– Стоять здесь, у машины; надо подождать, – худощавый и очень высокий охранник был в паре с каким то безликим коротконогим коллегой. Они подвели Зимина к чёрной, и, видимо, не так давно вымытой «Эмке», застыв от него в полуметре, впрочем. не сводя с последнего глаз.
«Ну и зря беспокоятся», – промелькнула быстрая и резкая мысль. Ему и в голову не приходило куда то там бежать. Ведь бежать было бесполезно, не нужно, и, к тому же, бессмысленно
Охранники стояли с нарочито скучающими лицами, однако он сам, как мастер наблюдения, видел, что его «держат на мушке».
Тягуче медленно тянулось время, иногда ему казалось, что оно остановилось навсегда, застыло, как кадр на киноплёнке, внезапно затормозившийся в своём постоянном и безудержном мелькании.
Толстый коротконогий гэбист наигранно потряхивал чёрной, и, такой же тупой с обоих концов, как, впрочем, и он сам, дубинкой, и делал вид, что ему невыносимо скучно. Возможно, так оно и было на самом деле, ведь рутина создаёт скуку. Стоять с палкой охранника, помахивая ею, как прожжённый таксист ключами автомобиля, было его работой.
Наконец из подъезда дома выскочили ещё трое чекистов во главе с седоусым майором, который, бросив короткое: «Домой!», уселся на пассажирское место рядом с водителем, а Вилора Зимина охранявшие его затолкали в середину заднего сиденья, зажав его своими «прошипрованными» насквозь телами с обеих сторон. Остальные шустро попрыгали в стоящее рядом другое авто.
– Позвольте узнать, далеко мы направляемся, и что всё это значит?, – спокойным голосом, но зная, что совершенно напрасно, полюбопытствовал Зимин.
– Как это «куда», уважаемый профессор, – полуобернулся к нему влево и назад седоусый, – сам должен понимать, куда, после этих обысков в ваших апартаментах.
На Лубянку, конечно, же, куда же ещё, просто вам, как профессору и учёному говорю. Вы белая косточка советской науки, если можно так выразиться, поэтому и заслуживаете моё внимание. Вы обо всём узнаете, вам будет предъявлено официальное обвинение. При обыске вы настаивали о встрече с Громовым или Берией.
Эк, куда хватили, уважаемый. Одних уж нет, а те далече…
Лаврентий Павлович сейчас занят работой с вашими коллегами, – врачами-наоборот, то есть, отравителями. Поэтому Вам полезно будет посидеть в камере, быть может вспомните на досуге, куда всё же пропала «Белая тетрадь»?
– Не понимаю. О чём Вы, товарищ майор, я давно…
– Теперь я для Вас гражданин майор, – повторяю, обвинение в измене Родине Вам предъявят по прибытию на место. И всё Вы, Зимин, прекрасно понимаете, не надо корчить из себя невинную овечку. Мы эту шкурку с Вас быстро снимем. Вы давали подписку о неразглашении государственной тайны?
– Да, давал, Вам же отлично известно, что я работал в закрытом институте. Так что пока я говорить ничего не обязан, моей вины нет ни в чём, гражданин майор. Вилор теперь подчеркнул слово «гражданин», сделав на нём едва уловимый акцент.
Машина начала резко петлять в узких улочках столицы, и, наконец, после десятка таких поворотов, остановилась у старинного двухэтажного особняка, где то вблизи от памятника зловещему рыцарю революции пролетариата, как понял тогда Вилор, уже неплохо ориентировавшийся в центре города.
Все выскользнули из машин и прошли внутрь здания через единственную деревянную, чёрную, как дёготь, дверь, снаружи которой прохаживался одинокий милиционер, делая вид, что охраняет захудалое посольство какого-нибудь Зимбабве.
«Задержанного, – в стакан!», отдал команду «Седоус», как прозвал его про себя сам задержанный. Через площадку лестничной клетки Вилора повели куда то вниз, по-видимому, в подвал. Внизу по длинному и тусклому коридору прогуливался ещё один охранник.
«Этого в стакан», – тот быстро обыскал Вилора, не найдя решительно ничего, затолкал его в маленькую камеру, где можно было только стоять. Размер «стакана» был примерно метр на метр, сидеть было негде, разве что на бетонном полу.
Только в этот момент до Вилора дошло, что им занялись серьёзно и влип он по-крупному, хотя и не смог бы обвинить себя ни в чём. Это его запоздалое прозрение совпало с грохотом двери, захлопнувшейся за ним сзади. Свет исчез сразу, окна не было, тьма окружила его. Вновь, как и у подъезда его дома, потянулось это медленное, ржавое и такое древнее время…
«Пришли они в конце летней ночи, несколько часов обыска в обоих квартирах, ожидание, дорога, уже наверно почти полдень», – подвёл итог произошедшему сегодня Вилор.
Стояла тишина, тьма растворялась в этой тишине, которая лишь иногда нарушалась извне неторопливыми шагами часового, которые то совсем стихали, то возникали вновь.
«Итак, они что то пронюхали про тетрадь и не могут её нигде отыскать, вот почему я здесь»: всё закономерно и удивляться не стоит, – подумал Зимин и от самой этой мысли к нему вернулось его обычное спокойствие и рассудительность. Время шло…
…Неожиданно раздался скрежет открываемого замка, дверь в стакан распахнулась, и напротив нового узника оказался молодой безусый узколицый конвоир.
– Руки за спину, выходи!
Вилор повиновался, вышел из камеры и пошёл по коридору к лестнице.
В небольшом спартанском кабинете, прямо под портретом «железного» Феликса, сидел его новый знакомый – майор Седоус.
«Присаживайтесь, Зимин,» – кивнул он на привинченный к полу железный табурет.
Вилор сел и только теперь смог отчётливо разглядеть того, кто окончательно нарушил его совсем недавнюю спокойную, и, казалось, очень размеренную жизнь. Слегка полноватый, большелицый, с лёгким двойным подбородком, неуклюже маленьким носом, как будто откуда то случайно взятым и пришпиленным во временное пользование, узкими полузакрытыми, но жёсткими глазами и короткими седыми усиками а-ля «ворошиловский стрелок». Седоус также молча разглядывал Вилора.
– Фамилия?
– Так Вам же она известна, – искренне удивился задержанный.
– Здесь вопросы задаю я, – жёстко, но с еле уловимой иронией в голосе произнёс дознаватель,
– А Вы, гражданин, отвечаете. Итак, фамилия?
– Зимин.
– Имя?
– Вилор.
– Год рождения?
– 1924…
И так далее, этот майор неторопливо, тщательно, но довольно скоро записывал его анкетные данные.
– Где сейчас работаете?
– В отделении разгрузочной терапии клиники доктора Николаевского. Устроился месяц назад.
«После разгрома вами Конторы», так и хотелось сказать Зимину, но он прикусил язык, памятуя, где находится.
Потом шёл длинный ряд анкетно-биографических подробностей, вплоть до родословной, где выяснилось, что задержанный далеко не пролетарского происхождения. Впрочем, Седоус на этом не стал заострять внимания, наверно потому, что он и сам был, скорее всего, не из крестьян.
Наконец следователь прекратил задавать вопросы не по делу, и вновь, словно библейски змей, вперил свой немигающий взор в подследственного:
– С формальностями покончено, Зимин. Перейдём к делу. Где и у кого в настоящее время находится «Белая тетрадь?».
– Я не понимаю, о какой такой тетради идёт речь, гражданин майор.
– Сейчас ты быстро у меня всё поймёшь!, – майор неожиданно перешёл на ты, но лишь на миг. Вам, как изменнику Родины, грозит смертная казнь. Подписка о неразглашении государственной тайны, вот она, у меня: Седоус придвинул Зимину расписку о неразглашении шестилетней давности, при поступлении на работу в Контору Шефа.
Но он молчал.
– Этого мало? Ну что ж, тогда вот что….
Раздалась приглушённая трель звонка, в проёме двери возник конвоир.
– Хохлякова сюда!
– Есть!
Майор вновь перевёл взгляд на арестованного.
– А вот оного Хохлякова Вы изволите знать?
– Если это завсектором статистики нашего института, то да, я знаю его.
Вновь щёлкнул замок входной двери, в проёме которой появился конвоир, и, получив одобрительный кивок начальника, повернувшись вполоборота, протянул в кабинет страшную, в засохшей крови на лице, фигуру. Одет вошедший был в грязного цвета свитер, заляпанный бурыми пятнами.
– Вот он тоже вначале ничего не знал и не помнил в своей статистической работе, как и Вы, Зимин.
Но вскоре… стал вспоминать всё что угодно, даже то, чего никогда не было, – майор указал глазами в сторону сгорбленной приведённой фигуры, – и сейчас у него с памятью всё хорошо, да Хохляков?
Вот, к примеру, вы знаете этого человека?, – майор кивнул в сторону Вилора.
Вошедший что-то прохрипел нечленораздельное, похожее на хриплое аааа…
– А Вам, Зимин, известен этот человек? —
Вилор отнюдь не отличался слабыми нервами, однако он внутренне весь содрогнулся, глядя на Юрия, вернее, на то, что от него осталось.
– Да, это завсектором Института Хохляков Юрий. Но Бог мой, что же Вы с ним сделали то?
– Ничего особенного, просто мой коллега слегка перестарался для восстановления его памяти, зато Хохляков стал очень разговорчивым. Этот Ваш приятель по рыбной ловле скоро предстанет перед судом, как и вся ваша компания.
Какой же он врач, ведь помогал изготавливать яды для уничтожения людей, вместо того, чтобы продлять им жизнь, – тут Седоус улыбнулся ехидной улыбочкой, которую в будущем Зимин ещё не раз отметит на его внешне почти каменном выражении лица.
А про Вас Зимин, мы подзабыли как то.
Вы, как серая мышь проскользнули мимо ока безопасности, – с деланным пафосом проговорил следователь и добавил ещё:
– Но ничего, мы вам тоже восстановим память, сделаем это не спеша. Но могу лишь порадовать Вас, что вы пока не нужны суду.
Суду нужны такие, как Хохляков и прочие статисты. А Вы нужны товарищу Берия, и нужны ещё пока Родине. Пусть вас не смущает то, что я вам говорю, потом поймёте. Пока же всего лишь советую покрепче нажать на кнопки своей памяти.
Тут этот деловой майор закончил свой назидающий монолог и перевёл глаза на Юрия:
– Хохляков, у кого в Институте хранилась «Белая тетрадь?»
Тот с трудом расширил залипшие от синяков и крови глаза:
– У самого Шефа, в сейфе.
– Кто, кроме Шефа, имел доступ к ней?
– Громов, его первый зам, и вот он, Зимин, наверно, больше никто, насколько я знаю.
– Слышали, Зимин?!
Заканчивайте играть в примитивную несознанку и корчить из себя идиота или патриота. Существование тетради доказано, осталось лишь выяснить, где она находится сейчас.
Майор вновь сделал небольшую паузу, и вновь продолжил, глядя на стоящий перед ним полутруп:
– Хохляков, Зимин мог пользоваться Белой тетрадью сам, выносить её из кабинета директора, забирать домой?.
– Я не знаю этого. Я могу сказать лишь, что почти всегда после летучек и планёрок Громов оставался у Шефа в кабинете. Иногда к ним присоединялся и Зимин. Спросите его самого, или Громова.
Наступила пауза…
«Ещё один умник, хотя уж должен, казалось бы, перестать умничать, а всё туда же», – пронеслось в голове гэбешника, – «если б этот чёртов Громов не исчез, я уверен, тетрадь давно бы была у меня на столе…»
Седоус недовольно посмотрел на обоих, раздался звонок и конвоир увёл Хохлякова.
– Итак, Зимин, скажите мне, чёрт вас дери, где сейчас может быть «Белая тетрадь?», – вновь повторил майор свой вопрос,
– Поверьте мне, я не попугай, и не дятел, чтобы долбить одно и то же, хоть и приходится, делать это на моей работе!
Я приму все известные и неизвестные Вам меры, чтобы Вы заговорили, время у меня пока есть. Да время просто есть и всегда есть, оно никуда не исчезает. Те люди, которым не хватает времени, просто идиоты.
Мне хватит времени для того, чтобы сделать вас более разговорчивым. Вы меня понимаете?
В наступившей тишине повисла пауза, которую вновь нарушил Седоус:
– Лично Вы не пойдёте по «делу врачей» или других вредителей, как ваш Шеф или этот статист Хохляков. Пусть статисты и идут под суд, – майор зловеще ухмыльнулся, продолжая, – Хозяин давно уже разочаровался в Шефе и в его конторе, иначе бы Вы тут не сидели.
Послушайте меня внимательно, Зимин: я даю вам сутки на обдумывание: я от Вас ничего не скрываю. Почти не скрываю, – вы будете нам нужны. Но если будете упорствовать, как в начале допроса, придётся передать Вас нашим костоломам, тогда вы станете просто отработанным материалом, типа только что вышедшего отсюда.
А после них все, поймите меня, все становятся разговорчивыми, и плетут всякую ересь, всё что угодно. Однако мне не нужно, чтобы вы плели ересь, как все прочие, мне нужно, чтобы Вы говорили правду. И по своей воле, иначе наше сотрудничество будет проблематично. Итак, до завтра.
Вновь зазвенел звонок, Зимина повели в камеру. Дорогой он начал считать шаги. Вели его явно не обратно в стакан. Наконец они подошли к какой то двери и Вилор оказался в довольно просторной комнате с окном-фрамугой сверху и решёткой за ним. Комната эта была, однако, совсем не тюремной камерой в обычном смысле..
Кровать была не железной, а сделана из какого то тяжёлого тёмного дерева, заправленная белым покрывалом с возвышающимися тремя подушками в накрахмаленных наволочках. Чуть поодаль стояла такая же точно кровать, абсолютный двойник первой.
Между кроватями находился массивный дубовый стол с двумя стульями. На столе лежала стопка писчей бумаги, перо, стояла чернильница. Рядом с дверью стоял платяной шкаф. Однако вся мебель была жёстко присоединена к полу специальными кронштейнами.
Всё ж это была камера, хоть и неожиданно комфортная. Вилор был потрясён; он всего ожидал, но только не этого. Он думал дорогой, что окажется в камере с жадными клопами, перемешанными со стукачами, а то и кем похуже.
В недоумённом расколотом состоянии сознания он прилёг на кровать, скинув штиблеты на чистую плитку пола комнаты..
Его мозг стал постепенно цепенеть и проваливаться в пустоту. Потом была какая то яркая вспышка и наступило забвение.
Зимин провалился в самый глубокий сон без сновидений. Его окутало полное небытиё. Мир был наконец то остановлен в своём изнурительном беге и отстал от него в своей торопливой назойливости.