Секреты, которые мы храним. Три женщины, изменившие судьбу «Доктора Живаго» - читать онлайн

Глава 2. Соискательница на вакансию

Был жаркий и влажный день, а воздух над Потомаком казался плотным и тяжелым. Стоял сентябрь, но было так душно, что казалось, будто дышишь сквозь мокрую тряпку. Как только я вышла из подвальной квартиры, в которой жила со своей матерью, то тут же пожалела, что надела серую юбку. С каждым шагом я все отчетливей чувствовала, что совершила большую ошибку, надев эту самую шерстяную юбку. К тому времени, когда я села в автобус номер 8, то увидела, как пятна пота расползаются по белой блузке. Самым страшным было то, что, как мне казалось, пот пропитал юбку, отчего четко должна быть видна форма моих ягодиц. Владелец квартиры, в которой мы жили, грозился поднять квартплату, поэтому эта работа была нужна мне, как никогда. Черт меня дернул выбрать шерстяную юбку, почему же я не надела льняную?

Я пересела на другой автобус. Тело чесалось от пота. Я вышла в районе Фогги Боттом[2]. Идя по Е-стрит, я попыталась рассмотреть свою попу в отражении витрины аптеки Peoples Drug, но ничего не вышло из-за яркого света солнца, а также из-за того, что я не взяла с собой очки.

Впервые я попала на прием к окулисту в возрасте двадцати лет. К тому времени я уже привыкла к тому, что контуры всего, что я вижу, немного размыты. Когда я, наконец, увидела мир таким, какой он есть, картинка показалась мне слишком яркой и навязчивой. Я видела каждый листочек на дереве и поры на своем носу. Четко видела каждый белый приставший к одежде волосок шерсти кошки, принадлежавшей соседям сверху. От невообразимой четкости мира, который я наблюдала, у меня начинала болеть голова. Мне больше нравилось, когда мир был размытым. Так он казался мне более таинственным и привлекательным, поэтому я редко носила очки. А может быть, не носила очки из упрямства: мне казалось, что я знаю, как выглядит мир, и меня не устраивало то, что он может выглядеть как-то иначе.

Я прошла мимо сидящего на скамейке мужчины и почувствовала, что он проводил меня взглядом. На что он смотрел? На то, как я шла, опустив плечи и уперев взгляд в землю? Я пыталась изменить свою осанку и часами расхаживала по спальне, положив на голову несколько книг, но эти упражнения мою осанку особо не исправили. Поэтому когда я чувствовала на себе взгляд мужчины, то предполагала, что он обращает внимание на мою плохую осанку. То, что я могла понравиться этому мужчине, мне даже в голову не приходило. Я всегда считала, что на меня обращают внимание из-за походки или одежды, которую мне шила мама, или просто потому, что я, задумавшись о своем, на кого-то слишком долго смотрела. Я никогда не считала себя красивой. Никогда.

Я ускорила шаг, зашла в кафе и пошла в туалет.

Слава богу, что на попе не было никаких подтеков пота. Что, впрочем, не значило, что все остальное было идеально: челка прилипла ко лбу, тушь для ресниц, которой, по словам мамы, могла пользоваться только невеста, одевшаяся на свадьбу из каталога посылочной торговли, поплыла, а пудра, которую я нанесла, как выразилась продавщица из Woolworth, на «проблемные участки кожи», затвердела, как панцирь. Я умылась водой из-под крана и уже собиралась вытереть лицо салфеткой, как в дверь постучали.

– Секунду.

Стук в дверь продолжался.

– Занято!

Стоявший по ту сторону двери человек начал крутить ручку.

Я открыла дверь и высунула наружу мокрое лицо.

– Минуту, – сказала я стоявшему около двери мужчине с газетой под мышкой и снова захлопнула дверь. Приподняв юбку, засунула сложенную бумажную салфетку между поясом и резинкой трусов. Потом посмотрела на часы. До начала собеседования оставалось двадцать пять минут.

Об этой вакансии мне рассказал мой бывший бойфренд Сидни (правда, его с большой натяжкой можно было бы назвать моим бойфрендом), когда мы ели пиццу и пили пиво в Bayou. Он был одним из тех вашингтонских персонажей, которые ужасно гордятся тем, что имеют какую-то инсайдерскую информацию. Он знал, что после окончания колледжа двумя годами ранее я хотела устроиться на работу в какую-нибудь правительственную организацию. Вакансий начального уровня было не много, их не афишировали, и узнать о них можно было только от сотрудников, работавших в организации. Сидни работал в госдепе и о том, что требуется машинистка, узнал от приятеля, которому об этом рассказал его другой приятель. Я понимала, что шансов получить эту работу у меня было не очень много. Хотя в принципе я умела печатать и стенографировать достаточно быстро, мой опыт работы был минимальным: до этого я отвечала на телефонные звонки в офисе адвоката, который был в полушаге от пенсии и носил плохо сидящие на нем костюмы. Но Сидни сказал, что это не страшно и он замолвил за меня словцо какому-то сотруднику Агентства. У меня были серьезные подозрения по поводу того, что он никого в Агентстве не знает, но я все равно поблагодарила его. Когда Сидни наклонился, чтобы я его поцеловала, я протянула руку и снова горячо его поблагодарила.

Я вышла из туалета и с облегчением отметила, что мужчина с газетой исчез. Подошла к стойке и заказала большую Coca-Cola. Стоявший за стойкой невысокий грек подмигнул мне.

– День не задался? – участливо спросил он.

Я кивнула, залпом выпила колу и подвинула в его сторону по стойке монету в пять центов. Он пальцем отодвинул монету в мою сторону.

– Угощаю, – произнес он и снова подмигнул.

К черным железным воротам, ведущим в комплекс больших серых зданий и зданий из красного кирпича на Нейви-Хилл, я подошла за пятнадцать минут до начала собеседования. В идеале мне нужно было появиться тут за пять минут до назначенного времени, поэтому пришлось немного погулять перед тем, как войти. После прогулки я снова вспотела.

Я отстояла в очереди на досмотр личных вещей, после чего предъявила документы, и мое имя нашли в списке посетителей. Когда формальности закончились, и я уже была готова двигаться дальше, мимо меня протиснулся мужчина со светлыми волосами и в круглых очках в металлической оправе, отчего я уронила свою сумочку, из которой вылетело мое скромное одностраничное резюме. Толкнувший меня человек уже прошел охранников, но, повернувшись и увидев меня, быстро вернулся, поднял мое уже слегка испачканное резюме с отмеченным на нем минимумом моих достижений и передал его мне словами: «Пожалуйста, мисс». Я ничего не успела ему ответить, потому что после этого он быстро исчез.

Это резюме я написала при помощи взятой в библиотеке книги под названием «Как честно и гарантированно получить работу». Я написала резюме согласно рекомендациям, которые нашла в этой книге, и даже разорилась на более толстую матовую бумагу. Пятно на резюме в этой книге заклеймили бы, как «любительский подход к поиску работы».

Вдобавок ко всему, когда я наклонялась за своим резюме, бумажная салфетка, которую я вставила под пояс юбки, сместилась и упиралась мне в копчик. Я попыталась убедить себя не думать об этом, но добилась только обратного.

– Вам какой? – спросила меня женщина, подняв палец к панели с кнопками лифта.

– Аааа, третий. Нет, четвертый, – ответила я.

– Собеседование?

Я показала ей испачканное резюме.

– Машинистка?

– Откуда вы знаете?

– Я быстро делаю выводы из того, что вижу.

Женщина протянула мне свою руку. У нее были широко посаженные глаза и полные губы, накрашенные блестящей красной помадой.

– Лонни Рейнолдс, – представилась она. – Работаю в Агентстве с тех пор, когда оно еще не было Агентством.

Она казалась одновременно гордой и уставшей от этого факта. Пожимая ее руку, я обратила внимание на ободок белой кожи – след от обручального кольца на ее пальце. Она заметила, что я это увидела, и посмотрела мне в глаза чуть дольше, чем это делают люди, случайно встретившиеся в лифте.

Прозвенел звонок, и лифт остановился на четвертом этаже.

– Что посоветуете? – спросила я ее, выходя из лифта.

– Печатай быстро. Вопросов не задавай. И не позволяй себе мозг засирать. В лифт зашли двое мужчин, и, уже повернувшись к ней спиной, я услышала: – А толкнул тебя Даллес.

Я не успела спросить, кто такой Даллес, как двери лифта закрылись.

Там уже сидели две женщины. Я присела и почувствовала, что вставленная под поясом юбки бумажная салфетка сдвинулась, и мысленно ругала себя за то, что не поднялась сюда раньше.

Справа от меня сидела женщина в годах. На ней был толстый зеленый пиджак, который был в моде лет двадцать тому назад, и длинная коричневая юбка из вельветовой ткани. Я подумала, что женщина больше похожа на школьную училку, чем на машинистку и стенографистку (или, по крайней мере, как я представляла себе представительниц этих профессий), и я ругала себя за склонность к поверхностным и критичным суждениям, основанным на внешнем виде человека. На коленях женщины лежало ее резюме, зажатое за край между указательным и большим пальцами. Волновалась ли эта женщина так же сильно, как и я? Решила ли она выйти на работу после того, как ее дети выросли и разъехались из родительского дома? Ходила ли она на разные вечерние бизнес-курсы, чтобы научиться чему-то новому? Женщина бросила на меня взгляд и прошептала: «Удачи». Я улыбнулась ей и приказала себе перестать думать о всяких глупостях.

Я повернула голову, чтобы посмотреть на настенные часы, и использовала эту возможность для того, чтобы рассмотреть субтильную брюнетку, сидевшую с левой стороны от меня. Наверное, девушке было около двадцати лет, хотя выглядела она не больше чем на шестнадцать. Я подумала о том, что она окончила школу секретарш. На ее голове была прическа, на создание которой уходит масса времени и заколок. Одета была девушка по последней моде – платье с длинными рукавами и шпильки, словно клыки гончей. На ней было платье, которое я могла бы увидеть на витрине магазина и очень захотела бы купить, но вместо этого пошла бы домой и нарисовала его эскиз на бумаге, чтобы мама могла сшить мне его копию. Моя чертова шерстяная юбка серого цвета была копией юбки, которую я видела на манекене, выставленном в витрине Garfinckel’s год назад.

Я слишком часто жаловалась на то, что моя одежда не была куплена в магазине, или на то, что она была уже не модной, но с тех пор, как адвокат вышел на пенсию и я потеряла работу, все наши счета оплачивала мама, которая работала швеей. Она работала в гостиной на зеленом столе для пинг-понга, который мы нашли выброшенным на улице. Мама сняла сломанную сетку и поставила на стол свою гордость – швейную машинку Vesta с ножным приводом. Эту швейную машинку подарил ей мой отец, и это была одна из немногих вещей, которые она привезла с собой из Москвы. В Москве мама работала на швейной фабрике «Большевичка», но всегда подрабатывала на стороне пошивами на заказ, в особенности пошивом свадебных платьев. Моя мама была похожа на бульдога – внешне и чертами характера. Она приехала в Америку во время последней волны русских иммигрантов, покинувших свою Родину. Границы страны закрывались, и если бы мои родители пробыли в СССР еще пару месяцев, то я бы выросла за железным занавесом, а не в «стране свободных людей» США.

Когда мои родители собирались в эмиграцию и паковали вещи в своей комнатке в коммунальной квартире, в которой проживало еще три семьи, моя мама была уже на третьем месяце беременности и надеялась на то, что я появлюсь на свет уже в США. Именно беременность подтолкнула моих родителей к эмиграции. Живот моей матери рос, а отец собрал все необходимые документы и договорился о том, что мы будем проживать у далеких родственников в Пикесвилле, штат Мэриленд. Название этого места казалось матери таким экзотическим, что она шептала про себя, словно молитву: «Мэриленд, Мэриленд».

В то время мой отец работал на оружейном заводе, но до этого учился в институте красной профессуры, где изучал философию и откуда с третьего курса его исключили за «высказывание идей, не входящих в программу обучения». Родители надеялись, что отец найдет работу в одном из многочисленных вузов в Балтиморе или Вашингтоне, годик-другой они поживут у родственников, после чего купят дом, машину и родят второго ребенка. Мои родители мечтали о том ребенке, который родится у них в Америке, и представляли всю его жизнь: рождение в чистой американской больнице, первые слова на английском и русском языках, как он научится водить большую американскую машину на большом американском хайвее и, возможно, будет играть в бейсбол. В своих мечтах мои родители сидели на трибунах, ели арахис и «болели» за свое чадо. Они надеялись на то, что у мамы будет своя рабочая комната, в которой она сможет шить платья и со временем откроет свой бизнес.

Они попрощались с родственниками, друзьями, а также с местами, которые знали и любили. Они знали, что больше никогда не смогут вернуться назад, потому что в погоне за американской мечтой потеряют советское гражданство.

Я появилась на свет в родильном отделении больницы Джона Хопкинса. Моими первыми словами были русское «Да» и английское «No». Я окончила хорошую государственную школу, занималась спортом и даже научилась водить принадлежавший одному из родственников автомобиль Crosley. Но моего отца не было рядом, и он не видел моих успехов. И лишь спустя много лет мама объяснила, почему я никогда его не видела, а когда наконец сказала, то выпалила это, словно признание, которым хотела как можно быстрее облегчить свою душу. Как объяснила мне мать, они стояли в очереди на посадку на пароход, на котором должны были переплыть через Атлантику, когда к отцу подошли двое в форме и потребовали предъявить документы. Они уже неоднократно показывали свои документы большому количеству людей в форме, поэтому мама не почувствовала никакой опасности. Эти двое даже не стали смотреть на документы отца, а взяли его под руки и заявили, что их начальство хочет поговорить с ним наедине. Мама схватила папину руку, но мужчины его увели. Мать закричала, но отец спокойно сказал ей, чтобы она садилась на пароход, а он скоро подойдет. Когда она начала протестовать, отец спокойно ответил: «Садись на пароход».

Когда пароход давал последние свистки перед отправлением, мама не побежала к борту судна смотреть, поднимается ли по трапу отец. Она знала, что уже больше никогда его не увидит. Она упала на койку в каюте третьего класса. Койка рядом с ней так и останется пустой до конца путешествия. Единственное, что радовало ее тогда, так это мои движения в ее животе.

После получения этой телеграммы мама неделю пролежала в кровати. Мне в то время было восемь, но я уже готовила, убиралась, ходила в школу, делала домашнее задание и дошивала мелкие мамины заказы: чинила рукава, подшивала штаны и относила вещи их владельцам.

Первым маминым местом работы в Америке стала химчистка и мастерская по ремонту одежды Lou’s Cleaners & Alterations, где она гладила мужские рубашки. Каждый вечер она возвращалась домой с «убитыми» руками, кожа которых трескалась от жестких химикатов. Лишь иногда у нее появлялось свободное время и возможность вынуть иголку с ниткой и починить пару штанов или пришить пуговицу. Спустя неделю после получения известия о смерти мужа мама встала с кровати, накрасилась, уволилась с работы в Lou’s и начала шить. Стежок за стежком, перо за пером, бусинка к бусинке – все свое горе она вкладывала в пошив одежды. В течение двух месяцев она почти не выходила из дома, но потом заполнила два чемодана такими красивыми платьями, которых никогда еще не шила. Мама убедила священника русской православной церкви разрешить ей поставить стол во время ежегодной ярмарки. За несколько часов мама распродала все свои платья. Она продала даже свадебное «витринное» платье, которое одна дама купила на будущее для своей одиннадцатилетней дочери. После ярмарки у матери оказалось достаточно денег для того, чтобы съехать из переполненного людьми дома родственников в Мэриленде и заплатить месячную квартплату за квартиру в Вашингтоне, а также для того, чтобы начать свой швейный бизнес. Она решила, что сама добьётся своей американской мечты.

В подвале нашей квартиры она открыла швейную фирму USA Dresses and More for You, и слухи о ее мастерстве стали стремительно распространяться. Русские иммигранты первого и второго поколения заказывали у нее предметы одежды с искусной вышивкой для свадеб, похорон и торжеств. Мама говорила, что может пришить больше блесток и бусинок бисера на квадратный сантиметр ткани, чем любая другая швея на американском континенте. Довольно скоро она стала известна как вторая лучшая русская швея в округе. Самой известной швеей считалась Бианка, с которой мама и конкурировала. «Она халтурит, – говорила мама о Бианке всем, кто был готов ее слушать. – Она шьет неряшливо. Подшивает подол так, что шов расходится, как только подует ветер. Она слишком долго прожила в Америке».

Мама содержала меня и даже доплатила за мое образование, когда я получила стипендию в университет Тринити, которая лишь частично покрывала расходы на обучение. Но когда хозяин квартиры начал говорить о том, что собирается поднять квартплату, я поняла, что должна найти работу. И вот я сидела в приемной и рассматривала двух своих соперниц, думая о том, что привело меня сюда и как мне нужна эта работа.

Я уже собиралась спросить секретаршу о том, где находится туалет, чтобы поправить вставленную под пояс юбки салфетку, как из двери кабинета вышел мужчина и хлопнул руками, словно пытался убить комара.

– И это все? – спросил мужчина.

Соискательницы переглянулись, не понимая, к кому он обращается.

Секретарша подняла взгляд на мужчину.

– Да, это все, – ответила она.

Мне захотелось спрятаться за стоявшей в углу вешалкой.

Мы проследовали за мужчиной по коридору и вошли в комнату, в которой стояло несколько рядов столов. На каждом столе была печатная машинка и стопка бумаги. Я села на второй ряд, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания. Казалось, что никто из соискательниц не горел желанием привлекать к себе внимание, поэтому мои соперницы сели так, что я, сидевшая на втором ряду, все равно оказалась ближе всех к этому мужчине.

Судя по его носу, можно было предположить, что раньше он играл в хоккей или занимался боксом. Мужчина окинул меня взглядом с головы до ног, но, слава богу, не подал признаков того, что узнал меня. Он снял пиджак и закатал рукава светло-синей рубашки.

– Меня зовут Уолтер Андерсон, – сообщил он и повторил свою фамилию, – Андерсон.

Я уже начала думать, что он повернется и напишет мелом свою фамилию на черной доске, но вместо этого мужчина открыл свой портфель и достал из него секундомер.

– Если вы успешно пройдете этот тест, я узнаю ваши фамилии. Если вы не умеете быстро печатать, то рекомендую вам прямо сейчас покинуть помещение.

Он внимательно посмотрел в глаза каждой из соискательниц. Я, как советовала мне мама, смотрела прямо на него. «Тебя не будут уважать, если ты не смотришь людям в глаза, Ирина, – говорила мама, – в особенности мужчины».

Две соискательницы поерзали на стульях, но с места никто не встал.

– Отлично, – продолжал Андерсон, – тогда начнем.

– Простите, – произнесла женщина в пиджаке и подняла руку, словно в ученица в школе. Я поняла, что она ведет себя неправильно, и мне стало за нее стыдно.

– Я не ваш учитель, – сказал Андерсон.

– Да, вы правы, – ответила женщина и опустила руку.

Андерсон посмотрел на потолок и сделал глубокий и громкий выдох.

– Вы хотели что-то спросить?

– Что мы будем печатать?

Он сел за большой стол и достал из портфеля книгу в желтой обложке. Это был роман «Мосты в Токо-Ри».

– Кто любит художественную литературу? – спросил он.

Все мы подняли руки.

– Отлично. Есть поклонники творчества Миченера Джеймса?

– Я видела фильм, – ответила я, – Грейс Келли отлично сыграла.

– Видите, как здорово, – сказал Андерсон и открыл книгу. – Начнем? – произнес он и взял в руку хронометр.

После теста, стоя в набитом людьми лифте, я пощупала рукой потную спину. Салфетка, которую я засунула под пояс, исчезла. Вывалилась ли она в лифте или, что гораздо хуже, когда я встала после прохождения теста? Может быть, в этот самый момент Уолтер Андерсон смотрел на эту мокрую салфетку? Я подумала о том, стоит ли вернуться, чтобы найти салфетку, но потом передумала. Мне вряд ли предложат эту работу, поэтому потерянная салфетка уже не имела никакого значения.

– Видимо, мимо, – заметила молодая брюнетка по имени Беки. Она прошла тест хуже всех.

– Это не единственная в мире вакансия, – заметила женщина в пиджаке. Я почувствовала, что она пытается скрыть радость: она печатала и стенографировала гораздо быстрее нас с Беки.

– Этот парень показался мне полным козлом, – продолжала Беки. – Вы заметили, как он на нас смотрел? Как на стейк на обеденном столе, – Беки посмотрела на меня. – В особенности на тебя.

– Это точно, – ответила я. Я заметила, что Андерсон на меня засматривался, но считала, что он интересовался мной с профессиональной точки зрения. В этом плане у меня всегда была большая проблема с мужчинами. Если они находили меня привлекательной, я всегда узнавала об этом последней. Чтобы поверить, что я нравлюсь мужчине, он должен был сказать мне об этом прямым текстом, но даже в этом случае я верила ему лишь наполовину. Я не считала себя привлекательной. Мне казалось, что я – человек, которого не замечают на улице или когда сидят с ним рядом в общественном транспорте. Моя мать всегда говорила, что я принадлежу к тому типу женщин, которых нужно хорошенько рассмотреть, чтобы оценить по достоинству. Если честно, меня это полностью устраивало. Я не стремилась выделиться. Жить незаметно было гораздо проще. Мужчины не свистели мне вслед, не позволяли себе комментарии, заставляющие женщин прикрывать грудь сумочкой, и на улице меня не провожали десятки глаз.

Однако я испытала легкое разочарование, когда в шестнадцать лет поняла, что не стану такой красавицей, какой была моя мать в юности. У мамы были чудесные округлые формы, а я была довольно угловатой. Когда я была маленькой, мама носила бесформенное домашнее платье днем, когда работала, но по вечерам могла примерить платье, которое шила для богатых клиенток. Она кружилась, заставляя пышные юбки развеваться на нашей кухне, и я ей говорила, что на ней платье смотрится замечательно.

Я видела фотографию мамы в моем возрасте. На фото она была в зеленой фабричной форме с косынкой на голове. Я не была на нее похожа, я была больше похожа на отца. На самом дне нижнего выдвижного ящика комода мама хранила фотографию отца в военной форме. Также фото отца хранились в чемодане. Иногда, когда мамы не было дома, я вынимала чемодан и внимательно смотрела на его фотографии, повторяя про себя, что если забуду, как он выглядит, то в моей душе будет пустота, которая никогда больше ничем не заполнится.

Я рассталась с двумя соискательницами у входа в Агентство. Женщина в пиджаке, которая прошла тест лучше нас, махнула рукой и сказала на прощание: «Удачи!»

– Удача мне точно пригодится, – заметила Беки и закурила.

Конечно, удача – штука совершенно не лишняя, но лично я в нее не верила.

За столом для игры в настольный теннис мама шила платье дочери хозяина квартиры для церемонии Кинсеаньера, которая празднуется в день пятнадцатилетия девочки и символизирует переход от подросткового возраста к взрослой жизни. Мама надеялась, что после такого подарка хозяин смилостивится и не станет поднимать квартплату. Вот уже второй раз за день она пересказывала мне вычитанную в газете Post историю о женщине, которая родила девочку на Ки-Бридж.

– Они не успевали в роддом, поэтому остановили машину, и она родила прямо в машине! Ты представляешь? – говорила она мне из соседней комнаты. Когда я не ответила, мама еще раз, гораздо громче, чем до этого, пересказала эту историю.

– Ты мне это уже рассказывала!

– Нет, ну ты можешь себе это представить?

– Нет, не могу.

– Что?

– Я сказала, что не могу!

Я почувствовала, что мне надо выйти из дома – куда угодно, просто для того, чтобы пройтись. Мама посылала меня по разным делам, но кроме этого мне нечем было заняться. Я откликнулась на десяток вакансий, но пока у меня было назначено всего одно интервью на следующей неделе. Я уже надевала пальто, когда зазвонил телефон. Я вошла в гостиную и увидела, что мама снимает трубку.

– Что вы говорите? – произнесла мама в трубку очень громким голосом, которым обычно говорила по телефону.

– Кто это? – спросила я.

– Айрин? Здесь таких нет. Почему вы сюда звоните?

Я выхватила у нее трубку.

– Да?

Мама пожала плечами и вернулась к столу для игры в настольный теннис.

– Это мисс Ирина Дроз-до-ва? – произнес женский голос.

– Да, это я. Простите, у меня мама…

– С вами будет говорить Уолтер Андерсон.

На том конце провода заиграла классическая музыка. Мышцы живота напряглись. Через некоторое время музыка прекратилась, и я услышала голос мистера Андерсона.

– Мы хотим, чтобы вы еще раз зашли к нам.

– Но я же вроде была второй по результатам теста? – спросила я, но тут же пожалела о том, что сказала это. Зачем надо было напоминать об этих посредственных результатах.

– Совершенно верно.

– Мне казалось, что у вас всего одна открытая вакансия? – я и сама не понимала, зачем занимаюсь самосаботажем.

– Нам понравилось то, что мы увидели.

– Вы предлагаете мне работу?

– Не надо бежать впереди паровоза, Торопыжка, – ответил он. – Или мне надо придумать какое-нибудь другое имя, учитывая скорость, с которой вы печатаете? Сможете подойти к двум часам?

– Сегодня? – удивилась я. Сегодня я должна была поехать с мамой в магазин «Все для шитья» во Френдшип-Хайтс, чтобы помочь ей выбрать блестки для платья Кинсеаньеры.

– Она смотрит на меня так, как будто я собираюсь сбросить на магазин бомбу. И так каждый раз!

– Да, сегодня, – ответил он.

– В два?

– В два.

– В два? – в дверном проеме появилась мама. – Так мы же в два часа едем во Френдшип-Хайтс!

Я отмахнулась от нее рукой.

– Я приеду, – сказала я, но на том конце провода уже звучали короткие гудки. Андерсон повесил трубку. У меня оставался час для того, чтобы одеться и доехать до центра.

– Что происходит? – поинтересовалась мама.

– У меня сегодня второе собеседование.

– Ты уже прошла тест на скорость на печатной машинке. Что они еще от тебя хотят? Чтобы ты испекла им торт? Продемонстрировала гимнастические упражнения? Что им от тебя надо?

– Я не знаю.

Она критично посмотрела на домашнее платье в цветочек, в которое я была одета.

– Что бы они там от тебя ни хотели, но в таком виде ты там появиться не можешь.

На этот раз я оделась в одежду из льняной ткани.

Я приехала раньше назначенного времени, но меня тут же провели в кабинет Уолтера Андерсона. Его первый вопрос показался мне неожиданным. Он не стал спрашивать меня, как я представляла свое будущее через пять лет, каким, по моему мнению, был мой самый большой недостаток и почему я хотела получить именно эту работу. Он даже не спросил меня, симпатизирую ли я коммунистам и насколько предана идеалам страны, в которой родилась.

– Расскажите мне про вашего отца, – попросил он, как только я села. Открыл толстую папку, на которой были написаны мои имя и фамилия, и прочитал: – О Михаиле Абрамовиче Дроздове.

Несмотря на льняную ткань, я почувствовала, что мой затылок становится мокрым от пота.

– Я никогда не видела моего отца.

– Секунду, – сказал Андерсон и вынул из ящика стола магнитофон. – Все время о нем забываю. Вы не возражаете? – не дожидаясь моего ответа, он нажал кнопку. – Здесь написано, что он был приговорен к десяти годам лагерей за то, что незаконным способом приобрел разрешение на выезд.

Так вот почему отца взяли у пристани. Но почему тогда они разрешили выехать матери? Я задала Андерсону этот вопрос сразу, как только о нем подумала.

– Наказание, – ответил он.

Я уставилась на пятна от кружек кофе, пересекающиеся, как олимпийские кольца на поверхности его стола. Теплая волна пробежала по рукам и ногам, и я почувствовала, что неуверенно сижу на стуле, словно могу с него упасть.

– Мне было восемь лет, когда мы об этом узнали, – произнесла я. – Восемь лет мы жили в полной неизвестности. Когда я была маленькой, то представляла себе, как встречусь с отцом. Я пыталась представить себе, как произойдет эта встреча, как он будет выглядеть, как поднимет меня на руки, и как от него будет пахнуть – табаком или лосьоном для бритья.

Я посмотрела на Андерсона в надежде увидеть сочувствующее выражение на его лице, но увидела лишь раздражение, словно он не видел смысла объяснять мне, что от «красных» можно ждать всего, что угодно.

– Простите, а какое отношение это имеет к должности машинистки?

– Это имеет прямое отношение к организации, в которой вы, возможно, будете работать. Но если вам некомфортно и вы хотите, чтобы мы закончили этот разговор, то мы можем это сделать прямо сейчас.

– Нет, нет… – мне хотелось закричать, что всему виной мое появление на свет, что если бы меня не зачали, то, возможно, мои родители не стали бы так рисковать. Я сдержалась и взяла себя в руки.

– Вы знаете, как он умер? – спросил Андерсон.

– Нам сообщили, что он умер от сердечного приступа на оловянных шахтах в Берлаге.

– И вы в это верите?

– Нет, не верю, – в глубине души я действительно в это не верила, но никому, даже маме, в этом не признавалась.

– Он не дожил до лагеря, – Андерсон сделал паузу и продолжил. – Он умер во время допроса в Москве.

Мне было интересно, что из этого знает мама, а что нет. Верила ли она тому, что было написано о смерти папы в телеграмме от ее сестры? Или она все же догадывалась, что все не совсем так, как было написано в том сообщении? Может быть, мама просто притворялась и делала вид, чтобы я лишний раз не волновалась?

– И какие чувства вы испытываете по этому поводу? – спросил Андерсон.

– Растерянность.

– И какие еще?

– Злость.

– Злость?

– Да.

– Так вот, – Андерсон закрыл папку с моей фамилией на обложке, – мы видим в вас определенный потенциал.

– В смысле?

– Мы умеем находить скрытые таланты.

Глава 3. Машинистки

В Вашингтоне настала осень. Было темно, когда мы просыпались, и опять темно, когда уходили с работы. Температура упала градусов на двадцать, и по пути на работу и с работы мы шли, наклонив голову, чтобы увернуться от порывов ветра, которые были наиболее ощутимы на открытых пространствах между зданиями, а также аккуратно ступали на тротуар, чтобы не поскользнуться на своих высоких каблуках на мокрой листве и мокром асфальте. В одно такое утро, когда от одной мысли, что придется вылезти из теплой кровати, стоять в переполненном трамвае под мышкой какого-то мужчины, чтобы потом провести день в свете ярких флуоресцентных ламп в офисе со сквозняками, хотелось позвонить на работу и сказать, что заболела. Так вот, в одно такое утро мы встретились в кафе Ralph’s, чтобы перед работой выпить кофе и съесть по донату. Нам были необходимы эти двадцать минут, доза сахара и хороший кофе. Кофе в Агентстве был горячим и коричневым, но по вкусу больше напоминал пенопластовый стаканчик, из которого его пили, чем настоящий кофе.

Владельцем заведения Ralph’s был старый грек по имени Маркос. По его собственным словам, он приехал в Штаты для того, чтобы откормить таких симпатичных американских девушек, как мы, ради которых он поднимался в четыре часа утра и начинал месить тесто для выпечки. Он называл нас красавицами и принцессами, хотя с трудом мог разглядеть нас сквозь свои катаракты. Маркос был неисправимым и бесстыдным бабником и делал нам комплименты в присутствии своей жены Афины, седовласой женщины, которая сидела за прилавком. Бюст этой Афины был таким огромным, что ей приходилось отступать на шаг, чтобы открыть кассу. Впрочем, она не была против того, что ее муж осыпает комплиментами посторонних женщин. Афина закатывала глаза и смеялась над стариком. Мы тоже смеялись и притрагивались к руке Маркоса в надежде на то, что он еще гуще посыплет сахарной пудрой наши донаты на вынос и, передавая пакет, подмигнет нам затянутым туманом катаракты глазом.

Кто из нас приходил в Ralph’s первой, обязательно занимал столик в дальнем углу. Нам важно было видеть, кто входит в дверь. Это заведение не было ближайшим к штаб-квартире, но периодически в него мог зайти сотрудник Агентства, и мы не хотели, чтобы кто-нибудь из них подслушал наши утренние разговоры.

Обычно первой в Ralph’s приходила Гейл Картер, которая жила всего в трех кварталах от него, в студии над магазином шляп на Н-стрит. Гейл делила комнату с женщиной, которая уже три года стажировалась на Капитолийском холме и отец которой владел текстильным бизнесом в Нью-Гэмпшире и оплачивал все расходы дочери.

В то октябрьское утро понедельника разговор начался с обычного обмена мнениями.

– Сущий ад, – сказала Норма Келли, – прошлая неделя была сущим адом.

У нее были ирландские корни и розово-блондинистые волосы. Прибыв на автовокзал Дикси на Сорок второй улице, она прямо с чемоданом в руке отправилась в Costello’s, чтобы пообщаться с рекламщиками и фриланс-авторами из The New Yorker. Но очень быстро она поняла, что и тех и других больше интересовало то, что находится у нее в трусах, а не то, что ей хотелось бы изложить на бумаге. Однако в том же самом Costello’s она познакомилась с несколькими сотрудниками Агентства. Они предложили ей рассмотреть вакансии в их организации только для того, чтобы пофлиртовать, но Норме позарез была нужна стабильная работа, и она действительно подала документы в Агентство. Норма заложила за ухо прядь волос и размешала ложкой в чашке три куска сахара.

– Нет, прошлая неделя была хуже, чем ад, – заметила она.

Джуди Хендрикс аккуратно разрезала свой донат без сахарной пудры на четыре одинаковых кусочка. Джуди постоянно сидела на какой-нибудь странной диете, которую вычитала в Woman’s Own или Redbook.

– А что может быть хуже ада? – спросила она.

– Прошлая неделя была хуже, – ответила Норма и сделала глоток кофе.

– Ну, не знаю, – ответила Джуди. – Прошла неделя действительно была не самой лучшей. А эта вводная лекция о том, как пользоваться новыми магнитофонами? Мне кажется, что мы и без двухчасовой лекции в состоянии нажать кнопку Record. Если бы читавший лекцию еще хотя бы раз показал нам эту диаграмму, мои глаза вылезли бы из орбит.

Она вытерла с губы невидимую крошку, потому что до сих пор не съела ни кусочка доната.

Норма заткнула салфетку за воротник.

– Но как мы могли что-либо понять, если бы этот мужчина не объяснил все досконально? – спросила она, изображая из себя Скарлетт О’Хара[3].

– Все может быть еще хуже, – заметила Линда. – Мелочи тоже могут сильно испортить настроение. Надо «париться» только по поводу чего-то серьезного. Например, из-за того, что автомат с гигиеническими тампонами не пополняли со времен, когда Труман был президентом.

Линде было всего двадцать три года, но как только она вышла замуж, то начала изрекать такие вселенские мудрости, которые мы, одинокие девушки, видимо, были не в состоянии понять. Словно мы все еще были девственницами. Ее отношение немного раздражало, но мы воспринимали ее как нашу коллективную заступницу-мать, которая могла успокоить, когда так хотелось огрызнуться на кого-нибудь из мужчин или дать совет в непонятной и неоднозначной ситуации. Например, когда нужно дать понять мужчине, что ты к нему неравнодушна, или когда он не перезванивал на следующий день после свидания или секса.

– Если Андерсон еще раз сделает мне замечание о том, что я слишком мрачным тоном отвечаю на телефон, то я даже не знаю, что сделаю, – заметила Гейл. Она имела в виду Уолтера Андерсона – человека с поведением, напоминающим маленького и несмышленого медвежонка. У этого Андерсона были перманентно неровно подстриженные бакенбарды и вид человека, который в колледже занимался спортом, но теперь пришел к выводу, что прогулка до автобусной остановки вполне заменяет любую зарядку и физические упражнения. Этот Андерсон отвечал за работу пула машинисток, а также за все административные дела в отделе СР. Он работал разведчиком в Управлении стратегических служб, но его перевели на офисную должность вскоре после того, как в 1947 году образовалось Агентство. Ему не нравилась офисная работа, и он часто ходил из угла в угол, изливая душу любому, кто был готов слушать его рассказы о том, чем именно он был недоволен. После таких душевных излияний Андерсон жалел о том, что сказал лишнего, и задаривал нас коробками донатов и букетами цветов, которые оставлял в комнате для отдыха персонала. Он просил, чтобы мы называли его Уолтером, поэтому мы обращались к нему по фамилии Андерсон.

Гейл намочила край салфетки в своем стакане с водой и промокнула пятно от розового желе на манжете блузки.

Гейл имела не просто жизненный опыт, а колоссальный жизненный опыт. Она получила диплом инженера в Беркли, после чего пыталась устроиться на работу в Национальный научный фонд и Министерство обороны, получив от ворот поворот с формулировкой «недостаточная ученая степень и образование», что являлось эвфемизмом того, что Гейл была черной. Она знала, что несколько ее сокурсников уже успешно работали и продвигались по службе в этих государственных организациях. Денег у нее не было, поэтому она работала машинисткой в нескольких госорганизациях. К тому времени, когда она попала в Агентство, Гейл была очень разочарована тем, что ее умения и квалификацию никто не оценивает и не замечает.

– Знаете, что он мне недавно сказал? – продолжала она. – Заявил, что они с женой смотрели The Nat King Cole Show, и я наверняка очень гордилась тем, что этот исполнитель попал на ТВ[4]. А когда я его спросила, чем именно я должна гордиться, он что-то пробормотал и смылся, – Гейл сделала глоток кофе. – Понятное дело, что я была рада за певца, но не собиралась говорить об этом Андерсону.

– Ну, по крайней мере, рабочий день у нас нормированный, – вставила Кейти Поттер. Кейти с пятнадцатисантиметровым «вшивым домиком» на голове была неисправимой оптимисткой и пришла на работу в Агентство вместе со своей старшей сестрой Сарой, которая спустя три месяца выскочила замуж за сотрудника, которого потом отправили служить за границу. Сара уехала вместе с мужем, и с тех пор Кейти говорила мало, а когда говорила, то всегда напоминала нам о том, что не все в мире так, как нам хотелось бы.

Все последовали ее примеру. Норма поставила кружку на стол.

– И соцпакет здесь нормальный, – добавила Линда. – Когда я после колледжа работала в кабинете зубного врача, то мне даже не предоставили медстраховки на лечение зубов. Представляете? Помню, что дантист ставил мне новую пломбу втихаря, после окончания рабочего дня, понимаете? И то только потому, что он сам изъявил желание оказать мне эту услугу и, как он выразился, хотел со мной «ближе познакомиться». Он думал, что веселящий газ сделает меня более податливой.

– Ну и как, получилось? – поинтересовалась Кейти.

– Как тебе сказать… – Линда откусила кусочек доната.

– Ну? – произнесла Норма.

Линда проглотила кусочек доната.

– Веселящий газ – сильная штука. Гарантированно приводит в хорошее расположение духа.

Выйдя из кафе Ralph’s, мы неторопливо шли в штаб-квартиру, расположенную по адресу д. 2430, Е-стрит. Комплекс зданий Агентства располагался в стороне от улицы и ее проезжей части. Во время войны здесь находилось Управление стратегических служб. Мы вошли через железные ворота и прошли по внутреннему двору, предназначенному для отдыха персонала. Пройдет еще два года, прежде чем Агентство переедет в Лэнгли. Тем временем организация располагалась в нескольких неброских на вид зданиях с видом на Национальную аллею. Эти здания мы называли «времянками», потому что нам постоянно говорили, что мы вот-вот должны переехать. Зимой эти здания с жестяными крышами сложно было нормально протопить, а летом кондиционер работал точно так же, как и все остальное в Вашингтоне.

У Нормы был прикол: она периодически делала вид, что не хочет входить в тяжелые деревянные двери нашего здания.

– Нет, не пойду, – упорствовала она в тот понедельник, держась за голые ветки растущей у входа в здание вишни. Мы затащили ее внутрь и встали в очередь на досмотр, держа в руках ламинированные пропуска и готовые к тому, что для проверки содержимого в наши сумочки будут засовывать штырь.

Мы знали ее имя еще до того, как она приехала. Лонни Рейнолдс из отдела кадров еще в пятницу сообщила о том, что у нас появится новая машинистка.

– Ирина Дроздова. Андерсон представит ее вам в понедельник, – сказала Лонни.

– Еще одна русская, – заметила Норма. В том, что новенькая была русской, не было ничего особо примечательного. В отделе СР работало так много перебежчиков из России, что мы шутили, будто в кулере у нас не вода, а водка. Даллесу не нравился термин «перебежчики», и он предпочитал название «волонтеры». В любом случае эти русские чаще всего оказывались мужчинами, а не машинистками.

– Будьте с ней повежливей, – сказала Лонни. – Она вроде нормальная девчонка.

– Мы всегда вежливые.

– Как скажете, – с этими словами Лонни вышла из нашей комнаты.

Лонни нам никогда не нравилась.

Она была тонкой, как береза, со светлыми, средней длины волосами, а также прямой и ровной осанкой дебютантки. Мы целый час ее игнорировали, занимаясь своими делами. Ирина периодически слегка передвигала стул, печатную машинку на столе, теребила пуговицы на своем жакете и перекладывала скрепки из одного ящика стола в другой.

Мы не хотели вести себя грубо по отношению к Ирине. Но она пришла на место Табиты Дженкинс, которая была одной из старожилов нашего отдела. Муж Табиты вышел на пенсию из Lockheed, и они отправились на постоянное место жительства в солнечный Форд-Лодердейл. И вот сейчас на ее месте сидела эта русская.

Поэтому мы не торопились радостно прыгать и кудахтать вокруг новенькой. Но после десяти утра атмосфера стала ощутимо некомфортной. Кто-то должен был что-то сказать, и первой начала разговор сама Ирина. Она встала, и все окинули взглядом ее стройную фигуру.

– Простите, – сказала она, не обращаясь к кому-либо конкретно, – не подскажете, где здесь туалет? – Она сняла с жакета обрывок нитки. – У меня сегодня первый рабочий день, – добавила она и покраснела от того, что констатировала очевидное. У нее не было никакого акцента, но ее тон казался немного неестественным, словно ей приходилось продумывать каждое слово перед тем, как что-то сказать.

– По разговору не похоже, что ты русская, – заметила Норма вместо того, чтобы сказать, где находится туалет.

– Я родилась здесь, это мои родители из России.

– Именно так и говорят все русские, которые здесь работают, – ответила Норма, и мы захихикали. – Я – Норма, – она протянула свою руку. – Я тоже здесь родилась.

Ирина пожала протянутую ладонь. Напряжение в воздухе исчезло.

– Рада со всеми познакомиться, – сказала русская и посмотрела по очереди в глаза каждой из присутствующих в комнате.

– По коридору направо и потом еще раз направо, – сказала Линда.

– Что? – переспросила Ирина.

– Женский туалет.

– А, да. Спасибо.

Мы дождались, когда она выйдет в коридор, и потом обсудили: насколько русской она кажется (совсем не похожа), цвет ее волос (некрашеная), странный выговор (бюджетный вариант Кэтрин Хепбёрн), а также ее слегка устаревший с точки зрения моды гардероб (купленный по распродаже или сшитый дома).

– Она кажется мне милой девушкой, – заметила Джуди, когда мы закончили обсуждение новенькой.

– Достаточно милой, – добавила Линда.

– Интересно, где ее нашли?

– В ГУЛАГе?

– Она симпатичная, – сказала Гейл.

Все мы согласились с этим утверждением. Ирина не была записной красоткой, которая может взять первое место на конкурсе. Ее красота была более сдержанной, более тонкой.

Ирина вернулась в комнату машинисток вместе с Лонни.

– Я надеюсь, что вы встретили Ирину доброжелательно? – спросила Лонни.

– О, да, – без тени сарказма ответила Ирина.

– А я слышала, что все крепкие орешки работают у нас в отделе персонала, – заметила Норма.

Лонни закатила глаза.

– Поскольку мистер Андерсон сегодня не соизволил почтить нас своим присутствием… – начала она.

– Он что, заболел? – прервала ее Линда. Когда Андерсона не было в офисе, мы устраивали себе длинные ланчи.

– Его нет в офисе. Это все, что мне известно. Вырезают ли ему гланды или он отрубился на скамейке где-нибудь в парке – не мое дело, – Лонни встала спиной к нам и лицом к Ирине. – В любом случае я должна была убедиться, что у тебя есть все необходимое, после чего мне надо, – она подняла руки и сделала в воздухе знак кавычек, – отвести тебя на юг.

Ирина уверила Лонни, что у нее есть все необходимое, после чего они ушли. Потом все мы вышли в туалет, чтобы посовещаться.

– Встреча? – спросила Линда. – И так рано?

– Интересно с кем? С Джей Эм? – сказала Кейти. Под инициалами Джей Эм она имела в виду начальника отдела СР Джона Мори.

– Она сказала «на юг», – заметила Гейл. Югом также можно было назвать деревянные временные здания ближе к памятнику Линкольну. – Тогда это к Фрэнку.

Норма закурила сигарету.

– Московская загадка, – она затянулась и выдохнула дым. – Конечно, она встречается с Фрэнком.

Фрэнк Уиснер был вторым человеком в Агентстве и ответственным за все тайные операции. Уиснер был одним из основателей так называемой «Джорджтаунской группы», в которую входили влиятельные политики, журналисты и руководящие сотрудники ЦРУ. Уиснер был из богатой семьи, проживавшей на американском Юге, и у него был южный акцент и манеры истинного джентльмена-южанина. Многие деловые вопросы Уиснер решал во время воскресных ужинов, которые организовывал у себя дома. Обсуждение видения нового мира проходило после сытного ужина с тушеным мясом и яблочным пирогом, под сигары и бурбон.

Но почему Ирина встречалась с Фрэнком? Еще и в первый рабочий день. Не нужно быть гением, чтобы понять, что ее наняли не за высокую скорость печатания на машинке.

Обычно машинистки выводили новых сотрудниц в Ralph’s для того, чтобы узнать о новенькой все, что им было нужно. Откуда она? Что окончила: колледж или школу машинописи? Одинокая или живет с кем-нибудь? Любит бухнуть или ни капли в рот не берет? Потом мы спрашивали новую сотрудницу о том, где она стрижется, что любит делать по выходным, почему пошла работать в Агентство, а также узнавали ее мнение о новом дресс-коде, согласно которому женщинам запрещалось ходить в платьях без рукавов и в туфлях без каблуков. Но Ирина не вернулась к обеду, поэтому мы поели в кафетерии без нее.

Она появилась позднее. В ее руках была стопка написанных от руки отчетов из разных агентурных центров, которые надо было распечатать. Выражение лица и ее поведение были такими же, как и ранее. Все мы относились к работе как профессионалы и не стали задавать ей лишних вопросов о том, как прошла встреча, какими талантами она обладает и какие функции на нее возложили.

В половину пятого мы постепенно начинали сворачивать работу, убирали документы и начинали каждые три минуты поглядывать на часы. Ирина все еще стучала по клавишам. Мы были рады видеть, что у новой девочки была твердая рабочая этика в дополнение к тем скрытым способностям, которыми она могла обладать. Если бы она что-то не успевала по работе, то нам бы пришлось ей помогать. Ровно в пять часов мы встали и предложили Ирине сходить с нами в Martin’s.

– Что ты предпочитаешь? – спросила Джуди. – Мартини? Том Коллинз? Сингапур Слинг?

– Не могу, – ответила Ирина, показывая на стопку листов на своем столе, – по работе не успеваю.

– «По работе не успеваю»? – заметила Линда, когда мы вышли на улицу. – И это-то в первый рабочий день?

– Слушай, а ты когда-нибудь встречалась с Фрэнком? – спросила Гейл.

– Черт, я и по сей день никогда не встречалась с Фрэнком, – сказала Норма.

Ирина быстро освоила работу. Прошло несколько недель, и она ни разу не попросила о помощи. И слава богу, потому что у каждой из нас и своей работы было достаточно. В ноябре атмосфера в отделе СР накалилась после неудачного восстания в Венгрии, а также из-за того, какую роль Агентство играло в подготовке этого восстания против советского строя. Агентство вело успешную антисоветскую пропаганду, и венгры вышли на улицы, чтобы бороться с советскими оккупантами, потому что надеялись на помощь Запада. Но Запад им не помог. Революция провалилась за двенадцать дней. В Times писали о том, сколько венгров погибло. Число жертв, по сообщениям СМИ, оказалось высоким, но согласно данным Агентства их было больше. Агентура считала, что мы все делаем правильно, и эту операцию готовили наши лучшие люди. Почему операция провалилась? Почему Агентство совершило ошибку? Главный шпион Аллен Даллес, которого видели только некоторые из нас, кто имел допуск для работы стенографом на самых важных встречах руководства, требовал ответа, и агенты хотели его найти.

Нас просили работать во время встреч, происходивших после окончания официального рабочего дня. Если встречи заканчивалась после того, как переставал ходить общественный транспорт, нам оплачивали такси. Приближался День благодарения, и мы волновались из-за того, что нас могут заставить работать в праздники. К счастью, этого не произошло.

Те, чьи семьи жили далеко и к кому нужно было лететь на самолете, на День благодарения обычно не уезжали, потому что экономили деньги для поездки к родным на Рождество. Оставшиеся в Вашингтоне собирались у машинистки, у которой была самая большая квартира, или у той, чья соседка по комнате уехала из города. Каждая из нас приносила стул и какое-нибудь приготовленное блюдо, и, хотя мы старались заранее планировать, кто что принесет, у нас всегда было по крайней мере четыре пирога с тыквой и запас индейки на целую неделю.

Наши родители, братья и сестры встречали нас с большим почетом, ведь мы приезжали из Вашингтона, в котором сидело правительство, о деятельности которого каждый вечер сообщали в новостях. Мы сознательно темнили по поводу наших непосредственных рабочих обязанностей, чтобы члены наших семей думали, что мы живем гораздо более захватывающей жизнью, чем это было на самом деле. Мы как бы невзначай упоминали имена Нельсона Рокфеллера, Адлая Стивенсона, а также безумно красивого сенатора от штата Массачусетс Джона Кеннеди и утверждали, что встречались с ними и другими влиятельными людьми на вечеринках и социальных мероприятиях, хотя на самом деле максимум могли знать человека, который знал другого человека, видевшего одного из этих людей.

Для тех, кто уезжал на праздник к родственникам, важным социальным мероприятием была встреча с бывшими одноклассниками. Обычно такая встреча происходила в каком-нибудь баре вечером накануне Дня благодарения. В этот вечер мы одевались в лучшую одежду, надевали туфли с самыми высокими каблуками, были при полном макияже и следили за тем, чтобы губная помада не оставалась на зубах. Забыв о своих обручальных кольцах, популярные мальчики, которые игнорировали нас в старших классах, говорили, как рады видеть нас, и советовали приезжать домой почаще. В Вашингтоне мы были всего лишь офисным планктоном, а в родном городе все считали, что наша жизнь удалась.

Сказав бывшим одноклассникам «Увидимся в следующем году», мы возвращались с вечеринки слегка навеселе и заставали дома спящим на диване одного из родителей, которые хотели дождаться нашего возвращения. На следующий день мы готовили индейку, ели индейку, потом спали, после чего снова ели индейку и ложились спать. «Приятно было побывать дома», – говорили мы нашим дядям, тетям, двоюродным братьям и сестрам. И через пару дней с бутербродом с индейкой в сумке мы уже сидели в поезде или автобусе, движущемся в сторону Вашингтона.

В тот День благодарения мы успели позабыть об Ирине и, вернувшись в офис, с удивлением обнаружили ее за столом, за которым раньше сидела Табита. Мы вежливо поинтересовались, как она провела праздники, на что Ирина ответила, что они с матерью не праздновали День благодарения, но она купила замороженное блюдо с индейкой бренда Swanson Hungry-Man, и им оно очень понравилось.

– Пока я ходила налить себе второй бокал вина, моя мама съела половину моего картофельного пюре и зеленого горошка, – сказала Ирина. Мы не знали, что она живет вместе с матерью, но не успели ничего спросить, как в комнату вошел Андерсон с кипами бумаги в руках.

– В этом году Рождество наступило раньше, девочки, – произнес он.

Мы издали дружный стон. Мы ужасно завидовали машинисткам, работавшим на Капитолийском холме, которые уходили на каникулы, когда конгрессмены не заседали. Нам не повезло: Агентство никогда не спало.

– Работы привалило, девочки. Давайте не будем расслабляться, хорошо?

– Много индейки умял на прошлой неделе? – пробормотала Гейл, когда Андерсон вышел.

Мы принялись за работу. К одиннадцати часам каждая из нас уже выкурила по пять сигарет Virginia Slims и нетерпеливо поглядывала на часы. К полудню мы уже были готовы вскочить со стульев, чтобы отправляться на обед. У большинства из нас с собой были бутерброды с индейкой, а Кейти принесла еще термос супа на индюшачьем бульоне с вермишелью. Но сегодня был тот самый день, когда нестерпимо хотелось выйти из офиса. Даже после короткого отдыха нахождение в офисе казалось невыносимым. В этом смысле первый день после праздников казался самым тяжелым.

Линда встала первой и похрустела суставами пальцев.

– В кафетерий?

– Да ладно! – ответила Норма. – Может, в Hot Shoppes? Или в Orange Freeze?

– На улице слишком холодно, – заметила Джуди.

– И это слишком далеко, – добавила Кейти.

– La Niçoise? – предложила Линда.

– Не у всех есть доступ к бюджету мужа, – заметила Гейл.

В Ralph’s делали не только лучшие донаты в округе, но и самый вкусный картофель фри и кетчуп домашнего производства. К тому же мужчины там никогда не обедали. Они предпочитали Old Ebbitt Grill, где подавали устрицы и мартини по десять центов. Иногда, когда мужчины хотели шикануть или «снять» кого-нибудь из нас (или по этим двум причинам одновременно), нас приглашали именно туда. Они заказывали целые подносы устриц и мартини всем приглашенным, хотя у Кейти была аллергия на устрицы, а Джуди вообще не ела никаких морепродуктов.

Мы спросили Ирину, не желает ли она к нам присоединиться, потому что она наконец заговорила, и мы хотели продолжить это общение. Ирина согласилась пойти с нами, хотя у нее в морозилке был замороженный обед Hungry-Man.

На выходе из здания мы встретили Тедди Хелмса и Генри Ренне, которые заходили внутрь. Тедди, в отличие от Генри, нам нравился. Многие сотрудники агентства считали, что единственное, на что мы способны, – это сидеть в углу и стенографировать. Но мы обращали внимание на то, кто делает успехи и поднимается по карьерной лестнице. Так вот Генри делал карьеру. Мы не понимали, почему эти двое были друзьями. Генри был человеком уверенным и красивым. Ему все в жизни доставалось легко: женщины, хорошая работа сразу после окончания Йельского университета, приглашения на правильные вечеринки. Тедди являлся его полной противоположностью – он был вдумчивым, таинственным и всегда тщательно взвешивал то, что собирается сказать.

– Вы не представили нас новенькой, – сказал Генри, хотя все мы избегали зрительного контакта с ним. Тедди стоял рядом с Генри, засунув руки в карманы и искоса поглядывая на Ирину.

– Акулы нарезают круги, – прошептала Кейти.

Прошлым летом в отделе СР ходили слухи о том, что Генри переспал с Нормой после вечеринки в доме Андерсона. На самом деле Генри предложил Норме подвезти ее домой после вечеринки и, пока горел красный сигнал светофора, залез ей рукой под юбку. Норма не сказала ни слова, открыла дверь автомобиля и вышла. Генри закричал ей, чтобы она не валяла дурака и села в чертов автомобиль, а остальные водители начали сигналить, чтобы она поскорее ушла с проезжей части. В результате Норме пришлось идти до дома пешком семь километров. Об этом случае она рассказала нам лишь спустя несколько месяцев.

– Конечно, – отвечал Генри, – я должен знать все, что происходит в отделе.

– Неужели? – спросила Джуди.

– Меня зовут Ирина, – произнесла русская и протянула Генри руку. Тот рассмеялся.

– Интересно, – сказал он, пожимая ее руку так крепко, будто собирался сломать ей кости. – Генри. Рад знакомству, – он повернулся к Норме. – Смотри, видишь, как все просто?

– Тедди, – представился его спутник, протягивая Ирине руку.

– Рада знакомству, – ответила Ирина. Было видно, что она просто ведет себя вежливо, но по неуверенному поведению и позе Тедди можно было сделать вывод о том, что Ирина ему понравилась.

– Ну, что ж, – заметила Норма, показывая пальцем на запястье, на котором у нее не было часов, – от нашего часового обеденного перерыва осталось полчаса.

На улице в лицо ударил порыв ветра. Мы поплотнее замотались шарфами, а Ирина поправила платок, который закрывал ее голову и шею. Интересно, какие еще привычки у нее остались от старой родины?

Между фонарными столбами уже были натянуты рождественские гирлянды. Мы на минуту задержались у витрины магазина Kann’s, в которой молодая женщина меняла осеннюю экспозицию на зимнюю.

– Красиво, – сказала Ирина. – Я люблю Рождество.

– Но русские же вроде не отмечают Рождество? – поинтересовалась Линда. – Они же против религии?

Мы обменялись взглядами, пытаясь понять, задел ли ее этот вопрос. Но Ирина лишь поплотнее закутала платок вокруг лица и с сильным русским акцентом сказала: «Но я же здесь родилась, понимаете?» Мы рассмеялись от того, что теперь людей в нашей группе стало больше.

Глава 4. Ласточка

– Помните змею? – спросил Уолтер Андерсон, держа бокал с шампанским на парапете яхты Miss Christin и щедро расплескивая его содержимое в Потомак. Его лицо было красным, правда, скорее от холодного ветра, чем от алкоголя. Стоящие вокруг него шесть человек, включая меня, уже не раз слышали эту историю.

– Ну как можно забыть про змею? – ответила я.

– Ты, Сэлли, ее точно не забудешь, – сказал он и подмигнул.

Мне нравилось подыгрывать Андерсону, а он любил подыгрывать мне. Во время войны мы с ним работали в Канди в отделе пропаганды. Отдел, в котором мы работали, назывался отделом идеологических операций. В те годы Андерсон неоднократно пытался вывести наши отношения на интимный уровень, но после того, как я десять раз дала ему от ворот поворот, он успокоился и решил взять на себя роль моего старшего брата.

– Кажется, тебе что-то в глаз попало, – сказала ему я. Многие считали Андерсона излишне навязчивым, но я его воспринимала как безобидного пошляка.

Окружающие внимательно нас слушали. Когда все мы собирались в неформальной обстановке, где обязательно присутствовал алкоголь, то неизбежно начинали вспоминать разные старые истории. После войны у большинства агентов появились новые истории, о которых им было запрещено говорить. Поэтому рассказывали только старые, которые все уже сто раз слышали. История про змею была коронным номером Андерсона. Поговаривали, что после службы в Управлении стратегических служб Андерсон пытался работать сценаристом в Голливуде. Мы слышали, что он написал несколько сценариев в стиле чего-то среднего между шпионским детективом и научной фантастикой. По поводу этих сценариев у него были встречи с продюсерами, но эти проекты так никогда и не «взлетели». Он решил, что до конца своих дней будет тренировать замах в гольф-клубе Columbia Country, но вскоре это занятие его так утомило, что всего через пару месяцев он уже стучался в дверь Даллеса (буквально в дверь его дома в Джорджтауне) и просил взять его на работу в Агентство. Андерсону тогда было чуть за пятьдесят, и несмотря на то, что он хотел работать в агентурной сети, его отправили на административную работу.

Собравшаяся в тот вечер компания отмечала своего рода юбилей. Одиннадцать лет назад после окончания войны все мы закончили нашу службу на Цейлоне. Будущее американской разведки и Управления стратегических служб выглядело туманно. Агентство было сформировано спустя два года после окончания войны. За два года бывшим офицерам спецслужбы надоело зарабатывать деньги в адвокатских и брокерских конторах в Нью-Йорке. Они хотели снова служить своей стране, но еще больше им хотелось ощущать власть, которой наделены секретные агенты. Именно это ощущение власти для многих, в том числе и для меня, было в состоянии вскружить голову сильнее, чем любой наркотик, секс и остальные способы, помогающие получить резкий приток адреналина в крови.

– Так вот, – продолжил Андерсон, – клянусь Богом, это была двенадцатиметровая тварь.

– Тридцать девять футов? – с удивлением переспросил кто-то из молодых сотрудников.

– Да, Генри, мой мальчик. И прошу обратить внимание – она была людоедом. Пока я не занялся этой тварью, она успела съесть пяток ланкийцев.

– А откуда ты знаешь, что это была она? – поинтересовалась я.

– А с какого перепугу это дело поручили именно тебе? – спросила я.

– Для налаживания связей с общественностью, – спокойно ответил он. – Эта змея представляла угрозу для общества. Я вам отвечаю, она была словно из фильма ужасов. Клянусь Богом, что эта змея и по сей день иногда является мне в кошмарах. Можете спросить Пруди, – он показал на свою жену – невысокого роста женщину с большими желтыми пластиковыми серьгами, которая вместе с остальными женами сидела в каюте яхты. Пруди выглянула в иллюминатор и помахала рукой. – Ну, она не выйдет из своей норы…

– Точно так же, как и в этой истории! – крикнул кто-то в задних рядах.

– В этой истории была не нора, а скорее пещера, – заметил Андерсон, игнорируя суть замечания насмешника. Эта змея могла месяцами там сидеть, спать и ждать. А потом в один прекрасный день выползала из убежища, находила корову и потом на нее бросалась. Бум! – он хлопнул в ладоши. – И утаскивала бедное парнокопытное к себе в нору. В общем, все это было большим ударом по экономике той деревни. И все это было совершенно лишним.

– Быть съеденным змеей – ужасная смерть, – заметил присоединившийся к группе Фрэнк Уиснер. Круг слушателей, стоявших вокруг Андерсона, расступился, чтобы пропустить Фрэнка ближе к рассказчику. Фрэнк платил за аренду лодки, за алкоголь, который все пили, и за коктейли с креветками, которые все ели. – Бедная корова и подумать не могла, какая судьба ее ждет, – продолжал Фрэнк с сильным акцентом уроженца Миссисипи. – Стояла себе в поле, жевала свою жвачку, думала о том, не сходить ли к ручью, чтобы воды попить, а тут…

– Фрэнк, не нагнетай, – заметил Андерсон, – боже ты мой.

Андерсон начал говорить довольно невнятно, и его слова как бы слипались друг с другом. Все это свидетельствовало о том, что он выпил лишнего и все это может для него плохо закончиться. Среди слушателей появился босс, и я подала Андерсону знак, чтобы он побыстрее заканчивал свою историю.

– Я курировал эту операцию.

– Операцию Ка? – шутливо спросила моя подруга Беверли. Эти слова она произнесла с улыбкой и легкой икотой. В толпе послышался смех.

– Бог ты мой, да дайте рассказать историю до конца!

– Никто тебе не мешает, – произнесла Бев высоким и слегка гортанным голосом, что свидетельствовало о том, что она выпила больше бокалов шампанского, чем ей следовало. На ней было черное платье-балахон от Givenchy, которое она купила во время одной из недавних поездок в Париж. После войны Бев вышла замуж за нефтяного лоббиста, который одевал ее по последней моде, лишь бы она не обращала внимания на то, что он возвращался домой поздно ночью, пахнувший бурбоном и поддельными Chanel No. 5. Она ненавидела мужа лютой ненавистью, но выполняла все условия договоренности с ним. Бев не гнобила его за такое поведение и на деньги мужа скупала все платья из последних коллекций, как только те появлялись в продаже после показов на подиумах, и крутила роман со своим бывшим коллегой по Управлению стратегических служб. Новое платье не особо подходило к ее фигуре, но я должна была отдать должное смелости моей подруги и ее стремлению быть в тренде.

Кто-то передал Андерсону карманную фляжку. Он сделал глоток и закашлялся.

– Ну, так вот, – продолжил он, – к этой норе, дыре или пещере, назовите ее, как вам больше нравится, я привел десять человек. План был следующий – выкурить тварь из ее логова. А для поимки змеи я подготовил мешок.

– Это что за мешок, в который можно засунуть такую большую змею? – спросил Фрэнк. Он улыбался и раззадоривал Андерсона. Они одновременно начали службу в Управлении стратегических служб, но Фрэнк сделал блестящую карьеру, а Андерсон так и остался где-то на уровне среднего звена. Фрэнк был очень красивым и худым, как и тридцать лет назад, когда считался в колледже отличным легкоатлетом. Он был человеком, считавшим, что в жизни нет ничего невозможного, особенно если он сам руководит операцией. Но в тот вечер, как я заметила, его настроение было не самым лучшим. Пару раз я обратила внимание на то, что он стоял отдельно от остальных гостей и смотрел на медленно текущие воды Потомака. Я подумала о том, что, возможно, в слухах о том, что Фрэнк пережил серьезный кризис после того, как русские подавили готовившееся Агентством восстание в Венгрии, есть доля правды.

Андерсон сделал еще один глоток из фляжки и откашлялся.

– Хороший вопрос, босс. Мы сшили вместе несколько мешков из плотной ткани и вставили в этот гигантский мешок «молнию».

Фрэнк ухмыльнулся. Он знал, чем заканчивается эта история.

– И мешок выдержал?

Андерсон сделал еще глоток.

– Пять парней держали этот мешок, два были готовы застегнуть «молнию», два стояли с пистолетами наготове, ну, а я командовал операцией и следил за тем, чтобы все шло по плану.

– Действительно, что здесь может пойти не по плану? – спросила я.

– Действительно, что? – повторил Фрэнк, и все рассмеялись над шуткой начальника чуть громче, чем она того заслуживала.

– Сейчас все узнаете! – заверил присутствующих Андерсон, но тут яхта Miss Christin дернулась, и ее мотор остановился. Кто-то отправился на мостик, чтобы узнать у капитана, в чем дело. Капитан оказался не на мостике, а в компании чужих жен в трюме с бокалом в руке. Он отправился к инженеру, после чего сообщил, что выбило предохранитель, и он свяжется с берегом, чтобы выслали буксир, который оттащит яхту обратно к пристани. Фрэнк сказал капитану, чтобы тот на час повременил с этим звонком, и вечеринка продолжилась.

Яхта качалась на волнах, и Андерсон продолжил свой рассказ. Он поведал о том, что змею выкуривали слезоточивым газом, а когда она выползла наружу, то ее сразу засунули в мешок и застегнули молнию, но через пару минут тварь прорвала в мешке дырку и выползла наружу. Но Андерсон уже стоял с пистолетом наготове.

– Я выстрелил ей прямо между глаз, – закончил он свой рассказ.

– Бедняжка, – сказала я.

– Вранье все это, – заметил Фрэнк.

Андерсон положил ладонь на то место на груди, где у него было сердце.

– Клянусь Богом, – сказал он.

Все перечисленные им факты подтвердила жена Андерсона Пруди, когда я обедала у них дома вскоре после этого инцидента. Тогда Пруди сказала, что змеиная кожа лежит у них в старом холодильнике в подвале.

– Понятия не имею, зачем он притащил ее домой, – сказала она мне тогда.

Я сжала руку Андерсона, извинилась и вышла на корму к Бев.

Она дала мне прикурить и сказала: «Привет, незнакомка. Андерсон уже закончил свой рассказ?»

– Слава богу, да.

Вдалеке был виден освещенный мемориал Джефферсону, за которым мирно спал Район. Ночное небо накрыло дремлющий город, в котором до утра затихли политические интриги, и никто не вел никаких тайных манипуляций.

– Все не так уж плохо, верно? – спросила Бев.

– Да вроде все в порядке, Бев, – ответила я. Меня саму удивило то, что я получила удовольствие и повеселилась на этой вечеринке. После войны я вернулась в Вашингтон в надежде найти работу в госдепе и получила работу в этой организации. Правда, мне не предоставили мой собственный кабинет, а засунули в подвал разбирать старые архивы. Через полгода я уволилась, после чего перестала видеться со старыми коллегами.

Я была официанткой, медсестрой и наследницей. Я изображала из себя библиотекаршу. Я была чей-то женой, любовницей и невестой. Я была русской, француженкой и англичанкой. Я была из Питтсбурга, Палм-Спрингс и Виннипега. Я могла перевоплотиться практически в кого угодно. У меня было вызывающее доверие лицо – большие глаза и улыбка, говорящая людям о том, что меня можно читать как открытую книгу.

Все это в сочетании с женственными формами, ставшими популярными после появления на экранах Джейн Мэнсфилд и Мэрилин Монро, которые в подростковом возрасте я пыталась усмирить голодом, помогали мне вытягивать секреты у влиятельных мужчин.

Гордо бросив работу архивариуса, я собрала девочек, и мы отправились танцевать в Café Trinidad. Я планировала танцевать до рассвета, но, к сожалению, в Вашингтоне все бары закрываются в полночь. На следующее утро я подлечилась «Кровавой Мэри» и пережила небольшой нервный срыв от осознания того, что у меня нет работы, доходов и сбережений. Отсутствие сбережений объяснялось тем, что я слишком сильно ценила красивые вещи. Можно воспринимать эту черту моего характера как проклятие или, наоборот, как благословение. К счастью, благодаря моему врожденному чувству стиля многие считали, что я родилась в богатой семье где-нибудь в Гринвиче или в Гросс-Пойнте, а не в бедной Маленькой Италии в Питтсбурге. А проклятие состояло в том, что зачастую я жила не по средствам.

Я понимала, что должна что-то придумать до тех пор, пока на моем банковском счете еще оставались деньги. В отличие от некоторых моих друзей, у меня не было мамочки и папочки, которые могли помочь деньгами в трудную минуту. Вечером я просмотрела содержимое моей записной книжки с адресами и назначила несколько свиданий: с адвокатами, лоббистами, парой конгрессменов и даже одним дипломатом. Все эти свидания были утомительными, но в итоге у меня появились деньги на оплату квартиры в Джорджтауне, меня кормили неплохими ужинами, и мужчины, от общества которых я была в таком восторге (в чем я смогла их успешно убедить), платили за мои наряды от кутюр, которые были совсем не хуже тех, в которых расхаживала Бев. Эти мужчины меня совершенно не привлекали, и все же довольно легко было убедить их в обратном.

Некоторое время меня устраивала моя «работа», но потом утомила предсказуемость циклов: такси-ужин-отель-такси-ужин-отель. Это, а также то, что приходилось постоянно тратить время и деньги на поддержание в надлежащем состоянии тела и внешнего вида, наскучило донельзя. Все эти спа-процедуры, эпиляции, шеллак, стрижки и массажи (а также бесконечный шопинг) уже сидели у меня в печёнках.

Я раздумывала о том, не стать ли мне стюардессой. Во-первых, мне очень идет синий цвет, а форма у стюардесс Pan Am была именно такого цвета. Во-вторых, мне нравится путешествовать. Именно это больше всего привлекало меня во время войны – возможность каждые несколько месяцев сниматься с одного места и переезжать в другое. Но в компании посмотрели на мой возраст (тридцать два, если честно, и тридцать шесть, если уже совсем по чесноку) и сказали, что у меня «слишком высокая квалификация» для этой должности.

Если честно, я очень скучала по работе в разведке. Я хотела знать то, чего не знали другие. Поэтому, когда Бев вчера позвонила мне и предложила сходить на вечеринку, я тут же согласилась.

– Сколько знакомых лиц, – заметила Бев, окинув взглядом присутствующих. Снова заиграла музыка, и люди начали танцевать, расплескивая друг на друга коктейли из джина с тоником. Я смотрела, как Джим Робертс что-то шепчет в ухо одной несчастной девушке. Однажды на посольской вечеринке в Шанхае Джим поймал меня в углу, обхватил за талию и завил, что не отпустит, пока я ему не улыбнусь. Я ему улыбнулась, но сразу после этого ударила его коленом прямо по яйцам.

– Может быть, даже слишком много знакомых лиц, – заметила я.

– Вот за это и выпьем, – ответила она. Бев наклонилась над парапетом палубы и смахнула с лица прядь темных волос. Она была женщиной, красота которой раскрылась не в юности, не во время обучения в колледже и даже не тогда, когда ей было чуть за двадцать. Ее красота начала раскрываться в полную силу, только когда ей было уже под тридцать. У Бев тоже был богатый опыт общения с Джимом Робертсом.

– И мне очень хотелось бы, что сейчас здесь были все наши девочки, – продолжала она.

– Мне тоже.

Мы с Бев были единственными из нашей старой команды, кто все еще жил в Вашингтоне. Джулия была со своим новым мужем во Франции, Джейн – в Джакарте с чьим-то мужем, Анна – в Венеции или в Мадриде, в зависимости от того, как она себя чувствовала в тот или иной месяц. Мы познакомились на корабле Mariposa – бывшем круизном корабле класса люкс, на котором солдат перевозили на фронт. Мы были единственными женщинами на борту и жили в каюте с металлическими нарами и туалетом, в котором из крана текла холодная соленая вода. Несмотря на условия проживания, близкие к палаточному лагерю, и морскую болезнь, мы прекрасно ладили. Всем нам тогда было чуть за двадцать, и каждая была готова на все, чтобы добиться в жизни успеха. Все мы в детстве читали «Остров сокровищ» и «Приключения Робинзона Крузо», а потом, когда немного подросли, роман «Она» Генри Райдера Хаггарда. Все мы разделяли уверенность в том, что приключения – это удел не только мальчиков, и были открыты всему новому и неизведанному.

Самым важным было то, что у нас было схожее чувство юмора. Мы прекрасно пережили путешествие, во время которого нам надо было делить на всех один туалет, спустить который, особенно во время шторма или сильной качки, было крайне проблематично.

Мужчины пытались поговорить с нами при любой представившейся возможности, и, узнав об этом, неожиданно стали очень религиозными. Один солдат попросил нас молиться за его больного пса. Я перекрестила его, а Бев громко рассмеялась.

К тому времени, когда Mariposa доплыла до Цейлона, мы очень сблизились. Держась друг за друга, в накрытом брезентовым тентом кузове грузовика, через джунгли мы добрались до Канди. Это был городок, окруженный зеленеющими от плантаций чая террасами и рисовыми полями. В Бирме по ту сторону Бенгальского залива шли военные действия, но на Цейлоне было тихо и спокойно.

Многие из нас тепло вспоминали наши пребывание на Цейлоне. В письмах, а если повезет, то при личной встрече, мы часто вспоминали цейлонские ночи и небо, такое большое, что казалось, что звезды на нем были расположены слоями. Мы вспоминали, как срезали ржавым мачете с деревьев папайю, которая росла недалеко от покрытых соломой домиков, в которых располагались офисы Управления стратегических служб, а также о том, как однажды к нам забрел слон, и нам пришлось увести его подальше, приманивая банкой арахисового масла. Мы вспоминали проходившие в офицерском клубе вечеринки до утра и о том, как болтали ногами в озере, но потом в ужасе вытаскивали их из воды, увидев в глубине какое-нибудь огромное чудище. Вспоминали монахов, идущих к храму Зуба Будды, выходные, проведенные в душном Коломбо, и обезьянку-лангура, которая родила в домике, в котором мы хранили продовольствие, и которую мы назвали Матильдой.

Сперва я занималась бумажной работой: заполняла документы и печатала. Но после посещения вечеринки в роскошном доме графа Луиса Маутнбаттена, расположенного в холмах над нашей штаб-квартирой, траектория моей карьеры резко изменилась. Это была первая из многих вечеринок, которые мне удалось посетить. На той вечеринке я выяснила, что влиятельные мужчины готовы поделиться со мной важной информацией даже тогда, когда я не спрашиваю об этом у них напрямую.

Началось все очень просто. На ту первую вечеринку я надела черное платье с низким вырезом, которое «на всякий случай» взяла с собой Бев. К концу вечера обхаживавший меня торговец оружием из Бразилии проговорился о том, что слышал, что среди людей Луиса Маутнбаттена есть предатель. На следующий день я сообщила об этом Андерсону. Какие действия люди из Управления предприняли после получения этой информации, я не знаю, но вскоре я стала получать массу приглашений на социальные мероприятия, на которых присутствовали заезжие ВИПы, а также четкие указания по поводу того, что именно я должна у них узнать.

У меня очень хорошо получалось все то, о чем меня просили, и мне выдали деньги на приобретение платьев, которые нам прислали из Америки вместе с туалетной бумагой, консервированной ветчиной и средством против комаров. При этом, должна признаться, я никогда не считала себя шпионом. Мне казалось, что настоящий шпион должен уметь больше, чем просто улыбаться, смеяться над глупыми шутками и делать вид, что ей очень интересен ее мужчина-собеседник. Тогда у того, чем я занималась, не было специального названия, но на той вечеринке я стала Ласточкой – женщиной, использующей данные ей Богом таланты для того, чтобы добывать информацию. Эти таланты я копила в себе с самого начала полового созревания, развивала в молодости, когда мне было двадцать, и шлифовала, когда мне уже стукнуло за тридцать.

– Потанцуем? – предложила Бев.

Я наморщила нос, а она подвигала бедрами из стороны в сторону.

– Под эту музыку? – прокричала я под играющего на полную мощность Перри Комо. Бев было все равно, под какую музыку танцевать. Она взяла меня за руки и начала раскачивать их взад-вперед до тех пор, пока я не сдалась. Но как только я разошлась и начала танцевать, иглу проигрывателя с громким треском сняли с пластинки. Кто-то в задних рядах начал стучать столовым прибором о бокал, а остальная часть толпы к нему присоединилась, от чего показалось, что от сильных порывов ветра звенит большая хрустальная люстра.

– О боже, – пробормотала Бев, – начинается.

Мужчины начали произносить тосты: «За Фрэнка!», «За Дикого Билла!», «За статистов клоунов!». Потом они распевали песни, с которыми мы уже были знакомы по Канди – I’ll Be Seeing You и Lili Marlene, ну, а потом настал черед студенческих песен Гарварда, Принстона и Йеля. Мы с Бев всегда с улыбкой воспринимали пьяное пение, которым заканчивались все наши вечеринки, но на этот раз мы тоже подпевали, взяв друг друга за руки.

Прозвучал свисток, и к яхте подплыл буксир, который должен был оттащить нас к пристани. В это время все пели один из студенческих гимнов Йеля «Под вязами». Капитана буксира пригласили выпить с нами на посошок.

Уже стоя на твердой земле, мужчины принялись обсуждать, куда направятся дальше – в Social Club на Шестнадцатой улице или в круглосуточный дайнер на U-стрит. Мы попрощались с Бев рядом с черным седаном, который прислал за ней муж, и пообещали друг другу, что скоро снова встретимся.

– Ты уверена, что тебя не надо подвезти? – спросила она.

– Хочу прогуляться и подышать!

– Как хочешь, – машина тронулась, и она отправила мне воздушный поцелуй сквозь окно с опущенным стеклом.

Кто-то потрогал меня за плечо.

– Можно с тобой прогуляться? – спросил меня Фрэнк. – Я тоже хочу подышать.

Его дыхание пахло табаком и ментолом, и вид у него был совершенно не пьяный. Я подумала о том, что он, видимо, весь вечер пил Coca-Cola.

– Нам же с тобой в одну сторону, верно?

Фрэнк жил через улицу от меня, хотя в плане стоимости, площади и комфорта его дом был намного лучше моей квартиры над французской пекарней.

– Это точно, – ответила я. Фрэнк был настоящим джентльменом и за время нашего знакомства ни разу не пытался со мной переспать. Если Фрэнк говорил, что у него ко мне есть разговор, то всегда говорил о делах. Он махнул рукой водителю черного автомобиля с открытой задней дверцей.

– Сегодня вечером я прогуляюсь, – сказал Фрэнк, водитель приподнял шляпу и захлопнул открытую дверцу.

Мы пошли, удаляясь от Потомака через центр спящего города.

– Хорошо, что пришла, – сказал он. – Я очень надеялся, что Беверли уговорит тебя прийти.

– Она была частью тщательно продуманного плана?

– А когда-нибудь было иначе?

Я рассмеялась.

– Это верно.

Он замолчал, словно забыл, зачем он напросился прогуляться со мной.

– Мог бы раньше водителю сказать, что он тебе не нужен. А то он тебя полночи прождал.

– Я не знал, что захочу пройтись, – ответил он, – до тех пор, пока не принял решение.

– Принял решение?

– Ты скучаешь?

– Постоянно, – сказала я.

– Я тебе завидую. Честное слово.

– А ты сам хотел бы бросить? После окончания войны?

– Я никогда не ломаю голову над гипотетическими вопросами, – ответил он, – правда, сейчас… я не могу сказать, что у меня есть окончательная уверенность.

Мы подошли к зданию пекарни, в окнах которой уже горел свет. Пекарь ставил выложенные на противень куски теста в виде багетов. Я выбрала квартиру в этом доме не только потому, что могла себе позволить оплачивать ее аренду при моей небольшой зарплате, но и потому, что мне нравится запах свежего хлеба. Я не очень люблю хлеб, но запах мне нравится.

– Я слышал, что ты ищешь работу.

– От тебя, Фрэнк, сложно что-либо утаить.

Он рассмеялся.

– Я бы сказал, что почти невозможно.

– У тебя есть для меня проект?

Он улыбнулся одними губами.

– Да, есть проект, который мог бы тебя заинтересовать.

Я наклонилась к нему поближе.

– Проект связан с одной книгой.