненная подливка моей мамаши…
Она пошла к дивану, на ходу задирая платье. На ней даже не было трусов. Эта дрянь никогда не носила нижнего белья. Задрав платье до поясницы, Настя встала коленками на край дивана, уперлась руками в спинку и призывно изогнулась.
– Ну же, Дэнчик, ну! – прошептала она подрагивающим от возбуждения шепотом. – Давай!
Дэн уже успел расстегнуть штаны и спустить их до коленей, когда в самом верху под потолком танцзала, где располагалось узкое, размером со школьный пенал вентиляционное сквозное отверстие, ему почудилось какое то движение.
Да нет, конечно же, не почудилось! Там в самом деле что то загремело. И он даже знал, кто это гремел!
Мамаша подглядывала! Она всегда за ними подглядывала, старая сука. Неспроста же она так быстро смылась отсюда, заметив их кошачьи игры. Наверняка тут же метнулась к своему наблюдательному пункту. У нее в каждом углу такие имелись. Однажды она даже притаилась в шкафу спальни и просидела там целых три часа. Ровно столько Дэн забавлялся с Настей. Он бы и раньше закончил, но заметил присутствие старой ведьмы и продолжал, продолжал, продолжал. Мамаша потом призналась ему, что чуть не потеряла сознание от желания сходить в туалет и от желания… присоединиться.
Теперь ее не испугал промозглый вечер и то, что необходимо было встать на коленки, а то и на живот лечь, чтобы их рассмотреть.
– Старая извращенка… – шепнул он, пристраиваясь к Настиному заду. – Старая затасканная сука!!!
Настя ничего не слышала, принявшись громко стонать. Она всегда орала, как ненормальная. Ему даже порой казалось, что она переигрывает. Но он никогда не говорил ей об этом. Откровений их семейка не понимала и не принимала.
Он не успел, черт побрал бы все на свете! Старая сука ворвалась в танцзал в самый неподходящий, самый пиковый момент. И Дэну пришлось отступить, скрипнув до боли зубами.
– Ма, ты совсем, да?! – вытаращила на нее Настя глазищи, перекатываясь на бок и натягивая на голый зад черное платьице. – Чего врываешься?!
Мамаша стояла на пороге и тряслась. Именно тряслась, посинев губами и лицом. И не от холода, о чем поначалу подумал Дэн, ведь ей пришлось наверняка ложиться на брюхо, чтобы видеть их.
Старуха тряслась от страха.
– У нас проблемы, дети!!! – выпалила она через минуту и сползла по стене на пол, грузно приземлившись у порога. – У нас, на хрен, такие проблемы…