Алёна говорила сбивчиво и невнятно. Очень нервно. Пила то воду, то чай, как будто маялась сушняком, но Муругин подозревал, что она наверняка уже давно в завязке. Была многословна и то и дело сбивалась на пафос. Ты обязан, ты должен, это ради нас, ради нашей любви, ради Андрюшиной памяти, это дело чести… Недолгий опыт работы оперативником научил Муругина допускать, что когда люди начинают говорить о долге, совести и чести, то, скорее всего, врут. Поэтому Алёна рассказывала, а Муругин понимал, что она чего-то как минимум не договаривает. Он пока просто набирал информацию.
Сбила машина. Умер в карете скорой помощи. Вызвали прохожие. Был босиком. Почему босиком? На улице снег ещё не везде сошёл, хоть май месяц, но не в Крыму. Но, тем не менее, был босиком и далеко от дома. Вот прям босиком или всё таки в носках? Может, и в носках, она не помнит. Может быть, обувь слетела от удара? Нет, искали, нигде поблизости не было, а ботинки его вон они, стоят в прихожей. Кто искал? Полиция. Дело завели? Нет, несчастный случай.
– Точнее?
– Отсутствие состава преступления. И даже намекали, что он, может быть, сам бросился под машину. Но это бред. Их больше всего интересовало, каким образом получилось, что у человека нет никаких документов.
– У него их действительно нет?
Алёна помотала головой.
– И каким же образом?
– Да как-то так… Понимаешь, он с тех пор, как ещё в девяностых начал косить от армии, фактически жил на нелегальном положении. Нет, где-то должны быть старый паспорт, свидетельство о рождении, аттестат, но я понятия не имею где. Он же был очень скрытный, даже мне ничего не рассказывал, он всё время в компьютере, в сети.
– Друзья, приятели, женщины?
Алёна поморщилась.
– Нет, никого. Знаешь, была какая-то Нина, но у них там что-то… Не знаю. А друзья остались в прошлом. Они все из этого клуба, знаешь, бессмертный полк, братские могилы, все эти медальоны с трупов. Знаешь, у него в комнате одно время даже кости человеческие хранились. Ну и йога. Он часами медитировал, держал немыслимые диеты, принимал немыслимые позы… Это Борька его подсадил, он тоже одно время увлекался, но потом бросил, а вот для Андрея это стало чуть ли не смыслом жизни.
Алёна поёжилась, а Муругин потёр лоб. Он всё также сидел на корточках, только теперь прихлёбывал чай из гранёного стакана. Надо же, она не забыла, что он любит чай из стакана…
– Слушай, ты прости, конечно, но он был вообще не того?
Она оскорбилась, и это было хорошо. Сейчас ему надо было вывести её из себя, может быть даже довести до истерики. Пусть начнёт кричать, ругаться. Пусть запутается в своей версии, которую придумала для него. Тогда, может быть, Муругин узнает правду.
– Он был нормальным, – отчеканила Алёна. – Отшельник, затворник – в какой-то степени да. Но не псих. Да и затворником он, в общем-то, не был! Он же регулярно уезжал. Мотался то в Питер, то во Владик. Он называл это командировками.
– Без документов ездил? – удивился Муругин.
– Да, – как-то растерянно сказала Алёна, и он понял, что на верном пути.
А вот Саша, когда Алёна проговорилась про Андрюшины «командировки», повёл себя странно. Заёрзал, засопел, забренчал чайной ложкой в чашке, хотя сахар туда не сыпал. Кто он такой, откуда взялся? Ладно, это после…
– Когда ты его видела последний раз?
Припоминая, Алёна снова взялась за чашку, но там было пусто. Саша вскочил, взял с холодильника большой термос. Она протянула ему чашку каким-то детским, беззащитным жестом, он аккуратно налил крепкий чай. В кухне запахло травами, мёдом. Алёна взглянула на Сашу с благодарностью. Любовь у них что ли? Он моложе лет на десять, а то и пятнадцать, но старается выглядеть старше. Модная бородёнка, на руке часы с массивным браслетом, запястья в дурацких татухах. Джинсики зауженные книзу, коротенькие. Носочки тоже коротенькие и на лодыжках тоже татушечки. К этому Саше всё время хотелось применять уменьшительные суффиксы, хотя вид у него был вполне брутальный, плечи накачаны, импозантный шрамик над бровью… Муругину не нравилось, как они друг на друга смотрят, и он снова спросил:
– Так, когда же?
– Получается где-то за сутки до того, как он… как его…
Алёна судорожно вздохнула и, кажется, собралась-таки зарыдать и Муругин быстро сказал:
– Подробней! Где, когда, о чём вы говорили?
– Да ни о чём не говорили. Он, как всегда, сидел у себя, я приготовила поесть и ушла, это было часов двенадцать. И всё, дома я не ночевала, а на следующий день мне позвонили. Что ты так смотришь?
Она спросила с вызовом и чуть насмешливо.
– Хорошо, – сказал Муругин. – А теперь самое главное. Почему ты уверена, что его убили? С чего ты взяла?
Алёна мигом согнала улыбку. Вот теперь она собралась сказать правду. Он помнил этот взгляд из-под прикрытых век. Так она смотрела, когда сказала ему: «Знаешь, я выхожу замуж. За Бориса». Муругин ждал, но Алёна молчала, не решалась начать. Может быть, не хочет говорить при Саше? Но тут именно Саша сдавленно произнёс:
– Так ведь записка…
И Алёну прорвало:
– Да! Записка. Сначала записка, потом письмо. Мне письмо пришло на почту, ну имейл.
«Письмо от покойника, – подумал Муругин. – Как банально!».
Она схватила со стола смартфон и, покопавшись в браузере, нашла нужное. Протянула ему.
– Вот, смотри. Сам смотри.
Муругин взял и прочитал:
«Если ты читаешь это письмо, значит, меня нет в живых. Меня убили. Если за меня будут требовать выкуп – не верь! Меня уже нет. Если у тебя вдруг появятся новые знакомые – не верь. Им надо узнать то, что знал только я, но они могут подумать, что об этом знаешь и ты. Вообще тебе лучше уехать. Прощай!».
– А записка? – спросил Муругин. – Ты ещё говорила про записку.
Она сосредоточенно, без тени смущения поковырялась в лифчике и протянула ему сложенный вчетверо тетрадный листок. В клеточку. Муругин подумал, что чертовски давно не видел вот таких простых записок на обычном тетрадном листке. «Меня не будет пару дней, не волнуйся, всё в порядке. Андрюша», – прочитал он. Почерк был чёткий, старательный. Так пишут люди, давно сменившие ручку и карандаш на клавиатуру компьютера или дисплей смартфона.
– Ну и что? – спросил Муругин.
– Что?! – взвилась Алёна. – А то, что не мог он такого написать. Не мог!
Муругин пожал плечами. Да что ему приходиться клещами-то всё вытягивать? Не сам же он сюда пришёл, не по своей инициативе. И сидит вот, слушает этот бред. В память о любви. А она была?
– Понимаешь, он отлично знал, что мне давно уже совершенно наплевать, где он и что с ним, – продолжила Алёна. – Последние годы мы почти не общались, жили как в коммуналке. Он сам по себе, а я… У меня свои дела. И «Андрюшей» я его сто лет не называла.
– А как? – спросили Муругин.
– Что? – не поняла Алёна.
– Как ты его называла?
Алёна на секунду задумалась и с невесёлой усмешкой сказала:
– Последнее время я называла его «эй».
– Вы ссорились?
– Да.
– Громко?
– Да.
– Но теперь ты хочешь, чтобы я нашёл, кто его убил?
– Да!
Он встал и грохнул стаканом об стол так, что Алёна подпрыгнула на табурете. Она закрыла лицо руками, а он очень спокойно и тихо произнёс:
– Тогда послушай меня и скажи мне правду. Иначе я не смогу тебе ничем помочь. Какие у него были проблемы с законом?
И тут же перебил её, едва она собралась говорить:
– Нет, не рассказывай мне про армию и нелегальное положение.
Что-то попытался вякнуть Саша, но Муругин сунул ему под нос кулак, и Саша заткнулся. И Алёна сразу заговорила:
– Это всё из-за золота. Понимаешь, когда Борька ушёл, мы здорово нуждались. Андрюша не понимал, в чём дело, он просто не задумывался никогда, откуда берутся деньги. Борька нас содержал, но потом появилась эта крашеная выдра и всё. Он выбросил нас из своей жизни, сволочь. Ещё и намекал, будто бы мы ему что-то должны! Я пробовала работать. В телеке крутилась, в рекламе. Но я не умею, да! Не умею… А ты думаешь просто, когда тебя одевают в меха, обвешивают бриллиантами, дарят крутые иномарки, а потом всё? Года два тупо продавала шмотки, побрякушки. Тогда и начали портиться отношения с Андрюшей. Он всё время требовал денег на свои экспедиции, на какие-то антикварные книги, на рукописи. И вдруг он принёс золото. Попросил меня продать. Ну, я растолкала подругам по дешёвке.
– Какое золото? – быстро спросил Муругин. – Песок, самородки, ювелирка? Монеты?
– Странное золото, – усмехнулась Алёна. – Это был антиквариат, но в жутком состоянии. Кольца, серёжки, цепочки – всё это как будто специально прессовали молотком в единый кусок, а потом ещё коптили в огне. Я тогда подумала, что так должен выглядеть клад, замурованный где-нибудь в стене, а потом горевший в пожаре. В общем, золотой лом, только на переплавку.
– А потом приносил ещё и ещё, – констатировал Муругин.
– Ко мне он обращался только пару раз, но деньги с тех пор у нас были всегда. Просто он говорил, что уезжает в командировку, и возвращался с деньгами. Ну и давал мне на хозяйство.
Алёна усмехнулась и добавила:
– Он так и не научился понимать, что сколько стоит, совершенно не знал цену деньгам.
Муругин кивнул и спросил:
– Где его телефон?
– Не нашли, – развела руками Алёна.
– А его компьютер?
– Я смотрела. В нём нет жёсткого диска.
Вот же дура! Она приберегла напоследок то, с чего надо было начинать. Муругин снова уселся на корточки. Он смотрел на Алёну в некотором изумлении. Нет, всё-таки это невероятная женщина. Какое счастье, что она тогда женила на себе этого дурачка Борьку, а не его.
– Теперь всё? – спросил он.
– Да, – кивнула Алёна и тут же добавила: – Нет. Ещё мне надо помочь с похоронами. Я ничего не могу оформить.
Жогова продолжало лихорадить. Не помогали отвары таёжных трав, которыми Василий отпаивал его на привалах. «Салом бы медвежьим тебя растереть, да нету», – причитал старовер. Всю дорогу Жогов шёл как в багровом тумане, пот застилал глаза, не было сил выпрямить спину, брёл согнувшись, а проклятый мешок давил плечи. Тащили на себе золото, провиант, оружие. Большую часть клада оставили в схроне, и Федьку Кобзева ажно корёжило уходить неведомо куда от такого добра. В ночном бреду Жогову то блазнились утопленники, то мелькали перед глазами кончики лыж, обитые мехом. И ещё его всё время бил кашель. Сухой, нехороший. На четвёртые сутки пути, когда впереди над вершинами сосен показался горный перевал, старовер бросил в снег мешок с барахлом и, оглянувшись на поотставшего Жогова, произнёс:
– Всё, шабаш. Тут станем. Хворь из тебя гнать будем. Вон у тех кедрачей костёр кладите, а я пока смолки наберу.
Так получилось, что за эти дни Василий, сам того не желая, начал верховодить. Не напрямую, конечно, а так, исподволь. Опытный таёжник, он знал и умел приготовить поесть, правильно заночевать, не сбиться с пути. Строго приглядывал, чтобы Федька Кобзев не пожрал до времени скудный запас еды, а особенно, чтобы не прирезал ночью по-тихому так некстати занедюжевшего Жогова. Самому Грине было уже всё равно, а Кобзев, хоть и скрипел зубами в бороду, но покуда терпел «командование» старовера.
Пока старовер обдирал с заледенелых стволов кусочки кедровой смолы, Федька справил костёр, нарубил лапника. Жогов, упав в снег, привалившись спиной к развесистой ели, смотрел равнодушно. Потом всё же собрался с силами, потихоньку встал, набил в котелок снега, приладил над огнём.
– Кулеша наварим, – одобрил Кобзев. – А то конина уже не лезет. Горячего кулеша похлебать, милое дело. Пшена осталось ещё малёхо, а у раскольника, язви его в душу, шмат сала припрятан, точно знаю.
– Чаю бы, – едва слышно произнёс Жогов и закашлялся.
Подошёл Василий, сноровисто снял с огня котелок с закипевшей водой, поставил в снег, дал чутка подостыть, а потом сыпанул в кипяток горсть кедровой смолы. Достал из узла роскошный соболиный палантин, кинул на разостланный лапник.
– Садись, давай, – кивнул Жогову. – Сымай всё с себя и садись.
Жогов, кряхтя, стянул валенки, разделяя догола, уселся на палантин, и Василий поставил перед ним котелок. Сказал:
– Дыши живицей. В самое нутро вдыхай, до печёнок.
Жогов кивнул и старовер накрыл его с головой полушубком. Сверху ещё золочёный покровец накинул. Слышно было, как укутанный Жогов надсадно кашляет, дыша смоляным паром.
– А жрать мы будем сёдни? – обиженно спросил Федька Кобзев.
Ему хотелось горячего кулеша, но единственную посудину старовер приспособил для лечения Жогова. А старовер тем временем развязал наплечный мешок Жогова, вынул заполненный самоцветами золотой потир, каменья небрежно высыпал обратно в мешок, а у сосуда резким движением отломил основание. Кобзев ажно задохнулся от такого. Ценнейшую вещь испортить! Но Василий начал набивать получившийся котёл снегом, и Кобзев повеселел. Ай да старовер, такое удумать! От мысли, что кулеш нынче они будут хлебать из золотой посудины, будто баре какие, у него поднялось настроение.
– А не расплавится? – всё же тревожно спросил он у Василия, когда тот поставил потир, преобразившийся в котелок, на огонь.
– Нет, – коротко ответил старовер и, взяв топор, занялся обустройством ночного костра – нодьи.
Нодью делали из трёх брёвен уложенных повдоль одно на два. Такой костёр горит долго, не шибко, даёт равномерное тепло. Даже в сильный мороз, на снегу, можно переночевать. А если ещё и навес из лапника соорудить, от ветра заборчик из снега, то живи – не хочу. Пока шатун не придёт.
– Гриня, живой там? – куражливо хохотнул Кобзев.
Жогов что-то в ответ кашлянул – не разобрать.
Василий притащил по снегу брёвна, обтесал, уложил, как положено. Вода на костре уже закипала и старовер, ухватив котёл рогатой палкой, снял его с огня. Потом стянул с Жогова покровец с полушубком. Гриня сидел красный, распаренный.
– От тебя бы комиссары сейчас за своего приняли, – снова заржал Кобзев.
Жогов слабо улыбнулся, а Василий повалил его в снег и начал жёстко, не жалеючи, растирать. Гриня взвыл, но терпел, знал: от такого лечения будет прок. Скоро Жогов из красного стал бордовым и тогда Василий быстро обтёр его насухо чистой портянкой, снова усадил париться, сунув в ноги золотую посудину с кипятком. По новой укутал его, ещё и лапником сверху закидал. А Кобзев, поняв, что кулеш снова не предвидится, совсем затосковал.
– На, – коротко сказал Василий, подавая Федьке котелок, в котором до этого готовил живицу.
– Смолой провоняло, – брезгливо сказал Федька и начал наконец-то готовить вожделенный кулеш.
Муругин припарковал машину в глухом переулке и включил пинкфлойдовскую стенку. Ему под неё всегда хорошо думалось, а подумать сейчас было о чём. Во-первых, Алёна всё же врала. Она выдала ему лишь часть информации, а значит, либо боится, либо сама в этом всём замешана. И это очень вероятно, потому что, во-вторых: ищи, кому это выгодно. А ей смерть Андрея, как ни крути, была на руку. В квартире она теперь единоличная хозяйка, да ещё и это странное золото, чтоб ему, про которое ей якобы ничего не известно. А если известно? Муругину очень не нравилось, что именно Алёна становилось подозреваемой номер раз и поэтому, в-третьих, он решил начать с поиска информации о старых контактах Андрея.
Чёрные археологи, говоришь? Да хоть голубые. И он позвонил Лёшке Борисевичу.
– Мне нужна вся информация о тех, кто занимается поисковыми работами на территории области, точнее – региона. Нет, мне нужны не всякие там геологи, а всякие там археологи. Особенно нелегальные поисковики. В том числе патриотические клубы, чёрные копатели, короче, вся эта публика. Что уставился? Как это не уставился, когда я слышу, что уставился! Ну, вот и работай.
Кулеша похлебали уже затемно, при свете костра. Потом долго пили чай из золотого котелка. Нашлась у старовера и заварка, и даже крошечный туесок с мёдом. Мёд Василий отдал Жогову, и это вызвало уже неприкрытое недовольство Федьки Кобзева. Ему была непонятна собачья преданность старовера Григорию Жогову, которого бояться имело смысл, когда он был в силе, когда вся губерния трепетала при звуке его имени, и когда охранял его целый взвод разведчиков, снаряжённых японскими маузерами. А теперь жизнь Грини висела, по мнению Федьки Кобзева, на кончике его Федькиного ножа. Ему и в голову не приходило, что окажись Федька сейчас в положении Грини, таким же больным и беспомощным, старовер и его бы выхаживал, не задумываясь, зачем он это делает и какой от этого ему прок.
– Некстати эдак пережидать, – как бы про себя ворчал Федька. – А ну как по следу за нами Колядкин увязался? Да, некстати. Эх. Котёл-то справный вышел, да. А всё ж таки таперича цену за него прежнюю не возьмёшь, нет, не возьмёшь. Золото оно конечно. Но нет.
Жогов сидел, казалось, ничего не слыша. Он изменился. Сильно осунулся, глаза блестели, но уже не лихорадочным блеском. Борода распушилась, морщины на лице разгладились. Как будто помолодел Григорий Жогов, обновился после парилки, устроенной ему старовером. Иногда ещё покашливал, но видать было, что отпустила его хворь. Василий, громко швыркая чаем, поглядывал на Жогова с удовольствием, а вот Федька никак не унимался.
– Чего делать-то теперь будем, а? – вопрошал он, и в голосе его уже звучала та истеричность, с которой он обычно орал, убивая людей. – Слышь, товарищ Жогов? Слышь, чего спрашиваю?! Слышь, Гриня?
Тогда Григорий Жогов, герой войны и георгиевский кавалер, поставил в снег кружку с горячим чаем, вынул из-за пазухи наган и выстрелил. Федька Кобзев ойкнул и завалился на спину, а нога его, обутая в сапог на собачьем меху, всунулась в костёр и мелко дёргалась.
– Кому Гриня, а кому Григорий Иванович, – сказал Жогов, пряча револьвер.
Василий аккуратно рукой отодвинул ногу покойника и спросил:
– Зачем ты его?
– Надоел, – ответил Жогов и, принялся было снова за чай, но вдруг выронил кружку, обхватил голову руками и тихонечко завыл.
Он выл долго и жалобно, а Василий смотрел на него и угрюмо кивал, и крестился двумя перстами, и шептал молитву.
Муругин вернулся в контору лишь под конец рабочего дня. После визита к Алёне он ещё заехал пообедать, а пообедать он любил плотно и не спеша, и ничто на свете не могло испортить ему аппетит. Подумаешь, босые покойники. Покойников на своём веку Муругин повидал изрядно. Некоторые были не то что без носков, а вовсе без головы или, к примеру, без кожи… А солянку с грибами в «Тополином пухе» никакие покойники ему не отменят!
Размышляя таким образом, Денис Ильич рылся в ящике стола, отыскивая древнюю записную книжку. Вот она. Изрядно потёртая, истрёпанная. Привет из докомпьютерной безмобильной эпохи. Муругин полистал записнушку и возникло у него странное чувство, как будто бы он трогал вещь, которая ему не принадлежит, как будто бы этот парень, который вносил сюда записи чёткими печатными буквами и не он сам. Мелькали имена и фамилии. Многих он уже не помнил, многие отдали Богу душу, а многих он лучше бы и не знал никогда. А те, кого хотел знать, давно перекочевали в мобильник. Вот. На буквочку «б». Вот он у нас: «Борюсик». Он же «Бориска», «Борян», «Боров». Не факт, конечно, что номер действующий, но стоило попытаться. Узнавать Борькины контакты у Алёны ему категорически не хотелось.
Муругин уже взялся за смартфон, как в дверь кабинета постучали. Так всегда стучался Генка Брагин. Он, сволочь, не стучал, а как будто скрёбся.
– Да! – рявкнул Муругин.
– Отмыл, Денис Ильич! – радостно сообщил Генка, всовываясь в кабинет радостной мордой.
Муругин нахмурился, припоминая, что именно должен был отмыть Генка Брагин.
– Ну, Ильтовский, – пришёл на выручку начальнику Генка. – Туалет. Писсуар. Всё отмыл. До блеска. Я лично проверил.
– Молодцы. Безопасность блюсти, не щеками трясти. Хвалю, – сказал Муругин и величавым жестом отпустил подчинённого.
Но не успел он снова взяться за смартфон, как Генка опять влетел в кабинет. И даже без стука. Муругин собрался было уже запустить в него латунной пепельницей, которую, некурящий, он специально держал на столе для таких случаев, но Генка, выпучив глаза, прошептал:
– Вас Савушкин вызывает!
Это было некстати. Генеральный директор ООО «Разрез Курумнистый» Владимир Петрович Савушкин крайне редко беспокоил сотрудников по пустякам. Но уж если беспокоил, то на всю катушку. Савушкину было под восемьдесят, но его бодрости завидовали молодые. Муругин, во всяком случае, завидовал. Владимир Петрович принадлежал к почти уже вымершей касте советских директоров, за плечами которых было голодное послевоенное детство, беспокойная комсомольская юность и долгие годы практической работы на производстве. Они были профессионалами высочайшего класса и справедливо оскорблялись, когда слышали в свой адрес определение «эффективный менеджер».
Муругин однажды стал свидетелем, как Савушкин коротко и внятно послал на три буквы московского гостя, который заявил, что: «Набор ваших компетенций для грейдирования априори достоин отдельного кейса». При этом в личном общении гендир всегда был предельно корректен, вежлив и даже несколько как будто бы услужлив. Никогда не повышал голоса, вставал, если входила женщина… Но проблемы решал быстро, жёстко, о нём ходили мрачные легенды и на разрезе все его страшно боялись. А Муругин знал, что не только на разрезе.
– Ты где его видел? – спросил Муругин у Генки.
Генка, невнятно помыкивая, изобразил пантомиму, из которой следовало, что вот сейчас в фойе управления мимо него прошёл Владимир Петрович и распорядился.
– Уйди, – сказал Муругин, и Генка снова исчез.
Муругин встал, поправил перед зеркалом узел галстука, сложил в папку все документы, которые могли бы заинтересовать Савушкина на данный момент. И с нехорошим предчувствием вышел из кабинета.
Две недели пробирались по заснеженной тайге Жогов с Василием. Повезло с погодой, ветра не было, да и морозец шутейный. И барахла изрядно на той памятной стоянке заныкали. В дупло старой лиственницы скидал Жогов почти все церковные сосуды, икону же и старую книгу, приглянувшуюся Василию, сразу ему отдал. А рядом с деревом усадил Гриня закоченевшего покойника, нахлобучил ему на мёртвую голову закопчённый золотой котёл на манер армейской каски и велел:
– Сиди, Федька, да охраняй, не подпускай никого чужого. А я вернусь. Веришь?
Но Федька молчал, таращась заледенелыми глазенапами. А старовер отвернулся и потопал на лыжах вперёд, чтоб не видеть такого кощунства.
Он так и шёл всё время впереди, молча прокладывая лыжню, на стоянках споро готовил ночлег, варил немудрёное хлёбово. Жогов тоже молчал, погружённый в какие-то думы, бередившие остаток его души. Впрочем, несколько раз он пробовал расспросить Василия о книге, которую старовер пытался читать вечерами при свете костра, смешно шевеля губами. Но Василий отделывался ничего не значащими фразами, и скоро Жогов понял, что ни о книге, ни об иконе старовер с ним откровенничать не станет. Он вообще словно бы отдалился от недавнего командира и, несмотря на то, что спали каждый день под одной меховой попонкой, тесно прижавшись спинами, Жогов чуял эту дистанцию.
Вот и сейчас Василий неожиданно остановился и, не сказав ни слова, сбросил с плеч мешок с поклажей, а с плеча снял винтовку. Жогов потянул из-за пазухи наган.
– Чуешь? – тихо спросил Василий, чуть развернувшись к Григорию.
– Нет.
– Дымком тянет.
– Плохо.
Жогов сильно втянул носом воздух, но не уловил ни малейшего запаха.
– Не сопи ты! – шёпотом ругнулся Василий.
Жогов отметил про себя, что ещё совсем недавно ординарец не то чтобы шёпотом, но и в мыслях не посмел бы эдак дерзко говорить с ним, одёргивать. Но теперь Жогову было всё равно.
– Колядкин? – негромко спросил он.
– Это вряд ли, – усмехнулся Василий. – Они даже если по следу нашему идут, впереди никак бы не оказались. Да и снег шёл, помнишь? Нет, красные нас давно потеряли. Это либо чолдоны, либо такие же как мы с тобой горемыки.
В морозном воздухе громко треснула ветка, и Жогов с разворота бы начал палить из нагана, но спокойный насмешливый голос остановил его:
– Вы-то может и горемыки, а мы простые дезертиры. Не балуй, дядя! Брось наган. И ты парень винтовку свою кидай. Ну!
Говоривший был внешностью азиат, но не из местных, не из шорцев. Одет, как будто, по-военному, но форма не пойми какая. В руках японская винтовка Арисака, дрянь ружьё, не сравнить с нашей «трёхлинейкой». Жогов такие стволы в отряде у красных бурятов видел. И этот, однако, из них же. А может и монгольской нации, их не разберёшь, но по-русски чешет, как православный.
– Не стреляй, – сказал Жогов ласково. – Мы свои.
Жогов начал потихоньку смещаться в сторону с тем, чтобы Василий оказался если не за спиной, то хотя бы сбоку от нападавшего. Он ещё на что-то надеялся, но с другой стороны вышли ещё двое, в такой же непонятной одежде, направили свои винтовки на Василия с Григорием Ивановичем. «Отбегался, Гриня, теперь точно всё», – подумал Жогов, и впервые за долгое время ему стало по-настоящему легко и спокойно.
Их споро разоружили, обыскали и руки за спиной связали. Спросили:
– Так «свои» говорите? А кто вам свои?
Тут Жогов, как ему тогда показалось, на своё счастье, разглядел на ватных то ли шинелях, то ли бушлатах, следы от срезанных погон. От белых значит, они сбежали. Ещё он обратил внимание на лица, уже чуток тронутые голодом, на скверную обутку, не годную для зимней тайги, а главное на глаза, в которых виднелось искреннее любопытство. Значит, не для вида интересуются, перед тем, как убить, не куражатся. Значит, важно им кого они встретили: попутчиков или скрытых врагов.
– Да уж офицерьё золотопогонное нам точно чужие, – уверенно ответил Жогов. – Пробираемся в отряд красного анархиста товарища Итементьева. Есть сведения, что он захватил колчаковский обоз, провианта и обмундирования у него теперь в избытке, поэтому вновь прибывших к нему сразу на довольствие ставят.
Жогов специально упомянул про еду и одежду и не прогадал: азиаты оживились, перекинулись короткими фразами на каком-то писклявом языке – заинтересовались. Василий, поймав взгляд Жогова, слегка кивнул, показывая, что понял какую игру вести. Но тут из-за толстой сосны вышел на негнущихся ногах человек весь облепленный снегом. Он шёл как на костылях, переваливаясь из стороны в сторону, весь как будто закостеневший. Жогов приглянулся и снова, как в недавнем бреду будто бы ухнул в обжигающую полынью, снова окатило его багровым туманом. Потому что человек этот был Федька. Живёхонький. И на башке у него сиял золотой котелок.
– Гриня, слышь, Гриня! А откуда у Чеканского попа казна такая была? – спросил Федька хрипло, как из-под земли, и Жогов упал без памяти. Лишь услышал сквозь забытьё, как кто-то из азиатов чётко произнёс:
– Семеро золотых и один из бронзы.
Савушкин встретил Муругина радушно, усадил пить кофе с лимоном, сам уселся напротив и смотрел так радушно, что Муругин совсем уверился в том, что скверные предчувствия его не обманули.
– Я на досуге твоё личное дело полистал, – доверительно сообщил Савушкин.
«Ага, на досуге, как же!», – мрачно подумал Муругин, радостно улыбаясь.
– Богатая у тебя биография, – продолжил Савушкин. – Достойная. Только неровная какая-то. Вот смотри сам: сначала Томский университет. Да?
– Да, – подтвердил Муругин.
– Да. Филологический факультет. Но после первого курса тебя призывают в армию, а после дембеля ты идёшь служить в ОМОН. Почему?
– Всё просто, – ответил Муругин весело, но тщательно подбирая слова. – Лучший тренер по рукопашному бою на тот момент в городе был Волков. Попасть к нему на тренировки можно было, только поступив на службу в милицию. А я в то время бредил Дим Мак и прочими астральными философиями.
– Волков? Втыкатель что ли?
– Кому Втыкатель, а кому Михаил Аверьянович.
– Очень хреново кончил твой Михаил Аверьянович. А я его предупреждал, держись подальше от политики, твоё дело кулаками махать! Нет, полез в депутаты.
– Я слышал, он с бандитами чего-то не поделил, – удивился Муругин.
– А какая разница?
Муругин промолчал, начальству видней. Он допил кофе и без стука поставил чашку на блюдце. Кофе был отменный.
– Две командировки в горячие точки, – продолжил Савушкин перечислять заслуги начальника своей службы безопасности, а Муругин подумал: «Три. Три командировки. Но третья ни в одном личном деле не отмечена, и мало кто про неё помнит. И это очень хорошо».
– Потом ты опером меньше года проработал и уволился. Что так?
– Так это я решил в частные детективы податься.
– Кина американского насмотрелся? – хохотнул Савушкин.
– И не говорите, – охотно поддержал Муругин веселье начальника. – Лицензию выправил, офис снял. У меня даже секретарша была, правда недолго. Доходов моего агентства хватало ровно на налоги, бензин и аренду. Но я же ещё иногда ем.
– И тогда ты пришёл ко мне, – резюмировал Савушкин.
– Так точно, Владимир Петрович, – подтвердил Муругин.
– Помню, помню я твоё появление. Это было эффектно. Как сейчас помню: «У вас не служба безопасности, а дом престарелых!».
– Это я тогда погорячился, – повинился Муругин.
– Не кокетничай! – строго приказал гендир. – До тебя я и представить не мог, что у меня под носом наркотой промышляют.
– Это мы пресекли.
– Знаю!
Савушкин залпом выпил свой кофе. Муругин понял, что сейчас начнётся.
– Что ты уже нарыл по делу Андрея? – спросил Савушкин, в упор взглянув, на своего начальника службы безопасности.
– Крайне мало, – ответил Муругин, почему-то совершенно не удивившись тому факту, что Савушкину вообще известно об этом деле.
– Но ведь его убили?
– Пока всего лишь косвенными подтверждениями насильственной смерти являются похищенный жёсткий диск компьютера и письмо с того света, – сказав это Муругин слегка поморщился. Его не устроила корявость собственной формулировки исходных данных. Всё это вообще звучало и выглядело глупо, нелепо. Всё это раздражало. Особенно бесило Муругина понимание того, что если бы не тот взгляд, с которым Алёна убеждала его взяться за это дело, он бы даже не заинтересовался подробностями жизни и смерти Андрюши Чёрного Мать Его Археолога.
– Его убили, не сомневайся. И это хорошо, что ты с твоим сыскным опытом взялся за это дело. Но я тебе дам другое задание. Убийцей Андрея займусь я сам и люди в погонах. Этого отморозка мы тебе сами предоставим. Тёпленького.
Дальше Савушкин уже ничего не спрашивал, он отдавал распоряжения:
– Андрей нашёл в тайге очень ценный предмет. Антикварный. Известно, что этот предмет остался где-то на маршруте. Твоя задача этот предмет найти. В этом заинтересованы на самом высоком уровне, поэтому тебе будет оказана качественная профессиональная поддержка: связь, отряд спецов, транспорт. Пойдёте по последнему маршруту Андрея и прочешете миноискателями каждый метр, каждый куст, в каждое дупло сам залезешь. И не надо вопросов. Я тебе сказал всё, что тебе надо знать. А если спросишь, что это за предмет и как он выглядит, я подумаю, что ошибался в тебе все эти годы. Подробные инструкции тебе скинут на имейл.
Глупых вопросов Муругин задавать и не собирался, но вот в тайгу ему не хотелось категорически. Никак, ни под каким предлогом. Давно зарёкся. То есть тайгу-то он любил и регулярно выбирался, но ведь теперь как? На вертолёте, на бережок, где Генка Брагин уже подготовил стоянку и хариуса наловил. И установлен надувной домик и тихонько фурычит генератор. А с рюкзаком по курумнику скакать увольте, годы не те. Всё хорошо в своё время. По молодости хаживал, было, изрядно было, а теперь бассейна и спортзала два раза в неделю нам вполне достаточно.
– По маршруту, я полагаю, будет правильнее отправить команду профессионалов, – как можно более веско произнёс Муругин. – Небольшой отряд, с которым будет непрерывная связь. А я лично в такой экспедиции боюсь, стану лишь обузой.
– У тебя же там разряд какой-то, ты же категории сложности какие-то проходил. Какие-то медали получал! – с демонстративно наигранным недоумением воскликнул Савушкин.
– Так я больше по рекам сплавлялся, понимаете, Владимир Петрович? Моя специальность, если так можно выразиться, сплав по горным рекам. На плотах, на байдарках. На рафтах.
– А, так ты водник!
Это было сказано без тени иронии или, Боже упаси, сарказма, но Муругину захотелось немедленно начать оправдываться.
Да, это старая школа, мы так никогда не научимся. У нас всё проще, нам эти психологизмы ни к чему. Я вон своим скажу «фас» и все дела. А это ж надо так уметь одним словом человека заставить самого захотеть делать то, чего ему вовсе и не надо, а надо тебе. Да. Высокий класс.
– Когда выдвигаться, Владимир Петрович? – кротко спросил Муругин.
– Завтра утром, – ответил Савушкин и, показывая что разговор закончен, протянул руку для рукопожатия.
Муругин вышел из кабинета Савушкина с чётким пониманием того, что жизнь его с этого момента круто изменится. Очень высокие ставки. Но Петрович хорош… «Этого отморозка мы тебе сами…» Ага, спасибо большое. Муругину стало обидно. Выходит старик его за глупыша держит.
У него зазвонил телефон. Вернее заиграл марш клоунов из «Восемь с половиной». Нино Рота. Муругину всегда не хотелось обрывать этот рингтон. Звонила Алёна.
– Я забыла тебе сказать, – услышал Муругин её полушёпот с придыханием.
– А я не сомневался, что ты что-нибудь забыла, – сказал он, готовясь к сюрпризу.
Помолчав, очевидно соображая с трудом, следует ли ей обидеться на это очевидное хамство, Алёна произнесла уже несколько сварливо:
– Я забыла сказать, что фельдшер из «скорой» рассказал Саше, будто бы перед смертью Андрюша всё время произносил совершенно бессмысленную фразу.
Она замолчала и Муругин был вынужден рявкнуть:
– Ну!
– Семеро золотых и один из бронзы, – сказала Алёна и оборвала вызов.
Вдруг в нос начальника службы безопасности разреза «Курумнистый» ударила страшная вонь. Он быстро повернулся и увидел, как два человека в респираторах и резиновых перчатках ведут под руки третьего, всего замызганного, скособоченного и несчастного. Это его парни сопровождали на выход бедолагу Ильтовского.