Когда я подъехала к Старковой Блажи верхом на птице, небеса были пронзительно-голубыми и ясными, а полуденное солнце сияло так, словно его свет лился лишь для меня одной.
Что стало первым признаком – совсем херово дело.
Скажи, тебе доводилось лицезреть битву? Не грызню между разными лагерями Шрама, а полноценное сражение? Мне – нет. И, надеюсь, никогда не придется, если они хоть немного похожи на картину, которую я там обнаружила.
Ее называли Рог Лита, развалину-башню, что с незапамятных времен возвышалась над ветхими казармами. Кучка паршивых построек на камнях в глубокой жопе пустыни, на которую обычно всем было насрать с высокой крыши. Но оттуда открывался обзор на тракт между двумя крупнейшими фригольдами Шрама, и люди вдруг решили, что за нее стоит сложить головы.
Двадцать батальонов Революции атаковали имперский форт, насчитывавший тринадцать магов и несколько солдат-нолей, как мне сказали. Не знаю, что между ними произошло, – я-то никогда не могла придумать стратегию сложнее, чем «стрелять, пока не сдохнет на хер», – но увидела, что осталось после боя.
В небе было столько птиц, что, казалось, наступила ночь. Падальщики внизу, распухшие от сожранной мертвечины, валились с ног на радость еще голодным собратьям. Сама земля, как будто ожившая, кишела визжащим месивом из перьев и крови. Даже не подойти – набросятся сворой. Ноль или маг, им-то до задницы.
В Уэйлессе голуби переносят послания от одного форта к другому. В Катаме в прелестных домиках павлины поют дивные песенки для миловидных девчушек. А вот в Шраме нет никого столь полезного или очаровательного. Птицы здесь заняты тем же, что и остальные, – выживают за счет других.
Ты наверняка думаешь, что чистое небо – это добрый знак?
Есть три вещи, в которые никто из Шрама не верит: добрые знаки, безвозмездные подачки и правосудие.
Когда я добралась до окраины города, похолодало. В тени домов – высоких, из твердой древесины, на каменных фундаментах, типичных для этого уголка Шрама, где зима особенно сурова, – тепло солнца ускользнуло. Словно, увидев случившееся, решило, что больше не хочет здесь оставаться.
Его можно было понять.
– Мы на месте, – произнесла я – с некоторым трудом, ведь кое-чьи руки стискивали мне ребра буквально до хруста.
Лиетт подняла на меня взгляд. Судя по ее глазам, последний раз она моргнула, когда мы только выдвинулись. Лиетт с трудом расцепила хрустнувшие пальцы и соскользнула на землю. Выдернула из волос грязное перо, посмотрела на него, потом на меня. Я пожала плечами.
– Сама захотела.
– Это существо… – начала она.
– Эта барышня, – поправила я.
– Слишком быстрое, опасное и… и оно… оно что, гадило прямо на бегу?!
– Она плотно позавтракала. – Я похлопала Конгениальность по шее. – Не так ли, мадам? Да-да-да. Вы так замечательно откушали и…
Птица перебила меня громким вскриком и, взбрыкнув, подбросила в седле. Либо она в исключительно поганом настроении, либо что-то не так. Вероятно – и то и другое, но ответа все равно не дождаться. Когда я попыталась натянуть поводья, Конгениальность дернулась вперед и высадила меня окончательно.
Я, глухо охнув, ударилась о землю, но повод не выпустила. Клекот перешел в вопли, Конгениальность бешено рвалась прочь, топала ногами и пиналась. Так она сломала бы себе шею, вскрыла мне живот когтями или привлекла внимание того, что прикончит нас обеих. Ну и какой у меня оставался выбор?
Я разжала руки и наблюдала, как она уносится вдаль.
– И чо?! – крикнула я ей вслед. – Решила, что это над твоей фигурой так пошутили?! – Я потерла ушибленное место. – Никчемная, блядь, птица.
– Ты как? – бросилась ко мне Лиетт, беспокоясь о все еще не затянувшейся ране.
– Нормально, – отмахнулась я и натянула палантин на лицо. – Нас ждет дерьмо похуже.
Я теряла Конгениальность и раньше. Несколько раз она меня сбрасывала. Однажды я поставила ее на кон и проиграла, а еще как-то я гналась за ней, почти голая, по пылающему городу, пока не упустила из виду в дыму. Мы всегда находили друг друга вновь. Об этом я не тревожилась.
Тревога – штука, которой обычно хватает с избытком; и, тем не менее, у нее есть предел. Всю свою я придерживала для того, что ждало нас за стенами Старковой Блажи.
Я глянула на стены. Потом посмотрела на Лиетт. Она, с трудом сдержав гримасу, кивнула со всей решительностью, на которую сейчас была способна. Я завернулась в палантин плотнее. Ощутила тяжесть Джеффа на бедре, расслышала звон патронов в кармане. А Какофония…
Он дал мне знать, что готов.
Ворота были нараспашку – еще один плохой знак. Никто в Шраме – кроме мертвых или тех, кто вот-вот таковыми станет, – не оставляет дверь открытой. Я замерла, вскинув руку, чтобы остановить Лиетт, осторожно заглянула за створку. Меня встретили немощеные улицы, длинные тени и холодный ветерок. Когда я шагнула дальше, никто не попытался меня застрелить или проклясть.
Я осталась жива.
Что, впрочем, не стоило считать добрым знаком. Просто повезло.
Я медленно шла по улицам. Если назовешь меня идиоткой за то, что не искала укрытие, я прощу. Но тут меня ждала отнюдь не кучка отбросов с револьверами. Бля, даже не простые маги. А самые могущественные, что когда-либо уходили в скитальцы, – которые думали, что способны бросить вызов Империуму и победить.
Укрытие спасет от пуль. А от того, кто может вызвать ураган силой мысли?..
Ну, такой вряд ли тоже станет прятаться.
– Так тихо, – шепнула Лиетт, держась позади.
– Было, – буркнула я в ответ.
– Вряд ли это хороший знак, да? Перед явлением скитальцев мир затихает.
– Кто сказал?
– Прочитала в книге.
– Угу. И там, в этой книге, часто встречалось слово «трепещущий»?
Лиетт уронила челюсть, тут же вспыхнув негодованием. Ее губы дрогнули, готовые дать выход праведному гневу. Я вскинула руку, мол, тс-с. И через секунду все утонуло в заполнившем мой слух звуке.
Далекое, неземное завывание. Отголосок песни Госпожи Негоциант. Совсем недавно здесь растратили немалое количество магии, и следы ее все еще можно было ощутить. Не знать, что ждет впереди, – плохо. Но я знала имена в том списке. Знала, чего ожидать.
И это было хуже.
Гальта Колючка.
Мастер заживления. Я скользила взглядом по улицам, стенам, карнизам – везде, где может притаиться почти неуязвимый убийца.
Занзе Зверь.
Мастер масок. Я пыталась уловить в воздухе миг затишья, которое обычно предшествовало прыжку чудовищной пантеры, налету исполинского ястреба, удару великого змея – он мог стать любым из них.
Рикку Стук.
Мастер дверей. Я вслушивалась в ожидании звука – едва уловимой ряби, что предупредит о портале за спиной, над головой, там, где я его не жду.
Тальфо Плеть.
Мастер мрака. Я следила за тенями, вглядывалась в те, что казались темнее прочих, что могли расцвести вокруг меня лесом кошмаров.
Джинду Клинок.
Этот…
Ну, к Джинду никак не подготовиться.
Но шаг тянулся за шагом, под ногами поскрипывал песок, и уже почти с полчаса ни меня, ни Лиетт не расшвыряли, не взорвали, не выпотрошили. За что я была благодарна, не пойми меня неправильно, просто никак не ожидала.
Я знала имена из списка. И они знали меня. Я ждала, что уже буду убита – ну, или глубоко в процессе убиения.
Однако, если не считать далекого отголоска песни Госпожи, холодного ветра и тяжести Какофонии у меня на бедре?.. Противников не было.
Или мне так казалось.
Краем глаза я уловила движение. И все думающие органы тут же схлопнулись; тело знало, как делать то, за чем не успевала голова. Рука рванула к поясу. Какофония прыгнул в ладонь, обдал кожу горячим нетерпением. Я вскинула его вправо. И, одновременно с тем, как большой палец лег на курок, а указательный – на крючок, мой взгляд уперся в прицел. Дыхание замедлилось.
Великолепное зрелище.
Уверена, что упитанный черный петух, который с кудахтаньем выкатился из двери, оценил его по достоинству.
Жирная мелочь вышагивал так, словно он тут сраный хозяин, оскорбленный моим вторжением в его владения.
– Потрясающе, – пробормотала рядом Лиетт. – И будет он молвить о сем дне, и всякая домашняя птица на шесть лиг окрест прознает, что негоже гневить Сэл Какофонию.
– Ой, да ну тебя на хер, – буркнула я.
Добавила бы кое-что еще, но по руке пронеслась вспышка боли. Перед глазами вспыхнуло алым, мышцы прошило иглами. Я дернулась, чуть не заорала. Чуть – потому что рука пылала невидимым огнем.
– Сэл!!! – бросилась ко мне Лиетт.
– Нормально, – процедила я сквозь зубы. Соврала, ничего не нормально. Но это пройдет.
Я вытащила Какофонию из-за курицы. Не скитальца, даже не бандитишки. Из-за сраной курицы. Вот он, понятное дело, и бесился, что его таланты столь бесполезно растрачивают.
Если бы я выстрелила в проклятую срань, он бы, скорее всего, эту руку мне оторвал.
– Это все он, да? – Лиетт провела по моей ладони своей, как будто ледяной. – Зачем он тебе вообще? Зачем нужно оружие, которое ранит тебя же?!
Ответить я не могла. Во-первых, поставь я под сомнение пользу Какофонии, он снова возмутится. А во-вторых, такого оружия, что в конечном счете не ранит своего владельца, попросту не существует.
Боль поутихла, и я убрала Какофонию в кобуру. Руку, впрочем, напоследок остро кольнуло. Он предупреждал. В следующий раз я его достану для неимоверного месива.
А вот Джефф?.. Джеффу плевать, что протыкать.
Он парень покладистый.
Я вытащила клинок и шагнула к птице. Застыла, когда мне в руку вцепилась Лиетт. Свирепо глянула на нее, почти ожидая вопроса, в самом ли деле я вознамерилась устроить поединок с петухом, который меня взбесил, и всецело собираясь ее заверить, что все именно так. Однако смотрела Лиетт не на меня. Она указала. Я проследила за ее рукой.
И увидела труп.
Мы прокрались в затхлое помещение. В крошечных поселениях типа Старковой Блажи годных таверн не найти. Вот и эту промозглую комнатушку, забитую столами, стульями и пыльными бутылками, сложно было таковой счесть. Даже стойка слишком мала, чтобы скрыть лежащее тело с вытянутой длинной, худощавой рукой.
Держа Джеффа наготове, я затаила дыхание. Прошло две минуты – и ничего не выстрелило, не вонзилось, не взорвалось. На время успокоившись, я подобралась к стойке и заглянула за нее.
На меня смотрели белые глаза мертвой женщины. Не просто широко распахнутые, а буквально – белые. Ни зрачка, ни радужки. Кожа сморщилась, тело усохло. Повидай я на своем веку меньше, решила бы, что передо мной глубокая старуха. И будь судьба милостива, я повидала бы меньше.
А что я там говорила про благотворительность?
– Ох, Отпрыски…
Я оглянулась на Лиетт.
– Твой человек?
Она молча протиснулась вперед и, оставив меня следить за входом, опустилась рядом с мертвой на колени. Провела пальцами по коже, висящей на костях так, словно кто-то выжрал из-под нее всю плоть.
– Выборочное поглощение, – забормотала Лиетт, явно ничуть не смущенная зрелищем. – Оно выело важнейшие части – органы, костный мозг, мышцы, – и оставило все прочее. Словно… – Она нахмурилась. – Ты когда-нибудь видела плащ без человека в нем?
Я не ответила. Лиетт все равно разговаривала сама с собой.
– Магия, очевидно. Но я никогда не встречала чары, способные на такое.
А я – да. Однажды.
Мне не понравилось.
И я, чтоб меня, не могла отделаться от мысли – что же творилось в голове несчастной в тот момент? Верила ли она, что ее спасет стойка? Что думала, когда мышцы усыхали, когда жизнь утекала из тела? Чье имя она кричала, когд…
Блядь.
Ну, суть ты улавливаешь.
Я тоже кое-что улавливала – то, что улавливать мне совершенно не хотелось. Что бы тут ни стряслось, что бы они ни планировали, я опоздала. Я знала это еще на подходе. Была готова увидеть весь ужас, который они заварили. Но до сих пор не понимала, что именно это был за ужас, помимо того, что боли он причинил много.
Скрип с верхнего этажа.
Далекий шепот песни Госпожи.
Гулкое нетерпение Какофонии в кобуре.
Магия. И близко.
– Что там?
Голос Лиетт упал до шепота. Чарографы, может, и талантливы – и все-таки они не маги. Лиетт не слышала, не умела слышать песнь. Но заметила, что ее услышала я.
Я жестом приказала ей оставаться на месте.
Переложила Джеффа в левую руку, правую опустила на Какофонию. Прижалась к стене и медленно пошла по ступенькам, не сводя глаз с верхней площадки, где располагались комнаты. Тени не выпрыгнули. Не ударили чары. Когда я поднялась, меня не встретило ровным счетом ничего, кроме слегка приоткрытой двери в конце коридора.
Неплохо.
Я осторожно ее толкнула, сунула нос внутрь. Передо мной предстала скромная комнатушка: пара кроватей, письменный стол и еще один поменьше, с непочатой бутылкой на нем. На колышках висела пара теплых дорожных плащей. Уютненько; ровно то, что в подобных местах и ищут.
Ну правда. Прелесть этой комнатушки почти не портил лежащий посреди нее труп с раздробленным горлом.
– Еще один, – мрачно заметила Лиетт, которой явно наскучило ждать внизу.
Я не стала ее останавливать. Она протиснулась мимо меня и опустилась на колени рядом с мертвецом. Я и не думала беспокоиться, пока Лиетт не шарахнулась от него. Она никогда не шарахалась.
– Ох, Отпрыски… – прошептала она. – Взгляни на его шею, – указала Лиетт на месиво красной плоти, которое только притворялось шеей. – Ее как будто раздавили.
– Наверное, другой агент постарался.
– Какой еще агент? – подняла на меня взгляд Лиетт.
– Он революционер, – отозвалась я.
– Чушь. Где тогда мундир?
– Ну, херовый был бы тогда из него шпион, м-м? – Я кивнула на кровати, безукоризненно заправленные, и ровненько стоящие рядом ботинки. – Солдат может сбросить мундир, но не привычки. И смотри, – я указала на непочатую бутылку вина. – Революционеры не пьют.
– Не самое убедительное доказательство.
– Ну да. Скорее – чутье. – Я сняла один плащ с колышка, взвесила в руке. Проткнула Джеффом его край и достала пачку аккуратно свернутых писем. – А доказательства – вот.
Скажешь, это странно, что я знала, где их искать? Ведь обычно весь смысл потайных карманов заключается в том, что никто не знает, где они. Думаю, для подавляющего большинства людей эти плотные плащи ничем не примечательны. Однако блистательное меньшинство обитателей Шрама, которые сталкивались с революционными агентами, переходили им дорогу или становились их целью – меньшинство, к которому я, так уж вышло, принадлежу, – знают, куда смотреть.
Я мельком пролистнула бумаги. Куча бреда. Очередной сраный шифр. Причем такой, что быстро и ловко, как магический, не разгадать. Революционное дерьмо из-под птицы. Я могла кое-что разобрать – в моей работенке с этими мудаками приходилось сталкиваться не раз и не два, – но общий смысл улавливала в лучшем случае очень смутно.
– Сюда отправили двоих, – пробормотала я, вчитываясь. – Для наблюдения. Они искали интересующую их личность. Скитальца. – Я сощурилась, словно ответ прятался от меня за этой дурацкой мешаниной символов. Ничего не нашла и выбросила послания. – Кого именно – не говорится.
– Может… одного из них? Из имен в твоем списке?
Я покачала головой. Отвернулась.
– Да хер знает.
Лиетт глянула на мертвеца.
– Вот этот знает, например.
Меня как ледяной водой окатило.
– Ты же не всерьез.
– Дело не в моей серьезности, – отозвалась Лиетт. – А в твоей. И если ты решительно настроена отыскать тех, кто в твоем списке… Если… – Она поколебалась, вздохнула. – Если так тебе станет лучше… то есть способ. – Лиетт снова многозначительно глянула на труп. – Он достаточно свежий.
Как я упоминала, чаропись – это искусство, что наделяет неживую материю новой сущностью. Сталь может стать мягкой, словно шелк; шелк может обжечь, словно пламя. Исход зависит от мастерства чарографа, нанесенных символов и особенностей материала, но, в теории, что угодно можно убедить стать чем-то другим.
Даже труп.
Мне это не нравилось. В нашем убогом мирке мало на что можно положиться, однако к одной вещи я все-таки привыкла: к тому, что мертвые остаются мертвыми. Ну, или должны оставаться. Правда, если знать подходящего чарографа и найти вескую причину рискнуть, это можно изменить. Лиетт – лучший чарограф. А причин у меня было семь.
И каждая стоила риска.
Я неохотно кивнула. Лиетт выдернула из волос перо, сняла с пояса чернильницу. И принялась выводить символы на лице мертвеца аккуратными, выверенными движениями. Она знала, как опасно облажаться.
Но Лиетт – лучшая. И, как только она вывела последнюю черточку, глаза мертвеца распахнулись. Почерневшие от крови, сгнившей изнутри, они смотрели в никуда. Губы задрожали, и с них сорвался едва слышный, словно звучащий издалека, напряженный голос.
– Неумолимый, – охнул мертвец. – Это ты?
Я не знала, к чему это он, но не собиралась спрашивать. Все равно не услышит. Мертвопись способна заставить достаточно свежее тело пережить его последние мгновения. А более сложные чары обычно заканчиваются… грязно.
– Брат мой, – прошептал он. – Что с твоим лицом? Я слышал на площади шум. Что стряслось? Туда вели людей. Ты видел нашу цель? Ты видел Враки?
Была лишь одна вещь, способная заставить мою кровь похолодеть в жилах. Это имя. Имя, которое возвращало меня к беспросветной тьме, тихому перешептыванию и крови, стекающей на ледяные камни пола. Имя, которое вызывало у меня желание развернуться и бежать прочь.
Я его сдержала. Я продолжила слушать.
– Неумолимый? Ты не… Погоди, вернись. ВЕРНИСЬ!!! БРАТ, ЭТО!.. ЭТО… ЭТО…
Лиетт поспешно стерла со лба мертвеца символы. Он рухнул на пол, снова став нормальным покойником.
– И все?
– Начал повторяться. Значит, больше его труп не вспомнит.
– Дерьмо из-под птицы, – проворчала я. – Ты куда больше добивалась от тела, я видела.
– Ты видела. – Лиетт одарила меня пустым взглядом. – Помнишь, чем дело кончилось? – Она покачала головой. – Если тебе недостаточно, Сэл, считай это доказательством, что весь твой замысел – блажь. Их здесь нет. Они сотворили такое, чтобы избавиться от преследования. – Лиетт указала на раздробленное горло мужчины. – Что тебе еще нужно?
Я уставилась на труп, прокручивая про себя его последние слова. Лиетт смотрела на меня, надеясь, выжидая, когда я наконец уступлю, признаю, что затея моя бессмысленна, когда я образумлюсь.
Разочаровывать ее мне было не впервой.
Да это, чтоб его, даже не самое страшное ее разочарование в тот день.
– Что он там сказал, – спросила я, – о городской площади?