Семейное дело - читать онлайн

Глава 2

Озёрский уезд, 1920 год, август

Краскор товарищ Митя Столяров, белобрысый юноша лет девятнадцати, сутулый и щуплый, с красными от недосыпания – по ночам писал заметки – глазами, нынче чувствовал себя, как никогда, прекрасно! Ещё бы! В «Ведомостях», наконец-то, выдали обещанные гонорары, причём совершенно роскошным пайком: каравай хлеба, полдюжины гусиных яиц и полмешка картошки! А если учесть, что у Мити ещё имелся припрятанный шмат сала, выменянный на местном рынке у черноглазого спекулянта за пару почти новых обмоток, то… можно себе представить все предвкушения одиноко живущего молодого человека без особых возможностей, но, бесспорно – таланта, непризнанного пока ещё поэта и будущего столпа советской периодики.

Схоронив год назад мать – очень хорошую, кстати, портниху, – Митя остался совсем один (отец погиб ещё до войны – попал под поезд, а братья – недавно, от тифа). Хорошо, хоть квартирная плата и все прочие платежи во времена военного коммунизма были понятием условным, да и в уисполкоме корреспонденту иногда подкидывали талоны на морковный чай с корочкой хлеба… а то протянул бы товарищ Столяров ноги от голода, и так уже истощал, не хуже тех умерших беженцев, о которых совсем недавно писал. Раньше-то, когда мать жива была, подрабатывала шитьём, и продукты в доме имелись, а вот ныне… далеко не всегда. Хорошо, хоть морковный чай… талоны.

Нет, Митя не унывал, не жаловался: так сейчас все жили, что поделать – война. Вот разобьём буржуев, покончим с Врангелем и белыми польскими панами, вот тогда и настанет настоящая жизнь, такая, что… такая… такая… Коммунизм – одно слово! А сейчас и потерпеть можно, тем более – уже недолго осталось, совсем недолго.

Нет, и сейчас можно было жить, чего уж. Столяровы издавна квартировали почти в самом центре города – пусть небольшого, но города! – в одном из многоэтажных доходных домов, до революции принадлежавших известному купцу Никодиму Десяткину, а ныне, понятно, национализированных. После смерти матери юношу уплотнили, на что Митя вовсе не сетовал – что он, буржуй, что ли, в двух комнатах жить? Маленькую и тёмную, похожую на ученический пенал – оставили Столярову, другую же – большую и светлую – по решению жилтоварищества разделили фанерной перегородкой на две, одну дали товарищу Чеширскому с супругой, сотруднику уездного земнадзора, вторую – молодому угрюмому парню, сотруднику местной ЧК.

Чекиста звали Пётр Бруджа – подозрительно, но сказал, что из стрелков латышских, и так всё объяснил. И при этом он чем-то походил на Митю: такой же сутулый, тощий и такие же красные глаза. Правда, волосы не белобрысые, а чёрные, как смоль, и кожа – бледная, словно у поганки. И холодная. Однажды Столяров прикоснулся к руке чекиста и поразился, насколько она ледяная.

«Замёрз», – буркнул тогда Пётр, и больше к этой теме они не возвращались.

На работу чекист ходил по ночам, днём отсыпался и – дивное дело! – сразу же попросил поменяться: свой, большой и светлый, кусок комнаты отдать в обмен на сырой и тёмный «пенал». Митя, конечно же, обрадовался, вот только несколько побаивался – а как на это посмотрит жилищный комитет? Новый сосед, однако же, обещал всё уладить… и уладил, всё же чекист, не кто-нибудь, – жилком переезд благословил! А ещё в тот же вечер поделился с Митей пайком, да и потом частенько делился – вот оказался какой человек, не то, что эти… Чеширские. А с виду – угрюмец нелюдимый! Правда, к себе в комнату никогда не приглашал, да и за стол вместе с Митей не садился, потому что сильно на работе уставал. Так это и понятно, работа у человека такая, что не позавидуешь. Почётная, конечно – да, но не позавидуешь: сколько нынче развелось спекулянтов, барыг разных, недобитых белогвардейцев, да и дезертирские шайки в окрестных лесах так и шастали…

…Насвистывая «Беснуйтесь, тираны», юный корреспондент уездных «Ведомостей» скинул с плеча мешок и остановился передохнуть у родного парадного, если так можно было назвать изрядно загаженный и вечно тёмный подъезд, мрачным видом своим напоминавший какую-нибудь крипту или глубокую, с летучими мышами, пещеру.

Тащить мешок по узкой лестнице на четвёртый этаж – не сахар, хоть и говорят, что своя ноша не тянет. Стоял Митя, дух переводил, отдыхая, любовался звёздным вечерним небом да зацепившимся за острый угол крыши месяцем ржавого, серебристо-красноваго цвета. Кроме месяца и мерцающих жёлтых звёзд, ничего более тёмные улицы Озёрска не освещало: время такое, что уж поделать – не до фонарей!

– Ой!

Взвалив мешок на плечи, юноша едва не столкнулся с выбежавшим из подъезда парнем, в коем не сразу признал соседа-чекиста, а когда признал – куртка из «чёртовой кожи», брюки галифе, кожаная, с красной звёздочкой, фуражка, – то здороваться было уже поздно. И всё ж Митя повернул голову да крикнул вослед:

– Удачи, Пётр!

Не «Петя» прокричал – «Пётр», чекист просил, чтоб его только так и звали, а ещё лучше – «товарищ Бруджа», без панибратства.

Бруджа, однако, услышал, обернулся, правда, ничего не сказал, даже не махнул рукой, и очень быстро ушёл, что и понятно – дела! Важные дела, государственные, на то и ЧК.

Поднявшись к себе в квартирку, Митя сразу прошёл на кухню, поставил вариться картошку, потом, подумав, отложил с десяток картофелин покрупнее – соседу-чекисту в подарок, а то как-то не по-людски – тот угощает, а Митя что ж? – и только после этого взялся за сало.

…А пока юный корреспондент «Ведомостей» пировал, смачно заедая разваристую картошечку салом, бдительный и неустрашимый сотрудник ЧК товарищ Бруджа зачем-то осмотрелся вокруг и, не заметив ничего подозрительного, быстрым шагом направился к привокзальному скверу. Шагал вполне уверенно, ни на что не натыкался, словно бы видел в темноте ничуть не хуже кошки.

А ведь и верно – видел!

Видел, как гопники – ошивающиеся вокруг вокзала трое неслабых парней – подскочили к припозднившейся с редкого поезда дамочке да, не говоря худого слова, выхватили её саквояж, а саму потащили в кусты. В другое время Пётр, конечно, вмешался бы, поскольку положительные показатели молодому уполномоченному были ох как нужны, легко совладал бы с троими да приволок бандюганов в бывшее судебное присутствие – двухэтажный, с лепниною, особнячок, – где ныне располагался уездный отдел губчека. Начальник, товарищ Отто Лациньш – вот он точно был из латышских революционных стрелков, – косноязычно похвалил бы молодого и ретивого да ещё поставил другим в пример: вот, мол, не зря товарищ Бруджа по ночам дежурит! Борется с бандитизмом изо всех своих молодых сил.

Из молодых, да… Эх, знал бы начальник, сколько его сотруднику на самом деле лет…

Да, показатели бы пригодились, но… не сейчас! Сейчас было некогда, поскольку именно сегодняшней ночью должно сладиться то самое дело, ради которого сюда и прибыл отец – старый кардинал в сопровождении трёх воинов. К их приезду «чекист» узнал всё, что приказали, что могло понадобиться для успешной операции.

– А‑а-а‑а!!!

Женщина закричала, вырвалась. Побежала, смешно цепляясь за кусты несуразно длинной юбкой. Хорошенькая! Не юбка – женщина, девушка даже.

Шляпка сбилась набок, длинные каштановые волосы растрепались, лицо перекошено страхом, но видно – красивая.

– А ну, стой, курва!

– Держи её, Гунявый, держи! Слева заходи, слева! Оп!

– Помогите‑е-е‑е!!!

Крик не резанул – резануть душу Бруджи никакой крик не мог, – крик заставил поморщиться и принять решение.

«Ну, красавица, значит, судьба у тебя такая – удачливая. Но показатели мне всё равно не улучшить…»

Потому что времени на то, чтобы официально зафиксировать проявленный героизм, решительно не оставалось.

Бруджа пропустил бегущую девчонку, после чего совершил гигантский прыжок и перекрыл бандитам дорогу. Широко распахнутые очи его пылали кроваво-красным огнём, бледное лицо исказила презрительная гримаса.

– Оп‑па! Гунявый, ты глянь. Тут ещё какой-то фраер.

– У него ж «наган», парни!

– У нас у самих «наганы»… А ну-ка…

Вот в чём точно масан не нуждался, так это в шуме. А потому гопники просто не успели открыть стрельбу: слишком уж быстро двигался Пётр… Двигался и орудовал выхваченным стилетом. Удар, и тут же – следующий, уже в двух ярдах правее, совсем в другое тело. Удар. Тонкое лезвие не режет – мягко, будто игла, входит в плоть, нежно пронзая сердце и тут же убегая. Два удара, две смерти… Но они ещё не пришли. Два гопника продолжают стоять, недоумённо глядя перед собой. Уже мёртвые, но ещё смотрящие. Два трупа ещё на ногах, а Бруджа уже держит в плотном захвате третьего бандита, самого молодого, которого называли Гунявым. Держит и с наслаждением вдыхает идущий от пищи запах страха, предчувствует бурление крови и аккуратно выпускает иглы…

– Отпусти! – почти плачет гопник.

Иглы прокалывают кожу. Пища издаёт судорожный всхлип или вздох… Бруджа не знал, как правильно называть то, что он слышал почти от каждой жертвы, но ему оно безумно нравилось.

Чужая кровь согрела холодное тело вампира.

«Хорошо…»

С железнодорожных путей донёсся паровозный гудок. Пора.

Пётр небрежно отбросил наполовину высушенного, но всё равно уже мёртвого бандита и прошёл в глубь сквера, к цветочной клумбе, разбитой у будущего памятника Жану-Полю Марату, который должны были воздвигнуть на постаменте, оставшемся от статуи Николая Первого, сброшенной ещё в феврале семнадцатого. Уродливый, ободранный, с вывалившимися кирпичами постамент являлся сейчас тайником, храня в своём чреве четыре армейские фляги – три трофейные, австрийские, и одну довольно-таки забавную, французскую, с вычурным изображением знаменитого парижского шансонье Аристида Бриана, выполненным в стиле ар-нуво. В трёх австрийских кардинал привёз помощников, четвёртую же, вычурную, велел купить для себя.

Масаны могли существовать в виде зыбкого тумана и любили путешествовать в таком виде на короткие расстояния, не привлекая излишнего внимания, невидимые, незнаемые… ну, кому в голову придёт?

Пётр сложил фляги в саквояж, принадлежавший спасённой красотке, и поспешно зашагал к родному учреждению, находившемуся недалеко от сквера. Всё так же, холодно и бесстрастно, мерцали звёзды, и зацепившийся за крышу уисполкома месяц напоминал кривую турецкую саблю.

– А, товарищ Бруджа! – привстав, приветствовал вошедшего дежурный, парень в застиранной добела гимнастёрке с добрым, каким-то глуповато-детским лицом. – Опять в ночь?

– Я забираю автомобиль, – холодно кивнув, Пётр не стал поддерживать разговор: некогда было, да и вообще, масан не отличался болтливостью и не терпел этого в других. – Надеюсь, начальство не забыло распорядиться?

– Да, да, товарищ Лациньш оставил устный приказ. Вот только шофёр…

– Сколько раз говорить – я езжу сам, без шофёра.

– Я помню, помню… – Дежурный сбился и покраснел. По неизвестной ему причине он всегда трепетал в присутствии любимчика всесильного начальника ЧК. Было в товарище Брудже нечто такое, глубинное, беспощадное, что заставляло парня холодеть от ужаса. – Когда предполагаете вернуться, товарищ Бруджа?

– Как всегда – к утру.

Масаны могли неплохо управлять мыслями челов, чем и пользовался Пётр, прикрывая каждое своё действие надлежащим приказом. Вот как сейчас.

– Ну, ни пуха ни пера, товарищ!

– А это что? – негромко спросила Лера, указывая пальцем в правую сторону рисунка. – Медведь?

Она прекрасно понимала, что изобразила третьеклассница в своём альбоме, но хотела не только увидеть рисунок, но и услышать комментарии «художницы», потому что в них сейчас соль – в желании нарисовать, в понимании того, что хочется нарисовать.

– Какой же это медведь? – всплеснула ручками девочка, удивляясь про себя непонятливости новой учительницы. – Это Чебурашка вышел погулять на берег Тёмного. Он к нам в Озёрск приехал и любуется.

– Уши маленькие, – со знанием дела произнёс из-за плеча девочки Петухов, самый деловой пацан в 3‑м «А». – Потому Валерия Викторовна и спутала с медведем.

– Не маленькие.

– Красивый Чебурашка, – остановила назревающую ссору Лера. – Ты молодец, Галя.

– Спасибо.

– А теперь, Петухов, покажи, что изобразил ты…

Вопреки ожиданиям детишки в школе оказались славными – с точки зрения преподавателя искусств, разумеется. Нет, попадались и те, кто кисточку от ластика отличить не мог, но все старались, все хотели показаться новенькой, красивой и доброй учительнице, а главное – всем нравилось, как Лера ведёт предмет. Как показывает и объясняет, как возится с отстающими и радуется за тех, у кого получалось.

И получаться стало у всех.

Детишки – они ведь все талантливые, нужно просто помочь им раскрыться.

Но попадались, разумеется, и хулиганы.

Грозой Озёрской школы № 3 – первых двух в городе почему-то не было, а вторая, и последняя, вообще носила номер 6, – заслуженно считался ученик 11‑го «Б» Цыпа, рослый и плечистый Боря Цыплаков, сынуля районного зампрокурора. Существо не по годам развитое, наглое и полностью уверенное в своей безнаказанности. Из всех предметов Цыпа спокойно себя вёл только на физике, биологии и физкультуре. Физику вела директорша, на физкультуре возглавлявший школьную футбольную команду Цыпа блистал, а семидесятилетняя биологичка – самая старая учительница Озёрска – когда-то была классной дамой зампрокурора, и папаша так отметелил Борю за первое же невежливое слово в адрес старушки, что теперь Цыпа начинал здороваться с ней за двадцать футов, помогал носить сумки, а на уроках вёл себя так, словно его подменял благовоспитанный брат-близнец.

Что же касается новенькой, то уже на первом уроке Цыпа громко осведомился, какого цвета у Валерии Викторовны трусы. Вызвав пошлой шуткой хихиканье всего класса.

«Хочешь попросить на память?»

«Э-э? – Борис, ожидавший, что молоденькая училка или смутится, или разорётся, слегка растерялся и глупо переспросил: – На память?»

«А что ты ещё можешь попросить? – прохладно осведомилась Лера. – Для всего остального ты ещё не дорос».

Класс заржал, и с этого момента преподаватель Кудрявцева стала смертным врагом главного хулигана средней школы № 3.

Последний на сегодня урок закончился, третьеклассники разбежались, унося в портфелях заслуженные «пятёрки» и «четвёрки», а в класс заглянула дебелая женщина в очках и с «мелким бесом» на голове – замдиректора по УВР Нина Альфонсовна Колосова, – попросила «поприсутствовать на допросе»: мол, пришли из полиции, а все педагоги, как назло, или на уроке, или уже ушли. Валерия покорно кивнула и отправилась в учительскую, где обнаружила молодого, лет тридцати, брюнета в чёрном, наброшенном на модный тонкий свитер пиджаке и узких джинсах, явно не на местной барахолке приобретённых.

Брюнет сидел у окна, а за тем же столом, спиной к выходу, сутулился Цыплаков, при скрипе двери затравленно обернувшийся:

– Ой! Валерия Викторовна… здравствуйте.

– Здравствуй, Цыплаков. Что натворил?

– Я? Я ничего… чес-слово, Валерия Викторовна… Никому – ничего… Вот и господин полицейский подтвердит, ага.

Брюнет поднялся на ноги:

– Ройкин, Дмитрий Олегович, старший лейтенант полиции.

– Валерия Викторовна. – Девушка протянула руку. – Преподаю изобразительное искусство и МХК.

– Э-э… – Ройкин жестом предложил Лере присесть, тоже вернулся на стул и, повертев ручку, не удержался: – А что такое МХК?

– Другое рисование, – пробубнил Цыпа.

– Тихо!

– Мировая художественная культура, – расшифровала девушка.

– Интересный предмет.

– Очень.

– Борис, у тебя по нему «два» небось? – ехидно поинтересовался полицейский.

– Это ещё почему? – нахмурился подросток.

– Откуда в тебе взяться культуре?

– Давайте без оскорблений, – попросила Лера. – В чём обвиняется ребёнок?

– Не надо меня так называть!

– Тихо! – повторил Ройкин и перешёл на официальный тон: – Несовершеннолетний Цыплаков Борис Васильевич допрашивается в качестве свидетеля по уголовному делу о краже из шашлычной Нугзара, что на Тихвинском шоссе.

– Где?

– Вы ведь недавно к нам приехали? – Глаза полицейского сверкнули.

– В августе.

– У Нугзара, кстати, лучший в районе шашлык…

Цыпа закатил глаза…

…Вообще-то брюнет Лере понравился. Симпатичный и весь из себя такой… загадочный, как граф Монте-Кристо. И профессия романтичная – оперативный сотрудник полиции! Лицо загорелое, выбрито начисто… ум-м… приятный парфюм, местные мужчины им в большинстве своём пренебрегали, в лучшем случае пользовались одеколоном… и брови – такие тонкие. Интересно, от природы такие или он их выщипывает? Ну, ведь бывают мужчины, которые за собой следят… нет, на голубого Ройкин не похож – стойку при виде красивой девушки сделал идеальную, не каждый сеттер так на вальдшнепа встанет, – и на Цыпу вообще перестал смотреть – только на неё… а глаза, кстати – серые, стальные… для брюнетов такое сочетание – очень даже ничего! Наверное, сейчас в гости набиваться начнёт… нет! Сначала – проводить напросится. А почему нет? Пускай проводит. Вот только скутер куда? Так здесь, у школы, и оставить – сторожу сказать, что сломался…

И всё произошло именно так: после допроса симпатичный опер вытурил «несовершеннолетнего Бориса Васильевича Цыплакова» из учительской и в самых приятных выражениях предложил подвезти новенькую учительницу до дома, а то, мол, темновато уже – для трёх часов дня заявление вышло удивительное, однако на нестыковочку никто внимания не обратил. Валерия «неожиданно вспомнила», что у неё сломался мопед, и с удовольствием расположилась на переднем сиденье белого «Форда» – новенького, только из салона.

Шуршал под резиной асфальт, тихо играла музыка, проносились с обеих сторон ещё не включившиеся фонари.

– Ты уже изучила город? – спросил Ройкин, лихо обгоняя чёрную приземистую «Тойоту». – Озёрск у нас небольшой, но очень красивый… Ой! Ничего, что на «ты»?

– Ничего, – улыбнулась Лера. – Даже удобней.

– Так изучила город?

– Не полностью. Сначала ремонт пришлось делать, потом учебный год начался…

– Сама делала ремонт? – удивился полицейский.

– Руководила в основном, – снова улыбнулась девушка. – Но что-то пришлось делать самой.

– А муж?

– Не замужем.

– А парень?

– Пока не обзавелась.

– То есть я успел, – рассмеялся Дима. – Что делаешь вечером?

– Ты обещал показать город.

– Не обещал, но покажу…

Об Озёрске старший лейтенант знал, казалось, всё – и это Валерии очень понравилось, она вообще любила таких вот людей – увлечённых.

– Эта улица, имени Парижской Коммуны, до революции – Спесивая, тут одни купцы селились.

– Так и называлась? – удивилась девушка.

– Нет, конечно, так её местные звали. – Ройкин хихикнул, довольный тем, что сумел ввести в заблуждение собеседницу. – А называлась она Псковской…

А вот это… а то… а там… Казалось, старший лейтенант знает историю каждого дома, каждого камня Озёрска, и поездка, на которую девушка согласилась, только чтобы не прерывать едва начавшееся знакомство, превратилась в увлекательную экскурсию, закончившуюся на главной площади города, у белокаменной церкви с золочёным куполом, стройненькой, словно юная дева, и притягательно красивой в своей лаконичной строгости.

– Церковь Архистратига Михаила, – негромко пояснил Ройкин. – Самая наша любимая.

– И, наверное, главная архитектурная достопримечательность?

– Нет. – Полицейский подъехал к летней, ещё работающей по причине тёплой погоды кафешке, и разговор они продолжили за столиком. – Честно говоря, самое красивое здание находится не в городе, а милях в четырёх от него – это усадьба графов Озёрских.

– Действительно красивая?

– Очень, – серьёзно подтвердил Дима. Он закурил и продолжил: – У меня там бабушка недалеко жила, и мы с ребятами летом играли на территории… Усадьба заброшенная была, но всё равно красивая.

– А теперь?

– Теперь её Чикильдеевы купили. – Полицейский поморщился. – Будут курорт делать.

– Отреставрируют?

– Ага… Но что у них получится? – Судя по всему, Ройкину не нравились ни сами Чикильдеевы, ни их замысел. – Правда, архитектора они именитого нашли, из Москвы. Может, и правда он там всё хорошо устроит…

Помолчали, дождались салатов, которые оказались хоть и несложными, но вкусными, и полицейский, почувствовав, что девушка заинтересовалась усадьбой, продолжил:

– По слухам, графы Озёрские знались с нечистой силой – во всяком случае, так говорили о последней графине – Юлии. Она не местная была, из Москвы, а граф считался завидным женихом, вот, наверное, неудачники и запустили тот слух.

– Что она колдунья?

– Ага. – Ройкин заметил, что Лера с трудом терпит запах табачного дыма, и больше не курил. И даже пепельницу отставил на соседний столик. – После революции граф Александр подался к Врангелю, да там и погиб. Юлию же убили большевики во время штурма усадьбы – там скрывалась белая банда. – Дима выдержал короткую паузу. – Графиню убили, а её дочь, красавицу семнадцати лет, изнасиловали и бросили в лесу умирать.

– Жуть какая! – поёжилась Лера.

– А после смерти графини пошли слухи о том, что где-то в усадьбе спрятаны несметные сокровища, и их искали все, кому не лень.

– И вы с друзьями?

– А как же, – подбоченился Ройкин. И тут же осведомился: – Решили насчёт вечера?

– Это вообще что?

– Что «что»? – не понял водитель автобуса.

– Вот это… – Газон неуверенно повёл рукой в сторону грязного окна, словно намереваясь то ли благословить, то ли посолить окружающее пространство. – Что?

– Озёрск, – коротко ответил шофёр.

– А сидел я где?

– Здесь и сидел, в первом ряду.

– Я не про колымагу твою, – отмахнулся Газон. – Я в целом. Сидел я где?

– Здесь, – не стал тратиться на новое слово шофёр.

– Прямо здесь? – удивился Шапка. Огляделся, но ничего привычного не приметил: ни камеры на шестерых, ни столовки, ни мастерской. – А не врёшь?

– В двадцати милях к северу.

– Почему?

– Там воздух чище.

– А-а… – протянул дикарь. – То-то у меня голова болит.

– Таблетку дать?

– Мне выпить нужно.

– А мне в рейс пора. – Водитель начал тяготиться слишком назойливым пассажиром. – Выходишь?

– Прощай.

– Скатертью дорога.

Сойдя на грешную землю, Газон уселся на лавочку в тени, поставил руки на бёдра и принялся с важным видом озирать округу, попутно раздумывая, где бы сшибить деньгу, и по возможности – лёгкую. Потому что на тяжёлую деньгу в нём просыпалась аллергия, а не срубать нельзя, потому что заработанного в принудительных мастерских хватало в обрез, а душа жаждала праздника.

Округа же, к сожалению, ничего пока не обещала, приглядываясь к гостю с подозрительным провинциальным прищуром.

– Дела, – протянул дикарь. – Дела…

Главная площадь Озёрска была симпатичной, но обыкновенной. Впереди, если смотреть на юго-юго-запад, стоял безликий дом районной администрации – квадратный, кирпичный, с огороженной парковкой и скучающим полицейским на крыльце. Справа от него высилась окружённая сквером церковь – архитектуры обыкновенной, но чистенькая, хорошо отреставрированная и потому привлекающая внимание. Затем шёл жилой дом, на первом этаже которого призывно пестрела вывеска магазина – поход в него Сигизмунд пока отложил, затем – дом с каким-то банком, затем гостиница, именующаяся «отелем“ Озёрск”», а за ней – нечто развлекательное под названием «Бродвей», видимо, бывший Дом культуры.

– Дела…

«Банк, что ли, ограбить?»

И тут же – секунды не прошло! – Газон сложил в покрытой красной банданой голове выверенный до мелочей план дерзкого, шумного, а главное – удачного налёта. Вот он смело подбегает к полицейскому челу, отвешивает растяпе могучую затрещину и овладевает оружием. Вот он врывается в помещение банка, потрясая пистолетом и пуляя в потолок. Вот он прыгает в седло верного мотоцикла и мчит в перспективную даль, победоносно размахивая длинным рублём…

План получился настолько реальным, что Газон даже смог его потрогать потной ладошкой. И оставалось прояснить всего два мелких вопроса: первый – куда подевался мотоцикл? Второй – кто будет грузить длинные рубли в мешки, пока он, герой, станет пугать охрану, размахивая оружием?

– Закурить, извините, не найдётся?

Дикарь нехотя отвлёкся от стоящей перед глазами картины и недовольно воззрился на небритого мужика в грязной робе с затёртой надписью «… канал».

– Покурить, извините, не угостите? – приятно улыбнувшись, повторил мужик.

– Курить вредно, – грубовато сообщил Шапка, почёсывая правой татуированной рукой левую татуированную руку. Никто из обитателей Тайного Города – за исключением челов – не курил и курить не собирался.

– Здоровье не позволяет?

– Скурвиться можно.

– Не скурвиться, а скуриться, – поправил дикаря мужик. И прежде чем возмущённый Газон высказался по поводу грамотности неожиданного собеседника, продолжил: – Но ведь боязнь скурвиться не мешает вам выпивать, не так ли?

Судя по всему, чел опытным взглядом разглядел потенциального собутыльника, и разговор о куреве стал всего лишь необходимой прелюдией к перспективному знакомству.

– Водку не употребляю, – определил приоритеты Сигизмунд, которому необычайно понравился второй заход незнакомца. – Я от неё буйным делаюсь.

– Как мы с вами похожи! – всплеснул руками «… канал». – Я вот, к примеру, предпочитаю армянский коньяк. Извольте…

И протянул Газону плоскую фляжку.

– Мне нравится этот город, – осклабился дикарь, принимая угощение. – Как зовут?

– Озёрск.

– Тебя как зовут, дубина человская?

– Николай Матвеевич Столяров, – отрекомендовался небритый и даже привстал немного, демонстрируя остатки воспитания. – Слесарь.

– А я – освободился, – обозначил своё социальное положение Шапка. – Ну, за знакомство.

И сделал солидный глоток, продемонстрировав собутыльнику и мастерство, и опыт.

– А вас, извините, как величать?

– Палёный, – выдохнул дикарь.

– Фамилия такая?

– Коньяк твой палёный, – уточнил опытный Шапка. – Не армянский ни разу, чтоб его Спящий обратно выпил, а разлитый тут недалеко, под Питером, нам такой вертухаи втридорога втюхивали.

– Не армянский? – растерялся слесарь.

– Армяне столько не гонят, сколько мы выпиваем, – хохотнул дикарь. – Да ты не парься, чел, палёные тоже разные, и твой – в нормале.

И, подытоживая лекцию, сделал следующий глоток.

– Вы не представились, – напомнил Столяров.

– Газон, – сообщил дикарь, вытирая губы тыльной стороной ладони.

– Газон – это кличка?

– Типа.

– А зовут вас как?

– Сигизмунд Феоклистович Левый, – слегка напрягшись, припомнил Шапка. – Можешь хоть в справке про свободу поглядеть.

– А. – Слесарь помолчал. Обдумал услышанное. Выпил, промокнул рот грязноватым платком и произнёс: – Я, пожалуй, стану называть вас Газоном.

– Договорились. А ты чо такой культурный, в школе учился?

– Инженер, – вздохнул Столяров. – Теперь – жертва невидимой руки рынка.

– И чо тебе от меня надо, жертва? – спросил, прищурившись, Газон, поскольку прекрасно понимал, что просто так никто его, освобождённого, поить не станет.

– Вам, извините, деньги нужны? – немного смущаясь, осведомился Николай Матвеевич.

– Давай, – тут же среагировал Шапка.

– Дать, извините, не получится, – вздохнул Столяров. – Заработать надо.

– Э-э… – В обычном случае слово «заработать» вызывало у Газона яростную отрыжку, однако прививка, полученная в исправительном учреждении, ещё действовала, и дикарь повёл плечом: – Чо надо?

– У меня связи есть на местном кладбище, – деловым тоном поведал интеллигентный слесарь. – Поступил заказ на захоронение бродяги.

– Сколько? – перебил нового знакомца Газон.

– Пятьсот.

– Где лопаты?

– Смотри, как интересно: в начале XIX века Озёрск считался одним из самых богатых городов губернии…

– Я знаю, – кивнул Бруджа. – В то время здесь селились купцы, развивались мануфактуры… В общем, жизнь кипела.

– Но уже к концу столетия город растерял всё своё преимущество, превратившись в то поселение, которое мы знаем: скромный районный центр. – Эльвира закрыла книгу и выразительно посмотрела на Петра. – Здесь случился мор?

– Здесь не случилось железной дороги, – объяснил вампир. – Мозгами местные купцы остались в екатерининских временах, считали, что водного и санного пути достаточно для нормальной деловой активности, и даже приплатили инженерам, чтобы те не прокладывали сюда пути.

– Но ведь здесь есть вокзал, – удивилась девушка.

– Боковое ответвление, построенное во время Первой мировой, – объяснил Бруджа. – А в XIX веке железная дорога сюда не пришла, и торговля с промышленностью захирела. Ничего личного, просто трудно везти сырье и вывозить товар.

– Озёрск стал жертвой невидимой руки рынка?

– Я бы сказал: стал жертвой глупости и недальновидности своих вождей.

Эльвира рассмеялась.

Сегодня они коротали вечер не на террасе, а в выходящей на неё гостиной, но даже приоткрывать окно не стали – слишком уж свежий ветер дул с озера, – любовались закатом через стекло. Эльвира – на подушках, Пётр – сидя на ковре, опершись спиной на диван. И пальцы девушки нежно перебирали его густые волосы.

– Ты так много знаешь об Озёрске…

– Жизнь заставила.

– Ты мог бы просто приезжать сюда, по делам, но ты…

– Интересовался.

– Да.

– Я… – Вампир усмехнулся. – Само получилось, если честно. Приходилось много общаться с местными, вот и узнал.

– И не забыл.

– Я могу забыть что угодно, но только не то, что связано с Озёрском, – ровно ответил Пётр. – Об этом городе я помню любую мелочь.

– Понимаю… – Эльвира привстала, взяла со столика бокал с белым вином, пригубила. – И…

Ещё один глоток.

– Что «и»? – негромко спросил Бруджа.

– Ничего. Извини.

По тону Эльвиры было понятно – девушка сама не рада, что невольно подтолкнула к продолжению разговора, и данное обстоятельство возбудило интерес Петра.

– Расскажи, – мягко попросил он.

Она слишком хорошо знала любовника, чтобы отнекиваться.

– Тебе будет неприятно.

Ещё глоток вина.

– Уверена?

– На сто процентов.

– Всё равно скажи, – подумав, попросил вампир. И выставил назад руку, в которую девушка аккуратно вложила бокал.

– Мы никогда не говорили об этом, но… – Голос Эльвиры стал очень-очень мягким. – Ты уверен, что твой отец до сих пор жив?

Помрачневший Бруджа одним глотком выпил почти всё вино из бокала.

– Прости, – вздохнула девушка.

– Не за что. – Пётр повертел в руке стекляшку. – Я ведь понимаю, почему ты спросила.

– Я…

– Ты боишься, что я окажусь не готов к тому, что может… – Голос предательски дрогнул. – К тому, что я могу найти…

– Да. – Эльвира наклонилась и поцеловала вампира в макушку. – Спасибо, что понял меня.

– Я всегда понимаю. – Его холодные пальцы нежно пробежали по руке девушки. – Я тоже думал об этом. И даже ставил эксперименты, испытывал… – На его губах заиграла жестокая усмешка. – Я загонял масанов в туман, запечатывал в ёмкости и оставлял на много-много лет…

Бессердечно, безжалостно, жестоко… Но какое это имеет значение? Ведь он должен был понять, что будет с отцом! Жизни сородичей не имели для Бруджи никакого значения – отец, вот кто стоял на первом месте.

– И что? – спросила Эльвира.

– К сожалению, никто из подопытных не был даже вполовину так силён, как мой отец.

– Чем закончились эксперименты?

– Не очень хорошо, – не стал врать Пётр. – Потом я узнал, что несколько столетий назад эрлийцы, с позволения Тёмного Двора, разумеется, проводили аналогичные опыты… Самый сильный масан продержался девяносто три года… Так что время у меня есть.

Он допил вино и резким жестом отставил бокал.

– Масаны стареют в тумане?

– Да.

– А память? Сознание…

– Естественно, – вздохнул Бруджа. – И об этом я тоже думал. – Пауза. – Отец совсем один. В темноте. Он всё понимает. Ждёт помощи, а я… Я схожу с ума… Ведь это я во всём виноват… Я!

– Ты ни при чём. – Эльвира соскользнула с дивана, положила руки Петру на плечи и заглянула в глаза: – Ты – хороший сын. Ты делаешь всё, чтобы его спасти.

– Но пока не спас.

– Рано или поздно спасёшь.

– Рано или поздно. – Вампир справился с собой, и теперь в его голосе звучала не паника, а лёгкая грусть. – Давай кого-нибудь убьём?

– Нельзя убивать слишком часто, – улыбнулась девушка. – Нас могут вычислить.

– Давай убьём так, чтобы никто ничего не заподозрил.

Эльвира провела рукой по щеке Петра.

Громкие раскаты музыки, прерываемые утробным речитативом диджея, били по ушам отбойными молотками, цветные лазеры расстреливали глаза, молодёжь на танцполе орала, размахивала руками и обливалась шампанским. Полуголая девушка на шесте извивалась потной змеёй.

Всё шло здесь как обычно.

– Это кто? – осведомилась Эльвира, с деланой небрежностью глядя в глубь зала, в темноту, в которой укрылись «тихие» столики, обитатели которых не желали громкой музыки и танцев.

– Ещё не знаю, – промурлыкал Анисим, в очередной раз посмотрев на яркую брюнетку, компанию которой составлял известный озёрский опер.

– Что?!

Тон белокурой красавицы ясно дал понять, что ответ оказался неверным, и Чикильдеев, кашлянув, заставил себя отвести глаза от незнакомой прелестницы:

– Не знаю, кто это. Возможно, новая учительница…

– Школьная мымра?!

– Ага. О ней весь город говорит…

– То есть ты о ней слышал? – возмутилась блондинка.

– Э-э… – Чикильдеев понял, что спалился. – Краем уха.

– Анисим!

– Честное слово.

– Правда?

– Озёрск невелик, тут каждый новый человек как на сцене, и все начинают его обсуждать…

При этом Анисим умолчал, что появление самой Эльвиры потрясло городок не меньше, чем пришествие новой учительницы. Эффектная блондинка, да к тому же богатая, и вдобавок – деловой партнёр самих Чикильдеевых в деле создания элитного курорта, да к тому же – через несколько дней – не просто деловой партнёр, а почти официальная спутница Анисима… В общем, пищу для сплетен Эльвира дала калорийную, но теперь её время прошло…

– А что за парень с ней? – осведомилась девушка, поймав на себе пристальный взгляд спутника учительницы.

– Ройкин, – коротко ответил Анисим. – Полицейский…

– Выпьем ещё? По коктейлю? – Дима – в бежевом пиджаке и узеньких, тёмных, с отливом, брюках – деликатно прикоснулся к плечу девушки. Он вёл себя сдержанно, однако иногда, когда момент благоприятствовал, не отказывался от намекающих прикосновений. Лера относилась к подобным проявлениям с пониманием и замечаний кавалеру не делала.

– Согласна! Ещё по одному!

– Всего по одному? – притворно удивился Ройкин.

– Там видно будет, – в тёмных глазах девушки мелькнуло обещание.

– Договорились. – Полицейский объяснил официантке суть задачи и вновь повернулся к спутнице: – Как тебе здесь?

– Весело!

– Я рад!

Из-за грохочущей музыки им приходилось в буквальном смысле слова кричать друг другу, однако таковы особенности современных свиданий. С другой стороны, тут действительно был ночной клуб, а не рабочая столовая, и девушка знала, куда шла.

– Ты не будешь против, если я сниму пиджак?

– У тебя что, рубашка с вырезом на спине?

– Нет, – рассмеялся Дима. – Просто некоторые девушки считают этот жест чересчур личным.

– Снимай, – кивнула Лера, – но только пиджак.

– Ты до сих пор не веришь в моё хорошее воспитание?

– Я верю в алкоголь.

– Ты слишком умна для своей красоты.

– Я не красавица, я учительница.

– Боже мой… – Ройкин театрально вздохнул и принялся стягивать пиджак.

Насчёт алкоголя девушка не шутила: бармен в «Стёклах» оказался хорошим, смешивал правильно, не воровал и не разбавлял, и потому модный коктейль «Тёмное озеро», включающий в себя изрядную толику джина, оставлял приятный шум в голове. Изначально Дима предложил спутнице лёгкий «Шумел камыш», однако он показался слишком сладким, и весь вечер Лера тянула «Озеро».

Ройкин не возражал.

И не переставал любоваться чаровницей, соблазнительно наряженной в узенькую маечку и обтягивающие джинсы. На Леру заглядывались все гуляющие в «Стёклах» мужики, однако репутация Ройкина заставляла их держаться в стороне. Во всяком случае – пока, пока алкоголь ещё не добрался до корневых каталогов в их головах, отключив логику и введя вместо неё программу усиления героизма.

– Дима! Пошли воздухом подышим.

– Пошли.

Обняв девчонку за талию, полицейский проводил её на крыльцо и, извинившись, закурил.

– Почему ты извиняешься?

– Мне показалось, что ты не терпишь табачного дыма.

– Ты наблюдательный.

– Я – полицейский.

– Буду иметь в виду.

– Договорились…

Он чуть подался вперёд, она не отпрянула, лишь улыбнулась, и здесь их губы должны были…

Но всё испортил звонок.

В обычном случае, наверное, Дима не обратил бы на него внимания, однако телефон сыграл «Наша служба и опасна, и трудна…», и полицейский, крякнув:

– С работы… – вытащил трубку из кармана: – Ройкин!

А ещё через несколько секунд приобрёл настолько несчастный вид, что стал напоминать кота, у которого не просто отобрали сметану, но и ещё стукнули тапкой по голове.

– Надо ехать.

– Что-то случилось? – участливо осведомилась девушка.

Она прекрасно понимала, какие чувства испытывает сейчас её кавалер.

– Труп.

– Труп?!!!

– Да, нынче у нас это редкость. – Ройкин убрал телефон, задумчиво посмотрел на курящих мужиков, большинство которых бросало на Леру заинтересованные взгляды, и предложил: – Я отвезу тебя домой?

– Конечно. – Она улыбнулась. – Без тебя я тут не останусь.

– Спасибо.

Кто-то скажет: «По́шло!» Другой поддержит: «Раскрученные имена!» Третий молча отвернётся, но… Да, каждый из критиков будет по-своему прав, но…

Но Сулир Кумар всё равно любил слушать оперные арии в исполнении «большой тройки». Да, у них были раскрученные имена. Да, они навязли на зубах. Да, их многие не любили, но… Но голоса очаровывали, и Кумар наслаждался каждой взятой певцами нотой.

А для чего ещё слушают музыку?

Архитектор запустил файл с «Паяцами» – дома он наслаждался оперой в специальной комнате, в которой с помощью лучшей аппаратуры и щепотки магии создавался идеальный звук, но в путешествии приходилось довольствоваться динамиками ноутбука – и занялся делами.

– Та-ак, давай посмотрим, что наворотили сегодня наши бравые челы…

Просмотр фотографий и заметок о прошедшем рабочем дне, замечания и указания, сделанные и не сделанные. Проблемы и варианты решений.

Объект Чикильдеевы задумали огромный, по характеристикам сложнейший, квалифицированных рабочих среди тех, кто его возводил, было немного, и потому «косяки» возникали постоянно, в том числе – на ровном месте. Кто-то неправильно прочитал схему, кто-то решил, что лишних десять футов в сторону – пустяк, кто-то привёз не тот песок – каждый подобный просчёт опытный шас подмечал молниеносно и по каждому устраивал громогласный скандал, обрушивая на головы виновных все доступные кары.

И постепенно – о чудо! – «косяков» становилось всё меньше и меньше.

А Чикильдеев-младший, отправленный грозным отцом руководить стройкой, нарадоваться не мог на модного столичного архитектора, который не гнушается «авторским надзором» за строительством, отрабатывая таким образом грандиозный гонорар. А вместе с Анисимом радовались его грозный отец и группа инвесторов из Питера и Москвы, изначально протестовавших против приглашения столь дорогостоящего специалиста.

Эх, знали бы инвесторы, что именно заставляет Кумарского-Небалуева тратить драгоценное время и силы на «авторский надзор», посмотрели бы на него совсем иначе… Но инвесторы не знали. И потому спали спокойно. В смысле – этой проблемы у них не было.

…Не знали деловые люди из двух столиц, что молодой Сулир Кумар был не единственным, но горячо любимым племянником того самого Раджита Кумара, которого в Озёрском уезде, а позже – районе знали как Владимира Раджитовича Кумова, и как Адольфа Самуиловича Кумаревича, и как Зиновия Моисеевича Раджитова… Знали, да не узнавали.

Почти весь XX век упорный Раджит то и дело возвращался к усадьбе графов Озёрских, то на месяц, то на несколько лет, исследовал её вдоль и поперёк, потратив на это огромное количество бесценного времени, но удачи не видел… О чём перед смертью и поведал любимому племяннику – своих детей Раджит завести не удосужился.

«Если я чего об усадьбе не знаю, – прошептал тогда старик, лихорадочно блестя чёрными глазами, – значит, этого нет. Я простучал все стены. Я пробил все перекрытия. Я присутствовал при смене проводки. Я был, когда меняли уличные трубы… Я ставлю копейку против золотого червонца, что в доме тайника нет…»

«Может, его вообще нет?» – попытался отговориться Сулир.

Он и верил, и не верил дяде. С одной стороны, родственники твёрдо считали Раджита «двинутым», положившим жизнь на ерунду. С другой – если оставить за скобками одержимость тайником фаты Юлии, все остальные действия старика поражали продуманностью и истинно шасским прагматизмом. Он не был сумасшедшим, он просто увлёкся.

«Тайник есть, и в нём лежат рабочие дневники фаты Юлии – необычайно полное и подробное исследование метаморфов. За эти тетрадки, в которых прячутся результаты многолетних исследований, любой Великий Дом заплатит столько золота, сколько весит вся твоя семья…»

«Включая двоюродных дедушек?» – пошутил архитектор.

«Их тоже, – Раджит не принял шутку. – Тёмный Двор торговаться точно не станет. Юля была гением и грезила искусственным выведением метаморфов».

«Но ведь это…»

«Власть, Сулир, огромная власть. Возможность искусственного выведения метаморфов способна изменить ход истории».

«Но разве их можно вывести?»

«Юлия считала, что шансы есть, а Юлию считали гением».

«Почему же навы не исследовали усадьбу?»

«Они исследовали, – пожал плечами старик. – Приехали сразу после гибели фаты, но ничего не нашли. И решили, что моя история – выдумка».

«А на самом деле?»

«Я много говорил с Юлией, – усмехнулся Раджит, откидываясь на подушки. – Я не мог понять, почему молодая фата отвергла блестящие перспективы в Зелёном Доме и уехала в озёрскую глушь… Она действительно любила мужа, этого чела… Но кроме того она надеялась совершить историческое открытие. И это ей почти удалось».

«Почти?»

«Фата стояла на пороге. И тот, кто заполучит её записи, – откроет дверь в будущее».

«Вы верите…»

«В любом случае, сынок, в тайнике Юлии хранятся все сокровища графского рода, – продолжил старик. – Золото, серебро, камни и украшения… Перед революцией фата продала земли, сняла со счетов деньги и обратила бумагу в настоящие ценности. Так что куш хорош и без тетрадок… – Раджит закашлялся. – Я просто хочу, чтобы кто-то продолжил… – Сулир подал старику воды. – Спасибо. – Глоток. – Я обнюхал всё поместье и могу с уверенностью сказать, что если тайник есть, то обнаружить его можно, лишь перекопав территорию вдоль и поперёк…»

Старый Раджит умер через два дня после того разговора. Умер, оставив Сулиру более чем приличное состояние и толстую папку с доскональным отчётом по всем исследованиям усадьбы. Состояние архитектор охотно принял, а вот в историю клада и бесценных тетрадок и верил, и не верил. Навёл справки: действительно, была такая фата Юлия. В самом деле исследовала метаморфов. Да, за её дневники положена награда. Да, их не нашли. Но и не искали особо…

В общем, Сулир о данном дядюшке слове помнил, однако исполнять его не спешил. Делами озёрскими интересовался, но с ленцой, по обязанности, и лишь информация о том, что семейство Чикильдеевых собирается устроить в усадьбе крупный курорт, заставила архитектора действовать.

Он помнил твёрдую убеждённость Раджита: «…обнаружить его можно, лишь перекопав территорию вдоль и поперёк…» И раз уж выпала такая удача, решил воспользоваться моментом.

Выиграть конкурс для Сулира не составило никакого труда – его мастерская была самой титулованной из тех, что подали заявку. Гонорар архитектор указал меньше обыкновенного и вскоре уже пожимал руки Андрею и Анисиму, обещая сделать «настоящую жемчужину». Слово сдержал – проект был выполнен на высочайшем уровне, – и теперь он лично контролировал земляные работы на территории – самые для него интересные.